Бунташный Аввакум

Церковная реформа, начатая Алексеем Михайловичем, вторым царем из династии Романовых, вскоре после смерти в 1645 году болезного и смиренного родителя, на первом этапе носила вполне конструктивный характер.
Основная цель этой реформы состояла в намерении облагообразить ход церковной службы, то есть добиться от служителей культа соблюдения порядка и культуры служебных молений. И первым, кто обратил внимание на формальный характер исполнения богослужений в церковных учреждениях Московского царства, был патриарх Филарет – основоположник династии Романовых. Но все предписания Филарета, обращенные к служителям культа с требованием восстановить в храмах должный порядок ведения службы, оказались на тот момент нежизнеспособными. Но они не затерялись в общем ворохе иных мертворожденных бумаг, а дождались своего часа и своих праведников.

                ***
И эти праведники в 1631 году в небольшом селе Кирикове Нижегородской области образовали первый кружок «ревнителей благочестия».
Возглавили этот кружок два протопопа - Стефан Вонифатьев и Иван Неронов, которые вместе с собратьями по цеху на территории вверенных им приходов попытались навести стройный богослужебный порядок, не оскверняемый всякого рода языческими непристойностями и дурными обычаями.
Вдохновленные благородной идеей борьбы с вульгарными пережитками прошлого, которые Иван Грозный называл «богомерзкими прелестями», «ревнители» взялись за дело с большим старанием и охотой.  Требуя от своих прихожан высокой гражданской сознательности, благочестивые протопопы стали отчитывать богослужебные песнопения в закрепленных за ними приходах не во много голосов, как практиковалось до сего времени, а в один голос, отчего службы затягивались на несколько часов к ряду, и далеко не каждый верующий мог их выстоять.
Пение во много голосов означало, что в одно и то же время сразу несколько служек, числом 5 или 6, читали каждый свой отрывок из Псалтыри или Священного писания, перебивая друг друга. Естественно, что при такой подаче текста было невозможно понять ни единого слова. Зато служба проходила быстро, удобно и не утомительно.
Не трудно себе представить, какую мощную волну праведного гнева вызвали церковные новины в неподготовленном к подобным переменам народе! Не разделяя благих намерений своих поводырей, наиболее несдержанные противники церковной культурной революции отважились пускать в ход не только отборную матерную брань, но и кулаки, колья и прочий подручный материал.

               
                ***
Сколько времени потребовалось бы ревнителям для осуществления своей миссии и увенчалась бы она успехом, гадать не стоит. Все изменилось с восшествием на престол Алексея Михайловича, который по счастливому стечению обстоятельств оказался воспитанником Стефана Вонифатьева. Того самого протопопа Стефана, который, начав свою служебную карьеру в Новгороде, прославился в северных краях как один из лидеров «ревнителей благочестия». На этой волне он поднялся, его дар проповедника был замечен, и Вонифатьева пригласили на службу в Москву.  Как видно из отрывочных фактов его биографии, дела в столице у Стефана шли неплохо, и к исходу царствования Михаила Федоровича он уже служил протопопом Благовещенского собора Московского Кремля.
А с приходом к власти царевича Алексея, Вонифатьев - убежденный и последовательный «ревнитель благочестия» превратился в едва ли не самое влиятельное лицо в государстве, подменяя во многих вопросах самого патриарха Иосифа.  Оценив все очевидные преимущества нового положения при Дворе, Стефан возвращается к мечтам своего новгородского периода и вновь обращается к теме о стройности и благочестии церковной службы. Он подолгу и доверительно беседует с неискушенным в вопросах государственного управления царем Алексеем Михайловичем, ярко живописует перед ним неприглядные, а порой и отвратительные картины церковного богослужения, знакомит с интересными и ревностно преданными Церкви людьми.

               
                ***
И наконец, добивается своего!
Создание кружка «ревнителей благочестия» становится первым совместным проектом царя Алексея Михайловича и протопопа Стефана Вонифатьева. Но, в отличие от своего старшего товарища, новый царь слишком молод годами, а потому наивен, податлив и нетерпелив. Желая быть полезным своему отечеству сию минуту, Алексей не слышит - не хочет слышать взволнованных предостережений патриарха Иосифа о том, что просветительский реформизм «ревнителей благочестия», страдающий определенной поспешностью и непродуманностью действий, слишком заражен западничеством для того, чтобы быть принятым Церковью и обществом без протеста или, что значительно опасней, без бунта.
Царь отворачивается от патриарха Иосифа и более не посвящает его в свои планы! Так дело обрядового реформирования Церкви выводится из-под контроля самой Церкви и сосредотачивается в руках царя Алексея Михайловича и его духовника - протопопа Стефана Вонифатьева.
 В этом смысле и создание кружка «ревнителей благочестия» осуществляется в интересах не церковной власти, как следовало бы, а светской.  Ведь именно он - Алексей Михайлович, основываясь на рекомендациях Стефана Вонифатьева, ведет тщательный подбор основного состава будущих реформаторов. Требования, которые предъявляются к участникам кружка, просты и в основном сводятся к тому, чтобы все они не только были наделены высокими нравственными качествами и являлись представителями белого духовенства, но, чтобы еще и обладали исключительными проповедническими способностями.

                ***
Примерно в это же самое время в 1647 году в Москве вместе со всем своим семейством появляется Аввакум.  Найдя приют у знакомого ему еще по Новгороду Ивана Неронова, выходца из тех же краев, что и он сам, Аввакум заручается его поддержкой.  Так Неронов сводит своего земляка Аввакума с царским духовником - протопопом Благовещенского собора Стефаном Вонифатьевым, а тот, в свою очередь, представляет гонимого правдолюбца царю.
Царь, очарованный живым, образным, пересыпанным меткими наблюдениями и острыми словцами языком Аввакума, счел его полезным для дела человеком. Немало позабавила царя как история его жизни, так и случай, который привел Аввакума в Москву.
Родился Аввакум, как он сам о себе писал в «Житие», в «нижегородских пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове» в 1621 году. Отец его Петр был священником очень охочим до «пития хмельнова», а мать Мария, напротив, корила его за эту пагубную страсть и была большой «постницей и молитвиницей».
Когда родительница Аввакума овдовела, а дом остался без хозяина, то, помыкавшись немного, надумала «мати» сына женить, дабы была у него «помощница ко спасению». Тут же в своем родном селе сыскала вдова Петрова для него подходящую   половинку – бедную сиротку Анастасию, которая только и делала, что «беспрестанно во церковь ходила». Когда-то ее отец, именем Марко, был очень прижимистым и богатым кузнецом, но после его смерти все, что было им нажито непосильным трудом, быстро «истощилось».
На ту пору Аввакуму минуло семнадцать лет, а его молоденькой супруге – четырнадцать. Поручив заботу о своем единственном сыночке сердобольной Анастасии Марковне, сама Мария от скудности мирской жизни приняла постриг и с именем Марфа переселилась в монастырь.

                ***
В двадцать три года Аввакум Петров – продолжатель семейной традиции был рукоположен в дьяки, а еще через два года поставлен попом. Через восемь лет честной и непорочной службы церковно-приходской поп Аввакум был возведен в высший для белого священника сан – в протопопы.
И в один из дней, когда ничто не предвещало беды, в дом Петровых, нарушая покой и умиротворение, ворвалась одна из его вдовых прихожанок с жалобой на местного начальника, якобы забравшего у нее дочь в наложницы. Аввакум возвратил несчастную сироту безутешной матери, но при этом «зело» раздосадовал похотливого прелюбодея и тот не оставил заступничество Аввакума без ответа.    Заглянув, как-то на досуге, в церковь, где в это время Аввакум читал молитву, он свирепо накинулся на него и при этом «бил и волочил» несчастного «за ноги по земле», дабы не совался впредь не в свое дело.
Но, посчитав, что одного бития и выволочки протопопу будет мало, растлитель молоденьких девушек «прибежал к нему в дом, бил его и у руки, яко пес, отгрыз персты» и только, когда гортань его наполнилась кровью, он «испустил из зубов руку и ушел» восвояси.
Придя в себя после нанесенных побоев и истязаний, Аввакум, «завертев руку платком», направился в церковь к вечерне. Но до прихода в тот вечер он так и не дошел, наскочив в темноте на поджидающего его в кустах мучителя, целящегося в него сразу из двух «пистолек». К счастью, порох, засыпанный в эти пистоли, не «пыхнул» и протопоп остался жив. Осенив своего разразившего матерной бранью врага больной рукою, Аввакум низко поклонился ему и со смирением проговорил: «Благодать во устах твоих, Иван Родионович, да будет!»
Доведенный скрытой в этих словах издевкой до бешенства начальник отнял у протопопа двор и, «всего ограбя», выгнал из села, даже «не дав на дорогу хлеба».

               
                ***
 Однако первое появление Аввакума в Москве оказалось коротким. Понукаемый своими духовными друзьями он вынужден был вернуться в свой приход на прежнее место службы. Восстановив кое-как разрушенное жилье и хозяйство, Аввакум с головой окунулся в проповедническую деятельность. Но новый конфликт не заставил себя долго ждать.
На этот раз Аввакум сумел обозлить и настроить против себя самого боярина Василия Петровича Шереметева, следующего в Казань «на воеводство по реке на судне».  И вздумалось же ему обратиться к Аввакуму с просьбой благословить в дорогу своего сына.  Увидев, что сын воеводы имеет «любодейный образ», то есть не носит бороду, протопоп категорически отказался выполнить просьбу боярина. В сердцах Шереметев не только обругал упрямого протопопа, но и скинул его с судна за борт прямо в холодную воду Волги.
В итоге, Аввакум снова был изгнан из своего прихода и в очередной раз «сволокся к Москве». Вторая попытка Аввакума попытать счастья в столице оказалась более удачной, да и прибыл он в Москву очень даже кстати, как раз к тому времени, когда его духовные друзья, такие же радеющие за чистоту веры протопопы, как и он, объединились в кружок «ревнителей благочестия» .

                ***
Кружковцы, отобранные царем и его духовником, не только были все без исключения представителями белого духовенства, но и, помимо высоких нравственных качеств, обладали выдающимися проповедническими способностями. А чтобы задуманное дело еще и сдвинулось с мертвой точки, царь дал каждому участнику кружка высокое назначение, немыслимое для них при обычном течении карьеры приходских священников. Иван Неронов был переведен из Нижнего Новгорода в Москву и поставлен протоиреем Казанского собора, а Аввакум Петров назначен протоиреем в Юрьев-Повольский, протоирей Даниил получил приход в Костроме, Логгин – в Муроме и Лазарь в Романове-Борисоглебске. Несколько позднее к «ревнителям благочестия» примкнул и Новоспасский архимандрит Никон Минин.
Дело оставалось за малым – определиться с лидером, с центральной и авторитетной фигурой вновь созданного сообщества! Никто из «ревнителей» не сомневался в том, что более всех занять эту должность достоин его создатель и идейный вдохновитель – Стефан Вонифатьев! Но, принимая во внимание тот факт, что по долгу службы Вонифатьев вращался исключительно в придворных кругах и был оторван от основного рабочего материала – народных масс, то главой кружка был избран его давний приятель, земляк и единомышленник - Иван Неронов. Именно по этой причине Неронову и был отдан в управление Казанский собор – «церковь посреди торжища», в которой «народ во все дни бывает».
Получив от государя таким образом назначение, Аввакум покинул Москву и отбыл в Юрьевец-Повольский.

                ***
Бесстрашный борец, пламенный оратор, умница и большой пересмешник Аввакум стал с таким рвением унимать от «блудни» местных попов и баб, что те, числом около тысячи человек, вооружившись «батожьем» отделали его так, что протопоп едва остался жив. От окончательной расправы «ревнителя благочестия» спас вовремя подоспевший ему на выручку царский воевода. Вместе с пушкарями он разогнал сбесившуюся толпу и буквально уволок бесчувственного протопопа в безопасное место.
Отлежавшись три дня, Аввакум, «покинув жену и детей», в третий раз объявился в столице. Однако в Москве незваного гостя встретили неласково. И сам царь, и царский духовник Вонифатьев были очень недовольны его самовольной отлучкой из Юрьева.
Но на дворе уже устоялся 1652 год.
Москва собиралась выбирать нового патриарха, и об Аввакуме на какое-то время забыли. Так что в Юрьевец Аввакум больше не вернулся, а остановился и жил на подворье Казанского храма, выполняя функции неофициального заместителя настоятеля этого храма Ивана Неронова. Народу в Казанскую церковь всегда приходило много, и Аввакуму это было особенно «любо», Замещая на службе Неронова, он глаголил свои «поучения беспрестанно», проповедуя вместе с тем и Божие слово.

                ***
Новый кандидат в патриархи, в прошлом тоже один из членов кружка «ревнителей благочестия», Никон Минин был человеком резким, твердым, а порой и чрезмерно грубым. Он умел отстаивать свое мнение, не боялся резануть «правду матку в лицо» и самому царю, был сверх меры честолюбив, верно улавливал, «в какую сторону дует ветер», жаждал простора для самостоятельности и, при всем при этом, обладал отменным здоровьем.
В отличие от Никона, царь, напротив, был мягок, мечтателен, скрытен, зачастую погружен в себя, отгорожен от окружающих некоей тайной и имел вид слабого и тщедушного человека.
Но если царю личность Никона казалась весьма и весьма привлекательной, то в среде церковной братии   Никон не пользовался ни должным уважением, ни авторитетом. Он был слишком нетерпим, слишком заносчив и агрессивен для того, чтобы стать духовным наставником паствы.  Взоры всех кружковцев были обращены в сторону царского духовника Стефана Вонифатьева. Именно с ним они связывали свои надежды на культурное перерождение Древнерусской церкви! Именно его они желали видеть в сане патриарха!
Но Стефан, посвященный в истинные намерения царя, отклонил оказанное ему высокое доверие братии и поддержал кандидатуру Никона.  Не посмел перечить царю и Церковный собор, провозгласивший в июле 1652 года новым предстоятелем Русской церкви сорокасемилетнего Новгородского митрополита Никона Минина. Это роковое решение царя и Собора, послужив началом целого ряда трагических событий, привели в 1666 году Русскую церковь и весь русский народ к расколу!

                ***
Но как к 1652 году изменились истинные намерения царя.
А все дело в том, что в это непростое для «ревнителей» время в Москву в 1649 году прибыл Иерусалимский патриарх Паисий. Верно определив вектор, задуманных Московским царем преобразований в системе церковной богослужебной практики, и понимая, что успех его миссии во многом зависит от его умения угодить русскому самодержцу, Паисий обратил внимание царя на расхождения в обрядах двух церквей – Русской и Восточной.
Различия, наблюдаемые в Уставах двух Церквей, и в самом деле имели существенные разночтения в части внешних ритуальных действий, сопровождающих богослужебные молебны. Так в русской обрядовой практике сохранилось двуперстное крестное знамение, написание имени Христа – Исус, служение литургии на семи просфорах, хождение во время крестного хода по солнцу, творение земных (стоя на коленях) поклонов, двоение возгласа «аллилуйя» и так далее.  А все Греческие Церкви – Константинопольская, Иерусалимская, Антиохийская и Александрийская использовали трехперстное крестное знамение, творили поясные поклоны, писали имя Христа – Иисус, ходили во время крестного хода против солнца, служили литургию на пяти просфорах и троили возглас «аллилуйя».
И хоть самого главного – основополагающих догматов православия все эти мелкие обрядовые несоответствия не затрагивали, но замечания гостя, упав на благодатную почву, немало раздосадовали Алексея Михайловича.  Так в его голове впервые появилась мысль о реформации русского обрядового богослужения по греческому образцу.

                ***
Особенно тяжело пришлось в эту горячую пору Стефану Вонифатьеву. Не высказываясь ни «за», ни «против» реформации, он долгое время пытался усидеть на двух стульях сразу, пытаясь найти золотую середину, которая устроила бы царя и его старых друзей - «ревнителей благочестия».
Что же касается самих «ревнителей», возглавляемых Иваном Нероновым, то они, категорически не принимая витающую в обществе идею о реформировании обрядового богослужения по греческому образцу, твердо стояли на позициях культурного перерождения Церкви в рамках действующего Устава. 
Но преданный Церкви всей душой, Неронов был совершенно не искушен в вопросах церковной политики Двора, а потому и не мог знать, что все действия патриарха Никона отвечали тайным намерениям царя Алексея Михайловича.

                ***
В июле 1653 года в противостоянии двух сторон многое изменилось. Свой первый удар Никон нанес по протопопу Логгину Муромскому. Суд над Логгином проходил на Соборе, созванном в Крестной палате Кремля.
По существу, суть обвинений, изложенных в деле Логгина Муромского, не стоила выеденного яйца и сводилась к тому, что, Логгин, будучи в доме у воеводы, поинтересовался у воеводской жены, попросившей у него благословения:
- Не белена ли ты?
Что, в переводе на современный язык, означало:
 – Не напудрена ли ты?
Как ни странно, гости воеводы, да и он сам, ополчившись на слишком взыскательного протопопа, который давно докучал им своими нравоучениями, возмутились:
- Почто, Логгин, ты хулишь белила, если ими даже образа пишутся?
Бойкий на язык Логгин, известный в округе острослов и умница, не раздумывая долго, ответил собравшимся примерно следующее:
- Белила, которыми образа пишутся, вы и сами на свои рожи нанести не захотите. А что касается Спаса и всех святых, так они честнее своих образов!
Выслушав обе стороны – истца и ответчика, Никон, обвинив Логгина в «небрежном, высокоумном и гордом житии», постановил отдать его «в мучение злому приставу».
Однако друзья Логгина, считая приговор несправедливым, попытались вступиться за товарища.
- За что отдавать Логгина жестокому приставу? – возмутился Неронов. – Нужно прежде произвести розыск…. Тут дело великое, Божие и царево. Так что и самому царю, по истине, следует быть на сем Соборе!
Выведенный из себя долгими пререканиями с протопопами Никон вспылил:
- Мне царская помощь не надобна, я на нее и плюю, и сморкаю!
Услышав подобное заявление и теряя контроль над собой, Неронов на одном дыхании выпалил:
- Патриарх Никон! Взбесился ты, что такие хульные слова говоришь на Государское Величество!!!
Перепалка, вспыхнувшая между патриархом Никоном и «ревнителями», едва не завершилась всеобщей потасовкой. Но если соборному духовенству и удалось погасить гнев и справедливое негодование «ревнителей» по поводу неправого суда патриарха, то не долее чем до утра следующего дня.

                ***
В попытке скрыть правду и обелить себя перед царем, Никон созвал новый Собор, обвинив Неронова в клевете и злом умышлении. На что Неронов не растерялся и в присутствии всего духовного клира разразился мощной обвинительной речью в адрес обидчика. Негодование Ивана Неронова против злоупотреблений патриарха Никона было столь явным и безграничным, что, находясь во власти эмоций, он позволил себе немало лишнего, высказывая упреки и порицания не только главе Церкви, но и всему Собору.   Выходка Неронова, позволившая «ревнителям» испытать пьянящее чувство торжество над противником, обернулась для него и его друзей большими неприятностями.
Вскоре после Собора четверо самых ретивых и громкоголосых трибуна из числа «ревнителей» были арестованы и подвергнуты суровому наказанию.  Так Иван Неронов был сослан 4 августа 1653 года на Кубенское озеро в Спасо-Каменский монастырь Вологодского уезда, Даниил Костромской – в Астрахань, где и скончался замученный в темнице, а Логгин Муромский -  в Муром, где в 1654 году преставился во время мора.  Дальше всех был отправлен и дольше всех пребывал в ссылке друг и ученик Ивана Неронова – протопоп Аввакум Юрьевский. На первом этапе он был доставлен в Тобольск, а дальше препровожден вглубь Сибири в Даурию, где и оставался до той поры, пока Никон занимал патриаршую кафедру.
Утратил былое влияние на царя и его духовник – Стефан Вонифатьев. А с потерей старых друзей, он, не представляя более никакой опасности для Никона, перестал быть помехой на его пути и ушел в тень.

                ***
Но звезда патриарха Никона, так неожиданно озарившая в 1649 году политический небосвод Москвы, просияла недолго и закатилась в 1658 году, так же стремительно, как и вспыхнула.
И на то был целый ряд причин.               
Рассчитывая низвергнуть Никона, царь попытался привлечь на свою сторону одного из самых заклятых врагов патриарха – ссыльного протопопа Аввакума. С этой целью он даже в 1658 году даровал Аввакуму свободу.  Однако к Собору из далекой Даурии «бунташный» протопоп вовремя добраться не успел и прибыл в Москву только в феврале 1664 года, поселившись вместе со всей семьей в доме боярыни Морозовой.
Новость о том, что патриарх Никон отстранен царем от патриаршества, наполнила Аввакума надеждой на возвращение Церкви к старым добрым временам. Но царь и близкие ко двору люди вызволили Аввакума из ссылки вовсе не для того, чтобы он употребил свой талант проповедника для порицания проводимых Никоном реформ, а, напротив, для того чтобы сам склонился к новой вере. Только никакие посулы, включая и такое лестное предложение как место духовника царя, не поколебали в душе Аввакума стойкого борца за милую его сердцу великорусскую старину.
Перенесший жесточайшие условия содержания сначала в Тобольской ссылке, а потом в Даурской Аввакум и на этот раз ответил царю категорическим отказом. Широко используя представившуюся ему возможность проповедовать в самой столице, протопоп превращал в трибуну любую площадку, пригодную для массового скопления народа.  Доведя за долгие годы практики свое ораторское искусство до совершенства, Аввакум, проповедуя слово Божие и яростно обличая при этом никоновскую ересь, не стыдился употреблять ни жестких простонародных выражений, ни бранных слов, ни вульгарного мата.

                ***
 Поначалу, как он сам писал в своей автобиографии, его «приняли как ангела Господня и царь, и бояре». Но очень скоро, когда всем, кто был прежде рад его возвращению, стало понятно, что Аввакум нисколько не изменился и продолжает поносить и Никона, и Новогреческую церковь, вокруг него образовался вакуум. Но мало обращая внимания на подобные мелочи, он, пользуясь дарованной ему свободой, прямо на улицах и площадях, бранил от всей души предателей русской веры, требуя вернуться к старым обрядам и старым книгам.
Более того, хоть Аввакум и считал царя стражем Церкви, но, как и Никон, придерживался убеждения, что Церковь стоит выше Царства, а, следовательно, и патриарх выше царя, а не наоборот. Еще резче и громогласнее Аввакум выступал против западного влияния, которому были в значительной степени подвержены и сам царь, и все его близкое окружение.
Само собой разумеется, что страстные и обличительные проповеди Аввакума пришлись Алексею Михайловичу не по вкусу. Они раздражали Двор, возмущали народное спокойствие и шли в разрез с официальной точкой зрения.  Понимая, что Аввакум более опасен для дела, чем полезен, царь мирился с его присутствие в Москве не более полугода, и уже в августе 1664 года   Аввакум снова был арестован и в тот же день сослан в Пустозерск, расположенный на крайнем севере России в устье реки Печоры. Но, как известно, до Пустозерска бунташный протопоп не доехал, а остановился в местечке, называемом Мезень.
          
                ***
В феврале 1666 года в Москве началось первое заседание церковного Собора, который должен был осудить вождей и идеологов церковного раскола. По такому случаю в столицу с Мезени был доставлен и протопоп Аввакум. Вместе с ним приехали его старшие сыновья Иван и Прокопий, нашедшие приют в доме Феодосьи Морозовой. Сам Аввакум до Соборного суда содержался под стражей на Крутицком подворье, где восемь дней подряд митрополит Павел и другие епископы – члены Собора уговаривали закоренелого старовера успокоиться и принять   новую Церковь. Но Аввакум со своей религиозной совестью никогда не заигрывал и ни на какие компромиссы не соглашался.
Не добившись от непреклонного Аввакума видимого покаяния, Собор 1666 года сначала в апреле месяце осудил его, как противника церковной реформы, а в ноябре отлучил от Церкви и лишил сана. Но и после Собора Аввакума еще более года держали скованным в темнице Боровского Пафнутьева монастыря. Сюда к заключенному под стражу протопопу приезжал по просьбе Алексея Михайловича и его бывший учитель Иван Неронов, предавший свои идеалы и принесший новой Церкви свое покаяние.

                ***
Да только зря!
Не возымели правильные и проникновенные речи Неронова о вреде церковного раздора на Аввакума никакого действия. Не поддаваясь давлению Собора, протопоп продолжил свой личный мятеж против продажной духовной иерархии.
Удаляя неистового мятежника из Москвы, царь распорядился отправить его сначала в Боровский монастырь Святого Пафнутия, а позже - на вечное поселение в Пустозерск.
Весь год, что Аввакум находился в Пафнутьевом монастыре под стражей, его тайно посещала Феодосья Морозова. Предчувствуя скорую и неизбежную разлуку, они никак не могли наговориться о горькой и трагической судьбе своей любимой двуперстной Руси и о тяжких испытаниях русского народа.
В августе 1667 года, предав на одном из последних заседаний Собора «бунташного» Аввакума анафеме, суд приговорил его к бессрочной ссылке на север в Пустозерский острог.
                ***
Из «боголюбцев» до Великого собора 1667 года дожили только Иван Неронов, принесший публичное покаяние официальной Церкви, да «бунташный» протопоп Аввакум, сосланный в Пустозерск. Но и отсюда, с Белоозера, из суровой северной неволи, Аввакум продолжал обращаться к царю с воззванием вернуть Русь на путь истины и хранить русскую веру в чистоте. Наивно полагая, что истинным и единственным виновником случившейся в отечестве церковной смуты является патриарх Никон, «бунташный» Аввакум, возлагая на царя огромные надежды, в своей первой челобитной к нему писал:
«Добро было при протопопе Стефане, как все было тихо и немятежно; понеже не губил Стефан никого до смерти якоже Никон. Тебе, свету, и самому житие его вестно. Говорить много не смею, тебя бы, света, не опечалить; но время отложить служебники новые и все его, Никоновы затейки дурные. Постарайся, государь, исторгни злое его и пагубное учение и тогда кротко и тихо все царство твое будет, яко и прежде до Никонова патриаршества».
В таком же назидательном тоне истинного радетеля за чистоту Церкви написаны и все следующие аввакумовские челобитные царю и только в последней - пятой, наконец-то, прозрев и осознав, кто настоящий организатор трагической для Руси церковной замятни, он, навсегда отворачиваясь от света-царя, без всякой пощады укоряет его во всем случившемся.
«Последнее тебе плачевное моление приношу, - пишет он, - из темницы, яко из гроба тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и войди в первое свое благочестие. Почто по духу единую братию свою так оскорбляешь? Ежели мы раскольники и еретики, то и все святые отцы наши и прежние цари благочестивые, и святейшие патриархи таковы суть! Воистину царь-государь, глаголю тебе: смело дерзаешь, но не на пользу себе! Кто бы посмел речь такие хульные глаголы на святых, если бы не твоя держава попустила тому бытии? И ты не хвалися! Пал ты велико, и не восстал, не воскрес после обличения Никона – богоотметника и еретика. Все в тебе, царь, дело затворилося и в тебе едином стоит».
Понимая, что ожидать поддержки и помощи со стороны царя глупо и безнадежно, Аввакум с удвоенной энергией принимается за спасение того, что уже невозможно было спасти. 

                ***
Проклятия, наложенные Великим собором на сторонников старого обряда, имели своей целью не только запугать и подчинить отдельных «непокорников» церковным нововведениям, а искоренить и уничтожить древнерусскую веру, которую Русь исповедовала более шести веков, начиная с княжения Владимира Великого. Все - обряды, чины, книги, иконы, сама атмосфера богослужения, которые пришли в Русскую Церковь не из дикого поля, а из колыбели православия – из Византии, отныне, по прихоти одного человека, подвергались пересмотру и поруганию.
И первыми, кто выступил в защиту старой веры, был «бунташный» протопоп Аввакум и его товарищи – священник Лазарь и инок Епифаний. Сосланные в далекое северное городишко Пустозерск Архангельской губернии и заживо погребенные в сырую земляную тюрьму, они более четырнадцати лет вели неустанную конспиративную борьбу с новой Церковью. Но все, что они могли, это отправлять на большую землю   свои послания, призывая сермяжную Русь стоять за древнеотеческую веру до самой смерти!
Духовный подвиг этих исповедников был тем более велик еще и потому, что всем им, за исключением Аввакума (царь питал к его талантам особую слабость), пришлось испытать и тяжкие физические страдания. Применив к «еретикам» особый род казни, палачи, дабы навсегда лишить их возможности говорить и писать, отрезали бунтарям языки и отсекли правые руки.

                ***
Внезапная смерть царя Алексея Михайловича, наступившая 29 января 1676 года вслед за тяжелейшим приступом водянки, повергла всех домочадцев в состояние крайней тревоги и растерянности.
И было отчего!
Пятнадцатилетний наследник престола - Федор Алексеевич, являя собой существо слабое, болезненное, подверженное жесточайшим приступам унаследованной от отца болезни, по большей части проводил время в постели в окружении нянек, сиделок и не способных что-либо кардинально изменить в его состоянии докторов.  Любое напряжение ума давалось царевичу настолько трудно, что уже в следующую минуту, чувствуя себя совершенно разбитым и подавленным, он вынужден был прибегать к приему дополнительной порции лекарств и терапевтических процедур. Именно по этой причине Федор и страной правил, лежа в постели и не покидая, кроме случаев крайней необходимости, покоев дворца.   
Потрясенный до глубины души мученической кончиной родителя, третий Романов, будучи человеком набожным и богобоязненным, объяснял ее исключительно прегрешениями Алексея Михайловича перед Церковью и лично перед патриархом Никоном. Имея явное намерение исправить ошибки и просчеты, допущенные отцом, Федор стремился ослабить давление на Церковь и добиться от содержащегося под стражей Никона, прощения и себе самому, и всем членам царской семьи.
Не находя в себе сил противостоять жесткому и несгибаемому солдафону - «Якимушке батюшке», как в своем письме царю Федору называл его пустозерский протопоп Аввакум, молодой государь утратил и всякое влияние на дела Церкви.

                ***
Исполнительный, деятельный, но невежественный и малообразованный Якимушка – выходец из рода московских дворян Савеловых, который в прошлом носил военный мундир и все свои молодые годы посвятил армии, на дух не переносил непослушания и в силу своего офицерского менталитета принимал церковных «непокорников» за обыкновенных нарушителей дисциплины или, что еще хуже, за дезертиров.
Определившись раз и навсегда в морально-эстетических оценках происходящего церковного раскола, патриарх Иоаким, не испытывая к староверам ни малейшего снисхождения, подвергал их церковному суду, который суровостью и неоспоримостью своих наказаний более походил на суд военного трибунала.   И вот уже, приводя смертные приговоры в исполнение, застучали в Москве топоры, возводя на скорую руку срубы и эшафоты, запылали костры, задымили гари, и обагрилась земля и пыточные подвалы кровью сотен и тысяч жертв - исповедников старой веры.
Более 400 иноков и бельцов приняли мученический конец и в стенах захваченного в ночь на 22 января 1676 года воеводой Мещерским Соловецкого монастыря. Все стены, полы и своды обители, а также булыжная паперть перед храмом были залиты кровью святых страдальцев – одни схимники были повешены, другие обезглавлены на плахах, третьи – утоплены в проруби. Разгромленная и разграбленная царскими удальцами северная твердыня древнерусского православия была почти сразу же заселена присланными «Якимушкой» из Москвы монахами, принявшими новую веру.
А еще через шесть лет, 1 апреля 1682 года, по инициативе патриарха Иоакима в далеком Пустозерске были сожжены и четверо вождей церковного мятежа – расстриженные Церковью протопопы: Аввакум, Феодор, Епифаний и Лазарь.


                Отрывки из произведений:
                «Боярыня Морозова»
                «Последний акт «симфонии»»