Плата за крылья

    Телефон трезвонил настойчиво. Мужчина с трудом проснулся (вчера поздно лег, да и день был тот еще).
 – Слушаю, - хрипловато произнес он, хмуро поглядев на время: 5 утра. Номер был «не свой»: кто? Голос звонившего после некоторой паузы (пара глубоких вдохов) выдал волнение, решительность и определенно юный возраст:
 - Здравствуйте. Вы Андрей Дмитриевич? Простите, что беспокою: мне надо с Вами поговорить.
- В 5 утра? – сдерживая раздражение, спросил мужчина, которого действительно звали так. (Если официально. Свои зовут Митричем.)
- Иначе я мог Вас не застать... а Ваш телефон у меня только домашний.
- Представьтесь, пожалуйста. Откуда у Вас мой номер?
(Митрич постарался припомнить, слышал ли он этот голос раньше. Не припомнил.)
- Номер мне дядя Паша дал, (тут опять заминка с легким покашливанием) а зовут меня Дмитрий… то есть Дмитрий Андреевич Смехов.

 ( Ну и да… Дмитрий Андреевич Смехов!!!... Внутри шевельнулся мрак, который казался давно погребенным и отпетым. Сколько же тебе сейчас, Дмитрий Андреевич? 19? Точно, 19. И Паша хорош… А вообще, как они на Пашу вышли: он уже десять лет в Хайфе живет? Впрочем, Ленка всегда умела добиваться своего. То, что звонят – они, Ленка и сын, а не самолично он – сто из ста. И зачем это он ЕЙ понадобился, а?!
   Эти мысли промелькнули в голове быстро, пауза если и возникла, то ничего не значащая для «собеседника».)
- Я Вас слушаю, Дмитрий Андреевич, - с нажимом на имя/отчество произнес Митрич, приказав тягомотной нудятине внутри заткнуться: хватит уже, он свое отчувствовал.
- Андрей Дмитриевич, я позвонил, чтобы с Вами о встрече договориться… Это – не телефонный разговор.
Голос не дрожал, не волновался. Он требует? Митрич усмехнулся: во дают!
- И когда же ВЫ (т.е. Ленка) хотите меня увидеть? Он даже не старался скрывать свой сарказм: зачем? С ним, помнится, никогда не церемонились. ИМ понадобилось, не ЕМУ.
- Можно сегодня?

   Ленка. Она была из той жизни, где его звали Андрюшей. Из той, где он умел засыпать и просыпаться с надеждой, что утро будет добрым. С верой: он все для этого сможет сделать. Главное – хотеть.
   Первый раз он обратил на нее внимание на вступительных. Ничем, вроде бы, не выделялась: фигурка, джинсы обычные – не «Levis», джемперок цвета «серая мышь». И, тем не менее – выделялась. Может быть, именно этим: нежеланием выделяться.
 
    Второй раз он увидел ее уже в сентябре – у стенда с расписанием. Она это расписание списывала в блокнот, и каштановая челка падала ей на глаза. Быстрым движением руки челка водворялась на место, и авторучка тыльным концом скользила по стенду в поисках нужной информации.
- Девушка, а как Вас зовут? – не придумал он ничего оригинальнее.
Не взглянув на спрашивающего и не отрываясь от своего дела, она прозаично сказала: - Ленка. (Вопрос задан – ответ получен.)

   Мама была против женитьбы категорически: рано. Разве это аргумент? Вот если бы мама сказала, что Ленка его не любит – он бы подумал. Хотя женился бы все равно: ОН любил. Ему не нужен был никто, кроме нее. Ни одна живая душа из этих трех с чем-то там миллиардов землянок. Он даже представить не мог: как это - без нее? А дышать чем? Он - хотел. А зачем Ленке было замуж выходить за него – загадка загадок. Так и не сумел ее отгадать, хоть бился долго. Влюбилась? У Ленки это понятие в лексиконе отсутствует. Пожалела? А кого она жалела когда? Он был ей нужен? Да никто ей по большому счету не нужен никогда: она нужна себе самой прежде всего, остальные – дополнение к ней. Назвать это бездушным эгоизмом тоже не получалось: она не стремилась кого-то подчинять своим желаниям. Просто если ее желания и еще чьи-то не совпадали – это были не ее проблемы. Такая вот цельно-монолитность характера. Не пробьешь.
 
Он хотел ее НАВСЕГДА. Какая глупость: хотеть чего-то навсегда…
- Зачем тебе муж, если ты гуляешь, как кошка, сама по себе?! – кричал он шепотом, чтобы не разбудить спящего Димулю, - три часа ночи, ты хоть понимаешь, что мне к восьми надо на работу!?
- Прекрати, - устало отмахивалась она, - надо было спать, а не дергаться. Как Димуля? Поел нормально?
- Ага, о сыне вспомнила! А где ты была, когда он сказку просил на ночь?!
- На работе я была. Ты это знаешь. (К бесу такую работу! Я хочу нормальной жизни! – кипел он – но кто его слушал?)  А сказку… Папа у нас читать разучился?.. Все, не прессуй: включи «pause/break» в своем мозгу.
И уходила в себя, к себе, с собой. Ни разу она не повысила голос. Ни разу не снизошла до объяснений. Верь… и понимай, как хочешь.
Почему - ТАК? Сейчас Митричу кажется, что тогда он просто безумно (без – умно) ее любил. Теперь бы любил по-другому, вернее – не любил совсем. Тогда его чувство к ней было чрез – мерно: через край лилось… Но разве ТАКАЯ его любовь не заслуживала хотя бы снисхождения?

   Не заслуживала. Развод стал той черной дырой, в которую он провалился неожиданно. Не смотря на всю болезненную нервозность отношений, были у них светлые полосы, смягчающие всю боль его «невостребованности». В эти моменты счастья Ленка позволяла себя любить так, как хотелось ему. (Может, и ее твердокаменное сопротивление не выдерживало его страданий? И ей нужна была передышка от самой себя?). Он надеялся: они - вместе. Ленка поймет.

   Ленка поняла. Как всегда – невозмутимо, положила после завтрака перед ним на стол повестку в суд: - Не опоздай.
На сероватом бланке были указаны адрес, время и дата для явки. Место и время казни.
   Димулю оставили маме (и няньке по найму – уточнение). Права папы заниматься воспитанием сына никем не оспаривались: раз в неделю, после созвона. Он добросовестно пытался следовать правилам, но это было настоящей медленной пыткой: до звонка - неделю дергаешься, что услышишь ее равнодушный голос, а после встреч с сыном – что еще неделю не почувствуешь его обнимающих ручонок на шее. Помог Пашка, предложив за компанию стать контрактником. Пашка «летал свободно», понасмотревшись на семейное «счастье» друзей: ему терять было нечего. «Андрюхе» - было: свою, держащую за горло, боль. Наверное, поэтому он был для Фемиды годен, а Пашку она забраковала.

   Военная форма стала паролем в мир, где жизнь уравновешивает смерть. На земном шаре достаточно мест, где можно ставить на кон свое тело. Если повезет – тело еще и награду получит. А то, что он стал хорошо работающим телом – так это только плюс: никаких «поворотов ножа» в черепной коробке. Приказ понял, приказ выполнил.
Через год его тело научилось радоваться немудреным вещам: сну без сновидений, дружескому тычку в плечо от друга, улыбке поварихи Насти.
Алименты на имя Е. Н. Смеховой бухгалтерия переводила исправно. Больше он пока ничем Димуле помочь не мог. – Расти, сын, - думал он изредка, когда думал, - если смогу – объясню; если сможешь – простишь.
   Но однажды деньги вернули: истец отказался от алиментов. Так вот. Сначала Ленке стал не нужен он сам, потом – его деньги. Умри.
Он умер еще раз, но менее болезненно. Просто мозг тупо завис, оставив тело: решай задачки по своему усмотрению, а я ставлю точку. Казалось – окончательную.


   В родной город он приехал только однажды: маму хоронить. Похоронные хлопоты его не коснулись: все сделали родственники, связь с которыми он практически не поддерживал. Но дату захоронения родня сообщила. Мама в своих регулярных письмах никогда ни на что не жаловалась, писала только позитивные городские новости, не упоминая о Ленке. Он старался отвечать на письма в границах допустимого «изредка», чтобы не казаться матери равнодушным сыном. Ее непредвиденная смерть (инфаркт) вновь окунула его в «ту» жизнь, замелькавшую картинками в скоростном режиме, едва он сошел с поезда на перрон. Но «проснувшиеся» картинки были густо посыпаны серым пеплом прогоревшей боли, а с серым кино он справится.
    
    После похорон остались вдвоем с Пашкой. Говорить не хотелось, так, по верхам. Уже перед уходом Пашка коротко сообщил, что Ленка второй раз вышла замуж, оставив себе его фамилию; положил листок на тумбу в прихожей: - Это адрес. Я подумал, вдруг захочешь… Ну, в общем, сам решишь. Извини, если что… Будь, братан.
   Пашка «хотел, как лучше». Он всегда хотел, как лучше, пытаясь их мирить. Но получалось, понятно, «как всегда». Листочек с адресом снес все оборонительные сооружения одним желанием: увидеть сына. Если бы он подумал здраво – может быть и осталась бы какая-нибудь траншея для спасения шкуры. Здраво не думалось. И дело не в нахлынувших «картинках», не в скорбности момента и не в количестве выпитого. Он остро вспомнил, как ПАХНЕТ его сынуля. Он кожей почувствовал ТЕПЛО его ручонок. ОН НЕ МОГ НЕ УВИДЕТЬСЯ.

   Еле дождавшись открытия «Детского мира», он скупил все, что посчитал интересным шестилетнему Димуле. Загрузил заднее сидение «мерина» и поехал, представляя, что скажет (не Ленке) ребенку. Ее новый муж выпал из сознания, как несущественная деталь.
   Домофон открыла бабулька, сидевшая у подъезда на лавочке с сумкой продуктов: давала отдых больным ногам. Он взял с собой только радиоуправляемую машину (остальные игрушки сын заберет сам) и поднялся за бабулькой на третий этаж, помогая нести сумку, но не отвечая на любопытные вопросы. Перед нажатием на звонок выдохнул и взмолился: - Пусть откроет не Ленка: пусть откроет сын.
Кто скажет, что Бог молитв не слышит? Слышит. Димуля в белой рубашечке с бабочкой, в наглаженных брючках (он так дома ходит?) открыл дверь, посмотрел вежливо на дядю с большой коробкой подмышкой и спросил: - Вы к папе? Сейчас позову, подождите, пожалуйста…
   Зачем ему ждать Димулиного папу? Оставив коробку у двери, он поспешил исчезнуть. Теперь – окончательно. Точка должна быть точкой.

   Прошла вечность. Что в ней было? Много риска, причем такого, на который женатым не идти бы, а ему – «на раз». За это его ценили. Уважали. По-мужски.
Были письма и звонки от Пашки, но он не отвечал: там – точка. Окончательная.
Было ранение, не смертельное, но с активностью пришлось расстаться. Зато появилось новое дело: пусть тело - штопаное железяками, но опыт – вещь не последняя. Не было только женщин надолго. Как только он чувствовал, что его начинают рассматривать в перспективе – он «терялся». Поглупее пытались «пропажу» отыскать, поумнее соглашались, что он – не вариант. В любом случае, «доходило» до всех.

Еще не было неделовых телефонных звонков в пять утра. И этот, точно, деловой. Что надо? Скоро узнаем. Он ждет спокойно: когда оторвет свой взгляд от чашки с кофе этот хмурящийся юноша, который называет папой другого дядю,.. и СКАЖЕТ, ЧТО НАДО. (Кофе, между прочим, в «Гараже» всегда the best: выпей, пока совсем не остыл)
    Наконец, Дмитрий Андреевич решился. Поднял глаза, глядя, как в дуло направленного на него ствола (- Храбрец, - хмыкнул про себя Митрич).
- Я понимаю, - начал Д. А., машинально сжав руку в кулак, - Вы вправе отказать. Я бы, наверное, тоже отказал. Но просить мне больше некого… Нужны деньги.
(- Уфф, - выдохнул, расслабившись внутренне Митрич, - как все банально, а! Во что Вы с мамой Ленкой влипли, «сынок»?)
- Много. Мы все, что могли, продали. Не хватает 2 миллиона 700 тысяч, если в рублях. Дядя Паша с клиникой договорился, в «Шибе» примут хоть завтра…
- Клиникой? (это – не то, чего Митрич ожидал) А кто болен? «Шиба» – это ж онкология, да?
- Да… Мама…
Теперь Митрич ощутил на себе пристальный взгляд. Вот так-так… Ленке нужна его помощь. Иначе не будет Ленки. И он должен взять и решить: быть ей или не быть…
Самое смешное, что и сейчас ОН ей не нужен. Ей нужны его деньги (хоть что-то, да?).
- Я постараюсь отдать, как смогу, - проговорил Дмитрий Андреевич, истолковывая его молчание по-своему, - просто времени в обрез: одна неделя максимум.

   Митрич усмехнулся про себя невесело: ему не нужна ее смерть. И, хоть Ленкина жизнь ему тоже не нужна, он сказал: - Без проблем. Счет есть?
Сын (ведь все-равно – СЫН) облегченно улыбнулся (плакать надумал?!):
- Спасибо. Вы мне крылья вернули!
«Кто знает: где кончается животное и начинается человек? Кто знает: где кончается человек и начинается птица?» - вспомнилась Митричу Ленкина фраза…