Loreley отрывки

Раскрась мой мир.
Рисуй прямо на моем сердце,
нарисуй то, как по-твоему выглядит любовь.
Напиши в моей душе
все, что ты знаешь,
Используй каждое услышанное ранее слово,
чтобы раскрасить мой мир.

Westlife “Colour My World”



I
Чёрный.

Я заглянул в себя - и сердцем почернел.
И дверь моя черна, как этого хотел.
Исчезнуть что ли мне, чтоб этот мир пустой
Не резал душу мне своею чернотой?

Rolling Stones “Paint It Black”


- Кто-нибудь из вас слышал историю о Лорелей?
Группа экскурсантов, в числе которых была и она, Саския Хэртрампф, загудела.
- Тише, пожалуйста…
Они остановились в зале современной живописи, справа от входа, напротив довольно большой картины. Саския с первого взгляда узнала небезызвестное туристическое место. Своеобразный стиль, необычная техника. Она такого не видела никогда. Художник смешал все оттенки чёрного, коричневого и тёмно-синего, от чего изображение кажется рельефным и напоминает литографию. Скала, просто скала… Тяжёлые тёмные воды Рейна тронуты рябью волн. Сверху нависает свинцовое осеннее небо. Ощущение какого-то мрачного отчаяния.
Что же ты хотел этим сказать, Мастер?
Саския подняла руку.
- Да?
- Она о деве, заманивающей рыбаков и разбивающей их лодки о скалу.
- Всё верно.
Редкий школьник младших классов не знает об утёсе и его истории. И она, Саския, до сих пор помнит лекции по родной литературе. Но не соучастники конкретно этой экскурсии. Современный человек слишком занят. Ему нет дела до старых немецких сказок.

Не знаю, о чём я тоскую.
Покоя душе моей нет.
Забыть ни на миг не могу я
Преданье далёких лет.

Дохнуло прохладой, темнеет.
Струится река в тишине.
Вершина горы пламенеет
Над Рейном в закатном огне.

Девушка в светлом наряде
Сидит над обрывом крутым,
И блещут, как золото, пряди
Под гребнем её золотым.

Проводит по золоту гребнем
И песню поёт она.
И власти, и силы волшебной
Зовущая песня полна.
Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несётся он к скалам гранитным,
Но видит её одну.

А скалы кругом всё отвесней,
А волны- круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.

- процитировал экскурсовод, молодой человек с длинными гладко зачёсанными волосами, в голубой рубашке, галстуке и с бейджем на фирменном шнурке.
- Простите…
Он приблизился и встал прямо за ней совершенно незаметно, так что Саския, решившая немного переместиться, чтобы посмотреть на утёс с другого ракурса, просто натолкнулась на подкравшегося к ней человека.
- Ничего, девушка.
Тёплые карие глаза скользнули по ней. Правый уголок рта приподнялся, образуя на щеке ямочку.
- Девушка?
Во взгляде немой вопрос.
Хмммм… лицо знакомое. Она уже видела этого парня. Где-то.
- Ээээ… мы знакомы?
- Вряд ли.
Он быстро провёл ладонью по своим взбитым и стоящим торчком чёрным волосам.
Да нет же. Я тебя знаю.
Человек, демонстрируя потерю интереса и посему полное безразличие, встал справа от Саскии и сосредоточился на том, что рассказывал экскурсовод. Ямочка исчезла. Карие глаза сузились и утратили тёплое сияние.
Странный.
Ну ладно.
Сотрудник продолжает что-то говорить, жестикулируя правой рукой с длинными тонкими пальцами.
- Простите… А кто автор?
— Это молодой, но довольно известный художник, работающий под псевдонимом Амеркёр.
Амеркёр… что-то французское… это как-то переводится… как же?
- Настоящего имени он, впрочем, не скрывает. Андре Ульманн, так его зовут.
Имя французское, а фамилия немецкая. Необычно.
- Данная работа датирована октябрём две тысячи четырнадцатого года и считается последней официальной. Так… на чём я остановился?
Октябрь две тысячи четырнадцатого… почти два года назад.
- Простите… Можно вопрос?
Саския в третий раз руку, перебив экскурсовода.
- Да, девушка?
- А этот художник что, больше не выставляет свои работы?
- О нём практически не слышно с весны две тысячи тринадцатого года. Говорят, он серьёзно заболел и был вынужден прекратить работать.
Взгляд карих глаз визави справа быстро скользнул по девушке.
Что я такого сказала?
Она посмотрела в лицо странному парню, и тот тут же отвернулся.
Ты странный.
- Но это только слухи. Итак… пройдём дальше…


II
Небесно-голубой.

Небо синее
А остальное в твоей жизни - перед тобой
Может, было бы умно
Обернуться на тебя в последний раз…

Die Aerzte “Himmelblau”


Саския не стала следовать за группой. Мероприятие получилось достаточно скучным, и вряд ли ей расскажут что-то новое, чего она ещё не знает. Невыразимо глупо, что она сюда пришла, но хотя бы бесплатно, как сотрудник рекламного агентства. Быть здесь лучше, чем сидеть в офисе и слушать человеческий гомон и шквал звонков. Картины не болтают и не надрываются, пока не возьмёшь и не ответишь. Но и у них есть свой язык. И шифр его одновременно достаточно сложен и достаточно прост. Поймёшь или нет – зависит от тебя.
Саския подошла вплотную к изображённому утёсу. Мрачное отчаяние. Стойкая непоколебимая ассоциация.
…Совсем как я…
Она старается не думать об оставленных в гардеробе вещах. Особенно об одной: пухлом жёлтом конверте с пачкой сухих официальных документов. Имя лечащего врача. Диагноз. Назначенная схема. Стоимость в цифрах. В двадцать восемь лет. Это слишком много для неё одной и её психики… И Кунц так и не ответил на её сообщение…
На стене ещё несколько работ, краткая информация, пара фотографий… Саския достала из сумочки свои очки и прочла мелкий убористый шрифт.
Ульманн Андре. Родился 2 февраля 1982 года в Санкт-Петербурге. Внук известной театральной актрисы Ольги Ряховской.
Ничего себе…
Список законченных учебных заведений и полученных наград.
Выставляется с 13 лет. Темы работ: пейзаж, «аллегория».
Фотография. Много сверкающего белого снега внизу и много безмятежного голубого неба сверху. Посередине – человек, закутанный в горнолыжный костюм. Лицо скрывают огромные светоотражающие очки. Левая рука в толстой перчатке держит сноуборд, а пальцы правой растопырены в знаке “Victory”.
Увлекается горнолыжным спортом.
Экстремал.
Всё. Больше ничего.
Негусто.
Саския перешла дальше. Почти всю поверхность занимает искрящаяся гладь воды, подёрнутая лёгкой рябью. На её фоне фигура человека кажется окружённой сиянием. Он стоит спиной к зрителю, немного откинув назад голову, остриженную наголо, и расправив руки, словно крылья. И снова не видно лица.
Так нечестно.
«Автопортрет» - гласит следующая надпись. Ну какой же это автопортрет? Но хотя бы чёткий профиль, а не лыжные очки в пол-лица и не затылок. Красный фон и на нём человек, расцвеченный всеми оттенками чёрного, белого и серого. Он откинул голову и с закрытыми глазами словно бы ощупывает невидимую стену.
Мрачное отчаяние.
Фрида Кало тоже говорила похожим странным языком, не напрямую… цветами… символами… О боли не всегда можно рассказать.
…Больно…
Веки дрогнули и открылись. Подбородок медленно опустился
Ох…
- Простите... Напугал?
Всё тот же странный незнакомец в сером мешковатом свитере, в зелёном, обнимающем шею шарфе, и со стоящими торчком чёрными волосами. Он снова незаметно подкрался сзади и тронул Саскию за локоть, от чего девушка вздрогнула.
Я тебя знаю.
- Не то, чтобы…
Саския попробовала перестать дрожать. Это было неожиданно.
Человек на портрете в той же позе, в какой ему и положено быть: голая, как коленка, голова откинута назад, глаза закрыты, ладони ощупывают невидимую стену… Должно быть, показалось. Денёк выдался чересчур нервный.
- Вы интересовались Андре… - тёплые карие глаза внимательно смотрят на неё.
- А вы…
Молодой человек опомнился и хлопнул себя по лбу.
- О…
Сильная обнажённая до локтя рука с раскрытой пятернёй протянулась к Саскии.
- Меня зовут Костя. Андре мой старший брат.
- Саския Хэртрампф.
Крепкое рукопожатие.
Необычный выговор.
Саския вспомнила краткую информацию на стенде. Их бабушка – Ольга Ряховская. Выходит, славянские корни?
- Почему вы так на меня смотрите?
- Вы слова как-то интересно выговариваете, - лицо Саскии слегка порозовело. – Простите…
- Ничего. Бабушка, мамина мама, была русская. А вы сами по имени не догадались?
- Я так и подумала.
- Так что это было? Праздное любопытство? Или…?
И вновь взгляд карих глаз подёрнулся льдом.
Да что с ним не так?
- Отвечу за вас: разумеется, праздное любопытство. Я более чем уверен.
Настроение Кости внезапно изменилось: он начал сердиться. Саския изумлённо посмотрела на него.
- Вы меня совсем не знаете. С чего такие выводы?
- По-вашему я ошибся?
- Несомненно.
- Так почему?
Вот пристал.
- Я могу не отвечать?
- Нет. Не можете.
Между бровями Кости пролегла складка.
- Почему? Ответьте.
- Его работы похожи на меня.
- Хмммм…
Костя задумался.
- Хотите познакомиться с автором того, что, как вы говорите, похоже на вас?
- Я…
- Пожалуйста, соглашайтесь, Саския. Это тут неподалёку и не займёт много времени. Вам многое станет понятно.


III

Зелёный.

Солнце ласкало зелень полей
В сердце долины, там, где бежал ручей,
Синее небо и стаи облаков,
Двое влюбленных и вечная любовь...
В этих полях мы бродили – ты и я.

The Brothers Four “Green Fields”


Пик…
Пик…
Пик…
Со свистом всасывается и выходит воздух.
Кап.
Прозрачная капля, заключённая в пластиковый цилиндр, оторвалась и плюхнулась вниз.
Кап.
Вслед за ней – другая.
Секунда, вторая и третья.
Пик…
Пик…
Четвёртая, пятая, шестая. Целая минута. Полторы. Вслед за этим – уже целые две.
Стены палаты интенсивной терапии стерильно-белые.
Выдох.
Тонко жужжит под потолком лампа дневного освещения.
Вдох.
Во все стороны тянутся вены проводов, соединяя неподвижно лежащего человека с аппаратами, искусственно поддерживающими подобие жизнедеятельности.
Мистическим изумрудным светом горят многочисленные индикаторы. В ближайшем мониторе в левом верхнем углу Саския увидела крошечное сердечко – импровизированное сердце Андре.
Пик.
Сердечко мигнуло. По монитору прошла рябь тонкой зубчатой линии.
Пик.
Сердечко снова мигнуло – и опять линия.
Цифра 70 сменилось на 72.
Пульс и давление в норме.
Кислородная маска скрывает большую часть его лица – Саскии достаются только густые тёмные брови, сомкнутые веки с залёгшими вокруг них синеватыми тенями, и голый, как коленка, череп, на правой стороне которого протянулась косая багровая полоса шрама.
- Здравствуй…
Костя наклонился к лежащему человеку, притронувшись к безвольной руке, и что-то шепнул ему на ухо.
- Подойдите. Не бойтесь.
Саския шагнула к кровати. Рука, лежащая поверх простыни, похожа на замёрзшую птичью лапку. Костя отошёл, давая девушке место.
— Вот почему Амеркёр перестал работать. Как видите, слухи о болезни не так уж и далеки от истины.
- Он…
- Опухоль.
- Как это случилось?
- Вы видели фотографию на стенде?
- С доской для сноуборда?
- Да. Несколько лет назад, катаясь, он упал и сильно расшибся. Скрытая обширная гематома. Это не заметили сразу…
Вот так бывает. Случайность – и внутри тела возникает бомба замедленного действия. Когда и как сработает часовой механизм – лишь вопрос времени.
Саския всмотрелась в профиль.
Выдох.
Вдох.
Опустился и вновь поднялся резиновый гофрированный поршень, дозирующий поступление кислорода в лёгкие.
Царап.
Царап.
Её брови сдвинулись, образовав тонкую ниточку морщинки.
Шшших… Шшших…
Человек вернул на место сползшие на кончик носа очки и подправил рисунок ластиком.
Царап… царап…
Это лицо…
Царап…
Где я могла его видеть?
Стук.
Карандаш выскользнул и покатился по полу прямо к её ногам.
Что за странное чувство дежавю? Где же это было?
Выдох.
Вдох.
Поднялся и опустился резиновый цилиндр и мигнуло крошечное сердечко в левом верхнем углу экрана, выпустив тонкую, как волосок, зубчатую линию.
Саския взяла бесчувственную руку в свою. Вопреки ожиданиям, она не холодная, как лёд, а тёплая, живая. Какая кожа… как шёлк.
Дёрг.
Саския с изумлением посмотрела на Костю.
Дёрг.
Пальцы ответили на её прикосновение, слегка сжав её руку.
Костя покачал головой.
- Нет. Андре находится в коме уже шесть месяцев. Это бессознательная деятельность, поскольку все функции мозга необратимо нарушены. По крайней мере так сказал врач.
Пик…
Пик…
Пик…
Шшшшш…
Выдох.
Вдох.
Бессознательная деятельность. Необратимые изменения.


IV

Чёрно-белый.

Я оказался в черно-белом мире,
И я не знал, что делать.
Я немного расстроился
И я думал, что смогу увидеть это насквозь

Пение (кто-о-о-ох), кто виноват?
Пение, (кто-о-о-ох), как тебя зовут?

Я оборачиваюсь, у меня ничего нет
Но шансов было мало и ещё меньше.
Время было напряженным, и я должен был решить:
Это я или это ты?

SLADE “Black and White World”


- Ваш кофе, Костя.
- Спасибо.
Костя встал и медленно прошёлся по комнате.
- Не умею сидеть, - пояснил он. - So, I'm sailing, I'm sailin' on… I'm moving, I'm moving on… Sail on sail on sail on sail on. Всегда в движении.
Шарик ртути.
Он подошёл к письменному столу. На стене справа от окна висела большая чёрно-белая фотография в деревянной рамке.
- Вы танцуете?
- Уже нет. У меня была травма…несколько травм. Пришлось прекратить.
- Не расскажете?
А что, собственно, рассказывать? Такое случается. Даже самый отлаженный механизм может дать сбой. Неловкое движение, хотя ты репетировал сотни тысяч раз. Хруст. Ты видишь, как твоя нога странно вывернута в другую сторону. Ты ещё не осознаёшь, что именно с этого момента начинается твой личный круг Ада. Хирург, седовласый рослый мужчина в очках без оправы, худощавый и молчаливый, с длинными холодными пальцами. Гипс. Лекарства. Слёзы. Боль. И приговор в двадцать два года. Вы не сможете больше танцевать. Никогда. И хромота сохранится на всю жизнь.
Костя помолчал.
- Вы очень похожи на моего брата. Гнётесь, но не ломаетесь.
- Давно он…такой?
- Опухоль обнаружили три года назад.
Стало быть, две тысячи тринадцатый год. Последняя запись в социальных сетях датировалась маем. А потом Андре Ульманн, Амеркёр, как он сам себя называл, просто исчез, растворился где-то в необъятном мире. Как он жил все эти три года…да и жил ли?
Андре.
Перед глазами Саскии снова возникла больничная палата, аппарат искусственного дыхания, трубки и провода, вгрызающиеся в неподвижное тело.
- Почему вы решили выставить эти работы именно сейчас?
— Это сложно объяснить, дорогая Саския. Вряд ли вы поймёте…
- Но всё же?
- Лучше я вам покажу. Вы непротив немного прогуляться?


V
Жёлтый.

Лишь для тебя
Сиянье звёзды льют.
И твой светлее путь.
И цвет у звёзд - жёлтый.

И написал
Я песню для тебя
И всех твоих забот.
Её назвал - "Жёлтый".

Дождался я свой шанс,

О, был он всё же дан,
И стало всё жёлтым...

Твоей
Был нежен кожи шёлк,
Я вдруг сокровище нашёл.
Ты знай, я так тебя люблю,
Я так тебя люблю.

Coldplay "Yellow"

Дом оказался старым, начала прошлого века, а внутри – вполне современная игрушечка. Чтобы попасть в нужную квартиру, пришлось карабкаться по довольно крутой винтовой лестнице.
- Высоко ваш брат забрался, - заметила Саския.
-Неплохая такая разминка, согласитесь, - отозвался Костя и добавил:
- Андре, когда не рисовал и не ездил по всяким выставкам, лекциям и официальным приёмам, тоже не сидел без дела. Он любил активный отдых, бег по утрам, велосипед, роликовые коньки – летом, зимой – горные лыжи. Даже прыгал с парашютом. Мог вообще взять и уехать, куда глаза глядят. Иногда получалось забавно. Так и говорил: ничего не могу с собой поделать, хочу движения. Или: вдохновение, Костя… и оно ждать не будет.
В конце лестницы их встретила тяжёлая чёрная дверь с причудливым почтовым ящиком, металлической табличкой с именем и белой пуговкой звонка.
- Проходите.
Дверь с лязгом закрылась, отрезая от внешнего мира.
Квартира была не очень большой, но выглядела просторной из-за обилия солнечного света, деревянной обшивки стен и пола, а также почти полного отсутствия мебели. Большую часть правой стены прихожей занимал вделанный в неё аквариум, подсвеченный голубыми и зелёными лампами. Пузырьки воздуха размеренно поднимались, путаясь в водорослях и роскошных шлейфах плавников обитателей. Как чьё-то дыхание. Слева на крючках – тяжёлая куртка цвета хаки и внушительных размеров рюкзак. На полу – кроссовки, несколько пар, видимо, на все случаи жизни, и одни «мартинсы». Прямо напротив входа - огромное окно, открывающее вид на небо и крыши Майнца. Никаких штор.
- Здесь мой брат работал, - пояснил Костя. - По большей части он рисовал, сидя на подоконнике или прямо на полу. Чеширского Кота, вот кого он мне напоминал.
Тёплая грустная улыбка.
- Да вы сейчас сами всё увидите.
Фотографии. Много. Большие и маленькие. Профессиональные портретные и любительские. Они занимали всю стену справа от входа. Везде – Андре, ещё здоровый и полный огня. Иногда мелькало лицо Кости и ещё какие-то люди. Видимо, родственники и друзья.
- Я профессиональный фотограф, - пояснил Костя. – Почти все снимки сделаны мной.
- Андре любил фотографироваться?
- Скорее был непротив участвовать в моих экспериментах. Именно благодаря брату я «набил руку» и стал тем, кто я есть, в двадцать пять лет.
- А ему сколько?
- Он на девять лет старше. Довольно ощутимый разрыв.
Андре.
Андре, которого объектив Кости застал врасплох лежащим на полу на животе с неизменным скетчбуком (выражение лица удивлённое и слегка недовольное).
Интроверт.
Андре на каком-то официальном мероприятии, облачённый в элегантный чёрный костюм. Утончённость. Изысканность. Благородство.
Андре с собакой, бультерьером.
- У нас ещё есть собака, - объяснил Костя, - по кличке Вэкерль (Булка). Она просто обожает брата, а меня, своего хозяина, ни во что не ставит. Вот вам и собачья преданность.
Магнетизм. Внутренний огонь.
Сам Костя и Андре, протягивающие друг другу вилку с подцепленным на неё куском бельгийской вафли. Брудершафт.
Чувство юмора.
Андре.
Андре.
Андре.
Карие глаза, которые смотрят с фотографий прямо в душу. Теперь они под сомкнутыми веками. Навсегда.
- Можно?
- Вам, Саския, можно всё.
- ???
- Не обращайте на меня внимания. Ну а теперь мой черёд угостить вас кофе.
- Вы здесь живёте? – удивилась Саския.
- Здесь никто не живёт. Я прихожу почти каждый день, покормить рыбок и навести порядок. Или присылаю кого-нибудь, если занят… Да, тут есть кофе и миндальное печенье. Андре обожал и то, и другое, - пауза. - Дом всегда должен быть готов к возвращению хозяина. Хотя умом я понимаю, что этого не произойдёт. Никогда.
Лицо Кости омрачилось.
- Ну так что скажете? – Костя так же внезапно перестал думать о своём и поднял глаза на девушку.
Андре сам себя называл Амеркёр, «горькое сердце». А Костя – ну сущий ветер, захочу – подую, захочу – встану в позу мёртвого штиля. Насколько же они были разными или похожими?
- Я только сделаю пару звонков и сварю нам такой кофе, какой вы, дорогая Саския, никогда в жизни не пили. Ну и закончу свой рассказ. Собственно, осталось поведать немногое. Андре, кстати, не признавал кофеварки и, упаси Боже, растворимую химию. Только турка, ну или хорошая кофейня, если он куда-то выезжал.
Саския призналась, что никогда не пробовала кофе, сделанный в турке.
- Ну вот видите. Андре был тот ещё гурман и эстет. У вас никогда не возникло бы вопроса, что ему подарить. Только мешочек хорошего зернового кофе. «Ты сам создаёшь чёрное наслаждение у себя в чашке. И это классно», - так он говорил.
- Ваш брат сам этому научился?
- В Алжире, кажется, у местных.
- Он и туда забирался?
- Проще перечислить, где Андре не был. Пальцев на обеих руках всё равно будет больше. Тибет, греческие острова, Египет, североафриканское побережье. Он живо всем этим интересовался.
- Но не Европа?
- Неизведанное всегда привлекательнее, - Костя помолчал. – Это как яблоко на самой высокой ветке. Ну и что, что снизу плодов навалом, самое недоступное – вкуснее.


VI
Красный.

Красный, как любовь, красный, как рубин,
Я теряю самообладание, меня тянет к тебе.
Красный, как любовь, красный, как рубин,
Я теряю самообладание, ведь я так возбужден.

Eisbrecher "Rot Wie Die Liebe"

Узкая деревянная лестница вела на второй этаж. Там помещалось маленькое окно, обрамлённое красными шторами, широкая двуспальная кровать, покрытая клетчатым пледом и светлого дерева комод. Обстановку дополняли плетёный коврик и пуф, небрежно брошенный между перилами и спальным местом – в тон пледу и шторам соответственно. Платяного шкафа не было, но справа в стене имелась дверь, видимо, как раз чулан, приспособленный под хранение гардероба. Хозяин отсутствует очень давно, но и здесь ощущаются стойкие ароматы миндаля, кофе и сигарет. Разгадка первого, впрочем, нашлась. На подоконнике – специальная лампа, вскрытая упаковка с благовониями и коробок спичек. Возле кровати – портсигар с пепельницей и огромные студийные «уши».
Саския села на кровать и погладила синие и красные клетки пледа. Запах хозяина стал ощутимее. Парфюм. Свежий. Прохладный. Ненавязчивый. Запоминающийся.
Что-то лежит на полу. Скетчбук, пара простых карандашей и нож для затачивания. Саския подняла этюдник, развернула и тут же изумлённо уронила обратно.
Когда Андре нарисовал это?
Это несомненно она сама. Это её свитер с кошками и её причёска. Первый она и сейчас носит, а волосы с тех пор стали короче. Это её глаза, излучающие внутреннюю гармонию, и её лоб без горькой складки между бровями, которую она наблюдает каждый день в зеркале уже почти три года. Это было до того, как она узнала о червоточине в собственном организме, до того, как ей поставили диагноз.
Рука взлетела ко рту. Эти глаза… Она их где-то видела. Она и Андре уже встречались. Но когда и где?
Тебе принести что-нибудь? Может, кофе?
Воды, пожалуйста.
Будь тут.
Ты прикалываешься или как? Куда это я от тебя денусь?
Человек в инвалидной коляске остался один.
Царап. Царап. Царап.
Человек в чёрной толстовке с натянутым на лицо капюшоном усердно орудует карандашом, время от времени водворяя на место сползающие на нос очки или подправляя рисунок ластиком.
Царап. Царап. Царап.
И вдруг карандаш выскользнул у него из руки и покатился по полу, прямо к ногам Саскии.
Чёрт.
Вам помочь?
Саския наклонилась.
Держите вашего беглеца.
Человек поднял на неё глаза. Такие же, как на фото, и совсем другие, потухшие, неподвижные, полные боли. Не глаза – две чёрные дыры, попав в которые, свет уже не вырвется обратно.
Что вы сказали?
Человек снял очки, достал влажные салфетки и протёр лицо.
Ваш карандаш.
Спасибо…простите…я неважно себя чувствую…Где мой брат?
Человек стал озираться по сторонам. Чьи-то руки шлёпнулись ему на плечи.
Ты идиот?
А ты ещё об этом не в курсе?
Уйдём…я хочу домой…здесь дышать невозможно…
Человек стянул свой капюшон, открыв остриженную наголо голову, и ослабил тесёмки на вороте.
Домой так домой… Девушка, вы не посторонитесь? Да, спасибо.
Костя. Только немного моложе, ещё без лёгкой щетины на лице и с небрежно взбитыми довольно длинными волосами.
Костя развернул коляску и покатил её к выходу, наклонился, о чём-то спросил своего спутника. Человек оглянулся, посмотрел на Саскию, и, усмехнувшись, что-то ответил.
Андре.
Так это был ты.
Когда же это было? Кажется, начало сентября. Очередная ссора с Кунцем.
Как ты не можешь понять! Это моя работа, а Вебер – мой коллега!
Что-то этот коллега сильно часто возле тебя крутится! Не держи меня за идиота!
Кунц со своими вечными выяснениями отношений на повышенных тонах. Болезнь.
Господи, как же я от всего этого устала.
Синие и красные клетки пледа. Пушистый ворс обволакивает, заключая в свои коварные объятия, настойчиво, как опытный соблазнитель.
Как же хочется лечь, закрыть глаза и спать…спать…спать…
А что тебе мешает?
Действительно – что?
Запах духов Андре, пропитавший простыни. Он как мягкий наркоз вкрадчиво проникает в лёгкие, усыпляя бдительность.
Выдох.
Вдох.
Расслабься, дорогая.
В большом незанавешенном окне громоздятся крыши, какие-то вытяжки, телевизионные антенны. Его сердце громко бьётся возле плеча Саскии.
Я нашёл тебя.
Кожа – горячий шёлк. Запах парфюма заполонил всё вокруг и почти оглушает. Тяжело дышать. Каждое движение лёгких даётся с нечеловеческим трудом.
Я задыхаюсь.
Его глаза. Они совсем близко. Два чёрных зеркала, в которых отражается ночь и её собственное лицо, раздвоенное и карикатурно уменьшенное. В этих глазах тоска…и голод. Тронь – сожжёт дотла.
Голод, находящий утоление где-то на дне её души.
Больно.
Ревнивые объятия пледа смыкаются ещё туже. Пальцы Андре углубляются в её волосы, мягко трогая затылок. Тяжёлый узел, разматываясь, устремляется к плечам.
Лорелей.
Пахнущее кофе дыхание на короткое мгновение касается её лица. А затем он отстраняется. Блестящие голодные глаза с расширившимися зрачками на секунду закрываются и снова открываются.
У меня никогда не было таких поцелуев.
Какой плед. Какое обнажённое мужское тело, теряющееся в мягких складках.
Андре перед ней такой же, как тогда, в сентябрьский день, заточённый в своё инвалидное кресло. Тот же взгляд, полный боли.
Ты нужна мне.


VII
Фиолетовый.

Утренний свет пробивается сквозь прикрытые красные шторы. Саския зашевелилась и попыталась приподняться и сесть. Что-то мешает. Клетчатый плед, пахнущий духами Андре. Высвободиться и сесть ей удаётся не сразу. В голове…нет, не боль… непонятная тяжесть.
Приснится же такое.
Шаги. Кто-то поднимается по лестнице. Костя, в расстёгнутой у горла рубашке, в очках в тяжёлой роговой оправе, с двумя дымящимися кружками.
- Проснулись?
- Я что, проспала всю ночь?
Улыбка.
- Ну и на здоровье. Я не стал вас будить. Просто накрыл пледом. Будете кофе?
- Я вас так стеснила…
Костя мотнул головой. Так всхрапывает рассерженный верблюд.
- Не думайте об этом. Это удовольствие, уверяю… Кофе попьём здесь или внизу?
- Здесь, если можно.
Лампа всё ещё дымилась, распространяя тонкий запах миндаля. Наверное, её зажёг Костя. Кому же ещё.
Саския отхлебнула ореховую жидкость.
- Ммм…потрясающе…
- Я же вам говорил. Ну я так, дилетант по сравнению с Андре.
Саския внимательно посмотрела на Костю.
- Что он вам тогда сказал?
- Когда?
- На той выставке. Года три назад.
- Так вы вспомнили?
Человек в инвалидной коляске. И глаза, полные тоски.
Такое вряд ли забудешь. А она забыла. Мелкие суетные дела заслонили собой обзор.
- Когда увидела рисунок. У меня было смутное ощущение, что я вас уже где-то видела, мельком. Но я никак не могла вспомнить – где.
- Почему бы мне и не рассказать. Андре хотел, чтобы вы когда-нибудь узнали.
- Так что он сказал?
- «Костя, мне кажется, я влюбился. Стоя одной ногой в могиле. Смешно, правда?»
- Он…
- Да.
Костя посмотрел на девушку.
- Но…
- Режиссёру-Жизни бывает достаточно краткого мгновения. Вспомните фильм «Ванильное Небо».
Костя помолчал.
- Если он и протянул столько времени, то только благодаря этому странному чувству к вам. Я убрал отсюда почти всё. Но видели бы вы, сколько в этих рисунках вас… Он постоянно рисовал… до самого конца… «Я не хочу стать овощем, Костя…Я так боюсь проснуться однажды – и ничего не увидеть, ничего не почувствовать». И однажды это случилось. Пальцы не смогли взять карандаш. Я никогда не забуду его глаза в тот момент, Саския… Мне показалось, что я увидел, как рушится какая-то монументальная громада, вроде Тадж Махала. Или ядерный взрыв… Конец был ужасен.
Что-то мокрое на лице. Слёзы. Её собственные.
- Жизнь так жестока… Почему – он?
- Логику высших сил, Бога если хотите, иногда довольно сложно понять. Наверное, так было нужно.
Кому, спрашивается, нужно?
Лорелей.
Так больно.
Мрачное пламя в двух тёмных зеркалах, в которых отражается ночное небо, крыши, она сама. Пахнущее кофе дыхание.
Лорелей.
У меня никогда не было таких поцелуев.
- Лорелей, - сказала девушка. – Это моё прозвище. Но меня так много лет никто не называл.
- Наверное, Андре почувствовал это в вас. Потому что…
Костя наклонился, поднял с коврика забытый скетчбук, полистал, а затем повернул его к Саскии. Не набросок с натуры, а полноценный замысел. Девушка. Лицо вполоборота. Длинные струящиеся локоны. На губах блуждающая улыбка, в полуприкрытых глазах – крошечные бесенята. О чём она думает?
О чём-то своём.
О чём думала я в тот момент? Кажется, я достала из сумочки зеркальце и гребешок и поправила волосы.
Андре. Мне показалось, он даже не обратил на меня никакого внимания. А он наблюдал и наносил на бумагу свои таинственные линии.
Дата внизу. Десятое сентября. Именно в тот день.
О чём же я думала?
Не помню…

*************************************************

VIII

Сиреневый.

Сиреневое вино сладкое и пьянящее, как моя любовь.
Сиреневое вино, я такой же шаткий, как моя любовь.
Послушай... Я не могу понять,
Не она ли это идёт ко мне?

Jeff Buckley “Lilac Wine”


Невероятный фокус мозга перенёс Саскию на утопающий в золоте осени бульвар. Накрапывает дождь, поэтому людей почти не видно – все попрятались в тепло квартир и офисов.
Каменные плитки потемнели. В лужах отражается серое небо и почти прозрачные перевёрнутые деревья.
Шурх.
Взъерошенные нахохлившиеся голуби нехотя уступают ей дорогу.
Шурх.
И летят они низко, почти касаясь земли, так же лениво.
- Ой…
Она вздрогнула, когда чьи-то руки в вязаных перчатках обхватили её за плечи.
- Ты где пропадаешь? Я давно тебя жду, - сказал тёплый бархатный голос, и пахнущее кофе дыхание коснулось её щеки.
Саскию, как в танце, мягко развернули к себе.
- Привет, бродяжка.
Карие глаза лучатся весельем.
Андре сделал движение головой, освобождая лицо от мягких складок шарфа, в который закутался по самые уши.
- Иди сюда, ma belle…- обволакивает голос. - Я скучал… Почему ты так редко заходишь?
Чувственные губы коснулись её руки, а потом щеки, возле самого уха, задержавшись на ней чуть дольше. Он отстранился. Тёмные зеркала глаз посмотрели с обидой.
- Много работы.
- Неубедительно.
- Но это правда!
Улыбка. Таинственная, как у Моны Лизы, слегка приподнимающая уголки рта.
- Ладно… не буду ругаться. Но штраф тебе всё рано придётся заплатить.
Какой ещё штраф?
Рука потянула её за собой.
- Пойдём скорее. Мы опаздываем.
- Куда? – удивилась Саския.
- Не задавай лишних вопросов. Увидишь!
Он передвигается короткими перебежками, и его дыхание совершенно не сбивается, чего не скажешь о ней, Саскии. Нужный дом – неподалёку, слева и через дорогу. На светофоре мигает зелёный. Вот-вот загорится жёлтый, а вслед за ним и красный.
- Побежали?
- Андре, подожди…
- Ни в коем случае!
«Стук...! Стук…! Стук…!» - тонко протестуют её каблучки.
«Стук… стук…!» - подначивают его тяжёлые походные ботинки.
Андре устремился к ближайшему подъезду. Скрипнула деревянная дверь с тяжёлой медной ручкой. Саския увидела просторный холл в бежево-ореховых тонах и широкую лестницу в его конце, изгибы которой потерялись где-то вверху.
- Притормози…
Саския схватилась за перила, отполированные до блеска бесчисленным количеством рук, - как за спасательный круг.
Ххххааааххх… хааааа… хааааа…
Андре поцокал языком и сказал по-русски:
- Мало кушаешь каши!
Ему легко говорить. Он спортсмен-экстремал, и эта пробежка для него – всего лишь лёгкая разминка.
Шлёп!
Он поймал её руку, и губы коснулись запястья.
- Ещё один штраф, ma belle!
Ах…
Его поцелуй долгий, жадный и отчаянный.
Ах…
Пахнущее кофе дыхание обожгло каждую клеточку, когда Андре раздвинул её губы своими и его язык сплёлся с её.
Ммммм…
Рука легла на затылок и потянула за заколку, скрепляющую тяжёлый узел волос.
- Ой…
Волосы, развиваясь, упали на плечи.
- Отдай!
- Тебе так лучше.
Заколка отправилась к нему во внутренний карман пальто.
- Твой штраф уплачен.
 Улыбка.
- Хочешь ещё?
Ах…
Поцелуй длится дольше, и он такой же голодный и отчаянный.
- Ma belle…
Ммммм…
Он отстранился. Его сердце громко бьётся под толстой тканью пальто. Язык выскочил и облизнул губы.
- Не сейчас… позже…
Губы коснулись её запястья.
- Сейчас нас ждут… Очень важный для меня человек…
- Брат?
Андре начал смеяться.
- Он и так постоянно крутится возле тебя! Я даже ревную! Нет, не брат. Пойдём скорее. У нас очень мало времени.
Лестница приводит их на последний восьмой этаж.
- Входи и чувствуй себя, как дома.
Саскию опять закружили, освобождая от пальто и шарфа. Рука поправила её волосы.
- Порядок. Идём.
Длинный узкий коридор заканчивается гостиной, залитой тёплым абрикосовым светом. Впрочем, дело не только в лампах. Разные оттенки золотого преобладают во всей обстановке. Саския увидела тяжелые оранжевые приспущенные портьеры, прикрывающие два больших окна, толстый восточный ковёр ручной работы, множество комнатных растений, большие старинные часы, задумчиво отмеряющие своим маятником ход времени, дорогие оклады православных икон и тёплое сияние стеклянной лампады. Справа примостился рояль, оскаливший в улыбке свой широкий чёрно-белый рот, а слева под иконами – низкий удобный диванчик со множеством подушек и кофейный столик с чайным прибором. Посреди этого плюшевого великолепия расположилась пожилая дама в длинной чёрной юбке и белой шёлковой блузке с рюшами. Её серебряные волосы заплетены в простую косу, а плечи обнимает большой клетчатый платок.
Цак.
Цак.
Цак.
Сияющие спицы так и танцуют, поддевая петли и пропуская через них серую шерстяную нить.
При их появлении женщина подняла голову и отвлеклась от своего занятия.
- Входи, ma belle… не бойся… Здравствуй, бабушка!
Значит, это Ольга Ряховская, театральная актриса, бабушка Андре и Кости.
Андре опустился на колени возле диванчика и, как кот, зажмурившись от удовольствия, потёрся щекой о выпустившие вязание руки.
- Здравствуй, Андрей, - ответила дама по-русски.
Пальцы легли на остриженный затылок и начали его гладить.
- Давно не заглядываешь… Совсем забыл…
- Прости, бабушка… неважно себя чувствовал…
- Как твоя голова?
Рука дамы коснулась его правого виска, того места, где у настоящего Андре багровая косая полоса шрама… но у этого – кожа белая и совершенно чистая.
- Очень болит… иногда…
Бабушка покачала головой.
- Ты пришёл очень кстати. Примерь-ка. Я почти закончила.
Андре несколько раз обернул шею шарфом.
«Звяк», - сказали спицы на недовязанном конце.
- Именно такой я и хотел, - Андре быстро поцеловал даму в щёку. – Merci, grand maman!
Внимание Ольги Ряховской, наконец, переключился на Саскию.
- Познакомишь, Андрей?
- Да, простите! Подойди, ma belle… Ольга Николаевна Ряховская, моя бабушка. Бабушка, это Саския, мой добрый ангел. Я люблю её…
Бабушка одобрительно кивнула.
- Прекрасное художественное полотно, Андрей.
Пальцы, унизанные дорогими старинными кольцами, мягко коснулись её щеки.
- Выпьете со мной чаю?
- Некогда, бабушка… прости…
- Ну… может, в другой раз…
Дёрг.
Внезапно картинка сна исказилась, как будто её скомкала невидимая рука, а потом снова захотела расправить.
Цак…
Цак…
Шшшшшш…
- Саския?
Карие глаза приняли обеспокоенное выражение.
Дёрг.
Изображение, как плёнка, зажёванная кинопроектором, съехало, открывая что-то совершенно другое: Андре в кислородной маске, подключённого к аппарату искусственного дыхания.
Дёрг.
- Ma belle…
Обеспокоенное лицо Андре и недоумевающая бабушка Ольга на своём плюшевом диванчике, уронившая на колени недовязанный шарф.
Дёрг.
Снова палата и тянущиеся во все стороны провода.
…Шшшшшш…
Со свистом всасывается и выходит воздух.
Дёрг.
- Не отключайся… только не сейчас…
Он уже не у дивана, а в двух шагах от неё.
Дёрг.
Веки человека, распростёртого на больничной кровати, дрогнули, лицо, наполовину скрытое маской, исказилось, словно от боли.
Голос Кости.
- … Нет, это бессознательная деятельность. Все функции мозга необратимо нарушены. По крайней мере так сказал врач…
Дёрг.
- Ma belle… так мало времени…
Карие глаза очень близко и полны тоски. Ладонь протянулась и коснулась её лица.
- До встречи… Обязательно возвращайся… Я буду ждать тебя…
- Саския?
Это не во сне. Чья-то рука прикасается к её лицу.
Мммммм…
- Что с вами?
Пик.
Пик.
Пик.
Взгляд пытается сфокусироваться хоть на чём-то. Лицо Кости в толстых роговых очках никак не желает перестать расплываться.
Морг.
Рука Саскии взлетела к глазам и устало их потёрла.
Пик.
Пик.
Пик.
Таинственно мигают мониторы, обеспечивающие подобие жизнедеятельности у неподвижно лежащего человека с косым багровым шрамом на правом виске.
Пик.
Пик.
Пик.
Со свистом всасывается и выходит воздух. На ближайшем к ней экране в левом верхнем углу крошечное сердечко – импровизированное сердце Андре - и цифры артериального давления и частоты мышечных сокращений.
120… 112… 104…
Пульс учащён.
Верхнее освещение выключено. Оставлена только жужжащая лампа над кроватью. День в прикрытом жалюзи окне почти погас, уже зажглись уличные фонари. Сколько же она здесь пробыла?
- Всё в порядке?
- А?
- Вы не отвечали на звонки, и я подумал, что вы можете быть здесь. Мы договаривались встретиться. Разве вы забыли?
- Эээээ… встретиться?
Забыла.
Пик.
Пик.
Пик.
Прозрачные капли раствора медленно падают, отмеряя секунды иллюзорной жизни. Одна. Две. Пять. Десять. Минута. Минута десять. С шумом всасывается и выходит кислород, искусственно нагнетаемый в лёгкие Андре.
…Ma belle…
Пальцы Андре до боли сжимают её руку.
…Ma belle… обязательно возвращайся…
Веки дрогнули, и пальцы разжались. Что-то осталось, там, у него в ладони. Ромбик заколки.
- Поедемте, Саския? Время для посещений закончилось…


Пурпурный.

Повсюду пурпурная дымка
Не знаю, я поднимаюсь или спускаюсь?
Я счастлив или в горе?
Как бы то ни было, та девчонка околдовала меня.

The Jimi Hendrix Experience “Purple Haze”


В наушниках прозвучали быстрые дребезжащие риффы вступления. У него странная музыка, странные видеоклипы и не менее странный имидж. Его зовут Брайан Молко, он родом с Британских островов, и это его детище живёт в мире музыки целую вечность, с 1994 года, насчитывая на сегодняшний день семь студийных альбомов.

Я был одинок в свободном падении,
Изо всех сил стараясь не позабыть,
Что же случилось с нами,
Что же случилось со мной,
Что же случилось, когда я допустил эту ошибку.
Я был сбит с толку тем, что было сильнее меня,
Забывая имена и лица
А прохожие смотрели на меня так,
Будто могли что-то изменить.
Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?
Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?

…Ma belle…
А?
Саския вытащила один наушник и завертела головой, прислушиваясь.
Нет. Ничего…
Мягко качает вагон городской электрички. Всего несколько не самых оптимистично настроенных пассажиров.

Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?
Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?

доносится из единственного оставшегося чёрного пластмассового кусочка. Снова лязгающие звуки проигрыша. Чем её так привлекает Плэсибо? Ничем. Просто иногда он в тему, например, сейчас.
Ожил мобильный. Сообщение от отца.
“Буду у тебя минут через сорок. Захватить что-нибудь по дороге?” – настучал ответ её указательный палец.
“Те чудные пончики, что ты привозила в прошлый раз.”
Снова ожил экран.
“И кофе, если нетрудно.”
“Договорились!”
Саския спрятала телефон.
- Майнц Норд, - объявил металлический голос. – Внимание, при выходе не забывайте свои вещи.
Значит, она проделала ровно треть пути. Сейчас они свернут на железнодорожный мост, переберутся на ту сторону, а там уже до станции Бибрих рукой подать. Правда ещё остаётся автобус или такси: её отец живёт немного в стороне.

Я был одинок, пытаясь вглядываться в запредельность,
Изо всех сил пытаясь не позабыть
Способность радоваться, способность веселиться…

Маленькие лапки ухватились за спинку кресла на три ряда впереди Саскии, и чьи-то пытливые глаза посмотрели на девушку. Саския помахала рукой. И тебе привет. Лицо тут же спряталось.

И наш единственный героический обет,
Как он был важен для нас,
Как он был важен для меня,
И его последствия…

Она неоднократно видела этот их клип. На этом моменте остриженный наголо герой Молко выпрыгнул из городского автобуса, а в следующем кадре он уже всматривался на себя в зеркало, где режиссёр показал расширяющиеся и сужающиеся омуты зрачков на изумрудно-зелёных глазах.

Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?
Детка, ты что, забыл принять свои таблетки?
…Ma belle…
Тёплый бархатный голос Андре, несомненно, раздался в самом наушнике.
…Открой глаза…
Андре?
Её веки тут же раскрылись.
Всё тот же бульвар, только теперь деревья ощутимо поредели.
…Ma belle… у нас мало времени…
Голос раздаётся где-то возле самого лица. Справа? Или слева?
Саския завертела головой.
Шурх!
Вспугнутые серые голуби взметнулись вверх. Ветви деревьев качнулись, и мелкие золотые сердечки листьев дождём, кружась, полетели на мокрые плитки. Нет только самого Андре. Вместо его рук холодный ветер забирается под воротник и в рукава пальто.
- Где ты?
… так мало времени…
Голос уже не у самого лица, а немного отдалился.
- Где?
Поток машин движется по своим делам. Мигнул и переключился сигнал светофора. От тротуара, вильнув широким лоснящимся кузовом, отъехал автобус. Единственный сошедший пассажир поправил на себе серый вязаный шарф и, медленно и широко шагая, направился вправо, вниз по бульвару. И это не какой-то незнакомый человек. Это его походка. Его профиль. И остриженный наголо затылок, в котором отражается тусклый свет осеннего дня – тоже его.
- Андре!
Дёрг.
Картинка исказилась, как будто чья-то невидимая рука нашла кончик одного тонкого пиксельного проводка и потянула за него.
Скрип…
Скрип…
Это крутятся несмазанные колёсики.
Человек в медицинской шапочке, маске и резиновом фартуке со стуком бросил свои инструменты в кювету.
Дёрг.
Плечи Андре приподнялись, и он обернулся.

*****************************************

Коричневый.

Счет два, счет три, а вокруг никого.
Он выполняет высокий флай.
На третьей базе он уже бежал "домой".
Этот красивый кареглазый мужчина
Решил ход игры. Это был красивый кареглазый мужчина.

Chuck Berry “Brown Eyed Handsome Man”


О, странник,
Мне было интересно…
Если твои карие глаза всё те же, могу я посмотреть?

А?
Подбородок Саскии вздёрнулся.
- Саския, что с вами?
Этот звук.

Той ночью, той ночью с этими руками, этими руками
Той ночью, той ночью, о, кольцо галеона,
С сердцем, диким сердцем, ты пел мне…

Медное пение фагота. Ритмичные сдвоенные удары в барабан, похожие на биение гигантского сердца. Тонкий серебристый смех бубна.
Эта мелодия.
 
О, странник,
Мне было интересно…

- Костя, остановите!
- Погодите…
Где это? Где-то совсем рядом.
- Сейчас же!
- Да нельзя тут парковаться, поймите! Подождите немного!
Машина ещё не успела толком остановиться, как Саския выскочила, забыв захлопнуть дверцу, и устремилась вперёд.
Музыка прекратилась так же внезапно.
Она замерла, прислушиваясь.
Где же? Справа? Слева? Откуда, чёрт побери?
Молчание длилось недолго. Вот опять, характерные звуки уличного оркестра. Первым вступил Бубен, отсчитав такт.
Звеньк-звеньк-звеньк-звеньк-звеньк-звеньк…звеньк!
А вслед за ним – сразу все вместе.

Ты будешь вспоминать меня, когда западный ветер
Будет носиться по ячменным полям…

Звуки музыки доносятся откуда-то слева. Это точно.
Поворот. Ещё поворот. Подстриженный кустарник и деревья внезапно расступились, открывая деревянный помост эстрады и мокрую от дождя танцплощадку.

Ты забудешь о солнце, с завистью смотрящем на нас с неба,
Когда мы будем гулять среди золотых полей…

При появлении Саскии оркестр тут же смолк. Люди расхаживают под деревянным навесом, о чём-то тихо переговариваясь.
Всё те же лица.
Светлоголовый крепыш-Барабан, сгибающийся под тяжестью инструмента, повисшего на коричневом кожаном ремне. Он отвернул пробку на пластиковой бутылке и сделал длинный глоток.
Меланхоличный Фагот в тёмных круглых очках и с длинными седыми волосами, заплетёнными в косу, чем-то напоминающий Жана Рено в роли киллера Леона.
Девушка с распущенными тёмными волосами, убранными под вязаную шапочку. Бубен. Бубен задала какой-то вопрос, на что Фагот вздёрнул подбородок и, скривив прячущийся среди густой седеющей бороды рот, отрицательно покачал головой.
Где же Скрипка? А вот и он. Очевидно, у молодого человека что-то случилось с инструментом: он в сторонке от других двигает руками, приблизив лицо почти что к самым струнам.
- Порядок! – Скрипка поднял вверх большой палец.
- Поехали.
- Звеньк… Звеньк… Звеньк… - начала Бубен.

Арестованный по обвинению в тунеядстве,
Он сидел на свидетельской скамье.
Жена судьи вызвала окружного прокурора
И сказала: «Освободите этого кареглазого мужчину.
Если не хотите лишиться работы, освободите этого кареглазого мужчину".

Голос Бубна молодой и задорный под стать её инструменту. Ну ещё бы. У неё точно нет никаких проблем.

Летя над пустыней "Трансмировыми авиалиниями",
Я увидел женщину, идущую по песку.
Она прошла 30 миль пешком до Бомбея,
Чтобы встретиться с красивым кареглазым мужчиной.
Целью ее путешествия был красивый кареглазый мужчина.

Играя, Фагот отклоняет назад корпус и скептически возводит полумесяцем левую бровь. Он самый старый и опытный. Скрипка явно наслаждается своим инструментом: его глаза закрыты, а уголки рта то и дело приподнимает умиротворённая улыбка. Барабану тяжелее всех. На новичка он не тянет, но чересчур сосредоточен. Бубен приплясывает на месте, и от её движений раздувается и опадает пышная тюлевая юбка.

Очень давно, 3000 лет тому назад,
А на самом деле, с самого основания мира,
Огромное количество хороших женщин лили слезы
По красивому кареглазому мужчине.
Много проблем было из-за красивого кареглазого мужчины.

Стук. Стук.
Его тяжёлые ботинки переступили по деревянному настилу, руки крутанули Саскию вокруг собственной оси и ревниво сомкнулись, прижав к груди.
- …Это тебе… - сказал тёплый бархатный голос, и его ладонь раскрылась.
Белый бутон весь в каплях влаги на очень короткой пряно пахнущей тугой ножке.
- Саския?
Потянуло дымком. Девушка повернула голову влево и увидела ярко-красный навес кафе, Если пойти прямо мимо этой палатки, то через пару минут она увидит тот самый бульвар.
- Саския, да что не так?
Девушка остановилась и обернулась.
- Мне снятся очень странные сны с тех пор, как я познакомилась с вами и увидела вашего брата.
- Что за сны?
- Мне снится ваш брат и разные места.
Она кивнула в сторону навеса.
- И это тоже. Андре здесь бывал?
- Да, он часто приходил сюда рисовать. Впрочем, если вам и снится это место, то в этом нет ничего странного. Скорее всего вы здесь бывали, просто не помните.
- Но мне снилась ещё и ваша бабушка!
- И?
Костю смутить невозможно.
- Откуда я могла узнать, как она выглядит?
- Видели мельком записи или фотографии.
Саския покачала головой.
- Не помню такого!
Костя само трезвомыслие. Он безжалостно отметает любую мистическую чепуху.
- То, что вы не помните, не означает, что этого не могло быть.
- А её дом? Тут, неподалёку. Она живёт в подъезде, ближайшем к пешеходному переходу, на восьмом этаже…
- Жила…
- Что?
- Ольга Николаевна уже десять лет, как умерла.
- Простите.
Костя пожал плечами.
- Но иконы…
- А что иконы?
- И ещё там были коврик и часы.
Костя отмёл и это.
- Знаете, Саския, я не верю в паранормальные явления. Объясню и это. Вы прочли на выставке аннотацию. Я вам сам сказал, что частично русский. Фотографию бабушки и её старой квартиры вы видели в какой-нибудь статье – Ольга Николаевна была публичным человеком и выдающейся актрисой, о ней до сих пор время от времени пишут. А вы всё-таки в рекламе. Через вас проходят тонны информации. Видите, как всё просто?
- Наверное, вы правы.
Костя посмотрел на часы.
- А кто сейчас живёт в квартире Ольги Николаевны?
- Наш двоюродный дедушка, Павел Николаевич Ряховский. В прошлом он был выдающимся художником. Андре пошёл именно по его стопам. Они вообще с ним очень похожи, - Костя тепло улыбнулся. – Бабушка Ольга за глаза звала их шайка.
Он сказал по-русски короткое слово.
- Простите?
- Шайка, - повторил Костя и переключился на немецкий. – Мелкая преступная банда.
Он снова улыбнулся и покачал головой.
- Я бы вам порассказал об их проделках… но сейчас мало времени, - он подумал. - Я собирался отвезти вас домой, а потом отправиться к Павлу Николаевичу. В последнее время он сильно сдал, поэтому не был на похоронах, хотя очень хотел. Мы собирались устроить что-то вроде поминок… А может… пойдёмте со мной?
- Что вы!
- Давайте, давайте! Дедушка почти никуда не выходит. Он будет рад познакомиться с вами.
- Он знает обо мне?
Костя кивнул.
- Да и очень вам благодарен, что вы были с Андре до конца.
Саския почти не удивилась, увидев знакомый дом и тяжёлую деревянную дверь с медной ручкой, просторный холл и широкую лестницу, теряющуюся где-то высоко над головой в полумраке.
- Справитесь?
- Вы издеваетесь?
Сверкнули крупные белые зубы.
- Пытаюсь разрядить обстановку.
…Ma belle…
Стук.
Стук.
Двумя пролётами выше мелькнули ноги, обутые в тяжёлые походные ботинки. Саския тряхнула головой, и ноги тут же исчезли.
Показалось.
- Порядок?
- Да.
Костя не стал звонить в дверь, а открыл её своим ключом.
- Входите, Саския. Чувствуйте себя, как дома.
Во сне коридор казался длиннее, и Саския тогда не заметила деталей: ковровое покрытие под шкуру барса, фонарь, свисающий с цепей при входе, медные крючки для одежды, урну с двумя зонтами, одну запертую дверь справа и ещё две слева. Но впереди, как ей и запомнилось, проход, прикрытый тяжёлыми портьерами. Ткань шевельнулась. Наверное, просто окно открыто.
Из глубины квартиры, откуда-то справа, по-видимому, из кухни, раздалось звяканье и тяжёлые шаркающие шаги.
- Дедушка Павел? – сказал по-русски Костя.
- Входи, я давно тебя жду.
- Не пугайся, я не один.
- Она здесь?
- Она здесь, - подтвердил Костя.
Они как-то особенно подчеркнули это «она».
Саския вздрогнула.
Андре...!
Свет от большого окна падает так, что скрадывает разницу в возрасте и отличия во внешности, вводя в заблуждение, играя со зрением злую шутку. Но вот человек сделал шаг им навстречу, и она увидела, что ошиблась. Но ведь это и не мог быть он? Девочка, чёго же ты ожидала? Андре похоронили каких-нибудь два или три часа назад, и ты под руку с Костей сама стояла над вырытой ямой и смотрела, как опускается тяжёлый полированный ящик. Ты сама бросила на крышку несколько мелких белых бутонов и вторую горсть земли - первая была Костина... Но сходство тем не менее поразительное. Тот же профиль, выдающий породу, когда Павел Ряховский поворачивает голову. Такая же лишённая волос голова. Густые брови, чувственный рот и карие глаза - все в точности, как у Андре, только состарено, и еще разве... что подбородок гладко выбрит да нет такого огня в глубине темных зеркал. Старый художник проявляет эмоции крайне неохотно и двигается с трудом, устало.
- Моя дорогая...
Сухие старческие губы коснулись руки Саскии.
- Здравствуй, Костя...
Мужчины крепко обнялись, звонко хлопнув друг друга по спине. Они очень друг друга любят - это несомненно.
- Как прошло?
- Грустно и трогательно.
Костя отлепился от своего деда и посмотрел на Саскию.
- Она очень мне помогла. И помогала все это время. Видел бы ты его лицо. Он отошел легко...
Старик снова поцеловал ее руку.
- Спасибо... за Андре...
На плите в небольшой кастрюле что-то забулькало. Саския почувствовала характерный запах алкоголя и варенья.
- Косточка, помоги мне.
- Это то, что я думаю?
- Именно.
Костя сунул обе руки в кухонные перчатки и убрал кастрюльку с огня.
- Куда столько? Этого хватит на роту солдат!
Ряховский пожал плечами.
- Это вышло случайно.
- Случайно, говоришь?
- Может, кто-нибудь уже в курсе про Андре и заглянет к нам.
- Интересно, кто?
Павел Николаевич пропустил эту шпильку, взял деревянную ложку и разлил по бокалам пряный напиток.
- Посидим в гостиной, - безапелляционно заявил он. - У меня уже всё готово. Только кое-что отнести. Поможете? Косточка, тебе тяжёлое, а девушке вот эту тарелку.
Саскии вручили небольшое блюдо со свернутыми румяными рулетиками.
- Что это? - шепнула Саския.
- Обычные блины. Вы никогда не были на русских похоронах?
- Нет.
- Ну так посмотрите. Поминать мы решили по-русски. Все по-простому и от души...
Комната почти что в точности как в ее сне. Слева большое окно с приспущенными гардинами - на широком подоконнике тесно от керамических горшков с растениями. Возле окна - незамеченная в видениях дверь. Должно быть, там спальня покойной Ольги Николаевны - вряд ли она спала на диване. Справа рассеялся внушительных размеров концертный рояль, но он не улыбается во весь свой чёрно-белый рот - крышка опущена. Еще правее - занавешенное зеркало.
- У нас принято завешивать все зеркала, когда кто-то умирает, - тихонько пояснил Костя на немой вопрос девушки.
Снаружи ясный день, и свет в комнате не горит, но вся она сверкает золотом - так много в ней икон в дорогих окладах.
И среди этого возвышенного великолепия, словно указывая некий путь - блуждающей ли душе Андре или ее собственной, пребывающей в смятении - горит маячок лампады...
Под иконами разместился знакомый низкий диванчик и его компаньон - кофейный столик с расставленными на нем нехитрыми закусками, стеклянным графином и стаканчиками. Ряховский снял пробку и налил водки в две крошечные стопки.
- За упокой души Андрея... выпьем... Вам, моя дорогая, вот это не предлагаю. Пригубите горячего вина? Чисто символически...
Глядя на стоявший в центре стола портрет с черной траурной ленточкой, Ряховский поднял стопку, а Костя последовал его примеру.
- Пусть земля тебе будет пухом, Андрей! - сказал он по-русски.
- Спи спокойно, - так же по-русски сказал Костя.
Мужчины залпом осушили свои стаканы и смачно занюхали кусочком черного хлеба. Лицо Ряховского раскраснелось, и на глазах выступили скупые мужские слезы.

******************************************

Во вторник в 10:25 утра в квартире раздался телефонный звонок. Господин средних лет с уже наметившимся брюшком и начавшими сидеть волосами отвлёкся от своего занятия. Он поглаживал книги, тетради, ручки и карандаши в банке из-под кофе, смешную керамическую сову в шляпе, с тростью и моноклем. Всё это было с любовью и аккуратностью разложено и расставлено на письменном столе и подоконнике. Монитор выключенного компьютера всё ещё облепляли разноцветные стикеры-напоминания. «16-го врач». «В четверг ланч с главным редактором». «19-го помочь отцу с ремонтом. Узнать насчёт паркета».Мелкие и крупные хлопоты, из которых строится повседневность. Для Саскии шестнадцатое уже не наступит. . И ланч тоже. И ремонт. Всё на своих местах – книги, блокнот, стикеры-напоминания, фотография, милые сердцу безделушки, даже любимая кружка для кофе. Нет только одного: самой хозяйки.
- Алло.
- Здравствуйте.
Голос на том конце провода молодой и задорный. Ещё бы. У собеседника явно нет никаких проблем.
- Могу я поговорить с госпожой Хэртрампф?
- Нет.
- Она куда-то вышла? Я мог бы перезвонить позже.
- Боюсь, это невозможно. Совершенно невозможно.
- Простите?
- Послушайте, юноша…
Голос господина задрожал.
- Пожалуйста, не вешайте трубку…господин…господин…
- Хэртрампф. Хайнц Хэртрампф.
- Должно быть, вы отец Саскии…- голос зазвучал встревоженно. – Что случилось? Пожалуйста, расскажите мне.
Господин молчал.
- Господин Хэртрампф?
- Нет больше моей дочери, - наконец выдохнул Хэртрампф.
И зачем я ему сказал? Да он и не отстал бы.
- Нет больше, - повторил он устало. – Мы похоронили её вчера.
Молчание.
- Герр Хэртрампф, мы могли бы встретиться сейчас?
- Юноша…я…
- Пожалуйста.

Через пару минут после того, как Хэртрампф вышел из подъезда, к тротуару вильнула чёрная «шкода». Из неё вылез молодой человек в белой рубашке и тёмном строгом галстуке.
- Господин Хэртрампф?
Крепкое рукопожатие.
- Меня зовут Костя. Я немного знал вашу дочь.
«А я вот её совсем не знал, - подумал Хэртрампф. – Когда это они успели познакомиться?»
- Она мне не говорила о вас.
- Мы познакомились недавно. На выставке.
Хэртрампф сразу же перешёл к делу.
- Что вы хотели?
- Мы можем с вами немного прогуляться?
- Давайте уж… - махнул рукой Хэртрампф, - раз вытащили меня из дома.
- Запрыгивайте.
Карие глаза тепло улыбнулись.
- Это недалеко отсюда.
На пассажирском сиденье был небрежно брошен какой-то свёрток. Костя потянулся и переложил его назад.
- Я сначала вам кое-что покажу, а потом всё объясню. Это важно. Не забудьте пристегнуться.


****

- Господин Ульманн? Вам что-нибудь принести?
- Воды со льдом, пожалуйста.
Жарко. Сентябрь в этом году выдался по-летнему тёплым. Костя снял очки и протёр их.
На выставке ажиотаж. От желающих увидеть посмертное творение Андре нет отбоя. Это продолжается уже неделю, нет, десять дней, а поток всё не иссякает. Сам Костя, как брат покойного и его наследник, тоже в центре пристального внимания. Интервью газетчикам, бесконечные съёмки и фотосессии. Глаза уже устали от ярких вспышек, а мозг – от нескончаемых вопросов. А своими делами когда заниматься? Ему и так уже пришлось отказаться от двух или трёх крупных заказов. А он мог бы, между прочим, побывать там, где прежде не ступала его нога, например, в Венеции, он давно о ней мечтает.
Костя сделал пару шагов и остановился.
Тот самый автопортрет, выставленный двумя месяцами ранее. Виды знаменитого утёса и мягких изгибов Рейна. Графика и в цвете. Андре, взобравшийся на подножие статуи девы (на самом деле позировал Костя - Андре к тому времени уже не мог ходить). Костя вспомнил, каких трудов стоило выполнить это странное желание брата посетить Лорелей, как он с нанятыми среди местных двумя помощниками тащил на руках полупарализованное тело.
Я должен работать, пока мои руки ещё принадлежат мне.
В той последней вылазке Андре поработал много и плодотворно. Серия «Аллегории» рисовалась одновременно с «Лорелей». А вот, кстати, и они. Костя по очереди подошёл к каждой работе.
«Свет и Тень». Это Фриц и Ханно, те самые помощники, два дюжих и крепких парня. Брюнет и блондин.
«Молодой Рейн». Спящий младенец не то в какой-то полотняной люльке, не то в коконе.
«Феникс». Сам Андре, его обнажённый торс, вырывающийся из языков пламени или пут смирительной рубашки…не разберёшь, одно плавно перетекает в другое. Андре умел черпать вдохновение из всего, что ходит под солнцем. Как тогда. С Саскией.
Врач деловито снуёт возле запелёнутого тела. Его сейчас увезут и будут много часов терзать холодными блестящими инструментами. Костя взял безвольную руку и крепко сжал. Рука не отвечает. От Андре остались только полные тоски глаза и губы.
Держись. Всё будет хорошо!
Я не вернусь. Я это знаю. Ты это знаешь.
Не говори так.
Костя…
Лихорадочно блестящие глаза на секунду закрылись и снова открылись. Язык выскочил и облизал губы.
Когда всё закончится…Найди её.
Ты сам не понимаешь, о чём просишь. Ты её видел всего один раз. И то мельком.
Пожалуйста. Сделай это для меня. «Лорелей». Покажи его. Она поймёт, когда увидит.
С чего ты взял?
Я просто знаю.
Саския.
А вот и она.
Рейн. Вид, если смотреть с утёса. Гладь воды, подёрнутая лёгкой рябью.
Двое. Мужчина и девушка. По остриженной наголо макушке нетрудно узнать Андре, а девушка – это несомненно Саския. Длинные струящиеся волосы, светлый свитер и клетчатые брюки – всё как тогда, в первую встречу.
Они спиной к зрителю. Руки Саскии обнимают плечи Андре. Расслабленная поза.
Костя дёрнул головой. На секунду показалось…
Да нет, ерунда какая…
…что руки девушки переместились на голову мужчины, и она склонилась к невидимому лицу.
Картинки не могут шевелиться.
Ожил мобильный телефон.
- Ульманн. Да, готов. Когда?
Показалось. Нарисованные руки там, где и должны быть. Ульманн, тебе срочно нужно съездить в отпуск.
Костя спрятал телефон и посмотрел на часы. Через сорок минут встреча с Хэнни Краузе насчёт съёмок для рекламы.
Жизнь продолжалась.

КОНЕЦ.