Угра Карма

  Вместо предисловия.

  Этот рассказ, хотя и семьдесят-какой-то по счёту, на самом деле – первый. Идея написать его возникла у меня много лет назад. Жил я тогда за почти полным отсутствием денег в небольшой комнатке на юге Алматы, и уже некоторое время не один. На дух не перенося гостей, и считая одиночество заслугой (заслуженной!), я почему-то согласился тогда вписать человека с Караганды, которому было негде жить. После – привык настолько, что стал доверять сокровенные мысли. В ливжорнале же тогда переписывался со многими людьми, и у одного из них (не буду называть фамилии, она слишком известна) увидел пост про конкурс начинающих авторов, пишущих прозу, – «Союз-2050», – кажется, так он назывался. Нужно было написать рассказ о том, будто бы советский союз не умер, а жив до нашего времени, и даже дальше – для меня, бывшего тогда убеждённым коммунистом, больная тема. Не люблю слова «писатель», но уже какое-то время думал писать рассказы –не зная, с чего начинать. И понял, что конкурс – хороший повод, почему бы и нет. Написал две страницы, показал гостье – та подняла на смех, и сказала, – «Ну какой ты писатель? Не занимайся ерундой. Пиши программы». Возбуждённый, я стал рассказывать о том, что будет дальше – про пионеров, спускавшихся на необитаемом острове в тёмный подвал. Про голову. Меня опять подняли на смех, и я оставил, а позже понял, что опоздал – за пьянками и отдыхом как-то незаметно закончился конкурс. Именно то, начатое, я хочу дописать сейчас.

  Ugra Karma

  По высокой орбите, там, где несколько столетий назад героически пролетел Юрий Гагарин, показывая с неба кукиши мировым царям и буржуям, плыл на крейсерской скорости пассажирский спутник. В креслах транспортного отсека сидели кольцом пионеры – полное звено из трёх звёздочек, по пять детей в каждой. Они задумчиво смотрели сквозь стеклянный пол небесной машины, где далеко внизу, над океаном, закручиваясь спиралью, распускался цветок урагана. Зрелище завораживало, в голову шли торжественные и обречённые мысли. «Всё, конец», – подумалось почему-то, то ли об урагане, то ли о времени, то ли о себе. «Почему конец?», – шёпотом спросил кто-то, и протянул бутылку лимонада с красной звездой на этикетке. Холод напитка обжёг горло, и чуть не выскочил мелкими жёсткими пузырьками наружу. Отхлебнув из стеклянной бутылки, и успокоившись, он протянул лимонад пионерке напротив – та сидела рядом со звеньевым, вытянув послушные руки вдоль сомкнутых колен, опустив глаза в стеклянный пол. «Возьми, товарищ», – передал бутылку, и сам задержал ладонь, чтобы дольше не выпускать её руку из своей руки. Казалось, что мгновение длится вечно. «Пионер!», – вдруг рявкнул звеньевой, – «Отставить буржуазные нежности!», – вдруг стало понятно, что он смотрит зло и с отвращением, будто бы на царя, или хулигана. Пальцы разомкнулись, и рука медленно, будто бы прячась, заскользила обратно свозь даль и боль. «Карма». Никаких буржуазных нежностей он в виду не имел, и не мыслил себя буржуем – разве что от горя сошёл с ума, и стал буржуем, сам того не заметив. Могло ли такое случиться?, – всё возможно в прекрасном и яростном мире, даже, увы, худшее. Но тогда его когда-нибудь расстреляют из деревянных ружей, и забудут, и выкинут из жизни – в первую очередь она, та, что сидит напротив. Возможно, уже на острове – том, куда летит, торопясь, пассажирский спутник. Наверное, это обидно – быть расстрелянным.

  «Цунами», – прошептал кто-то, глядя вниз. «Нет, обычный ураган», – поправил он, – «Цунами – это одна волна, просто с огромной длиной. Я читал в древней книге… Когда в Юго-Восточной Азии случилось разрушительное цунами... Вода, как и при любой волне, сначала отливает от берега. Море уходит на многие километры. Поражённые зрелищем, люди бросились собирать – рыбок, медуз, ракушки. Тут-то их и накрыло… Многие дети потерялись, и потеряли родителей. Российские бандиты везли детей в Москву самолётами, и продавали в рабство. Их так и называли в Москве – цуцики». «Кто такие – бандиты?». «Что такое – Россия?», – раздался шёпот со всех сторон.

  Тревожно завыла сирена в пассажирском отсеке – это значит, что аппарат подлетал к месту назначения, необитаемому острову. Их звену предстояло главное экзаменационное задание последнего учебного года – за неделю построить на острове коммунизм. Сначала – свергнуть царя. Воображаемого, конечно – других людей, кроме них, на острове не было. Но ведь и большевики в революцию надеялись только на самих себя. Царь, будучи опытен в подлости и вредительстве, мог готовить неожиданности – разные, и плохие, и хорошие. Иногда он сбегал. Было как-то и такое, что царь раскаялся перед пионерами, и пошёл комиссаром в ЧК служить советской власти. Но, как правило, после царя просто расстреливали. Нужно было проявить революционную ненависть, и уничтожить буржуев, кулаков, поповских прихвостней и среди своих, и даже в самих себе. Был вопиющий случай в одной из школ. Два пионера тайком построили плот – будучи же раскрыты, говорили, что это крейсер Аврора, с которого они собирались сделать сигнальный выстрел к началу восстания. На допросе в ЧК же оказалось, что это переодетые дворяне, собравшиеся драпать на корабле в Константинополь от советской власти. Звено выстроилось в шеренгу, и расстреляло врагов из деревянных ружей – после они пропали.

  «Может быть, на этой неделе расстреляют меня – если я вправду сошёл с ума, и стал буржуем. Слишком зло и пристально, будто бы на царя, или хулигана, смотрит на меня звеньевой».

  Распахнулись люки пассажирского спутника, дети полетели вниз в управляемых скафандрах, как маленькие умные бомбы. Когда внизу отчётливо показались деревья, каждый из них выбросил парашют с юным Ильичом на фоне красной звезды. Упав, дети покатились кубарем по склону невысокого холма. Звеньевой встал, отряхнувшись, достал из рюкзака складной красный флаг, развернул его, и воткнул в мягкую землю.

  Ночь поёт тропическими насекомыми тихие революционные песни, на поляне горит пионерский костёр, вокруг которого кругом сидят дети. На рассвете начнётся штурм Зимнего дворца, и долгий путь к светлому будущему, длиною в неделю. Нужно всё успеть – сегодня было рано, завтра будет поздно. Между тем огонь, уносимый тихим ветром, угасал, и костёр светил уже с перерывами. Двое пионеров, взяв походные фонари, отправились в ночь на поиски сухих дров.

  «У-у-у», – будто бы от боли, завыла в ночном лесу тропическая птица. Костёр замирал, угасая. «Карма». Он посмотрел поверх, над изредка вспыхивающими, и умирающими, огненными бликами. Замирало, угасая, всё вокруг – даже ночная птица, выдающая длинный, полный страдания крик, смолкла в джунглях. Она сидела напротив, подогнув колени, и смотрела отрешённо в землю. Рядом сидел звеньевой. «Пионер!», – вдруг зашипел он, – «Не видишь, дрова кончаются? Пойди, и найди своих товарищей! Разве не знаешь, как поют комсомольцы, –  «Кто же, если не я?».

  Луч фонаря бегал, носился по чёрным стволам. Птица в джунглях орала всё громче и безумней. Казалось, что она вот-вот вылетит, и убьёт. «Товарищи, где вы?», – крик, будто бы последний. «Карма». Фонарь высветил двоих вдалеке – они стояли перед железной дверью, ведущей прямо под землю. На двери мигал светодиодами сложной системы электронный замок.

  Пионеры собрались вокруг. «Ясно», – сказал звеньевой, – «Кулацкий схрон. Грабь награбленное», – и достал из рюкзака анализатор. Лепёшка искусственной биомассы присосалась намертво к металлу двери – лишь были видны мигающие сквозь неё огоньки лампочек. Минута прошла в молчании – и щёлкнул замок, и дверь приоткрылась.

  «За мной». «За нами», – раздавался шёпот со всех сторон. Лестница из металла спускалась винтом в подземелье, в тёмный подвал. «Боже», – прошептал кто-то. «Которого нет», – поправил звеньевой. «Которого нет», – повторил шёпот, чтобы не прослыть поповским прихвостнем. Клацнули затворы деревянных ружей – дети готовились к расстрелу. Ведь если есть кулацкий схрон – где-то, в глубине подвала, может сидеть, притаившись, кулак. Настоящий. «Карма». Пионерка шла в середине, аккуратно спускаясь – он, стараясь не выпускать из виду, шёл немного впереди, чтобы защитить при случае.

  Конец лестницы – и зал, под мертвенным электрическим светом. Мертвее мёртвого, будто в больнице или морге. Посреди – человеческая голова на постаменте под стеклянным куполом. Белые от неземного холода черты лица. «Боже!». «Которого нет»… Пионеры собрались кругом. «Кулак?», – предположил кто-то. «Буржуй?». «Поповский прихвостень?», – вид мёртвой головы намекал на потустороннее. «Царь?». «Взрослый…», – прошептал кто-то женским шёпотом, – «На Ленина похож». «Пионеры!», – закричал звеньевой, теряя контроль. Но больше не нашёлся, что добавить. Лишь было слышно, как глухо упало у кого-то на металлический пол деревянное ружьё.

  Заработал искусственный разум анализатора. Биомасса, будто бы зная, что делать, заползла снизу под стеклянный колпак, мигая лампами и светодиодами. Минута – и приоткрылось стекло, вниз, на металлический пол, волнами потёк холод. Голова приоткрыла рот, будто бы в мучительных раздумьях. «О-о-ох», – простонала она, – «Как же это больно – возвращаться к жизни!». «Боги!», – взмолилась голова. «Которых нет», – поправил звеньевой.

  Приоткрылись глаза, полные страдания.

– Де-ти», – по слогам, – Это же дети! Есть кто-нибудь взрослый?.
– Мы не дети, мы пионеры, – прошептал кто-то, и поправился, – Ну, или, не совсем дети.
– Пионеры! Скауты! Рейнджеры!, – взмолилась голова, – Приведите взрослых. Мне нужно новое тело. Я оплатил новое тело. У меня есть контракт. Какой сейчас год?
– Триста пятьдесят первый, от мировой революции.
– Революция – это коммунизм? Вы – коммунисты? Вы знаете про «Мегатроникс глобал»?
– Нет.
– Мы пионеры. Будущие коммунисты.
– Вы знаете мою фамилию?, – голова назвала слово, тягучее, будто бы из древности, каких сейчас нет.
– Мне нужны взрослые, – продолжала она, – Много веков назад я заплатил за то, чтобы мой мозг поместили в криогенную камеру – до времени, когда медицина позволит дать мне новое тело. Найдите этих людей, которым я заплатил.
– Ясно, – подытожил звеньевой, – Буржуй. Настоящий.

  И занёс ногу для пинка, – «Объявляем пролетарский мундиаль!», – Но передумал. Пионерка, испугавшись, прижалась к звеньевому. «Карма». Он не мог на это смотреть, но и не смотреть – не мог, потому смотрел в упор.

– Пионер!, – заорал на него звеньевой, – Охраняй буржуя! Я приказываю! Расстрел!, – клацнул затвор деревянного ружья, – Но сначала – партийное собрание, – И вышел, потащив её за собой за руку. Другие товарищи молча вышли за ним. Комната опустела.

  Потянулись минуты. Крики звеньевого за стеной – там шло собрание. Тихий шёпот товарищей.

– Сидишь?, – обречённо спросила голова, – Как её зовут?
– Кого?
– Ту, на которую ты всё время смотришь. Или думаешь – я не заметил?
– Карма.
– Странное имя. Она из Индии?
– Что это – Индия?
– Страна.
– Не знаю. Обычное имя. «Карл Маркс». Как у всех.
– Не думал, что при коммунизме есть имена. Думал – номера, или штрихкоды, как в магазине. А тебя тогда – как зовут?
– Почему это – нет имён?, – обиделся он, – Так же, как и всех – Ленин.
– А рядом с ней – кто?
– Звеньевой, – с ненавистью ответил пионер, – Будущий партработник. Чекист. Генеральный секретарь.
– Понимаю, – голова грустно прикрыла глаза, – Тебе ничего не светит. Но человек – сильнее любых чекистов. Нет ничего – сильнее человека. Много веков назад было время, когда не было никаких партработников. Видишь – дверца в стене. Да, там, в углу. Открой.
– Тяжелый, – пионер взял висящее на стене оружие, и чуть не уронил от неожиданного веса.
– «Mk3 Jackhammer». Он не деревянный – он настоящий.
– Что мне теперь делать?, – обречённо спросил пионер, держа оружие наперевес, – Куда мы идём? В чём заключается наша жизнь?
– Возьми обоймы. Разложи по карманам, – продолжала голова, – Я не обещаю, но я могу попробовать. Много веков назад я был таким же ребёнком, как и ты. Учился, голодал, жил в подвале. После – работал. Преуспел, стал лучше всех. Пятьдесят тысяч человек, сотня заводов на всех континентах – было моей империей. И ни одного партработника – всем воздавалось по заслугам. Тот, кто хотел работать – имел деньги. Тот, кто мог отвечать за многих – имел много денег. Все, кто хотел – имели отдых, возможности, и любовь. Я не могу ничего тебе обещать – но человек сильнее, чем кажется сам себе. Нет ничего сильнее человека.

  Пионер, кажется, уже не слушал – он стоял перед металлической дверью, будто бы раздумывая. За ней раздавался шёпот товарищей, и крики звеньевого – там шло партсобрание.

– Да, и ещё пара слов, – раздалось сзади, – Бог – есть. И я его видел.

  Пионер, не оборачиваясь, поднял оружие, крепко уперев приклад в плечо, толкнул ногой дверь, и шагнул в открытый проём.

  Звеньевой вскинул деревянное ружьё, они выстрелили одновременно. Проходя мимо товарищей, пионер подошёл к трупу звеньевого, и долго смотрел в обезображенное лицо. Бесполезное деревянное ружьё лежало рядом, и молчало – пистоны пропитались кровью. После – повернулся к товарищам.

– Не пугайтесь, – прошептал он, – Это абсолютный расстрел. Скоро увидите Бога, которого нет, – и начал стрелять.

  Дети, визжа от ужаса, сталкиваясь, спихивая друг друга, побежали вверх по металлической лестнице. Переложив дробовик в правую руку, он выпускал одиночные выстрелы в толпу – левой же рукой вытянул из кровавой толпы её, ухватив за ладонь. Кто-то валялся, мёртвый, на полу в лужах крови. Другие же сбежали наверх – там изредка появлялись детские головы, и раздавался треск пистонов в деревянных ружьях. Пионер выпустил в направлении открытого люка ещё несколько пуль – головы пропали. Выждав минуту, держа оружие в правой руке, пионер стал осторожно подниматься по лестнице – левой рукой ведя её за собой, не выпуская ладони.

  Пару раз ему показались в джунглях промелькнувшие детские тени – он выпустил в направлении теней несколько пуль.

  Они вышли на берег океана, за которым – далеко, в невозможной дали – робко начинался рассвет.

– Что мы теперь будем делать? Как мы будем жить?
– Как обычно живут мужчина и женщина?, – она прижалась к нему.
– Не могу, – задумался он, вспомнил звеньевого, и отстранился, – Не могу с тобой, и без тебя – не могу. Нас нет. Мы – расстреляны. Нашими товарищами. Другими. Миром. То, что я не могу тебе сказать – выше всего, что может быть. Нельзя оскорблять божье – человеческим.
– Смотри, – вдруг сказала она, – Вода уходит.

  Море, которое было рядом, почти у ног – отступало, колыхаясь всё дальше с каждой нежной волной, обнажая мелкий белый песок с проталинами луж. Вдали, то тут, то там колыхались рыбы, и погибали в путах водорослей яркие кораллы.

– Пошли, – сказал он, кивнув прямо, в рассвет, – Это Бог, которого нет, указал нам дорогу к правде.
– Уверен?, – с сомнением спросила она.
– Скоро здесь ничего не будет. Нет разницы, куда идти. Поэтому пойдём вперёд. Мы вышли, как Афродита, из пены – и вернёмся в пену.

  Далеко, на горизонте, у самого рассвета, показалась серая полоса – дальше всех расстояний, но казалось, что она приближается с огромной скоростью. Двое шли, удаляясь по дну океана, ей навстречу.

– Слава Богу, которого нет, что мы остались детьми, – сказал он.

Примечание.
Ugra Karma (санкср.) – свирепая судьба.