Кочевья. часть 1. продолжение

     А когда на следующее утро мы с Юркой проснулись, то проснулись только мы одни. Все люди ещё спали крепким сном; а между тем, за окном светало. Поезд раскачивался, колёса стучали, дым от паровоза ложился на мокрую траву. Трава за окном была мокрой без дождя, от росы была мокрой. Клочья дыма тоже казались мокрыми. В синеющем небе ещё горели звёзды, но по краю уже бежала полоса зари. Сверху над ней было слабое зеленовато-жёлтое сияние, потом такое розоватое, потом всё краснее и краснее, а у самой земли - совсем красное. И луна тоже была на небе - яркая, отчётливая, тоненькая такая... Мы с Юркой ничего не говорили друг другу, только переглядывались иногда; и я понимала по его лицу, что он видит то же, что и я: мокрую траву, и куски мокрого дыма, и зарю, и луну... На лугу паслась лошадь, ещё одна, и жеребёнок с ней; над какой-то узенькой речушкой поднимался пар; возле халабуды с белой крышей стояла тётенька с флажком... И мы с Юркой вместе всё это видели...
     И мы вместе видели, как встало солнце.
     А когда встало солнце, в вагоне начали просыпаться люди. Кто-то закашлял, кто-то засмеялся, кто-то кому-то шёпотом что-то говорил. Проснулись и наши - мама, Таня, Валя. Нас отправили умываться. К туалету была очередь. Люди стояли с полотенцами, мыльницами и т. д. Скучно там было, в очереди!.. Но потом -ничего. Поезд стал останавливаться, люди выходили, заходили - двигались, словом. На столиках у тех, кто уже умылся, появилась разная еда. Чаще всего это были какие-нибудь бутерброды, варёные яйца, а у кого-то - курочка.
     На остановках в вагон стали входить продавцы разного товара - варёной картошки в укропчике, солёных огурцов; а свежие были ещё дорогие. Продавцы были и взрослые, и дети. Дети, по летнему времени, босиком, в трусиках и майках, с кошёлками. У многих уже обгорели и облупливались носы.
     Прошёл слепой дяденька с гармошкой. Его вёл мальчик, а в руках у мальчика была кружечка. Дяденька пел песню, которую мы тоже знали:
"Я встретил его близ Одессы родной,
Когда в бой пошла наша рота.
Он шёл впереди и давал всем пример,
Моряк черноморского флота"
     Я было стала подпевать, но мама сказала: "Не мешай человеку работать!" - и дала несколько монеток, чтобы я их кинула в кружку. Юрка тоже захотел,мама и ему дала.
     На какой-то остановке большой мальчик без одной руки продавал у нас в вагоне открытки с котятами и с голубями - такие яркие, разукрашенные. Нам понравились, и мама купила несколько штук (хотя ей самой они точно не нравились, по лицу было видно)
     На остановках мама выпускала из вагона только Таню и Валю, как больших. Нам было обидно; но мама боялась, что мы отстанем от поезда, если нас только выпустить. Но в Воронеже, где мы стояли очень долго, мама и сама пошла гулять, и нас взяла. Ух, как было здорово снаружи! Там на путях маневрировал маленький паровозик по имени "Кукушка". Он вскрикивал, выпускал пар, стучал колёсами... а потом его заслонил большой товарный поезд, на котором ехали брёвна и доски. Куда и зачем их везли, мы не знали. Да это и неважно. Куда интересней было то, что от поезда поднялся ветер, так что пришлось прищуриваться, чтобы опилки не попали в глаза. "Вот это сила!" - думали мы с Юркой про этот огромный состав...
     Мимо нас ходили люди с чайниками (воду носили), с покупками разными. Тётки проносили вёдра с горячей картошкой. Продавали зелёный лучок, свежую красную редисочку. Мама и для нас редисочку купила. И большую, литровую банку простокваши.
     Потом мы зашли в вагон и поехали дальше.
     Скоро за окном совсем не осталось берёз, зато пошли тополя с серебристыми листочками. А к вечеру стали попадаться и акации. На некоторых из них ещё оставались цветы - белые, чуть розоватые... Но вообще-то это было уже лето, и в вагон стали приносить клубнику и черешни. Мама и нам купила кулёчек с клубникой и кулёчек с черешней.
     (Тут я должна объяснить, что такое "кулёчек", потому что кто-то, наверное, думает, что это такая пластиковая сумочка. Нет, по тем временам - а это был 1953 год - пластиковых сумочек ещё в природе не существовало. Кулёчки продавцы делали сами из бумаги, чаще всего из газеты. Для этого один конец листа бумаги зажимали пальцами одной руки, а второй рукой лист оборачивали вокруг кисти. Получался такой бумажный конус. Вершинку этого конуса загибали - вот вам и кулёк.)
     И вот мы ехали себе и ехали; и вдруг заметили, что лесов уже практически не осталось. За окном пошли степи... Ещё не смеркалось, и солнце светило вовсю, когда мы увидели тоненькую луну. А потом, уже позже, солнце пошло на закат, а луна поднялась высоко, и засияли первые звёзды.
     Студенты за стенкой, наверное, устали шутить и смеяться; они много смеялись в этот день. А теперь они стали петь песни. Очень хорошие песни. Одну из них я (позже) запомнила, потому что её часто пели:
"Вечер. Шумит у ног морской прибой.
Грустно иду один я к морю.
Здесь мы встречались каждый день с тобой,
Ясен был простор голубой..."
     А некоторые песни я и раньше слыхала, например: "Волны плещут о берег скалистый", "В тумане скрылась милая Одесса", "Лучше нету того цвету...", "хороши весной в саду цветочки..." Пели и военные песни...
     Вот под перние студентов я и уснула.

      И на следующее утро мы с Юркой проснулись раньше всех.
      Теперь за окнами была степь, степь, степь... Кое-где стояли огромные такие стога с зеленоватым ещё, хотя и сухим уже, сеном. Когда встречалась речка, над ней клубился туман. Коровы паслись и лошади. Дома были другие - либо маленькие белёные хатки с голубыми или зелёными ставенками, либо кирпичные, из красного кирпича. а деревянных  уже практически не было. Рядом с домами росли тополя и отцветающая белая акация. Много было садов; а в садах, кроме деревьев, росли цветы. Много, много цветов! И на откосах всякие "Миру - мир!" или "Сталину - слава!" были уже не только выложены камнями, но и высажены цветами или декоративной зеленью.
     Солнце поднималось и начинало печь сквозь стекло. Вагон просыпался, по нему шло движение, ставшее уже привычным.
     День разгорелся жаркий, и начались мучения. Мама позволила нам раздеться до трусиков, а Таня и Валя надели лёгкие сарафанчики. Но это нас не спасало. Пот тёк по телу ручьями. Мы всё чаще бегали в туалет, чтобы обтереться влажным полотенцем. Маленькие дети в вагоне плакали.
      Наконец, все мамы в вагоне сдались и открыли окна. И тогда нам стало понятно, почему они так долго упорствовали: из окон в вагон стала залетать чёрная сажа, и дети всё больше чернели, прямо на глазах. Нас без конца умывали, обтирали - словом, всячески работали над тем, чтобы мы не превратились совершенно в негритят. Хотя, если рассудить, а что плохого в том, чтобы превратиться в негритёнка? Лично мы с Юркой не возражали бы...
     А потом по горизонту побежала такая неровная голубоватая линия. Она приближалась с каждым часом, как будто горизонту надоело лежать на земле, и он решил, наконец, объявиться. Но это был не горизонт, это были горы!
     Меня совершенно перестало интересовать, что происходит на остановках, кто входит в вагон, кто выходит, и кто там что продаёт. Я хотела только одного; чтобы мы скорее, скорее приблизились вплотную к горам. И мы, наконец, приблизились!
     Горы были загорелые, слоистые, похожие на халву. Они стояли по обе стороны дороги. На хребтах у них росли кусты и деревья. Трава клочьями свисала с некоторых скал, вместе с землёй.  Никогда, никогда, кажется, я не видела ничего подобного!.. Но это мне только казалось. Ведь я уже ездила по этой дороге из Москвы, когда была маленькой. Но в том-то и дело, что я была тогда маленькой и на многое не обращала внимание. Мне тогда важнее была какая-нибудь сосучая конфетка из маминой сумки, чем эти замечательные скалы. Вот ведь дурочка я была когда-то!..
     И так мы приехали к станции перед тоннелями. Поезд остановился, и все окна плотно закрыли. Поезд постоял, постоял, до-олго так стоял; потом загудел, закричал - и бросился в тоннель! Стало темно, замелькали какие-то огоньки за окнами - и больше ничего не видать. И вдруг стало быстро-быстро светать - и мы окунулись в солнечный горячий день! Но ненадолго. Поезд снова закричал - и ринулся в другой тоннель. И снова - темнота, огоньки, быстрый-быстрый рассвет, - и вот он, день! Ура!.. Жаль только, что тоннели кончились.
     Мама стала собирать вещи, велела Тане и Вале отмыть нас, по возможности, и  помогать ей с вещами. Приближался Новороссийск. Мы с Юркой прилипли к окну.
     Люди продвигались к выходу, выстраивались в очередь. Которые перезнакомились в дороге, обменивались адресами. Кто кому чего-то не успел дорассказать, быстренько дорассказывали...
     Всё! Новороссийск! Мы приехали!..
     Некоторых людей, отдыхающих, встречали на перроне дяденьки и тётеньки с рупорами в руках, собирали в кучи и вели к автобусам их здравниц. Других встречали родственники.
     А нас тоже встретили! Нас встретил соседский мальчик Сенька Бекетов, такой теперь взрослый, красивый, загорелый, в тюбетейке! Мама его обняла и поцеловало, как родного; а с нами он просто поздоровался. Он помог нам с вещами и нашёл такси. И вот мы все погрузились в такси и поехали.
     проехали серые от цементной пыли дома с серыми пропылёнными тополями. Проехали остов вагона, расстрелянного в войну во время боёв. Теперь он стоял на постаменте - памятником стал... и поехали по-над берегом моря, синего-синего, с золотыми рябинками, лежавшего глубоко-глубоко под скалами. На горизонте оно закруглялось, как глобус, и слегка туманилось. Это было с одной стороны. А с другой стороны были горы, похожие на халву. И все кусты и деревья на горах были наклонены в одну сторону, к морю. Это, объяснил Сенька, из-за Норд-Оста...
    У этой дороги было столько поворотов, что меня - меня! полярницу! - укачало. Я перестала следить за дорогой. Всё моё внимание сосредоточилось на одном желании: не показать своей слабости, не обнаружить своего позора! А мы всё ехали, ехали, ехали...
     Но наконец-то мы приехали! И я почти без чувств упала в объятия бабци...

                (продолжение следует)