Рыжая

          Сквозь утренний сладкий сон мне слышался пронзительный крик матери. «Опять ни свет, ни заря затеяла что-то», - подумал я и, крепко обняв мягкую подушку, перевернулся на другой бок. Хотелось еще и еще нежиться в том предутреннем  блаженном  сне, который всегда одолевает в это время. Однако, заснуть снова, как бы мне не хотелось,  не получилось. Крики матери не прекращались.Я недовольно откинул теплое одеяло, протер глаза и соскользнул с кровати. Залез в штаны, не переставая зевать широко открытым ртом. А затем, на ходу застегивая штаны и подтягивая их, выскочил во двор.
          Тут надо сказать, что дом наш находится на северо-западной окраине села у крутого склона, рядом с лесом.  В конце  склона внизу находится расщелина, по дну которой протекает небольшая горная речушка. Другая сторона пологой расщелины примыкает к высокому лесистому хребту, который словно навис своей громадой над  нашим селом.  Хребет тянется вдоль северной стороны села и сходит на нет у левого берега реки Аргун. Здесь же, с  правого берега реки, берет  начало и тянется на восток другой такой же лесистый хребет. Они образуют знаменитые Волчьи ворота в Аргунское ущелье. На высоком левом берегу Аргуна, у основания хребта, находится детский санаторий. Чуть выше от него расположились правительственные дачи, откуда как на ладони открывается удивительная панорама нашего села и его окрестностей, потрясающий вид на Черные горы и на цепь ледников Кавказского хребта. Наш дом стоит у самого края противоположного склона, на части которого, относящегося к нашему домовладению, растут посаженные отцом грецкие орехи. Они уже довольно большие и плодоносят. Вокруг ореховой рощи сделано ограждение из нескольких рядов колючей проволоки. Роль столбов в этой ограде выполняют живые, аккуратно подстриженные молодые акации, тоже когда-то специально для этой цели посаженные отцом. К огороженной ореховой роще внизу примыкает небольшой чистый лесок в кустовых зарослях. В дальнем углу домовладения, на приличном  отдалении от нашего дома находился курятник средних размеров, обшитый покрашенными в зеленый цвет досками. С одной стороны курятника - наш огород, а с другой – склон. Задняя стенка курятника почти упиралась  в  межевую границу с соседями, а «парадная» сторона с дверцей была обращена  к нашему дому.
          Я подбежал к матери, которая стояла перед курятником и, похлопывая себя  по бокам,  громко причитала над лежащими на зеленой травке в ряд  довольно крупными двухмесячными цыплятами. Их длинные ножки  были неестественным образом вытянуты, глазки прикрыты. На шейках и туловище еще не оперившихся как следует цыплят были видны кровоточившие, а теперь уже засохшие следы от крошечных ранок. Я не понимал ничего.
          При моем появлении весь гнев матери, раздосадованной случившимся, обрушился на меня, как будто это я виноват в случившемся:
          - Говорила же я вам: пропадают куры, цыплята - сделайте что-нибудь! Но им дела нет! Ни одному, ни второму. А ведь  яичницу любят: и глазунью, и болтунью! Вкусные вареные яйца ведь тоже любят: и всмятку и вкрутую! А котам-галнаш*?!
          Гневный монолог матери продолжался бы еще долго, если бы к нам не подошел разбуженный криками отец. Его появление заметно остудило ее пыл. Отец удивленно осмотрел мертвых цыплят, покачал головой, поцокал и спросил у матери:
          - Что это? Похоже на работу ласки.
          - Что, что?! Не видишь разве? Не ласка, а лисица, проклятая воровка сделала подкоп в курятник, залезла туда и «поработала» на славу, - показала мать на мертвых  цыплят, которым совсем мало оставалось, чтобы стать курами-молодками.
          - Я проснулась от какого-то странного шума. Прислушавшись, поняла, что это в курятнике. Бегу к нему. А там переполох. Куры все кудахчут, хлопают крыльями. У меня сердце забилось, чуть не вылетело из груди.  Открываю дверцу курятника. А оттуда выскакивает прямо на меня рыжая бестия с курицей в зубах и дает деру. Я понеслась, было за ней, но куда там! Она скрылась в высокой крапиве на границе наших с соседями приусадебных участков.

          Мать всегда, сколько я себя помню, разводила кур. Поэтому у нас всегда на столе было нежное куриное мясо, свежие яйца. Она была очень привязана к своим питомцам. Любила их и лелеяла. Могла долго разговаривать с ними, кормить с рук. А любимчиков - были у нее и такие - кормила даже из своих, вытянутых в трубочку губ. Каждый год ранней весной у нас дома в теплом  коридоре мать держала два-три картонных ящика  с куриными  выводками. Доращивала их дома, пока цыплята немножко не окрепнут, а потом выпускала на наше обширное подворье.
В этом году мать часто жаловалась на  пропажу то взрослой птицы, то не по дням быстро растущих и крепнущих цыплят. Они исчезали неизвестно как. На лисицу и ласку мы грешили в последнюю очередь. Все валили на бесхозных собак и на соседских котов, на ястребов и коршунов. Особенно доставалось всегда от последних. Они, выслеживая добычу, постоянно кружили высоко в небе над нашим домом. При приближении коршунов и орлов  мы начинали громко кричать: «Кху-вай! Кху-вай!». И куры с цыплятами сразу же за рассыпа’лись с подворья в укрытия и прятались, где попало. Один важный  петух оставался присматривать за своими подопечными и охранять их.
          Помню, года два назад, рядом со мной во дворе  неожиданно пронесся настоящий вихрь: всполошились, закудахтали, разлетелись в разные стороны куры и цыплята. Огромный коршун схватил сразу двух уже довольно крупных цыплят и начал взлетать. Но также стремительно на коршуна налетел огромный, как и он сам, красный петух и ожесточенно дотянулся на взлете шпорами  и сбил его. Тот перевернулся в воздухе, выронил одного цыпленка, а со вторым все же успел подняться из пыли, теряя перья. Цыпленок остался жив, петух победно заорал. А я, наконец, пришел в себя и с палкой в руках долго бежал за коршуном до самого леса, не давая ему сесть. Было жалко цыпленка, я плакал от обиды и на всю жизнь возненавидел всяких орлов, ястребов и коршунов, которые питаются беззащитными птичками. Когда в том же году отец выстрелом из ружья сбил орла, мне не жалко его было совсем. Он спланировал на землю  еще живой. Собралась детвора со всей нашей округи. И мы все хотели измерить размах крыльев орла, но боялись сделать это. Его огромный изогнутый клюв, такие же огромные острые когти на ногах, и грозный орлиный взгляд внушали нам страх.
         Можно было, конечно, соорудить для кур в целях безопасности загон из сетки, чтобы сохранить поголовье домашней птицы. Но держать их в неволе мать не желала. Говорила, что это отрицательно отразится на яйценоскости несушек и привесе цыплят. Поэтому наши куры,  не ограниченные в передвижении, всегда копошились то в саду на траве или в огороде, то на подворье. Петушиное "ку-ка-ре-ку" и кудахтанье кур было в нашем большом дворе делом привычным. Для них-то несколько лет назад и был отцом сооружен специально оборудованный курятник с множеством насестов и гнездами для кур несушек. Ошибкой было  то, что курятник был сооружен прямо на земле, а не стоял на фундаменте. Этим наша непрошеная гостья и воспользовалась, сделав подкоп. Около него мы и стояли сейчас, пытаясь осмыслить произошедшее. Понятно, что надо было что-то предпринимать. Но что?  Этого пока никто не знал. Отец обратился  ко мне:
          - Надо организовать засаду, Хаваж. Сможешь?
          Мне было тринадцать лет. Отец иногда бывал строг со мной, и я, чего греха таить, немного побаивался его. Но эта отроческая боязнь строгого отца происходила из опасения не оправдать его доверия и тех надежд, которые он на меня возлагал. Эта боязнь, в конце концов, заставляла меня более требовательно относиться к себе. И сейчас я горд был тем, что отец решил обратиться ко мне  с таким серьезным поручением и готов был сделать все, что в моих силах, чтобы оправдать его доверие. Мне ничего не оставалось, как сказать отцу:
         - Да, смогу…
         - Ну, давай тогда, действуй. Готовь свой мушкет, боеприпасы к нему и вперед… Враг твоей матери, ее кур и цыплят - наш общий враг, и он должен быть уничтожен! - шутливо произнес отец и подмигнул мне.
          Похоже, он и сам особо не верил в благополучный исход своей затеи. Ну что же? Это придаст мне дополнительные силы, чтобы доказать всем, что мы не лыком шиты. Как говорится, мал золотник, да дорог!

      Наличие в доме хоть какого-то  оружия считалось в каждой уважающей себя чеченской семье обязательным. Наверное, это было заложено в нас на генетическом уровне. Потому что чеченцам всегда приходилось с оружием в руках защищаться  от внешних врагов. У нас в качестве этого оружия служил дробовик - старенькое одноствольное охотничье ружье 16-го калибра. Поэтому отец пренебрежительно назвал его мушкетом.  Охотой  ни отец, ни старшие братья никогда не увлекались. Иногда, ради забавы, собирались все и стреляли по самодельным мишеням, по банкам и бутылкам. Могли спугнуть со двора чужую забредшую собаку. Или шакалов, которые иногда подбирались ночью к самой околице села и надрывисто скулили. Бывало, и в небо палили, безуспешно пытаясь попасть в высоко летающего коршуна, который охотился за цыплятами. Теперь братья разъехались кто куда, и ружье за ненадобностью стояло прислоненным к стене в углу одной из комнат.
          И вот теперь я достал его и разобрал. Намотал на специально срезанный прутик,постоянно используемый в качестве шомпола, ленточку, оторванную от чистой белой тряпки, и почистил внутри ствола по всей его длине. Протер замковый механизм тряпочкой, пропитанной специальной смазкой. Затем собрал дробовик и еще раз протер его в сборе. Процедура чистки ружья была мне знакома, я не раз наблюдал за ней, когда это делали старший брат отца дядя Аюб и мои старшие братья.
          Закончив с дробовиком, я переключился на патроны. Тогда не было в продаже, как сейчас,  готовых патронов. Приходилось покупать отдельно капсюли (пистоны – как мы их называли), порох, дробь, картечь, пули, картонные и войлочные пыжи. Гильзы от патронов были многоразового использования. Снаряжение патронов порохом, дробью или  картечью требовало определенных навыков, умения определять массу заряда и снаряда. На одной из полок шифоньера я как-то видел старенький рюкзак с компонентами для снаряжения патронов. Я достал его, проверил содержимое рюкзака. В нем находился и патронташ, в котором я нашел  несколько заряженных патронов. На первый случай их  было вполне достаточно. Но вот ружье-одностволка меня не совсем устраивала.
          У моего дяди Аюба было почти новенькое двуствольное ружье с горизонтальным расположением стволов. Его приклад и цевье отливали черным цветом, придавая ружью особый блеск. Ружьё висело у него на стене над нарами, где он отдыхал и спал и, видимо, было предметом его гордости. Двустволка всегда притягивала к себе мое внимание, и заиметь такую же  было моей вожделенной мечтой. Я представлял себя гордо шагающим с этим ружьем в сопровождении  толпы сельских ребятишек. Представлял, с какой нескрываемой завистью они будут рассматривать его. Между прочим, с этой двустволки можно и дуплетом стрелять. Вероятность попадания в цель, соответственно, увеличивается в два раза. Вот это ружье очень  пригодилось бы мне сейчас при охоте на лисицу. И я пошел к дяде с уверенностью, что он даст мне на время свое ружье. Когда я рассказал ему, с чем  пришел, дядя скептически заулыбался:
          - Нет, ну какой с тебя охотник? От горшка два вершка, а все туда же!
          - А что? Я стрелять умею. Я даже в бутылку попадал, - парировал я.
          - Да ты не сможешь даже поднять ружье, не говоря о том, чтобы прицелиться! Ты знаешь, сколько оно весит?
          - Смогу. И прицелиться смогу. Давай покажу, - не сдавался я.
          - Не надо мне ничего показывать. Ружье я не дам! Это тебе не игрушка. Вот подрастешь немного, тогда и подумаем: давать тебе его или нет. Ступай… Лису он собрался убить…Мальчишка… Иди, иди… А с твоим отцом я еще  поговорю, - неслось мне вслед.
          Сказать, что моему разочарованию не было предела – значит, ничего не сказать. Обида – одно из самых едких, ядовитых и прилипчивых чувств и ощущений – захлестнула меня. Дядя был для нас не просто дядей. Так уж сложилось, что он почти на четверть века был старше моего отца (у них были матери разные). Единственный его сын считался без вести пропавшим на войне. И вся его нерастраченная любовь к своим собственным детям и потенциальным внукам передалась нам, его племянникам. Сам участник двух мировых войн, он слыл в селе очень справедливым и обходительным, добрым и мягким человеком. Души в нас, своих племянниках, не чаял, заменял нам дедушку, лелеял нас, опекал и не давал в обиду даже нашим родителям. А мы в ответ любили его тоже, как самого дорогого человека. Называли его ласково Дада*, его жену Мату – Нана*.  К  своему же отцу обращались по имени. И вот такая реакция Дады на мою просьбу! Я никогда не видел его таким серьезным и недовольным. К моей жгучей обиде примешивалось еще и чувство недоумения от разговора с дядей. Мы - то все привыкли, что он потакал  нам всегда и во всем. Так или иначе, двустволку Дада мне не дал. И пришлось уйти от него, как говорится, не солоно хлебавши. Ну, что же, придется довольствоваться отцовской затасканной одностволкой.
          На рассвете следующего утра я оделся потеплее, взял ружье с несколькими патронами и пошел по направлению к ближайшему к дому леску. Мать проводила меня. Накануне отец провел со мной соответствующий инструктаж. Мы с ним подобрали также место, где я буду караулить лисицу. Оно находилось среди невысокого кустарника на склоне пологого пригорка  недалеко от тропинки, которая вела от нашей тупиковой улицы в лесок. С этого места хорошо просматривались наши ворота и тропинка. Нам с отцом казалось почему-то, что лисица придет за добычей именно по этой тропинке. Придя на место, я подстелил под себя старую телогрейку,  заслал патрон в ствол ружья и, полулежа на спине, стал наблюдать за тропинкой. В соседнем сыром лесочке и нашей ореховой роще  беззаботно щебетали  птицы,  встречая  вместе  с  восходящим  солнцем  утро нового дня. Все было непривычно. От неподвижного лежания у меня скоро стали затекать ноги и различные части тела, поэтому приходилось часто менять позу.
          Лисица и не думала появляться на тропинке. Мне это томительное ожидание начало надоедать и под конец я незаметно заснул.  А когда  проснулся, солнце поднялось высоко. Я не сразу осознал, где нахожусь. Сел, протирая глаза, огляделся. Вспомнил, что находился в засаде. Ружье лежало рядом. Вокруг стояла тишина, которая прерывалась пением птиц. Надо же – заснул, как какой-то мальчишка! Мне стало стыдно. Узна’ют – засмеют же. Я встал и тихо поплелся домой. Первая моя засада на лисицу ни к чему не привела. Волна уныния захлестнула меня. Мать встретила вопросом:
          - Ну, как?
          Я промолчал, потому что мне нечего было сказать. Но мать не унималась, тревожно заглядывая мне в глаза. Вопрос прозвучал во второй и в третий раз.
          - Как, как? Да, никак, - вспылил я.
          - Ничего, это только начало. Конечно, с первой же попытки не получится. Хорошо будет, если с третьей-десятой попытки удача улыбнется, - мать явно успокаивала меня.
          - Ладно, мать. Поживем – увидим… Но за твоих курочек – отомщу!
          Наш разговор прервало появление Дады. Отца дома не было. Дада спросил у матери  как да что, выразил ей свое сочувствие за урон, нанесенный лисицей. Потом стал отчитывать ее:
          - Как вы могли доверить ружье ребенку?! Вы хоть думаете, что делаете? Я не дал ему свое ружье не потому, что мне его жалко. А потому, что я боюсь худшего. С оружием надо уметь обращаться. Это вам не палка. Да, и палка раз в год стреляет.
          Мать слушала и соглашалась со всем, о чем так долго и убедительно говорил Дада.  А он понимал, что вся его гневная тирада будет передана отцу. Собственно, для него она и предназначалась.  Но тут в разговор вступил я, вернее, взмолился и приобнял дядю за плечи:
          - Ну, Дада… Ну откуда такое недоверие? Я ведь умею обращаться с оружием. Хочешь, покажу, как разобрать и собрать ружье?  Могу и патроны заряжать. Я могу и стрелять метко. Хочешь, покажу? Давай на спор! - не унимался я.
          Под моим напором складки на лбу Дады стали распрямляться. Тень улыбки проскользнула на его лице, как бы он ни старался выглядеть строгим. В минуты умиления Дада всегда называл меня необычно - Хоьждиг. Видимо, он считал это такой уменьшительно-ласкательной формой моего имени, которым он сам и наделил меня при моем появлении на свет. Я никогда не слышал больше такое имя, или обращение. Именно так он обратился ко мне и на этот раз.  Это уже сулило мне какой-то успех, но ещё не победу.
          - Хоьждиг, но ты же маленький еще, тебе тринадцать лет только…
          - Мне – тринадцать с половиной.
          - Ну, хорошо… Давай подождем еще два-три года…
          - Дада, ты знаешь, что  Аркадий Гайдар в шестнадцать лет командовал уже целой ротой, - блеснул я своими знаниями, почерпнутыми из недавно прочитанной книжки.
          - Это кто такой?
          - Это, как и ты, участник двух войн, детский писатель, автор книжки "Тимур и его команда".
          - Ну, так подожди, пока тебе тоже не исполнится шестнадцать.
          - Дада, перестань издеваться надо мной, - перешел я в атаку. – К твоему сведению,  Аркадий Гайдар в ряды Красной Армии вступил в четырнадцать лет. В пятнадцать - он был командиром взвода, а в шестнадцать лет… я тебе говорил уже…
          - Да, ты что?!.
          - Ты не веришь? Тебе показать книжку?
          - Она на чеченском языке? - спросил Дада.
          Часто в долгие зимние вечера я вслух читал ему книги на чеченском языке. Рассказы Саида Бадуева и других чеченских писателей, и даже романы Магомеда Мамакаева «Зелимхан» и Халида Ошаева «Пламенные годы». В случае утвердительного ответа на свой вопрос, Дада явно рассчитывал, что когда-нибудь я прочитаю  ему эту книжку вслух. Интересно же узнать  про человека, умудрившегося в таком юном возрасте стать командиром. Но мой ответ был отрицательным. В переводе на чеченский язык я эту книжку про Аркадия Гайдара не знал и не видел.
          Мать все это время стояла в сторонке и молча наблюдала за нами и слушала нас, не вмешиваясь диалог. Так или иначе, я уговорил Даду, чтобы он не распекал отца за то, что тот  доверил мне такое ответственное дело. И даже получил от Дады кучу назидательных советов: как обращаться с ружьем, как лучше снаряжать патроны, как и что делать в тех или иных случаях.
          Одним из его советов я воспользовался сразу же, как Дада ушел. Я собрал дома и у соседей мясные и рыбные отходы, наложил их в жестяную банку и поставил на солнце, чтобы они протухли. Когда появится специфический запах, то их можно использовать в качестве приманки. Затем я собрал черствый хлеб.
          На следующий день, как только рассвело, недалеко от места засады я сделал на лисицу приваду. Выложил на травку уже пахнущие отходы мяса и рыбы, раскидал рядом куски черствого хлеба. Он должен был подманивать мышей, которых с удовольствием ест лиса. Вероятность встречи с рыжей сегодня, казалась мне велика. Главное - не заснуть. Полный решимости, я занял, ставшую уже привычной, "позицию". Заслал в ствол патрон с дробью, взвел курок и был готов беспощадно расстрелять маминого обидчика.
          Томительное ожидание началось. Летнее утро медленно вступало в свои права. Из проснувшейся расщелины, по дну которой протекала небольшая речка, веяло душистой свежестью. Трава блестела росой. Весело распевали ранние птички. Село тоже постепенно просыпалось. Мычание голодных телят и недоеных коров, петушиные крики и отрывистый собачий лай – все эти знакомые звуки перемешались и превратились в какую-то волшебную утреннюю симфонию. Раньше я как-то не замечал этот разноголосый хор просыпающегося села. Только сейчас внимательно прислушался к нему и стал понимать, что он приятен и радует слух.
          При этом я  успевал наблюдать и за сделанной мною привадой на лисицу. Меня не покидала надежда, что она вот-вот появится. Я представлял: вот она, хитрюга, появилась из-за кустарника, почуяла запах мяса и начала медленно и осторожно приближаться к приманке. Я хватал лежащее рядом ружье, вскидывал его и прицеливался в воображаемую хищницу. Привада была устроена на достаточном расстоянии прямо передо мной, но внизу, на пологом пригорке. Прицеливаться лежа ничком на животе, было бы крайне неудобно. В таком положении у меня ноги  оказались бы значительно выше головы. Поэтому я полулежал на спине за одним из кустарников, и, чтобы нормально прицелиться, мне приходилось слегка приподнимать голову.  Держа в руках ружье, локтями рук я упирался в живот,  задняя часть приклада слегка касалась моего плеча или предплечья. Воображение  рисовало мне всевозможные картинки с крадущейся плутовкой. И я раз за разом вскидывал ружье, как бы прицеливаясь, клал палец  на взведенный курок, но не спускал его. Я как бы тренировался по бегающей виртуальной мишени.
          Время шло. Первые лучи солнца осветили вершину пригорка, на склоне которого я затаился. Лисица все не появлялась. Она словно чувствовала, что на нее объявлена охота. Но и на воображаемую лисицу мне уже надоело охотиться. Я отложил ружье в сторону. Закинул пятку правой ноги на пальцы ступни левой, между большим и вторым пальцами, как мне посоветовал Дада.  По его словам, они так делали на войне, чтобы не заснуть, когда ночью выдвигались на позиции. Все очень просто. Как только одолевает сон, ты расслабляешься и теряешь контроль над своими частями тела,  нога теряет равновесие, соскальзывает и резко ударяется об землю, и ты просыпаешься. В этой позе, оказывается, я незаметно и уснул. Не знаю, сколько я спал, но довольно резко я проснулся, как бы от толчка. Ступня моей  правой  ноги лежала на земле. Совет Дады, действительно, пригодился. Я встал на ноги, размял затекшие части тела и опять прилег на спину с ружьем в руках. С одной стороны от кустарника, за которым я спрятался, внизу  находилась привада, а с другой просматривались ворота нашего дома и тропинка, ведущая от околицы в мою сторону. Я снова стал прицеливаться в несуществующую лисицу, наводя мушку на невидимую двигающуюся точку. Потом мне это надоело, я опустил ружье и стал просто наблюдать за тем местом, где была устроена привада. Вдруг  я заметил соседку Залубу, многодетную мать, которая шла из дома с мусорным ведром. Она направлялась к небольшой свалке мусора, которая находилась на краю села. Залуба была хорошей живой мишенью. Вот где можно потренироваться  правильно прицеливаться и стрелять. Я направил ружье в ее сторону. Взял в прицел сначала ведро в ее руках. Затем направил ружье в голову Залубы и все время держал ее в прицеле, пока она не дошла до свалки и не повернула обратно. И так - пока Залуба не исчезла из вида. Однако, я успевал одним глазом наблюдать и за привадой.  Устав держать ружье на весу в руках, я положил его рядом с собой. Через некоторое время со стороны села появился всадник. Одной рукой он небрежно держал уздечку, другой рукой, полусогнутой в локте, придерживал топор с длинным топорищем.  Это был Дакка – молодой парень, живущий через три дома от нас. Все в селе знают его и его отца, как хороших заготовителей  леса для строительства  и опытных охотников. Не доходя до места, где я сидел в засаде, Дакка повернул коня направо. Пока он не скрылся из виду, я ловил на мушку, как самого всадника, так и голову его неспешно передвигающейся лошади.

          А рыжая шельма все не появлялась. Солнце уже стояло высоко, его лучи медленно спускались вниз по пригорку и скоро должны были настигнуть место, где я затаился. Да и голод уже давал о себе знать. Пора было собираться домой. Но прежде я решил все-таки еще раз взять в прицел воображаемую лису. Все произошло быстро, в доли секунды. Я представил себе, что плутовка, учуяв неладное, убегает обратно в лес, вскинул ружье, прицелился и… нажал на спусковой крючок. Раздался огромной силы выстрел, ствол ружья рванулся вверх, меня сильно и очень больно ударило прикладом в грудь. Но боли я не почувствовал. Легкий дымок с дула медленно рассеялся. Воцарилась мертвая  тишина. Жуткий и липкий страх окутал меня и парализовал с ног до головы. Я не  чувствовал ничего, кроме невыносимого опаляющего внутренности жара, поднимающегося по моему телу вперемешку с холодным потом. Только каким-то чудом меня уберегло от чудовищной и кровавой трагедии. Оказывается, курок ружья у меня был взведенным с самого раннего утра, как только я пришел на «позицию». И он оставался в таком положении, пока я все это время упражнялся на живых мишенях в способах прицеливаться. Сам Всевышний уберег меня от непоправимого. Я мог застрелить Залубу, мог застрелить Дакку и его коня! У меня по всему телу прокатилась дрожь, тряслись руки и коленки… В чувство меня привел истошный крик матери, которая выбежала из дому, услышав выстрел.
          - Хаваж!  Хаваж! Ну, что?! Ты застрелил ее? Убил? – иступленно кричала она…
          Она меня не видела за укрытием, а я ее видел. Но не в силах был ответить ей вразумительно. Мать, не переставая, продолжала отчаянно и настойчиво кричать, звать меня, сложив руки рупором. В ее надрывающемся обеспокоенном голосе зазвучали уже тревожные нотки. Мало ли что: а вдруг со мной что-то случилось… Прибежит ещё, заподозрив недоброе. Я не мог показаться ей в таком жалком полуобморочном состоянии, в каком находился. Собрав всю волю в кулак, я наконец-то громко крикнул в ответ:
          - Я ранил ее. Но она убежала. Сейчас приду.
          Мой ответ, похоже, мать удовлетворил,  и она спешно ушла в дом хлопотать по хозяйству.
          А я долго еще приходил в себя после случившегося. Позавтракав, закрылся у себя в комнате. Не хотел никого видеть и слышать. Переживал случившееся вновь и вновь, вспоминая, как целился из ружья в соседей. Страшно даже подумать! Ангелы уберегли меня и мою семью от кошмара. Я пытался представить, какие последствия  нас ожидали бы, нажми я тогда на спусковой крючок и попади. Родственники убитых объявили бы нам кровную месть. Меня с отцом посадили бы. А нашей семье пришлось бы покинуть село, как это принято у чеченцев. Не хотелось и думать об этом, и я старался отгонять эти грустные и невеселые мысли. Помимо всего, я стал испытывать при вдохе сильную боль в грудной клетке, которая усиливалась при кашле или чихании. Вечером, сославшись на легкое  недомогание, я сказал матери, что не пойду завтра в засаду на лису.
           Однако, на второй день мои приключения продолжились с самого утра. Под впечатлением пережитого накануне, я заснул только  под утро. Несмотря на ноющую боль в груди, спал, как обычно, крепко. Вдруг через открытое окно до меня донеслись какие-то крики, шум, топот ног. Я открыл глаза, прислушался. Что это?!  Неужели опять рыжая к нам пожаловала? Забыв про все на свете, едва одевшись, я выскочил во двор. И увидел следующее: С курицей в зубах вокруг дома бегала лисица. Ее пытались настичь несколько соседских мальчишек во главе  с нашей ближайшей соседской девочкой – кстати, дочерью Залубы. Малика, так звали девочку, была старше меня на два года и отличалась шустрым мальчишеским характером. Я никогда не видел, чтобы она играла в девичьи игры. Больше времени она проводила с мальчишками. На равных играла с ними в любые игры. Бывало, во многом даже превосходила пацанов. И в футбол гоняла, и на велике каталась лихо, и на турнике подтянуться могла не раз. Даже внешне Малика была похожа на своих приятелей. Я присоединился к погоне, пытаясь высвободить курицу из пасти плутовки, которая, кажется, совсем обезумела от происходящего. Самое интересное, лисица ведь могла убежать со своей добычей в сторону  леса или вниз по склону через ореховую рощу. Вместо этого она кружила вокруг нашего дома, причем в одном направлении.
          Я сделал со всеми в погоне один круг, второй. «Надо взять ружье», - промелькнуло у меня в голове. Я быстро заскочил в дом, схватил ружье и на бегу заслал патрон в ствол и взвел курок. Выскочив во двор, я решил не преследовать лису в общей погоне, а встретить ее на углу дома и выстрелить в нее. Все произошло молниеносно… Малика, пытаясь поймать лисицу голыми руками, прыгнула на нее на самом углу дома, но промахнувшись, распласталась прямо передо мной. В это же мгновенье я, ожидающий лисицу на другой стороне угла дома, вскинул ружье и вроде бы нажал на спусковой крючок. Мое ружье словно разломилось надвое, приклад остался у меня, а ствол открылся и клюнул носом вниз, хотя его цевье оставалось у меня в руке. На том самом месте, где только что пробежала рыжая шельма и куда я собирался стрелять, ничком, раскинув руки, лежала Малика. Оказывается, я от волнения и спешки нажал не на спусковой крючок, а на рычаг запирания ствола, который располагается прямо под ним. В момент, когда Малика собиралась прыгнуть на зверя, с целью поймать его, я решил в него выстрелить. Друг друга мы с Маликой не видели, находясь  в разных сторонах угла дома. Опять меня уберегло божественное чудо! Пока мы, оцепенев от ужаса, пытались осмыслить произошедшее, рыжая бестия убежала со своей добычей, преследуемая соседскими мальчишками.

 Оказывается, она ушла не в сторону леса, а, перебежав улицу с добычей в зубах, заскочила во двор Малики. Там она с ходу юркнула под открытый низкий пол веранды дома и затаилась. Это был приземистый, типичный для чеченских сел дом продолговатой формы, как сейчас сказали бы трамвайного типа, с верандой на всю длину дома.  Мы с Маликой, которая успела подняться с земли и отряхнуться, тоже поспешили к ней во двор. Тут еще и помощь подоспела. Услышав крики и шум, к нам присоединились и мальчишки с других улиц. Нас, преследователей, было уже много. Мы окружили веранду цепочкой и гадали, в каком месте из-под нее лисица вылезет. Многие были вооружены палками, а у меня за спиной было еще и ружье. Расставаться с ним я не собирался. Рыжая не выходила. Мы шумно обсуждали, как же ее выкурить из-под веранды. Оценив ситуацию, Малика выхватила у кого-то из ребят палку, запрыгнула на веранду и стала яростно стучать по ней палкой.  Это подействовало. Плутовка вышла или выползла из-под веранды и остановилась, как вкопанная. Отрешенным взглядом она уставилась на нас, а мы - на нее. Паруша по-прежнему безропотно висела в ее пасти вниз головой и не предпринимала каких-либо существенных попыток как-то вырваться на свободу. Очевидно, она уже смирилась со своей участью жертвы. Однако преследователи рыжей хитрюги не хотели так просто в предоставлять ей  возможность полакомиться курятиной. Когда мы цепью медленно двинулись на нее, лисица выпустила, наконец, бедняжку-курицу. И тут же, поджав пушистый хвост, рванула, что есть силы сквозь цепь своих преследователей. Прорвавшись сквозь окружение, лиса в два прыжка оказалась на тропинке, ведущей в соседний лесок. Погоня, уже во главе со мной, устремилась за ней.  В одном месте к тропинке примыкала под прямым углом другая тропинка вдоль изгороди нашей ореховой рощи. Лиса повернула на нее и скрылась из виду. Тут же мигом я оказался на примыкании и увидел удаляющуюся лисицу. Преследовать ее дальше не было смысла, потому что до укрытия в мелком кустарнике ей оставалось совсем ничего. Раздосадованный, я во весь голос  послал ей вслед смачное проклятье. Уже не помню какое. И, о чудо! Лисица резко остановилась  и оглянулась, как бы спрашивая: «Что ты сказал?!» Я тут же вскинул ружье и выстрелил.
          - Попал, попал… Ура!!! – завопила Малика, увидев, как лисица упала, словно подкошенная.
          - Ура!!! Ура!!! Ура!!! - подхватили  ее возглас мальчишки.
          Мы подбежали и обступили лису, разглядывая ее с  жадным любопытством. Это потом я узнал из рассказов взрослых, что лисица слывет одним из самых хитрых, смышленых и осторожных зверей. Добыть на охоте такой завидный трофей – удача и радость даже  для бывалых охотников. Этот трофей лежал сейчас перед нами, мальчишками, ощерившись тонкими, но очень длинными и сильно изогнутыми клыками. У лисицы было удлиненное туловище, ярко-рыжая спина, белое брюхо, темные лапки и уши. Хвост очень длинный и пушистый, с белым кончиком. Мордочка узкая. Поразили ее умные глаза. В них словно стоял немой укор: «За что же вы меня так безжалостно?» Пока мы внимательно и с интересом рассматривали лису, она испустила дух.
          Встал вопрос: что же теперь с ней делать. Я, как виновник торжества, пожелал пронести свой трофей через все село и доставить  к Даде. Мне не терпелось похвастаться перед ним. Мы тут же нашли длинную толстую палку. Связали передние и задние лапки зверя. Продели через них палку, два конца которой с нескрываемым удовольствием мальчишки взвалили на свои хрупкие плечики. И вся эта процессия с висящей на палке лисицей, которая весила всего-то семь-восемь килограмм, поднялась на нашу улицу. Там мы сделали небольшую остановку перед нашим домом, чтобы показать моей матери труп ее обидчицы. Подошли и другие соседи. Все хвалили меня и удивлялись тому, что мне удалось сделать. А мне не терпелось скорее доставить рыжую к  Даде. Мне очень хотелось услышать его похвалу. Процессия наша по мере приближения к дому Дады все увеличивалась. Все изъявляли желание понести лисицу, все хотели оказаться причастными к такому небывалому еще в селе  событию. Палка с лисицей переходила от одних к другим. Наконец-то мы дошли до дома Дады. Увидев у себя во дворе многолюдную толпу сельских ребятишек, Дада поначалу удивился. Но тут стоящие впереди мальчишки расступились, а двое, которые несли убитую лисицу, бросили ее к ногам Дады. Вспомнились кадры старой  кинохроники, когда на Параде Победы в 1945 году к подножию Мавзолею Ленина на Красной площади были брошены трофейные фашистские знамена и штандарты.
          Я выступил вперед и торжественно произнес ставшую впоследствии крылатой фразу:
          - Дада, я сделал ЭТО!..
          - Это, наверное, ваш сосед Дакка, - не торопился Дада разделить с нами ту эйфорию, которая захлестнула нас.
          Он вопросительно смотрел на меня, на тушу лисицы, лежащую у его ног, переводил взгляд на сопровождавших меня мальчишек, которые чуть ли не хором стали кричать:
          - Нет, нет… Не Дакка… Это Хаваж застрелил!
          Захлебываясь и перебивая друг друга, ребята с упоением стали рассказывать, как это произошло. Дада внимательно выслушал всех до последнего, цокая и качая головой от удивления. А затем, после некоторого раздумья, молча повернулся и пошел к себе в дом и тут же вернулся с двустволкой руках. Все затаили дыхание, не понимая, что он собирается сделать. Дада подошел ко мне, протянул ружье и торжественно произнес:
           - Отныне это ружье принадлежит тебе! – и добавил, - Храниться до твоего совершеннолетия оно будет у меня на стене.
           Но это уже не имело для меня никакого значения.

                *                *                *
          Вечером того же дня я написал письмо самому старшему брату, который служил в Советской Армии. В нем я подробно рассказал ему о своем подвиге, стараясь не упустить ничего. Затем я переписал это письмо еще в двух экземплярах для отправки их другим двум своим старшим братьям. Один из них учился в мединституте, а другой ездил на заработки. Мне не терпелось поделиться с братьями своей неописуемой радостью и заслужить их похвалу. На следующий день я попросил у матери денег на конверты с марками. Пошел на почту, которая находилась не близко от нашего дома. На почте я аккуратно разложил все три письма по конвертам. Тщательно выводя каждую буковку, написал на всех конвертах адреса получателей и свой адрес отправителя. Характерным движением языка послюнявил клеящиеся края конвертов. Старательно заклеил их и опустил в такой знакомый синий почтовый ящик с белой надписью - Почта, под которой располагался маленький белый герб Советского Союза, страны из моего далекого детства, которой больше нет…



        Примечание:
 *котам-галниш – чеченское национальное блюдо из куриного мяса и галушек.
 **Дада, Нана – так чеченские дети обращаются к своим родителям



P.S. Рассказ опубликован в журнале "Вайнах", № 3/2018