Автобиографическое. Про блины и про любовь

Моя первая встреча со смертью произошла в семь лет – сестра-близнец моей бабки умерла от перитонита при защемлении пупочной грыжи. Я испытал только неумеренное любопытство. Темнота храма, свечи, таинственное пение хора и густой бас священника. Мне нравилось в церкви, мне понравились похороны, и я потом долго рисовал именно их. Поминальная трапеза отдельный бонус, ибо те же самые блины мать и бабка соглашались делать только на «помин», иначе им было лень.
Потом от онкологии ушли подруга матери, дед, дядя, еще одна бабкина сестра, ее муж – все мои школьные годы, с 1990 до 2000 почти каждый год в семье бывали похороны. Страшно ни разу не было, скорбь тоже ни разу не коснулась моего сердца.
Более того, не умеющий скорбеть, я воспринимал чужую смерть как что-то освобождающее. Усопший избавился от страданий, родня его – от хлопот по уходу за немощным и мешающим комфорту ним самим.
А потом… В мои тридцать в моей жизни появился человек, чьей смерти я не хочу ни при  каких обстоятельствах. За которым я готов выносить судно, менять памперсы, терпеть характер – если потребуется. Мой любимый. Мой главный в жизни человек.
Смерти и покойников я так и по сию пору не боюсь. Да, не очень приятно пахнет,  даже на второй-третий день по смерти, но не более того. Не страшит меня и мысль, что я сам так же, обездвиженный, бесчувственный, странно пахнущий, буду лежать в гробу. Это буду уже не я, лишь тело, а я освобожусь, и буду бесплотными устами молиться Богу о своем любимом и о прощении своих грехов. А вот мысль о том, что я могу оказаться без моего мальчика, что он оставит меня здесь одного, уйдет туда, где… От этой мысли холодный пот прошибает.
Ни о ком и никогда я так не думал.
Кстати, а блины мы сейчас едим довольно часто, я сам научился их делать, и получается даже вкуснее и тоньше, чем у матери.