Операция Повар и другие приключения Шурика

Якутия. Посёлок Амга. Лето 1971 года.
На фотографии слева - автор этих строк.

***********************************************************

 
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье...
                А.С. Пушкин

 
Здравствуйте. Зовут меня — Шурик. По крайней мере, я получил это имя после рождения в честь погибшего на войне моего дедушки по материнской линии.

Кстати, и не кстати для нашей семьи, на войне смертью храбрых также пали: брат дедушки Шурика и младший брат моего папы. Память о них, никогда не обнятых мною, храню пока живу сам. Будь проклята та война!

Со временем, Шурик транформировался в Сашу, и уж совсем официально — в Александра. Имя это мне нравится самому. Александр означает «защитник», «оберегающий муж». Происхождение имени — древнегреческое. Уменьшительно-ласкательная форма имени: Саня, Санька, Саша, Сашка, Сашуня, Шура, Шурка, Шурик, Алекся, Алексюша. Почти все эти формы обращения испытал на собственной шкуре. При этом чувствую свою обязанность соответствовать имени и его значению. Груз, надо сказать, непомерный. Если, конечно, подходить к этому ответственно.

А всё это было сказано только лишь для того, чтобы вы меня не перепутали с милым героем из кинокомедии Леонида Гайдая "Операция "Ы" и другие приключения Шурика". Другие аналогии соответствия названия этого невыдуманного рассказа и названия кинокомедии совпадают лишь только в буквенном изображении, но разнятся по сути. В том числе, — и в значении слова "операция". У меня она не имеет значения задуманной аферы, а носит, в буквальном смысле, значение прямого медико-хирургического вмешательства. Не буду даже говорить о несовместимости жанров повествования — комедийного и трагедийного. Заинтриговал? Ну, ладно — поехали!

Воспитанный, рафинированный читатель возразит с упрёком, — А если без "ну"? Просто — поехали. Можно и без "ну", — отвечу я. Но, уважаемые. Две буквы не делают погоды! И вообще. Вы лишаете меня возможности постепенно ввести вас в тот мир, где живут герои моего повествования. Мир, — может быть, немного грубоватый для вашего утончённого слуха и восприятия. Это другая, отличная от привычной городской, среда обитания. И мир тот — многолик и многопланов. Там не шаркают по паркету. Там стреляют белку в глаз, а не любуются ею в зоопарке. Там выживают, чтобы жить. Там нет асфальтированных дорог. Там не прогуливаются неспешно по аллеям нарядно одетые пары под шуршание тёплого морского прибоя. Там ловят рыбу сетями. Там колют дрова, чтобы не окоченеть в мороз, от которого даже плевок замерзает не долетев до земли. Там ладят прохудившиеся избы и воду носят вёдрами из речки. Там знают цену труду. И крепкому словцу там тоже знают цену. И что такое настоящая мужская дружба по прямому определению там не пустой звук.
Там… Там… Там… "Во глубине сибирских руд"...

Люблю тех людей! Вижу в них естественное, без задней мысли, проявление воплощения планов Создателя, после того, как он вдохнул жизнь в им задуманное. Без наносного, утилитарно приобретённого и чистого по абсолютному пониманию. Однако, по нашим земным наблюдениям и с нашей точки зрения, Создатель, наряду с предполагаемой гармонией внёс в созданное им некоторый хаос и сумятицу. Или, полученный результат с Его точки зрения соответствовал определению гармонии, как таковой, в Его понимании? Не берусь судить. Не могу судить.
Знаю только, что создание Человека, согласно Священному Писанию произошло на шестой день. Знаю и то, что саму Землю Создатель сотворил на третий.

Сотворил, надо сказать, с размахом. Судите сами. Для преодоления расстояния между Киевом, где мы жили и конечным пунктом нашего перелёта — столицей Якутии — Якутском, мы потратили четырнадцать часов лётного времени, включая пересадки в Москве, дозаправки в Красноярске (в первом вояже) и в Свердловске (во втором вояже). А потом была ещё переправа на грузовом пароме через грандиозную по ширине и полноводию сибирскую реку Лену с последующей многочасовой изнурительной тряской по грунтовке через тайгу в кузове грузовика до пункта назначения.

При всём моём уважении к читателю, вовсе не библейскими сказаниями собираюсь его потчевать и утомлять, а хочу утомить тем, что могу поведать сам и о себе. Если мне это позволят, с вашего согласия я, пожалуй, перейду к делу.

Когда вспоминаю этот случай, невольно начинает щемить... Нет, не сердце и, уж, точно — не душа. А щемит у меня средний палец на левой ноге. И не спроста. Ещё раз убеждаюсь, что организм — это одно целое, и что однажды происшедшее остаётся в кладовых памяти и при случае напоминает о себе в той или иной форме.
Над нами, грешниками, а мы таковыми являемся по определению и без исключения, говоря образно, всегда висит топор неотвратимого наказания. Часто по причине нами не предвиденной. У каждого — своей. И это происходит без приглашения и неотвратимо. Раньше или позже. Говоря о себе, могу сказать, что злополучный топор, в буквальном смысле, тогда навис надо мною. А дело было так… Но, сначала — из той же "оперы", но о другом.

После четвёртого и пятого курсов института, два года подряд, мы — бригада студентов, проводили полные три месяца летних каникул в активном режиме. Это была только, лишь наша инициатива. Добровольная и с желанием окунуться в другой мир, если хотите, — другое измерение. "Туманы" и "запахи тайги", как сопутствующие этому, предполагались в дополнение. Да, чего греха таить, — и лишняя копейка была на уме. По крайней мере, я так думал. Хочу оговориться, по прошествии времени, — ожидания не подвели. Перепало всё и даже с лихвой. В хорошем смысле моего понимания. Никогда не сожалел о своём решении.

Полем наших ристалищ стала матушка Сибирь. А точнее — Якутия. Первый год мы работали в Амге, что южнее Якутска — столицы края. Вторая "ходка" была в Бестях, севернее Якутска. Но в этот раз кое-кто из нас туда ехал уже дипломированным инженером. Я, например, только-только защитил на "отлично" дипломный проект и получил по распределению направление на работу в проектный институт.

Накануне того злополучного дня, когда вначале нашего трудового "семестра" на второй "ходке" мы должны были покорять глухую таёжную непроходимость, мне был подарен... топор. Преподнёс его, как на блюдечке, мой друг и наш "бригадник" — Игорь Голоднов. Хороший парень, немного флегматичный по-своему, и между прочим, — сын старшего офицера флота, командира-подводника, Героя Советского Союза и красивой, интеллигентной рыжеволосой мамы. Нас много связывало с ним. Общие институтские стены, одна компания общих друзей, турпоходы, шутки и песни. Помню, как мы всей нашей группой ездили к нему на свадьбу в Полтаву...

...Уж, больно хорош был тот топор! Топорище было выстругано из дубовой "чушки" и гладко отшлифовано. Сама металлическая рабочая часть топора была ладно и надёжно насажена на топорище, заподлицо расклинена у торца и, наконец, заострена до наивысшей, в этом случае, кондиции. Бриться им можно было без помех. Поверьте — пробовал. Вобщем, не топор, а произведение искусства. Впрочем, и всё то, к чему прикасались мастеровые руки Игоря с его неспешной и основательной хваткой умельца. Знал бы я тогда, какого "Троянского коня" я заполучил?!...
А подарил он мне топор, я думаю, от некоего ко мне, сам не знаю за что, — уважения, и из чувства свойственного ему товарищеского добросердечия. Подарок был как нельзя кстати. Ведь я сказал, мы готовились к штурму дикой, непроходимой зелёной стихии. Для этого нам требовался соответствующий инвентарь и оборудование: ручные пилы, бензопилы, топоры, ломы, лопаты и так далее, — много чего ещё. Кроме этого нами использовалась механизированная техника: трелёвочный трактор, бурильная установка, трактор "Белорусь", мощная грузовая бортовая машина ЗИЛ-157.  И это всё, чтобы строить радиофидер, соединяющий отстоящие друг от друга на расстоянии сорока километров жилые посёлки.

Утром следующего дня, наш трудяга ЗИЛ, развёз нас по таёжным делянкам. Нас троих — меня и ещё двух парней сбросили на одной из них в глубине лесной чащи и мы остались одни. Других повезли дальше. Предстояло на разных направлениях по заранее размеченной трассе прорубаться сквозь буреломы, лесные завалы, расчищая трассу-просеку будущего радиофидера, чтобы потом, установив опоры и протянув провода-струны, завершить намеченный проект. Подспорьем было то, что таёжная непроходимость перемежовывалась с открытыми пространствами тундры — аласами, где не надо было валить лес. Поваленные и очищенные от веток столбы-воланы деревьев убирались с трассы трелёвщиком, а потом вывозились на пилораму или ошкуренные стругами или топорами, подрубленные на концах для лучшего опорного примыкания друг к другу и на верхушках оборудованные траверсами с крюками и электроизоляторами, а в зависимости от местоположения — якорями или пасынками, использовались нами же для установки в выкопанные соответственно на расстоянии шестидесяти метров друг от друга ямки. Комлем вниз — и там. Ага. Было бы куда! С ямками отдельная история. По правилам, под столбы ямки надо было копать до требуемой глубины по ЕНИРу — Единым Нормам и Расценкам. А земля там, кто не знает: полметра копаешь, а дальше — чистый лёд. Чище не бывает. Вот мы и ухитрялись как могли: то били лёд топором, приваренным к торцу тяжёлого железного лома, то разводили костры, плавя лёд. Бурильная машина часто ломалась, а то её и не было вообще. Вобщем, без дела не сидели…

Поскольку в выбранном названии помимо "Операции "Повар" присутствуют ещё и "другие приключения Шурика", позволю себе делать небольшие отступления в повествовании главного рассказа и возвращаться мыслями обратно, выуживая своих "карасей", вспоминая некоторые эпизоды того периода. Они могут рассказать о многом — кому, конечно, интересно. Вот, например, такой эпизод.

Павший ангел.

В тот жаркий летний день термометр показывал +40 градусов по Цельсию. Резко континентальный климат центральной части Якутии с его, в среднем, девяностоградусной сезонной разницей температур воздуха зимы и лета (-50 зимой и +40 летом), наверняка, самый неповторимый и уникальный на нашей планете. Где ещё сыщешь такое?!

Мы только-только осваивались, входили, что называется, в дело. Телефонизация посёлка Амга со строительством АТС на 600 телефонных абонентов предполагала прокладку телефонных кабелей и установку восьмиметровых столбовых опор. Ну и, конечно, для этого мы должны были на эти самые столбы взбираться. Предполагалось это делать с помощью специальных загнутых металлических когтей-кошек, одевавшиеся, как лыжные крепления на ноги. Кроме этого, по технике безопасности необходимо было с помощью специального широкого прочного брезентового монтажного пояса с цепью страховать себя от падения и обеспечивать на высоте свободу рук для выполнения работ с изоляторами, натягивающими блоками и проведением других необходимых монтажных работ.

Получив вводный инструктаж от нашего прораба-якута, мы осваивали технику лазания по столбу. И здесь моя самонадеянность меня подвела. Было жарко и я полез наверх без рубашки с голым торсом. Кроме того, моя цепь, которой я должен бы был обхватить столб и пристегнуть её карабином с другой стороны пояса, висела и болталась непристёгнутой. Волнение ли моё сказывалось или моё невнимание — не помню. Медленно перебирая когтями, вонзая их в древесину столба и попеременно обхватывая столб руками переставляя их, я продвигался к вершине. Кое-как добравшись до верха, я должен был перевести когти в положение "крест-на-крест", вонзив их окончательно в столб и нажатием на них, используя вес тела, закрепить в стационарном фиксированном положении. Что я и сделал. Вот только перекрещенные когти без должного опыта их обладателя не вонзились как полагается в столб и окончательная фаза — нажатие и фиксация обернулись нажатием и падением. Чувствую: мои ноги соскальзывают и я лечу. С восьми-то метров! Реакция и испуг смешались воедино. Я успел обхватить столб мёртвой хваткой обеими руками, как в последний раз, и сжал его до такой степени, что выдавил, наверное, из него родимого последние соки. Кое-как, трясущимися от дрожи ногами нащупал когтями столб и медленно спустился вниз.

Грудь моя и руки, "проехавшие" по столбу, были окровавлены, с ободранной местами кожей. Общее состояние было не блестящим. Во-первых, опозорился перед бригадой. Во-вторых, получил физическую травму. Хорошо ещё, что жив остался.
Мне вспоминается, что говаривал, расстиражировав свою армейскую поговорку в широких массах, небезызвестный кандидат в президенты России генерал Александр Лебедь: "Упал — отжался". Со мной тогда произошло нечто аналогичное, хотя и не совсем. И упасть я не упал, да и не отжался, а только лишь прижался. К столбу. В моей интерпретации, позаимствованное у генерала изречение звучало так: "Не упал — не отжался".

Получив поучительный урок "столболазания", набравшись опыта и заточив когти бегал я по столбам потом исправно. В буквальном смысле. А что касается "Павшего ангела", то хочу вас разочаровать — не ангел я. И если кто-то в порыве страстного добросердечия и называл меня так, то я за их слова ответственности не несу...
Подписываюсь под этим: Единожды павший, но всё-таки — не падший я.
И сразу же после этого ещё один "карась".

Кардан.

Возвращались мы как-то с делянки. Подвозил нас трелёвочный трактор. Место в кабине было для одного водителя. Сидели мы втроём сзади на площадке из толстой броневой стали. Едем мы, едем так потихоньку — у трелёвщика скорость небольшая, покуривая и поплёвывая под грохотание сорокасильного двигателя и тут раздаётся удар. Силнейший удар снизу, под бронёй. Трелёвщик встал, как вкопаный. И тишина... На полусогнутых мы сползли на землю. Наш водитель полез под броню. По тональности его сочного монолога снизу, заглушаемого корпусом, мы поняли, что произошло что-то плохое. Наконец, кряхтя и матерясь, он вылез из под брони и кратко обьяснил ситуацию, — Кардан полетел! Как оказалось, полетел он в буквальном смысле. Отвалившейся от карданного вала металлической болванки не оказалось в положенном месте и мы стали её искать в округе. После продолжительных поисков всё же нашли её на расстоянии метров пятидесяти в придорожном поле. Большая металлическая штуковина, раскрученная мотором, оторвалась, срикошетив в броневой лист снизу, ударилась об него и улетела. Представляете, что бы было с нами, если бы броневой лист был бы потоньше? Недаром он был рассчитан на погрузку стволов деревьев. Остаток пути пришлось преодолевать пешком. Но не в этом было дело. Мы лишились трелёвщика! А это сдерживало сроки нашей работы. Позднее, нам прислали другую машину и всё в конце-концов "устаканилось". А водитель, вспоминая иногда тот случай всегда добавлял своё обычное, — Если бы трава была повыше… Этим он каждый раз оправдывал всё, что происходило с ним и вокруг него.

С вашей помощью беру на себя смелость надеяться, что количество историй будет компенсироваться их разнообразием, а моя стайка повествовательных "карасей" не превысит того количества рыбы-сиг, которую мы обильно выловили сетями на рыбалке в один из наших выходных на бурной сибирской речке.

Пожарник поневоле.

Сидели мы в тот день в спальном строительном вагончике. Был законный выходной. Делать было нечего и мы усердно занимались ничегонеделанием и дуракавалянием, копя силы для завтрашнего тяжёлого рабочего дня. Я вышел из вагончика насладиться природой и подышать свежим воздухом. Сменить, что называется, спёртый портяночный дух на летнюю солнечную благодать. Вокруг стояла оглушающая тишина. И такое бывает. Наш вагончик находился посреди какой-то пространственной пустоты без единого строения и деревца. Куда ни глянь — ровная местность с дохлой речушкой-ручейком поблизости, дорожным трактом, едва различимым и обозначенным вдалеке глинисто-коричневатым грунтом, утрамбованным колёсами машин.

Стою, наслаждаюсь тишиной подспудно в ожидании чего-то, и вдруг, вижу: по тракту, откуда-то издалека приближается столб дорожной пыли от быстроедущего грузовика. Присмотревшись, я различил также и столб огня, относимый ветром в сторону противоположную движению машины назад, и поэтому не замечаемый водителем. Машина приближалась стремительно, столб пыли и огня рос на глазах. Время на раздумывание не было. Схватив лопату из пирамиды тут же складированного нами строительного инвентаря и криком оповещая о помощи, я бросился наперерез грузовику, рассчитав примерно место нашего пересечения на тракте. Я добежал до тракта раньше и, стоя на нём, стал размахивать руками, привлекая внимание шофёра остановиться. Тут же подбежала наша бригада и мы перегородили дорогу едущей машине.               

Когда машина подьехала и остановилась, из неё вышел шофёр глядя на нас в недоумении, однако, обернувшись, побелел лицом. Пламя уже не сносило назад, как при быстром движении и оно обдавало своим жаром всё вокруг, расширяясь и угрожая. Времени на раздумывание не было. Решение созрело мгновенно. Конечно, можно было залечь вдалеке и наблюдать со стороны как взорвётся бензобак, а вместе с ним и машина. Это было бы безопаснее. Однако шофёр, умоляюще упросил нас спасти дорогостоящий груз. По-прежнему был риск взрыва в любой момент.

Уже позднее мы определили причину возникновения пламени: крышка бензобака подтекала из-за неплотного примыкания и выплёскивавшийся из бензобака от тряски при движении машины бензин воспламенился от искрившего, стоящего рядом аккумулятора. Шофёр опрокинул кузов самосвала и вывалил на дорогу груз — несколько больших карбюраторных двигателей. Источник возгорания теперь был как на ладони и мы, орудуя лопатами, соскребая песок с дорожного покрытия, быстро забросали им горящий бензобак. Затем всем гуртом как-то погрузили обратно в кузов сброшенные тяжеленные двигатели. Подкрутили крышку бензобака, подтянули клеммы аккумулятора и шофёр, пожав нам по-сибирски крепко руки, скупо поблагодарив, отправился дальше в свой рейс. Наверное, позднее, осознав до конца случившееся, он отметил своё второе рождение и неожиданное спасение от гибели, неминуемо его бы нашедшей, если бы мне не захотелось в нужное время и в нужном месте выйти из вагончика, чтобы подышать прохладой.
Возвращаемся к "Повару".

...Тайга приняла нас со всей щедростью своего гостеприимства. А другими словами — молчаливо и настороженно выжидая. Мы знали на что шли и споро принялись за работу. Утро было ещё на подьёме. Каждый занимался общим делом вкладываясь по полной. И я махал тем самым топором…
Красота вокруг стояла невообразимая. Дикая и нетронутая. То, что там не ступала нога человека, так это точно. Видно было по всему. Лиственницы, реже сосны, не смешиваясь составляли порой непроходимую чащу — этакие сибирские джунгли. Суровость и абсолютная тишина не прерывались ничем посторонним. Лишь редкие птахи порой напоминали о себе. Нам некогда было смотреть по сторонам — не на этюдах были. У нас тоже был план и сачковать было западло. Именно так. А если выражаться светски:  было не уместно-с злоупотреблять милостью страстосердцев-с. (Звыняйтэ батьку за архаику).
Обрубая толстые ветки у поваленной лиственницы я так увлёкся, что потерял осторожность и бдительность. А, может быть, уже подступала первая усталость от тяжёлой физической работы с непривычки. Короче так — топорик мой, соскальзывает на "У-У-Х!"-е с очередной обрубаемой ветки и вонзается мне прямо в носок сапога, проникая во внутрь. Приехали…
Остановка. Ступор. Полушок. Затмение сознания. Пронеслось, — Слава Богу, что ещё кирза на ногах, а так бы…
Предательски что-то захлюпало в сапоге. С глухим криком из меня вырвалось упоминание о чьей-то матери… И я осел на мох.
Оба хлопца побросали свои топоры и бросились ко мне с вопросами: не угодно ли мне чашечку кофе и круассан? Если бы! Не до тонкостей с деликатностями.
Стащили сапог, портянку. Кровь хлестала из среднего пальца на левой ноге, а сам палец болтался на ниточке. Бинтом из пакета первой помощи, к счастью прихваченного нами, сделали перевязку и я, лёжа на спине, поднял ногу и привалил её к дереву, чтобы уменьшить приток крови. Толстая повязка сразу пропиталась кровью и любители попить кровушки, поживиться на дармовщинку — гнус, мошка и комарьё, слетелись на пиршество, оповещая собратьев по разуму о бесплатном угощении.

Сколько буду жить — буду помнить, спасших меня, — моих друганов. Буду помнить, как они нашли две большие толстые жерди, связали их своими фуфайками и погрузили меня на эти импровизированные носилки — идти я не мог. Под музыку Вивальди и на мои стихи пополам со стоном от боли, "попхались" через непроходимую таёжную стену к предполагаемому неблизкому тракту. По нашим догадкам, трактор "Белорусь", обеспечивающий нашу работу, должен был следовать в обратном направлении мимо нас. Опять же — или да, или — нет. Уверенности не было. На удачу. А мобильных телефонов тогда ещё не было. Мало того, с небольшим припуском — не родились ещё их создатели.
Долго меня волокли мои спасители, обливаясь потом, путаясь в буреломах и спотыкаясь на кочках. А “кил”- то, было во мне тогда штук восемьдесят — по сорок, почитай, на рыло. Извините, — на брата… Правда, и хлопцы те были не хлюпики. Но это не уменьшало моего внутреннего неудобства из-за моей пассивной недееспособности, возлежащего, правда, не в неге, но всё же, на паланкине под опахалом. Опахалом мне служила сосновая ветка, которой я отгонял комаров и мошек, не желающих расставаться с "лёгкими хлебами". Чувствовал себя обузой, куском балласта. Это и было, с их стороны проявлением той самой мужской дружбы, о которой я говорил там, где было "Там...Там...Там...” Сам же я только, в тот момент, пользовался её плодами. Успокаивала лишь мысль: знали ли бы они тогда, какую светлую личность, кого они тащили, то тащили бы меня ещё дальше. Сейчас я могу пошутить. Тогда —  был не в состоянии.

Наконец, кое-как добрались до тракта и стали ждать "Белорусь". К счастью, ждать пришлось недолго. Наши рассчёты оправдались. Трактор шёл мимо и прямиком к нашей базе. Если бы это было не так, не знаю, чем бы могло всё кончиться. Якутские дороги в той точке координат, мягко говоря, не отличались загруженностью. Особенно в той глухомани, где расстояния между обжитыми местами измерялись сотнями километров. Да, и сейчас, я думаю, многое не изменилось.
Вёл трактор наш водитель Володя. Погрузили меня в тесную кабинку "Белоруси". Надо было держать ногу поднятой и я её взгромоздил, оперев о лобовое стекло, заслоняя обзор Володе. Мои спасители вернулись обратно на просеку, а Володя повёз меня в посёлок, в больничку...

На ферму!

Шофёр Володя обслуживал нашу бригаду, управляя трактором и мощной грузовой машиной. Хороший общительный молодой парень, за словом в карман не лез, родом с Урала, — он был реальным, значительным, надёжным и полезным участником нашего дела.

Как-то, Володя подошёл ко мне и предложил составить ему компанию —  съездить к его знакомым девчатам, работающим на молочной ферме. На мой вопрос, — А где это? — Володя ответил, что недалеко. Почему он обратился именно ко мне? Не знаю. Не спрашивал. Может быть, я выглядел выигрышней по сравнению с другими и был компанейским в общении? Вобщем, договорились и получили согласие нашего "главаря" Виктора сделать это в наши выходные дни. Однако, нам было велено вернуться к рабочему времени "как штык". Понятно — не глупые.
Накануне выходных, вечером, мы запаслись водкой, почистились и оседлав мощный ЗИЛ тронулись в путь. С нами была и собака Володи — крупная немецкая овчарка. Ехали мы, ехали... Всю ночь! Километров 350 по моим подсчётам. Под утро, часов в шесть, подъехали к какому-то одиноко стоящему домику. На наш стук в дверь откликнулись и на пороге появились две сонные молодые миловидные девушки, запахивая на ходу свои халатики. Так вот почему Володе потребовался напарник! Я понял это тут же.

После краткого обмена приветствиями, девочки пригласили нас в дом. Тут же Володя принёс из машины бутылки с водкой и предложил девочкам выставить на стол закуску. Произошла заминка и нам был предъявлен открытый холодильник, где кроме инея на стенках ничего другого не просматривалось. Похоже — нас не ждали. Виноватые лица девушек не оставляли места укору. Повздыхали мы, повздыхали, да делать нечего. По крайней мере, решительность Володи выпить доминировала над зовом желудка и классическим правилом закусить после выпитого. За маленьким столом у окна место было лишь для нас с Володей. Я понял, — когда речь идёт "об выпить", у Володи куда-то пропадают его аристократические манеры хотя бы пригласить за стол дам, чтобы разделить трапезу. Может быть, это случилось из-за отсутствия оных? А пить водку в шесть часов утра девочки отказались. О том, что могло последовать после этого, можно было только догадываться. Но, с большой вероятностью логичного прогноза…

Посидели мы так за столом, на котором стояли только два, двухсотпятидесятиграммовыx пустыx гранёныx "мухинскиx" стаканa, но не долго. Минуты полторы, обсуждая для приличия, новости недалеко стоящей молочной фермы, где работали наши девушки. Володе это надоело ещё задолго до этого. Поэтому, когда он разливал поллитровку на двоих в стаканы по верхнему мениску, рука его не дрожала. Выпили. Посидели ещё минуты три, смакуя выпитое, косясь на мышеловку с кусочком сыра в ней. Решительность Володи превосходила решительность школяра, сдающего нормы ГТО, а зов здравого смысла заглушался жжением горящих "труб" его подорванного скитаниями организма.
Вторая поллитровка была разлита ещё быстрее, чем первая, а стаканы с сорокаградусной водкой были выпиты залпом — не коньяк. Бр-р-р. А в качестве закуски — рукав, как прежде, поднесённый к носу на вдохе. Мне не хотелось отставать от старшего товарища, да, и перед девушками было неудобно — не хотелось показаться не бравым воякой.

Всё. Больше я ничего не помню. Не пытайте меня. Ничего не скажу. Одним словом — кома. Чего ещё можно было ожидать?! Убедился тогда по полной в правоте Владимира Семёновича Высоцкого, когда он в своей песне "Милицейский протокол" с силой всей своей наблюдательности заметил: “ ... Я пил из горлышка, с устатку и не евши, но я как стекло был, тоесть — остекленевший...”  Из горлышка, правда, я не пил, но это дело не меняло.
Потом мне рассказывали, что я пытался на заднем дворе в лопухах за домом доползти до уборной. Не знаю, удалось мне это или нет. Проснулся, лежащим в кровати, под одеялом, с остатками хмеля в организме и с непередаваемым привкусом продуктов кошачьей жизнедеятельности во рту. Кто там был, тот знает о чём идёт речь. Проспал я... двадцать четыре часа.

Помню, мы потом гуляли по посёлку. Наблюдали какой-то местный национальный красочный костюмированный праздник, стоя за оградой из жердей у поля, на котором происходило действие праздника.
Прощание было недолгим. Пора было ехать обратно. Ещё одна ночь в дороге. К утру мы поспели к работе…
Возвращаемся к "Повару".

… В маленькой сельской больничке меня принял молодой, но хваткий фельдшер. По моему, он был мастер на все руки, как и все врачи на периферии в маленьких населённых пунктах. Дело своё он знал. "Загнал стакан новокаина", как он выразился, и пришил мне палец. Быстро и, как оказалось, — толково. Через десять дней велел прийти на проверку, чтобы снять швы. — Постельный режим, — напутствовал он при прощании.

Легко сказать — постельный режим. Меня мучила совесть. Быть нахлебником и сидеть на шее у бригады я не мог и не хотел. Ехать обратно домой "несолоно хлебавши" я не мог — не для того "семь вёрст киселя хлебал". Что делать?
Решение пришло исподволь, само-собой. В нашей бригаде поваром был один молодой мальчик — иначе не назовёшь. Он был нашим ровесником, но каким-то таким изнеженным, не из рабочей косточки. Я подумал: а что, если…? И поделился своим предложением с бригадой, когда мы собрались вечером после работы — поменяться местами с поваром. Он идёт валить тайгу, а я — кашеварить.
Моё предложение было встречено с одобрением. Недоволен был лишь только один повар. Ну, не хотелось ему гнуть спину на просеке и всё тут. Однако, никуда не денешься — приходится подчиняться воле коллектива. Так я стал поваром. Временно, на десять дней. Пока рана не заживёт...

Ключ.

Как-то по случаю, за пару лет до этого, мне попалась тонкая книжечка "Бег трусцой с Артуром Лидьярдом" одноимённого автора, переведенная на русский язык. Попалась она кстати. Интенсивные занятия в институте и неподвижные сидения за учебниками в то время, в мои двадцать лет, привели мой организм к гиподинамии с последствиями: выпадению волос, одышке, частой усталости. Проникшись призывом новозеландца, я стал бегать трусцой. Это моё увлечение продолжалось добрых лет пять. Именно добрых. Бегал я в любую погоду, каждый день, не взирая на неё. Километров по десять. В тот благословенный период мой организм и наслаждение от жизни во всех смыслах были непередаваемыми и потрясающе великолепны! Ощущение абсолютного здоровья, физического полноценного обмена веществ организма и внутреннего восторга от самого существования совмещались во мне до такой степени, что буквально, без преувеличения, хотелось летать. Старался бегать везде, где это только возможно.

И здесь, в Якутии, при разметке трассы и установке линейных столбов, расстояние между которыми составляло шестьдесят метров, для сокращения времени, я всегда вызывался бежать вперёд от ямки до ямки, чтобы остановившись и глядя назад на уже установленные столбы, корректировать действия бригады по установке очередного столба, выверяя его вертикальность, сохраняя строгую линейность трассы на глазок, но по ниточке. Странно, но от бега я никогда не уставал. Казалось, не было предела этому "полёту".

В тот день, заработавшись допоздна, мы покинули рабочую делянку уже затемно. Длительный переход до привала на том месте, где нас должна была подобрать машина оказался утомительным. Почти без сил, мы разожгли согревающий костёр и расслабились в ожидании. Слово за словом, вспомнили, что мы забыли на делянке ключ от амбарного замка, на который запирался наш жилой спальный вагончик. Был бы среди нас хоть какой-нибудь специалист — любитель-"медвежатник", способный гвоздиком "подломить" тот замок, было бы легче. За неимением такового, проблема вырастала безысходностью в полный рост своей неразрешимости.

Я подал свой голос. Моё предложение прозвучало для всех малой надеждой. Я предложил сбегать на делянку, найти ключ и принести его обратно. Благословение бригады я получил без долгих колебаний. Были, правда, сомнения в успехе моего почина, связанные с долгой дорогой, возможностью найти то место в таёжной глухомани, где мы схоронили наш инструментарий до следующего дня, темнотой и другими препятствиями. Реальность же проведения остатка ночи под открытым небом превысила наши сомнения и я тронулся бегом в обратный путь. Ведь сказано: "Волков бояться — в лес не ходить". А я из него и не выходил…

Отбежав уже недалеко от костра, продолжая углубляться в таёжную гущу, я целиком погрузился в черноту ночи. Звёзды на небе и одинокая луна — вот всё, что освещало мой неблизкий путь. Глухой топот моих сапог по грунтовой дороге в абсолютной тишине пространства заглушал биение моего сердца. Оказавшись один-на-один с ночной тайгой, я исподволь погружался в состояние страха. Он обволакивал и предательски сковывал рассудок, опускаясь на меня своим липким покрывалом. Инстинктивно, бег мой ускорился, как, если бы кто-нибудь гнался за мной. А тут, ещё жутко начали "ухать" и кричать совы. Мне казалось, что по сторонам дороги трещали ветви буреломов и деревьев. Я осознал только тогда и это было то, чего я не учёл, пускаясь в дорогу, каким опасностям я подвергался в ночной тайге?! Безоружный, я запросто мой стать лёгкой добычей подгулявшего в ночи медведя, стаи волков или рысей, водившихся в тех краях в достаточном количестве. Видение воображаемой встречи с косолапым мишкой, неожиданно выходящим из-за дерева и вежливо так, просящим закурить, не покидало меня. Конечно же, я бы ему не смог отказать.

Понимаю всю неоправданность сослагательного наклонения — что было бы, если бы..., но окружающая реальность была суровей этих слов. Не боюсь показаться трусом. Только дурак ничего не боится. Признаюсь, хотел было даже повернуть обратно. Но, преодолел это гаденькое искушение. Вспомнил: "Кто назад бежит, тот честью не дорожит".

Пожалуй, тот бег, без преувеличения, был главным в моей жизни. Хотя бы тем, что он был наполнен смыслом задачи. И тем, что я смог себе этим что-то доказать.
Поразительно, как смог сориентироваться и как в тумане своих переживаний и сбивающегося дыхания нашёл место нашего схорона на просеке, и тот злополучный ключ?! Обратная дорога была преодолена уже легче. На остатках моего адреналина и с осознанием успешно исполненного желания помочь бригаде и себе.
Скупые мужские похлопывания по плечам и признательные слова наших парней были мне наградой. А это — дорогого стоило!
Возвращаемся к "Повару".

...Ребята где-то раздобыли мне раздолбанные старые валенки. Буквально, выловили их из близлежащей речушки и высушили на костре. Сапоги я носить не мог из-за повязки на ноге. И стал я осваивать хождение с раненой ногой, прихрамывая на неё и волоча. Видок — ещё тот. Постельный режим — постельным режимом, но надо и честь знать. Надо же как-то оправдывать своё место в бригаде. Вот я и старался вовсю.

В мои обязанности входило приготовление еды на бригаду, состоящую из семнадцати человек. Люди молодые, тяжело работающие, вечно голодные, требовательные, но не гурманы. Это во многом облегчало задачу. В основном, все базовые продукты мы привезли собой в рюкзаках. Хорошо помню борщовую приправу в трёхлитровых банках, картошку, украинское сало, лук от цинги — не сосать же сосновые иголки. Кое что прикупали в сельпо, кое-что нам подбрасывали, но редко, с "большой земли". Хранили мы это всё в выкопанной яме с дном на вечной мерзлоте. Помните, я говорил об этом, когда рассказывал о технологии ямокопания? Этакий, — природный холодильник без затраты электроэнергии. Завтрак и ужин накрывался возле нашего спального вагончика на срубленном самодельном столе, а обед мы с Володей-водителем на ЗИЛе везли на просеку в алюминиевых пятидесятилитровых бидонах к месту дислокации бригады, которая собиралась в одном месте, чтобы "заморить червячка". А в остальное время я занимался рубкой дров, топкой самодельной кирпичной печки и приготовлением очередной порции "шамовки". В моей интерпретации приготовления это нельзя было назвать другим словом...

Описывая свою поварскую деятельность я из личной скромности не упомянул самое главное. Дело в том, что я... никогда до этого не готовил еду и не подозревал о деталях её приготовления, не говоря уже о рецептурных тонкостях. Имел об этом довольно общее представление. В нашей семье мужчины были как-то в стороне от кухни. Не было принято. Бабушка и мама всегда с радостью и главное — мастерством, кормили папу и нас с братом всякими вкусностями. Это было само-собой разумеющееся и никогда не обсуждалось.
Думаю, дальше не надо говорить о том эффекте, который возникал от моих неумелых экспериментов над моими бедными "подопытными кроликами". Очень часто, чаще, чем мне бы этого хотелось, "кролики" раззевали свои пасти и в мой адрес летели ошмётки заслуженной брани. Все мои "недосолы" и "пересолы" сыпались в достатке солёной горечью на мою собственную рану внутри заскорузлого валенка. Я переживал. Я извинялся. Я клялся-божился, что это в последний раз, но с какой-то маниакальной последовательностью, очередная порция того, что я приготовил, дополнительно подогревалась и поделом обрабатывалась ненормативным лексиконом, а заодно и я, вместе с моими близкими родственниками... Мне было обидно — задевалась честь мундира, но природная справедливая и объективная самооценка склоняла меня к признанию правоты оппонентов. Что есть — то есть. Хотелось снять валенок за неимением шапки и бросив его оземь, рассчитаться вмиг со всем. Однако, сдерживался.

Справедливости ради, могу заметить, что природная смекалка и изобретательность, мне всё-таки  позволили к концу моего поварского срока, ну, если не совсем, то хотя бы частично приблизиться к уровню поваров столовых общественного питания на "большой земле". Я стал уже меньше получать рекламаций. Это вселяло надежду и уверенность в свои силы. Видя довольные и сытые рожы своих подельников, я мысленно находил себя в последнем маршрутном альплагере перед окончательным штурмом поварского Эвереста. Другими словами — на вершине славы.
Да, чуть было не забыл. Дополнительной иллюстрацией к своему "мастерству" в начале моей поварской карьеры может служить ещё один эпизод. Другого характера, но из того же "котла".

Как-то, ковыряясь в своём хозяйстве, разжигая непослушную печь, я не заметил, как к месту, где я экспериментировал с незатейливым набором пищевых ингредиентов, подошли местные якуты. Они были пьяны и с ружьями. Это то, что бросилось мне сразу в глаза. Не выказывая особого почтения к одинокому страннику-туземцу, они по-хозяйски сразу расселись за столом и категорично приказали мне их накормить. Косясь на их ружья, я предпочёл не вступать в дискуссию — себе дороже. Тем более, что вели себя они вызывающе, будто ждали момента, чтобы поиздеваться. Я это чувствовал печёнкой. Прикинувшись гостеприимным хозяином, мол, — Гости дорогие, добро пожаловать, уж, я вас так ждал, что заждался вконец, — я им стал подавать свои "фирменные" блюда. Удовлетворённые легко "срубленными" на дармовщинку харчами, якуты приступили к чревоугодию. Но, что-то, как-то исподволь, взоры их стали тухнуть, речи замедлились, а во взорах появилась тоска. Вот так они посидели ещё, совсем недолго ковыряясь в зубах, посовещавшись меж собой на непонятном мне наречии и дружно встав, не поблагодарив, ушли восвояси. Больше я их не видел и пороха их ружей так и не понюхал. А, поначалу, я ведь был удручён возможными продолжениями их последующих визитов. С их уходом пришло разочарование от того, что отпустил гостей "несолоно хлебавши". Признаюсь, поддавался я этому чувству недолго. И что там такое они выковыривали из своих зубов? Не знаю по сей день. Даже не догадываюсь. Борщ-то был — вода-водой, а дальше они не пошли...

В лучах прессы.

За год до этого, в посёлке со статусом районного центра — Амга, повадился к нам заходить главный редактор местной газеты, издававшейся на якутском языке. Назовём его Семён, что в пeреводе на якутский будет — Сэмэн, с точно таким же правописанием. Почти, как по-украински, на слух.

Когда якуты были обращены в православие, их заставили принять христианские (русские) имена. Это случилось после 1632 года — года присоединения Якутии к России. Кстати, якутский язык имеет русский алфавит, а также некоторые дополнительные буквы и комбинации, но читая текст не понимаешь и близко о чём идёт речь. Но это так, к слову.

Сэмэн был к нам явно расположен. Скука Амги подвигала относительно молодого человека к интеллектуальному общению. Мы были студентами, с нами ему было интересно. И Сэмэн вносил в нашу жизнь разнообразие. Расспрашивал обо всём, что его интересовало. Наше общение проходило во время наших выходных. Иногда он нас посещал вечером, после работы. Любил он с нами и выпить. Несмотря на установленный строгий "сухой закон" в нашей бригаде, мы иногда позволяли себе его нарушать. А что вы хотите? Молодые здоровые организмы требовали "расслабухи"— работали тяжело.
Как-то на речке, где мы проводили наш досуг в один из свободных от работы дней, он, в знак особого уважения ко мне, постирал мои носки. Видимо, это было проявлением его уважительности в такой форме. Поверьте, об этом мне неприятно вспоминать.

Я знаю, что помимо всего, Сэмэн собирался опубликовать статью о нас в газете. И он это сделал. Статья на якутском языке вышла уже после нашего отъезда и я получил от него ту газету по почте вместе с довольно художественными и профессиональными фотоснимками, которые он сделал сам. Помню чёрно-белую фотографию под названием "Амга при заходе солнца". Кроме довольно большой газетной статьи, из которой я ничего естественно не понял, там ещё была напечатана довольно большая фотография: я и наш "главарь" Виктор работаем на телефонном столбе, натягивая струны-провода восьмизвенным блоком. Долго ещё хранил ту бесценную для меня газету-реликвию. Очень сожалею, что не сберёг — где-то затерялась в водовороте жизненных катаклизмов. Кстати говоря, наши фамилии в газете изменены. Заведомо. Мы представлялись редактору вымышленными именами. Я, например, помню, стал почему-то Селивановым, назвав первую попавшую на ум фамилию, чтобы сбить с толку погоню. И вот почему.

В те "доисторические" времена объединение работающих молодых людей, комсомольцев, признавалось только под эгидой официальных строительных отрядов. Наше "дикое" формирование, не было таковым. Нарушение этого принципа могло за собой повлечь исключение из комсомола и даже из института. Поэтому, во избежание ненужных для нас последствий и были нами изменены наши имена и фамилии. А вдруг, кто-то, кто нас знает, выучит якутский язык, прочтёт статью и займётся нами по всей строгости существующих законов? Такие были времена... В своё оправдание перед возможно оставшейся в живых комсомольско-партийной номенклатурной братией скажу, что до "якутской эпопеи" я поработал и в официальном студенческом-строительном отряде в городе Прилуки на Украине. Так, что, — я искупил и пока на свободе, и к тому же, — с чистой совестью...
Возвращаемся к "Повару".

... В книге американского писателя Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир" повествуется о событиях тех условных десяти революционных дней 1917 года в России, "которые потрясли мир".
Десять буквальных дней, проведённые мною в сибирской тьму-таракани на поприще кормильца и в заботах о поддержании боеспособности ограниченного контингента бригады строителей не потрясли никого. Разве что, их желудки. Но, справедливости ради — не сильно. Так, слегка, "чтоб не зажрались", как любил приговаривать наш пресловутый водитель трелёвщика, намертво приторачивая стволы поваленных деревьев к броне своего трактора.

И, наконец. Последняя, почти короткая история, вошедшая в эту абсолютно правдивую повесть, наряду с большим количеством других историй, оставшихся за бортом фрегата, скользящего по волнам моей памяти.

"Крокодил" Гена.

В первую нашу "ходку" в Амге посчастливилось мне знать одного парня — Гену, по кличке "Крокодил". Были у нас парни разнопланового калибра со своими характерами и индивидуальной закваской, но этот был особенный. Ничего крокодильего в нём не было — наоборот, а звался он так нами любовно по имени персонажа известного одноимённого мультфильма. С личиком ангелочка, выглядевшего моложе своих лет, как школьник, с очень покладистым характером и приятный в общении. Работал легко, весело, с выдумкой. Например, он придумал способ более эффективного ручного копания ям в грунте. Это было очень кстати, так как во-первых: грунт, в основном, был четвёртой категории — самый непростой для работы, а во-вторых: пол метра — и вечная мерзлота. Для того, чтобы выкопать ямку под линейный телефонный столб глубиной метр двадцать сантиметров, а под угловой — метр сорок, надо было копать ступенчато до требуемой глубины. А ямок тех надо было копать бесконечное множество. Наша бригада принимала участие в телефонизации Амги. Строилась станция на шестьсот телефонных абонентов. В нашу обязанность входила установка телефонных столбов, навешивание проводов-струн и укладка подземных кабельных линий — самая, наверно, трудоёмкая работа этого проекта.
Так вот, Гена копал ямки без ступеней. Как это ему удавалось — он держал до поры, до времени в секрете. Потом мы всё-таки подсмотрели за ним и ему ничего не оставалось делать, как нам открыться. Оказывается, копал он обычной штыковой лопатой, а подбирал и вынимал грунт из ямки другой — согнутой в конце её рабочей части. Этакий гибрид штыковой и совковой лопат. Ямка получалась почти строго цилиндрической, как после бурилки, а времени на это тратилось значительно меньше. Ай-да "Крокодил"! Однако, мы продолжали копать по-старому, по-правилам. Способ Гены и его уникальная техника копания предполагала дополнительное приложение ещё и других навыков, которыми мы не обладали. Его метод не привился и использовался им одним. Этим, наверное, и отличался Моцарт от Сальери. Не в обиду будет сказано последнему.
Но это ещё не всё. Под конец нашего "срока", наш гений — "Крокодил", потряс нас окончательно. Вы только послушайте!

Мы закончили работу, вернулись в Якутск, получили рассчёт в строительном управлении и пошли нашей большой кампанией пропивать рубли в центральный ресторан города перед отлётом на "материк". Сидели мы славно! После трёхмесячного пищевого "подсоса", чего лукавить, — было не до жиру, — ресторанная, забытая нами еда, казалась нам чем-то нереальным. Мы наслаждались по-настоящему. Изголодались мы, касатики. Да, и после временного алкогольного аскетизма не грех было восстановить подорванное трезвенным образом жизни здоровье. Байки, шутки, прибаутки легко разбавленные матерком, — вырвались то мы из леса, — дополняли наш пиршественный ресторанный досуг.

Гена был полон сюрпризов. Водя пальцем по краю пустых фужеров, он стал извлекать звуки, напоминающие звуки сирен, которые, как я читал у Гомера, сводили с ума Одиссея и его спутников, когда они проплывали мимо острова сирен. Нечто подобное испытывали и мы. Трудно даже было отыскать аналогию в звучании каких бы то ни было музыкальных инструментов. Мы наперебой пробовали ему подражать — бесполезно. Как с ямками. Его подробные  инструкции о том, что фужер должен быть абсолютно сухим, а палец таким же, не помогали нам извлечь хоть какой-нибудь звук вообще.

Звуки были довольно громкими и были услышаны рядом сидящей компанией, как это принято говорить, состоящей из представителей "кавказской национальности". Они повернулись в нашу сторону и с изумлением наблюдали за действиями виртуоза-исполнителя. Другой бы на месте Гены этим смутился, стушевался, но только не "Крокодил". Называя его так, пишу "Крокодил" с большой буквы — он этого заслуживает.

Во главе их стола сидел Главный. Это было видно по всему. В годах, с большой гладкой лысиной на голове, но ещё не старый. Хорошо одетый и с манерами хозяина положения. Не сводя завороженно глаз с Гены, он как-то нецензурно выразился по поводу манипуляций с фужерами в его адрес, пытаясь нивелировать и приуменьшить значимость производимого эффекта звуковой генерации в исполнении "музыканта". Нашего "Крокодильчика", видно, что-то задело в словах Главного за живое. Наш "Крокодильчик" всегда любил вызов, брошенный ему, как дуэльная перчатка. И в этот раз Гена виртуально поднял перчатку, отряхнул её и предложил азартную альтернативу, руководствуясь принципом: вырубаешь Главного — вся "кодла" врассыпную. Обращаясь к Главному, Гена сказал, — А хочешь, я то же самое сделаю на твоей лысине?! Мы замерли. Посмотрели бы вы на Гену: худенький мальчик бросает вызов не изменясь в лице. Ну, чем не Давид? Тот самый тщедушный библейский Давид, который не побоялся вступить в единоборство с гигантом-Голиафом. Тогда победил Давид. Что будет на этот раз?

От такой наглости Главный...пришёл в замешательство. Видимо, ему перечили не часто. Однако, уверенность авторитета в нём возобладала. Понимая несостоятельность бахвальства подвыпившего юнца, Главный пошёл дальше, —  Попробуй. Но! Если у тебя не получиться — нам ящик шампанского! А если получится? — спросил Гена, идя "ва-банк". Тогда мы — вашему столу, — сказал Главный, почему-то криво улыбаясь.

Ударили по рукам. Гена нетвёрдо поднялся и направился к "кавказскому" столу. А там, те уже сверкали выпученными глазами в предвкушении хлопнуть "шаровой" пробкой в потолок. Мы же, обречённо мысленно шарили по карманам в поисках складчины, чтобы покрыть непредвиденные расходы.

Гена-Геночка-Геннадий. Мальчик ты наш дорогой. Ну, что ж за красавица мать тебя родила?! Не забыв при рождении положить, как тому библейскому Давиду, пращу за пазуху.

Ничтоже сумняшеся, наш герой приближается к Главному, останавливается подле него, возлагает свой магический перст на сверкающую в лучах ресторанных люстр лысую макушку и... начинается колдовство. Один неспешный круг, второй. На третьем круге в ресторанную тревожную тишину сначала тихо, а потом всё громче и громче вплыла волшебная мелодия сирен...
Шампанское мы пили всем рестораном. Ящик — не бутылка. Ещё и с собой прихватили...

Потом мы пытались дознать у "Крокодила", что это было? Принцип сухого фужера, не складывался с потной лысиной Главного. Тогда, как же? Гена только пьяно ухмылялся и загадочно отмалчивался. Так мы ничего и не поняли. Была, правда, версия способности "Крокодила" извлекать утробные звуки не разжимая губ, как это делают чревовещатели. И это была единственно предполагаемая версия. Так, наверное, и произошло на самом деле.
Возвращаемся к "Повару".

Походка моя стала ровней, боль в раненой ноге ушла. По прошествии десяти дней доктор снял швы и благословил на подвиги. Операция "Повар" подошла к концу, а конь Шурик бил копытом и просился из стойла на волю, вопреки святой армейской заповеди — поближе к кухне, подальше от начальства.
Повар “в законе” вернулся к своим прямым обязанностям, а я занял своё законное место на просеке, вобщем-то, по большому счёту, отделавшись всё же не лёгким, но “испугом”. Могло бы быть и хуже. Повторяю это всегда в своё успокоение и по любому поводу...