Лиза. Часть 28

Всё вокруг ожило и проснулось, едва за ледяными окнами забрезжил тусклый, лилово-серый рассвет. Заржали на улице кони, залаяли недовольные ранним пробуждением собаки. Из коридора потянуло первым, ещё сыроватым дымом, дрожжевым тестом, вкусной стряпнёй. Дом готовился к празднику. Он ощущался везде, в каждом движении, каждом запахе, каждом звуке. Всё трепетало радостным, знакомым с детства волнением, и это волнение легко передавалось сквозь запертую дверь моему сердцу. Вот глухо забарабанили по мёрзлой земле копыта, заскрипел под полозьями снег - очевидно с утра пораньше повозка понеслась в город за модисткой. Тут же снова застучали у ворот конские копыта. Скрипучий мужской голос крикнул кому-то, то ли в окно, то ли в закрытую дверь: "От Александра Николаича! Записка для Якова Иваныча!"

Накинув на рубашку халат, я уселся за стол у окна, ставший моим писательским рабочим местом. Пока не иссякли мысли и свежее утреннее вдохновение, надо было писать. Хотелось успеть записать всё, что случилось до этого самого дня, чтобы весь оставшийся день писать лишь о ней, о моей Лизоньке и нашей удивительной любви. Я вновь представил её спящей и просыпающейся в эти самые мгновения, вновь Пушкинские строки про мороз и солнце радостно зазвучали в голове, хоть на улице было совсем ещё серо и пасмурно.

Буквы привычно побежали по бумаге, отрывая душу от сиюминутной реальности и унося в совсем ещё недавние дни. Пусть всё будет так, как решит Бог. Пусть всё теперь будет так! Взгляд устремился в окно, улетая сквозь непроглядные серые облака в необозримую даль. Где-то там, за этими облаками светило солнце и небо было пронзительно синим. Представилось, будто мы летим с Лизой в большом комфортабельном самолёте, под нами проплывает Европа, нагромождения Альпийских гор... Странно ёкнуло сердце. Ведь нам предстояло жить теперь долгую совместную жизнь и пора уже было начинать о думать об этой жизни. Огромный хозяйский дом, хоть и обещан мне словом чести подпоручика Полонского, но я должен думать о своём собственном доме. Мысли понеслись в ближайшую и дальнюю историю. Семнадцатый год... Слава Богу, в этой жизни нам с Лизой не суждено дожить до него, но дети! Я должен был думать о наших детях уже сейчас, прекрасно зная, что случится в этой стране потом, через десять лет, через семьдесят и даже, спустя почти век, точнее девяносто восемь зловещих лет. Если в том моём времени был и кровавый переворот семнадцатого года и страшная отечественная война, искалечившая судьбы всех моих предков, значит я теперешний, знающий наперёд всё, что свершится, не смог всего этого предотвратить. Значит мне надо думать сейчас не о всех, а лишь о себе, о Лизе и нашем с ней долгом счастье.

Пусть мы построим наш дом где-нибудь здесь и проживём безмятежно до конца земных дней своих, но наши дети, Любина дочка, которой в семнадцатом будет всего семьдесят шесть, их дети и дети их детей? Ведь всех, кто останется здесь, неминуемо раздавит и уничтожит беспощадная машина кровавого красного террора лишь за то, что когда-то их предки были дворянами Полонскими.

Пробежав по всем известной истории, мыль остановилась на слове "Швейцария". Ведь только эту маленькую горную страну не заденет ни одна из предстоящих в будущем войн. Самое лучшее и самое правильное решение всех моих неразрешимых проблем от ближайших дней до необозримо далёкого будущего увиделось вдруг совершенно просто и ясно. Надо ехать в Новгород, заполучить хоть какие-то документы и уезжать с Лизой в Швейцарию. Взять у Якова Ивановича денег, пока взаймы, купить на берегу Боденского озера маленький, уютный домик и пожить в нём некоторое время. Ведь там, вдали от России можно быть кем угодно и жить, как угодно. Там уж никто не заподозрит во мне ничего необычного. Там же можно попробовать начать своё дело, взяв любое из тех фантастических знаний, какие есть сейчас в голове. Наверняка это легче будет сделать в маленькой Швейцарии, чем в огромной, неповоротливой России. Представилась узкая, живописная улочка, утопающий в зелени дом-шале, счастливая Лиза в окружении весело смеющихся детишек

Радужные мечты оборвались одним жутким ударом. От невероятной дикости вспыхнувшей в голове мысли на мгновение перехватило дыхание. Ладони вспотели, пальцы мелко задрожали. Захотелось трясти изо всех сил головой и плеснуть на лицо ледяной воды, чтобы рассудок немедленно убедил себя в полнейшей абсурдности пришедшего в голову. Сердце, наполненное до краёв любовью, отторгало малейшие воспоминания о бывшей жене, но я понимал, что все наши жизни уже спаяны в одну неразрывную цепочку, из которой не вырвать теперь ни единого звена.

Я встал, долго ходил взад-вперёд по светлеющей комнате, пытаясь успокоиться и трезво обо всём рассудить. Но здравый смысл лишь с неумолимой ясностью убеждал себя в том, что все события десятилетней давности случились не вдруг и не без чьего-то, сознательного решения. Сердце колотилось в груди, задавая самому себе многочисленные вопросы и пытаясь найти хоть какое-то разумное объяснение.

Почему всё старалось выглядеть тайной поездкой к давнему заграничному любовнику, которую, совершенно ничего не скрывая, зачем-то всячески пытались оправдать десятком нелепейших случайностей? Почему именно её экстренно отправили в ту командировку вместо внезапно заболевшей начальницы? Почему именно в Швейцарию? Почему были неправильно оформлены документы и пришлось в спешке бронировать другую гостиницу? Почему он жил именно в той гостинице? Почему, благодаря стечению самых невероятных случайностей, они всё-таки встретились и она полюбила его? Да, именно полюбила, теперь я знал это совершенно точно? Почему он неплохо говорил по-русски и его предками оказались русские, жившие в Швейцарии с давних времён? Почему он владелец компьютерной фирмы? Именно компьютерной и никакой иной?

Два следующих вопроса заставили сердце заколотиться так, что пришлось положить на него руку... Почему самой главной случайностью их встречи стала его фамилия - Панин? Именно Панин! И почему счастливая чета Паниных вот уже десять лет живёт на берегу Боденского озера, в его старинном фамильном особняке? Даже если всё остальное было для чего-то придумано ей, два этих факта протыкали насквозь мой разум железной и абсолютно неоспоримой логикой.

Не оставалось никаких сомнений - кто-то заранее знал, что именно она, тогда ещё формально законная жена Георгия Яковлевича Панова, приедет в тот самый день в ту самую гостиницу. Кто-то знал, что они должны встретиться и полюбить, чтобы она стала его женой, перестав быть моей. Но почему Панин, а не Панов? Может мне придётся взять эту фамилию через несколько дней, потому что генералу Зурову проще будет найти документы на фамилию Панин? А может там, за границей мне самому или кому-то из моих потомков придётся подправить в нашей фамилии пару букв? Какая разница? Теперь я уже твёрдо знал, что вопреки здравому смыслу должен найти способ настрого приказать кому-то из наших с Лизой дальних потомков в начале двадцать первого века в назначенный день встретиться в швейцарской гостинице с русской женщиной Натали Пановой и вскорости жениться на ней, чтобы почти два века назад её бывший муж смог положить начало нашему славному роду...

Вывернутое наизнанку время до боли замкнуло мозги и я, глядя в серые небеса, неожиданно поклялся вслух никогда больше не думать об этом.

***

Завтрак прошёл в радостном возбуждении. Вся прислуга уже была одета в платья и белые передники. Агафья выглядела в новой одежде удивительно стройной и красивой, но почему-то краснела, всячески стесняясь своего не деревенского вида.

С нетерпением ждали модистку и скорый приезд Дмитрия, все разговоры были уже о нём, о гостях, о том, что кто-то из соседей сильно захворал и  вовсе не сможет приехать со всею своей семьёй, а кто-то просил в записке позволения взять с собой некую тётушку Марью, которой хочется повидаться с Любинькой Полонской.

Едва все вышли из столовой, расходясь, кто куда, Лиза увлекла меня в дальний угол под лестницу и, схватив за руку, глянула с тревогой в глаза.

-- Вы чем-то встревожены? Вам грустно?
-- Нет, Лизёнок, всё хорошо. Я пишу с самого рассвета. Устал немного и очень сильно соскучился по тебе.

Она печально улыбнулась.

-- Успокойте сердечко моё, прошу Вас, не мучьте его. Оно страдает, видя сердечную грусть Вашу. И день праздничный ему не в радость, коль Вы не веселы.

За углом, совсем близко от нас ходили какие-то люди, но было уже не до них. Я обнял с боков её милые плечи и приложил губы к замершим в ожидании губам, изгоняя из сердца, всё, что ещё клокотало в нём невообразимым водоворотом сомнений. Пусть всё будет так, как велено Богом!

Лиза повеселела, увидев, как изменились мои глаза.

-- Вам и вправду не грустно со мной?

Я со всей убедительностью затряс головой.

-- Позвольте я стану приходить к Вам?
-- Я буду ждать тебя и писать без отрыва, как я жду тебя и как я люблю тебя, Лизёнок, Лизонькая, милая моя! Драгоценный мой человечек. Ты моё чудо, Лизка! Самое светлое чудо на свете! Господи, как же я люблю тебя! Ты права, слов таких нет - сказать о любви своей, ни в каком веке их не найти...

Слова продолжали срываться с губ бесконечным потоком и никакая сила уже не могла остановить наших жарких объятий.

***

Рука писала без отдыха и без единой остановки. Пальцы, привыкшие за тридцать три года стучать по компьютерной клавиатуре, жутко немели, не в состоянии долго сжимать скользкую ручку. Я шевелил ими, делая подобие гимнастических упражнений, и продолжал исступлённо писать, стараясь не шевелить головой и не дышать слишком громко, чтобы не раплескать ни одной мысли, которые бурным потоком наполняли голову до самых краёв.

Листы нумеровались, исписывались мелким, корявым почерком, откладывались в солидную уже стопку. Рука машинально клала перед собой новый лист, заранее видя, что сейчас будет на нём начертано, ставила в уголке номер и лишь досадно отвлекалась на мгновение, когда приходило время перевернуть его или взять новый.

Душа и сердце вновь, словно наяву, переживали всё, что случилось со мной, также взрываясь жутким страхом, когда Лиза упала без чувств, и взлетая под самые небеса от первого морозного поцелуя. Я всем своим нутром ощущал, как мои чувства и самые реальные переживания незримо вплетаются в буквы, обретая вечную жизнь и бессмертие. Быть может кто-то из наших детей или праправнуков прочтёт эти записи и сообразит, что ему надо делать? Мысль заставила взять самый первый лист и наверху в уголке написать точную дату, с которой всё началось. Ведь так будет проще всё сосчитать и понять. Повернув боком лист, я написал по самому краю ещё одну дату две тысячи шестого года, название Женевской гостиницы и даже номер, в котором она будет жить. Подумалось, если кому-то суждено будет понять смысл этой записи, он поймёт всё без дополнительных разъяснений, но рука, будто повинуясь приказу свыше, приписала в конце "Панова Н.В."

По коридору зазвучали быстрые, невесомо лёгкие шаги. Сердце услыхало их первым, взлетая от счастья. Я не стал дожидаться, пока она постучит, вскочил со стула, в два прыжка подлетел к двери и тут же распахнул её настежь.

Рот, кажется, так и остался полуоткрытым, не в состоянии ничего произнести, дыхание не успело уйти ни в ту, ни в другую сторону. А может я сам остановил его, боясь спугнуть возникшее передо мной видение? Казалось, в обрамлении дверных наличников я вижу изумительное картинное полотно, нарисованное прямо в воздухе тончайшими акварельными красками.

Она стояла на тёмном, лакированном полу, немного оробевшая и словно чем-то испуганная, в роскошном атласном платье нежнейшего, кораллово-розового цвета, до хруста сжимая открытыми почти по локоть руками сложенный веер, надетый тонким жемчужным шнурком на правое запястье. Атласная лента уже не стягивала её волосы. Они были расчёсаны на прямой пробор, витиевато закручены и подняты в высокую причёску, искусно украшенную жемчугом и белым кружевом, из которой спадали на широко открытые плечи изумительными светлыми локонами. Казалась, что эти плечи, переходящие божественным изгибом в тонкую изящную шею, вырезаны из белоснежного мрамора и светятся среди кружев в благородном атласном сиянии. Моя голова в миг потеряла остатки рассудка и сама собой потянулась припасть припасть к к её обнажённой руке, чтобы, замерев от счастья, на веки вечные раствориться в ней.

Лиза сделала шаг в комнату, но тут же остановилась, продолжая с прежним смущением сжимать несчастный веер.

-- Люба настояла надеть... Ради Вас...

Она на несколько секунд опустила взгляд.

-- Более близких подруг у меня вовсе нет, потому я открылась ей в чувствах своих. Вы не серчаете на меня?

Я уже припадал на колено, прижимая к губам эти прелестные руки, боясь любым неосторожным движением нарушить или испортить всю её божественную красоту. Очаровательные ладошки нежно благоухали розовым маслом и я словно пьянел, вдыхая обворожительный, поистине неземной аромат.

-- Лизонька, Господи, какая же ты красивая!
-- Вам по нраву столь праздный наряд мой?
-- Ты очень похожа на Луизу.
-- Вы угадали. Платье с неё шилось..

Её руки потянулись ко мне, касаясь лица и стремительно обвиваясь вокруг шеи. Я прижался губами к гладкому нежному плечу, чувствуя, как оно вздрогнуло от самого невинного прикосновения. Я знал, что будет, если целовать эту сладостную, сводящую с ума кожу от милой впадины над обнажённой ключицей до шеи и маленькой мочки уха с крошечной бирюзовой серёжкой. Я многое знал и в ней, и в себе, потому лишь слегка дотронулся кончиками пальцев до нежной, тонко припудренной щёчки.

-- Ты божественно красива...

Она лишь смущённо улыбнулась.

-- Вскорости Митя прибудет. Приходите его встречать.
-- Конечно.

=================================
Часть 29: http://proza.ru/2018/07/26/928


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.