Искусство менять пол

                «Сегодня ночью спал дурно»
                (из дневника Л.Н. Толстого)



   Жили так: он, она и двое детей. Уже не маленьких: дочь студентка, сын перешел в одиннадцатый класс. Поэтому ему уже сорок шесть, ей сорок семь с присущими каверзному возрасту процессами. В частности, ее упрямо прогрессирующая полнота.
Поскольку главным героем повествования все-таки является он, то первым обретает имя и иные сопутствующие качества.
   Леонид Николаевич Кононов работал в фирмочке «Блеск», занимающейся реставрацией и ремонтом полов, преимущественно паркетных. Небольшой формальный оклад плюс процент от заказов, которых с каждым месяцем становилось все меньше и меньше вопреки таланту Кононова быстро сходиться с потенциальными заказчиками и умело составлять жирные сметы. Сам он с циклевальной машиной не ползал, этим занимался Гришин.
   Кроме умения убеждать, Павел Николаевич обладал еще двумя замечательными качествами: художественным воображением и крепким сном. Ложился и тотчас проваливался в иные миры. Или просто в приятную темноту, где нет никого, даже его.
   Жена Кононова по имени Галя тоже спала довольно хорошо, поскольку трудилась ногами и на открытом воздухе, показывая экскурсантам красоты города, в котором Кононовы жили – парки, арки, каналы, дворцовые площади, монументы царям.
   Все бы, если не отлично, то хотя бы нормально, но…
   Возрастная, связанная с гормонами дрожжевая полнота Галины Андреевны коснулась гортани, и она (Галина Андреевна, гортань - без разницы) начала по ночам храпеть. Иногда, издав слишком громкий рокот или свистящий хрип, бедная женщина в испуге просыпалась, иногда - и это чаще всего - на собственные звуки не реагировала. 
Дети тоже не реагировали – их   внимание   полностью поглощалось полуночным компьютером. 
   И Кононов до поры ничего не слышал, пребывая в сладкой непроницаемой пустоте младенческого грез – укрылся одеялом, зевнул на пол лица и… хоть из пушки стреляй.  «До поры», потому что сила и напряженность храпа возрастали, а заказы на циклевку и укладку паркета падали. А тут еще произошел конфликт с одним очень капризным господином, оставшимся недовольным выполненной работой. Крайне недовольным.
   Леонид Николаевич стал нервным. Усиливая отрицательное состояние крепким кофе. 
И вот в одну июньскую ночь, пропитанную влажной духотой и чем-то очень неприятным для   слуха Кононов проснулся. Был разбужен.
Рядом с ним, лежа на спине, открыв широко рот, храпела Галя. «По-мужски» - сипя, хрипя, хлюпая…  грохоча… сотрясая (храп точному словесному описанию не подлежит) … Удивляя Кононова мощностью исторгаемых шумов; вызывая в нем тоску и странное чувство неловкости.
   Полежав немного и послушав ужас, он осторожно   толкнул жену в плечо. Храп прервался, и на Кононова обрушилась тишина. За ней стала подползать и дрема. Но в тот момент, когда открылись границы тонких миров, храп возобновился. Словно взрыв! Сметя  всякую надежду на сон.
   Леонид Николаевич попытался терпеть и, снова не выдержав, толкнул жену. В этот раз в мягкий бок.  От жестких сердитых пальцев мужа Галина Андреевна вздрогнула, чмокнула губами и перевернулась на бок.   Храп сменился на тихое свистящее шипенье…
   А Кононов остался лежать, моргая в потолок.
   Чтобы избавиться от мыслей о работе, он стал представлять себе положение «обыкновенной» бабы, живущей с «обыкновенным» мужиком. И спящей с ним в одной кровати: по привычке, по традиции, необходимости. Да, по необходимости! Глупость исправляется, необходимость нет.
   Вот он пришел с работы… Большой, как бегемот (сразу возник образ жлобоватого Гришина) и уставший от славных рабочих дел. Штукатурил, заливал фундамент, циклевал, копал или что-то аналогичное, примитивно мускульное. Или не мускульное, но очень простое – водил грузовик… погрузчик, «охранял» где-нибудь торговый зал. А сто лет назад варил, например, сталь или точил детали.  И жили они в коммуналке. Тут уж точно некуда деваться.
   Естественно, поддатый. Имеющий на это, как физический трудяга, «право».  Она так себе, суетится, а он вкалывает, добывает копейки ...  Перед ужином выпивает еще, потом с голодным чавканьем ест. Жрет. А она сидит рядом и ждет. Простых слов благодарности за вкусный ужин – ведь старалась. А перед готовкой успела погладить ему футболки и трусы. Или вымыла полы.
   Но он не замечает. Вылизанной ванной, где отмывал лапы, грибного соуса, испеченного пирога. Ее ждущих приветливости глаз. Он занят своим брюхом, своими впечатлениями – как грузили, заливали цемент, «парились» ...  Изо дня в день одни и те же бредни. 
   Потом он курит, сидит в туалете, лежит перед телевизором, играя пультом: новости, сериал, футбол, снова новости… Сосредоточиться на одном не в состоянии, просто чтобы мелькало и говорило. А она в это время моет посуду, убирает. Заглядывает к детям (дитю) – как уроки? Или что там, в зависимости от возраста.
   Уже позабыв, что в свою очередь, хотела рассказать ему.
Вечер, протопав короткими ножками между раковиной и стиральной машиной, съежился до размера разобранной кровати – пора ложиться. Ему отдыхать, ей дожидаться завтрашних забот. Включая собственную работу, которая им за работу не считается.
Вот он с сопением раздевается, чешет плечи, шею… и заваливается, заняв две трети  матраца.  А она осторожно пристраивается рядом. Пахнущая нежной свежестью лосьона, в тонкой ночной рубашке. Без косметики ставшая моложе и добрей.
Но ему все равно, кто чем пахнет и добрей – он уже наполовину дрыхнет. Выпуская из приоткрытого рта (пока не пасти) сложную вонь. Можно сказать, что он тих – только сипенье прокуренных легких, только урчанье в накормленном желудке.
    Это не долго. Вот он, подминая пружины, переворачивает свою тушу на спину и начинает…
    Храп словами не опишешь. Опишешь отвращение к нему и сожаление. Сожаление о том, что могло быть иначе. Что рядом с ней мог лежать другой. Ласковый и внимательный. Умный и веселый, способный к юмору. Способный понять, поддержать и помочь. Вымыть посуду, если нет посудомоечной машины, выйти с ребенком (детьми) прогуляться перед сном, вынести мусор, загрузить в машину белье… Много чем можно ей помочь. Но более всего вниманием и заботой. Как ты? Какая ты красивая сегодня! Какой вкусный борщ, черт возьми! А давай пойдем в воскресенье в музей! Смотреть Моне. Или в парк, слушать, как шумят фонтаны! Или просто по улице, взявшись за руки, а детей к маме…
   Ведь могло быть! И отдельная комната (тогда храпи сколько вылезет), и музей, и поцелуй в щеку на ночь. И не только поцелуй.
   Она вспомнила себя молодой. Стараясь не обращать внимание на громкое храпение, на эти каскады отвратительных, не имеющих структуры и смысла шумов. За ней ухаживали (могли ухаживать, зависело от нее) еще двое – Юра Катышев и Боря Глинберг. Неловкий, щуплый Юра, прекрасно читающий чужие стихи. Где он теперь? Где и с кем? А очкастый Боря в Германии. Это она узнала совершенно случайно.  Она Боре нравилась. Это было заметно всем. А он ей нет… Потому что очки и национальность. Ей нравился вот этот, храпящий на весь дом. На всю коммуналку, на весь район. На весь ее убогий мир, населенный жлобами, циклюющими паркет, меняющими сантехнику в чужих квартирах, заливающих фундаменты под чужие коттеджи. Мир непрерывных забот, усталости, ожиданий…разочарований. И храпа! Не дающего даже вспоминать и плакать. Почему?
   Почему она выбрала его? Высокий и сильный. Чем-то похожий на Марлона Брандо. Вот и все. Вот и все… То есть, ничего! Кроме «права». Вкалывать, жиреть, грубеть, тупеть и совершенствоваться в одном – храпе, от которого по ночам ей некуда деваться. Господи! Хочу назад, чтобы все сначала… Да замолчи ты, сволочь!
Ее сердце лихорадочно стучало. По щекам бежали слезы. По потолку полз рассеченный посередине светлый квадрат – по улице с монотонным вращающимся шорохом ползла уборочная машина. Рядом, загородив спиной окно, лежал муж, сипя в унисон с уличной убиралкой…
   Леонид Николаевич очнулся. Валерьянки!
   Он вышел на кухню и стал рыться в ящике, где у них хранились лекарства.
   Бутылочки, пачки с таблетками, бутылочки…
   - Ленечка! Ты что ищешь?
   На пороге стояла Галина Андреевна.
   Еще не полностью вернувшись в себя, Кононов с ненавистью посмотрел на жену и медленно, чтобы не возникло разночтения, произнес:
   - Где ты, там… там воздух заражен.
   Не подозревая, что дословно повторил слова одного гениального безумца, некогда брошенные обалдевшей супруге.
   Наутро Галина Андреевна собрала чемоданы и уехала к матери...