Wine. Глава 22

я остаюсь до конца.

Боль существует. Страдают все. И те, у кого ничего нет, и те, у кого есть всё. А кто конкретно в эту минуту не страдает, уйдет в боль в следующую, как только изменится курс доллара, произойдет теракт, услышит в ответ, что его не любят, увидит грязный подъезд, не дождётся ответа на сообщение, не получит денег или по любому другому дуновению ветерка. Страдания существуют. И всегда без повода, если вспомнить финал любого человеческого существа.
— Я тут слышал, у твоего лица сегодня день рождения.
Из-за пазухи шатена в предрассветной мгле очерчивались острые краешки расфранчённой расписной бонбоньерки. Пальцы неловко сминали стебельки фиалок, обвязанных алой тесьмой. В маковке с амурчиком остывали пышные бриоши с кремом-брюле. Это было в новинку. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не дарил подарков. Считал это чем-то вроде глупой условности в обществе цивилизованных благ. Его подобный расклад не устраивал, подначивая в очередной раз пойти против системы. Даже в отношении таких шаблонных ритуалов как преподношение презента милому сердцу человеку.
В магазине Уилла довольно заметно коробило, потому что он совершенно не имел понятия, что можно подарить провалившейся в беспамятство Хэрриет. Все эти игры заново. Но дело было не столько в прошлом, сколько в настоящем. Туманное будущее парень даже не брал во внимание. Ей всё равно. Или же только ему так кажется? Бежать, буквально гнаться по пятам за канувшими в лету воспоминаниями выводило и изматывало всё больше, несоизмеримо чаще. Как так получилось, что Уилл потерял в один момент всё, получив взамен лишь пустой взгляд равнодушных глаз. Он старался запомнить каждую мелочь, делающую его счастливым. И именно эти воспоминания ломали, напоминая, что ничего подобного больше не повторится.
Ходьба туда-сюда вдоль прилавков переливчатой трелью играла на нервах продавщиц. Они старались быть улыбчивыми и услужливыми за деньги покупателя, но стояние по часу около каждой полки с разноцветными финтифлюшками вывела бы кого угодно из себя. Тогда же консультанты положили на кон все свои силы убеждения и воздействия на розовые очки простых смертных. У Уилла таких очков не было, поэтому он довольно скептически отнёсся к их безвозмездной помощи в выборе. Думал, что раскрутят на подороже. В итоге всем миром набрали всякой всячины, от конфет и цветов, заканчивая булками и коньяком. Тяжело вздохнув, парень слегка потеребил ношу, осознавая, что в этом месяце посидит на гречке. Так просто поддаться уговорам навязчивых бабёнок... Но всё ради неё.
Завидев в дверях палаты своего недавнего знакомого, Хэрриет встрепенулась, порываясь встать. Стрела в позвоночнике не позволила, и она безжизненно рухнула на подушку. Который день, который час... Бесконечная прострация, из которой не было сил выбраться. Может, ей поможет он?
— Я скучал.
Провалы глаз нещадно сверлили его, цепляясь как за последнюю соломинку. В них было столько потери и какой-то доселе незнакомой ему немой просьбы.
— Почему ты приходишь ко мне? — еле выдавила из себя девушка. Речь лениво взяла верх над пустопорожним мычанием.
— Мне не хватает твоей красоты, — вымученная улыбка Уилла. Снова это чувство боли. А она неотрывно наблюдала за ним. Его неуверенными движениями, неестественной мимикой и искусственными словами. Ей всё казалось таким зряшным, абсолютно не значимым. Ежемесячные ошибки как заведённые вторили сами себе. Будет ещё больней, но ты держись. Она выбрала одиночество.
— Это фальшивый мир. Я хочу выбраться из этого суррогата чувств. Я... — Хэрриет запнулась на полуслове, не зная, что сказать. Она находилась в каком-то вакууме, сквозь который истина виделась в иллюзорном свете больничных лампочек. Уилл мерной поступью подошёл к койке и сел на край. Что ему ответить на это? Чем помочь? Его даже не помнят, не видят в нём когда-то близкого друга, детскую влюблённость. Лишь пепел этих историй оседал на сердце, поглощённый пресловутым эхом прокуренных подъездов.
— Тебе не надо быть лучше, — положив холодную ладонь поверх её дрожащих пальцев, еле слышно произнёс он. — Просто... ты не можешь взглянуть на всё моими глазами. Плевать на мир, будь настоящей. Мои воспоминания связывают нас против чьей-либо воли. Даже нашей.
Какие умные разговоры он вёл, и какую глупую жизнь ведёт он. Мысли о смысле в середине грустных лет дикой птицей бились о золотые прутья клетки действительности. Уиллу резко стало страшно, так убийственно боязно, что аж кровь стыла в жилах. Надежда ещё теплилась на задворках, но в одну секунду и она покинула его. Свистящий шёпот в голове неустанно призывал. Действуй сейчас, иногда «потом» становится «никогда»!
— Идём со мной.
Крепкие объятия потянули её рахитичное тело на широкую грудь. Нос девушки уткнулся в жилистую шею, судорожно вдыхая чужой запах. Такое незнакомое и родное одновременно ощущение теплоты и тяги. Зависимости от человека. Но он был никем. Ещё одной декорацией её скудного на диалоги монохромного спектакля. Чего хотела она сама, чего хотел от неё этот парень, чего ждал? Вопросы без ответа как огонёк спичек потухали сами собой в полупустой голове. Лишённая воспоминаний черепная коробка старалась вобрать в себя как можно больше информации из внешнего мира. Её все покинули, самые близкие люди оказались эгоистами и манипуляторами. Да, они определённо существовали. Где-то. И покинули её легко задарма. Все, кроме него.
— Зачем? — усталый голос разорвал кольцо вокруг её плеч. Хэрриет высматривала в потерянных зенках простую истину без форм. То, что всё это время её не отпускало от него. Не заставляло расцепить его руки, оттолкнуть от себя и никогда больше не подпускать. Паранойя глубоко засела в подсознании мёртвого поколения.
— Пока ты убиваешь время здесь, время убивает тебя.
Чистейшей воды правда. Она иссыхала. Кожа, волосы, лицо... всё осунулось и на фоне больничной робы выглядело ещё более жалко. От неё прошлой не осталось ничего. Даже краска цвета вырви глаз смылась со временем в раковину вместе с полумягкими отношениями. Запах южных ветров танцевал грустный дэнс на столе с целофановым пакетом фруктов. Самым главным и нужным подарком, который Уилл мог сделать для Хэрриет, было восстановление стёртых в порошок проводков памяти. Или же эта идея фикс воплощалась лишь для удовлетворения собственного эго?
Происходящее выбивало из колеи словно алкоголь после спорта. Они бежали по залитому голубоватым светом неоновых ламп коридору. Пальцы схлестнулись в единой неразрывной субстанции. Удивлённые взгляды проносились разноцветными кружочками сквозь время и пространство. Выскальзывая тихим сапом из убитого тишиной и мелким копошением стационара, двое обменялись заговорщицкими улыбками. Надпочечники активно вырабатывали адреналин, выбрасывая его в кровь неустанно. Одышка, красные щёки, блестящие глаза. Они снова куда-то торопятся, боясь не поспеть за осыпающейся песком меж пальцев жизнью. Сколько им отмерено, сколько ещё осталось тянуть ненавистную лямку? Однако что-то удерживало, не позволяло отрезать пути самим. Точнее, кто-то. А времечко, а времечко не ждёт.
— Куда нам теперь?
— Не знаю, Хэрриет. Сам не знаю.
Ноги сами тащили в глубь старого города, где жизнь так рьяно преподавала ему уроки. Которые он успешно прогулял. Место было мрачным, ибо казённым, оттого-то душа и улетала в пятки, а зрячки юлили вдоль знакомых стен. Потухшие бесцветные голоса детей рвались наружу из железных решёток. Солнце обходило этот домик нелюбимых цветов жизни, боясь коснуться леденящего холодка одиночества. Эти люди, этот перенаселённый отпетыми душами анклав служил могилой для счастливого завтра ни в чём не повинных существ. Болото несправедливости затягивало, выцепляя наиболее ценные куски чьих-то судеб, алкаяя ещё и ещё. Уилл помнил каждый день, каждый прожитый час в проклятой тюрьме, что не выпускала до последнего. Его кости были пережёваны за ту чёртову дюжину лет, что провёл здесь. Поэтому задеть за живое, увы, было невозможно. Теперь невозможно.
— Что это за место? — вперилась взглядом в покосившуюсю от времени вывеску Хэрриет.
— Наше с тобой место, — мрачно усмехнулся Уилл. Он взял её за руку и повёл внутрь до боли знакомых закоулков тупикового лабиринта. Воспоминания нахлынули с новой силой, заставляя всплывать в памяти уже закопанные в самую глубину подсознания отрывки из прошлого. Фразы, движения, жесты; улыбки и слёзы. Это было кладбище разбитых надежд, поломанных судеб. Давно уже прекративший своё существование детдом был для него живее всех живых. Уилл слышал, так явственно ощущал присутствие не связанных друг с другом семейными узами взрослых и детей. Их голоса и тормошение, бесконечные трёпки вперемешку со звуками пощёчин. Рука машинально коснулась зардевшейся щеки, будто на яву почувствовав хлестанувший лицо удар. Здесь всегда били. С поводом и без. Катализатором могло стать всё, что угодно, начиная с паршивого настроения воспитательниц и заканчивая брошенным невпопад сиротой словом. Нервная усмешка не сползала с его губ. Его ненависть к этому миру началась именно отсюда, здесь зарыты её корни. Ни один бульдозер не возьмёт их, бо земля эта грешная в цемент давным-давно обратилась.
Уилл сидел на кортах подле виснувшей с крыши балки, чертя пальцами по песку только одному ему понятные символы. Хэрриет же, напротив, не находилась под влиянием острой ностальгии при виде сиротского приюта. Это печальное здание вызывало у неё только отторжение с примесью ужаса. Всем своим существом она противилась нахождению здесь. А вот её названный друг, казалось, застыл полусогнутой статуей на площадке у входа. Ветхая веранда с расползающимися по ней гроздьями дикого винограда напоминала комнату страха. Такую же жуткую, как и атмосфера этой трясины. Костлявые веточки янтарных ягод жадно впивались в гнилую древесину. Тень смерти следовала за ними по пятам. Равномерный холодный свет горящей в небосводе луны топил одинокий двор. Солнце покинуло это место предательски рано, заставляя ёжиться от повторяющегося без конца собачьего воя.
Тлеющий огонёк сигареты Уилла потух. Он бесшумно поднялся на ноги, стоя позади девушки и тяжело дыша. Ближе подойти не решался, но шелест тополей в лесной проталине вдохнул в него жизнь. Всё как-то враз сменило ритм, и всё, что мёрзло внутри, растаяло под тусклым сиянием спутника. Паучьи пальцы проворно обхватили тонкое запястье. Их шаги эхом раздались в заросшем паутиной коридоре. Приглушённые голоса и сиплый шёпот заполняли его. Но все вопли, всхлипы и смешки являлись лишь игрой больного воображения. В заплёванных стенах стихала давняя боль. Хэрриет вся сжалась под напором утаскивающей её в царство теней лапы. Это был такой обряд, некая инициация, посвящение, если можно так выразиться. Попытка заставить насильно вернуться из закромов памяти въевшиеся в плесень этих стен реминисценции.
Лабиринты коридоров постепенно сужались. Крохотные комнатки с обшарпанными обоями, железными койками да дырявыми матрасами с клопами. Всё как всегда. Даже во времена существования приюта это место не отличалось чистотой и опрятностью. Здесь была... тюрьма без решёток. Только вот против воли заключённые в эти казематы малютки не несли креста вины за это на своём горбу. Так сложилась их судьба. И это слово Уилл до сих пор не признавал.
Сердце болезненно сжалось при виде той самой кельи, в которой они с Хэрриет коротали бессонные ночи, вжавшись в угол кровати от холода в любое время года. Выцарапанные на стенах в порывах очередного лёгкого приступа одиночества и немножечко боли слова раскаляли некогда остывшую сталь. Мозоли на подушечках пальцев поглаживали чужие, мягкие и бархатистые. Прямо как тогда, в той параллельной реальности, где маленькая девочка зализывала гнойные душевные язвы друга пустыми утешениями. Но в ту пору этого было более чем достаточно. Уилл верил. Верил в собственное исцеление, искупление от дразнящего гоготанья детей. Он завидовал им, не любил их смех. И ныне урывками кусающие кожу сбивчивые щипки напоминали нежные поглаживания стигматов левиафаном. Растворился серый страх этого места. Не в его силах что-либо изменить. Не Уилл решал, какой ему выпадает жребий. Теперь уже поздно вопиять. Даже узнав виновника, выстрелив в его затылок, превратив мозги того в бордовую слизь, легче не стало.
— Я знаю, Уилл. Не плачь, не надо.
А от её прикосновений становилось не так тошно выносить земное заточение. Нет, чуда не произошло, она не вспомнила его реальность. Это что-то было на подсознательном уровне. Хэрриет просто знала, что нужно делать. Ей казалось, будто она всю жизнь только и делала, что держала его за руку, успокаивая. Некое светлое чувство теплилось за рёбрами, согревая внутри вместо печки. Они были всё ближе, и вместе они могли всё. Приходя в себя, страх отступал. Икона в углу не спасала, искусанный нательный крестик не прибавлял святого терпения. Шхиной во прахе он был для Творца своего. Хэрриет отступила всего на шаг, однако глубоко внутри всё закостенело и заболело. Рука крепче сжала руку, не давая в душе поселиться разлуке. Уилл всегда понимал, что поступает плохо, и всё же ничего поделать не мог. Желание было сильнее. Долгие годы накапливался как снежный ком когнитивный диссонанс, и только её рука не позволяла вышибить себе мозги. Он был больше не в силах это терпеть…
Невольно перед глазами двадцать пятым кадром мелькнули бутылки вдоль пола, залёгшие морщины во лбу, уродливые рубцы и шрамы на разных частях туловища. Всё записывалось на жёсткий диск головного мозга самопроизвольно. И эта опостылевшая улыбка, ощерившая гнилые зубы с парой вставных золотых. Уилл был не способен дать ему отпор. Каждую грязную ночь мальчик сидел в темноте, прислушиваясь к шагам за деревянной дверью. Скрипу трухлявого пола, хлопнувшей створки, трясущейся шконки... Страданием своим он упивался как мученик, но не наслаждался. Юность погребена в братской могиле жертв насилия над детьми. Ласкало душу только желание обрести покой — именно так щенок воспринимал смерть. Она по-своему несла свет в зародыш горизонта мира за стенами детдома. Правду знали лишь узоры шёлковых обоев в каморке сторожа да тронувшаяся умом похуже него самого девочка.
Кровоточило зерно алой зари, тяжкое ярмо сброшено, чтоб сызнова его потом поднять на закате. И теперь времени три часа ночи, светлело вдалеке. Полоска рассвета ползла по стене полчаса. Чуял нервами с детских лет, наконец, пробил этот час. Каждый день он ждал и чах. После было спать неохота, лезвие плыло по венам наперерез. Откачали. Танцующий крик мёртвых чаек тянул назад, а под кожей дельфинов стая. Грузное тело пьяного сторожа так и упало замертво на оцепеневшего мальчика. Месяцы издевательств сгинули в кошмарах, где же радость? Никак не наступала. Весь от её предчувствия дрожал. Правда, было уже похуй. Надоело бороться, а тут и педофил сам откинулся. Прямо на него. На панельку таких мальчиков сдавали. Ан нет, повезло ему. Усыновили. Возрадуйся, сын мой! Отец милосердный сжалился, больше тебя не будет дрючить ночами шизанутый ярыжник. Мальчик проклял бога, отвернувшегося от него. Увы, но подставить другую щёку Уилл был не в состоянии.
Каждую ночь после творилось одно и тоже. Он просто лежал в кровати, надеясь, что заснёт раньше, чем сойдёт с ума. Ему больше не хотелось спать.
— Я всегда буду рядом, Уилл, — улыбнулась Хэрриет. Внезапное озарение того, что кроме него у неё никого нет. — Тебе никогда не придётся звать меня.
В комнате стояла тишина. Стояли лязгающие кровати, деревянные стулья, гранёные стаканы на подоконнике. В этой чёртовой комнате стояло всё. А он падал.
— Я застрял здесь навсегда как огонёк церковной свечи в адском пламени.
Голубые глаза наполнились солёной водой, так яростно сдерживаемой за бетонными дамбами безразличия.
— Я не хочу потухать.