Нас разлучил Моцарт

               

               Поздней осенью 1972-го я целенаправленно отправился в кафе «Печора» на Калининский проспект, настроившись не только поужинать, но и послушать современную рок-музыку. Найдя свободное место, и попав в компанию соседей по столику,состоящую из весёлых ребят-ровесников, которые оказались студентами истфака МГУ, я оглядел зал, где было немало народу. Среди многих симпатичных девушек я отметил одну, красота которой с вызовом бросалась в глаза. Девушка сидела за столиком невдалеке. Черные, волнистые, блестящие волосы, отражающие свет, спадали на изящные плечи незнакомки. Большие тёмные глаза, спрятанные за вуалью длинных бархатных ресниц, как мне показалось, выражали полное равнодушие к происходящему – в них не было блеска, в котором бы отражались веселье, царящее в зале, а также не трогали их красота и мелодичность музыки. Она находилась в компании двух молодых людей, которые разговаривали с ней. Девушка не улыбалась во время разговора с собеседниками, и по моему наблюдению явствовало, что она во всё время разговора лишь отвечала на их вопросы, и, как мне показалось, с неохотой.Я заключил, что заинтересовавшая меня девушка являлась родственницей своим соседям ,или коллегой по учёбе или работе. Это давало мне шанс при приглашении на танец не получить отказ от красавицы.

               При первых аккордах хита всех грустящих мам «Мами блю» я решительно поднялся со своего места и отправился к столику незнакомки. Идти мне было метров пять, и я успел мысленно представить себе отказ девушки или её спутников моему приглашению на танец. Я хоть и не был красавцем, но всегда был уверен в себе; в разговоре с любым собеседником я не терялся, умел оппонента слушать, и уважать его мнение. Я научился ценить время. Мне казалось по молодости, что при встречах именно с красивыми девушками не тратится время впустую, и даже зрительное наслаждение неповторимыми чертами женского лица и стройностью фигуры могут восполнить несущественные факторы возможных женских недостатков.

                Я приблизился к их столику, и, выдержав условия этикета  и ангажирования дамы на танец, спросил разрешения на это у молодых людей. Пока они переглядывались между собой, девушка поднялась, и с улыбкой приблизилась ко мне. Мы решительно влились в толпу танцующих пар, и стали медленно двигаться в такт мелодичной музыке. Девушка оказалась невысокого роста, что придавало ей шарма; обтягивающие её синяя водолазка и фирменные джинсы, сильно расклешенные книзу, подчёркивали стройную фигуру. У неё оказался тихий нежный голос, согласные в её произношении ставились с некоторой твёрдостью, что могло говорить о возможном грузинском происхождении девушки. Я оказался прав – она наполовину была грузинкой, и наполовину еврейкой, что нашло своё отражение в её красоте. Моментально вспомнив все уроки по грузинскому языку, даваемые мне сослуживцами из Сакартвело на берегу Баренцева моря, я гордо продемонстрировал во время танца красавице. Лия, как звали девушку, была удивлена. Я же, ожидая окончания танца, торопился насладиться красотой девушки, удивляясь не только природными данными немного античных очертаний лица Лии, но и пытался определить в постоянно меняющейся подсветке цветомузыки настоящий цвет её больших выразительных глаз, в глубине которых я начал тонуть.

                Проводив девушку до её столика, и вернувшись за свой, я встретил немного удивлённые взгляды своих соседей. Студенты-историки оказались завсегдатаями «Печоры», и сказали, что Лию часто встречают здесь с молодыми людьми. Меня это не удивило – я две осени подряд посещал Закавказье, и в одиночку своим ходом объездил всю Западную Грузию, и немного познал традиции и обычаи этого гостеприимного и отзывчивого на добро народа, и был в курсе, что в Москву к землякам-кавказцам приезжают не только родственники, но друзья и земляки, и гостят в столице сколь угодно долго. В следующем танце мы обменялись с Лией телефонами, и я, счастливый, продолжил веселье в кафе после того, как понравившаяся мне девушка покинула «Печору» со своими друзьями. Из разговора с ребятами с истфака я узнал, что это кафе является в какой-то мере культовым местом московских любителей рок-музыки.

                Где-то через неделю я позвонил Лие, и мы договорились встретиться на площади Пушкина у памятника поэта. Я с волнением ожидал её. Она появилась на углу близ «Известий», и мне казалось, что все мужчины смотрят ей вслед, любуясь красотой проходящей мимо них девушки. Предложив пойти в кафе «Лира», что расположилось напротив через площадь, я намеревался в уединении с Лией узнать о ней немного. Однако о себе девушка почти не рассказывала , больше расспрашивая обо мне, совершенно не прикасаясь к алкогольному коктейлю. В баре моя спутница встретила знакомых, которые осмотрели меня с любопытством, и, как мне показалось, явно оценивая мои возможности на право находиться рядом с такой красивой девушкой. Пробыв в «Лире» с полчаса, мы вышли на улицу, и я вызвался проводить до дома Лию, которая заблаговременно предупредила меня о необходимости пораньше вернуться домой.

                Она жила в доме на Кутузовском проспекте, рядом с улицей Дунаевского. Дорогой до её дома я развлекал девушку весёлыми рассказами об интересных эпизодах из своей жизни, всячески отгоняя навязчивую мысль о предстоящем расставании с ней.  Проводив Лию до подъезда, и возвращаясь домой, я по дороге стал размышлять, чем можно удивить и увлечь такую девушку как Лия. Навязывать свои вкусы я не мог, не всем могла нравиться клавесинная или органная музыка, как мне. Ещё в семнадцать лет я посетил Ригу, и был в Домском соборе, и орган своей величественным звуком покорил меня, и поэтому выступления в Москве лучших исполнителей страны на этом инструменте Гродберга и Ройзмана я старался не пропускать. По-новому осмыслить значение в своей жизни  классической музыки меня заставил Боря Янсон, мой сослуживец-земляк, когда в далёком Североморске в свободные часы посвящал меня в тайны написания своих строк его любимого поэта Северянина, и в волшебство звучания голосов хора Свешникова. Сам я нередко приобретал диски на втором этаже «Мелодии» на Калининском проспекте, в отделе классической музыки, где был знаком с девчатами, стоящими за прилавком, и одна из них, при поступлении в продажу ожидаемой мной пластинки, звонила мне домой, любезно информируя меня об этом.

                Я думал о Лие. Мне не давали покоя её большие с поволокой глаза, уводящие меня от действительности. Может, она околдовала меня, и в жилах её течёт не гремучая смесь восточных кровей, давшая всплеск её красоте, а она просто цыганка? Её образ, как портрет «Неизвестной» Крамского, репродукция которого висела у нас в комнате в пору моей ранней юности, стоял передо мной постоянно. Я стал думать, куда пригласить Лию, имея в виду культурную программу, которая отвела бы нас от банальных встреч на улице и однообразных походов в кафе. Я обратился к маминой подруге тёте Наде, которая работала в киоске театральной кассы, который располагался в вестибюле станции метро «Добрынинская», и она мне предложила два билета на концерт для двух фортепьяно с оркестром Моцарта в зал Дома учёных. Солировать должны были Эмиль и Елена Гилельс. Я обрадовался такой удаче, что с радостью оплатил билеты с нагрузкой, и стал с волнением ожидать заветного концерта.

                Однажды, разговаривая по телефону с Лией, и договариваясь о встрече с ней, я получил приглашение посетить её квартиру, и там подождать, пока она собирается. Я быстро добрался до её дома и легко поднялся, минуя лифт, на высокий этаж. Мои чувства окрыляли меня. Дверь мне открыла мама Лии, и, попросив обождать дочь, проводила меня на кухню, где отец девушки пил чай, и любезно предложил мне присоединиться к нему. До меня дошло, что это ловушка, и сейчас происходят мои смотрины. Минут через десять с улицы пришла младшая сестра Лии, выпускница средней школы, совершенно не похожая на свою старшенькую. Она была выше ростом, и, знакомясь со мной, обворожила меня своей улыбкой. Вступив со мной в диалог, Дина, как звали сестру Лии, отпустила пару остроумных колкостей, присущих дувушкам её возраста, на прощанье очаровав меня взглядом своих умных и выразительных глаз, требовательным возгласом поторопила сестру, и исчезла в своей комнате. При появлении Лии я показал ей билеты на Гилельса, ожидая восторга, но восхищение выразили лишь родители девушки. Однако пойти на концерт Лия не отказалась.

               Мы подъезжали на такси к «Кропоткинской» по Гоголевскому бульвару, и я с теплотой в сердце наблюдал за традиционно всесезонно восседавшими на лавочках шахматистами-пенсионерами, разыгрывающими всевозможные дебюты и эндшпили, и при повороте к Дому учёных отметил, что пар от бассейна «Москва» поднимался густой, что говорило о грядущем похолодании в столице.

              Гилельс  не каждый день выступал в Москве, да ещё в дуэте с дочерью. Был аншлаг – на подступах к Дому учёных спрашивали лишние билеты. Я видел, что Лию это несколько удивило. Первое отделение концерта пролетело незаметно, настолько заворожила музыка. В антракте мы с Лией вышли в холл, где стали прогуливаться по залу. Мою спутницу стали приветствовать её неожиданные знакомые, которым она с теплотой отвечала. Я видел, что она удивлена и обрадована внезапным встречам с известными ей людьми. Это были и пары, и мужчины,  радостно подходившие к  девушке, которую я почти уговаривал пойти на  концерт. Я понял, что ревную её. Мне приходилось отходить в сторону, чтобы не мешать диалогам Лии со знакомыми. Мне хотелось, чтобы скорее началось второе отделение, и даже  показалось, что девушка про меня забыла. Я ощутил себя раздавленным, и видел, что Лия вернулась с антракта воодушевлённой и радостной. Я уже не слышал Моцарта, а анализировал, что писала на клочке бумаги Лия мужчине, долго разговаривовшем с ней. Наверняка, номер своего телефона.

              Отношения наши охладели. Недели через две мне позвонила Дина, сестра Лии, и пригласила меня на выставку Шагала в Третьяковку. У меня уже имелись билеты на выступление оркестра Баршая с 40-й симфонией Моцарта в зале Дома ученых. Дина с восторгом согласилась пойти...