Декомпрессия. Глава VI

Утром 15 апреля 1930 года в квартире №12 дома №3 на Лубянском переулке на кухне висела атмосфера крайней напряженности. Хоть моя задача и была проста — допросить оставшихся жильцов — казалось, выполнить её невозможно, ибо под оставшимися жильцами подразумевались либо пожилые товарищи, либо слишком молодые и таких потрясений в жизни не переживавшие.
Старший Бальшин, Юрий, всё время вздыхал и качал головой, рвался встать и заходить по комнате от нервов, но я каждый раз усаживал его на место и просил успокоиться, из-за чего он нервничал ещё сильнее. С Маяковским они знались лишь пролетом и особо не общались. По большей части потому, что в одном из своих произведений товарищ поэт срифмовал его фамилию со словом "фальшь". Хотя, на мой вопрос: не был ли этим "Бальшиным" его сын, товарищ вразумительно ответить не смог.
Как и чета Левиных, которые весь прошлый день работали и узнали о происшествии после обеда. Единственной мало-мальски полезной для меня информацией были бы сведение их дочери Нины, если бы она ими обладала. Но девятилетняя девочка, как и все, находившиеся вчера в квартире, слышала только выстрел, а потом беготню и крики. Причем из-за этих криков, ребенок забился в комнате и сидел безвылазно до самого прихода родителей. Естественно, напуганный побольше взрослых.
Последними я допрашивал сестер Татарийских и одна из них, а точнее старшая — Мария, — смогла рассказать полезную информацию. Вчера она и сестра ушли из дома буквально за несколько минут до трагедии и до самого обеда — то бишь до момента, пока новость не облетела каждую подворотню Москвы — ничего не знали.
— Когда мы вышли, это было около 10 часов, во дворе встретили Михаила Бальшина, он, видимо, возвращался из аптеки. Он часто покупает лекарства для отца. Мы поздоровались и разошлись. Утром же, то есть, ранее, я слышала, как товарищ Маяковский пришел в сопровождении какой-то дамы. Они о чем-то говорили и голос был явно женский, а наши комнаты, как вы могли заметить, рядом. Он от нас за перегородкой.
Мария старалась пояснять каждое своё наблюдение. Она оказалась очень зоркой и, в хорошем смысле, дотошной дамой. Ей было известно практически всё о своих соседях по квартире и о многих соседях по дому, она помогала управляющему в составлении планов и отчетов, сама заведовала детской площадкой. Её младшая сестра, Людмила, вела себя более скромно и тихо, регулярно поддакивала, но не вставляла важных комментариев. Что и не удивительно, вряд ли она могла знать больше сестры.
— Прошло где-то около получаса после появления Маяковского, и к нам постучались. Пришел книгоноша из госиздата, принес книги для Владимира Владимировича. Я постучалась к нему в комнату, но он разозлился, что я его отвлекаю и крикнул, чтобы я оплатила сама. У нас часто так происходит...происходило. Владимир Владимирович заказывал много книг, а бывал здесь не постоянно, книги приносили в его отсутствие, а мы платили —  он потом возвращал. Также и вчера случилось. Через полчаса он вышел, заплатил мне...Ну и всё. Потом мы сами ушли.
—  Скажите, а как он вёл себя, когда вышел из комнаты? —  попытался я —  было ли что-то странное, несвойственное в его поведении?
—  Несвойственное Маяковскому? —  Мария вскинул темные брови, и на лбу её очертились борозды упорного пролетарского труда. — Ему, знаете ли, всё было свойственно: он мог буянить у себя в поисках рифмы, кричать, а потом вдруг затихнуть и вообще заснуть. Вы видели когда-нибудь его выступления? Он такой экспрессивный был. Даже если он и думал тогда об...этом, то по его лицу никак нельзя было сказать. Знаете, вам лучше поговорить с его шофером или с друзьями. Мы знали о нем только то, что все и так знают.
—  Хорошо, благодарю вас, товарищ Татарийская.
Я попрощался с обитателями квартиры и ретировался спустя практически полный день от "преступления". Было 9:34

P.S. на фото схема квартиры на Лубянке