Моряк

Работа на продовольственных складах НЗ вовсе не сахар, хотя мы укладываем в штабеля именно мешки с сахаром. Тяжёлые стокилограммовые берём вдвоём, с пятидесятикилограммовыми справляемся в одиночку. Младший сержант Залыгин по прозвищу Моряк учит молодого солдата:» Бери мешок за углы. Да не эдак, а вот эдак, пальцы глыбже. Взял? Теперь раскачиваем. Раз, два, три!» Мешок взлетает вверх и не удержавшись на штабеле шлёпается на цементный пол. Из разорванной мешковины бежит струйка сахарного песка. Моряк презрительно смотрит на молодого и с усмешкой спрашивает: «Ты на гражданке чего ¬-нибудь тяжелее стакана подымал? И откуда только у тебя руки растут, глупа мать?»
          Молодой солдат не отвечает, нагнувшись над упавшим мешком он торопливо ест сахар горстями. 
         -Перекур! – объявляет Моряк.
         Залыгин родом из Марийской АССР, из русской волжской деревни и до армии плавал по Волге на барже. Неизвестно, доплывал ли он до какого-нибудь моря, но прозвище своё получил за то, что гордо называл себя моряком.
Мы выкуриваем по сигарете в курилке, находящейся на безопасном расстоянии от складов, потом возвращаемся и ложимся отдыхать на мешки с сахаром. Заложив руки за голову и глядя на высокий серый потолок складского помещения, я пою окончание арии Руслана:               
«И струны громкие Боянов,
Не будут говорить о нём.
И струны громкие Боянов...»
«Ты где видел у баяна струны-то, глупа мать?»-слышу я громкий голос Моряка.
- Боян это древнерусский певец и сказитель, - объясняю я ему, - а играл он на гуслях, потому и струны…
-Какой ещё певец- сказитель? - возмущается Моряк - баян-то это чего? Гармонь большая».
Переубедить упрямого Моряка невозможно. Сам был свидетелем как он вступил в спор с командиром роты и тот, привыкший к беспрекословному исполнению, закричал: «Прекрати пререкания, или ты у меня все три года будешь ходить младшим сержантом».
- Не три, а полтора осталось, - деловито уточнил Моряк.
«Молчать!»- взвизгнул высоким фальцетом ротный, - я тебя сейчас на гауптвахту отправлю!»-Разрешите вещички собирать? - невозмутимо спросил Моряк.
После такого вопроса ротный только махнул рукой и ушёл к себе в канцелярию.
          Понимая, что и в этом споре никогда не родится истина я говорю Моряку: «Тебе же бесполезно что-либо объяснять, ишак марийский».  Моряк удивлённо смотрит на меня своими светло-голубыми глазами и немного помолчав признаётся: «Да я ишака-то сроду не видел, глупа мать».
- А баян видел?
        –Да кто же баян не видел? - с улыбкой отвечает Моряк, - и у дядьки моего есть, всю дорогу на нём на свадьбах играет».               
                ***               
         На другой день один взвод нашей роты отправляется работать в автопарк, два других занимаются уборкой территории. Со сборов прибыли спортсмены и вовремя отдыха разговор заходит о футболе и хоккее. Спортсмены москвичи, они воочию видели выдающихся футболистов и хоккеистов. Мы с интересом слушаем их рассказы, а когда, сменив тему, они переходят к боксу,
тут уже все слушают меня; книгу Градополова я знаю почти наизусть. 
           Я рассказываю о возникновении этого вида спорта в Англии и о том, как ещё в девятнадцатом веке в Россию привезли английских боксёров и все они были биты русскими кулачными бойцами.
          - И то правда - говорит Моряк – против кулачного бойца никто не устоит! Знашь, как у нас моряки в стенке дерутся?
          Он показывает свои кулаки и вдруг неожиданно заявляет: «Вот ежели, к примеру, я тебе разок сверху приложу у тебя только одни уши будут из земли торчать» 
          Нас начинают подзадоривать, и я бегу в казарму, мой земляк, старшина срочной службы Жорка Лапшин, до армии был чемпионом области по боксу в легчайшем весе.
        -Жорж, – обращаюсь я к нему, - дай две пары перчаток.
       - Это ещё зачем? - недовольно спрашивает Лапшин.
        - Моряк меня на бой вызвал, говорит, что он кулачный боец.
        -Обойдётесь без перчаток, - сердито отвечает Лапшин, - ты зачем вчера перчатки ребятам дал, и они рубились в умывальнике? Там же кафель, краны, а если бы кто башкой долбанулся? Мне за это отвечать? Ты сказал, что Залыгин кулачный боец - вот и бейтесь с ним на кулачках.
 Я возвращаюсь с пустыми руками. Моряк пренебрежительно хмыкает: «На кой нам сдались эти перчатки-то, глупа мать? Иль ручки нежные как у барышни?»
            Мы снимаем поясные ремни и надеваем солдатские рукавицы. Моряк отходит в сторону, наклонив лобастую голову смотрит себе под ноги и вдруг выкрикнув прибаутку «А в Саратове привольно- чаю, сахару довольно! - бросается на меня. Он совершенно открыт, встретить бы его прямым ударом левой, да ведь сомнёт! Я делаю резкий уклон. Моряк проскакивает мимо и развернувшись на одной ноге идёт в атаку, в бешеном темпе беспорядочно нанося удары. Кулаки у него тяжёлые, удары размашистые, опасные. Надо выдержать его натиск, долго в таком темпе вести бой он не сможет.
Я делаю обманные движения, уклоны, принимаю удары на руки и плечи, но увесистый кулак Моряка пробивает мою глухую защиту и весьма чувствительно задевает челюсть.  Ответив быстрым ударом ухожу на безопасную дистанцию и тут Моряк, тяжело дыша, опускает руки. Мгновенно метнувшись к нему, я бью его в солнечное сплетение, а потом ещё и по печени. Моряк сгибается пополам, хватая воздух широко открытым ртом.
   - Добивай! - орут мои друзья, – дави Моряка!
 Я наготове, но больше не бью, пусть немного придёт в себя.
 Внезапно лицо Моряка становиться ярко-красным и бросив рукавицы на землю он бежит к кирпичному туалету, откуда появляется только через пятнадцать-двадцать минут.
                ***
          Через каждые сутки мы заступаем в наряды: караул, КПП, кухня, внутренний наряд, иногда патруль. Что делать, если в тот военный год родилось так мало мальчишек и армия испытывает
острую нехватку в призывниках. Достаточно сказать, что в нашем взводе личного состава вместе с сержантами, командирами отделений, всего одиннадцать человек. Наконец, через три месяца командир роты сообщает радостную весть: наш взвод посылают в командировку на полигон научно-исследовательского института Минобороны. Вместе с нами едут ещё два первогодка из соседнего взвода и теперь нас четырнадцать сапёров- пиротехников: офицер, два сержанта и одиннадцать солдат. Для меня это не первый выезд на задание. До этого, в течение полугода, в составе подвижных групп разминирования, я работал на территории Западной Украины, два сезона выезжал в Чувашию, где наш сборный взвод взрывников защищал стратегически важный для страны мост от грандиозных и опасных ледоходов. И полигон, на который мы выезжаем, тоже мне знаком: в прошлом году мы уничтожали там не взорвавшиеся вовремя стрельб артиллерийские снаряды. За несколько дней до отъезда Моряку присваивают звание сержант и назначают заместителем командира взвода. На вокзале, в ожидании прибытия поезда, он подходит ко мне и доверительно сообщает: «Ну и дела скажу я тебе, глупа мать. После твоего бокса неделю из сортира не вылазил».
                * * *   
             В    Оренбурге пересадка. Поезд дальнего следования, на котором мы доедем до станции посёлка, где находится НИИ Минобороны, прибывает поздно вечером. Нас это вполне устраивает. Около здания вокзала мы покупаем вкусные, горячие беляши и огромный каравай пшеничного хлеба. Быстро всё съедаем и выпив по стакану газированной воды отправляемся в город. «В двадцать ноль- ноль всем быть на вокзале»- предупреждает командир взвода старший лейтенант Парамонов.               
       Сначала мы идём в кино, а потом, купив водку и закуску, находим уютный дворик, где, удобно усевшись на скамейках, не спеша выпиваем, закусываем и идём обедать в столовую. К вечеру, нагулявшись по улицам и вдоволь наевшись мороженого, возвращаемся на вокзал.               
        «Все прибыли?» - спрашивает Моряка Парамонов.               
- Так точно, товарищ старший лейтенант, - браво отвечает Моряк, - а вы сами-то куда-нибудь ходили? Иль так и сидели на вокзале?
- Почему же на вокзале? - неожиданно обиделся Парамонов, - я тоже был в городе, знакомился с
достопримечательностями.
Странный всё же у нас командир. С личным составом он общается мало, за исключением политинформаций, которые он иногда проводит по утрам, хотя прошло более двух месяцев, как он прибыл служить в наш полк на должность заместителя командира сапёрно-пиротехнической роты. Почему его послали в командировку командиром взвода?  Впрочем, это не нашего ума дело, начальству, как говорится, виднее.
Поезд прибывает с небольшим опозданием. В вагоне мы открываем бутылки чешского портера, предусмотрительно купленного в станционном буфете. Портер превосходный, но через некоторое время появляется чувство голода.
- И пожрать купить не догадались, глупа мать, - ворчит Моряк, - пойдём хоть покурим.
Мы направляемся в тамбур и тут я вижу на столике большой каравай пшеничного хлеба.
- Это чей хлеб? - спрашиваю я.
-Молодые, наверное, купили, - рассудительно говорит Моряк, - они же здесь сидели. Куда они смылись? В тамбуре что- ли смолят?
- Да их этот хлеб, - Юрка Ястребов достаёт из кармана сапёрный нож и режет каравай на части, – ешьте, чуваки.
Юрка музыкант и в разговоре он часто употребляет слова из жаргона «лабухов». Своей фамилией он гордится, поскольку она довольно редкая в отличие от других «птичьих» фамилий.
 - Вы ребятишкам оставьте, - предупреждаю я.
- Знамо оставим, неужто всё сожрём, - за всех отвечает Моряк.
-Да что ты за них так беспокоишься, чувак, - Юрка протягивает мне ломоть хлеба, - голодными не останутся.
С Юркой мы отличились на смотре художественной самодеятельности подразделений полка, где наша рота заняла первое место. Этого следовало ожидать; в сапёрно-пиротехническую роту кого попало не берут и молодые, прежде чем попасть в неё служить, проходят собеседование. Поэтому наша рота лучшая в округе и с самодеятельностью тоже не подкачали. Кроме вокальных и танцевальных номеров были показаны драматические и мимические сценки, но гвоздём программы было, безусловно, наше выступление. Юрка исполнял на тромбоне произведения Глинки и Шуберта, а я аккомпанировал ему на пианино, что привело в восторг возглавлявшего жюри замполита полка.
Из туалета вышел Парамонов.
- Вы тоже такой хлеб купили? - спрашивает он, - это знаменитый оренбургский.
Увидев на столике два ломтя хлеба- всё что осталось от каравая - он растерянно спрашивает: - «Это что-же получается, вы мой хлеб съели?»
- Извините, товарищ старший лейтенант, - отвечает Юрка, - мы думали, что этот хлеб купили кто- то из наших поэтому и . . .
 - Брюхом своим вы думали, - перебивает его Парамонов, - ничего себе личный состав!
Он отходит от нас и с обиженном видом смотрит в окно.
- Лажа получилась, - говорит Юрка, - надо ему башли отдать.
Я отсчитываю монеты и подхожу к Парамонову.
- Ещё раз извините, товарищ старший лейтенант, - обращаюсь я к нему, - вот возьмите, это деньги за хлеб.
-Не надо мне ваших денег! –покраснев, выкрикнул Парамонов.
-Тогда на обратном пути мы купим вам два каравая, - обещаю я.
-Ничего мне от вас не надо, - злобно отвечает Парамонов, - по крайней мере я знаю с кем еду на задание.
Я возвращаюсь к ребятам и сообщаю им о нашем разговоре.
- Не повезло нам с командиром, мужики, - мрачно констатирует Моряк, - точно не повезло, глупа мать.
                * * *
            По прибытию нас размещают в казарме артиллерийского полка, где спальные помещения, как и на флоте, называются кубриками и что удивительно, матрацы и подушки набиты соломой.
На подобных матрацах и подушках нам приходилось спать в общежитии посёлка в Чувашии, куда нас посылали в командировки на ледоходы, но там были не койки, а нары.
- Почему так не аккуратно заправлены постели? - спрашивает заглянувший к нам в кубрик майор.
- Пока лучше не получается, надо ещё приспособиться к таким матрацам, - отвечаю я ему.
- Что значит приспособиться? – А в вашем полку какие матрацы?
- А в нашем полку хорошие ватные матрацы и подушки.
- Ватные? – переспросил майор, - значит вы не в Советской Армии служите.
-Мы-то как раз служим в Советской и в других частях, где мы были, тоже матрацы ватные. Выходит, по вашему разумению, в Советской Армии солдаты должны спать только на соломе, как в прошлых веках?
-Что-о? – лицо майора покрылось красными пятнами, - я не говорил, что должны спать только на соломе. Ишь, умник нашёлся, антисоветчину вздумал выискивать в моих словах.
С негодующим видом он выходит из кубрика и через несколько минут старшина приносит нам дощечки для разглаживания и выравнивания матрацев.
Уже на другой день наши койки по внешнему виду почти не отличаются от коек артиллеристов, а вот с командиром нам действительно не повезло. Во взводе нас трое, кто работал на этом полигоне в прошлом году и мы знаем, что нам положено усиленное питание: двойные порции мяса, масла, сахара и белого хлеба. Ничего этого мы не получаем Парамонов бормочет что- то неопределённое, обещает решить вопрос о доппитании с командиром артполка, но узнав, что надо ещё обращаться и к руководству НИИ, теряет всякую инициативу. Сколько раз мы вспоминали добрым словом нашего бывшего комвзвода старшего лейтенанта Козьменко.
Вот это был командир! На разминировании, ледоходах и полигоне он был для нас образцом бесстрашия и профессионализма. И вопрос о доппитании он решил в течение двух часов, Парамонов не сумел его решить за весь срок нашей командировки.
Но главное заключалось в другом: командир роты допустил ошибку, доверив Парамонову руководить взрывными работами.                * * *
Каждое утро по полигону, растянувшись в цепь, идут женщины. Возле лежащих на земле снарядов они втыкают в землю колышки, с прибитыми к ним дощечками. Когда приезжаем мы, участок, по которому они прошли, похож на кладбище немецких солдат времён первой мировой войны. По инструкции, выданной Парамонову на полигоне, снаряды, прошедшие канал ствола, должны уничтожаться на месте. С этим мы согласиться не можем: тот, кто писал эту инструкцию, по-видимому, никогда не был на разминировании. Держа снаряды в горизонтальном положении, мы укладываем их по пять-семь штук и составив из тротиловых шашек заряды, взрываем. Работаем мы, в основном, огневым способом и лишь в местах скопления крупнокалиберных снарядов применяем электрический способ взрывания. В первый же день Парамонов преподносит нам сюрприз, поставив у ближних зарядов солдат первого года службы.
Витя Ряднов, по прозвищу Красавчик и я, находимся довольно далеко от бронекабин. Мы знаем; ребята у ближних зарядов подожгут огнепроводные шнуры только тогда, когда мы пробежим мимо них. В полной уверенности, что Парамонов предупредил их об этом, мы, не спеша, выполняем команду «Огонь» и, обернувшись, не видим у зарядов никого- молодые уже в укрытии. Теперь спасение зависит от быстроты наших ног. Со скоростью, которой бы позавидовали многие спортсмены- бегуны, мы мчимся по полигону, перепрыгиваем через дымящиеся заряды и едва оказываемся в бронекабине, как один за другим гремят два взрыва.
Выругавшись, Красавчик показывает молодым свой увесистый кулак, а когда наступает тишина грозно спрашивает:
  - Вы чего рванули, салажня?  Мандраж сработал? Да за такие пенки я вам враз грудные клетки проломлю!

- Погоди, Витёк, - успокаиваю я его, - вас Парамонов предупредил, чтобы вы отходили последними?
- Нет, - отвечает первогодок Латыпов, - он только сказал, чтобы после команды «Огонь» мы сразу бежали в укрытие.
Мы подходим к Парамонову, но в ответ на наше справедливое замечание он высокомерно спрашивает: «Кто вы такие чтобы мне указывать? Я офицер, и у меня в дипломе написано техник- взрывник.
- Это в дипломе написано, - говорю я, - а на практике. . .
- Прекратите разговоры, – повысил голос Парамонов, - вы что устав забыли? Действия командира не обсуждаются, а выполняются.
Он поворачивается к нам спиной и насвистывает какой-то простенький мотивчик.
Да-а, с этим техником-взрывником надо быть предельно внимательными. И уже в который раз мы вспоминаем нашего бывшего комвзвода Козьменко.
                * * *
          На другой день мы приезжаем на полигон пораньше, но женщины ещё не уехали, следовательно, начинать взрывные работы нельзя. Несколько наших ловеласов направляются к ним в надежде завязать знакомства. Парамонов тоже подходит к работницам полигона, о чём- то спрашивает их и, подтянув портупею, с важным видом прохаживается около ящиков с тротилом.
- Глянь, - усмехается Моряк, - Парамонов-то наш как около баб вышагивает? Ну чисто селезень перед утками.
         Наконец за женщинами приезжает автобус и, не теряя времени, мы приступаем к работе.
         День жаркий, к полудню солнце уже в зените, в бронекабинах духота. От взрывов загорается сухая степная трава и невесть откуда взявшийся ветер гонит огонь в нашу сторону. Мы выстраиваемся в одну шеренгу, примерно в метре друг от друга и когда трава, как порох, вспыхивает около наших сапог, высоко подпрыгиваем. С треском огонь проходит под нами, и мы приземляемся уже на выжженную землю. Теперь этот участок полигона напоминает раскалённую сковородку: к запаху сгоревшей травы примешивается запах тротила и пороховой гари. На указанной территории мы должны уничтожить все снаряды, поэтому работаем без перекуров, а обед нам оставляют в столовой на более позднее время. С каждой серией взрывов количество снарядов уменьшается. Вот и последний заход, и тут Парамонов допускает ошибку, едва не стоившую ему жизни.
         Он стоит высоко, подняв красный флажок. Мы наготове: головка спички на срезе огнепроводного шнура, правая рука с зажатым в ней коробком поднята вверх-знак готовности-несколько спичек для страховки сжимаем зубами. Парамонов стоит неподвижно потом, повернув голову, смотрит куда- то в сторону и резко опускает флажок.
-Огонь! – дублирует команду Моряк.
         Мы поджигаем короткие шнуры и стремительно бросаемся прочь. Моряк последним скрывается в бронекабине и, высунув голову наружу, вдруг удивлённо восклицает: «Глупа мать, это чего там Парамонов делает?»
         Парамонов, присев на корточки, что- то рассматривает на земле. Почему он не бежит в укрытие? Поздно, теперь уже не успеет.
- Ложитесь, товарищ старший лейтенант, - отчаянно громко кричит Моряк, - ложитесь!
Парамонов оглядывается. Увидев, что все уже в бронекабинах, он, выпрямившись во весь рост и скрестив руки на груди, стоит как статуя на пьедестале. Он что, самоубийца?
        Один за другим гремят взрывы, мелкие осколки россыпью ударили по броне, вслед за этим кусок крупнокалиберного снаряда врезал так, что корпус бронекабины загудел как колокол. Беззвучно шевеля губами Моряк считает взрывы, а потом, выждав несколько секунд мрачно произносит:
- Всё. Кранты Парамонову. И нас теперь затаскают.
Он осторожно выглядывает и радостно кричит: Живой! Живой Парамонов! Вот уж взаправду говорят, что дуракам везёт.
Мы бежим к Парамонову. Он неподвижно стоит в той же позе: бледный со скрещёнными на груди руками, волосы растрёпаны, фуражку сбило осколком.
- Товарищ старший лейтенант, почему вы после команды не отошли в бронекабину? - спрашивает его Моряк.
Парамонов некоторое время молча смотрит на нас, глаза его наполняются слезами и вдруг он истерично выкрикивает: «Сволочи! Быдло трусливое! Оставили командира в чистом поле, а сами в норах попрятались!»
-Мы не быдло и уж тем более не трусливые- спокойно говорю я- вас и близко не было на разминировании. А сколько мы извлекли и обезвредили бомб, снарядов, миномётных и противотанковых мин, фаустпатронов, вам и во сне не приснится! И заметьте, работали мы без укрытий. Кто дал вам право называть солдат Советской Армии быдлом? А ещё замполит!
- Я не замполит, а зам. по строю, - огрызается Парамонов, - а если вы такие смелые, что же вы убежали без команды?
Как без команды?! - от удивления Моряк крепко выругался-вы же дали отмашку флажком?
-Никакой отмашки я не давал, - сердито возражает Парамонов, - я увидел что-то лежит на земле, пошёл туда и обнаружил зенитный снаряд.
Значит, по своей рассеянности, он не заметил, как опустил флажок, а это означает команду «Огонь»
В таком случае дальше катиться уже некуда, тормози, приехали! Мы дружно указываем Парамонову на его оплошность, но он слишком самолюбив, чтобы признавать свои ошибки. Насупившись, он поднимает с земли фуражку- теперь придётся покупать новую и садится в кабину подъехавшего грузовика. Мы рассаживаемся в кузове и грузовик трогается с места.
Я смотрю на своих товарищей; усталые, чумазые, сапоги и обмундирование в белёсой золе сгоревшей травы.
  - Споём? - предлагаю я.
Саня Сергеев негромко запевает: «Эх, дороги, пыль да туман,
                Холода, тревоги, да степной бурьян.
                Знать не можешь доли своей
                Может крылья сложишь посреди степей.»
Я взмахиваю рукой, и все дружно подхватывают:
                «Вьётся пыль под сапогами,
                Степями, полями.
                А кругом бушует пламя,
                Да пули свистят.»
Эту песню мы пели, когда наши «восьмитонки» колесили по дорогам Прикарпатья и Карпат, поём её и сейчас. И вот что интересно: мы молодые парни, любим современную эстраду, джаз, рок-н-ролл, но, когда выезжаем на задание, нам становятся ближе песни военных лет, которые пели наши отцы-фронтовики. Особенно популярны у нас песни: «Дороги», «В землянке» и «Тёмная ночь».
«Пули свистят», конечно, нам не подходит, а вот свиста осколков мы наслушались более чем достаточно.
                *  *  *
    Приехав в полк, мы в первую очередь приводим в порядок обмундирование, чистим сапоги, умываемся и только потом идём в столовую. После обеда одно желание: добраться до койки и хотя бы час или полтора поспать. Мы выходим из столовой, усаживаемся на скамейках, из газеты скручиваем «козьи ножки», набиваем их махоркой и дымим как старики на завалинках. В данном случае, по- хорошему позавидуешь некурящим: в здешнем магазине продаётся только махорка и махорочные сигареты.
Моряк подбадривает нас.
- Ничего, - говорит он, - в махорочке много краски да забористости, а никотина мало. Так что она пользительней самого дорогого табака.
Мы не можем удержаться от смеха.
- Вот тёмные люди, - улыбается Моряк, - и чего ржут? Я же вам дело говорю, глупа мать.
*  *  *
Наконец мы в кубрике.
- Слушай мою команду, - весело кричит Моряк, - горизонтальное положение принять!
Через минуту мы уже в постелях и только неутомимый в своих любовных похождениях Саня Сергеев прихорашивается перед зеркалом, готовясь идти в «самоход».
-Сержант Залыгин, стройте взвод! – командует, входя в кубрик Парамонов.
Приподняв голову, Моряк недоумённо смотрит на него: «Так ведь время отдыха, товарищ старший лейтенант?»-наконец произносит он.
-Сержант Залыгин, стройте взвод! - громко повторяет Парамонов.
Моряк встаёт, не спеша одевается:
- Строится взвод! В одну шеренгу становись! - нехотя командует он.
- Ведите личный состав на плац и в течение часа займитесь строевой подготовкой- приказывает Парамонов.
- Товарищ старший лейтенант, - обращаюсь я к нему, - после взрывных работ нам всегда давали время на отдых. В командировках мы иногда занимались строевой и «физо», но только в свободное от работы время.
- Когда вам заниматься строевой решаю я, командир, - с усмешкой отвечает Парамонов, - и хватит демагогии. Залыгин, ведите личный состав на плац!
- Да это же самодурство! - возмутился Юрка Ястребов, - какая ещё строевая подготовка? Мы сегодня столько километров накрутили на ноги, гимнастёрки были мокрые, хоть выжимай!
Послышались недовольные голоса, все поддерживают Юрку.
- Молчать! - побагровев кричит Парамонов, - что за разговоры в строю? - Молчать, - и не сдержавшись добавил, - быдло.
Красавчик выходит из строя и буквально нависает над Парамоновым своей высокой, статной фигурой: «Чего сказал? Быдло? Сам-то кто?»
На Парамонова сыплются ответные оскорбления, он пытается огрызаться, но уже растерянно озирается, как бы ища поддержки.
- Мы тебе не быдло! Тоже мне дворянин со скотного двора, - перекрывая общий шум, кричит Юрка Ястребов.
Неожиданно на помощь Парамонову приходит «артиллерия», в лице командира батареи и того майора, который делал нам замечания по поводу плохо заправленных коек.

- Эт-то что такое? Как они разговаривают с командиром?! - разъярённый майор подскакивает к строю, - а ну встать смирно!
Все продолжают стоять вольно.
- Встаньте как положено, - говорит здоровяк-комбат, - почему грубите офицеру?
- Этому офицеру только в каптёрке кальсоны считать, а не руководить взрывными работами, - дерзко отвечает острый на язык Юрка Ястребов, - вместо того чтобы нас оскорблять, лучше бы признал свою некомпетентность.
- С таким техником-взрывником можно работать только на картофельном поле, - добавляю я.
- Этих двоих на гауптвахту! - распорядился майор и красный от злости вышел из кубрика. Укоризненно покачав головой вслед за ним уходит и комбат. Парамонов объявляет нам по трое суток ареста, мы, в свою очередь, произносим в его адрес несколько «ласковых» слов.
Моряк ведёт нас на плац, а Парамонов остаётся в кубрике. Строевой, конечно не занимаемся, но привычного послеобеденного отдыха мы лишены. Через час угрюмые, озлобленные, возвращаемся в казарму. Парамонов ни о чём не спрашивает Моряка, сидя у тумбочки, он что-то записывает в тетрадь. Поздно вечером, после отбоя, он достаёт из-под подушки книгу.
- Выключайте свет, товарищ старший лейтенант, отбой, - говорит ему Моряк.
- Сейчас дочитаю главу до конца и выключу- недовольно отвечает Парамонов.
Проходит двадцать, тридцать минут; что-то долго он читает эту главу, по складам что ли?
- Свет выключайте, спать хочется, а утром в шесть ноль-ноль подъём, - опять напоминает ему Моряк.
Парамонов закрывает книгу.
-А ещё молодые люди, - пренебрежительно говорит он, - одни низменные желания, есть да спать. Хорошая содержательная книга это. . .
-Духовная пища, - подсказывает ему младший сержант Барсов, - а какую книгу вы читаете?
Парамонов молча показывает ему обложку.
- Да я её ещё в седьмом классе читал, - говорит Барсов.
- И я читал, и я, - послышались голоса.
- Тогда о чём эта книга? - недоверчиво спрашивает Парамонов.
Барсов начинает рассказывать содержание.
- Всё! Отбой! - прерывает его Парамонов и с оскорблённым видом протягивает руку к выключателю.
                * * *
Снарядов на полигоне скопилось много, но за месяц мы должны с ними управится. Работаем мы в том же режиме, без перекуров и с поздним обедом. Парамонов, после вчерашнего случая, стал более внимателен, что нас радует, но после обеда, дав нам отдохнуть всего двадцать минут, приказывает Моряку вести взвод на спортплощадку.
- Совсем оборзел старлей, - злится Витя Красавчик, - как он ещё до трёхкилометрового кросса не додумался, гриб поганый?!
- Мудровать вздумал, - хмуря белёсые брови, угрюмо говорит Моряк, - и откуда только его к нам прислали? Сроду такого офицера не встречал.
Около спортплощадки мы садимся на скамейки в тени деревьев и ждём Парамонова. Через несколько минут он появляется с газетами в руках, - оказывается он решил провести с нами политзанятия. Долго и монотонно читает он нам газетные публикации и двое молодых начинают дремать. Парамонов поднимает их и отправляет на спортплощадку, где они под наблюдением Моряка, выполняют упражнения на брусьях и перекладине. Наконец дочитав последнюю статью и не дождавшись вопросов, Парамонов объявляет об окончании занятий и довольный уходит в казарму. Никто не поднимается со скамеек, все сидят с безразличным видом; сказывается усталость, а поспать опять не пришлось. После ужина, немного посмотрев у артиллеристов телевизор и дождавшись команды «Отбой», быстро раздеваемся и ложимся спать.  Парамонов откидывает одеяло, берёт в руки книгу и лихо опрокидывается на койку.
- О-ох! - вскрикивает он. Под койкой табурет на нём, подпирая сетку, лежит двухпудовая гиря; это об неё так «удачно» приложился кобчиком Парамонов.
- Кто это сделал, негодяи? - держась за поясницу кричит он, - кто это сделал?
В кубрик заглядывает дежурный по батарее.
- Вы что так кричите, товарищ старший лейтенант? - удивлённо спрашивает он. - Сейчас же отбой!
  - Кто это сделал? - злобно шипит Парамонов- Рядовой Ястребов - ко мне!
  Юрка встаёт с койки и подходит к нему
 - Уберите эту мерзость! - приказывает Парамонов.
 Юрка поднимает койку за щиток, сдвигает её с места и правой рукой легко берёт гирю.
 - Ну вот вы себя и выдали, Ястребов, - торжествующе говорит Парамонов- теперь понятно, кто сделал это сооружение.
 - С чего вы взяли, что это сделал я? – удивляется Юрка.
 - Вы у нас мастер на всякие выдумки, да ещё у вас такая мускулатура.
 -  С вашей, конечно, не сравнить, - глядя на субтильного Парамонова насмешливо отвечает Юрка, - но вот по части выдумок вы меня явно переоценили, мне это и в голову не пришло.
 - Ладно, отбой, - с досадой объявляет Парамонов, - но я всё равно узнаю, кто эти «изобретатели».
 Он осторожно ложится в постель и вдруг, выругавшись, швыряет на пол подушку; в наволочке осколки от снарядов.
Утром, после подъёма, забрав свои вещи, Парамонов уходит в общежитие для офицеров. Больше он не пытается проводить какие – либо занятия и после работы приходит к нам только к отбою, чтобы лично убедиться, что никто не ушёл в самоволку, да утром, как всегда, бубнит инструкцию по технике безопасности. После чего мы расписываемся за инструктаж и раньше обычного выезжаем на полигон. Теперь, по-прежнему, после обеда, мы ложимся отдыхать, а сияющий Саня Сергеев, побрившись и побрызгав на себя одеколоном, уходит в посёлок к своей подруге, и возвращается только к ужину.
       В субботу я не еду на полигон, так как вечером мне отправляться на гауптвахту. Пока ребята работают, я моюсь в бане, а потом, сидя за столиком , около казармы, пишу письмо домой. Ко мне подходит комбат.
    -Ну чего скучаешь? –спрашивает он – Иди в клуб, там сейчас будет интересная лекция.
      -Вечером мне идти на гауптвахту, так что лучше я здесь отдохну- отвечаю я ему.
     -На гауптвахте лекций не читают, - улыбается комбат, - а лекция очень интересная, о международном положении, - советую послушать. Обязанность командира- забота о подчинённых.
 - Да иди ты ... сам на эту лекцию, - думаю я - а вслух говорю - спасибо за заботу, товарищ капитан.
 - Зря обижаешься, - хмурится комбат- гауптвахта- одно из средств воспитания и укрепления дисциплины.
 - Товарищ капитан! - кричит из открытого окна старослужащий- в шахматы сразимся?
 - С удовольствием, - потирает руки комбат- и опять спрашивает меня - ну что решил? Пойдёшь в клуб? Нет?  Тогда отдыхай.
                * * *
Сопровождает меня на гауптвахту Моряк. Сначала мы заходим в столовую, где я ужинаю, а потом, миновав несколько улиц, выходим на окраину посёлка. Невысокое одноэтажное здание, окружённое высоким забором из колючей проволоки, видно издалека- это гарнизонная гауптвахта. Моряк докладывает начальнику караула о прибытии арестованного, вручает ему записку об аресте и повернувшись ко мне тихо говорит: «Счастливо оставаться. Ты уж постарайся здесь долго не задерживаться.»
У меня отбирают служебную книжку, поясной ремень и бритвенные лезвия. Сержант открывает огромный висячий замок и широко распахивает массивную, обитую железом, дверь с глазком. Я вхожу и при тусклом свете лампочки осматриваюсь. Небольшая камера; к стене вертикально прикреплены откидные нары- лежаки, кроме них есть ещё стол и несколько табуретов, пол бетонный, под самым потолком оконце с решёткой. В углу на корточках сидит небритый краснорожий малый, щурит на меня сонные поросячьи глазки.
 -Здорово, друг, - подхожу я к нему- откуда призывался?
 Он молча смотрит на меня, потом отвечает: «Из Риги, я в городе живу»
 - Ты здесь один?
  У парня явно замедленная реакция, он расстёгивает карманы гимнастёрки, шарит там пальцами и не обнаружив ничего произносит: «Тринадцать человек… вместе с тобой.»
  - А где остальные?
И опять пауза, что-то он туго соображает.
   - На работе- наконец слышу я.   
Я снимаю сапог, разматываю портянку, из- под штанины достаю спрятанную пачку махорочных сигарет.
  - Курить хочешь? - спрашиваю я рижанина.
  - Хочу- уже без паузы торопливо отвечает он. Мы закуриваем и больше ни о чём я его не спрашиваю.
За дверью шум, гвалт, гремит замок и в камеру с руганью вваливаются возвратившиеся с работы «губари». Несколько человек о чём-то ожесточённо спорят, матерятся, артиллерист- кавказец пытается их успокоить.
На меня никто не обращает внимания, наконец, коротко стриженый стройбатовец замечает новичка. Засунув руки в карманы, он подходит и с ухмылкой разглядывает меня.
  -Ты чего уставился, гад? - по южному выговаривая букву «г» говорит другой стройбатовец, взяв его сзади за гимнастёрку- чего уставился на парня?
В камеру заходит выводной с подследственным из одиночки. Этого высокого, лысоватого парня мы не раз видели в столовой, куда он, в сопровождении выводного, приходил за едой. Юрка даже кое- что узнал про него: студент университета, учился на философском факультете, в армию призван со второго курса. Что он совершил, если попал под следствие, никто не знает, но в виде исключения ему разрешено ходить в столовую за едой.
  -Ну- с, любители вкусной и здоровой пищи, - улыбаясь обращается подследственный философ к нам - кто пойдёт со мной за ужином?
Старший в камере рослый ефрейтор могучего телосложения, которого зовут Влад. Он встаёт с табурета и кладёт свою огромную ладонь на плечо разгорячённого спором парня с авиаторскими погонами.
  -Остынь, Мирза Ибрагим, - спокойно говорит он ему-лучше прогуляйся до столовой.
Авиатор произносит в адрес своих оппонентов несколько весомых, подкреплённых отборным матом аргументов и послушно уходит за ужином. Возвращается он быстро, так как столовая находится недалеко от гауптвахты. Из одиночки приходит арестованный сержант, вместе с авиатором они вносят в камеру длинную скамью и все, кроме меня, садятся за стол.
     -Ты что, не будешь ужинать? – спрашивает меня Влад.
     -Я уже ужинал.
     -Садись, ешь, - предлагает Влад – всё равно на четырнадцать человек принесли, да и силёнок набирайся на «губе», рабочий день – десять часов!
Я не отказываюсь, сажусь за стол, накладываю себе в миску горячей картошки, беру порцию жареной в муке трески, и замечаю, с каким вожделением смотрит в мою миску рижанин.
     -Что смотришь, мордастая территория, - спрашивает его стройбатовец - южанин Майстренко (я уже знаю его фамилию)-думал тебе достанется? Как работать, так у него «сака» поганого, желудок болит, а дай бачок «кирзы», сожрёт без отрыжки. После дембеля, на своём латышском хуторе отжираться будешь, бегемот болотный!
     -Я в Риге живу – возражает рижанин. Я…
     -Про Ригу помалкивай, - перебивает его Майстренко, - я тебя спросил: по каким улицам можно пройти на бульвар Райниса, так ты и названия улиц не знаешь, и где этот бульвар находится, представления не имеешь. Ты Жорке рассказывал, как маманя попросила тебя к приезду гостей двух кур зарубить? Где же вы кур держите, если говоришь, что живёшь на пятом этаже? Так что, привет родному хутору, рижанин- парижанин, мать твою.
И без того красное лицо «рижанина» краснеет ещё больше и, обиженно сопя он с жадностью набрасывается на еду.
Ужин подходит к концу. Сержант допивает чай и громко командует: «Самые молодые, встать!»
Из-за стола поднимается светловолосый паренёк. Он единственный среди нас солдат- первогодок и его обязанность уносить грязную посуду и мыть пол в камере.
  - Угощайтесь- я кладу на стол сигареты.
  - А-а, термоядерные- пренебрежительно морщится Влад.
  - К сожалению, не «Джебел», - говорю я- в этом магазине кроме махры ничего не продают, а на безрыбье и...
- То в посёлке – вступает в разговор смуглый круглолицый связист, - а в НИИ есть магазин, вот там чего только нет, да нашего брата туда не пускают.
Наступает молчание и длится оно довольно долго; по-видимому, сказывается усталость после тяжёлой работы.
  - Кончай ночевать! - громко кричит авиатор, которого все почему- то называют Мирзой Ибрагимом- Залныньш, трави анекдоты.
Высокий, горбоносый латыш начинает рассказывать древний анекдот.
  -Выключай! - прерывает его Влад- я этот анекдот ещё дошколёнком слышал.
Немного подумав, Залныньш  начинает рассказывать другой, но тоже обросший густой бородой анекдот.
Все недоумённо переглядываются. Закончив рассказывать, Залныньш, выставив кадык и широко раскрыв рот с крупными лошадиными зубами, смеётся в полном одиночестве.
  - Да ты что, хуторянин, - с досадой говорит ему Мирза Ибрагим- ты же нам вчера его рассказывал и позавчера. Памяти что ли у тебя нет ни хрена?
Я примериваюсь и на вскидку выдаю несколько анекдотов; кажется, что от громкого смеха трясутся стены.
  - Ох, погоди, сапёр, - стонет, опрокинувшись на стол Майстренко-тебе сколько дали? Трое суток? Оставь ещё на два вечера, уж очень анекдоты у тебя забористые, аж до слёз ржачка.
Сапёр я здесь один; остальные артиллеристы, связисты, авиатор и стройбатовцы.
  -Не беспокойся, - говорю я ему,-анекдотов я знаю великое множество.
В камеру заходит сержант, зам. начальника караула и опускает нары.
  -Отбой- объявляет он.
Мы стелим шинели- постелей на гауптвахте не полагается- снимаем сапоги. Влад ловко набрасывает портянку на лампочку- в полумраке лучше спится.
  -Расскажи ещё один перед сном- говорит он мне.
Я рассказываю очередной анекдот и оглушительный хохот взрывает ночную тишину. В дверь громко стучат и слышится зычный голос начкара «Отставить! Отбой!»
Через несколько минут все засыпают и только я не могу уснуть на жёстком, с выступающими неровными досками, лежаке.
  - Надо спать, -убеждаю я себя- завтра десятичасовой рабочий день.
В конце концов, вдоволь покрутившись с бока на бок и пару раз расправив сбившуюся шинель, я засыпаю.
* * *
 К завтраку приходит начальник гауптвахты- старшина- сверхсрочник. Он куда- то спешит, смотрит на часы и скороговоркой объявляет: «Двенадцать человек на работу в посёлок, один остаётся для уборки территории. Переговорив с начальником караула, старшина быстро уходит. Нас выстраивают во дворе гауптвахты; в одной шеренге стоят семеро русских, украинец, чуваш, татарин, армянин и два латыша. Начкар медленно прохаживается вдоль шеренги и останавливается перед рижанином- хуторянином.
   -Фамилия? -  спрашивает он.
    -Рядовой Микнёнок, - хрипло отвечает хуторянин и его красные щёки становятся тёмно-бурыми.
     -Сколько тебе потребуется времени, чтобы выдернуть с корнем всю сорную траву?
Травы во дворе немного, она растёт вдоль забора, да около здания  гауптвахты. Вспотев от непривычных умственных усилий, Микнёнок делает какие-то судорожные движения нижней челюстью, потом выдыхает:
      -Час!
       -А  тебе? - спрашивает начкар стоящего рядом с Микнёнком первогодка Жорку.
        -За полчаса всё сделаю, товарищ старший лейтенант- бодро отвечает Жорка.
Начкар усмехается.
  - Кто вчера рассказывал анекдоты?
 Все молчат.
  - Кто вчера анекдоты рассказывал? - повысил голос начкар.
Значит он находился в коридоре и всё слышал, а я увлёкся и рассказал несколько политических анекдотов.
  - Что молчать будем?!-зло сверкнул глазами начкар.
Я делаю шаг вперёд: «Я рассказывал».
  - Встань в строй, - командует начкар и спрашивает- а тебе сколько времени надо чтобы выдернуть всю траву?
Мгновенно сообразив я радостно кричу: «До обеда управлюсь, товарищ старший лейтенант!»
- Вот это другое дело- довольно улыбается начкар и назидательно говорит Жорке и Микнёнку - а то час, полчаса. А потом что ты будешь делать? Болтаться по территории как цветок в проруби, или пялиться на дорогу, как известное парнокопытное на новые ворота? А этот артист- он показывает на меня-растянет работёнку на полдня и кто бы не пришёл, видно, что арестованный занят делом.
Когда ребят уводят, я выдёргиваю с корнем первый сорняк, не спеша иду в противоположный конец двора и там выдёргиваю второй. Потом возвращаюсь, выдёргиваю третий, а после, касаясь пальцами верхушек сорняков, изображаю полезный, радостный труд.   Во двор выходит начкар.
   - Иди сюда – зовёт он меня.
Не переставая гладить траву, я приближаюсь к нему.
   - Слушай-говорит начкар, - вот ты вчера рассказывал анекдот, но в камере так ржали, что я концовку не услышал: это когда Хрущёв спрашивает старика-колхозника, догоним ли мы Америку? Тот отвечает, что догоним, только перегонять не надо. Хрущёв спрашивает: «Почему» - а вот что ему ответил старик?
Я рассказываю анекдот с начала до конца. Начкар громко смеётся.
   - Давай ещё – говорит он мне.
Выслушав ещё несколько анекдотов и вдоволь насмеявшись, он достаёт пачку «Беломора», угощает меня папиросой и уходит. Я снова перемещаюсь по двору, поглядывая на часы, изредка выдёргиваю стебли сорняков и, точно рассчитав, заканчиваю работу, когда ребят приводят на обед.
Мы плотно обедаем и через двадцать минут отдыха нас снова ведут на работу. В каком-то учреждении мы сгружаем уголь в подвал, пилим и колем дрова.  Вечером, после ужина я снова веселю ребят анекдотами. На другой день все десять часов мы работаем в посёлке, роем траншеи для коммуникаций. Усталые, возвращаемся на «губу». Открыв дверь камеры, выводной выкрикивает мою фамилию.
   - Выходи, к тебе пришли- сообщает он.
Я выхожу во двор; за проволокой стоят: Саня Сергеев, Юрка Ястребов и Витя Красавчик.
   - Держи, чувак – Юрка протягивает мне пачку печенья и папиросы «Север».
    - Где папиросы купили? -  спрашиваю я.
   - Это тебе Санина чувиха прислала- улыбается Юрка- вот пришли тебе передать, а заодно рассказать про космонавта.
   - Опять космонавта запустили? А как его фамилия? – с интересом спрашиваю я.
Я не пойму, почему они так хохочут, что смешного в моих вопросах?
Наконец, справившись с приступами смеха, Юрка с трудом произносит: «Парамонов».
* * *               
Среди женщин, работающих на полигоне, выделялась дородная черноглазая красавица, лет тридцати.
Парамонов постоянно вертелся около неё, стараясь понравиться и добиться взаимности. Откуда ему было знать, что любимец женщин Саня Сергеев с первых дней закрутил с ней роман и во время нашего послеобеденного отдыха постоянно навещал свою пылкую подругу. Когда Парамонов пытался организовать занятия, Саня лишился двух свиданий. Этого простить Парамонову он не мог и тут же придумал, как отплатить сполна вредному старлею. Мне он ничего не сказал, поскольку я должен был первым идти на гауптвахту, а вот со своей подружкой, Ястребовым и Красавчиком детально обсудил свой замысел В субботу, приехав на полигон, Парамонов, как обычно, подошёл к степной красавице и неожиданно получил от неё приглашение в гости. После этого, в приподнятом настроении, он буквально порхал над полигоном. Утром, в воскресенье, он выписал всем увольнительные и с гордо поднятой головой отправился по заветному адресу, не подозревая, что в некотором отдалении за ним следуют трое его подчинённых.
Переступив порог квартиры Анны- так звали подружку Сани- Парамонов возомнил себя победителем, эдаким Казановой. Он снял фуражку, китель, галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и по-хозяйски уселся за стол.
  - Я знаю, Петя, вы человек непьющий, - низким грудным голосом почти пропела Анна- потому и выпивку не купила Пейте чай, вот варенье в вазочке, я и пирог испекла по такому случаю.
Созерцая её пышные формы Парамонов был пьян и без спиртного. Поднеся к губам чашку чая, он сделал несколько торопливых глотков, потом вскочил и обняв Анну, бессвязно забормотал ей в ухо признание в любви. Вдруг в дверь громко постучали, и грубый мужской голос потребовал: «А ну открывай, лярва! Что за фраер к тебе пришёл?»
По замыслу Сани, в дверь должен был стучать Юрка Ястребов, он один мог до неузнаваемости изменять свой голос. Но воспользоваться своими артистическими способностями Юрке не пришлось. Он уже направился к подъезду, когда его окликнул и попросил закурить стройбатовец, от которого за несколько шагов разило самогоном. Стройбатовец находился в таком состоянии, когда душа жаждет приключений и на предложение Юрки постучать в указанную квартиру и как следует напугать одинокую бабёнку, а заодно и её гостя, с удовольствием согласился. Когда он обрушил свои кулачищи на дверь, Анна, изобразив на лице испуг, отшвырнула от себя Парамонова с такой силой, что он едва удержался на ногах.
  - Эдик! - выдохнула она- Эдик из командировки приехал.
  - А кто этот Эдик? - побледнев спросил Парамонов.
  - Ухажёр мой, он на железной дороге работает. Как же он узнал, что вы у меня?
- Ну, если ухажёр, тогда мне здесь больше делать нечего- внезапно охрипшим голосом с обидой сказал Парамонов и на ходу одевая китель направился к двери.
  -Куда? - перехватила его Анна- он же вас искалечит! Он одному майору челюсть сломал в трёх местах.
Услышав про сломанную челюсть, Парамонов заметался по комнате и вскочив на подоконник отчаянно сиганул со второго этажа. Приземлился он на асфальт весьма удачно и подняв слетевшую фуражку, хотел шмыгнуть за угол, как вдруг столкнулся с Ястребовым и Красавчиком.
  - Да вы что, товарищ старший лейтенант, с такой высоты и без парашюта? –удивился Юрка - в космонавты что ли готовитесь?
Не зная, что ответить, красный от стыда, Парамонов быстро зашагал к общежитию.
Между тем, в душном подъезде, стройбатовца окончательно развезло. Уже ничего не соображая, с диким ором, он крушил руками и ногами готовую сорваться с задвижки дверь. Саня взбежал по лестнице и стал его успокаивать. Разъярённый искатель приключений набросился и на него, но получив удар в ухо, а вслед за ним сильный пинок, оказался на площадке первого этажа, где и попал в цепкие руки Красавчика и Ястребова.
  - Спокойно, чувак! - основательно встряхнув его сказал Юрка- Мавр сделал своё дело, мавр может уходить.
Из всего сказанного, стройбатовец понял только то, что надо уходить пока не помяли рёбра и бормоча себе под нос, покачиваясь, он поплёлся по улице.
 Вот такую забавную историю рассказали мне друзья. Тем временем философ и Жорка принесли ужин и попрощавшись с ребятами я иду ужинать. Печенье и особенно папиросы были приняты на «ура». «Север», конечно, тоже дрянь, но с «термоядерными» не сравнить. После ужина хочется спать, а до отбоя ещё далеко. Преодолев усталость и стряхнув сонливость, я сосредотачиваюсь и рассказываю очередную серию анекдотов. Вот теперь всё в порядке: сам взбодрился и ребят развеселил. Осталось только дождаться отбоя и спать- восемь часов спать.
* * *

  - Подъём!
Как быстро пролетела ночь, кажется, только что уснул. Я смотрю на часы. Что такое? Тридцать пять минут второго. 
  -Строится! - командует очередной начкар.
  -На станцию прибыли два вагона с картошкой- объясняет он- надо срочно разгрузить.
  - А когда же мы будем отдыхать? - спрашивает Влад.
  -После завтрака до обеда будете спать- обещает начкар.
Нас ведут на овощную базу, которая находится около железнодорожной станции, где на дальних путях стоят вагоны с картошкой. Начкар оставляет с нами выводного и уходит. Заведующий базой, хмурый мужик в клетчатой рубашке, выдаёт нам большие корзины без ручек.
  - Поторопитесь- предупреждает он- время ограничено.
Наполнив до краёв корзины, мы быстрым шагом идём к базе, высыпаем картошку и возвращаемся обратно. Через час приходит начкар и весело спрашивает Влада:
  - Ну как, кипит работа?
  - Кипит, - поднимая корзину мрачно отвечает Влад- вот только как бы не ошпарится.
  - О-ой, - слышится сдавленный писк и Микнёнок, держась за живот, медленно оседает на землю.
  - Что это с ним? - встревоженно спрашивает начкар.
  - Желу-у-док, - стонет Микнёнок- о-ой.
  - Пойдём со мной- говорит ему начкар- ночь проведёшь в камере, а утром немедленно в санчасть.
  - Опять уполз, скотина, - возмущается Майстренко- уже который раз сачкует, кабан!
   - С тяжёлыми корзинами на плечах, как негры на плантациях, мы снуём от вагонов к базе. За надсмотрщика у нас завбазой. Поглядывая на часы, он ругается и торопит нас. Картофеля в вагонах заметно уменьшилось, но и мы устали, очень устали. Даже богатырь Влад уже без прежней лёгкости вскидывает на плечо корзину.
  - Да шевелитесь вы, ползаете еле- еле. Видно только кашу любите есть- зло выкрикивает завбазой. После ухода начкара он чувствует себя полным хозяином.
  - Да мы уже отпахали десять часов и спали всего три часа- объясняет ему Мирза Ибрагим- сейчас бы десять минут отдохнуть, всё равно разгрузить успеем.

  - Отпахали десять часов, - передразнивает его завбазой - сачки вы и есть сачки, поэтому и находитесь на гауптвахте. Да таких как вы надо не десять, а пятнадцать часов заставлять работать, чтобы знали как…
  - Мразь! - возмущённо перебивает его Мирза Ибрагим- ты что говоришь, гад? Ты в армии служил?
  - Я-то служил, - ухмыляется завбазой- только как вы по гауптвахтам не околачивался.
  - Значит околачивался при штабе или комендатуре- с презрительной усмешкой говорит ему Мирза Ибрагим.
Позеленев от злости, завбазой уходит.
  - Зря ты ему напомнил про комендатуру, - говорит Влад- теперь точно пошёл звонить помощнику коменданта.
                * * *
Вместо помощника коменданта приезжает на велосипеде стройный красивый сержант. Он в парадном мундире, пуговицы и бляха поясного ремня начищены до ослепительного блеска. Поставив велосипед у стены, щёголь надменно спрашивает: «Так кто здесь бунтует?»
  - Вот этот- завбазой показывает на Мирзу Ибрагима.
  - Ваша фамилия? - спрашивает сержант.
  - Рядовой Ибрагимов.
  - На первое время трое суток, - объявляет сержант- и если ещё кто-нибудь откроет рот, звоните.
  - Да ты что, сволочь?!- чуть было не выкрикиваю я и зубами прикусываю кончик языка.
  - Как же так можно, ведь ты же срочник? - уже мысленно продолжаю я- приехал, не разобрался в чём дело и сразу трое суток. Эх ты, скотина, пижон армейский. 
Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не прокричать это вслух. Да и чего я добьюсь, если выскажу этому красавцу всё что о нём думаю. Так же получу трое суток, а потом ещё и добавят минимум пять, а мне сегодня вечером уходить с гауптвахты. Сержант, конечно, мерзавец, но как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком может. И этот завбазой хорош; имел бы вместительные носилки, давно бы всю картошку перетаскали, а с этими корзинами, ввиду большого расстояния до вагонов, уже который километр накручиваем. Работаем мы чисто механически, не ощущая ничего, кроме тупой усталости и когда с тяжёлыми корзинами делаем последний заход, не сразу осознаём, что таскать больше нечего, вагоны пусты. Шатаясь от усталости, возвращаемся на гауптвахту. Микнёнок с философом принесли завтрак, но есть не хочется. Мы даже не смотрим на бачок с перловой кашей, молча съедаем по порции белого хлеба с маслом, запивая его сладким чаем и ложимся спать. Удивлённо глядя на нас, Микнёнок накладывает себе в миску вторую порцию каши и с жадностью ест.
  - Ты мне объясни, как можно с больным желудком сожрать столько перловки? - приподнявшись на локтях спрашивает его Влад.
Набив рот кашей Микнёнок что-то неопределённо мычит.
  - Посуду сегодня унесёшь ты и пол в камере вымоешь- продолжает Влад- пусть пацан отдохнёт, он всю ночь работал. А из столовой иди с выводным в санчасть, но если освобождение не дадут, будешь упираться как все, понял?
Продолжая пожирать кашу, Микнёнок утвердительно кивает головой.
  - Отбой- объявляет Влад.
                * * *

Нас будят, когда бачки с едой и чайник с киселём уже стоят на столе.
  - Эх, вместо этого обеда ещё бы часика четыре поспать- сладко зевая и потягиваясь- говорит артиллерист Григорян.
  - Да я согласен не обедать и не ужинать, только бы сегодня не работать и дрыхнуть до утра- вторит ему Майстренко.
Но распорядок на гауптвахте строгий и после обеда нас снова ведут в посёлок, где мы продолжаем рыть траншею. Для меня это последняя трудовая повинность- срок моего пребывания на гауптвахте заканчивается. Вечером за мной приходит Моряк. Я жму ребятам руки, при этом успевая рассказать короткий анекдот.
  -Это чего они так развеселились? - спрашивает меня начкар - За тебя что ли рады?
  - Так точно! –отвечаю я.
Мне возвращают служебную книжку, ремень и лезвия.
  - Ну как, отдохнул на курорте? - весело спрашивает меня  Моряк, когда мы вышли с территории гауптвахты.
  - На курорте я пока не был, но могу с уверенностью сказать, что «губа» не курорт- смеясь говорю я ему.
Когда мы приходим в казарму, ребята с приветственными возгласами бросаются ко мне. Я подробно отвечаю на их вопросы, а потом рассказываю о ночной работе на станции и о высокомерном, наглом сержанте из комендатуры
  - Да здесь и помощник коменданта такой же, хотя и старшина срочной службы- говорит Саня Сергеев- в воскресенье от Аньки возвращался, да и наскочил на него. И форма одежды в порядке, и увольнительная при мне, а всё равно привязался пёс и было бы к чему? Эмблема, видишь ли, чуть сдвинулась.  Хорошо, на моё счастье, летун с расстёгнутым воротничком вывернулся, он на него и переключился, а то бы точно замёл! У него не только рожа наглая,но и фамилия чего стоит - Дутов, Был такой белый атаман
                * * *.
Мы идём на ужин, где нам выдают двенадцать порций вместо тринадцати- меня Парамонов на довольствие не поставил. Когда он придёт к отбою, я выскажу ему свои претензии, а пока ребята делят полученное на тринадцать человек. Но на отбой он не приходит- это первый раз за всё время командировки. Ну ладно, утро вечера мудренее, а сейчас спать. Как всё-таки приятно раздеться, лечь в чистую постель, а набитый соломой матрац, по сравнению с жёстким лежаком, кажется удивительно мягким. За завтраком та же история- двенадцать порций. Я иду к хлеборезу.
  - Друг, - говорю я ему- вчера я пришёл с гауптвахты, а на довольствие меня ещё не поставили.
Солдатская солидарность срабатывает; хлеборез молча выдаёт мне белый хлеб, сахар и масло.
Когда Парамонов приходит в кубрик, я обращаюсь к нему: «Товарищ старший лейтенант, вы забыли поставить меня на довольствие.»
  - Что-то запамятовал, - разводит руками Парамонов- после работы сразу пойду в строевую часть.
  -Если вы пойдёте после работы, то я не получу ни обеда, ни ужина. Идите сейчас, пока книгу приказов не отнесли на подпись командиру полка, или я не поеду на полигон- заявляю я.
Наконец Парамонов вникает в ситуацию и быстро идёт в штаб- солдат не получивший паёк в течение суток- повод для серьёзного разбирательства.
И снова привычная работа на полигоне. Мы уничтожаем все снаряды на указанном участке и возвращаемся в часть. Обедаем мы, как всегда, последними. Кроме повара на раздаче, в столовой больше никого нет; кухонный наряд отдыхает на скамейках в тени деревьев. Когда мы заканчиваем обедать, в столовую заходит сержант из комендатуры.
  - Вот он- говорю я ребятам.
Не глядя на нас, щёголь подходит к раздаточной, получает миску с супом и садится к нам спиной, за ближайший от «амбразуры» стол. Ефрейтор Соклевский, прищурив стального цвета глаза, смотрит ему в затылок Соклевский  живодёр: горе какой- либо живности попасть к нему в руки  Лягушкам он отрезает задние лапки и отпускает, ящерицам прожигает брюшко огнепроводным шнуром  Однажды он голыми руками поймал змею и тут же снял с неё кожу. Но больше всего достаётся от него сусликам: он или снимает с живых зверьков шкурки, или взрезав живот отпускает и бедное животное, истекая кровью, ползёт к себе в норку. К тому же Соклевский обладает поистине звериной силой и выносливостью. Взяв с соседнего стола большую горбушку хлеба и приподняв над столом свой гориллообразный торс, он швыряет её в затылок сержанта. От сильного удара сержант угодил лицом в миску. По-видимому, он ударился о края миски, или горячий суп попал ему в глаза, так как он, согнувшись, закрыл лицо руками. Мы встаём из-за стола и идём к выходу. Сержант неподвижно сидит в той же позе, не отнимая ладони от лица.
  - Вот это служба, глупа мать, - вздыхает Моряк- а на дембель, как пить дать и кости переломают.
                * * *   

В субботу Юрка уходит на гауптвахту, а жаль- из дома мне прислали денежный перевод. В увольнении я предлагаю Вите Красавчику, Моряку и ещё двум ребятам из нашего взвода, отметить моё возвращение с гауптвахты. Мы заходим в продовольственный магазин.
  - Ну что, две бутылки портвейна? - спрашиваю я.
  - Бабы что ли, портвейны- то пить- недовольно отвечает Моряк.
  - А водку я не хочу, сейчас жарко.
  - Да на кой она нужна водка-то, когда перцовочка  имеется, - рассуждает Моряк- вот её и возьмём.
  - Хорошо, - соглашаюсь я- покупаем две бутылки перцовки, а на закуску плавленые сырки и конфеты.
  - Тёмный ты человек, - добродушно улыбаясь говорит мне Моряк- это кто же перцовку конфетами закусывает? Значит так; берём белого хлеба и копчёной селёдки, самая лучшая закусь к перцовочке- решительно заявляет он.
Завернув бутылки и закуску в газеты и уложив покупки в вязанную сумку-авоську, мы выходим из магазина. Впереди двое «разведчиков»; их задача вовремя обнаружить патруль и условным знаком предупредить нас. Но всё складывается удачно и вскоре мы отыскиваем укромный уголок. На значительном расстоянии от новеньких двухэтажных домов, в которых живут семьи офицеров, в зелёных насаждениях, врыты в землю стол и скамейки. Не теряя времени, Моряк расстилает на столе газету и достаёт красивый дорожный нож.
  - У Барсова взял, - объясняет он наличие такого шикарного предмета- у Соклевского тоже нож хороший, да у него брать брезготно. Он им, поганец, у змеи, да у сусликов шкурки сымал.
Большим лезвием Моряк режет хлеб, маленьким селёдку. Приготовив закуску, извлекает из кармана брюк металлический стаканчик из бритвенного набора.
  - Пей- предлагает он мне.
Я открываю бутылку, наполняю стаканчик до краёв, выпиваю до дна, закусываю и наблюдаю, как  стаканчик идёт по кругу. Ласковый, тёплый ветерок едва колышет листву. Настроение прекрасное- идиллия, да и только.
-- -Э-эх, сколько я в рейсах селёдки ловил- ударился в ностальгические воспоминания Моряк - и солил, и коптил. Вот жизнь была!
Он замолкает и жмурясь от удовольствия подносит ко рту крупный кусочек селёдки.
В нескольких метрах от нас растёт невысокое дерево с узкими листьями. В нашем городе был небольшой сквер из таких деревьев. Их мелкие продолговатые плоды, мы мальчишки, называли финиками, на вкус они сладкие и вяжущие. Я срываю несколько «фиников» и пробую их. Спелые, сейчас соберу побольше в пилотку и ребят угощу.
  - Пьёте? - раздаётся в тишине звонкий мальчишеский голос- Вот скажу папе, он вас всех на гауптвахту посадит.
Я осторожно раздвигаю ветки. На тропинке, спиной ко мне, стоит толстый черноволосый мальчишка. Откуда он взялся? Всё настроение испортил гадёныш и «фиников» нарвать не успел.
  - Да ты что, малой? -  миролюбиво объясняет ему Моряк- Мы же сюда покушать пришли. А пьём мы ситро, видишь, какое красненькое.
  - Вижу, вижу,- не унимается мальчишка- это не ситро, а вино, сейчас пойду папе скажу.
  - Да погоди ты папе жаловаться, паренёк- уговаривает его Моряк- ты вот лучше загадочку отгадай.
Я вспоминаю сержанта из комендатуры. И это вредное дитя, когда вырастет, будет таким же, а может и похлеще. Ну нет, подлость надо пресекать в зародыше. Надвинув на лоб пилотку, я не слышно выхожу из-за дерева, снимаю поясной ремень и вытягиваю им юного толстяка пониже спины. Он взвыл так, как будто его ошпарили кипятком и не переставая вопить и изредка оглядываясь, помчался к ближайшему дому.
  - Что ты наделал? - Моряк швырнул пустую бутылку в кусты и выскочил из-за стола - Теперь рвём когти!
Красавчик хватает нераспечатанную бутылку перцовки, и мы бежим к железнодорожному полотну. Моряк вдруг резко тормозит: «Куда? А селёдку-то, селёдку- то, глупа мать!»
Он возвращается, подхватывает со стола газету с закуской и догоняет нас. Бегает он быстро, не зря его гоняли целый год в сержантской школе. Перепрыгивая через рельсы, мы перебегаем железнодорожные пути и оказываемся на окраине посёлка. Здесь, в неказистых одноэтажных домишках, живёт рабочий люд. Отдышавшись, мы садимся на скамейку у давно не крашенного забора, расстилаем газету с закуской, открываем бутылку. Пожилая женщина выносит на тарелке три малосольных огурца. Мы благодарим её и стаканчик привычно идёт по кругу.
  - А если этот гадёнок сын самого коменданта? - размышляет Моряк- Тогда будут искать того, кто его ударил, а это пахнет дисбатом. Когда я с ним разговаривал, тебя за столом не было и вряд ли он тебя разглядел, когда ты его ремнём перепоясал. А вот меня и остальных он хорошо запомнил. Так что, если у нас будут допытываться, кто избил пацана, говорим, мужики, одно- не знаем. Выскочил какой-то солдат из кустов, огрел его ремнём и смылся, а мы даже не успели разглядеть какие эмблемы у этого бойца. Запомнили? На том и порешили.
Из увольнения мы возвращаемся, приняв все меры предосторожности: сначала уходят ребята и только через десять минут иду я, как- будто был в увольнении один. Когда приближаюсь к КПП, меня охватывает чувство тревоги; а если этот маленький стукач и его папаня там? Хотя вряд ли. В посёлке три воинских части, да ещё большое количество прикомандированных стройбатовцев, так что замучаешься думать, где искать? Но надо быть готовым ко всему. И когда вижу через окно только дежурного по части и его помощника, я, со вздохом облегчения, открываю дверь и вытянувшись в струнку докладываю о прибытии из увольнения.

* * *



Так получилось, что на обозначенном участке полигона оказались только крупнокалиберные снаряды. Мы быстро управляемся с ними, применив электрический способ взрывания. Поэтому и на обед приезжаем точно по расписанию артполка. В столовой я встречаю философа с гауптвахты; вместе с другим «губарём», в сопровождении выводного, он пришёл за обедом. Приветливо улыбаясь, он здоровается со мной и передаёт просьбу Юрки, принести ему папиросы. Значит и такому заядлому курильщику, как Юрка, «термоядерные» уже поперёк горла. Но в магазине, на территории артполка, только «Махорочные» и «Армейские» сигареты. И те, и другие мы называем «термоядерными», значит надо идти в посёлок; вчера в поселковый магазин привезли какие-то папиросы. После обеда, покинув территорию части через лаз в заборе, я иду за папиросами. Надо быть очень осторожным, чтобы избежать встречи с кем- либо из комендатуры. Купив пять пачек плохоньких папирос «Прибой»- других в продаже не было-я три пачки отправляю за пазуху, две кладу в карманы брюк. Всё же хорошо некурящим, у них таких забот нет. До армии я просто баловался, покупая болгарские сигареты с красивым дизайном пачек и дымил за компанию, когда с друзьями ходил в парк на танцплощадку, а вот в середине первого года службы стал курить по-настоящему. Во время выездов на разминирование, каждый боец, вне  зависимости курит он или нет, получал пачку сигарет в день. Причём не какую-нибудь гадость из табачных отходов, вроде «Армейских», а вполне приличные сигареты. В соседнем взводе некурящим увеличивали порции сахара, но у нас, по сравнению с общеармейской нормой, сахара выдавали достаточно: четыре кусочка в завтрак, пять в ужин. Вот и брали некурящие свою законную пачку сигарет и некоторые, в том числе и я, привыкли и стали курить. Но на гражданке брошу, обязательно брошу- это обещание я выполнил, но только спустя двенадцать лет после демобилизации. Занятый своими мыслями, я иду по улице забыв о всякой осторожности.
  - Товарищ солдат! - слышу я громкий окрик.
На противоположной стороне, стоит с двумя женщинами комендант гарнизона подполковник Кисиев. Мои ноги буквально врастают в землю, рука инстинктивно хватается за воротничок гимнастёрки; так и есть, расстёгнут, забыл застегнуть, когда «грузил» папиросы за пазуху. Вытянув руку, Кисиев делает движения указательным пальцем- так подзывают маленьких детей. Я знаю одно- подходить к нему нельзя. Сейчас придерётся, почему я во время занятий слоняюсь по посёлку, да ещё с расстёгнутым воротничком и отправит на гауптвахту, а перспектива опять оказаться на «губе» даже с другом Юркой, меня не устраивает.
  - Товарищ солдат, подойдите ко мне- с еле заметным кавказским акцентом приказывает Кисиев.
Вместо этого я делаю несколько шагов назад. Из-за угла выходят офицер и два солдата, на рукавах красные повязки. Патруль!!!  Я бросился бежать.
  -Задержать! - слышу я яростный крик Кисиева.
Стометровку я бегаю отлично и мне надо как можно дальше оторваться от преследователей. Это мне удаётся, но при длительной погоне на прямой дистанции они меня настигнут; я не стайер и даже не средневик. Надо убегать переулками, я сворачиваю в ближайший и тут через несколько метров передо мной – высокий забор. А вот с полосой препятствий я тоже не в ладах, но деваться некуда. Я подпрыгиваю и хватаюсь за верх забора. Сапоги мои скользят по гладко выстроганным доскам, но отчаянным рывком я подтягиваюсь и забрасываю ногу на забор. В это время в переулок, а точнее в тупик, вбегает первый патрульный. Это Аркаша Давидзон из батареи, к которой мы прикомандированы. Увидев меня, сидящим на заборе, Аркаша машет рукой, мол прыгай скорее и беги. Немедля я оказываюсь по другую сторону и слышу, как Аркаша кричит: «Нет его здесь! Наверное в следующий свернул» -и топот удаляющихся патрульных. Молодец, Аркаша! Ты мудр, как и весь ваш народ!
Я в каком-то дворе. Огромный кобель, злобно лая, рвётся с цепи. Быстро проскочив мимо него, перепрыгивая через грядки, перебегаю небольшой огород и, открыв калитку, оказываюсь на улице. Теперь моя задача- первым достигнуть воинской части, что я успешно и делаю. Отодвинув доску в заборе, я забегаю за угол казармы и какое-то время наблюдаю-не появился ли патруль на территории. Убедившись, что патрульных нет даже у К П П, я спокойно иду в кубрик, раздеваюсь и ложусь в постель. После этого случая, в посёлке мне лучше не появляться и, поэтому, я прошу Витю Красавчика в субботу передать Юрке две пачки папирос
Вечером, после ужина, я слышу звуки кларнета – это играет Аркаша. Я подхожу и благодарю его. Не прекращая играть популярный медленный фокстрот, Аркаша улыбается и кивает головой. Солдатская солидарность выручила и на этот раз!
    *  *  *
Всё тайное становится явным, особенно в небольшом посёлке. Вот и Парамонов узнал, что Саня Сергеев крутит любовь с женщиной, за которой он сам так безуспешно ухаживал. Узнал и догадался; свой знаменитый прыжок он совершил не случайно. Сначала, кроме приступов злобы и ревности, он ничего не испытывал, но поразмыслив, решил реабилитировать себя перед личным составом.
  - Я человек семейный, у меня жена и двое детей, и грязные сплетни обо мне, как о ловеласе, беспочвенны- заявил он, построив нас в кубрике- хотя, честно говоря, у этой женщины я оказался не случайно. Я давно выслеживал негодяя ефрейтора, известного своей половой распущенностью- он свирепо взглянул на Саню- и выследил на месте блуда, и взял бы его за шкирку как шкодливого кота, если бы он не успел убежать. Видимо что-то почувствовал, или увидел меня из окна. А у этой любвеобильной особы, кроме него, есть ещё хахаль, который стал ломиться в дверь. Вы что, всерьёз думаете, что я офицер и испугался какой-то гражданской пьяни? Я вытер бы об него ноги, да дверь оказалась заперта. Эта Аня, с перепугу, не могла найти ключ. И из окна я прыгал только с одной целью, зайти в подъезд и проучить этого подлеца. И спасло его только то, что мне встретились Ястребов и Ряднов, а заниматься мордобоем в присутствии подчинённых, плохой пример для них. Что вы ухмыляетесь, Сергеев? Имеете жену и ребёнка, а ведёте себя безнравственно и аморально. Взвод, равняйсь! Смирно! За систематические самовольные отлучки объявляю ефрейтору Сергееву трое суток ареста! Вольно! Разойдись.
Закончив свою речь, Парамонов не уходит, а, развернув газету, садится у окна. Для Сани это означает одно- сегодняшнее рандеву не состоится.
•      * * *
Утром, на полигоне, я наблюдаю забавную сценку. Анна подошла к Вите Красавчику и спросив его о чём-то- с Саней, в целях конспирации, они на полигоне не общаются- решительно направилась к Парамонову.
  - Если ты Сашку посадишь на «губу», - уперев кулаки в свои крутые бёдра угрожающе сказала она- я тебе, суслик...
Далее я не расслышал, уж очень тихо произнесла она последние слова, но у Парамонова покраснели щёки и уши. Отойдя на несколько шагов, он возмущённо фыркнул: «Фу, хабалка! Бывают же женщины такие наглые».
Сегодня мы взрываем огневым способом, да и снарядов на участке очень много, поэтому и заканчиваем работу позже обычного. Усталые, изрядно проголодавшиеся, садимся в кузов, но едва машина выезжает за пределы полигона, как взвивается ввысь и летит над степью удалая песня:
                -Со своей плаксивой мордой,
                -Надоел нам хуже чёрта
                - Парамонов, ох, Парамонов.
               
                - Его в детстве мать неловко,
                - Уронила вниз головкой
                - Парамонов, ох, Парамонов,
                - Не найдёшь на всех планетах,
                - Дураков таких как этот
                - Парамонов, ох, Парамонов!
    - Прекратить! - высунувшись из кабины кричит Парамонов- прекратить немедленно, негодяи!
                * * *
У входа в столовую он останавливает меня.
  - Ты сочинил?
  - Да вы что, товарищ старший лейтенант?
  - Ты, больше некому, - уверенно говорит Парамонов- дружок твой на гауптвахте «отдыхает».
  - Да почему вы думаете, что это я сочинил?
  - Эх, скотинушка, - саркастически усмехается Парамонов- ну какой из тебя поэт? Бездарность, самая заурядная бездарность.
  - Вы правы, товарищ старший лейтенант, - со вздохом соглашаюсь я – из меня поэт, как из вас техник- взрывник.
  - Мальчишка, - злобно оскалился Парамонов- клевещешь на офицера?
Он свирепо смотрит на меня, потом его лицо принимает спокойное выражение.
-  Я человек семейный и у меня двое детей-  неожиданно меняет он тему разговора.
Это мы знаем.
  - Я очень люблю свою жену.
И это мы тоже слышали.
  - До неё я не знал ни одной женщины- смущённо признаётся он.
А это что-то новенькое, но зачем он сообщает мне такие интимные подробности?
  - Моя жена очень впечатлительная и ревнивая- продолжает Парамонов- и я бы не хотел, чтобы она узнала о происшедшей со мной неприятной истории. Поговорите со своими друзьями- переходит он на вы- пусть они никому ничего не рассказывают, когда приедем из командировки. Ведь если об этом узнают офицеры, то узнают и их жёны, а среди таковых немало сплетниц. Я же со своей стороны обещаю; о том, что вы с Ястребовым сидели на гауптвахте, командование нашего полка не узнает.

  - Как приедем в часть, про Парамонова никому ни слова- предупреждает Моряк, когда я передаю всем содержание нашего разговора.
  - Если попросил по-человечески, конечно, будем молчать, - обещает Саня Сергеев- зачем мужику семейную жизнь осложнять? Да и чего с него взять, с теоретика? Сколько дней на Анькины телеса облизывался, как кот на сметану, да всё зря! Вот и озлился. Тут, как говорится- каждому своё. Меня теперь пасти он не будет, так что я пошёл к своей разлюбезной.
Даже если бы и не было этого разговора, не смог бы Парамонов отправить Саню на «губу», - уж очень надолго там задержался Юрка. Самолюбивый, вспыльчивый, с обострённым чувством справедливости, он на оскорбления и грубость начальства отвечал тем же. Когда старшина, начальник гауптвахты, обозвал его разгильдяем, добавив несколько крепких выражений, Юрка, в ответ, назвал его плебеем и аульным чёртом, за что получил ещё пять суток. Не смолчал он ни перед помощником коменданта, ни перед самим комендантом. В результате, вместо трёх суток, он провёл на гауптвахте три недели и вернулся оттуда только за день до нашего отъезда. Весёлый, довольный собой, он сразу сообщил мне хорошую новость: студент- философ избежал суда, сумев убедить следствие в своей невиновности и вчера был отпущен с гауптвахты. Мы искренне порадовались за этого умного, интеллигентного парня.
  - Вот они, эти ребятки, - подходит к нам комбат- уезжаете завтра? Я тоже с завтрашнего дня ухожу в отпуск.

Мы желаем ему хорошего отдыха.
  - Спасибо, - отвечает комбат- только не обижайтесь, что вас на гауптвахту отправили.
  - Да за что же на вас обижаться, товарищ капитан- недоумевает Юрка- не вы же нас на «губу» посадили.
Пожелав нам успехов в службе, комбат уходит.
  - Хороший мужик, - говорит Юрка- сознаёт, что зря мы на «губе» сидели. Видно понял, что за фрукт Парамонов.
Я рассказываю Юрке, о чём мы договорились с Парамоновым.
  - Нельзя отталкивать руку предлагающую мир, - философски изрёк Юрка- конечно, будем молчать, хотя, честно говоря, в искренность обещания Парамонова я не верю.
И как показали дальнейшие события, в этом он не ошибся.
  - Пойду погуляю по посёлку, - продолжает Юрка- сейчас мне комендатура до керосиновой лампы. Если и задержат, то тут же и отпустят, завтра уезжаем.
Он уходит, но не проходит и пятнадцати минут, как он буквально влетает в умывальник, где я бреюсь.

  - Чувак, «Человек- амфибия» идёт!
Этот фильм совсем недавно вышел на экраны страны и то, что его показывают в кинотеатре отдалённого посёлка, скорее всего заслуга руководства НИИ.
  - У тебя башли* есть? – с надеждой спрашивает Юрка- билеты по двадцать пять копеек.
  - Только вот на ужин опоздаем, - получив деньги говорит он- да это не беда. Сейчас скажу ребятам, чтобы принесли нам белого хлеба, сахара и рыбы. И не задерживайся, чувак, начало в девятнадцать часов, так что престо ухилято*.
Я заканчиваю бриться и отправляюсь вслед за Юркой. Лаз в заборе пока не обнаружили, а встреча с патрулём меня, как и Юрку, теперь не страшит. Да и в вечернее время внимание комендатуры сосредоточено на рабочей окраине посёлка, излюбленном месте самовольщиков. Здесь, в небольшом здании барачного типа, находится общежитие, в котором обитают отчаянные, разухабистые девахи.
В зале местного кинотеатра яблоку негде упасть. Люди сидят в проходах на принесённых с собой стульях и табуретах. Лысый мужик, наверное завхоз, открывает кладовку и выдаёт Юрке небольшую скамью, на которую вместе с нами садится молоденький паренёк. После киножурнала, яркими красками вспыхивает экран, и мы словно переносимся в другой мир: южная природа, море, подводные съёмки, великолепная музыка. После сеанса, с ощущением праздника в душе, возвращаемся в казарму. В кубрике только один Моряк, остальные ушли к артиллеристам смотреть телевизор. Сидя у тумбочки, он сосредоточенно что-то перебирает в своём вещмешке.
  - Эй, моряк, ты слишком долго плавал! – горланим мы.
Фильм «Человек-амфибия» Моряк пока не видел и, соответственно, песню эту не слышал. Он с улыбкой смотрит на нас и молчит, по-видимому, вспоминая Волгу, плывущую по ней баржу и количество выловленной им в рейсах селёдки. Потом, не спеша, завязывает вещмешок, встаёт и с чувством собственного достоинства произносит: «Долго, не долго, а два года с хвостиком, глупа мать!»





Примечание.
Лабухи- музыканты, играющие в ресторанах и на вечеринках.
Башли- деньги- жаргон лабухов.
Губари- арестанты на гауптвахте.
«Амбразура» - шуточное название окна раздаточной в столовой.
Престо- музыкальный термин, в переводе с итальянского- быстро.
Ухилято- уходить- жаргон лабухов.
«Самоход»- самовольная отлучка
Кирза –мелкокрупчатая каша.
НЗ- неприкосновенный запас.
Физо- физическая подготовка.