1. Время икс

Когда кажется: жизнь
Немного прошла…
           Ю.Ю. Шевчук,               
           Рок-группа «ДДТ»

    Человек  размышляет  о  собственной   жизни,
как  ночь  о  лампе.
           И.А. Бродский

I
Итак, мы оставили Антона Хибарина смотрящим по телевидению рок-фестиваль «Нашествие» и записывающим его на видеокассету. В двенадцатом часу вечера, он смотрел и записывал выступление группы «Элегия», полюбившейся ему совершенно свободно, безо всякого навязывания и всякой, с его стороны, показухи. Прозвучали, среди прочих, песни с последнего альбома группы, который Антон слушал тем же летом. Под эти песни он вспоминал это лето, когда он впервые в такой степени ощутил пустоту и муторность всего вокруг себя и трудность наметить какое-то своё будущее, вспоминал то, что обрушилось до этого – своё стремление общаться со сверстниками, подражая крутым, спокойствие от прошлого лета… Но музыка «Элегии» казалась какой-то утешающей. И вдруг зазвучала одна песня не с последнего альбома, но которую Антон слышал в другое время – на тядупоумном этапе. И он вспомнил: да, был в его жизни и такой период, как раз в промежутке между тем, как всё обрушилось и тем, как он это осознал. В этот период он пытался забыться сочинением каких-то фантастических повестей… Таким образом то, что Антон смотрел по телевизору было связано с разными периодами его недавней жизни. И он сразу почувствовал различие между тем периодом, когда он сочинял повести и периодом последней весны и лета. Различие это было не понято, а именно почувствовано на уровне какого-то эстетического фона, рассудок пока не был задействован.

До открытия Антоном уникальности своей судьбы прошло ещё некоторое время. Но с указанного момента в лицезрении Антоном рок-фестиваля, для него уже началось некое время «икс», начался взгляд в прошлое, которому со временем предстояло становиться всё более прочувствованным.

На следуюшее утро Антон решил вдруг сказать своему отцу про овации публики на вчерашнем выступлении «Элегии», которую тот однажды обругал.
– Вчера я тут записал «Элегию»… – начал было Антон, но был раздражённо перебит:
– Ну и хрен с ним! Г…, ё…!!
 С этими словами Игорь Михайлович двинулся в другое место, хлопнув дверью. Антона это обожгло, но он решил подождать, пока отец выйдет. Когда Игорь вышел, Антон, сдерживаясь, произнёс фразу, ужасную для того, чтобы нам её воспроизводить. Скажем только, что по меркам этой убогой семьи Хибариных эта фраза была довольно обычной. И Игорь только лишь ответил, уже спокойно:
 – Просто, если ты хочешь – слушай, но мне не нравится.

Фестиваль «Нашествие» продолжался, шёл его второй день. Антон снова включил его по телевизору, а там показывали сотрудника милиции, который говорил о безопасности зрителей на ипподроме, о соблюдении правопорядка. Оказалось, что вчера произошла-таки небольшая потасовка во время выступления «Элегии».
 – Видимо, они не поделили мнения об этой группе, – добавил милиционер.
Так что ещё кое для кого отношение к «Элегии» было насущным вопросом.

Антон же хотел увидеть выступление ещё одной группы, одна из песен которой стала для него символом крахидального этапа, таким же, каким символом тядупоумного сезона стала вчерашняя песня «Элегии». И эту песню он также собирался записать, чтобы на видеокассете с «Нашествием» оказались отображены разные периоды его недавней жизни, ведомые только ему. Он приготовил аппаратуру и просмотрел весь второй день рок-фестиваля (даже попросил смотреть свою маму, когда сам не мог), но ожидаемой группы не было, а выступали в этот день группы, в большинстве своём ему незнакомые и малознакомые. А закончился фестиваль феерически во всех смыслах. В буквальном – на ипподроме был фейерверк, в переносном – под конец выступала ещё как знакомая Антону группа «ДДТ» с проникновенными песнями, последнюю из которых Антон всё-таки записал. И хотя до окончательного различения Антоном рок-музыки и поп-музыки было ещё далековато, всё равно его ни разу в жизни так не трогала попса!

В августе, сентябре и немного в октябре Антон ощущал, в общем и целом, душевный подъём после крахидального этапа, прилив бодрости. Подъём этот лишь изредка прерывался негативными событиями, аналогичным тем, что происходили раньше, ведь вокруг Антона, во внешней обстановке его жизни так ничего и не менялось. И вообще, вся периодизация в этой книге связана исключительно с внутренним миром Антона Хибарина. Безотносительно к этому не имели бы никакого значения выделенные периоды, да и вся эта книга. Автора этой книги совершенно не заинтересовала бы семья Хибариных и прочее, если бы в этой семье не было Антона; автор тогда написал бы о чём-нибудь другом или вообще не стал бы автором, а занялся бы чем-нибудь другим.

Антон был готов ещё где-нибудь, кроме «Нашествия», увидеть отображение своей судьбы, понятное только ему. Он представлял это как смешение того, что он видел в разные периоды. И вот, нечто подобное произошло снова в телевизоре – в американских боях реслинга. На ринг вдруг стали проникать борцы другой организации реслинга, которых Антон не видел в последнее время, на крахидальном этапе, зато видел их раньше – прошлым летом, по другому телеканалу, который, как ни странно, не вещал дома. Сначала эти борцы просто врывались на ринг, когда там уже шёл бой, и укладывали обоих противников, затем стали и сами сражаться друг с другом на этом же ринге, и в это время в углу экрана менялась эмблема реслинга. Причиной этих событий были взаимоотношения, в том числе финансовые, между главами организаций. (Это ещё раз говорит о том, что бои реслинга – не совсем спортивная передача, они походили на какой-то боевик с закрученным сюжетом). В итоге, на ринге стали противостоять только борцы разных организаций, короче говоря – сами организации.

Вот так мы поведали, казалось бы, о чём-то несерьёзном. Но Антон воспринял это как отображение своей судьбы, как символическое смешение недавних периодов жизни. Эти периоды он пока ещё не познал и не дал им названий, выделил их только посредством символов, эстетического фона, который был в них.

Ожидание первого названного в строительной компании «Сирин» срока постройки дома в Домодедово – июля две тысячи первого года – оказалось обманутым, там был только заложен фундамент и строился цокольный этаж (всего этажей должно было быть десять). Но, тем не менее, никто не сомневался, что Виктор Захарович с Галиной Архиповной получат свою квартиру в следующем году. А вот дача под Новомосковском в августе была наконец-то продана. На неё заехали и Хибарины – собрать последний урожай… Дальнейшее занятие огородничеством Галина Архиповна решила перенести в свою родную деревню в Липецкой области, в Черноземье. Теперь супруги Поликарповы окончательно покинули Новомосковск…

Ну, а в московской квартире продолжались всё те же проблемы, стычки по тем же вопросам, в том числе – из-за питания Антона. Но после одной из стычек Антон смог найти такую компенсацию своего состояния, которой ранее никогда не находил.
Он стремился сделать свои зубы белее и избегал есть всё, что может их окрашивать в жёлтый или бежевый цвет, и среди этого была морковь. И когда Валентина зашла в комнату предлагать сыну тёртую морковь, тот отказался.
– Не могу, она зубы красит, – снова пояснил Антон.
– Ну почему, она ж их укрепляет, для этого надо поесть, – уговаривала его мама.
– Может… попозже как-нибудь… Она ж всё-таки красит – посмотри, какой у неё цвет… Нет… не надо… потом может…
Антон прилёг на диван от сожаления, его мама ушла. Но не прошло и минуты, как ворвалась бабушка и грозно спросила:
– Антон, а почему ты морковку не стал есть?!
Антон в ответ тихо застонал и уткнулся в подушку, следом пришла мама, спрашивая его же:
– Говорила я тебе не есть её?..
– Да подожди ты, пришла! Без тебя спрошу! – перебивала её бабушка.
– Она говорит, что я тебе сказала не есть, что я плохая мама…

Антон не нашёл нужной реакции на это и продолжал лежать, не воспринимая больше никаких слов. Зато потом, когда ушли, резко соскочил и, уже не в первый раз, стал ходить, сжавшись и тяжело дыша. Мама снова зашла к нему. Он решил было выйти на улицу от этой снова озверевшей бабушки, но как-то не решался, сначала делал попытки как-то что ли выяснить произошедшее. Валентина, наконец, передразнила его растерянное выражение лица и интонацию, и Антон, мучительно усмехнувшись, стал одеваться, чтобы выйти.

Он вышел. Решил сначала идти к школе. Обойдя «любимую» школу, решил ещё как-нибудь продлить маршрут. Возвращаться ведь надо было всё к той же бабушке. И он вдруг предпочёл идти через то место, где вероятнее всего мог встретить… Егора Авдеева! Пройдя мимо его дома (который знал с первого класса), Антон повернул на дорогу, где на бордюре с обеих сторон сидели по нескольку подростков. Он посмотрел спокойно на одних, посмотрел на других, но пока не заметил того, кто сидел с краю. И с этого края он услышал:
– О, привет, Тоха! – это был он, Егор. Кивнув головой и, как следовало, улыбнувшись одной стороной рта, Антон подсел к этой компании на бордюр с другой от Егора стороны. Сначала он сидел молча, радуясь уже тому, что сел. Егор тоже не говорил, а слушал чей-то рассказ о какой-то компьютерной игре и при этом посматривал на Антона с чем-то вроде удивления и, притом, приятного, отчего Антону было радостно. Антон спросил сидящего рядом парня, молчаливого и неприметного:
– Это что за игра, о которой говорят?
– Не знаю, это на компьютере.
– А у тебя компьютер есть? – спросил Антон, не слушая невнятного ответа.

Одному мелкому пацану командовали: «Встань!» – всякий раз, когда проезжала крутая машина, и он вставал. Темы, на которые говорили, нам описывать незачем. На эти темы могут общаться все самые обычные, даже туповатые мальчишки тринадцати-пятнадцати лет. Правда, одну тему всё-таки не мешало бы указать. Антон решил напомнить о… своём последнем дне в школе, в октябре.

– Помнишь, Егор, когда я в последний раз был в школе, там ты, на биологии мне руки выкручивал… вот… и на уроке чё-то там, короче, оборачивался. Я тебя по руке-то стукнул, когда ты мне опять хотел выкручивать, а ты, в общем, сказал и училке, и Юрку, что это я тебя первый… А дальше на уроке, тебе училка хотела влепить «двойку» по поведению, а ты ей… говоришь: «Не надо мне «двойки» по поведению» – или что-то типа того. С этого и началась заваруха, она и на меня перекинулась. Потом и дома кой-чё было, и я, чё-то, не смог ходить.
Егор всё это слушал удивлённо и настороженно.
– Как это тебе?
– Х… полная!
– А я вот ещё чего хотел узнать: а с тобой такая х… ни разу не происходила?
Егор с той же настороженностью мотнул головой.

Подъехал ещё Илья Сиверцев на велосипеде. Антон и ему стал то же излагать, а тот слушал с таким вниманием, которого Антон и не ожидал. Антон подумал, что это из-за отсутствия Илюхи в тот день. После появилось предположение, что Илья просто ещё не слышал такого «сломавшегося» голоса Антона, как и у себя. Да и рассказ казался небезынтересен.

Сначала стал уходить Егор, да передумал. А затем Антон сказал, что пойдёт, и ушёл совершенно спокойно, никто его не задерживал и не гнал. Он уже получил нужный заряд бодрости для продолжения учёбы в школе в девятом классе и нашёл умиротворение. И в этом заключалась ещё вот какая любопытная вещь: когда-то бабушка рвалась защищать его от Егора, а теперь вышло так, что, можно сказать, Егор его от бабушки защитил, хоть и не зная о том.

А взаимопонимание с бабушкой оставалось трудной вещью. Она не могла понять, что Антон предпочитает раздумывать не над вопросом, что он будет есть, а над вопросом совершенно иного порядка – как он будет жить. Антон, в свою очередь, не понимал бабушкиного опасливого взгляда на мир, который она старалась передать ему. Ещё до дня, в который произошли вышеизложенные события, Галина Архиповна завела с внуком разговор, который хоть и не касался его будущего, но всё равно был ему неприятен. Сначала обсуждалась видеозапись с дачи тёти Оли, уже переписанная у тех Антоном на свою кассету, одна фраза в этой записи, которой резко возмутилась бабушка, и в ответ на это возмутился Антон. Затем Галина Архиповна сказала, как бы подытоживая:
– Жизнь такая, что потом ещё труднее будет, и работать, и всё. А сейчас пока тебе легко, тебе всё дают, ты просто не понимаешь…
– Да и сейчас уже…
– Нет, это тебе так кажется, – упирала Галина Архиповна.
– Хуже некуда.
– Нет-нет-нет!
И Антон снова удручился, услышав очередное запугивание. Он не понимал, почему ему с работой станет хуже, ведь, работая, он будет хоть что-то значить.

Символическое смешение пройденных этапов жизни Антона в очередной раз произошло с помощью игр. Такое смешение Антон уже мог произвести по собственной воле. Он просто решил записать на видео игры, в которые играл в тядупоумном сезоне на «Сеге». Единственное, что ему понадобилось от других – это новая приставка, так как в тот момент у него действовала только «Денди». И первого сентября, которое было субботой, Валентина купила «Сегу», потаясь от Галины Архиповны и остальных. Впервые новая игровая приставка была куплена не по причине поломки предыдущей.

Отчего мы всё время говорим о каких-то игрушках? Просто именно в играх лучше всего символически отразились для Антона этапы его недавней жизни, и с помощью них он погружался в прошлое, пока на уровне эстетического фона. (Это можно пояснить на примере атмосферы Нового Года, который создают запахи хвои, мандаринов, определённые кинофильмы и прочее. Воспринимая всё это, мы представляем себе новогодние дни даже если за окном лето. Так и Антон переносился в пройденные периоды жизни, воспринимая то, что составило их особую атмосферу).

Перед самым учебным годом Антон успел ещё, встретившись в поликлинике (пока всё ещё детской, но ходить туда оставалось меньше года) с Ринатом, перешедшем в седьмом классе в другую параллель, изложить и ему свой облом – последний день в школе и произошедшее после этого дома. Только такого удовлетворения Антон уже не испытывал, как после напоминания об этом Егору. Но напоследок Ринат махнул ему рукой довольно бодро. Антону же показалось, что в этом разговоре он был уже как-то менее естественен и более навязчив.

II
Учебный год начался довольно тихо, торжественной линейки уже не было, так как третье число. День Знаний уже прошёл. При подходе к школе Хибарину встретились Егор и Юра Михалёв, оба пожали ему руки. Он пошёл дальше, в школу, и когда стоял в фойе – интересные дела! – к нему подошёл Лёха Колчанов и тоже протянул руку! Антон несколько не ожидал приветствия от самого Лёхи и даже, немного выделываясь, спросил:
– Как тебе, вот так руку давать? – он двинул рукой сбоку так, как будто собирался Лёхину руку скрутить.
– Чё ты? Нормально давай!
И действительно, произошло самое обыкновенное рукопожатие Антона Хибарина с Алексеем Колчановым. Было это впервые. «Видимо, рассказали ему о том, как я присоединился к компании на улице», – думал Антон.

В этом году было четверо новеньких. Одного из них, Лёню Белоусова, когда он получал учебники, библиотекарша пугала Колчановым, а тот только криво ухмыльнулся. Он не был настроен на то, чтобы кого-то бояться.

Зайдя, наконец, в класс, Антон снова оказался в некоем отдалении от тех, кто общался. Сесть ему пришлось с Лёней Белоусовым, который пока не сказал никому ни слова. И Антон решил ему первым что-нибудь сказать.
– Придётся здесь сесть, – сказал он сначала, затем сообщил: – А вон за те ближние парты они никого не пускают.
– Почему? – тихо осведомился Лёня
– Что?
– Почему не пускают?
– Да-а… Особо и не знаю, спроси у них.

Дальше Антон стал молчать. Он старался быть спокойным и думал о том, удастся ли восстановить всё то, что у него обрушилось в прошлом году. Начало этому восстановлению было положено, весьма неплохое начало. А продолжать восстановление можно было исключительно будучи самим собой. Задача была не из лёгких, но только потому, что она была правильной.

С подобными постижениями действительности у Антона, однако, были сопряжены и некие начавшиеся странности. Он стал вдруг ощущать надобность подвергать счёту сказанные предложения, фразы, темы, на которые говорил, а затем ещё вспоминал каждую из тем – пересчитывал. Надобность в этом была, конечно, неосознанной, навязчивой, счёт этот проходил непроизвольно. Далее, Антон стал считать уже не предложения, а группы слов (включая предлоги и всё остальное), по четыре-шесть в каждой группе (почему именно столько – опять же не поддаётся объяснению), группируя слова в своём уме так, чтобы все они вошли в группы, а границы предложений уже не имели значения. Причём, счёт и группировка слов были иногда напряжёнными, от этого нахмуривались брови. Началась эта абракадабра у Антона ещё летом.

В квартире Хибариных и Поликарповых напряжённость взаимоотношений снова давала вспышки. Обывательская атмосфера проявлялась во всём.

Когда произошли грандиозные террористические акты одиннадцатого сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне, и обрушение небоскрёбов показывали в прямом эфире, Игорь Хибарин, пришедший с работы, высказал по этому поводу только недовольство тем, что отменили трансляцию футбольного матча.
– Это не у нас вообще произошло! Зачем футбол-то отменять?!
Внакладку с такой внешней обстановкой, внутреннее состояние Антона по-прежнему искало выхода. Он был даже весьма удовлетворён, когда, как ему показалось, сумел хорошо высказаться своему… психоневрологу (она была уже другая, взамен прежней вредной), поговорил с ней даже о каких-то гороскопах.

Но спустя несколько дней снова разгорелся скандал, лишивший Антона всякого равновесия. Непосредственной его причиной было нежелание Игоря везти жену на машине туда, где она получала зарплату и производила прочие финансовые операции, связанные с работой в школе. А у Антона уже до этого момента начались некоторые отклонения в поведении. Ему надо было идти в школу, а он не мог собраться, долго и безуспешно пытаясь в ванной прикрепить на место половинку вешалки-зажима, сломанной случайно им же самим. И когда он мрачно стал обуваться, то и услышал начало скандала.
– Мне туда сто лет не надо, езжай сама!
– Игорь, что ж ты так говоришь-то?! Ты ж всё равно туда на работу ездишь! И всё «сам» да «сама»!! – прокричала с кухни Галина Архиповна.

Валентина зашла за мужем следом в комнату, и тут Антону захотелось заорать. Без слов, просто так – слова у него пока не подбирались, но своё отношение к этому понадобилось выразить уже срочно. Он разулся и тоже вошел в комнату, и у него появился ещё один повод заорать. Его родители столкнулись у книжного шкафа, и отец силой усадил – развернул и толкнул его мать на диван. Это был самый тот момент – Антон в ту же секунду выплеснул в одном диком крике всю ненависть к подобным сценам и боль, испытанную от них. Ещё не совсем сломавшийся его голос прорывался визгом. Игорь обернулся и с такой же отчаянной громкостью прокричал:
– Гр-ромче ор-ри-и!!! – и в комнату ворвались бабушка с дедушкой.
– Это что ещё такое?!
– Да ничего, я просто! – опомнившись, проговорил в слезах Антон.
– Да не-эт, это не просто!! Это что ж, милицию вызывать надо?! – грозилась Галина Архиповна.
– Он меня не трогал, я сам… – Антон пытался замять последствия своего вопля.
Наконец, они узнали о том, что произошло. Когда Игорь уже уходил, Галина Архиповна воскликнула:
– Что ты тут ещё и при нас Валентину швырять будешь?!
Затем закричал и дед, которому естественно понадобилось себя выставить.
– Да если б я видел, я б ему так швырнул!!...
– Ладно, ты ещё! – снова вырвалось у Антона.
– Ну, как это «ты ещё»?! – сверкая глазами, возмутился Виктор Захарович.
– Ну, а чего на нас орать-то всё время, как будто мы виноваты? – пояснила Валентина.

Когда те ушли на кухню, у Антона состояние исступления продолжалось. В нём он катался по полу в так и не снятой куртке, растирал слёзы, перемешанные с выделениями из носа по всему лицу и вопил:
 – Это просто страшный сон какой-то! Это кошмар, в котором я ничего не понимаю!! Но как мне проснуться?! Как?!!! Ну, скажи, – он, стоя на коленях, тряс за руку свою мать. – Как мне проснуться?!!
– Ты ещё и не засыпал, – совершенно спокойно и отстранённо ответила Валентина. Она также напомнила сыну все его изъяны, о которых раньше молчала, даже когда тот сам о них спрашивал. Она решила вернуть его в спокойное состояние таким методом.

Позже, бабушка отметила его состояние, по его успокоении сказала ему самому:
– Подростки, говорят, переживают всё очень остро, – а Антон только молча удивился, почему она раньше не придавала этому значения. Спрашивать бабушку, что может быть ещё хуже, как она предрекала, он не стал.

Подбавилось у Антона рассеянности. Раньше он переходил дорогу перед школой без происшествий. Но однажды в сентябре на дороге с ним что-то произошло. Когда машины, как ему показалось, проезжали долго, он, посмотрев только в одну сторону, решил перебежать. Как только он ринулся, его оглушил сигнал близко ехавших на него «Жигулей», и он в испуге отпрянул назад. Проходивший мимо мужчина бомжеватого вида счёл нужным высказаться Антону.
– Ты под машину-то не бросайся!
Антон некоторое время оставался стоять на месте, и на него даже обернулись, заподозрив, что он какой-нибудь больной. Пожалуй, и мы скажем, что Антон действительно был не совсем здоров. Постояв, он перешёл-таки дорогу и, идя дальше, продолжал переживать своё выставление в таком свете, в котором он не хотел выставляться.

Дальнейшее восстановление отношений с классом Хибарин ощутил, когда ему во время длительного перерыва между уроками, за болтовнёй, Егор Авдеев предложил сходить в районный компьютерный клуб, поиграть. Хибарин, естественно, выразил согласие и стал питать надежду, что это всё-таки удастся. На этом перерыве ещё последовали забавные выделывания. По возвращении домой, Антона сразу встретила бабушка с вопросом:
– Антон, что сегодня на первое будешь – или борщ, или суп фасолевый?
– Не знаю, давай, что хочешь.
– Нет, ну я спрашиваю, что ты хочешь.
– А я не знаю, мне всё равно.
– Ну, ладно, – Галина Архиповна помолчала несколько секунд. – А всё-таки? – продолжила она выпытывать
– Не знаю всё-таки! Побыстрее только поем, и идти мне в ЦСО, на зарядку. На сегодня перенесли, – так он сказал для прикрытия предполагаемого похода в компьютерный клуб. Только маме он сказал правду, та была, как прежде, более понимающая.

Придя на ту же улицу перед школой, Антон увидел идущего в нужном направлении, но как-то медленно, Юру Михалёва, с которым шла Юля Пегова. Они покупали в ларьке сигареты. Антон, молча, и с вопрошающим взглядом подошёл к ним, а Юля, взглянув на него, рассмеялась мелким смехом – куда он двинулся! Она была отвязной и презирала Хибарина с пятого класса. Наконец, те подошли к одному дому, и Юра зашёл в подъезд, где показался также Егор. Антон постоял, увидев это, медленно пошёл, ничего не дождался и прибыл домой. Это всё-таки была его попытка сходить в компьютерный клуб! А бабушка даже подумала, что хорошо перенесли в ЦСО лечебную физкультуру, на удобное время.

Общение на почве видеоигр у Антона также завязалось с ещё одним новеньким – Сергеем Тишкиным (ещё среди новеньких были две девочки). Он перешёл просто из другой школы в том же районе, а лет ему было шестнадцать – это на два года старше обычного девятиклассника. С ним Антон даже договаривался об обмене игровыми картриджами, но это не удалось дважды: в первый раз сплоховал, задержавшись, Сергей, во второй раз – Антон.

Сергей уже осенью перенёс на себе выходки Лёхи с его свитой, всё того же рода: у него отобрали дневник, а когда он нашёлся в мусорном ведре, пришлось заводить новый – он был весь изрисован и исписан нецензурными словами. Явился отец Сергея, и в учительскую привели сразу шестерых человек: Колчанова, Авдеева, Михалёва, Сиверцева, Есина и Ямщикова.
– Вот они как насядут на одного, и пока его не убьют – не успокоятся! – так характеризовал действия крутых пожилой отец с тросточкой.

III
В самом конце сентября, приболев типичной для себя в это время года простудой, Антон впервые в полной мере прочувствовал, что явило собой его прошлое. Произошло это поздним вечером, когда был включён старый обогреватель – рефлектор со спиралью накаливания, наполнивший тёмную комнату тусклым оранжевым светом. Антон раскашлялся, Мама велела ему сесть к рефлектору, а сама пока спать не хотела и вышла из комнаты. И вот, Антон сидел перед обогревателем, и это казалось похожим на сидение перед каким-нибудь камином… Сходство было в обстановке, которая наталкивала на раздумья, но не трудные и тоскливые, а лёгкие и даже приятные. Рыжий свет способствовал проявлению некоего другого, внутреннего света – спокойного созерцания, в котором видится всё таким, как есть и как было, не вызывая особых претензий, которое может быть направлено также и внутрь себя, на содержание своей души… Это созерцание было привлечено недавним прошлым. Антон рассматривал не просто объективные события сами по себе, он рассматривал их в проекции на свой внутренний мир в данный момент. Он рассматривал всё тот же, воспринимаемый чисто субъективно эстетический фон событий, образованный, в основном, видеоиграми. Созерцая именно это, Антон и выделил в своём недавнем прошлом разные этапы, то есть первое бросившееся ему различие в этапах недавней жизни было различие в их эстетическом фоне! Вот, зимой, в конце прошлого года он играл в такую-то видеоигру, записывал на магнитофон чтение параграфов из учебников и монологи пьяного деда, а весной он стал смотреть бои реслинга, играть в другие видеоигры и читать жуткий медицинский справочник. И возникло такое ощущение, будто между тем, как он в декабре играл в одну игру и в марте играл в другую, прошло гораздо больше времени, нежели три месяца. Это было похоже на нахождение в разных культурах. И что особенно интересно – внешняя, объективная обстановка и тогда, и тогда была совершенно одинаковой – жизнь впятером в однокомнатной квартире, раздоры, выплёскивание злости… Так что же произошло с ним, именно с ним, с Антоном, что за резкая перемена в его сознании за три месяца?! Этот вопрос стал для него манящим…

Сидение у рефлектора поздним осенним вечером оставалось безмятежным, когда Антон прочувствовал этапы пройденного, пока не очень длинного жизненного пути, вспомнив также, уже мельком, и облом, и что было до него. Неизведанная, ощущаемая пока чрезвычайно субъективно, разница между двумя этапами жизни придавала внутреннему миру Антона некое величие. Два разных этапа при их созерцании породили какую-то новую гармонию. Только как было выразить эту гармонию и величие? Нужно было познать, не только прочувствовать, но и познать этапы своей жизни, а значит – и самого себя, а значит – и то, как надо жить, в чём проявлять себя! А затем можно было бы научить этому и других! Можно было бы создать в школе свою особую группу, которая бы не так, как остальные жила и рассуждала. А после эта группа может перерасти в общественное движение, и, может быть, в итоге – кто знает?! – начался бы новый этап в развитии человеческого общества! А восходило бы всё это тогда к нему – Антону Игоревичу Хибарину!! Ведь он в данный момент находился в состоянии такого величественного спокойствия после всех испытаний!

Словом, это сидение Антона у рефлектора и его состояние было предвестником порывов юношеского максимализма. Сидя у обогревателя, у рефлектора, Антон заимел потребность в саморефлексии. С этого и начался синтез тядупоумного и крахидального этапов, которые при всей своей противоположности явили общее в том, что составили духовный мир Антона, и это Антон отныне задался целью познать и выразить. Такова была кульминация времени «икс», в которое Антон стал смотреть в своё прошлое, находя в нём этапы.

Стремление понять пережитое дало Антону вообще особое состояние мысли – состояние неограниченного простора, свободное парение в масштабах всего мироздания. Его потянуло рассуждать о том, чего он не изучал в школе, и что вообще выходило за пределы воспринимаемого чувствами мира. Если сказать короче – Антон стал философом. Его философствование было порождено соединением противоположностей – единовременным созерцанием в ретроспективе тядупоумного и крахидального сезонов. То есть, начало философии, говоря её же языком, было диалектическим. С одной стороны, философия ослабляла воздействие непосредственно окружающей действительности, с другой – давала настрой на действия, на самовыражение в реальном мире. А это и был синтез двух пройденных этапов.

На самом деле, склонность к философии проявилась у Антона Хибарина не впервые в жизни. Например, летом двухтысячного года он был склонен к натурфилософии, ощущая свою гармонию с природой. Ещё, нечто подобное было уже в раннем детстве, когда он, сидя на качелях, думал о том, может ли в пустом пространстве быть что-либо мыслящее и чувствующее. Теперь же склонность к философии стала наиболее выраженной и осознанной, относилась уже не к какому-то её разделу, а к целостности и всеохватности философского мышления. Познание себя, а через себя – объективной истины, ставшее нужным Антону – это и есть философия в классическом – сократовском и декартовском виде. С такой склонностью нужно всё-таки родиться, но лучше выявить её помогут определённые жизненные обстоятельства. В случае Антона последним таким обстоятельством было его сидение тёмным осенним вечером у светящегося обогревателя…

Дополнительно способствовало интересу Антона к философии изучение в школе по обществознанию параграфа о «вечных вопросах», таких как: «Кто я?», «Зачем я?», «Что будет после меня?». Как раз в этот момент Антон начал оживлённо задаваться первыми двумя, а также понимал, что когда-то он задавался уже и третьим.

Антон уже оправдал перед самим собой сочинение в тядупоумном сезоне фантастических повестей «Необъявленная война» и «Линия времени», реабилитировал их, и у него ненадолго возникло намерение написать их снова. Для начала он стал писать предисловие к обеим повестям, чтобы как-то самому прояснить их значение, не дожидаясь рецензентов. Он рассуждал о том, для чего вообще нужны всякие ужасы и фантастика, рассуждал следующим образом:

«В реальном мире ведь тоже есть, чего бояться – в нём можно попасть под машину, заболеть раком, СПИДом, чем-нибудь ещё и подвергнуться атомной бомбардировке. И можно тогда спросить: а зачем ещё нужно пугать людей чем-то выдуманным? С первого взгляда, ужасы могут дать пользу в облегчении, показывая, чего не может быть в реальности, отвлекая от проблем этого мира, которые в сравнении выглядят не такими ужасными. Но фантастика в то же время как-то и отображает реальный мир. С помощью олицетворений, метафор и прочего, фантастика показывает и проблемы реального мира, но только скрытые, например, в человеческой душе, которые могут явиться корнем других, уже явных проблем, указанных ранее. К чтению фантастики, всего страшного в ней нужно быть готовым…».

Дальше у Антона выходил сумбур. Под конец предисловия он ещё отнёс свои повести к «литературе третьего тысячелетия» (по образцу разделения литературы по векам в школьных учебниках). В таком предисловии просматривались попытки сделать свои повести пригодными в реальной жизни, добавить в них идейную нагрузку. Но вскоре подросток подзабыл про своё предисловие.

Проблема Антона заключалась в том, что его способность излагать свои мысли и ощущения не успевала за количеством и качеством, сложностью этих мыслей и ощущений. Сидя у рефлектора, он открыл в своём прошлом целую бездну чувств, и его разум пока не мог всё это переработать и придать этому форму для словесного выражения. Но философствовать вслух Антон уже пробовал, как получится. А получалась у него абсолютная бессвязность. Приведём для примера пару предложений: «Меня как-то озарило всё, что наложилось друг на друга. Теперь, после всего я буду уже не тот, а кто я буду – выяснится». Произносил он всё это, конечно, только при маме. Она хоть и не понимала, но слушала без удивлений и комментариев. А если бы Антон говорил это отцу, то тот только бы ещё раз убедился, что сын его – просто идиот, и высказался бы соответственно.

Учёба в школе шла при всём при этом своим чередом. Только, как уже было упомянуто вскользь, Антон перед сидением у рефлектора приболел простудой. В результате, он не смог побывать в школе спустя ровно год после своего там облома на биологии. Но болел он не слишком уж долго и вскоре продолжил туда ходить. Во время простуды он по-прежнему не расставался с игровой приставкой, у него появилась новая игра «Stargate» («Звёздные врата»).
В школе Хибарину не особенно напоминали о прошлогодних событиях. Правда, несколько раз Егор Авдеев назвал его «ди-джеем Кузьмичом», а он старался отмалчиваться (это было и в летней встрече), главное – теперь уже не требовали его выступления. Что самое интересное – Антон мог сказать, что учиться в школе ему, в общем-то, нравится. Он перестал смотреть на школу обыденным взором, он видел происходящее там в соединении с тем, что было раньше, то есть в школе его восприятие тоже стало историческим. Хоть и не видно было начала создания Антоном особой философствующей компании, как ему грезилось у рефлектора, но он был доволен, можно даже сказать, рад тому, что после всех испытаний он снова учится в той же школе, в том же классе, продолжает проходить путь взросления совместно с теми же людьми. Это он выражал и маме:

 – Мне как-то стало нравиться в школу ходить! Раньше такого не было, только сейчас я стал чувствовать какую-то общность со всеми, после всего, что было… – иногда он всё-таки мог излагать размышления о жизни более связно.

 Особенно Антон чувствовал, что он и Егор – творцы истории класса, прежде всего потому, что только они двое учатся с первого класса. И все их взаимоотношения – начиная с хихиканья Антона от сования Егором головы под парту в первом классе и кончая их примирительной встречей на улице в девятом классе – всё это, думал Антон, влияло на класс, на все события и взаимоотношения в нём. Вся биография класса была так или иначе связана со взаимоотношениями Егора Авдеева и Антона Хибарина, как двух полюсов в классе – лидерского и неудачливого. Взирая на это, кто-то стал крутым, кто-то попытался им стать, а кто-то не менял своего особенного поведения, и это всё распространялось и на девочек! И какой же мог быть конечный исход? Было ли дано полюсам объединиться? У Антона начала выстраиваться такая линия поведения: оставаться собой, но так, чтобы не изолироваться.

В число лидеров Хибарин так и не входил, потому как критерии лидерства не менялись. Более качественное общение у него завязалось с новенькими парнями – Белоусовым и Тишкиным. Если раньше, бывало, он сидел одиноко на первом этаже на скамье, а мимо проходили крутые, естественно, намеренно не замечая его, теперь такое положение разделил с ним однажды Сергей Тишкин. Две разные группы крутых из девятого «А» встретились, идя из разных мест, и с громкими возгласами ушли вместе, а Сергей на это сказал: «Такая, вообще, толпень!». К нему крутые тоже много чего применяли – поддевали, нелепо приставали, отнимали вещи, разве только что не били – это уже поднадоело, да и принимая во внимание, что ему уже всё-таки шестнадцать лет. Иногда его задирали вместе с Антоном. Один раз в кабинете физики Лёха повернулся туда, где сидели они оба и спросил:
– Вы, два п…, есть у кого замазка?

Невероятное значение имел взгляд Антона в своё прошлое. Этот взгляд повлиял на всё будущее, на то, каким Антон стал после окончания школы и уже совсем взрослым человеком. Главное – Антон понял свою внутреннюю суть философа, стремящегося видеть причины, истоки всего, что происходит вокруг. После открытия многоэтапности пройденного пути жизни и, следовательно, уникальности своей судьбы, Антону стала претить обывательщина, серость и жизнь одним только сегодняшним днём. Пройденные этапы должны были вести к особенному будущему – был уверен Антон – их надо только понять и вывести из них синтез. Взгляд в прошлое послужил источником возвышения духа, найденным в глубине внутреннего мира, за неимением таких источников в мире внешнем. Антон стал даже религиозен, только не в традиционном понимании – он думал, что некие высшие силы послали ему особые испытания для того, чтобы он пришёл к особой духовной цели.

Весь учебный год подросток искал, в чём можно отобразить свою судьбу, ожидал увидеть что-то похожее на неё по сложности в произведениях искусства и даже в науке. Следующей весной (мы временно заглянем вперёд) он подумал, что если бы была у него видеокамера, он бы накрыл её коробкой, которую бабушка ставила вверх дном на обеденный стол, внутри поставил бы свечи и включил бы запись, показывая под коробкой фотографии, проливая через отверстия вверху воду, опуская подожжённые нити, что-нибудь сыпля, и при этом что-нибудь говоря – совсем не обязательно связно. Так представлял Антон хороший способ отображения своей судьбы. А так, весь учебный год у подростка преобладал один способ размышлений о жизни – долгими вечерами он всё бредил и бредил, бредил и бредил…