Кочевья. часть 1. продолжение

                7.

     Итак, в один прекрасный день мы сели в такси и поехали в аэропорт.
     Разумеется, папа не стал баловать нас пассажирскими самолётами. Мы летели в самом обычном зелёненьком ЛИ, со скамейками под иллюминаторами и железной лесенкой, которую убирают в самолёт, когда уже все на местах. И разумеется, все здесь - и лётчик, и бортмеханик, и пассажиры - знали нашего папу, здоровались с ним и спрашивали про нас: а это, дескать, ваши? И отметив, что мы уже совсем большие и молодцы, разговаривали потом уже только с папой, а про нас забывали.
       Всё было как будто обычно: сначала маленькие домики под крылом и деревья, потом облака под нами и синее небо над нами. И пропеллер вертелся, образуя круг, как пуговица, когда её быстро-быстро раскрутить на ниточке. Но как-то всё было по-другому. Когда я была маленькая, я почему-то не думала, что под нами воздух, и о том, как самолёт может на нём держаться. Держится, значит, так и должно быть, нормальное дело! Но сейчас, когда я стала старше и, возможно, умнее, мне стали приходить в голову разные мысли. Юрка был ещё старше и умнее меня, и он все эти вещи знал - то ли в книге прочёл, то ли в школе изучил. Он стал мне объяснять про завихрения в воздухе, которые подхватывают самолёт под крылья и так удерживают его на лету. А завихрения эти - от пропеллера. Вот зачем он так быстро крутится.
       Внизу было огромное облачное поле, облачные замки и всякие обычные облачные фигуры висели прямо в воздухе. Они ни на что не опирались...
     Мы с Юркой, облюбовав какой-нибудь из замков, следили за его приближением и воображали себе, что делают его жители при виде нашего самолёта. Они ведь не знали, кто мы и зачем к ним летим. А что мы летим вообще не к ним, а сами по себе, своею собственной дорогой, - они, наверное, и вообще не думали. И вот, рассказывал Юрка, они там вооружаются, надевают шлемы, кольчуги, седлают своих облачных коней... Но мы, не трогая их, пролетаем мимо на своём стальном драконе... Это они про наш самолёт так думали, будто он - крылатое чудовище. А наш ЛИ был, на самом деле, мирной и доброй машиной...
     Но вот началась качка, мы пошли вниз, на посадку, пробивая облачную почву под собой. И замелькали внизу дома, деревья, люди; побежала навстречу серая взлётная полоса. Нас тряхнуло. Всё! Приземлились! Амдерма.

     А вот в Игарке мы застряли до конца недели. Не знаю, почему.И не помню, где мы жили. Кажется, это была гостиница - деревянный дом, раскладушки, сквозняки. И столовая со своими вечными оладьями, омлетом из яичного порошка, горячим чаем в неостывающих жестяных кружках; с картинами на стене - то ли три богатыря, то ли покорение Сибири, то ли Алёнушка над омутом... Зато там была огромная река, вся забитая брёвнами, пляшущими на воде. Видимо, они оторвались от плотов, когда лес сплавляли. Так ведь и у нас в Тикси полно брёвен в бухте. По ним бегают без разрешения и иногда тонут ребята.
     Погода была дождливая, небо и река тёмно-серые. Холодно, неуютно. Зато многое напоминало Тикси: деревянные тротуары, дома из брёвен, коты без ушей, лохматые собаки. И запах был знакомый: Игарка тоже отапливалась углем. И деревянная труба шла через весь посёлок, и к ней так же, как в Тикси, были приставлены лесенки для перехода. Легко можно было представить себе, как местные ребята делают себе халабуды их ящиков возле трубы, а зимой роют пещерки в снегу. Только река здесь была не Лена, а Енисей, тот самый, про который на пластинке пели:
"Уходил на войну сибиряк,
С Енисеем, с тайгою прощался;
Словно силы для долгих атак
От родимой земли набирался..."
     Но ничего, про нашу Лену тоже есть песня:
"Здесь слыхали мы звоны кандальные,
Здесь томились народа сыны;
А теперь сторона эта дальняя
Стала гордостью нашей страны!
Наша Ле-ена-река
Широка-а и быстра,
Русской Волге родна-ая сестра!"
      Но вот что да, то да: вокруг Игарки была тайга, и в самой Игарке росли деревья, а у нас в Тикси деревьев не было... Зато у нас была тундра, и гора по имени Лёлькин пуп, и Столовая гора, и вдали - прекрасная гора Четырёхзубка. А в Игарке ничего этого не было; да наверное, и нигде в мире ничего этого не было, только у нас в Тикси.

      Следующей остановкой у нас была Дудинка, тоже на Енисее; и там мы пересели на Гидру Каталину. И на Диксон когда прилетели, то приземлились уже прямо на море. На Диксоне мы пробыли недолго, сутки или двое, и оттуда летели уже прямо в Тикси. Над морем летели. А на море была буря, и белые гребни валов можно было различить даже с неба - в разрывах облаков. Но потом облака пошли сплошняком, и нас сильно трясло; и вынырнули мы из облаков уже над нашей бухтой. И сели на бухту...
     Когда успокоились волны, вызванные нашим приземлением, к нашей гидре подкатил катерок. Папа спрыгнул в него, и нас, несмотря на наше сопротивление (мы могли ведь и сами!) передали ему на руки. Но мы не долго дулись на папу, потому что катерок очень скоро подошёл к причалу, и мы побежали домой.
     Дома, конечно, мама очень нам обрадовалась; но спросила папу строго: "А где Танька?" папа стал объяснять... Мама так рассердилась и расстроилась, что перестала обращать на нас внимание. Совершенно машинально наливая нам вкуснейший суп из оленины, она всё ругала папу и говорила, что, может быть, именно Таньку ждала больше всех, а он вот так поступил - даже не посоветовавшись, даже не предупредив! Что он всегда поступает по-своему, а с ней вообще абсолютно не считается... И она проливала свои материнские слёзы, как будто рассталась с Таней не два месяца назад, а лет десять тому... И как будто бы мы были ей теперь совершенно неинтересны, без её старшенькой...
     Папе хорошо, ему нужно было бежать на работу, так что он быстренько собрался и ушёл. "В нашем деле самое главное, - любил говорить папа, - это во-время смыться..."

     Понемногу мама перестала сердиться, да и мы привыкли с Юркой, что нас теперь в доме двое.
     Начался учебный год, и в классе у нас оказалось много новеньких. Среди них был Колька Седых, который стал моим лучшим другом. Их семья прикочевала к нам из Якутска; а в Якутск они попали из бурятских степей. То, что он бурят, Коля сообщил мне под большим секретом. Меня это очень удивило: что за дурацкие тайны такие? Ну, бурят, ну и что?.. Я не знала тогда, что многие из моих одноклассников попали на Север вовсе не по своей воле. Они были "выселенные", им просто не разрешали жить на Большой земле: Кольке - за то, что он бурят, Алыканиным - за то, что финны, Филерозе - за то, что немцы, Саткаускайте - потому, что литовки, - и так далее. Были у нас и корейцы (Лидка Танфу, например), и татары (сёстры Мухазакировы), и башкиры (Сашка из соседнего подъезда). Я даже не знаю, кого у нас не было! Негров не было и индейцев. Индусов тоже не было; но они у нас в СССР и не жили. Наверное, поэтому мы все дружно любили негров, индейцев, индусов - словом, все народы, которые притесняли и эксплуатировали проклятые империалисты.
      А про Саткаускайте я непременно должна рассказать. Про других не стану, слишком времени много займёт; а про Ону - обязательно. Ведь Она была нам, можно сказать, старшей сестрой, хотя и считалась домработницей (или, как деликатно говорил папа, домохозяйкой).
     Собственно, про Ону нужно было ещё раньше рассказывать, до Геленджика. Но я тогда, по малолетству, мало что могла понять про "кочёвку семьи Саткаускайтис".
      Родители Оны (полное её имя Онуте Йозас Саткаускайте) были выселены как враги народа, за свой литовский национализм. Дети были высланы с ними. Все - на Быков мыс. Там родители Оны от чего-то (не знаю, от чего) умерли, а дети стали добираться на материк. Детей было пятеро: четыре сестры (Анна, Она, Лючия и Моника) и брат Пётр. Надо ли говорить, что пройти зимой по льду моря Лаптевых до Тикси было предприятием почти безнадёжным, ведь у них не было ни собак, ни оленей. Пешком шли.
     И вот началась пурга, и они стали замерзать. Будучи уже опытными полярниками, они остановились около какого-то сугроба, прижались друг к другу, чтобы друг друга греть, и позволили ветру замести их снегом. Так и сидели в сугробе...
     Ихь нашёл тракторист, который тащил трактором теплушку с солдатами (после пурги, конечно). Они все были живы!.. Их привезли в Тикси, накормили, отогрели, и папа стал их всех "трудоустраивать". Самых старших, Анну и Петра, пришлось вернуть на Быков. Анна хорошо считала, и её устроили в рыбколхозе счетоводом; а Пётр стал работать в том же колхозе рыбаком. Позже Анна вышла замуж; но, как выяснилось, после того, как они замерзали, детей у неё быть не могло. Тогда Анна и её муж (тоже ссыльный) удочерили девочку из многодетной якутской семьи. Я её хорошо помню. Её звали Люся, но сама она называла себя "Уськой", потому что была ещё маленькая. Такая славная, такая хорошенькая! Когда Анна приезжала к нам в гости, мы Уську с рук не спускали...
    Да, про остальных детей. Лючию устроили на работу в открывшееся только что в Тикси ателье: все четыре девочки очень хорошо шили. Монику взяли в интернат (у нас тогда при школе мама только что "пробила" интернат для приезжих детей; а то раньше они жили у знакомых и родственников).
     Труднее всего было с Оной. Она была несовершеннолетняя, и работу ей трудно было найти. Но школу она уже кончила, а интернат был только для школьников. Вот папа и "трудоустроил" её в нашу семью. От нас она и замуж вышла - тоже за кочевника, за геолога Володю Северова. Хотя женихов у неё было - хоть отбавляй...
     Но если я начну рассказывать про Ону, я до утра не закончу. Она была такая... такая... любимая, вот какая...
     Я рассказала эту историю - так вот, кратенько - чтобы стало понятно, как по-разному прибывали люди к нам в посёлок...  А ещё можно было бы рассказать про якутов, которые привозили своих детишек на собаках и на оленях. Кто-то из детей потом жил в интернате, а кто-то у родных, в Шанхае или на баржах-общежитиях...
     А детишек с Третьего участка, где была военная часть, каждый день привозили в крытом грузовике, который мы называли "автобусом". Если же начиналась пурга, они ночевали у нас в посёлке, у одноклассников или учителей. У нас, например, всегда в таких случаях оставалось три-четыре человека, из разных классов. Я им уж-жасно завидовала. Такие самостоятельные... И обедали они по талонам в столовой, как взрослые, - пока ждали машину... Ребята с Рудника Сого и с Полярной станции тоже жили в интернате или у ровесников-знакомых. Но они были все большие, потому что в Сого была своя начальная школа.

                (продолжение следует)