Последний верблюд умер в полдень-8. Э. Питерс

Элизабет Питерс

                ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ

КНИГА ВТОРАЯ

ГОРОД СВЯТОЙ ГОРЫ

Потусторонний мир оказался совсем не таким уютным, как меня приучили ожидать.
Не то, чтобы я точно представляла себе, что именно представляет загробная жизнь. Честно говоря, обычные образы ангелов, ореолов, арф и небесных хоров всегда казались мне немного глупыми. (Не только немного глупыми, если быть полностью честной. Больше подходит слово «нелепыми».) Я считала, что в худшем случае меня ожидает спокойный сон, в лучшем – воссоединение с теми близкими, которые ушли раньше. Я с нетерпением ждала встречи с матерью, которую никогда не знала, но, тем не менее, чувствовала, что она была замечательной личностью, и намеревалась найти моего дорогого папу погружённым в свои бесконечные исследования в каком-то небесном читальном зале. Если только он узнает меня. В своём земном существовании он зачастую проявлял довольно расплывчатые понятия по этому вопросу.
Бред принимает странные формы. Если бы я не был так уверена, что прожила вполне добродетельную жизнь, я считала бы себя отправленной в Совершенно Другое Место, ибо чувствовала, как будто меня жарят на огромной сковороде. Бездна воды, вылитой в моё горло, не могла утолить неугасимую  жажду. А хуже всего, что мои взывания к мужу оставались без ответа. Я бежала вниз бесконечными коридорами со стенами, окутанными туманом, за неким тёмным силуэтом, непрестанно удалявшимся от меня. Не ошиблась ли я, размышляя о собственной моральной ценности? Худшее наказание, которому обиженный Создатель мог подвергнуть меня – тщетные попытки найти моего дорогого Эмерсона в безграничных залах Вечности.
После тысячелетий поиска я обнаружила, что уже не бегу, но еле переставляю ноги, бредя по длинному, наклонному проходу, где стены и пол были безжизненного тусклого серого цвета. Далеко впереди появилось мерцание света, и чем ближе подходила я, тем ярче было золотое сияние. Я услышала голоса. Журчал смех, играла сладкая музыка; однако, несмотря на приём, который они обещали, мои шаги замедлялись, и я боролась с силой, неудержимо влекущей меня вперёд. Но бесполезно! Наконец проход закончился в великолепном зале, наполненном цветами и свежей зеленью и сиявшем много ярче солнечного света. Меня ожидало множество людей. Впереди стояла очаровательная женщина, в чьи тяжёлые чёрные косы были вплетены розы. С распростёртыми руками она звала меня в свои объятия. Позади я увидела знакомое лицо – лицо моей дорогой старой няни, обрамлённое накрахмаленными белыми оборками чепца. Рядом стояла почтенная пара в древних костюмах начала века (92); я узнала их по портретам, висевшим в кабинете папы. Другие лица были незнакомы, но я знала с уверенностью, выходящей за рамки земной жизни, что в прошлых жизнях они были так же дороги мне, как и я – им. Все улыбались, все кричали приветствия. (Папа отсутствовал, но я совершенно не ожидала увидеть его. Несомненно, он в очередной раз увлёкся исследованиями и забыл о нашей встрече.)
Среди собравшихся были дети – но ни одного смуглого с крупными чертами лица. Были и рослые, красивые мужчины – но ни одного с глазами, пылающими синим блеском, ни одного с ямочкой на подбородке.
Собрав последние силы, я выкрикивала любимое имя, будто заклинание. И наконец – наконец! – мне ответили.
– Пибоди, – прогремел столь знакомый мне голос, – немедленно вернись! 
Свет исчез, музыка и смех исчезли с долгим вздохом, и я провалилась в безграничную ночь из мира небытия.
Когда я открыла глаза, представшее мне зрелище имело явное сходство с христианской версией небес. Облакоподобная прозрачная белая ткань создавала навес над кушеткой, на которой я лежала, и свисала мягкими складками вокруг неё. Занавеску колебал слабый ветер.
Когда я попробовала встать, то обнаружила, что в состоянии лишь поднять голову, да и то не надолго; но стук, с которым она ударилась о матрас, убедил меня, что это не сон, а тем более не смерть. Я попыталась позвать Эмерсона. Звук, вырвавшийся из моего горла, был чуть громче хныканья, но немедленно принёс результат. Я узнала шаги, приближавшиеся ко мне. И когда муж отодвинул шторы в сторону и наклонился надо мной, я нашла в себе силы броситься в его объятия.
Скрою последующую сцену – не потому, что я стыжусь прочности взаимной преданности, объединяющей меня с Эмерсоном, или способов, которыми она проявляется – а потому, что обыденные слова неспособны описать силу чувств этого воссоединения. Возобновляя повествование, предлагаю вам представить меня в нежных руках мужа, и поэтому – невыразимое спокойствие, овладевшее мною.
Прежде всего, конечно, я спросила о Рамзесе.
– Полностью пришёл в себя. Снова такой же назойливо любопытный, как всегда, –  ответил Эмерсон. – И как всегда, неизвестно где.
Со всё возрастающим удивлением я озиралась вокруг. Комната немалых размеров, стены окрашены синими, зелёными и оранжевыми яркими узорами, которые прерываются ткаными портьерами. Потолок поддерживался двумя колоннами; они были разрисованы так, чтобы изобразить пальмы, с резными листьями, обрамлявшими верхушку колонны. Кровать стояла на резных ножках – точном подобии львиных лап. Спинка в изголовье отсутствовала; панель у подножия кровати была позолочена и инкрустирована в виде различных цветов. Около кровати находился низкий столик, уставленный бутылками, мисками и горшками: некоторые – из полупрозрачного белого камня, некоторые – из фаянса. Мебели почти не было –  только несколько сундуков, корзин и кресло, покрытое шкурой какого-то неизвестного животного, тёмно-коричневой, с беспорядочными пятнами белого цвета.
– Значит, это правда, – удивлённо выдохнула я. – Едва могу в это поверить, хотя и вижу собственными глазами. Расскажи мне всё, Эмерсон. Как долго я болела? Какому чуду мы обязаны нашим спасением? Ты видел мистера Форта и его жену? Что это за место и почему оно оставалось неизвестным все эти годы с тех пор, как…
Эмерсон исключительно приятным образом прервал поток моих вопросов, а затем заметил:
– Ты не должна утомляться, Пибоди. Почему бы тебе не отдохнуть и не поесть немножко, а уже потом…
– Нет, нет, я чувствую себя совершенно здоровой, и я не голодна. Опасность заключается в том, что моя голова лопнет от любопытства, если его немедленно не удовлетворят.
Эмерсон устроился поудобнее.
– Может быть, ты и вправду не голодна. Кажется, с прошлой ночи я влил в тебя целый галлон бульона, когда появились первые признаки возвращения сознания. Ты пила, как птичка, любимая, послушно глотая, когда я подносил ложку к губам, но упорно не открывала глаз... – Голос прервался, и Эмерсону пришлось откашляться, прежде чем продолжить. – В общем, этот ужас наконец завершился, благодарение Небесам, и я, конечно, не хочу подвергать твою замечательную голову опасности лопнуть. И можем воспользоваться преимуществами того, что временно находимся в одиночестве.
Последние слова он произнёс со странной интонацией, но мне так хотелось услышать эту историю, что я не стала задавать вопросов.
– Ну так начинай, – потребовала я. – Последнее, что я помню – ты мягко положил меня на песок и рухнул рядом.
– Рухнул? Ничего подобного, дорогая моя Пибоди. Я просто решил немного передохнуть. И, должно быть, малость задремал. Когда я открыл глаза, то не мог им поверить – ко мне стремительно приближалось облако песка, поднятое копытами скачущих верблюдов. Я заставил себя встать: друзья передо мной или враги, демоны или люди – но я намеревался потребовать от них помощи. Они увидели меня, отряд свернул, и один всадник выехал вперёд. Он чуть не наехал на меня, прежде чем я узнал его, и я искренне убеждён, что исключительно удивление заставило меня… э-э… на некоторое время потерять контроль над собой. Когда я очнулся, вокруг меня столпились люди в накидках и капюшонах. Один из этих людей поливал водой моё лицо. Нет смысла упоминать, Пибоди, что я тут же повернулся, чтобы убедиться, что о вас с Рамзесом тоже позаботились. К твоим губам подносил чашку Кемит собственной персоной.
Вскоре его оттеснил другой, чьё лицо было закрыто белоснежной вуалью, занявшись тобой с таким авторитетным видом, что я и не подумал вмешиваться. Хотя мой мозг буквально кипел от разных вопросов, я оставил их на потом; наиболее важным было спасти тебя, моя дорогая Пибоди. После взволнованного обсуждения приняли решение доставить нас на место как можно быстрее, ибо ты нуждалась во внимании и уходе, недостижимых в тамошних условиях. Рамзес тоже был в плачевном состоянии, хотя и не таком серьёзном, как твоё. Я видел, как его взял на руки один из всадников, затем помог уложить тебя на удивительно хитроумно сконструированные носилки, которые прикрепили к верблюду, а потом мы отправились в путь. Я ехал рядом с Кемитом и смог частично удовлетворить своё любопытство.
Он не оставил нас; он принял единственно возможное решение для того, чтобы нас спасти. И первыми его словами были просьбы простить его за то, что он слишком долго задержался. Жизнь во внешнем мире, как он выразился, ослабила его; он смог пробежать всего пять миль! Те, кто должен был его встретить, ждали в оазисе – вот что означал водный знак на карте: настоящий оазис с глубоким колодцем. Кемит повёл их обратно по тропе на полной скорости, и если когда-либо спасение приходило в самый последний момент...
Но после того, как мы покинули оазис и отправились, чтобы преодолеть последний участок дороги, были минуты, моя дорогая Пибоди, когда я боялся, что спасение пришло слишком поздно. Твой врач, если можно так назвать его, продолжал обтирать тебя, чем-то смазывать и заливать в горло что-то специфическое. Ты была в ужасающем состоянии, и я не осмеливался вмешиваться, ибо не мог предложить ничего лучшего. Единственное, что я мог сделать, к дья… набраться терпения и ждать…
– О, мой любимый Эмерсон! – прижалась я к нему. – А если это был яд?
– Нет. – Эмерсон обнял меня ещё крепче. – Но только прошлой ночью я уверился, что ты вне опасности. И опять заболеешь, Пибоди, если не отдохнёшь. Я удовлетворил твоё любопытство… 
– Даже и не начал! – воскликнула я. – Откуда Кемит знал, что в оазисе его ждали? Эти люди – потомки знати и царской семьи древнего Мероэ? Что это за место? Как ему удалось остаться неизвестным?
– Ответы на твои вопросы займут несколько дней, а не минут, – сказал Эмерсон. – Но я постараюсь объяснить покороче. Как тебе известно, существует множество одиночных пиков и больших горных массивов в западной пустыне. Это место – Святая Гора, как его иначе называют – массив, неизвестный до настоящего времени. Мы подошли к нему в темноте, после нескольких миль поездки по отдалённым предгорьям. Высота скал – тысяча футов, но они выглядели ещё выше, возвышаясь под лунным небом, будто руины огромного храма. Вертикальная эрозия превратила их в лабиринт из естественных столбов с извилистыми проходами между ними. И это фантастическое зрелище, дорогая Пибоди, было последним, что я видел. Как только мы достигли подножия скал, нам с Рамзесом завязали глаза. Конечно, я протестовал, но безрезультатно: Кемит был очень вежлив, однако непреклонен. Существует только один путь через скалы, и он хранится в строжайшем секрете. Я пытался отслеживать извилины и повороты, но сомневаюсь, что смогу повторить этот путь. Через некоторое время мой верблюд остановился; не развязывая глаз, мне помогли спешиться и усадили на носилки. Я дал Кемиту слово не снимать повязку с глаз. Иначе, как он вежливо, но твёрдо сообщил мне, меня свяжут по рукам и ногам.
– И ты сдержал слово, Эмерсон? – спросила я.
Эмерсон усмехнулся. Его лицо было загорелым и здоровым, как всегда. Ну, может быть, несколько похудевшим. И я с радостью отметила, что он был чисто выбрит.
– Как ты можешь сомневаться, Пибоди? Во всяком случае, носилки были плотно занавешены – ни зги не видно. Было легко сделать вывод, что меня везли не лошади и не верблюды, но люди; однако я никого не видел, потому что повязку сняли только тогда, когда мы оказались в этом доме, а спутники ушли. И потом, если честно, мне ни до чего не было дела, кроме надлежащей заботы о тебе.
Он сделал паузу, чтобы продемонстрировать некоторые проявления этой заботы, затем продолжил:
– Меры предосторожности, принятые Кемитом в моём отношении, объясняют одну из причин, почему это место оставалось неизвестным. Мне кажется, злополучный бедуин, наткнувшийся на секретный вход, не возвращался, чтобы рассказать о нём. Вряд ли ему удавалось уйти далеко; отряды вооружённых людей, использующие оазис в качестве одной из своих баз, постоянно патрулируют окрестности. Как я заметил, они маскируются под обычных бедуинов в традиционной одежде и головных платках. Без сомнения, именно поэтому появились странные легенды о разбойниках, подобных кочевникам тебу (93), чьи верблюды не оставляют никаких следов, и которые якобы пьют жидкость из животов этих зверей. Вероятно, это также объясняет и многие истории о похищенных верблюдах и разграбленных караванах. Что касается нашего друга Кемита… – Он умолк, затем рассмеялся: – Держись, Пибоди!
И тут появился Рамзес.
Будучи малышом, он весьма ярко проявлял свои чувства, но за последние год-два подобные явления стали редкостью – очевидно, мой сын решил, что уже слишком стар для подобных вещей. Но сейчас он полностью забыл о своём достоинстве и бросился ко мне с такой стремительностью, что Эмерсон стал возражать:
– Осторожнее, Рамзес, прошу тебя; ваша мама ещё слаба. 
– Ничего страшного, Эмерсон, – с трудом вымолвила я, поскольку Рамзес мёртвой хваткой вцепился в мою шею. Повинуясь приказу отца, он разомкнул объятия и отступил назад, сцепив руки за спиной. Его худое тельце, коричневое, как у любого египтянина, было обнажено по пояс, короткий килт (94) или юбка из белого холста достигала до середины бёдер, талию охватывал широкий ярко-красный пояс. Но самое замечательное изменение претерпела причёска. Его волосы – одна из его лучших черт – чёрные и мягкие, как у отца, сильно отросли за время нашего путешествия. И полностью исчезли, за исключением прядки с одной стороны, в которую вплели ленты. Остальная часть головы была голой, как яйцо.
Крик материнской тоски вырвался из моих губ:
– Рамзес! Твои волосы – твои чудесные волосы!
– Существует причина для изменения, мама, –  сказал Рамзес. – Я рад – я действительно очень, очень рад – видеть, что тебе лучше, мама.
Лицо не отражало тепло его слов, но я, отлично знавшая все оттенки мимики Рамзеса, увидела дрожащие губы и влагу в глазах.
Прежде, чем я успела вернуться к теме утраченных волос Рамзеса, занавесь в конце комнаты приподнялась, и вошли двое мужчин. Они носили такой же простой короткий килт, как и Рамзес, но военная выправка и длинные железные копья в руках обозначали их должность не менее явно, чем мундир. Они разошлись в разные стороны и повернулись лицом друг к другу, ступая так же изящно, как и любые королевские гвардейцы, и с глухим стуком опустили копья на землю. Затем появилась ещё пара лиц, с ног до головы устрашающе задрапированных в белое. Как и солдаты, они заняли позиции по обе стороны от двери. Вслед за таинственными субъектами в белом вошли ещё двое; они тоже носили короткие килты, но богатство их украшений позволяло думать о высоком положении. Один из них был значительно старше, чем другой. Его волосы были белы, как снег, длинная мантия свисала с костлявых плеч. Лицо бороздили морщины, но глаза ярко сверкали, и он устремил свой взор на меня с жадным, по-детски невинным любопытством.
Краткая пауза – и все шестеро: солдаты, дворяне и запелёнатые фигуры – низко поклонились величественно вошедшему человеку.
Это был Кемит – но какие невероятные перемены! Однако резкие, острые черты лица остались прежними, как и высокая, стройная фигура. Я только сейчас поняла, как замечательно он сложён, увидев его в одном лишь коротком килте. Юбка была в аккуратных мелких складках, а пояс, окружавший узкую талию, украшали золотые узоры и сверкающие камни. Такой же драгоценный воротник лежал на широких плечах, а в чёрных волосах светилась узенькая полоса золота.
– Кемит! – воскликнула я, потрясённая этим призраком далёкого прошлого: уверена, что читатель, как и я, узнал костюм, который носила знать Египетской империи.
Всё ещё поддерживая меня, Эмерсон встал.
– Это был псевдоним, Пибоди. Позволь мне представить Его Высочество принца Тарекенидаля.
Титул выглядел вполне уместным. Его осанка всегда была королевской, и я могла только удивляться, почему мне понадобилось столько времени, чтобы понять, что он не рядовой туземец. Я чётко осознавала отсутствие своего собственного достоинства, лёжа в небрежном убранстве на руках Эмерсона, будто младенец в колыбели. Всё, что я могла в данных обстоятельствах – склонить голову и повторить:
– Ваше Высочество, я глубоко благодарна вам за спасение моей жизни, а также за спасение мужа и сына.
Тарекeнидаль поднял руки в жесте, которым всегда приветствовал меня, и который я наконец-то вспомнила (почему не раньше!) – он изображён на бесчисленных древних рельефах.
– Моё сердце счастливо, госпожа, снова видеть вас в добром здоровье. Вот мой брат, граф Аменисло, сын госпожи Бартаре – он указал на молодого пухлощёкого улыбающегося человека с длинными золотыми серьгами, –  и Королевский советник, Верховный жрец Исиды, Первый пророк Осириса (95), Муртек. 
Рот пожилого джентльмена растянулся в улыбке, почти полностью обнажив беззубые дёсны. Осталось только два коричневых и старых зуба. Несмотря на зловещий вид этого рта, невозможно было усомниться в благожелательности жреца, ибо он неоднократно поклонился, вздымая и опуская руки в приветствии. Затем откашлялся и произнёс:
– Доброе утро, сэр и мадам. 
– Милосердный Боже! – воскликнула я. – Здесь все говорят по-английски?
Принц улыбнулся.
– Несколько человек – мало говорят и мало понимают. Мой дядя Верховный жрец пожелал увидеть вас и убедиться, что ваша болезнь завершилась .
Его дядя видел меня в гораздо большем объёме, чем я предпочла бы, поскольку моя холщовая рубашка без рукавов была тонкой, как лучший сорт батиста. Меня никогда не изучали с таким неприкрытым восхищением (кроме мужа), и было понятно – мне, по крайней мере – что старый джентльмен отнюдь не потерял интересы и инстинкты, свойственные молодости. Но как ни странно, меня не обидело лицезрение им моей персоны. Одобрение без оскорбления, если можно так выразиться.
Эмерсон не оценил эти тонкие различия. Он свернул меня коленями к груди, в попытке скрыть такое количество меня, какое только возможно.
– Если позволите, Ваше Высочество, я верну миссис Эмерсон в кровать. 
Что и выполнил, закрыв меня до подбородка льняной простынёй.
Муртек подал знак; одна из бело-завуалированных фигур скользнула к кровати. Должно быть, она двигалась босиком, потому что не слышалось ни звука, и это производило настолько сверхъестественное действие, что я даже не смогла отшатнуться, когда она склонилась надо мной. Ткань перед лицом была тоньше, и я увидела блеск глаз, рассматривавших меня.
– Всё в порядке, Пибоди, – сказал Эмерсон, не теряя бдительности. – Это лекарь, о котором я тебе говорил. 
Из тонких драпировок появилась рука. С проворством и уверенностью любого западного врача она отбросила простыню, распахнула рубашку и легла на мою обнажённую грудь. Меня удивил не профессионализм жеста – один из древних медицинских папирусов доказал, что египтяне знали и о «голосе сердца», и где его следует «прослушивать» на теле – но то, что рука был тонкой и маленькой, с узкими ногтями.
– Я забыл упомянуть, – продолжил Эмерсон, – что лекарь – женщина.

* * *

– Откуда ты знаешь, что это та же самая? – настойчиво спросила я.
– Прошу прощения? – ответил Эмерсон.
Посетители ушли, кроме «лекаря», чьи обязанности, оказалось, включают кое-что из того, что западный врач счёл бы ниже своего достоинства. После выполнения тех услуг, которые только женщина может правильно оказать другой женщине, наша посетительница принялась возиться с жаровней в дальнем конце комнаты. Я решила, что там варится какой-то суп; запах был весьма аппетитным. 
– Я спросила: откуда ты знаешь, что она – тот же человек, который ухаживал за мной в дороге? – разъяснила я. – Эта завеса весьма тщательно скрывает лицо, а поскольку я видела двух человек в одинаковой одежде, то предполагаю, что это своего рода униформа или костюм. Или здесь всем женщинам полагается ходить под вуалью?
– Ты, как всегда, исключительно проницательна, моя дорогая, –  Эмерсон придвинул кресло поближе к кровати. – По-видимому, так наряжается группа женщин, известных, как Служанки Богини. Указанная богиня – Исида, и, похоже, что здесь она стала покровительницей медицины вместо Тота (96), которому принадлежала аналогичная роль в Египте. Если задуматься, то в этом много больше смысла: она воскресила из мёртвых Осириса, своего мужа, и какой же врач способен на большее (97)? Что касается Служанок, одна из них всегда была здесь, рядом с тобой, но, говоря по совести, я не могу отличить одну от другой, и понятия не имею, сколько их всего.
– Почему ты шепчешь, Эмерсон? Она не может понять, о чём мы говорим.
Мне ответил Рамзес. По моему приглашению он сидел в ногах кровати, настолько похожий на древнеегипетского мальчишку, что слышать, как он говорит по-английски, оказывалось просто потрясением.
– Как Тарек только что сказал тебе, мама, некоторые из них говорят на нашем языке и понимают его.
– Как они... Боже мой, конечно! –  Я хлопнула себя по лбу. – Мистер Форт! Как стыдно, что я забыла спросить о нём! Вы видели его? А миссис Форт тоже здесь?
– Вот ты и спросила, Пибоди, но есть две причины, почему ты не получишь ответ, –сказал Эмерсон. – Во-первых, ты задавала слишком много вопросов, не давая мне возможность ответить. Во-вторых... ну… э-э… если честно, я не знаю ответа.
– Мне не хотелось бы критиковать тебя, Эмерсон, но мне кажется, ты напрасно потратил время. Я бы настояла на том, чтобы встретиться и побеседовать с Фортами.
– Папа неотлучно сидел возле твоей кровати с того момента, как мы прибыли сюда, мама, – тихо сказал Рамзес. –  Он не оставил бы тебя даже для того, чтобы поспать, если бы я не настаивал.
Мои глаза наполнились слезами. Да, я была слабее, чем думала, и это заставляло меня противоречить.
– Мой дорогой Эмерсон, – сказала я. – Прости меня...
– Конечно, моя дорогая Пибоди. – Эмерсону пришлось умолкнуть, чтобы прочистить горло. Он взял руку, которую я протянула ему, и держал её, как редкостный хрупкий цветок, будто она могла разбиться вдребезги от малейшего нажима.
Была ли я взволнована? Да. Была ли я раздосадована? В высшей степени. Я не привыкла к тому, чтобы со мной обращались, как с нежным цветком. Я хотела, чтобы Рамзес ушёл. Я хотела, чтобы Служанка ушла. Я хотела, чтобы Эмерсон схватил меня в охапку, выжал из меня всё дыхание, и... и рассказал обо всём, что я до смерти желала узнать.
Эмерсон прочёл мои мысли. Он это умеет. Чуть подёрнув уголком рта, он ласково сказал:
– Сейчас я в лучшей форме, чем ты, моя дорогая, и собираюсь в полной мере воспользоваться своим преимуществом. Ты ещё слаба не только для длительной деятельности, но даже для разговора. Воспользуйся своей обычной решимостью, дабы восстановить силы, и тогда я буду рад предоставить тебе… э-э… исчерпывающие ответы на все вопросы.
Он был прав, конечно. Даже краткий эпизод с Тареком (мы договорились называть его именно так, ибо полное имя было попросту непроизносимо) утомил меня. Я заставила себя съесть тарелку супа, поднесённого Служанкой – обильного, питательного, густо заправленного чечевицей, луком и кусочками мяса.
– Не курица, – сказала я, распробовав его. – Может, утка?
– Или гусь. Нам несколько раз подавали жареную птицу. Кроме того, они разводят скот. Мясо очень странное на вкус. Я не могу определить, что это такое.
Я приказала себе съесть суп до последней капли. Вскоре после этого Рамзес и Эмерсон удалились.
– Мы спим в соседней комнате,– пояснил Эмерсон, когда я запротестовала. – Я, как и всегда, в пределах досягаемости твоего голоса, Пибоди. 
Сумерки синим покрывалом вползли в комнату. Я сонно наблюдала, как призрачный силуэт Служанки скользил взад-вперёд, исполняя, так сказать, обязанности сестры милосердия. Когда мрак сгустился, она зажгла лампы – крошечные глиняные сосуды, наполненные маслом и снабжённые извитыми тканными фитилями. Такие лампы по-прежнему используются в Египте и Нубии; они известны с незапамятных времён. От светильников исходил мягкий, приглушённый свет, а масло пахло травами.
Я почти заснула, когда женщина подошла к моему ложу и уселась на низком табурете. Затем подняла руки к лицу. Не хочет ли она снять вуаль? Я заставила себя дышать медленно и равномерно, изображая сон, но моё сердце колотилось в предвкушении. Что суждено мне увидеть? Пугающе прекрасное лицо, как у бессмертной Аэши мистера Хаггарда (98)? Усохшее обличье старой карги? Или даже – моё воображение было абсолютно здорово, пусть даже тело и немощно – бесстрастный лик, обрамлённый серебристо-золотистыми волосами и принадлежащий миссис Уиллоуби Форт?
Она отбросила вуаль назад с самым что ни на есть человеческим вздохом облегчения. Лицо, открывшееся передо мной, не было ни светлокожим, ни ужасающе прекрасным, но характерно красивым. Как и у принца Тарека, черты были тщательно вырезаны. Высокие скулы и прямой точёный нос. Сетка из золотых нитей удерживала массу тёмных волос. Мне пришлось по вкусу проявление девичьего тщеславия в использовании косметики на лице, которое должно быть закрыто – сурьма, подчёркивающая тёмные глаза и длинные ресницы, немного красноватой краски на губах и щеках. Служанка казалась такой нежной и заурядной – в отличие от загадочной фигуры, в которую она превращалась под вуалью – что я стала размышлять, не следует ли мне заговорить с ней, но не успела решиться, как заснула.
В течение следующих нескольких дней я почти ничем не занималась – только спала и ела. Пища оказывалась на удивление хорошей – жареные гусь или утка с различными соусами, баранина, приготовленная множеством способов, свежие овощи – бобы, редис и лук, а также несколько видов хлеба, иногда в виде маленьких пирожков, липко-сладких из-за мёда. Фрукты были невероятно вкусными – виноград, инжир и финики, сладкие, как несравненные плоды праздника Суккот (99). Для питья нам предлагали вино (довольно слабое и кислое, но освежающее), густое тёмное пиво и козье молоко. Воду не предлагали, да я и не просила, так как подозревала, что небезопасно было бы пить её без кипячения. Пришлось отказаться от остававшегося у нас чая.
По предложению Эмерсона мы использовали вынужденное безделье для того, чтобы освоить местный диалект. Я надеялась, что нам поможет знание египетского, но, за исключением некоторых титулов, имён собственных и нескольких общих слов, язык Святой Горы был совершенно другим. Тем не менее, мы достигли значительных успехов  – не только из-за определённых свойств ума, о которых скромность не позволяет мне упоминать, но и потому, что Рамзес многому научился от Тарека-он-же-Кемит ещё до нашего прибытия сюда. Излишне говорить, что наш сын в полной мере пользовался обретённым положением наставника своих родителей, так что не раз я испытывала сильнейшее желание отправить его к себе в комнату.
Однажды ночью я решила испытать собственные растущие языковые навыки на моей спутнице. Я позволила ей закончить всю работу и отдохнуть с открытым лицом, а затем заговорила:
– Приветствую тебя, девушка. И благодарю за твоё доброе сердце.
Она чуть не упала с табурета. Я не смогла удержаться от смеха; придя в себя, она взглянула на меня, как любая молодая девушка, чьему достоинству был нанесён ущерб. На хромающем мероитическом наречии я попыталась извиниться.
Она разразилась потоком речи, которую я не в силах была разобрать. Затем, явно довольная моим отсутствием понимания, она медленно сказала:
– Ты говорить наш язык плохо.
– Тогда давай говорить по-английски, – сказала я на этом языке, сделав акцент на слове «тогда», чей смысл был совершенно ясен.
Она заколебалась, прикусив губу, а потом сказала на мероитическом:
– Я не понимаю.
– А я думаю, что немного понимаешь. Разве не все родовитые люди твоей земли выучили английский язык? Я вижу, что ты принадлежишь к высокородным.
Комплимент ослабил её напряжённость.
– Я говорю... маленький. Не много слов.
– А, так я и знала. Ты очень хорошо говоришь. Как тебя зовут? 
И снова она колебалась, глядя на меня искоса из-под длинных ресниц. Наконец произнесла:
– Я Аменитeре, Первая Служанка Богини.
– Как ты научилась английскому? – спросила я. – У белого человека, который пришёл сюда?
Её лицо потемнело, и она покачала головой. Все попытки перефразировать вопрос или задать его на моей спотыкающейся версии её языка остались без ответа.
Но всё-таки кое-что я у неё узнала. Она никогда не снимала вуаль и не говорила в присутствии Рамзеса или Эмерсона, но это не было, как я изначально предполагала, связано с их полом. Только «Богиня»  и подружки-«Служанки» имели право видеть её лицо. Она не могла или не желала объяснить, почему в моём случае сделала исключение. Я пришла к выводу: она нашла меня столь необычной, что не была уверена, как лечить меня.
Мы нашли общие темы для бесед, по-дружески болтая о косметике, еде и особенно предмете, что так дорог женским сердцам – нарядах. Грязная дорожная одежда была тщательно выстирана и возвращена мне; Служанка неустанно ощупывала ткань, изучала карманы и смеялась над кройкой и стилем. Думаю, она бы смеялась ещё громче, если бы знала о корсетах.
Так как у меня был всего один набор одежды, пришлось облачиться в туземный наряд. Это было очень удобно, хотя и довольно однообразно: все виды женского платья оказались просто разновидностями бесформенных халатов изо льна или хлопка. Самые элегантные из них – судя по тонкости работы – были чисто белыми, некоторые – с яркой вышивкой или сотканные с цветными нитями. Не обладая ни пуговицами, ни крючками, они свободно распахивались спереди, и их приходилось закрывать с помощью поясов или ремней. Не будучи уверенной в действенности подобных сомнительных приёмов, я прибегала к помощи булавок и одевала нижнее бельё под внешнее скудное убранство.
Эмерсон испытывал недостачу предметов туалета в той же степени, как и я, и часто одевал одну из длинных мужских версий балахона или льняную рубашку местного производства, но упорно отказывался появляться в таком килте, как носил Тарек. Вначале я не могла понять подобную скромность, ибо, как правило, мне приходилось несладко, когда я начинала заниматься его гардеробом.
Позвольте мне перефразировать. На раскопках Эмерсон слишком охотно избавлялся от куртки и рубашки, не говоря уже о шляпе. Я возражала, потому что такое поведение казалось мне недостойным, даже когда рядом не было никого, чтобы это лицезреть (кроме разве что рабочих), но должна признаться, что эстетический эффект был чрезвычайно приятным, и подозреваю, что Эмерсон в полной мере осознаёт мою реакцию на демонстрацию бронзового мышечного каркаса. Однако теперь, когда для подобной реакции существовал действительный повод, мой муж стал вести себя крайне сдержанно. Наконец он решился положить конец «твоему непрекращающемуся нытью, Пибоди», согласившись придать изящество предоставленному набору одежды и позволить мне самой судить о результатах.
Поскольку в комнате присутствовала Аменит – как обычно – он ушёл к себе, чтобы переодеться. Когда он появился, драматически отбросив портьеру, я не смогла сдержать крик восхищения. Волосы падали на плечи; толстые, блестящие пряди были убраны с благородного чела с помощью малиновой сетки, усеянной золотыми цветами. Насыщенные оттенки бирюзы, кораллов и синей лазури на широком воротнике резко контрастировали с загорелой кожей. На запястьях красовались браслеты из золота и драгоценных камней; широкий пояс из тех же драгоценных материалов поддерживал плиссированный килт, который оголял колени и...
Мне удалось скрыть свой смех за кашлем, но лицо Эмерсона приобрело оттенок красного дерева, и он поспешно спрятался за пологом кровати.
– Я же говорил тебе, Пибоди! Проклятье! Мои ноги!
– Очень красивые ноги, Эмерсон. И твои колени совершенно…
– Они белые! – крикнул Эмерсон из-за занавеси. – Белоснежные! Они выглядят смешно!
Увы, так и было. А жаль – от макушки до подола килта он представлял из себя образец варварской, мужественной красоты. После этого я не  заводила речь о перемене одежды, но иногда видела, как Эмерсон в саду, за деревом, подставляет свои голени солнечному свету.
Мы никогда не оставались в одиночестве. Когда Аменит спала, я не знаю; она всегда была в комнате, или выходила из неё, или входила; а когда её не было, появлялся кто-то из слуг. Застенчивые, молчаливые люди маленького роста, несколько более тёмного цвета, чем Аменит и Тарек, и немые – если только они не притворялись, общаясь между собой и с Аменит с помощью жестов. По мере того, как ко мне возвращалось здоровье, я всё больше негодовала на нехватку уединения, будучи уверенной, что именно она мешала Эмерсону занимать своё законное место рядом со мной как ночью, так и днём. В подобных вопросах он был довольно застенчив.
Наши жилища окружал восхитительный небольшой сад с бассейном в центре. Сами они состояли из нескольких спален, номинальной гостевой, украшенной изысканными резными колоннами в виде лотоса, и ванной комнаты с каменной плитой, на которой стоял купальщик, которого слуги в это время обливали водой. Мебель была простой, но изящной – кровати с кожаными пружинами, ящики, красивые плетёные корзины, служившие для хранения белья и одежды, немного стульев, несколько небольших столиков. Обстановка имелась только в наших комнатах, прочая часть здания пустовала. Само же здание оказалось очень большим, с бесчисленными комнатами и проходами и несколькими пустыми дворами, и часть его была вырезана из скалы, под которой оно, очевидно, стояло. Эти задние комнаты, вероятно, использовались в качестве хранилищ: маленькие, без окон, и выглядевшие довольно жутко в тусклом свете захваченных нами с собой ламп.
Стены многих больших залов щедро украшали сцены в старинном стиле, изображавшие давно прошедшие сражения и давно умерших сановников, как мужчин, так и женщин. Надписи, сопровождавшие эти картины, были выполнены иероглифическим письмом, знакомым нам по прошлым исследованиям мероитических останков. Рамзес сразу объявил о своем намерении их скопировать – «чтобы привезти дяде Уолтеру». Я всецело поддержала эту мысль: таким образом Рамзес оказывался занят делом и не мог озорничать.
Единственные окна были расположены высоко под крышей, вроде клерестории (100). Внутренних дверей не было; тканые драпировки и циновки создавали слабую иллюзию уединения.
Особенно тяжёлая портьера закрывала одну из стен в приёмной. Эмерсон ненавязчиво отстранял меня от неё, когда мы исследовали наше жилище (ибо он всегда находился рядом), но в один прекрасный день, после того, как мы детально изучили всё остальное, я воспротивилась попытке отвести меня в сад.
– Я не хочу идти в сад, я хочу пройти через эту дверь – думаю, она окажется за портьерами. Там что – яма, полная ядовитых змей, или замаскированный львиный ров, что ты так решительно настроен мне мешать?
Эмерсон усмехнулся.
– Приятно слышать, что к тебе вернулась прежняя своенравность, моя дорогая. Раз решила – значит, всеми средствами двигаться вперёд! Тебе не понравится то, что ты увидишь, но думаю, что теперь у тебя хватит сил, чтобы справиться с этим.
Он вежливо раздвинул шторы, и я шагнула сквозь них в коридор, стены которого были расписаны сценами битв. Эмерсон следовал за мной. Я прошла по всему длинному коридору к, казалось бы, глухой стене. Слева проход расширялся; после нескольких поворотов и изломов я внезапно оказалась в прихожей, освещённой рядом узких окон, расположенных высоко под балками потолка, и очутилась перед колонной мужчин, застывших в напряжённом внимании. Они, наверное, слышали стук моих сандалий, пока я приближалась, потому что я была уверена, что они не могли стоять в такой неудобной позе всё время.
Моему взору предстала группа красивых мужчин, все довольно молодые, и любой – по крайней мере шести футов высотой. В дополнение к обычному килту каждый воин имел широкий кожаный пояс, поддерживавший кинжал достаточной длины, чтобы назвать его коротким мечом, и щит, чья вершина напоминала готическую арку. Одни держали огромные железные копья и носили своего рода шлемы, выделанные из кожи и плотно прилегающие к головам. Другие были вооружены луками и колчанами, которые щетинились стрелами; их головы были покрыты только узкой полоской плетёной травы с одним-единственным малиновым пером на затылке. Когда я присмотрелась более внимательно, то увидела, что, хотя щиты и были одинаковы по форме, но некоторые покрыты буровато-палевыми шкурами, а другие – у лучников – раскрашены белыми пятнами на красно-коричневом фоне. Держа щиты перед собой, мужчины построили живую стену через всю комнату от одной стороны до другой. И не шелохнулись, когда я подошла к ним. Волей-неволей я остановилась, когда мои глаза оказались на расстоянии дюйма от хорошо сформированного подбородка молодого человека – очевидно, командира. Он продолжал смотреть прямо перед собой.
Я повернулась к Эмерсону, который наблюдал за происходящим, явно развлекаясь.
– Скажи им, чтоб дали мне пройти! – воскликнула я.
– Используй свой зонтик, – предложил Эмерсон. – Я сомневаюсь, что они когда-либо сталкивались с таким страшным оружием, как он. 
– Отлично знаешь, что я не взяла его с собой, –  рявкнула я. – Что это значит? Мы что, заключённые?
Эмерсон посерьёзнел.
– Ситуация не так проста, Пибоди. Я посчитал, что лучше тебе увидеть всё своими глазами, ибо ты бы настояла на своём в любом случае. Пойдём и поговорим об этом.
Я позволила ему взять меня за руку и повести обратно по коридору.
– Очень умно сооружён, – заметил Эмерсон. – Повороты прохода создают секретность для обитателей и облегчают защиту от атакующих. Это заставляет подозревать, что господствующие классы не полностью удовлетворены лояльностью своих подданных.
– Мне не нужны предположения, выводы и догадки, – сказала я. – Я хочу услышать факты. Как долго ещё ты намерен скрывать их от меня, Эмерсон?
– Идём в сад, Пибоди. 
Мы обогнули группку маленьких слуг, отчищавших пол в приёмной песком и водой, и уселись на резной скамейке рядом с бассейном. Лилии и лотос цветущим ковром покрывали его поверхность; листья гигантского лотоса, некоторые – добрых три фута в диаметре, лежали на воде, будто резные нефритовые блюда. Мягкий бриз шептал в ветвях тамариска и персеи (101), которые отбрасывали тень на скамью, а птичий хор создавал некий музыкальный контрапункт (102). Птицы летали повсюду – воробьи, удоды и множество созданий с блестящими перьями, чьё название я не могла определить. Сад по праву мог называться Зерзура – место маленьких птиц.
– Просто чудесно, правда? – Эмерсон вынул трубку из сумки, висевшей на поясе халата и игравшей роль замены для карманов. Накануне он выкурил весь остававшийся у него табак, но, видимо, даже пустая трубка была лучше, чем ничего. – Некоторые люди могли бы подумать, что им посчастливилось провести остаток своей жизни в таком мире и спокойствии.
– Некоторые, –  повторила я.
– Но не ты? Можешь не отвечать, моя дорогая; мы, как всегда, находимся в полном согласии. Не волнуйся: когда решим уйти, то найдем способ выполнить это решение. Я не хотел предпринимать что бы то ни было, пока ты не придёшь в себя. Возможно, нам придётся сражаться за возможность покинуть это место, Пибоди. Я надеюсь, что до этого не дойдёт; но в случае необходимости ты нужна мне рядом, с зонтиком наперевес.
Какая женщина получала более трогательную дань от супруга? В безмолвной гордости я смотрела на него взглядом, переполненным чувствами.
– Высморкайся, Пибоди, – сказал Эмерсон, предлагая мне невероятно грязную тряпку, которая когда-то была чистым носовым платком.
– Спасибо, возьму свой. – Из кармана собственной сумки я вытащила один из квадратиков ткани, нарезанной по моему приказу для замены утраченных настоящих платков.
– Нам никогда не приходилось оказываться в таком положении, как нынешнее, Пибоди, –  Эмерсон продолжал задумчиво посасывать пустую трубку. – До сего дня мы всегда были знакомы с местными обычаями, нравами и привычками людей, с которыми приходилось иметь дело. Основываясь на том малом, что видел и слышал, я разработал несколько теорий по поводу этого места; кажется, здесь наблюдается своеобразная смесь нескольких различных культурных слоёв. Первоначально, как и в североафриканском оазисе Сива (103), здесь мог царить культ бога Амона. Думаю, что некоторые из жрецов, покинувших Египет после Двадцать второй династии (104) перебрались сюда и вдохнули новую жизнь в старые традиции. После падения Мероитического царства Святая Гора стала убежищем для кушитской знати. Существует и третий слой здешних народов – коренные местные жители, которых мы видели в качестве слуг. Добавь ко всем этим факторам результаты изменений, обусловленных течением времени и веками практической изоляции – и в конечном итоге мы столкнёмся с культурой гораздо более чуждой, чем любая, известная нам. Можно выдвигать обоснованные предположения о том, что здесь происходит, но мы ужасно рискуем, если соберёмся действовать на основании подобных догадок. Ты согласна со мной?
– Безусловно, мой дорогой, и я ничуть не намереваюсь критиковать твою лекцию –хорошо обоснованную и чрезвычайно красноречивую – но нет никакой необходимости в подобном разъяснении всех деталей, поскольку я и сама пришла к тем же выводам. Факты, Эмерсон. Дай мне факты!
– Хм, –  сказал Эмерсон. – Дело в том, Пибоди, что я не говорил с Тареком наедине с момента нашего появления здесь. Он посещал тебя каждый день, но лишь на несколько минут, и с ним всегда был кто-то рядом. Кроме того, у меня не было настроения для антропологических дискуссий.
– Да, мой дорогой, я понимаю и глубоко ценю твою заботу. Но теперь… 
– Тарек не возвращался с тех пор, как ты пришла в сознание, –  ответил Эмерсон с некоторым раздражением. – Не мог же я задавать ему вопросы, если он отсутствовал? Я быстро обнаружил, что вооружённые охранники в прихожей отнюдь не намерены дать мне пройти. Но прах их побери, Пибоди, мы не знаем, почему они там. Они могут защищать нас от совершенно неведомых нам опасностей. Позволь напомнить тебе, что титул Тарека – сын короля. Он не король. Мы не видели самого короля – или королеву. Королевы Мероэ, помнится, обладали значительной политической властью. То же самое может существовать и здесь.
– Это было бы великолепно! – воскликнула я. – Какой пример…
–  Проклятье, Пибоди, это именно то, чего я боялся – ты уже начала делать поспешные выводы. Вот моё мнение: до тех пор, пока мы не знаем, кто здесь управляет, и что они думают о непрошеных гостях вроде нас, следует соблюдать осторожность.
– Ну, конечно, Эмерсон. А вот моё мнение: настало время предпринять меры, чтобы выяснить это. Я полностью выздоровела и готова занять место рядом с тобой, которое ты так любезно предложил мне. 
– Да уж вижу, – сказал Эмерсон, но без того энтузиазма, которого я ожидала. – Ладно, начнём. Первый шаг – добиться беседы с Тареком. Как ты думаешь – вездесущая колонна, запелёнутая в белое, сможет отнести ему послание? Если ты убедишь её, что полностью выздоровела, мы сможем обойтись без её услуг, – добавил он, просияв от пришедшей ему в голову мысли. – Проклятая девчонка действует мне на нервы, скользя вокруг, как привидение.

* * *

Аменит дала понять, что передавать послания ниже её достоинства, но согласилась найти кого-нибудь, кто согласился бы стать гонцом. Она признала, что я больше не нуждаюсь в её медицинской помощи. Но это не возымело эффекта, на который Эмерсон (и я) надеялись: когда я сообщила – настолько тактично, насколько позволило моё по-прежнему ограниченное владение языком – что в её услугах больше нет необходимости, она сделала вид, что не понимает.
Мы сделали шаг; оставалось только ждать ответа. После обеда мы удалились для краткого отдыха, как это принято в жарких странах. И уже не впервые меня охватила жалость из-за утраты моей маленькой библиотеки. Я точно так же не могла думать о путешествии без брюк, как и без книг – дешёвых изданий в бумажной обложке, моих любимых романов и философских работ. В свободное время я предпочитала отдыхать за чтением, а бьющее через край здоровье избавляло от необходимости дополнительного сна. Книги, конечно, оказались в числе ненужных предметов роскоши, выброшенных после мятежа, устроенного нашими слугами. От нечего делать, я заснула и проспала несколько часов. Когда я проснулась, то пошла в приёмную, где увидела, как Рамзес и Эмерсон изучают язык.
– Нет, нет, папа, –  говорил Рамзес невыносимо покровительственным тоном. – "Повелеваю" – abadamu, не abadmunt. 
– Ха! – отреагировал Эмерсон. – Привет, Пибоди. Ты хорошо отдохнула?
– Да, спасибо. Есть какие-нибудь вести от Тарека?
– Очевидно, нет. Я ничего не могу добиться от этой жалкой девчонки. Она извивается, что-то бурчит и убегает прочь, стоит с ней заговорить.
– И тем не менее, похоже, мы готовимся к приёму гостей, – заметила я, садясь рядом с ним.
– Почему ты так считаешь? 
Я показала на Аменит, которая металась по комнате, будто блоха на сковородке. Медсестра из моей старой северной страны сказала бы, что её руки летают, управляя слугами.
– Я никогда ещё не видела, чтобы она двигалась так резво. В комнате и так было безупречно чисто (как, впрочем, и всегда), но она приказала вымыть её заново, а теперь слуги носят лёгкие столики и кресла. Узнаю поведение взволнованной хозяйки.
– Уверен, что так и есть, Пибоди. – С очевидным вздохом облегчения Эмерсон отложил записи в сторону и встал. – Я кое-что изменил к лучшему. Эти свободные одежды вполне удобны, но в юбке я себя чувствую крайне неловко.
Я чувствовала то же самое. И поспешила облачиться не только в брюки, но и в пояс. Экипировавшись подобным образом и имея зонтик под рукой, я чувствовала, что готова ко всему, что бы нас ни ожидало.
Очень удачно, что я заметила поведение Аменит, благо другого предупреждения не было. Занавески на входе внезапно отдёрнулись. На этот раз окружение Тарека было более обширным и впечатляющим – шестеро солдат вместо двух и четыре завуалированные дамы. За ними следовало много мужчин, все богато одетые, и несколько молодых женщин, практически раздетых. (Несколько ленточек из бисера, пусть даже на стратегически важных местах, на мой взгляд, одеждой не являются.)
Эти девицы несли музыкальные инструменты – маленькие арфы, трубы, барабаны – на которых, войдя, и начали играть, с энтузиазмом, пусть и не очень благозвучно. Вошедшие рассыпались в ряд, будто раскрывшийся веер, и встали по обе стороны двери. Всё замерло; спустя некоторое время вошёл Тарек – и его близнец.
Оба были почти одного роста и одинаково одеты; но следующий взгляд сказал мне, что сходство не было столь точным, как мне показалось. Второй был несколько ниже и гораздо крепче, с почти такими же массивными плечами, как и у моего грозного супруга. По западным стандартам (которые являются, смею напомнить читателю, столь же произвольными, как и в любой другой культуре) он был даже красивее, чем Тарек, с мелкими точёными чертами лица и нежным, почти женственным ртом. Тем не менее, в нём было что-то отталкивающее. Поведение Тарека отличалось достоинством истинного дворянина; другой человек вёл себя с высокомерием тирана.
(Эмерсон считает, что я переосмысливаю свою реакцию в свете последующих событий. Но я остаюсь при своём мнении.)
Через некоторое время один из придворных шагнул вперёд. Это был Муртек, старый Верховный жрец Исиды. Откашлявшись, он заговорил звучным голосом:
– Господин и госпожа! И почтенный маленький сын! Перед вами два царских сына, два Гора (105), несущие лук, уничтожающий врагов Его Величества, защитники Осириса: принц Тарекенидаль Мерасет, сын царской жены Шанакдахети, и его брат, принц Настасен Немарех, сын царской жены Аманишахети.
Его удовольствие от того, что такое длинное обращение удалось произнести, как он считал, с полным успехом, проявилось в широкой беззубой улыбке. Это, безусловно, была замечательная речь, переполненная интригующим подтекстом, но, боюсь, я была слишком занята попытками сохранить серьёзность, чтобы целиком оценить эту фразу или ответить в том же духе.
Эмерсон утверждает, что всегда ориентируется в происходящем лучше, чем я. В любом случае именно он был тем, кому надлежало ответить, тем более, что никогда не лез за словом в карман.
– Ваш Королевские Высочества, господа и – э-э – дамы. Позвольте мне представиться. Профессор Рэдклифф Арчибальд Эмерсон, магистр гуманитарных наук Оксфорда (106), член Королевского общества, член Королевского географического общества, член Американского философского общества. Моя высокочтимая старшая жена, леди доктор Амелия Пибоди Эмерсон, и так далее, и так далее, и так далее. Благородный юноша, наследник своего отца, рождённый старшей женой, Уолтер Рамзес Пибоди Эмерсон.
Сияя, старый джентльмен приступил к представлению всех прочих. Потребовалось довольно много времени, так как каждый из них обладал множеством впечатляющих титулов – жрецы и пророки, придворные и знать, хранители веера и носители сандалий Его Величества. Их имена не имеют никакого отношения к нашей повести, за исключением одного – Песакера, царского визиря и Верховного жреца Аминреха (107). Все наши гости были в богатом убранстве, сияя золотом с головы до пят, а Песакер к тому же ещё и лязгал браслетами, нарукавными кольцами, крупными пекторалями (108) и широким драгоценным ожерельем. Его изысканно украшенные волосы были, очевидно, париком; тугие маленькие чёрные кудряшки нелепо обрамляли обветренное, хмурое лицо. Я заподозрила, что он – кровный родственник обоих принцев, ибо его черты представляли из себя более взрослую и жёсткую версию их лиц.
Мы получили больше, чем могли рассчитывать – не только Тарека, но и представителей высшей знати страны. Я восприняла бы это, как добрый знак, если бы не горящий враждебностью взгляд принца Настасена (носившего то же имя, что и далёкий предок, чью гробницу мы нашли в Нури) и отсутствие улыбки на лице Верховного жреца Аминреха.
Пользуясь случаем, я, как и подобает хорошей хозяйке, указала на столы, где слуги уже расставили кувшины с вином и блюда с едой. Не обошлось без грубой возни, пока гости выясняли, кому с кем сидеть. Я надеялась оказаться вместе с Тареком, но его брат чуть ли не толкнул меня в кресло и уселся рядом со мной, сделав знак Муртеку присоединиться к нам. Очевидно, требовались его услуги, как переводчика: принц Настасен не говорил по-английски.
Тарек, озарив своё суровое лицо мгновенной улыбкой, выбрал своим соседом Рамзеса, а Эмерсону остался Верховный жрец Аминреха – как он, так и оба принца были самыми высокопоставленными особами среди наших гостей. Все прочие заняли места за оставшимися столами, устроившись по двое или по трое.
Музыканты, прекратившие играть во время речи старика, возобновили звенящую мелодию, перемежавшуюся грохотом барабана, а одна из молодых женщин с невероятной гибкостью начала кружиться по комнате.
Настасен, похоже, не был мастером говорить. Он занялся едой, и Муртек, явно умиравший от желания продемонстрировать свой английский, ограничился тем, что улыбался и кивал. Что-то подсказало мне последовать его примеру, и это было мудрым решением – ибо, как я позже узнала, никто не открывает рта, пока человек, занимающий высшее положение, не соизволит приступить к беседе.
После уничтожения жареной утки (и швыряния костей через плечо) Настасен остановил свой чудесный тёмный взгляд на моём лице. Даже когда он произносил гортанные звуки родного языка, его голос оставался завораживающим – глубокий, мягкий баритон. Я поняла лишь несколько слов, и посчитала, что лучше в этом не признаваться, поэтому вопросительно улыбнулась Муртеку.
– Царский сын спрашивает, сколько вам лет, –  произнёс тот с достоинством.
– О Боже, – несколько смешалась я. – В нашей стране это невежливо… Скажите ему, что мы не считаем годы, как он. Скажите ему... что я так же стара, как и его мать.
– Отлично, Пибоди, – пробормотал голос неподалёку, и старик перевёл мои слова.
Настасен продолжал задавать мне вопросы, которые в цивилизованном обществе признали бы весьма дерзкими – о моих личных привычках, моей семье и моих отношениях с мужем. Насколько мне было известно, подобные вопросы являлись оскорбительными и в этом кругу людей, но я находилась не в том положении, чтобы возражать, так что парировала их, как могла. Эмерсон, сидевший за соседним столом, отнюдь не обладал моим самообладанием; я слышала, как он булькал и задыхался от ярости, пока продолжались мои мучения. Любимый предполагал, что интимные вопросы принца предвещают личную заинтересованность в моей скромной личности. Я сомневалась в этом, но совершенно не была уверена в том, что моё утверждение (когда я назвалась ровесницей его матери) удержит Настасена от попыток добавить меня к своей коллекции.
Ответив на добрую дюжину, а то и более, вопросов, я решила, что и сама могу осмелиться о чём-нибудь спросить.
– Надеюсь, что ваш почтенный отец-король находится в добром здравии?
Вопрос казался безобидным, но Настасену, похоже, пришёлся не по вкусу; его лицо потемнело, и он ответил короткой резкой фразой.
Старый джентльмен позволил себе некоторые вольности в переводе.
– Его Величество – Осирис. Он улетел в небеса. Он царь западных народов.
– Он мёртв? – удивилась я.
– Мёртвый, да, мёртвый. – Муртек широко улыбнулся.
– Но кто же тогда король? Его Высочество или его старший брат?
Старик повернулся к принцу. В ответ последовал короткий кивок. Я поняла, что Муртек попросил разрешения объяснить мне создавшееся положение, что он и делал довольно долго и с поразительным отсутствием грамматики.
Царь умер несколько месяцев назад. («Гор летал в сезоне урожая».) Во многих других обществах старший выживший принц автоматически получает корону, но здесь последовательность зависела от ряда факторов, наиболее важным из которых был ранг матери. У короля было множество жён, но только две из них были принцессами королевской крови – сводными сёстрами покойного короля. Сохранение этого специфического обычая, практиковавшегося в Древнем Египте и Кушитском царстве, меня не удивило (109). Это имело определённый смысл с точки зрения как религии, так и практической политики: женившись на своих сёстрах, царь вырывал их из лап амбициозных дворян, которые могли бы пытаться претендовать на трон по праву королевского происхождения своих жён, а также сохранял уверенность, что божественная кровь фараонов останется неразбавленной. Детям младших жён и наложниц присваивался дворянский титул – вспомните молодого графа, которого Тарек представил, как своего брата; но сыновья принцесс королевской крови были первыми претендентами на корону. Впервые в летописи царства у каждой из этих дам был один оставшийся в живых сын – и оба одного и того же возраста.
Когда я удивилась подобному совпадению, старик пожал плечами. Не в тот же самый момент, не в тот же самый час, нет – в действительности благородный принц Тарек несколько старше. Но оба родились в одном и том же году, и всякий раз, когда возникал затруднительный вопрос – как, например, в случае рождения близнецов – окончательное решение предоставлялось богам. Или Богу, именуемому Аминрехом. Когда Он выходил из своего святилища по случаю очередного ежегодного объезда города, то выбирал и следующего короля. Это событие должно было произойти через несколько недель. В то же время благородный принц Настасен действовал, как регент – в отсутствие своего брата и при содействии визиря, верховных жрецов, советников ...
– И дяди Тома Кобли, и всех остальных (110), – пробормотала я.
– Нет, – серьёзно возразил старый Муртек. – Он живёт не здесь.
Сказать, что я была зачарована – явное преуменьшение. Делом всей моей жизни являлось изучение Древнего Египта; увиденные воочию реальные примеры ритуалов, которые были известны мне только по рисункам на выветренных стенах гробниц и высушенным папирусам, вызывали неописуемое волнение. Аминрех, очевидно, в действительности был Амоном Ра (111) и занимал такую же высокую должность, как и в Египте. Из малоизвестного божка Фив он вознёсся, дабы стать царём богов, присваивая себе их имена и атрибуты, а тем временем его амбициозные жрецы присоединяли земли и богатства к сокровищницам своих храмов. И не впервые Амону Ра приходилось избирать правителя. Более трёх тысяч лет назад кивок бога указал на скромного молодого жреца, который под именем Тутмоса III (112) стал одним из могущественных воинов-фараонов Египта. И разве на найденной Лепсиусом стеле первого Настасена не упоминается, что его избрал Амон?
Слова Муртека, кроме того, подтверждали теорию Эмерсона о влиятельности королев. Я задавалась вопросом – как далеко простиралась их мощь? Ограничивалась ли эта роль только передачей права управлять, или же они обладали реальной властью? Я собиралась выпытать дополнительные подробности, но в этот момент Его Королевское Высочество что-то грубо рявкнул. Видно было, что он заскучал, а, может быть, и что-то заподозрил; бедный старый Муртек судорожно сглотнул и умолк.
Снова налили вина, и начались официальные развлечения – танцоры, акробаты и жонглёр. Жонглёр, похоже, очень волновался – судя по всему, оттого, что Настасен сердито глядел поверх меня – и в результате уронил пылающий факел, который, покатившись, очутился в опасной близости от ноги Его Высочества, прежде чем огонь успели затоптать. Настасен вскочил, гневно крича; жонглёр убежал, преследуемый двумя солдатами.
Это событие положило конец и развлечениям, и банкету. Один из слуг, подобострастно кланяясь, поднёс Настасену отороченную золотой каймой мантию, которую тот набросил на плечи. Я вздохнула с облегчением, ибо, как требовала учтивость, выпила довольно много вина.
Возможно, именно вино придало мне смелости задать последний вопрос, хотя полагаю, что поступила бы так в любом случае. Я хотела бы получить сведения о множестве разных вещей, но эта была самой важной. Я повернулась к Муртеку:
– Спросите у Его Высочества, что случилось с белым человеком, Уиллоуби Фортом, и его женой.
Челюсть старика отвисла. Он с тревогой взглянул на принца. Но перевода не потребовалось: либо Настасен знал английский лучше, чем признавался, либо само имя мистера Форта сделало смысл фразы совершенно ясным. Впервые за весь вечер его тонкие губы изогнулись в улыбке. Нарочито медленно он произнёс только одно слово.
Я знала, что это за слово. Потрясение и понимание, которые должны были отразиться на моём лице, вызвали ещё более широкую улыбку Настасена, обнажившую крепкие белые зубы. Обернув свободный конец перевязи вокруг головы, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.


Примечания.
  92. Разумеется, речь идёт о XIX веке.
  93. Тебу (тубу, «люди скал» (арабск.)) – этническая группа, населяющая северный Чад, южную Ливию, северо-восточный Нигер и северо-западный Судан.
  94. Килт (Kilt, англ.) — предмет мужской шотландской национальной одежды, традиционная одежда горцевШотландии. Килт представляет собой кусок ткани, обёрнутый вокруг талии, плиссированный (собранный складками) сзади и закреплённый с помощью 2—3 пряжек и ремешков.
  95. Исида (Изида) - одна из самых значимых богинь Древнего Египта, ставшая образцом для понимания египетского идеала женственности и материнства. Она почиталась как сестра и супруга Осириса, мать Гора, и соответственно, египетских царей, которые исконно считались земными воплощениями сокологолового бога. Осирис - бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших. Обычно изображался в виде обёрнутой белой тканью мумии с зелёной кожей и со свободными кистями рук, держащих символы царской власти.
  96. Тот - древнеегипетский бог мудрости, знаний, Луны, покровитель библиотек, учёных, чиновников, государственного и мирового порядка. Является одним из самых ранних египетских богов.
  97. Плутарх рассказывает версию мифа, в которой Сет (брат Осириса) вместе с царицей Эфиопии сговорился с 72 сообщниками устроить убийство Осириса. Путём обмана Сет побудил Осириса улечься в ящик, который затем запер на замок, запечатал свинцом и бросил в Нил. Жена Осириса, Исида, искала его останки, пока наконец не нашла их в колонне из ствола дерева тамариск, которая поддерживала крышу дворца в городе Библе, на финикийском берегу. Ей удалось вынуть гроб и открыть его, но Осирис был уже мёртв. При помощи заклинания Исида вернула мужа к жизни, чтобы забеременеть от него. Потом Осирис умер снова, и она спрятала его тело в пустыне. Несколько месяцев спустя Исида родила Гора. Пока она растила сына, Сет охотился – и в одну из ночей наткнулся на тело Осириса. Он в гневе разорвал тело на четырнадцать кусков и разбросал их по всей земле. Исида собрала все части тела и спеленала их вместе для надлежащего захоронения. Восхищённые этой преданностью Исиды, боги воскресили Осириса, сделав его владыкой подземного мира.
  98. В оригинале – «у бессмертной Неё (или Её)»; по-русски, естественно, так не скажешь. Речь идёт о романе Г. Р. Хаггарда «Она» (в русском переводе часто – «Аэша»). Роман описывает путешествие Горация Холли, от лица которого ведётся повествование, и его друга Лео Винси в глубинные области Восточной Африки на поиски затерянного таинственного королевства, где они в итоге обнаруживают племя дикарей и таинственную белую королеву Аэшу, обладающую мистическими способностями и бессмертием.
  99. Суккот – один из основных праздников еврейского народа, начинается 15 числа месяца тишрей и продолжается семь дней. В это время по традиции совершают трапезы вне дома, в сукке (шалаш, украшенный яркой зеленью), в память о блуждании евреев по Синайской пустыне. Но в данном случае имеется в виду другое значение Суккот — праздник уборки урожая. Он всегда выпадает на осень, на пору окончания летней страды, когда урожай полей, садов и виноградников стекается в амбары и на склады.
  100.Клерестория – архитектурный термин: верхний ряд окон, освещающий хОры. Другое название – «ленточное окно».
  101. Персея – род вечнозелёных деревьев и кустарников семейства Лавровые.
  102.Контрапункт (лат. punctum contra punctum, punctus contra punctum — нота против ноты, буквально — точка против точки) — одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов.
  103.Сива – оазис в Египте, расположен в губернаторстве Матрух, в 50 км от границы с Ливией.
  104.Двадцать вторая, или ливийская, династия – период 945–715 гг. до н. э.
  105. Гор – бог неба и солнца в облике сокола, человека с головой сокола или крылатого солнца; сын богини плодородия Исиды и Осириса – бога производительных сил. Его супруга – Хатхор. Его главный противник - Сет. Одна из самых распространённых форм Гора в период Нового царства – Хоремахет – бог неба, царственности и солнца; живого древнеегипетского фараона представляли воплощением бога Гора.
  106.   Так в оригинальном тексте, хотя это и противоречит сведениям из первой главы.
  107. Объяснение этого имени встретится немного позже.
  108. Пектораль (от лат. pectus «грудь») — нагрудное украшение, могло быть частью защитной амуниции воина.
  109. Считалось, что супругой фараона может быть только особа царской крови. Поэтому широко практиковались близкородственные браки, которые нынче бы назвали кровосмешением.
  110. «Старый дядюшка Том Кобли и все остальные» - идиоматическое выражение, обозначающее множество народа, длинный перечень имён. Выражение берёт начало от старинной английской песни «Уайткомбская ярмарка» ( «Билл Брюэр, Ян Стюэр, Питер Герни, Питер Дэви, Даниэл Уиддон, Гарри Хоук, старый дядюшка Том Кобли и все остальные»). На русском языке известна в переводе С. Я. Маршака («Билл Бьюер, Джек Стьюер, Боб Симпл, Дик Пимпл, Сэм Хопкинс, Джим Кобли и я»).
  111. Амон Ра (Амон-Ра) – древнеегипетский бог чёрного небесного пространства, воздуха. Позже, при Новом царстве – бог солнца. Считался покровителем Фив. Впоследствии признан верховным богом.
  112.Тутмос III – фараон Древнего Египта из XVIII династии. Правил в XV веке до н. э. Сын Тутмоса II от наложницы Исиды. Имя «Тутмос» является древнегреческим вариантом произношения египетского имени Джехутимесу - «бог Тот рождён».