Би-жутерия свободы 200

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 200

Все были погружены в свои дела, шедшие в гору, казавшуюся вулканом, или, выражаясь неизвестными словами героя романа Садюги скандалмейкера чукчи Унты Стерлингов: «Very good», что в переводе на первёртидиш означает: «А гройсем данк, любимая Чукотка, занятая добычей чистой воды из бриллиантов».
В високосные годы Стерлингов отправлялся с женой и детьми на океан дышать всей мишпухой иудонизированным воздухом. Там чукча отмечал точную дату своего вылета из авиационного института. Изобретательный Унты (немного композитор, написавший на компьютере ходульный дивертисмент для упряжки с оркестром) назначил себя на трепанацию черепа, после того как успешно дебютировал в кино в роли изворотливого пятнистого тюленя, вылезающего из полыньи на встречу с белым медведем, которого по чистой случайности не пристрелили охотники за автографами. Перед процедурой его крёстный отец шаман Шам Пунь втолковывал ему с полчаса, что ш’унтирование сердца никакого отношения к унтам не имеет.
– Каждому наконечнику своя членоприёмник, – заявил по телефону секретарше нейрохирурга Леночке Дрель с её многочисленными членами «Ленсовета» вконец отчаявшийся человек- чукча, как бы оправдываясь за доставленное беспокойство, удовольствие и украденное время. Леночка восприняла это мужественно – когда-то ей пришлось жить в подвале с крысами, и на вопрос корреспондентов, как она к этому отнеслась, ответила жеманно: «Встречаются симпатичные, о чём не могу не вспомнить без содрогания».
Подталкиваемый необоримой силой целеустремлённый чукча – участник пивных путчей (культа перепитий «кто-кого») и движения «Бездействие – решение конфликтное» подумал, что помочь женщине, страдающей звёздно-базедовой болезнью можно, всё зависит с какой она галактики сорвалась. А  если существует Римское право, то и Неапольская каморра, воздерживающаяся от пустых замечаний, щедро раздающая на сувениры поклоны направо и налево, неоправданно оправдана.
На самом деле на операцию комментатора собственных мыслей чукчу направила его безжалостная жена поэтесса Жанна Офигенис (отчаянная лингвистка, с надрезами на щеках, лжесвидетельствовавшими о её истинном африканском происхождении, восклицавшая притом: «Я ехала домой, я думала о вам?!»). А дальше:

Вейся чукча на просторе,
Ледовитый пей до дна.
Фехтовать в Закрытом море
Посылает нас струна.

Как потом выяснилось, Жанна преподносила свои интерпретации известных песен Больному Стакану на шарообразном чебурашьем языке в виде наказания за неосторожную фразу, в которой апостолы Пётр и Павел были якобы названы им апострофами и акулистами, практиковавшими отрезвляющий акт на глазах здоровых чукчей в аквариуме. Но и чукотский житель оказался не так уж прост, как это могло показаться в Большом Снежном Доме, в котором козёл доминировал за овальным столом третий (покладистый в постель) год, и которому чукча выдал не лестную характеристику по месту заботы, выдав историческую фразу: «Козёл тупее валенок моего детства». Тогда-то, перед самым осмотром, сообразительный чукча Больной Стакан, который не прошёл по Цеденбаллам в «Техникум тюленеводства» в последний момент подставил вместо себя жену со словами, переполненными вотума недоверия:
– Доктор, проверьте её. Оцень-на-то знать хочеца, что творитца в изгибающемся стане врага – уж больно допекает.
От этой его просьбы становилось всё ясней, почему Впотусторонние в тот злосчастный день были заняты безотлагательными делами на своих загородных ледяных участках. Доктор долго простукивал живот и прослушивал фонетические ляпсусы жены чукчи, оказавшейся якуткой, на предмет необработанных алмазов и завалявшегося золота. Создавалось обманчивое впечатление, что когда он с сокурсниками давал клятву Гиппократа ему достался маленький кусок. Операцию пришлось отменить за отсутствием наличных ассигнаций, и нелётной погоды, что вынудило его благоверную пересечь Берингов пролив по льду на взбесившихся от цыплячьей радости лайках в Аляску в лайковых перчатках и в унтах обувной фабрики «Скороход». Узнав это, доктор резюмировал события афористически: «Причитающиеся мне деньги не стоят ни мессы, ни причитаний, поэтому самая прискорбная ошибка для меня – это скорбь». Когда по телевизору в сотый раз показали погоню за деньгами при продаже за бесценок гомериканцам территории Аляски, у Амброзия из плеяды не обременённых мыслями писак в стиле «Аction» не на шутку разыгрался маркетный насморк один к двум и появилось неистребимое сожаление об отмене подоходного дохода с доходяг. Вырубив телик, он предпочёл серебряному экрану просмотр столичной гомерической газеты на ямальском языке «Вашим в тон поцт», выходящей под редакцией якута Залмана Канторовича, занятого отмывкой денег от первого снега и исповедовавшего теорию «К чему ключи, когда существует фомка».
В разделе «Происшествия за неделю» (в сиропный период Садюги, когда он серьёзно подумывал о псевдониме Рахат-Лукум) Амброзия заинтересовало, как это получилось, что преступник шёл по кривой лунной дорожке и получил солнечный удар. Необходимо позвонить в редакцию и разузнать пикантные подробности происходящего, решил осторожный Амброзий. Но для этого надо протянуть руку к самогонному аппарату. Ну, это уж слишком, лучше уж побыть трезвенником с его водкобоязненностью, решил он, и потянулся в тёплой постели сытой животатой пумой, не принимающей  спиртного на ночь и не опохмеляющейся по утрам.
Фрумочка, после выезда за границу мозгами, задумала создать против оборонительную систему подслушивания неверных мусульманских мужей и изобретении карандаша для выведения бурёнок пятен в их иудо-христианской репутации. Она мечтательно возлежала вполоборота к настенному мюралу (а разве бывает иное, не замурованное, спросите не искушённые в масле-масленном вы?) и думала, что женщина в значительной степени жеманное существо, только вот кто её же-манит.
Мюрал «Оленина о Ленине» изображал пустынный пейзаж с редкой караваном маралов у дымящегося супом замираженного горизонта, где не было видно колёс машин, полоскавшихся в туманной жиже.
Там, по Фруминым догадкам, запатентовали сигаретницу с козьими ножками. И пусть никто даже не пытается меня в этом переубедить, говорила она себе вовсеуслышание. Мошка же, наоборот, вопреки транквильной картине, вертелся юлой, ходил колесом и корчил уморительные рожицы. В своих инсинуациях на кремнозёмной почве ревностного отношения к хозяйке он отважился на подражание малознакомой редкоземельной собаке с еврейской кличкой Рот Вейлер. Но Амброзий с Фру-Фру не обращали на барбоску внимания, а ведь он, покинувший клуб собаководства с аттестацией «Непригоден к службе» старался вовсю:
то Де Фюнесом представится,
то изобразит дурашливого Бени Хила,
то запечалится очкариком Вуди Алленом
и только Чарли Чаплин у него ни в какую не получался.
      Все комики мира имитировали Чарли, а Мошка, простите, не мог. Возможно котелка с тросточкой не хватало.
Амброзий не спеша, перевернул первую страницу  газеты, желая поделиться с Фрумочкой не совсем своим особым затмением, напоминавшим Эспан дер Узала:
– До меня докатились слухи за чужой счёт, что этот зашоренный шмок, Шницель, не такой уж придурок. Прикормил, понимаешь, талантливую художницу Спичку, и хочет привлечь её к  выпуску яиц Фаберже. Но подходящего материала для яиц у него пока ещё нет. Да и что он может ей предложить кроме облупившейся стены своей «широченной» спины? Твоя задача, Фрумочка, состоит в том, чтобы не допустить нежелательного для нас супружеского альянса – этой следственной тюрьмы с двумя надзирателями и переманить неустойчивую художницу на нашу сторону. Между прочим в доме попахивает псиной, похоже ты обзавелась полезными знакомствами с собаками?!
– Тебе всё расскажи, так вопросов не оберёшься, вплоть до того как я отъезжала мозгами с Мадонновским рокенрольным каббализмом, обратившись в иудаизм в отделе виз, девизов и дервишей, – нашлась злостная прогульщица собак Фрума. Впрочем каждый отвечает за свои слова, но иногда лучше, чтобы он их не произносил.
Мошке порядком поднадоела «защитница» Фру-Фру. Ему померещилось, что Амброзий встрепенулся и напряг зрение как будто нашёл нечто важное – никто больше бездельника, делающего успехи на заказ, не ценит трудолюбие других. Скрепку от скрипки отличает одна буковка. Она и добивает певца эротики, предположил Мося, припав к паркету.
От зажжённого бра над когда-то курчавой Садюгиной башкой расплывался нимб не то святого, не то полубога. Амброзий поёжился под пеленгующим взглядом Моси, подождал с минуту и пренебрежительным тоном взялся за ре-минорную импровизацию стихов ненавистного ему погонщика за успехом Опа-наса Непонашему – мастера словесных портретов. Учитывая, что Садюга без веской на то причины ничего существенного не предпринимал, йоркшир, привыкший искушать терпение, не оставляя следов на щиколотках, заподозрил – за этим что-то скрывается.
В этой дыре, подумал он, не пообедать по-королевски питоном. Сомнение закралось без предупреждения и к доверчивой Фрумочке, хотя она была  осведомлена, что мозговать ей в ходе Садюгиных мелодекламации противопоказано, но не запрещено.

Как время меняет и вкусы и нравы,
Что было лекарством, то стало отравой.
Вчера поцелуи, сегодня укусы.
Да, время меняет и нравы и вкусы.

Семь десятилетий разменяно нами.
На прошлое смотрим иными глазами,
Участвуем по-другому в беседе.
Тому ли виною десятилетия?

Одышка, артрит, сердце колет иголками.
На старости лет стали мы балаболками.
Потребностей минимум, запросы по малости,
Кто по инвалидности, доживший – по старости.

А то, от чего хохотали безудержно,
Уже не понятно, отжило, не нужно нам.
Коммерческого неприемлема завязь.
Завидуем им? Нет, мы дохохотались!

Мы доброго, тёплого больше не видим,
Брюзжим о разврате, наркотиках, СПИДе.
Никто не лишает нас этого права.
Как время меняет и вкусы и нравы.

Фрумочка, дабы не показаться дурой, решила не потворствовать прихотям Амброзия и не задавать глупых вопросов, затрагивающих текст бледненького стишка Л.Т.М., якобы написанного от руки свыше, и продекламированного Садюгой. Решив дополнить откровенную картину на стене «Невинное дитя играет в перфокарты», она повернулась к нарастающему мозолем визажу недостающим полубоком. Убеждённая заезжим экстрасенсом в том, что получила лицо в синюшную полоску не от тех родителей, Фру-Фру с радостью отказалась бы от такого наследия и теперь серьёзно подумывала о посещении хирурга по пластиковой карточке, тем более что в стране с доктриной «Массы и партийные доильные аппараты» отмечалось падение криночной себестоимости козлиного молока.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #201)