Сергей Аксаков, Записки об уженье рыбы

Литературная Гостиная - еженедельная рубрика Поэмбука, где отныне у меня есть счастливая возможность (раз в месяц) поделиться с читателями созвучными классиками и книгами, услышать отклик (вне зависимости от согласия с автором или отсутствия такового).

За эту уникальную площадку для выхода к умному читателю неизменная благодарность основателю и душе ЛГ Иванне Дунец.



***


Сергей Аксаков, «Записки об уженье рыбы»  (выпуск от 26 июля 2018 года)


Вместо предисловия:

«Давненько я не брал в руки шашек». Лето. Июль. Жара. Сезон отпусков. В свежем выпуске Литературной Гостиной вспоминаем Сергея Аксакова. Т.н. "принцип Парето" в этом эссе я сознательно нарушил, потому что слог Сергея Тимофеевича - для гурманов. И не только рыбалки...



Отгремели страсти чемпионата мира в России, и я вспомнил, что наступает пик сезона страсти иной, но не менее азартной, чем футбол. Август – сентябрь. Световой день незаметно сокращается, ночи приносят прохладу, а утро – росу. Вода, отстоявшись от весеннего паводка, становится прозрачной, а её обитатели стремятся «нагулять жир» для долгой зимовки под толщей льда. Идеальное время для занятия, которое объединяет все возраста. Для одних это хобби, для других – спортивный интерес, для третьих – разновидность созерцательного досуга. Однажды я попробовал сформулировать суть этого определения более-менее литературно:

Рыбалка есть форма страстного созерцания: ты внешне неподвижен, но максимально внимателен, порой ничего не происходит часами, но через секунду начинается катарсис;

Рыбалка — одна из форм мужского таинства и ритуал, в котором нет мелочей: важно всё — прелюдия, действо и послевкусие (во всех смыслах);

Рыбалка — разновидность редкого человеческого вируса: им сложно заразиться, но невозможно излечить, потому одних она увлекает всей душой, других оставляет абсолютно равнодушными, а третьего — не дано.


Сергей Тимофеевич Аксаков (1791 — 1859) не считается одним из «краеугольных камней» великой русской литературы, да и сам он никогда не помышлял об этом, не стремился к какому-то «особому месту» в ней, мудро довольствуясь фактом сопричастности. Например, бесконечно дорожил личным знакомством с Гоголем, считая его подлинно великим писателем, а себя кем-то вроде натуралиста в прозе. Тем не менее, сегодня, два века спустя, когда самому хочется воспеть уникум красот родной природы средней полосы России, я черпаю в Аксакове большее вдохновение, нежели в знаменитых «Записках Охотника» Тургенева. Потому что это чтиво не только об искусстве рыбалки устами помещика-литератора. Это проникновение в эпоху навсегда утраченной России – той, о которой столь остро тосковал Бунин, выражая чаяния миллионов русских эмигрантов поневоле. А ещё – прекрасный, сочный язык автора. Посему, не удержусь и ещё не раз процитирую Сергея Аксакова:

«… Чувство природы врождённо нам, от грубого дикаря до самого образованного человека. Противоестественное воспитание, насильственные понятия, ложное направление, ложная жизнь — всё это вместе стремится заглушить мощный голос природы и часто заглушает или даёт искажённое развитие этому чувству. Конечно, не найдётся почти ни одного человека, который был бы совершенно равнодушен к так называемым красотам природы, то есть: к прекрасному местоположению, живописному далёкому виду, великолепному восходу или закату солнца, к светлой месячной ночи; но это ещё не любовь к природе; это любовь к ландшафту, декорациям, к призматическим преломлениям света; это могут любить люди самые чёрствые, сухие, в которых никогда не зарождалось или совсем заглохло всякое поэтическое чувство: зато их любовь этим и оканчивается. Приведите их в таинственную сень и прохладу дремучего леса, на равнину необозримой степи, покрытой тучною, высокою травою; поставьте их в тихую, жаркую летнюю ночь на берег реки, сверкающей в тишине ночного мрака, или на берег сонного озера, обросшего камышами; окружите их благовонием цветов и трав, прохладным дыханием вод и лесов, неумолкающими голосами ночных птиц и насекомых, всею жизнию творения: для них тут нет красот природы, они не поймут ничего! Их любовь к природе внешняя, наглядная, они любят картинки, и то ненадолго; смотря на них, они уже думают о своих пошлых делишках и спешат домой, в свой грязный омут, в пыльную, душную атмосферу города, на свои балконы и террасы, подышать благовонием загнивших прудов в их жалких садах или вечерними испарениями мостовой, раскалённой дневным солнцем…»


Перечитывая эти строки из предисловия к «Запискам об уженье рыбы», я вновь размышляю о внутренней связи не знакомых лично людей из разных стран и языковых культур, но с единым мировосприятием. Конечно же, Аксакова многое роднит с английским поэтом, представителем так называемой «озёрной школы» — Уильямом Вордсвортом, столь же трепетно относившимся к естеству природы и нерукотворному миру:

В прозрачной роще, в день весенний
Я слушал многозвучный шум.
И радость светлых размышлений
Сменялась грустью мрачных дум.
Всё, что природа сотворила,
Жило в ладу с моей душой.
Но что, — подумал я уныло, —
Что сделал человек с собой?

(перевод И. Меламеда)


Это не только история быта русских помещиков, как видите, это история первых европейских переселенцев в Новый Свет – жизнь в ладу с природой, а значит и с самим собой, вдали от суеты и соблазнов мегаполиса. Аксаков, как подлинный мастер, говорит об этом напрямую лишь вскользь и в предисловии. Но читая его «Записки об уженье рыбы», я всегда ощущаю ту связь и цельность, что утрачена детьми больших городов:

«… Деревня, не подмосковная, далёкая деревня, — в ней только можно чувствовать полную, не оскорбленную людьми жизнь природы. Деревня, мир, тишина, спокойствие! Безыскусственность жизни, простота отношений! Туда бежать от праздности, пустоты и недостатка интересов; туда же бежать от неугомонной, внешней деятельности, мелочных, своекорыстных хлопот, бесплодных, бесполезных, хотя и добросовестных мыслей, забот и попечений! На зелёном, цветущем берегу, над тёмной глубью реки или озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды, на котором колеблются или неподвижно лежат наплавки ваши, — улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды! Природа вступит в вечные права свои, вы услышите её голос, заглушённый на время суетнёй, хлопотнёй, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи! Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнёте вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе. Неприметно, мало-помалу, рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твёрдости воли и чистоте помышлений — эта эпидемия нашего века, эта чёрная немочь души, чуждая здоровой натуре русского человека, но заглядывающая и к нам за грехи наши…»


Вы ещё не забыли, что мы говорим о рыбалке? Для меня именно в этом печать подлинного писателя — касаясь невинного увлечения, которое многие именуют пустой забавой, Аксаков совершенно естественно и ненатужно проводит связь с человеческим бытием, увлекая читателя своим взглядом на мир. Таких мастеров-натуралистов можно пересчитать по пальцам – Тургенев, Пришвин. Возможно, я кого-то упустил, но, боюсь, список не слишком обширен. Что же касается непосредственно рыбалки, Аксаков превосходно обосновывает уважение к ней — как и ко всякому искреннему человеческому занятию по зову и внутреннему устройству души:

«… Русская пословица говорит глубоко и верно, что охота пуще неволи. Но едва ли на какую-нибудь человеческую охоту так много и с таким презреньем нападают, как на тихое, невинное уженье. Один называет его охотою празднолюбцев и лентяев; другой — забавою стариков и детей; третий — занятием слабоумных. Самый снисходительный из судей пожимает плечами и с сожалением говорит: «Я понимаю охоту с ружьём, с борзыми собаками — там много движения, ловкости, там есть какая-то жизнь, что-то деятельное, даже воинственное. О страсти к картам я уже не говорю; но удить рыбу — признаюсь, этой страсти я не понимаю…». Улыбка договаривает, что это просто глупо. Так говорят не только люди, которые, по несчастию, родились и выросли безвыездно в городе, под влиянием искусственных понятий и направлений, никогда не живали в деревне, никогда не слыхивали о простых склонностях сельских жителей и почти не имеют никакого понятия об охотах; нет, так говорят сами охотники — только до других родов охоты. Последних я решительно не понимаю. Все охоты: с ружьём, с собаками, ястребами, соколами, с тенетами за зверьми, с неводами, сетьми и удочкой за рыбою — все имеют одно основание. Все разнородные охотники должны понимать друг друга: ибо охота, сближая их с природою, должна сближать между собою…

… Начнём сначала: обвинение в праздности и лени совершенно несправедливо. Настоящий охотник необходимо должен быть очень бодр и очень деятелен; раннее вставанье, часто до утренней зари, перенесенье полдневного зноя или сырой и холодной погоды, неутомимое внимание во время самого уженья, приискиванье удобных мест, для чего иногда надо много их перепробовать, много исходить, много изъездить на лодке: всё это вместе не по вкусу ленивому человеку. Если найдутся лентяи, которые, не имея настоящей охоты к уженью, а просто не зная, куда деваться, чем занять себя, предпочтут сиденье на берегу с удочкой беганью с ружьём по болотам, то неужели их можно назвать охотниками? Чем виновато уженье, что такие люди к нему прибегают? Другое обвинение, будто уженье забава детская и стариковская — также не основательно: никто в старости не делался настоящим охотником-рыболовом, если не был им смолоду. Конечно, дети почти всегда начинают с уженья, потому что другие охоты менее доступны их возрасту; но разве дети в одном уженье подражают забавам взрослых? Что же касается до того, что слабый старик или больной, иногда не владеющий ногами, может удить, находя в том некоторую отраду бедному своему существованию, то в этом состоит одно из важных, драгоценных преимуществ уженья пред другими охотами. Остаётся защитить охотников до уженья в том, что будто оно составляет занятие слабоумных, или, попросту сказать, дураков. Но, боже мой, где же их нет? За какие дела они не берутся? В каких умных и полезных предприятиях не участвуют?..»


А мне остаётся лишь надеяться, что в разгар сезона отпусков, возможно, и вы откроете для себя чтиво ненавязчивое, но глубокое и, кто знает, полюбите не только литературный язык Сергея Тимофеевича Аксакова, но и саму рыбалку.