Бабушка

поучительная историйка

Наверное, в каждом классе время от времени появляются нерадивые личности, напрочь отметающие обычные представления о нормальном ученике. Правда, личностями-то они как раз и не являлются, потому что никаких достижений не совершают, кроме одного: шокируют всех своим нежеланием учиться и подчиняться школьным порядкам.

–  Это, конечно, не ученица, но что поделаешь? Каждый имеет право на образование... – вздохнула завуч Ирина Евгеньевна, отправляя в наш класс Томку Лаврухину «на радость» классному руководителю.

– Вот, ребята, к нам пришла новая ученица...

– Так это же Томка из восьмого «Б»! Какая же она новая? – раздалось в классе.

– Да, это всем вам знакомая Тома Лаврухина, по решению педсовета ее перевели в наш класс, как в более сильный и дисциплинированный, и мы все надеемся, что вы дружески примете ее в коллектив, поможете с учебой и поддержите.

Но при первом же взгляде на Лаврухину становилось понятно, что ни в какой поддержке эта вертлявая пигалица не нуждается. Томка, выставив ногу вперед, снисходительно зыркала на нас, как будто это не мы, а она призвана взять над нами шефство.

Уже на следующий день Лаврухина решила, что новый коллектив должен получить представление, что за птица появилась в его рядах. Перед началом урока Ирина Евгеньевна внимательно оглядела класс и начала занятие, как будто не заметив кричащего яркого пятна среди обычных лиц. На самом видном месте Томкиной коротковолосой и по-птичьи прилизанной головы красовался дурацкий крест из двух сверкающих заколок, а на длинноносом лице круглились густо обведенные черной тушью глаза, похожие на свежие фингалы. Томка независимо озиралась. В классе осторожно хихикали, выжидательно посматривая на завуча.

– А вы на Лаврухину не смотрите, – вдруг заявила Ирина Евгеньевна, – потому что завтра она запросто может прийти с длинной-длинной косой или в рыжем парике.
Раздался смех.

– Да не смейтесь, не смейтесь, веселого тут мало. Я вот что вам скажу. Меня, когда я уже закончила институт, иногда называли девочкой, принимая за школьницу. Но те, кто изо всех сил старается еще в школе выглядеть взрослыми тетями, добиваются своего, и после двадцати их тоже могут назвать по ошибке, но не девочками, а бабушками.

– Уж куда уж там... – кудахнула Томка, но раздавшиеся смешки были явно не в ее пользу.

– Лучше ярко зажечься и быстро сгореть, чем долго томиться и медленно тлеть, – насмешливо процитировал кто-то.

Однако у Томки имелось и еще кое-что выдающееся. Она умудрялась дружить с двумя самыми хулиганистыми парнями в классе, причем их связывали какие-то общие интересы и бурные выяснения отношений. С Хмелевым и Новоселовым Лаврухина курила на задворках школы, точно так же сплевывая и матерясь, а на уроках эта троица постоянно перебрасывалась записками. Одна такая записка попала к Ирине Евгеньевне, та развернула ее и членораздельно прочла:
«Хмеля, я тебя люблю. А Новосела ненавижу!»

– Ох, Лаврухина, ну кто же пишет такие записки мальчикам? – в ответ на хохот, укоризненно покачала головой завуч.

– А что тут смешного, если это шутка? – возразила Лаврухина, сердито нахохлившись.

– А над шутками плакать принято? – резонно заметила Ирина Евгеньевна. – Это над такими горе-учениками плакать надо.

– Чужие записки вообще неприлично читать! – не сдавалась Томка.

– В таком случае не следует их писать на уроках. Для этого есть перемены.

Но кто на переменах пишет записки? В это шумное время была масса других увлекательных дел. Если честнАя компания не скрывалась покурить, то вовсю резвилась. Новоселов хватал чью-то шапку с помпоном, хозяйка шапки бегала в узких проходах между партами, пытаясь дотянуться до головы длинного и тощего обидчика, а тот скакал широкими галопинами, и помпон по-клоунски надетой шапки уморительно бил шутника по макушке. Лаврухина корчилась со смеху, приседала и хриплым басом выкрикивала:

– У-у-уссыка-а-аловка, у-у-уссыка-а-аловка!

Томка бросила школу, когда до конца восьмого класса оставалось чуть больше последней четверти. Учителя сокрушались. Ведь еще совсем немного – и хотя бы восьмилетка в кармане, а там, глядишь, и в училище какое-нибудь пойти можно, на те же курсы. Образумить  Лаврухину отрядили меня и мою соседку по парте. Мы и впрямь старались, уговаривали изо всех сил, но никакие доводы на Томку не подействовали. Не хочу и все! Напрасно мы искали поддержки у ее матери. Та только жалобно, даже как-то затравленно соглашалась и сокрушенно кивала, как это бывает с алкоголичками.

Однажды на городских танцах, куда нас случайно занесло за компанию с кем-то, мы встретили Томку.

– О, привет! А ты чего здесь, так далеко от своего района?

– Не выступай, где живешь, не живи, где выступаешь, – поучительно произнесла Томка.

Значит, она сюда «выступать» ходит. Ну-ну...

Выступление и правда состоялось. Безобразная женская потасовка, когда отчаянно визжат, бестолково размахивая руками, вцепляясь в чьи-то волосы и падая кверх ногами на радость толпе.

Еще раз я видела Томку, когда нам перевалило за двадцать.

– Ох, была на барахолке, устала как собака, – пожаловалась она.

Томка и правда выглядела не лучшим образом. Неужели обычная усталость в этом возрасте может обернуться таким землистым, безрадостным цветом лица? Все мои однокурсницы были гораздо свежее даже после тяжелой сессии. А тут... Сухая, потерявшая упругость кожа, круги под глазами, ранние морщины в уголках рта. И просто выспаться в этом случае уже недостаточно. Бабушка Лаврухина, за плечами которой лихая и бурная жизнь.