Пустыня. Великан

Пустыня. Великан
I
Я проснулся в кромешной темноте. Она окутала меня с ног до кончиков волос. Уж и не помню какой длины были мои волосы.  До той самой ночи они были длинные. Ну, насколько это позволяет мой организм. Я не знаю, что тогда произошло, как я очутился там, где и сейчас нахожусь... Помню только: открываю глаза и будто и не открывал их вовсе. Можно было бы подумать, что меня живым положили в гроб: я крепко уснул, богатырским сном, возможно, не без медикаментозного внедрения, и когда я видел всякие цветастые сны – мои недоброжелатели воспользовались положением спящего и уложили в колыбель для взрослого – гроб. На минутку пустив в свой рассудок такую мысль – я ужаснулся, что не есть удивлением. Мысль развеяло тактильное чувство – там, где я сидел, было мягко. А если быть более точным – рассыпчато. Это был песок. Уже на следующей минуте мой страх покинул меня, заполнило его место спокойствие. Однако, ненадолго. Вы себе можете представить: среди ночи происходит невнятное просыпание, каждой секундой которое становится всё более внятным и ясным, впоследствии осознания того факта, что не у себя дома и даже неизвестно у кого дома (а неизвестность порой пугает ещё больше, чем интригует!). Да это, господа, ещё сущие пустяки! Пустяки, если вы, конечно, не боитесь темноты. Я оказался именно тем счастливчиком, кто боится этой самой грымзы с темными, как ночь глазами и дребезжащими от старости руками, которые медленно, но регулярно и, безусловно успешно пугают пугливого, прикасаясь то к вашей щеке, будто бы это и вправду было живое существо, или же изображая (непонятно как – темнота ведь) в пространстве каких-либо фигур, похожих на абсолютно живых. Вы думаете это всё? Нет, старуха обладает отличным юмором. Как саркастично она выставляет своих героев танцующими итальянскую тарантеллу! Мол, этакий ты поросёнок, думал, что скроешься от меня, накупишь кучу лампочек, всяческого рода светильников, весь день около солнца прокрутишься и всё? И вот тут так и меня поймали. Чего мне только не чудилось – и тараканы, скачущие в обнимку, и два бегемота, сидящие точно как люди около берега реки, и крадущийся великан, и дремлющие сапожники...
Не знаю: как удалось мне выдержать мрак ночи, но всё-таки я его выдержал. Утро было более благоприятное, встречало оно меня с теплым рассветом. Настолько теплым, что вполне естественно употребить к его описанию прилагательное «жаркое». Кто не видался с рассветом? Нет таких! Этому дивному, но, безусловно, потрясающему явлению, не свойственно быть жарким. Почему мое удивление пришло не сразу? После ночного потрясения – это вполне оправдано. Я был рад свету, да и только.
Было принято решение не терять ни единой минуты и приняться за выяснение обстоятельств. Отправился в путь: кругом песок, тактильное чувство меня не обмануло (вот как устроен человек! Не видит, а может на ощупь «увидеть»!). Вы не поверите, но вокруг видно ничего не было, всё заполнено солнцем, как было еще недавно заполнено мраком. С момента выдвижения на поиски вопросов – могли опуститься руки, но я преодолел этот соблазн.
После той ночи я долго бродил, искал ответы на свои вопросы. Ответы получал вместе с «Надеждами», которые кто-то непонятный посылал регулярно. Не буду описывать каждый свой день, но собираюсь дерзнуть и поделиться некоторыми впечатлениями от увиденного. В конце концов, и те, кто подвергаются казни имеют право на последнее заветное желание. Почему же и я не должен иметь такого права? Я, который лишь формально отличаюсь от казненного.
Кто бы видел: ядовитой змеёй вилась моя дорога, без начала и конца, сплошная линия жизни, не оборвется она никогда, неиссякаемый поток ручья. Когда-нибудь ты остановишься и упадешь, и на том месте путь жизни для тебя оборвется. Но это лишь для тебя, а Жизнь – она всё так длина и неодолима, что осознание сей мысли погружает прическу со всей её длиной в состояние невесомости. А я шел дальше... Увидев дом, я вскликнул. Удивился в тот же миг: за столь короткий промежуток времени, забившийся от страха, я разговаривал только в своих мыслях, мой голос стал чужим. Кусок от крыши болтался, словно пуговица рубашки, повисшая на нити неразлучности между тканью и всем, что вне ткани. Это был первый знак нецелесообразности возможности моего спасения с помощью этого дома. Но, невзирая на знаки и намеки, в мыслях, почти наяву, я услышал марш, марш торжества. Это была первая «Надежда». С каждым шагом приближения к надежде марш растил свой звук таким образом, что когда я очутился около двери – гром музыки был невыносим моим человеческим ушам и когда я уже переступил порог дома – музыка, в конце концов, прекратилась. Я был рад этой поблажке даже в моем, мягко говоря, неудобном положении. А почему музыка прекратилась? Как вы думаете? Дом был пуст, в нем давно никто не проживал, в чем я убедился несколько позже. Воистину, хаос царит в этом жилище. Тихо и мирно, каждый Божий день господин Беспорядок всё более укоренял свои владения, закладывая с каждой неделей плотный фундамент. От безжизненности в помещении, вот почему прекратилась музыка. Снаружи опрятный дом (как он сохранил весьма благоприятный вид – понять не могу) – бежевый, в тон фону, окрас дома. Материал, который был покрыт бежевой краской, назывался пластик. Выглядел дом приятнейшим образом, как красочная обертка от конфеты, привлекающая желающих, и временно не желающих; внутри же хранящая скукоженный огрызок, только напоминающий настоящую конфету, прельщающий лишь на несколько сильных долей минуты. Так же, как и у высвободившего конфету из яркой обертки – зайдя в дом и, как следует осознав, что это лишь макет уюта и спасения – произошло разочарование. В тот час я начал отсчитывать сколько мне осталось прожить дней…  Но легким движением, а именно поворотом головы – я заключил договор по следующей «Надежде». Столь искренне просящий, едва не молящий о собственном истреблении – он ожидал меня. Нежный и ни в чем неповинный кусочек хлеба. Я был так голоден! С силой смерча я долетел к нему, но тут (о какая жалость!), зацепился о неизвестно откуда выросший дикий вьюн, упав прямо носом в мягкий песок, на который очень кстати отреагировал последний – облил мои руки тоненькой-гиденькой струйкой крови. Признаюсь чистосердечно, сей факт я обнаружил лишь тогда, когда осознал следующую «Маленькую трагедию». Смысл её заключался в следующем: как только в моих окровавленных руках оказалась лакомая сдоба, неизвестно воздействием коим поддавшись, мой единственный и неповторимый обед рассыпался словно песок. Пытаясь исследовать как верхними, так и нижними конечностями плоскость, на которой был объект, притязавший мое «Я», в конце концов, до меня дошло ещё одно горе иллюзии. Ни то мой голод позволил воображению так жестоко истязать своего хозяина, ни то и вправду существует какая-то магия… А цель была утеряна. Как добросовестный читатель догадается, это ещё не конец. И следующим моим гостем была Фигура.
Весьма рослая и по виду здоровая. О, господа, я забыл в тот миг всё! И в тот же самый миг вспомнил всех милых моему человеческому сердцу людей. Как это самое сердце может любить – порой можно осознать в самые острые моменты: или же счастливые, или же несчастливые. Перед замутненным взглядом изъявилась картина детства: добрая мать, всегда отвечающая улыбкой – я знал, что даже когда отца нет рядом – она меня защитит от кого угодно. Глаза, всегда пылающие заботой и неиссякаемой любовью, да – это была она! Однажды, когда она вела меня в детский садик я спросил почему она так часто берет мои руки в свои, на что она ответила: «Когда-нибудь Возможности не будет. Стоит ценить такие моменты, когда я могу попытаться угадать - какой пульс бьет на твоей ручке и тотчас проверить – смогла ли угадать». Въелись эти слова мне в голову крепко, и едва не каждый раз, как была возможность что-нибудь ценить – я упускал этот момент. И через много лет, уже, когда этой женщины не оказалось в живых, из жизни ушла она рано, я так часто вспоминал её слова и всю доброту ко мне, для меня до сих пор непонятную – я лишь счастливчик, ни чем не заслуживший такую любовь. Если бы она знала, кем вырос предмет её любви – вряд ли этот факт оставил бы её довольной. А я всё шел, не отводя взгляд от Фигуры, и один образ сменял другой, точно колебание ветерка в столь недавнюю ночь. А следующий Фигурный образ будто рос из-под земли. Он шел всегда с ровной спиной, слегка запрокинув голову назад, таким образом, что нос смотрел несколько выше, чем ему позволено; как известно, за такую оплошность,  часть из ста процентов носов может схлопотать от чьей-то руки. И так, что та (рука) плюнет на всеобщую толерантность, да как ухватится за этот бедный нос, да как потрясет его по направлению вправо, а потом и влево, что тот, раскрасневшись до посинения, покинет прежние координаты и отправится прямо к самой Антарктиде, глядя уже не вверх, а вниз. Не обращая на внешние изъяны внимания (происходящие то ли от внутренних изъянов, то ли черт их знает каких), отец был ласков и добр, как голодный кот. К папиному счастью, голоден он был (насколько мне позволено знать) очень нечасто, а значит, состояние добродушия было свойственным его натуре, что очень меня радовало. Всё доброе (недоброго я не помню), что творилось рядом с ним и со мной – всплыло в одну секунду. Больше Фигуры я не видел. Зато я видел последнее прекрасное, что было рядом в последние минуты рассудка.
Ленточка мира и покоя – она называется у нас бабочкой. Хрупкое творение – раздавил и больше нет. Как наша Земля! Однако, сколько терпения у Неё, да и у нас тоже! Сколько давим мы её без желания остановиться, сколько сил истратили. И что самое интересное, какой-то внутренний голос говорит: «Остановись, отдохни, будет ведь поздно, цени момент» - а мы нет, на своем. И что за внутренний голос это? Может быть это Лень? А что ей нужно, так это каждый из нас знает – нужно лишь заставить ничего не делать! А, может, это голос совести? Кто знает.
Она пролетела мимо моих ресниц, быстро затрепетав крылышками. Что я мог делать? Лишь распахнуть рот от увиденного. При житейских обстоятельствах, вряд ли бы удалось оценить всю, и даже одну четвертую часть красоты этого гения. Вдруг я понял, что ещё немного и у меня вырастут крылья, но предвкушая скоропостижность минут бытия, сам того не зная, но уже окрыленный, я увидел то, что у нас называют глазами – фасетки бабочки, а в них – рай и действительность мира сего. Поверь, читатель, каждый бы ужаснулся, и я тому не исключение, но что-то тихое и робкое закралось ко мне во всея внутренности. То ли это была всеобъемлющая и всепередающаяся Любовь, то ли помрачение рассудка, только в тот момент я был счастлив. Время прошло, оно забрало всё, но в качестве утешения оставило ещё свежие воспоминания. Моего крылатого друга унесли дороги, когда я обернулся, то имел честь ещё несколько считательных раз смотреть ему вослед.
Песчаная степь вилась неумолимой мукой, всё более завывала своим ужасным звуком, который вряд ли кто услышал, если бы оказался тогда в том месте. Но я не мог не слышать. Руки и ноги оттекали... Когда я видел воду в последний раз? Эй, читатель, может, помнишь это ты? Если я не помню, должен ведь быть хоть кто-нибудь, помнящий это.  Раз-два… Я помню эти камни, я их видел только вчера. Раз-два... Ха-ха, это солнце всё так же будет светить, но только не мне, а моему Я. Раз-два… Я слепну, потому, что  черствость не позволяет мне видеть чужие беды. Три-четыре… Сознанию осталось жить несколько часов. Пять-шесть-семь…
И долго ещё идти – путь так долог. Я знаю, что в скором времени сойду с ума, не в силах себя контролировать, потеряю контроль над самим собой. Но пока ещё идти я могу, на присогнутых  в коленях ногах; хоть жажда не прекращает выпускать яд в моё тело, обдавая холодом самые кончики фаланги пальцев ног. Видимо, так суждено: жить, умирая.
II
Через много лет, а то и несколько столетий «странствий» я увидел черту, отделяющую небо от горизонта. Очевидно, это вода: может быть, небольшая река, к которой осталось идти очень немного. Но, скорее всего, это что-то более масштабное, так как иду я к этой так называемой черте, уже очень долго. Как жаль, что я не могу следить за временем. Говорила мне моя прабабушка своим слегка «в нос говорящим» голосом, когда я ещё был совсем маленький: «Смотри внучек, как время бежит, ножек у него нет, а бежит как! Даже не ползает». Ах, не слушался я её, а какие слова были истинные!
И когда я думал всё то, о чем идет речь выше на несколько строк – не знаю. Когда я столкнулся с глазу на глаз со своим страхом темноты. Воспоминание об уюте дома – мой первый призрак «Надежды». Как часто я миновал его в своей повседневной жизни. Как часто уходил от родителей. Почему? Потому, что у меня были другие заботы. Вечная спешка к важным делам. В сущности – к чему? Где я сейчас? В пустыне, где все мои миллиметровые цели куда-то ушли и только выплыли самые главные образы. Всех тех, кто меня и в правду любил.
Что такое хлеб и почему он тогда мне привиделся и тут же исчез? Всё это длилось считанные минуты, а то и секунды! Хлеб – это то, за чем я гнался столько, сколько жил. Жажда насытить бренное тело всем тем, что может принести удовольствие. Я забыл, что поглощаю пищу для того, чтобы поддерживать жизнедеятельность, а не наоборот. Хотя, признаюсь не без гордости – излишеством веса я никогда не страдал, хотя ел за двоих.  И вот, представьте, в моём положении на грани жизни и смерти, я уже не хотел получать удовольствие от еды, я хотел утолить голод. В тот момент я ценил и кусочек пусть даже черствого хлеба. Вдруг пришло осознание, что всему должна иметься мера, но как часто бывает, осознание приходит слишком поздно... Судьба (или как оно называется? Быть может, закон Подлости?) одним взмахом своей кисти помогла понять нетрудную, но не всем известную мысль, и когда я уже раскаялся и хотел было приняться за новую жизнь, тогда она в прямом смысле этого выражения, забрала у меня последний кусок хлеба.
Но это всё было лишь землей, после которой появилось небо. Это огромный Великан, незыблемый властитель мира. Да, да, именно в сущности своей Великан! Бабочка! Которая в нашем воображении есть всего ничто – красивая букашка. Там, она есть всё добро, все надежды, которые сбылись и ещё сбудутся, как только придёт время. Я увидел всех тех бедных, кому я причинил боль. Мелкий взгляд с долей неблагодарности и минутной злости к родителям, любящих меня до последних минут всё так же непоколебимо, как и с первой секунды осознания моей жизни. Я так много поступал нечестно и не задумывался об этом, всё спешил куда-то дальше. Вся вселенная ещё один раз мелькнула у меня перед зрачками и я понял, что тут я потому, что прилично нагрешил и пути обратно уже нет. Сколько прошло часов? Я так долго шёл. Знал, что ничто хорошее меня не ждёт, только этот путь, безжизненный путь. Но появилась вода и я уверен, что это не иллюзия, потом что уже долгое время она не растворяется в моём поле зрения. Когда-нибудь я смогу увидеть её переливы воочию, с расстояния десяти сантиметров. Даже если это настанет через несколько тысяч лет – ничего, ведь Великан-надежда теперь со мной, я выдержу. Я выдержу и теперь стану жив навсегда.

Пояснение к последнему предложению.
Герой, осознав свои оплошности, оживёт духовно, полностью отрекшись от своего прошлого существования под девизом смысла жизни с названием «живу во имя удовольствий».
Рассказ создавался под впечатлением соната для виолончели и фортепиано d-moll, соч. 40 (1934) Дмитрия Шостаковича. Человеку желающему развиваться безмерно рекомендую прослушать это гениальное произведение.