Прозрение

Крохотная завитушка едва касалась розовой щеки, разгорячённой от молчаливого спора. Что они могут так горячо обсуждать? Как слышат друг друга? Руки мелькали с неимоверной быстротой, рисуя в воздухе бездыханные предложения. Глаза горели. Наконец, девушка вырвала из толпы за руку смущённого, виновато скрюченного мальчика лет шести, и, гордо подняв голову, пошла прочь. Алёша пошёл за ними. За первым же поворотом, девчушка остановилась, присела перед робким существом на корточки, стала что-то слёзно говорить, вернее надрывно показывать. Мальчик поднял голову, огромные, бездонные глаза его были наполнены недетскими горючими слезами. Тут встревоженная подскочила взлохмаченная женщина, видимо, их мать, с возгласами «что случилось»? Подбежал отец, стряхивая опилки с куртки и одновременно вопрошая пальцами. Во дворе неподалёку громко и отчаянно залаяла собака. Мальчик вздрогнул и беззвучно разревелся, сотрясаясь всем телом, уродливо глотая воздух, по-своему пытаясь справиться с нахлынувшей бедой. Сколько будет ещё невысказанных обид? Как защититься? Вот и Алёша, испугавшись, прошёл мимо.

Выхваченная взглядом картина вспоминалась часто, недоступная незнакомка жила безраздельно в каждом новом сне, присутствовала незримо во всех неотступных мыслях. Девушка небесной красоты не отпускала, подчинив сердце навеки. Вроде бы обычная, как все, как сотни других, но, нет, особенная. Что в ней? Такая не оставит в беде, горой встанет за своих. И вспоминая её каштановые волосы, трогательное, взволнованное лицо, гулко знобило сердце, и каждый жест, каждое резкое движение её горячих рук было наполнено музыкой.

Алёша приехал в этот город учиться. По чистой случайности вуз их находился недалеко от городского парка, к которому примыкало ремесленное училище с отделением для глухонемых. Новоявленный студент видел не раз на пёстрых скамеечках парней и девчат, неизменно что-то бурно обсуждающих. Они всегда держались стайками. Глаза их словно обращены были не на мир вокруг, а друг на друга, и каждый, казалось, говорил, жестикулируя всем телом, всей, глубоко спрятанной сутью своей, болью непримиримости и отчаянья; за любым словом будто выскакивая изнутри собственного тела. Каждый вмещал больше, чем мог. Огромный мир вокруг, треснутый и разделённый на крошечные осколки, собирался калейдоскопочно в искомо-рисуемом жесте-слове, перекатываясь, купаясь в артистичных и ловких руках. Ребята явно не выходили из заданного пространства, расширяя или сужая его по мере надобности. Незнакомки не было с ними никогда.

Алёша был высоким, худым, немного нескладным. Особая острота зрения и сердобольность часто мешали ему, делая невыносимым любой день, омрачённый чужими, случайно подсмотренными ссорами, невольной жестокостью мало что замечающих и вечно спешащих (куда?) людей. Поначалу он пытался отгонять от себя непрошенные, неотступные мысли. Он не хотел проблем. Но никакая тоска по дому не могла заглушить новоявленную сладкую печаль, проявляющуюся всё сильнее. Он уже готов был снова рискнуть, пойти в частный сектор города, где жила богиня его грёз. Но она сама вдруг объявилась в парке неожиданно и просто, сидела, чуть ли не в обнимку, на залитой ускользающим солнцем скамеечке, мирно болтая с рыжеволосой, круглолицей девицей, которая снисходительно кивая, легонько ударяла девушку по руке, когда та что-то неловко показывала на пальцах.

В тот же вечер Алёша открыл интернет и стал изучать азбуку глухонемых. Да, нет, спа-си-бо, пока, привет. Трудный ещё, но такой необходимый язык. Ведь у них наверняка есть свой сленг. Он вдруг не захотел, чтобы она догадалась сразу, что он не такой как они, что он – слышащий, свободно и ловко говорящий, хоть и смущающийся иногда собственных слов. Как тебя зовут? Как дела? Обычные фразы. Как легко произносим мы их, не задумываясь, бросая под ноги, иногда убегаем, не дождавшись ответа. Что имеем, не ценим. Алёша впервые увидел мир совсем другими глазами, их глазами. Попытался представить, прочувствовать и не смог. Беззвучный мир. Чем наполнен он? Какими звуками? Одним лишь биением сердца, ритмом его и болью? Но слышит ли каждый из них своё собственное сердце? Парень положил руку на горячие толчки в груди, потом резко закрыл уши сложенными лодочкой ладошками, но слыша исходящий из себя гул, не мог отказаться от громко заявляющего, вечно гудящего человеческого улья, никогда не замолкающего многоголосного городского шума, распадающегося беспричинно на бесчисленные споры соседей, болтовню случайных людей на улице, звуков просыпающегося утра и участившегося в последнее время дождя, стучащего в окно над его изголовьем. Подойти к ребятам он стеснялся. Конечно, хорошо было бы подружиться с ними. Но как сойти за своего? А может и не надо обмана, зачем он? А зачем тогда вообще всё? Зачем она ему? Зачем эти хлопоты? Сколько красивых девчонок вокруг! Пусть он стеснительный, но это пока. «Опыт, Алёха, опыт!», – деловито заявлял его товарищ по комнате Славка, легко бросая одну и тут же знакомясь с другой. Он каждый вечер пропадал то в клубах, то на вечеринках. Но и учиться успевал, к зависти всего курса.

Вот они опять сидят на скамейке. Теперь уже рыжеволосая быстро перебирает пальцами. Так быстро, что Алёша ничего не успевает прочесть, не видит ни единого слова. Дорогая незнакомка, кажется, повторяет за ней, гораздо медленнее, но всё такое сложное. Учебников ему мало. К ним подходят другие ребята. Здравствуй, говорят они все его засмущавшейся девушке, и она, радуясь, желает того же. Здравствуй – пожелание здоровья. Вот кому оно действительно необходимо. Или более всего нам, наивно полагающих себя полноценно-здоровыми? Надо уходить, если он будет продолжать так в упор всех разглядывать, они явно заподозрят что-то неладное. Но ноги не слушались, и парень присел на ближайшую, раскрашенную ярко скамейку и стал наблюдать. Вернее, бросать быстрые косые взгляды. Весёлая стайка поднялась, пошла в его направлении. И, о боже!, проходя мимо, незнакомка задержала на нём пронзительный, наполненный глубокого интереса взгляд, и улыбнулась. Голова у Алёши закружилась, щёки покраснели, он чуть не затрясся. Хорошо, что она этого не видит уже.


Прошло несколько дней. Алёша избегал парка, избегал самого себя. Прятался как мог от не отпускающих, мучающих мыслей. Город был сибирским, и хрупкая сеть золототканой осени уже вплеталась в повседневную жизнь. Глядя себе под ноги, он и не заметил, как очутился на площади. Там, напротив драматического театра, прямо на улице, играл маленький духовой оркестр. Близился очередной театральный сезон, и будущих зрителей заманивали на предстоящие яркие и не очень открытия. Алёша любил театр и вдруг он увидел ЕЁ. Разве она может слушать музыку так, как я, как все остальные? Говорят, глухонемые слышат ритм, могут повторять его, отстукивая. Срочно пройти мимо. Но он уже любовался её небесным профилем, маленьким, округлым носиком, точёной шеей, знакомой до боли завитушкой, невесомой пушинкой, связавшей их воедино, кажется, неразрывно и навсегда. О чём она думает, что вспоминает? Мечтает, может быть, как и он? Очень уж вдохновенное лицо. «Если я захочу её проводить, то как сказать об этом?» Он просто присел рядом, чуть позади. Дыхание его сбилось, и ему стоило огромного труда успокоить себя. В конце концов они даже не знакомы. Мало ли кому она улыбается в парке! Может быть всем подряд? Нет, этого не может быть! Богиня, словно почувствовав пристальный взгляд, оглянулась. Он с перепугу неловко поздоровался пальцами. Здравствуй, охотно кивнула она. Потом, спохватившись, виновато дополнила жестом. Как она красива! Её глаза улыбались, и вся она, такая недосягаемо-близкая, прекрасная королева из сказки, излучала неведомый, незнакомый доселе свет. Роднее её нет никого на свете! Как тебя зовут, показал он. Он выучил все имена, все буквы. Алёна, ответила она. А тебя? Алёша. Рядом предательски зазвонил чей-то телефон. Вдруг его? Он так не хотел ущемить её в этот трепетный час знакомства. Кто-то чужой продолжал врываться бесцеремонно. Телефон звонил долго, его никто не брал. Зрители завозмущались, завозились. Кто-то полез в сумки. Они вдвоём встали и ушли. И долго бродили по набережной. И всё понятно было без слов. Осторожно-случайное прикосновение рук, приближенное дыхание, запах луговых цветов детства. Она так похожа на его младшею сестрёнку, сильно заикающуюся, и от этого то превращающуюся в непримиримую задиру, ничуть не стесняющуюся своего недостатка, то тихо плачущую где-нибудь в потайном уголке. А-лё-на – лучистые, огромные глаза, глядящие прямо в сердце, проникающие глубоко в самые сокровенные тайны его восторженной души. Можно прожить и без слов, если всё понимаешь и принимаешь. Время от времени она пыталась что-то спросить, но он, испуганно повторяя пальцами её слова, до того был нелеп и несуразен (в этом он нисколько не сомневался), что она ласково обнимала ладошками, не кисти рук его, нет, а кажется всего самого, до самых горячих пяточек. Какой же это восторг, какое чудо! А сколь ко восторга и муки в её глазах! Разве нам, здоровым, понять такое! Господи, как страшно впереди! Может, сбежать пока не поздно?


Неожиданно её дом оказался неподалёку. Оказывается, если спуститься резко вниз с крутого обрыва, а не ехать вокруг горы, объезжая весь квартал, можно довольно быстро быть на месте. Как ему хотелось её поцеловать! Вот здесь, у тропинки, есть маленькая площадка, для передышки видимо. Спускаться легко, а вот подниматься! С ней он поднимется, точно. Не беда, что ему не знаком её волшебный голос. Он уже знал, что глухонемые могут разговаривать, но голоса их грубые, неуместно-громкие, непривычно бьющие по ушам. Он научит её всё и всех понимать по губам и произносить тяжёлые слова в ответ. И у неё непременно будет мягкий и нежный голос. По-другому не может. Тропка была узкой и бесконечно длинной, местами чья-то добрая душа на прорубленные в земле кривые ступеньки набросала остатки керамической плитки, и они впечатались намертво множеством ног. Идти по ним было намного легче. Алёна шла впереди, привычно перескакивая неудобные провалы. Но перед этим, она непременно останавливалась, брала Алёшу за руку и мягко подсказывала, оберегая. «Будь осторожен» читалось в её тёплых глазах. В эти моменты она была близко-близко. Её дыхание бросало ему вызов, но, не встречая ответа, ускользало навсегда. До следующего манящего препятствия. Алёша ругал себя за глупую слабость, за нерешимость, но ничего поделать не мог. Сердечко его трепетало, и гулко стучало в висках. Как трудно поцеловать в первый раз того, кого по-настоящему любишь. Но Алёне, казалось, это даже нравилось. Когда он почти насмелился, они уже спустились, и девушка показала «дом». Поздно… Неотвратимо поздно.

В их деревянном, советской постройки доме почему-то невозмутимо рано и оттого тускло горел свет, словно испуганно опережая неотвратимо приближающуюся тьму. Алёша видел, как его русалочка схватила брата за руки, и они закружились на месте. Ожидавшая на скамейке мать неожиданно сердито спросила: «Почему не предупредила? Отец переживает». Но послушно закрыла калитку и пошла за детьми в дом. Алёна при этом что-то радостно показывала матери, руки её плавно взлетали, как лебеди, и дирижировали восторженно в молчаливом танце нахлынувшей любви. Начало непознанного. Жизнь открывала новые грани, распахивая бесконечный горизонт.

Алёша ехал в автобусе, понимая, какой же он везучий. Он слышит, он говорит. Он соскучился по разговорам, несмотря на их частую бессмысленность, грубую фальшь, а порой и тонкую манипуляционную игру, одних подбрасывающих на пьедестал, других заводящих в неисправимый тупик. Пассажиров было немного. Но у каждого точно был телефон, у некоторых наушники, микрофоны. Кто ехал молча, кто слушая отделённую от всех музыку. Господи, а как же они встретятся снова? Не домой же к ней идти?! Будет ждать в парке. Но там его быстро раскусят. Надо срочно учить, вникать в их язык дальше.


Через несколько дней он увидел её снова.

Алёна сидела в парке одна в красивом нарядном платье на солнечной яркой скамеечке, на которой когда-то сидел он, поцелованный её нежной, признательной улыбкой, и что-то писала в телефоне. Какой же он недотёпа! Как не догадался раньше? Конечно же, у неё должен быть свой сотовый. Sms – спасение нашего времени. Вездесущая связь. Уже невозможно представить жизнь без неё. С телефоном ты не потеряешься в этом мире. Единственное условие – надо только чтобы на свете жил хоть один человек, помнящий твой номер наизусть. Алёша уже бросился к своей девушке, чтобы записать спасительный номер, как вдруг его окликнул Славка. «Так-так-так, одобряю, вот почему ты после пары последней раньше всех удрал. Молодец, поздравляю, мужаешь на глазах». И, благосклонно похлопав однокурсника по плечу, Славка поспешил удалиться, обнимая деловито очередную подружку. Через секунду он оглянулся и добавил: «А мы с Марусей на концерт идём. Здесь в парке. Что-то типа зарождающейся художественной самодеятельности. Ты, кстати, я надеюсь, в курсе последних правительственных решений?» «Да. Нет. Какие решения, при чём они?»… Алёны уже нигде не было. Неужели она всё видела? Алёша бросился по парку, поехать к ней домой, всё объяснить, она наверняка застала его за этим дурацким разговором. Бедная, она всё поняла! Его смертельный обман! Как вдруг увидел её на сцене с микрофоном в руках. Напротив, в первом ряду сидел красный как мак, взволнованный братишка и с обожанием смотрел на сестру. Рядом ёрзали ребята из училища, и рыжеволосая была здесь. Все они кивали и неприлично громко хлопали в ладоши, явно подбадривая подругу. Деликатно зазвучал рояль и девушка, оглянувшись на аккомпаниатора, сделала шаг вперёд. Она неловко замешкалась, поднося кулачок ко рту; некрасиво прокашлялась. Рояль чуть помолчал и заиграл мелодию сначала. И Алёна… запела. Голосок её, как птичка, легко вспорхнул и рассыпался тонкими нотками, улетая благословенно ко всем слышащим его. От нахлынувшего облегчения, ударившего счастья, от осознания собственной ничтожности, Алёша съёжился, закачался неловко и спрятался за ближайшим деревом. Через два дня он нашёл свою суженую в слезах и не смог придумать ничего лучше, как сказать «Прости». Вслух. Дрожащим голосом.