Колобок

Неужели один миг, когда тебя больше всего желают и вожделеют, не стоит того, чтобы прожить ради него свою жизнь и умереть в безумном порыве, похожем на тот экстаз, в котором сливаются жертва и палач? Конечно, стоит. Но не будем сегодня о палачах и жертвах. Давайте лучше я расскажу вам о жизни.

Моя жизнь была до отказа наполнена событиями, напичкана моментами славы и гордости. И что от неё осталось? Лишь вспышка - та самая, которая убивает и воскрешает. Момент истины, поглощающий бренную плоть, отменяющий законы Вселенной, поворачивающий вспять всю историю мироздания... и возносящий избранных на трон бессмертия.

Итак, господа, представьте себе грубо сколоченный деревенский амбар. Не самое подходящее место для появления на свет, согласитесь. Сквозь щели в крыше и стенах в помещение пробиваются хилые солнечные лучи. В углу с трудом угадываются очертания стола, на котором лежит молоток, несколько гвоздей и, кажется, рубанок. Но вот заскорузлые морщинистые руки отодвигают засаленную ветошь, закрывающую окно, и таким образом новый день окончательно вступает в свои права. А может быть, это всего лишь повторение старого дня, один в один?

В ленивом переругивании и мелких домашних делах проходит убогое утро, а там, глядишь, и солнце уж в зените. Солнцу не пожалуешься на своё убожество: ему тоже скучно освещать нашу унылую планетку. Остаётся только терпеть.

Мебель, деревянная посуда, жалкий чуланный хлам - всё это давно сгнило от времени, и никому нет до этого дела. А вот и я. Вернее, моя голова. Но большего мне и не понадобится, как покажет время. Я с интересом и нескрываемым лукавством осматриваю покосившиеся деревянные стены, покрытые плесенью, ещё не зная какая интересная судьба мне уготована.

Мои родители - уже немолодые и частенько живущие впроголодь деревенские ремесленники. Судя по всему, такая доля ждёт и меня. Что тут ещё добавить...

Но Земля круглая, как и моя голова. Одно её движение - и всё меняется. Кто сказал, что мир невозможно изменить? Что вам известно о моём круглом мире...

Сегодня обо мне знают даже дети, по крайней мере, в вашей заснеженной стране. Родись я в семье городских аристократов, к примеру, и всё могло бы быть по-другому. Но это всё слова, написанные кем-то в амбарной книге.

Да ну, что теперь говорить... Каждый живёт ту жизнь, которая ему дана.

Нельзя сказать, что я был желанным ребёнком в этой безнадёжной семье. Не то чтобы меня ненавидели, но относились ко мне, как к вещи, забавной, но не очень ценной. Мир зеленел передо мной во всей красе; он был таким, каким его часто хотят видеть взрослые, концентрируя свою пожухлую от ненависти и наркотиков мысль на воспоминаниях из счастливого детства. Я почему-то знал, что когда (или если) я вырасту большой, я буду смеяться над своим глупым детством. Да и, по правде сказать, расти большим не очень-то хотелось.

В нашем доме никогда не было патефона и пластинок, никто даже не знал, что это такое. Как в моей голове появилась музыка - теперь уже не так важно. Но я вдруг начал петь. И пел самозабвенно, придумывая на ходу и мелодию, и слова. На мой дар никто не обращал внимания, своих проблем хватало. И я уносился прочь, далеко-далеко от опостылевшего убогого быта. Мой голос нёс меня, и что-то вдалеке, казалось, отвечало ему.

Таким образом воображаемый мир в моём сознании побеждал настоящий. И поэтому неудивительно, что в какой-то момент я просто сбежал.

Я не знаю, что толкнуло меня на такой поступок, довольно смелый, согласитесь, если учесть, что до этого я не видел почти ничего кроме интерьера старого амбара. Впоследствии мои биографы будут утверждать, что я убежал, спасая свою жизнь. Ну что ж, может быть в момент побега мне тоже так казалось. Но обрёл ли я спасение или всего лишь отодвинул неизбежный конец? А может быть, никакого спасения и вовсе нет? Может быть, свобода существует только в отдельно взятой замкнутой системе, и дорога, какой бы бесконечной она ни казалась, всегда возвращает нас обратно в ту точку, с которой мы начинаем наше псевдо-путешествие? Может и так, однако, всегда хочется надеяться на лучшее.

И вот я начинаю свой путь.

Дорога... Вот она, передо мной. Я ещё подросток, почти ребёнок, как вы видите. Я не знаю, куда зовёт меня мой голос. Кстати, я даже не уверен, что он мой. Может быть, он принадлежит кому-то другому, а я лишь повторяю то, что слышу. Или скорее так: голос просто есть, как воздух, и каждый может им воспользоваться. Или не каждый?

Я перебиваюсь как могу, исполняя свои странные песни на улицах, иногда попрошайничаю. И вот первый поворот в моей судьбе. Незнакомый джентльмен в сером пальто, с лохматой шевелюрой и острым колючим взглядом маленьких глаз. Его, похоже заинтересовал мой голос. И вот уже в моей руке его визитка. Вольфганг Волкер, продюсер. Ах, круглое колесо фортуны. Как быстро оно катится!

Кто-то безуспешно добивается признания всю свою жизнь, вгрызаясь в горло, круша стены, истекая слизью. А я - посмотрите! - уже добился! И это только начало...

Нет, всё-таки жизнь - странная штука. Я - восходящая звезда, подумать только. Конечно, у многих мой голос поначалу вызывает недоумение, меня ведь никто не учил петь. Но что-то в нём затягивает, как манящее тепло свежевыпеченного деревенского хлеба. Тепло, которое я излучаю.

Друзья мои! Когда всходит круглое румяное солнце, задумываетесь ли вы о том, сколько в нём содержится тепла? И о том, что это тепло может когда-нибудь иссякнуть. А?

Я - источник тепла для тысяч и тысяч озябших. Кто-то сравнивает меня с египетским богом Ра. Но я против такой формулировки. Мне ближе древнегреческая мифология с её культом красоты и совершенства. Я знаю что такое совершенство. Совершенство - это я. Самая совершенная геометрическая фигура - круг. В нём нет углов. Я рад, что вырвался из своего четырёхугольного рабства. Вы можете называть меня Ра, если хотите, но вам уже не загнать меня в угол.

Слухи обо мне очень быстро распространяются по окрестностям. Уже нет такого уголка в стране, где бы не слышали о пухленьком юном создании со звонким, предельно откровенным голосом, лишённым показной наигранности и свободным от новомодных влияний. Этот голос с детской беспечностью и невозмутимостью может спеть о самом сокровенном. Свобода, радость, жажда жизни льются со сцены ровными лучами, сквозь которые едва заметно проглядывает что-то потустороннее, нечеловеческое - если вы знаете, что я имею в виду. Иногда это звучит, как издёвка, которую, впрочем, мне готовы простить.

Тем временем, вокруг моего работодателя сгущаются тучи - какие-то проблемы с налогами. Вроде бы обычное дело, но в ходе расследования попутно всплывают его связи с бандитскими группировками, с сетью нелегальных домов терпимости, а затем и куда более худшие дела. Ну вы понимаете.

Мне это совсем не нравится. Я не хочу иметь ничего общего с человеческими проблемами, я к ним не приучен, как многие. И вот, друзья мои, я снова в бегах. Ведь что бы ни происходило на нашей грешной Земле, она по-прежнему круглая. И я качусь по ней, как колесо фортуны.

Долго без работы я не сижу. Лакомый кусок перехватывает другая записывающая компания. Её менеджер - высокий, энергичный мужчина с длинными, выступающими вперёд передними зубами. Мне кажется, что он вот-вот перекусит меня, как морковку. Но он всего лишь даёт мне подписать контракт.

Его фирма - безусловно, лучшая, об этом твердят все. У меня подкашиваются ноги, когда я узнаю, кто кроме меня здесь записывается. Громкие имена ослепляют меня, как россыпь бриллиантов. Да, я теперь звезда, я равный среди великих. И я буквально чувствую, как вокруг меня простираются лучи моей славы!

Итак, я продолжаю петь. В моём репертуаре не появляется ничего радикально нового, но людям это и не нужно. Когда я выкатываюсь, как солнце, на сцену и открываю свой рот, людям уже всё равно, о чём я пою. Никто не слышит ни слов, ни музыки. Все смотрят на меня, пожирая меня жадными взглядами, от которых мне становится не по себе. И кто-то уже говорит мне, что это добром не кончится. Но я продолжаю катиться и раскачиваться, раскачиваться и катиться. А что такое рок-н-ролл по-вашему? Рок энд ролл: качаться и катиться, разве нет?

Зубастому амбициозному менеджеру этого мало. Я уже не раз и не два слышал от него, что для такой драгоценности, как я, нужна подходящая оправа. И вот однажды он нанимает целый симфонический оркестр, чтобы подыгрывать мне!

Симфонический оркестр! Чтобы подыгрывать мне! Он выжил из ума! Разве можно заключить солнце в оправу?

Какой, скажите мне, оркестр сможет озвучить историю моего чистого детства, вечного, как круглое солнце? Покажите мне те скрипки, которые смогут проскрипеть, как та дверь, которую я когда-то закрыл за собой. Где те трубы, которые выдуют музыку ветра, что гнал и продолжает гнать меня в дорогу? Какие цымбалы и литавры смогут изобразить раскаты грома, который салютовал в мою честь, когда я, румяный, радостный и освобождённый, летел вперёд сломя голову. Может быть, маэстро, вы попробуете озвучить хрустальный дождь, который поил меня чистой влагой, когда мои губы пересыхали от жара? Если такой оркестр и существует, то кто сможет им дирижировать? Разве что сам Господь Бог? Неужели вы не понимаете, что у меня больше ничего нет кроме моей свободы и моего совершенства? Понимаете? Ни-че-го!!! И в этой незатейливой песенке, которую я так звонко и бесхитростно напеваю - в ней всё!

У этой свободы есть и другая сторона, которая тоже незримо присутствует в моих песенках, вызывая у слушателей неизвестные чувства, порождая мысли о чём-то так никогда и не приобретённом, но уже навеки потерянном, и острую, колющую сердце, грусть о далёких, дивных и недоступных смертным мирах, где растут травы и бегают животные, которым нет названия, потому что там нет названия ничему. Там вообще нет слов - и потому нет ничего фальшивого, нет необходимости лгать, раскладывать всё по полочкам, классифицировать, анализировать. Есть только знание, что всё - вечно, всё будет хорошо, навсегда, навсегда! Это счастье - и одновременно печаль - от недоступности, от хрупкости и зыбкости, от гладкости и ломкости, от осознания собственного... несоответствия, потому что тот мир как-то связан с этим, и грубость этого мира разрушает тот нежный, прекрасный, вечный мир. И больше нет ничего, только то самое чувство, счастьепечаль, доведённое до предела, за которым уже страшно. Тонкий баланс между сладкой, двойственной зыбкостью счастьепечали и предчувствием страха - он-то и есть то самое, что колет сердце, инфернальный маятник, качающийся между морем света и тёмной ничтожной убогостью. Ведь мы могли бы, мы все могли бы!..

Но мы не можем и никогда уже не сможем. И кто виноват, как не мы сами? Структура Вселенной не запрещает нам быть выше, чем мы есть. Наш мир тоже достаточно гибок, ведь в нём нет ничего определённого, если верить Гейзенбергу. Но мы - герои-первопроходцы, бой-скауты и властелины колец, мы всё поняли и всё определили, открыли всё новое и закрыли старое, погубили всё высокое, что было в нас, построили уродливые стереотипы, сковали себя бессмысленными стандартами... и теперь поздно, теперь уже слишком поздно искать дорогу назад или вперёд. Да и вообще, поздно что-то искать. И никто ничего не ищет. Мы плаваем в океане слёз, считаем войну нормой жизни, свобода для нас - всего лишь осознанная необходимость, и мы уже утонули, мы все давно умерли, и всё, и всё, и всё...

И всё же иногда мы слышим отзвуки и видим отблески того, что было когда-то в нас и есть теперь, но уже не в нас. Ведь Тот, кто нас видит и знает о нас всё, наверняка любит нас, убогих. Как же иначе? Послушайте, Он посылает нам сигналы, дарит нам то, что может или когда-то могло нас спасти, и, наверное, знает, что это бесполезно, но продолжает протягивать нам соломинку. А мы лишь беззубо скалимся друг на друга и смешно дерёмся, чтобы на мгновение испытать злорадство и снова уйти в вялое, безразличное био-тесто. Мы можем лишь надеяться на то, что если есть ночь, должно быть и утро, и если вдруг когда-нибудь ночь кончится, то обязательно наступит утро, и если оно наступит, вся прошедшая ночь будет казаться нам незаметной, как сон. И мы, проснувшись, будем смеяться над этим злым, глупым, нелепым сном, смеяться таким смехом, которого мы ещё никогда не слышали, и это, возможно, будет первым шагом на долгом, трудном и прекрасном пути, о котором я вам пою, глупые! И, возможно, когда-нибудь люди перестанут заниматься любовью и начнут любить. И тогда, может быть, свет настоящего мира пробьётся к нам сквозь наши же заслоны. И сияющая бесконечность примет нас и простит.

Я приглашаю вас сделать этот шаг вместе со мной. Что здесь непонятного? При чём тут оркестр? Что вы играете, трубачи?

Естественно, продюсера с его симфоническим оркестром я посылаю достаточно далеко. А потом ухожу сам...

Идёт десятый год моей профессиональной карьеры, а я пою всё о том же. Разве что голос немного потускнел, да и сам я чувствую, что стал немного... черствее, что ли. Дело в том, что я наконец начал понимать, для чего меня хотят заполучить эти импрессарио. Им не интересны мои песни, они хотят владеть мною целиком и полностью, ведь я - хороший инструмент для получения лёгкой наживы.

Проходит месяц за месяцем, я выступаю всё реже. Под маской моей фирменной детской непосредственности появляется налёт сдержанности и подозрительности. Поэтому, когда в гримёрке концертного зала вдруг появляется этот толстый богатый русский в роскошной коричневой шубе и без лишних слов шлёпает передо мной на стол увесистую пачку банкнот, я не спешу соглашаться.

Но время берёт своё. Я не могу знать, на сколько ещё мне хватит того тепла, к которому так тянутся мои многочисленные поклонники. Мне необходима какая-то встряска. И я неохотно подписываю новый контракт.

И вот моё имя снова на устах и страницах газет. Мне ещё нет тридцати, а я уже имею всё, о чём большинство из вас может только мечтать. Роскошь, слава, званые банкеты, интервью - голова идёт кругом. Но удовольствие от этого какое-то натужное. Что-то как будто надломилось во мне. Так трескается корочка пересушенного хлеба, оставленного на чёрный день. Когда первый гастрольный ажиотаж проходит, я снова в депрессии.

Мир вокруг меня тоже меняется. Жизнерадостные песни выходят из моды. Стили, которые были актуальны и востребованы десять лет назад, сейчас уже не так популярны, их стремительно вытесняет другая культура, другой образ жизни, другой подход к творчеству. Солнце моей славы медленно закатывается. К тому же я начинаю толстеть - а ведь я и раньше был далеко не худым. Я почти не выхожу на улицу, у меня нет друзей, а те знакомые, которые называют себя друзьями, мне совершенно неинтересны, как и я им.

Я не знаю, для чего живу. Мне всё чаще снится кривой деревянный сарай, где прошла большая часть моего детства. Мои сны вновь возвращают меня из потерявшей смысл реальности в мир моего воображения. Там всё так же, там никогда ничего не меняется. Кроме одного: я там теперь чужой.

И вот тогда, именно тогда - вуаля! - круглое, всевидящее, всепроникающее солнечное колесо фортуны готовит мне новый поворот. В мою жизнь, как торнадо, врывается эта огненная рыжая бестия. И окончательно меня уничтожает. Меня больше нет.

"Что это было?" - повторяю я, не в силах осмыслить произошедшее... На какой-то случайной вечеринке, среди людей, которым уже незнакомо моё имя, я сидел никому не нужный и безучастный ко всему и мрачно поглощал мартини, пытаясь, видимо, смягчить своё чёрствое, как сухарь, нутро. Бесполезная затея, скажу я вам... Да. И вдруг, откуда-то сбоку - этот голос, который заставил меня и весь мой круглый мир вздрогнуть. В нём были слышны те интонации, которые остались со мной лишь в снах. Этот был мой собственный голос, не тронутый временем, но принадлежал он женщине. И какой женщине!

Её звали Lisa. Мы проговорили всю ночь, и тогда я окончательно почувствовал, что меня больше нет. Всё, что было когда-то моим и что я считал навсегда утерянным, оказалось в ней - в таком чистом виде, что я просто не имел права к ней прикасаться. Проклятье! Да я после этого даже не имел права жить!

"Я всю свою жизнь пытался уйти, бежать, катиться куда-то, - бормотал я в полуобморочном бреду. - А все меня хотели удержать, все хотели кусок моего солнца. Но никто не мог его съесть."

Лучезарные глаза блеснули живым огнём, взметнулись рыжие локоны волос. "А я съем", - спокойно сказала она в ответ.

Это были последние слова, услышанные мной. Я умер прямо там, не вставая с места. Но умер с улыбкой. Моё солнечное колесо жизни катилось не напрасно, теперь я был в этом уверен. Моя сказка будет жить вечно!