Би-жутерия свободы 197

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 197
 
Вскоре после отъезда Пфердинанда Улики на историческую родину, Витю стали по ночам одолевать наукообразные пауки  и он увлёкся чтением телораздирающихх лекций профессора Соколова, потому что на легкомысленные книжки упущенного времени у него не хватало. Нет, одну он всё-таки пролистал, даже название её запомнил – «Подводные рифы неразделённой братками любви». В ней давались рекомендации как, рефрижерировать распаренную репутацию головы в тёмном и сухом месте. Но, несмотря на это, регулярно с промежутками в слущенную неделю между влюблёнными возникал конфликт несущественных интересов (а-ля Бриджит кровь Бордо), в котором Витёк выглядел презренным попрошайкой любви, а она – бестактной вымогательницей жалости к себе.
Она – Когда у девушки денег в обрез приходится платить взаимностью, просыпаясь в шесть с кем-то. Куда девалась весомая материальная поддержка с холодным носом здорового пса? Лучше бы нашинковал в такси недостающей капусты побольше! Тебе, Примула, место не в Брюквине, а среди олеандров в оранжерее.
Он – Сперва, подруга, заимей груди поосязательней, и только потом относи всё на свой скрытый банковский счёт.
Она – Попробуй раскошелиться в счёт выжимок грядущего удовольствия. Мозгов не хватает, так пошевели шевелюрой.
Он – Выпала вся, не видишь, что ли, лысею оттого, что ты мне даже раскольника с грибами не приготовишь. Придётся грабануть банк, а плодами операции может воспользоваться другой.
Она – Тогда сорви банк за карточным столом.
Он – Ну, ты загнула, я ж зелёного сукна не выношу. Да и приличное общество навесит на меня ярлык, а цену указать забудет.
Она – Не увиливай, за тобой супружеский должок не один месяц тянется, пеня волной набегает. И для кого я только перед непосредственной близостью принимаю сосудосуживающие?!
Он – Смотри не обознайся. Послушать тебя и подумаешь, что отправляемся мы в койку по принципу: «Пришла беда, открывай ворота». Что-то ты в сексе лето за зиму принимаешь и пасьянсом выкладываешься, когда пожар любви и каминов в полном разгаре.
Она – Не опошляй отношения, мы с тобой одно целое.
Он – Тогда дай я себя потрогаю (потянулся он к ней).
Она – Пошляк ты и скряга порядочный. Солидная для тебя только сумма денег. Не вынуждай меня расстаться с тобой, Витёк, не жадничай, не мелочись. К прелестям женщины следует относиться, как к святыне, и не забывай – свято место пусто не бывает.
Он – Мне хорошо знакомо это место – твой забитый тряпьём платяной шкаф, напоминающий Австро-Венгрию.
Она – Я не потерплю сравнения личных владений с Лоскутной империей! Моя воля – выполола бы тебя из своего огорода, как сорную траву. В доме ни стола, ни стула, ни кушетки; не жизнь – а-ля фуршет, да и спим, как лошади в стойле. «Help! I need somebody».
Он – Учти, прибегают к помощи, а отбегают голыми.
Она – Только не это, дискобол-многометанин, глумящийся надо мной и забрасывающий меня на произвол судьбы!
Он – Не грузи, Губнуха! Мне начистить рыло легче чем ботинки – нагибаться не надо. Сама знаешь, что из мышеловки законного брака необходимо извлечь выгоду, да вот только чем?
Она – Ты вот всё не грузи, не грузи, а что, блин, будешь с налогов списывать как грузовые перевозки с квартиры на квартиру?! Тут уж тебе, Примула, без меня, иждивенки, не обойтись. Тебе только дай в руки чугунные коктейли, и ты примешься накачивать кисло-сладкое мясо бицепсов.
Он – Зря беспокоишься, лучше попробуй совладать со своими неподконтрольными чувствами. В школе я обогнал сверстников в развитии икроножных мышц, занимая последнее место у окна. Мне как огненному балеруну хочется быть примусом у прима-балерины. Хватит раскатывать губы красным ковром на «Оскаре»!
Она – Ещё одно неблагожелательное слово о кино и я завершающе перейду в упрощённый вариант перламутровой блондинки Мерелин Монро! До чего ж ты въедливый, Витёк, даже сигареты из пачки умудряешься  выкуривать одну за одной.
Он – Хочешь я тебе набожный выпрямитель на именины куплю, чтобы душой в ворохе событий не кривила?
Она – Не надо меня как предполагаемую планету подвергать спектральному анализу. Ты сам говорил, что существует гуманный выход из финансовых затруднений, позволяющий предотвращать непозволительные траты в семье – пускать транжирку в расход.
Он – Я семью строю, а ты мочки прикрываешь аляповатыми клипсами, да французские кринолиновые юбки середины XIX столетия скупаешь. Видимо все предлагают бабе руку и сердце за неимением ничего более существенного для пересадки органов.
Она – У тебя, как я посмотрю, болезненно-двустворчатое ущемление интересов из-за намечающегося прибавления в семье.
Он – Да ты живёшь за мной ясно, как за прозрачной стеной!
Она – Это правда, тебя, дурака, насквозь видно. Ступил разок на лестницу успеха – она и провалилась, как нос сифилитика. Я с тобой как тротуар, что он серый видит кроме стёртых подошв и сбитых каблуков – окурки, жвачку, собачьи наслоения?
Он – А что я могу с этим подделать? Кругом одна гниль, наступить толком не на кого, не то что положиться. А старение организма неизбежно. Это вы – бабы вечно молоды благодаря косметическим ухищрениям. А к нам без стимулянтов лучше не приставай. Сама знаешь, что секс – это стимулирование дальнейшего развития отношений. Главное Виагру не передозировать.
Она – Наша старческая любовь стартует с первой расстёгнутой пуговицы, да на ней же часто и заканчивается, напоминая фальшивящий фортепьянный этюд в четыре руки с неосвоенными мощностями нижних конечностей.
Он – А ты ведёшь себя как шотландский бармен в юбке, а под ней ничего примечательного.
Она – Кончай идиотский калий принимать, а то уже на зубцах гребешка водоросли волос отрастают, когда причёсываешься.
Он – Йодистый, блондинка, не передёргивай, йодистый. И тем не менее, я готов весь свой внутренний мир сложить к твоим ногам фотореспондентки в порносайте, но боюсь он там не уместится.
Она – Ну чего возьмёшь с психа, с его генетической предрасположенностью к ****ству, если у него один обман на уме. Не зря мне девчонки намекали: «К кому только из твоих приятельниц твой козёл не был вхож».
Он – Слушай их больше, сучек незамужних.
Она – Ты людей-то, дурень, незнаючи не осуждай. Что ты, о них понимаешь? Кто-то из одиноких живёт без секса – ну не с руки может человеку, это я о вас мужиках. А кто-то, это больше баб касаемо, нарушив палочную дисциплину или ужесточив её обходится профессиональным кругом... шагом марш-бросок!
Он – Чего ты мне их в пример тычешь. Они мне, дважды судимому... взыскательной общественностью, как снег на голову или даже ещё хуже – гладиолусом по морде.
Она – Не обессудь. А культуры в тебе ни на грош. Остановись, призадумайся с чем вступаешь в XXI век, вместо того, чтобы по весне хвататься за лопату и откапывать сосульки. Фокусник ты по жизни, подсел на диету и жуёшь стакан из неорганического стекла, не делая соответствующих органических выводов.
Он – Не зря меня мамка, начинавшая карьеру на олимпийских играх со стартовой зарплаты пистолета, предупреждала, что ты баба беспомощная – страусиного яйца себе не сваришь.
Она – Ну и утешил ты меня колуном по голове, не сказать обухом. Я, не в пример тебе, у которого хромает дисциплинка на обе ноги, не спешу торговцам на выручку, особенно если она у них внушительных размеров, и они не успели спрятать её от тебя в сейф.
 Он – Крамольные мысли твои разъезжаются, как ноги японской фигуристки на льду, напоминая несовместимых супругов.
Она (зная, что резко вскидывать приклеенные ресницы в пасмурный день опасно) – А что ты имеешь на предмет японочек по телевизору, когда ты отправляешься на дно ящика в поисках порно или больно нравятся? Да не ревную, не ревную я, но скажу прямо, лопнул воздушный шар моего терпенья.
Он – Да, нравятся. Японки не кривят душой, для этого у них имеются ноги. В любом случае, к ним доступ ограничен, а у меня, как у собаки, не может быть продвижения по службе.
Она – Если так, я тоже могу заговорить надёрганными незнамо у кого отрогами аллегорий – нужно ли зашоренной лошади расширять кругозор и пасть разевать на сено в чужом стогу?
Он – Вот поговорю с тобой, Диззи, и у меня на сердце легче становится. Такое ощущение охватывает, как будто бы весь мир перевернулся, только для того чтобы его поцеловали в жопу.
Она – Высказывания твои откровенные записывать надо, так их не запомнишь. Кончаем, Витёк, гусарскую баланду травить, едем к Лильке Гранёной. Эта дама человеческая накипь – одно слово сова, и будет нам необычайно рада в столь неприемлемый для неё час, к тому же ты тоже филин, вечно серых мышек по уличным углам в такси подбираешь, и кто знает, может и тискаешь. Как говорил член комиссии: «Самое главное в защите диссертации – это приём после неё» Устала я ото всего. Хочу отпроситься на море в Доминикану в отпуск... грехов, если на Гаити с холерой покончили.
Казалось бы перепалка должна была прекратиться, но она только перешла в более замысловатую фазу.
Он – Мой папаня так напивался, что бывало зубы на гальванических пластинках в стакане забывал.
Она – А у моего отчима после выпивки глаза, как у хамелеона становились – правый вращается, а левый столбняком стоит.
Он – Не темни, мало того, что ты подводила меня под монастырь, ты ещё пытаешься подводить итоги повсеместного существования. А я-то мечтал о прибежище со встроенной мебелью!
Она – Нету у тебя аналитического подхода к жене, да и эксплуатационные расходы по содержанию любовниц превышают разумные пределы. Я пытаюсь протянуть жизнь с тобой на верёвке для повешенья... цветного белья, и ничего больше.
Он – Снизошедшая на меня точка прозрения на семью не совпадает с официальной, и я её не то чтобы не уважаю, но...
Она – Не уважаешь официальную точку зрения или семью?
Он –  Объясни, от кого ты приходишь... в отчаянье.
Она – Тебе скажи, так ты меня к нему приревнуешь. Лучше бы я вышла за братана по кличке Закройшик, полученной им за умение с удивительной точностью раскраивать черепа. С ним бы я повысила уровень материального обеспечения. Но ты – стихийное бедствие с  вазелиновыми средствами вложений.
Он – Не мешай карты, разучилась что ли? Он тебя полюбил, а меня задело рикошетом, ну и остекленел я, дурень, с первого взгляда. Потом я понял, что жестоко просчитался. Всё надеялся зажить счастливо в необозлимом будущем, а не превращаться из предмета любви в объект материального обеспечения.
Она – Доводы твои беспочвенные, берущие начало, когда  стукачом работал и заложил культурный центр вместе с корешами.
Он – Память у тебя куцая, пробелов в ней не счесть. В «День санитарки» всё и произошло. Тогда на полатях сухопарой сауны я не брал тебя в пулемётный расчёт в финансовом аспекте. Забыла что ль? Братки Кирюша Обмяк и Ганзик Ретуш скооперировались и подняли мой авторитет, и уже опосля пошли мы по групповухе с долевым участием в гонке грибников на каноэ в выгребной сезон.
Она – Заслуга твоих дружков только в одном – они предотвратили кровопролитие на разделочном столе в кухне, уговорив меня этого с тобой не делать. Уговор дороже тени, так что благодари их, что живой остался. А то, что с тех пор твой вычислительный центр переместился из головы значительно ниже и сзади – не моя вина.
Неожиданно Примула почувствовал, как в машине под ногами заскрипели прогнившие зубья половиц. Прав был его наставник Арик – ей только подай изысканное блюдо, заправленное аллегориями и украшенное метафорами, – сожрёт с потрохами. В её понимании отзывчивость – это бросание нужного человека в заброшенный колодец в ожидании эха. Диззи любит высасывать костный мозг из трубчатых костей вместе с информацией, втайне мечтая, когда же правда поменяется местами с ложью. Перед дамой, для которой Полярная ночь всего лишь вторая половина дня, мужики берут под козырёк, а он, таксист – заезжает в непросвещённый тупик. И он вспомнил зловещее прорицание Арика: «Не огорчайся, не получится с женщиной удочеришь макаку». Это было последней каплей в его апатичном существовании в поэзии, и он отважился на написание обличительной песни с загадочным припевом.

     Тогда уж Диззи не взыщи,
     не жить с тобой вдвоём!
     В карете «Скорой помощи»
     прокатят королём...

Не по годам развитая Губнушка усмотрела в припеве намёк на самоубийство и профилактически зашла к участковому врачу-терапевту Ангелине Медикейд (настроение подавленных виноградных чувств  не покидало её в корзину для грязного белья). Та, как и следовало ожидать, пришла к выводу – в ближайшие полгода не бросать Витюню в связи с неблагоприятной обстановкой на овощных рынках страны и за её беспределами, пока не закончится вакцинация от свиного гриппа и постелизация по Пастеру.
Совет Ангелины, сопровождаемый завораживающим взглядом рентгеновских глаз, щупальцами пальцев, словами-пробиотиками и фотомандражом приспущенных ресниц впечатлил суеверную Диззи, нёсшуюся с опережением в пролётке лет во время пребывания в кабинете с гобоями на стенах.
От экскурса в полузабытую бытовуху Витёк насупился, понимая, пикироваться с Диззи, что в гололёд бампер головой бомбить. Женщина – это театр. Юбка – занавес. Он же предпочитал оставаться закулисами. Уйдя в глухонемую защиту, Витя без особой охоты согласился не брать с неё денег за проезд:      
– Пассажирам не перечу, но чтоб ты знала, в ночную смену неблагодарные прикормленные крысы попадаются. Один наглец так и ляпнул по простоте душевной: «Вы мне доставили неоценимую услугу, поэтому вынуждаете покинуть вас не заплатив». Такие изуверы горло за чаевые готовы перегрызть, –  блеснул золотой улыбкой Примула, упоённый собственным остроумием, растаможенно вывезенным через пограничный Чоп.
Мышца был парнем отходчивым на расстояние вытянутого ... рукой, а в ответственные перед законом моменты натягивал на кулачищи боксёрские перчатки и приземисто играл обрисовывавшимися под скулами холмами желваков.  Агностицизм Витька – члена носообщества «Расплющенные монеты» отрицательно сказывался на его карьере таксиста, хотя и вызывал заливистый смех у соловьёв в придорожных кустах. Нам не помешает узнать, почему Витёк Примула стал таким, не сбивая с себя спеси. Однажды, когда он покрылся гусиной кожей, Диззи подумала, какая бы чудесная сумочка получилась бы из неё. Но чтобы до конца понять Витю с его лингвистическими закрутками, напоминающими лечебные банки с вареньем, стоит обратить внимание на предысторию.
Его горемыка-отец прославился в Носорожье тем, висящим на стене подшитым изображением Великого барда. Он также откопал труды облысевшего от вольтерьянских забот Вольтера в одной из шахт, заваленной заказами на убийства, из удобно прилегающего, близлежащего мафиозного Дон Басса.
– Выбил ты всё-таки из меня бабки. За что наказываешь, сука! Я не лесбиянка, но мне нравятся Романы с Франческами.  На, деляга, держи мои кровные два таллера. Слесарь-наладчик семейных отношений из тебя никудышный, – дыхнула перегаром Губнушка, любуясь своим отражением в окне салона. – Муж ты мне или кто? Я делала всё, чтобы в погоне за деньгами ты подтянулся до моего уровня, даже турник в коридоре поставила. Но моё терпение иссякло. Оно не сладкое, не поддаётся искушению десертной ложечкой. Хочу бродить по лесу, где растут таллеры! И зачем ты спустился на мою голову с дерева?! Чтобы трепать лён нервов? Давай прогуляемся, Витёк, не только массажисты разминают ноги, а после опять полюбовно подадим заявление о разводе!
– Согласен, но сначала устроим прощальный ужин в ресторане в доказательство, что у курицы нервная система покрепше разбалансированной человеческой – она бегает по двору с отрубленной головой,  обещаю попотчивать тебя греческим салатом «На орехи».
– Мне больше по вкусу фрукты. Им не нужны аттестаты зрелости, а ты мне мятой конфетки не купил! Я чувствую себя безноженькой, тащащейся за тобой по бездорожью.
Сначала Витёк долго смотрел на неё потупившись, как смотрят люди, с незаконченным средним образованием на суррогат, имитацию или подделку, таким образом они выигрывают расположение к себе в дополнительное время. Было ясно, что это не составляло для него никакого труда, так как держал он Диззи для мебели, втайне называя себя невольным перевозчиком её с места на место, не забывая, что в туалете он обладает совещательным голосом при составлении завещания. Но через полторы секунды от Губнушкиных нежных слов он растворился кусочком пилёного сахара в стакане чифиря, поданного ему когда-то искусителем-официантом в серебряном подстаканнике в привокзальном буфете родного Носорожья.
В такие предсказуемые минуты он готов был ради неё (в обтягивающем свитере и расклешённых брюквах) угрохать уйму людей и денег. – Ну, да уж ладно, тебя отвезу бесплатно, – пророкотал он поЛЫХАЕМым от страсти тоном, сдабривая слова черезполосой золотой усмешкой, на всякий случай окидывая жену рассеивающимся туманным взглядом интригана.
– Вот именно, я ж с тебя денег не беру, когда ты...
– Когда это я... назови дату?! – завёлся, было, Витька, стоявший особняком от тех, кто предпочитал жить со всем общежитием.
Девушек вокруг него вилось предостаточное количество, но ни на одной из них он не зацикливался, справедливо считая, что сильнее его бабы на кухне женщины не сыщешь, и не хорошо оставаться злопыхателем с кальяном в зубах, на манер тихохода-паровоза, когда в производство внедряются сквозные поезда на магнитах.
В голову ему пришёл памятный диалог на кухне ранним утром:
– Вить, я тебя по-хорошему прошу, давай в Париж съездим.
– По морде, что ль? Брильянт ты мой, оправы на тебя нету!
– Нет, всамделишно, как цыган Вася Каберне с женой.
– А на что там глазеть-то? На берцовую сетку Эйфелевой башни? На стеклянный корсет музея Современного Искусства Помпиду – этот прозрачный мавзолей для Барби в углу на площади? Господи прости, не помню её названия. На Елисейские поля, где пасётся всякое шалопутное шевалье? Или на их, извини, Версаль зенки пялить? Нет уж, уволь! Да ты провансаль лучше их всех делаешь.
Диззи, брившая руки на волосах, улыбнулась свежевыбеленным рядом жемчужных зубов и мысленно поцеловала Витька в щеку.
По его лицу пробежала лёгкая дробь с рябью, отразившияся в стакане с цейлонским чаем. Тут Витёк впервые глубоко задумался над мучительным вопросом – кто-нибудь переносил завтрак на завтра? Не найдя ответа, он принялся за яйцо в мешочек, вспомнив как получил три года безусловно – неумело отмывал иностранную валюту от отечественной у соседки под душем.
– Вить, чёрствый ты какой-то, – не отставала Губнушка, – никак не усвоишь, что бабе тоже повеселиться хочется.
– Это у меня от наследия прошлого – три года жизни посвятил вытравливанию сорняков в камышиных зарослях при неприглядных погодных условиях. Хочешь навеселе быть? В парк пойдём. Наймём лодку. Ты на вёсла сядешь. Я за руль возьмусь. В тень заедем. Может сексом займёмся. Это дело – незаменимое средство для потения, добрые соседи оговаривают его заранее, – Примула отхлебнул чуток и взял зимнюю поэму Садюги «Отмель отметелили» – она апеллировала к его боевому настроению и претендовала...
– Ой, да ладно уж, ты и в постели-то неодолимо упрямствуешь,  гребёшь против течения, – Диззи уже сожалела, что отвергла его, домогавшегося близости, из-за недельной щетины.
– Зря подтруниваешь надо мной, голубка, с присущей тебе пресыщенной глупостью. Отвези я тебя в Париж на их Сену, ты  и там маво доверия не оправдаешь – в кровати ведёшь себя хуже лодки – перевернуться боишься, я с тобой словно в девственном лесу плутаю, только что «Ау-у» не кричу, избегая негативных откликов эха.
– Сам ты, бирюк, в расшумевшейся дубраве продираешься в компании твоих братков – закоренелых дубов.
На её выпад Витёк, облагороженный забором неподъёмных знаний, и бровью не повёл, приговорённый к домашнему очагу, он отложил поэму Амброзия и углубился в повесть Опа-наса Непонашему «О благоухании совы».
В ней герои  шурудили вопреки законам гравитации, пытаясь, уберегшись от соблазна, устоять на всех четырёх конечностях в четырёх частях света. Они записывались добровольцами в «земледельцы», намывающие острова в Персидском заливе, и в горящие точки на игральных картах, задавая один и тот же вопрос, что случилось со страной, выросшей на Толстых и Островских, а теперь читающей недолеченную Свинцову? Где ты, былая мензурка цензуры сумасшедшего острова Суматра?!
Диззи Запечатлились времена, когда её на углах улиц родного города подзывали просто «Клава», и отец спросил её: «Что ты нашла в этом парне?». Тогда она, не колеблясь, ответила: «Ты бы видел папуля, как мы получаемся с ним на фотокарточках, у нас с Витьком генетический фотосинтез! И потом, когда он непредвзято взглянув на мои оголённые лишённые растительности бёдра застыл в негодовании я впервые разглядела твоё пренебрежительное отношение к равнобедрию моего небрежно прикрытого треугольника». Диззи призадумалась, а так как этот процесс ей был слабо знаком, то и ответа не последовало. Витёк торжествовал, последнее слово осталось за взглядонепробиваемой личностью, коей он считал себя. Он вообще гордился своим неандертальским происхождением и презирал потомков переедавших австралопитеков.
 За стеклом взъерошенной кошкой затаилась г-жа Ночь. Она ниспадала на плечи города разукрашенной цыганской шалью приглушенных красно-желто-зелёных огней светофоров.
Дождь, пузырящий по мостовой, увлечённо бил наотмашь в барабаны крыш и по зелёным соскам набухших на ветках почек.
Ветер каруселил, разгоняя тучи, расчёсывая лохмы кустарника, купорося небо. Он дудел в кларнеты, куралесил в гобоях водосточных труб заунывного оркестра. Флейт почему-то слышно не было.
Плети дождя хлестали по видавшему виды ветровому стеклу.
Колёса-молохи поднимали тяжёлые шлейфы воды на поворотах, и попадавшиеся на перекрёстках прохожие шарахались в чернеющее объятье темноты, унося с собой спрессованные суматохой взбунтовавшейся природы воспоминания о лучших днях. Стёклоочистители метрономно расплёскивали прозрачные кляксы по ветровому стеклу, оставляя слоистый радужный ободок. Из чрева приёмника надсадно вырывался фальцет Верки Сердючки, повествовавшей о подливке из народной гущи к деликатесному блюду цветочной клумбы. В такт развесёлой белиберде Витёк, из нагрудного кармана пиджака которого пушистым котёнком торчал обрывок оренбургского платка, вертел утеплённую соболем баранку. Паря напряжённо обдумывал, не дал ли он маху, отказавшись от двух таллеров, разыгрывая перед Диззи роль благородного рыцаря. Но потом Примула вспомнил брошенное кем-то из пассажиров  замечание: «Безалаберные поступки должны иметь место в жизни джентльмена, чтобы не повторялись». Набрела на ум таксисту эта фраза очень кстати – она его временно успокоила.
Они подъехали к дому Люлька. Её окна были ярко освещены, но плотно зашторены.
– Может у ёй хахель гостит? – предположил Мышца.
– Ну и плевать. Не внемлешь ты словам моим, Примула, –  тряхнула кукольной головкой Диззи, зная, что штамп в паспорте это плацдарм для нападения на мужскую особь с целью лишения её суверенитета. Сейчас они зайдут в квартиру к Люльку, и опять в нём будет что-то от палача – с таким удовольствием он всегда снимал с себя пальто перед тем как отправить его на вешалку.
– Не досаждай, на черта она нам нужна на ночь глядя, я же не шофёр, посвятивший свою жизнь работе на заказной маршрутке?! 
– Ты бредишь, Витёк. Люлёк ни с кем не сопоставимая женщина, занимавшаяся лечением компьютерного вируса у ребёнка. В седьмом классе она написала программу, где доказывала, что уэльсская королева просватана за принца попсы Дыроколова с филфака «Филипп Моррис». Они покатаются в карете, запряжённой дельфинами, и уйдут под градусом на паруснике-катамаране «Парусиновые Хельсинки». Да и теперь Люлёк не поддаётся на щедрые посулы и не позволяет всяким подозрительным типам делать детей на ровном месте и помыкать собой. Её не зафрахтуешь для перевозок на собственном горбу и не погрузишь – она не открывает плаксоны в своём подводнолодочном бытие, а из мужиков деньги вытягивает ей одной известным способом, с помощью алоэ.
Таксист Примула, которого отличал беспристрастный подход к женщинам скороспелых суждений после обильного обеда, рисковал штрафом, запарковав машину у пожарного крана. Но непонятное безразличие к окружающему миру охватило Примулу от Диззиного напоминания, что им предстоит евроремонт, дабы не спасовать перед соседями напротив, пленённых собственным имиджем.
Не мешкая, парочка вошла в фойе шестиэтажной халупы – мощный он, подвижный, как на шарнирах, с осиной талией, перетянутой приводным ремнём фирмы «Прада», изящная она, с негнущимися ногами, начинающимися выше, чем полагается. Это позволяло ей, покачивая бёдрами, освоить смежную специальность и покрывать расстояние от входных дверей до лифта за смехотворную единицу времени, и это лишний раз доказывало что в любви все возрасты попкорны.
О Витьке Примуле, злые языки наплели с короб, что он с год отмалчивался в стиральной жидкости на пляже щеглом среди обнажённых щеголих. Затем, уводя одну из них в отель свиданий, он кнопочно бросал вызов тяжёлому на подъём лифту, в котором опасался спускаться в единственном числе.
Но всё это было классической неправдой. Витёк больше походил на шахматного офицера, спешившегося с коня и плотно закусившего повседневными удилами, перед участием в рыцарском турнире в Ильфовских Васюках.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #198)