Век Графомана

Недавно услышал такую фразу: «Поэзия сейчас в тренде!» «В тренде» — это, стало быть, в моде, в центре общественного внимания. Говоря по-русски, пошло по стране стихотворное поветрие. Да, кажется, это действительно так: Россия вновь начала вспоминать, что она — страна слова, что для нас стихи — это нечто большее, чем литература, чем беллетристика, — это наш способ говорить с миром, постигать его и даже перестраивать его. Наша философия, наша национальная идея, наша общественная мысль — всё это наиболее полно и глубоко выражено в нашей поэзии. Когда в России окончательно перестанут писать стихи, она прекратится, исчезнет, ибо Россия без поэзии — это какая-то иная страна, не та, которую знал мир на протяжении этой огромной вереницы столетий. Это будет означать, что дух народа переродился, (чтобы не сказать — выродился).

И, честно говоря, очень долгое время казалось, что так именно и случилось. Последние лет тридцать, Россия не рождала поэта, который стал бы властителем умов и душ. Почему так вышло? Это разговор особый, и я сейчас не об этом хочу говорить. Я хочу сказать о графоманах, — об огромном полчище людей, которые желают выразить себя в стихе, но не имеют к этому никаких данных. Как слепой никогда не сможет стать живописцем, а глухой музыкантом, так эти люди никогда не сумеют написать хоть сколько-нибудь достойного четверостишья.

Между тем, армия этих людей растёт с устрашающей скоростью. Специально для них создаются огромные интеренет-порталы… Вы скажете, что они созданы не для графоманов, а для талантливых авторов? В таком случае, зайдите на эти страницы, познакомьтесь с тем, что там публикуется… Если у вас хоть в малой степени есть литературный вкус, то после такого знакомства вам обеспечено несколько дней тяжёлого нервного срыва. И я не хочу сказать, что там нет талантливых авторов, — просто найти эту поэтическую иголку в огромном стогу графоманского сена практически невозможно. Интернет ломится от чудовищных рифмовок (которые зачастую и рифмовками-то назвать нельзя, ибо рифма в них несказанно уродлива). И, что хуже всего, — эти графоманские полчища уже становятся хозяевами положения в духовной сфере. Они уже диктуют правила, они задают уровень, они формируют вкус. Все мы знаем, что у каждого топорнейшего стихоруба имеется как минимум взвод поклонников, которые встречают восторженным визгом каждую новую поделку своего кумира. Увы, приходится признать, что современный читатель совершенно разучился понимать, что такое хорошо и что такое плохо в мире поэзии.

У слепого нет зрения, у глухого нет слуха, а у графоманов нет… Чего? Видимо, того самого шестого чувства, о котором писал Николай Гумилёв, — чувства не известного медикам и физиологам, но отлично известного всем, кто причастен к литературе.

Но вот, что странно: слепые никогда и не пытаются встать за мольберт, глухие не садятся за рояль, а люди, лишённые «шестого», «гумилёвского» чувства (не все, конечно, но очень, очень многие!) пишут и пишут то, что сами они совершенно искренне считают стихами, и смертельно обижаются, когда им говорят, что к стихам их писания не имеют никакого отношения.

В чём тут причина? Людям кажется, что писать стихи проще, чем играть, к примеру, на балалайке? Да нет, дело не в этом.

Я бы высказал такое предположение… Вспомните, как наша вера определяет человечество? — «Словесное стадо». Человек — «Словесное животное». Вы понимает? Не рисующее животное, не животное, способное играть на скрипке, — но способное говорить! А что такое человеческая речь в её наивысшем проявлении? Это поэзия.

И каждый из нас, кто способен говорить и понимать человеческие слова, в глубине души уверен, что стоит ему чуть-чуть напрячься, и он сумеет обратить свою речь в поэзию. Ведь это же корневое свойство человеческой души! Не помню где, но где-то я слышал, будто Адам и Ева в Эдемском саду говорили только стихами. И в это можно поверить! В самом деле: не могли же они говорить нашими стёртыми, безликими, почти ничего не выражающими словами: «Привет, как жизнь?.. — Да, это, как его… Ничего себе… — Поесть бы надо… — Возьми там, на плите…» Конечно, речь Эдемских обитателей просто не могла не быть в высшей степени одухотворённой, возвышенной и прекрасно звучащей, — лучше самого прекрасного нынешнего пения!

Так вот: по-моему, графомания — это отчаянная, обречённая на провал, попытка вернуть себе эту силу речи, попытка вернуться в Эдем, или хоть заглянуть туда одним глазком! Хоть на секунду! Вернуть то, что принадлежало по праву, а теперь утрачено!

И поэзия даёт такую возможность. Но не всем. А только обладателям «гумилёвского» чувства, — тем, у кого такое чувство сохранилось, как некий райский атавизм. И в сущности, это не страшно, что не все люди несут на себе родимое пятно Эдема: в нашем мире достаточно иметь лишь нескольких настоящих поэтов, — они поднимут дух народа, они окрылят его и придадут ему новые, небесные силы. Лишь бы они были — эти несколько настоящих поэтов.

А их сейчас нет. Хорошие поэты есть. Есть отличные поэты. Но все они заперты, как звери в зоопарке, или как душевнобольные в обитых пробкой палатах, где любой звук гасится — кричи, не кричи, никто не услышит. У них нет возможности издавать свои стихи массовыми тиражами. О них не говорят наши СМИ, их не проходят в школе. Более того: известно ли вам, что в России сейчас официально не существует такой профессии, как поэт, как литератор? Она просто-напросто не записана в соответствующих реестрах, а это значит, что для государства поэт ничем не отличается от собирателя значков или заядлого рыболова: у каждого своё личное хобби, свои тараканы в голове; кто-то любит пиво, а кто-то пишет стихи, и оба не имеют никакого отношения к государственной политике. Профессия музыканта или певца государством признаётся, профессия живописца или скульптора — тоже, а поэта, прозаика — нет. Вы думаете, это случайно так получилось? Или кто-то нарочно отсекает от народа один из важнейших источников духовной силы?

Однако, вернёмся к разговору о графоманах. В сущности говоря, это несчастные люди: их посещает вдохновение, но, посетив, не находит тех слов, в которые оно могло бы одеться. Приходится довольствоваться тем что есть: вымученными рифмами, стёртыми до ветхости оборотами, сравнениями с чужого плеча… Но вдохновение-то всё-таки приходило! Приходило это дивное чувство нелинейности мира, приходило понимание, что не всё в мире можно выразить обычными словами, что некоторые вещи иначе, как стихами не опишешь, что стихи — это небесный язык, на котором не всякий достоин говорить… Вдохновение приходило к кому-то, значит душа этого человека была достаточно сильна, чтобы вдохновение принять… И если много в стране графоманов — значит, много людей вдохновенных?

Помните, у Маяковского есть строчки: «Улица корчится, безъязыкая, — нечем ей кричать и разговаривать»… Сейчас эти слова можно отнести ко всей нашей стране. Можно смеяться над графоманскими стихами, можно возмущаться тому, что они проникают на всеобщее обозрение, — но нужно притом и понимать, что растущее не по дням, а по часам обилие графоманов — это мучительная попытка России вернуться на свой исконный поэтический, небесный путь. Устами графоманов Россия кричит: «Верните мне настоящих поэтов! Я захлёбываюсь в косноязычии, я хочу петь, а язык мой онемел от заморских снадобий…»

И как только придёт настоящий поэт — хотя бы один! — графоманский прилив повернёт вспять, а за первым настоящим поэтом придёт и второй, и третий. Так всегда бывает: поэты не появляются в одиночку; а графоман перед лицом настоящего поэта, как правило, всегда стушовывается, исполняется смирения и не спешит вылезать на публику. Я верю, что когда-нибудь такая эпоха наступит.