Би-жутерия свободы 203

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 203
 
Вскоре Опа, которого прохватило на сквозняке сплетен и он прихворнул, пришёл к утешительному выводу, что он воспринимает свой микромир в масштабе одного человека, не учитывая свою половинку – сожительницу Невозникайте, предпочитавшую, чтобы знакомые относились к ней как к законной гражданской жене. Да, особо собой не разживёшься, успокаивал он разошедшиеся нервишки, когда какой-нибудь полуграмотный непочитатель, дергающийся как рыбка на крючке, делал ему очередной втык, злобно пиная языком Раблестроение его загустевших умозаключений.
Наступил момент, когда нервы Опа-наса заметно сдали, и он, набравшись водки, а с ней и мужества, набрал телефон офиса безгубого психотерапевта-успокоителя Свидимся Бездадуракиса.
По слухам, которые тот сам распространял по СМИ, в 1966 году он бежал с Демисом Роуссосом от Чёрных полковников эллинского или, доступней, греческого происхождения периода родовой горячки государств Центральной Африки. Трубку подняла секретарша.
– Элина Неподдавайкис-Сертаки слушает.
– Запишите меня к психиатру, я последние пятнадцать минут очень нервничаю.
– Без проблем, – успокоила секретарша, – ваша фамилия?
– Опа-нас Непонашему.
– Не понятно, почему вы не записались к нам раньше. Следовало бы быть порасторопней с такой фамилией. Доктор может испытать от неё шок, запишу-ка я вас как Пахандополу. В наше время интереса к Фаберже и особого расположения к крутым яйцам это – наиболее подходящая для ограниченного восприятия фамилия.   
– Пишите, что хотите. Я на всё согласен, – неистовствовал Опа.
– Отлично. Приходите во вторник.
– А можно в субботу?
– Что вы! Доктор соблюдает шабас. Если не возражаете, я запишу вас на субботу к Ованесу Сидормэну. Он ничего не соблюдает, кроме эмалированных правил гигиены, но предупреждаю, доктор Сидормэн общается только по-утрусски, потому что глухонемой. Не смотря на то, что язык этот международный, доктор пользуется самыми передовыми методами лечения психических заболеваний наряду со славой санитара-костоправа, вывезенной из «Страны мечтателей и облучённых». Для вашей информации и для остановки крови Ованес скупает на чёрном рынке использованные гигиенические салфетки вместо пластмассовых зажимов критики нетрадиционной медицины в его адрес. Но к нашему коммерческому сожалению, пациенты научились держать рты закрытыми, и прокладки зачастую приходят в полную негодность, простите меня за откровенность, из-за неупотребления. Если часы его приёма вас не устраивают, у нас имеется другой специалист.
– Нет, нет меня в вас всё устраивает.
– Предупреждаю сразу, доктор Махнут Поодной не функционирует по пятницам по той же причине, по какой доктор Бездадуракис не доступен по субботам. Махнут также не принимает цветов и вскрытых бутылок, так как человек он состоятельный – руки одеколоном моет, к тому же пустынный из бедуинов, и следует учению великого арабского медика Авиценны вне зависимости от цены на нефть на рынке чёрного золота и стоимости билетов в кинотеатр на  фильм «Полёты над гнездом Губнушки».
– Тогда запишите меня в грибники, планирующих нашествие в Сахару не после дождичка в четверг, а в щелочную среду. Я хочу увидеть всех троих врачей скопом – овсяная каша по утрам дала мне возможность почувствовать себя лошадью.
– Иго-го! Без проблем, как ваша фамилия?
– Люди говорят с уверенностью, делая ошибки, а я допускаю их без чьей-либо помощи – Опа-нас Непонашему.
– Так и запишем Неповашему.
– Как это не по-моему? Меня семьдесят лет звать Непонашему!
– Не кричите, мистер Пахандополу, зайдите в среду в 12 дня. У врачей запланирован шикарный обед, заодно и покушаете, – Элина была убеждена, что старики – растения самополиваемые и к ним требуется тонкий подход, в противном случае (а случай почти всегда противен) – это групповуха с её перекрёстным опылением, якобы защищающим участников от преждевременного старения.
– Я не голодный, поперхнусь воздухом, перекантуюсь в ожидальне, небось не падишах в гареме.
– Опять же без проблем. Да, насчёт оплаты. Вам это обойдётся по 150 на каждого с прицепом. Так это, кажется, у вас  называется?
– Понял, коньяк? – обрадовался Опа-нас.
– Вы что, пьяны и плывёте против стечения обстоятельств?
      – Нет, но в беседе с вами меня не покидает ощущение, что я разговариваю с представителем вытрезвителя, у которого водка «Fidler on the proof» пробежала вдоль горла и встала поперёк.
      – Вы что, белены объелись? Прав был Гиппократ, сказав, что лечение больного начинается с первого звоночка сверху.
– Так зачем же бить во все колокола? Это не мой случай. За меня словечко молвить некому, и я не тешу себя несусветными иллюзиями. Кстати, вы принимаете таллеры?
– Нет, оплата врачеуслуг и подоходный налог на доходяг производится в весомых евро. А перечисленные крепкие напитки, пойдут как  экстра. Они останутся на вашей совести и на моё усмотрение. Думаю, что не в ваших жизненных интересах в первое же своё посещение портить и без того прохладные отношения с обслуживающим персоналом при личном контакте. Я слышала, что в стране, из которой вы приехали, момент трения не сближает в рамках эффективного лечения. И мы в Гомерике не прочь перенять ваш передовой опыт, избегая душевные ссадины и финансовые ушибы.
– У меня в наличии только таллеры.
– Без проблем, и не обижайтесь, сегодня с вами я почувствовала угрызения совести на пару сантиметров глубже обычного.
Старая перечница Опа-нас Непонашему огорчился, нервно вытер обескровленные крыши поблескивающих губ и обессоленные, диетические капли пота с узкого морщинистого лба. Наводить идеальный порядок, как и лоск, намного сподручней оптическим прицелом с вышки, подумал он, хотя сомнение, не подлежащее аресту, воровато закрадывалось. Вторая мысль – возможно произошло чудотворное самоизлечение после утомительной беседы с мисс «Отшибленная память» Констанцией Неподдавайкис? Ему больше не хотелось ни читать себя, ни слушать себя, ни смотреть на себя в отвратительно кривляющееся наперекор правде зеркало.
– Как бы ты отнеслась к предложению сменить фамилию  Невозникайте на Пахандополу? – протестировал он Зосю, протирая параболические окуляры очков. – Опа-нас знал, что подсознательно человек сам себе враг, и зачастую низко, по-предательски переходит на вражескую сторону какого-нибудь там Калистрата Охоты.
– За миллион согласилась бы, учитывая связанные  с фамилией неудобства отдачи на зелёном сукне паспортного стола, – выразила свою сокровенную мечту Зося, исходя из того, что излишние вопросы провоцируют не менее развлекательные лживые ответы.
– А если бы пришлось отблагодарить должностное яйцо прямо на зелёном сукне? – инквизитивно спросил он, – а в общем все вы такие, – заключил Непонашему Зосю в жаркие объятия и росчерком пера закрыл на всё глаза, включив свою не совсем вегетарианскую песенку, вычисленную сомнительным мерилом любви:

Мой мальчик, кушать подано.
Вон девочка раздетая,
При зале ожидания
Товарный поезд ждёт.

Лежит, как верноподданная
На узенькой кушетке,
Кузнечиком призвание
В ней задом наперёд.

В коленях ноги согнуты,
Разведены до крайности.
Есть нечто ужасающее,
Что многим не дано

Быть принятым и понятым
Между людских банальностей.
А блюдо потрясающее!
Откушай! По-да-но!

                Мой мальчик, кушать подано...
                Вот девочка раздетая,
                Закутанная в простыню,
                Тебя в кровати ждёт...

Опа-нас взял аккорд на агрессивно настроенной гитаре, и по-мазохистски мягко придушил его ребром ладони. Песня, частично забеременев концепцией, прекратила существование. Струны перестали вибрировать в храме воображения. Что касается вышеуказанного блюда, то как говорил его дед: «Один только вид этой отбивной может отбить псиную охоту от еды, хотя в рожки не горнили и собак не спускали. Привередничать не приходится. Кто ищет серпантинную дорогу должен дойти до отчаяния и свернуть направо».
Перепуганная и предвосхитительная Зося, заслышав молчание, выбежала на кухню. Там она в ужасе вспомнила, что сожителя, хоть и вегетарианца, но питать придётся  – бабушка (первая замшевая перчатка страны) прикармливала его винегретом, чтобы он выжил соседку с кухни. Только чем? Зося заглянула в вымытый холодильник. Он зиял пустотой. И тогда Невозникайте, во искупление вины перед ним, отправилась в обводнённую кровать, расположившись поудобней в любимой Опа-насом позе – распятие.
Так она лишний раз убеждалась, что их отношения дали трещину, которой он опять не воспользуется. Без сомнения этот врунишка выдумает тысячу причин, чтобы не прикоснуться к ней. Одна из них: «Настрогать кучу детей не огромное достижение, ты вот попробуй книгу буквами исписать!»
Её широко раскрытый призывный «Глаз Циклопа» в бесстыдной средневековой безнадёге посматривал в томительном ожидании на светящуюся прорезь дверного проёма, ведущую из спальни в коридор, в надежде, что Непонашему, заслушавшийся песенкой неверного гея «До чего же хорошо в другом» уложит её вкратце.
Но пока расчётливый хитрованец Опа-нас, как никто другой умевший вкладывать свои фразы в чужие уста, смотрел на неё не созревшими глазными яблоками, он – баловень нескольких поколений «артисток» на рынке затоваривания и перепроизводства лёгкого поведения и неопределённых занятий энных сумм у знакомых радовался, подчищенному им холодильнику.
Теперь, когда у неё появилось забродившее чувство вины перед ним, самое время заняться амурными делами, скачанными с Интернета, подумал он, не зря же я отношусь к безжалостным типам Зайгезундовцев, раскатывающих в креслах-Алясках, с наслаждением наблюдающих за телами, сжигаемыми на кострах любви и ностальгически вдыхающих аромат сладковатого дыма, исходящего от трений. К тому же я строго соблюдаю первое правило сомнамбулы для лунатиков «Отходя ко сну, не приближайся к распахнутым окнам».
У Непонашему зарделось желание настрочить балладку: «О смене прокладок у престарелой Хонды». Его поташнивало, несмотря на потребность в усиленном электрическом питании он не решался вставить два пальца в розетку рта. На язык напрашивались восемь прилагательных подряд, описывающих любовное сцепление и коробку шушукающихся передач, а текст всё не складывался.
Творческий процесс напоминал самобичевание – хождение по пляжу в одиночестве среди детского визга крошек-булочек, запутавшихся в бурой бороде водорослей океана. Опа-нас представил себя реставратором, несущим издержки за нанесённый кистью непоправимый ущерб конспиративной картине, выполненной в облепиховом масле и ожидавшей его в спальне.
Перед ним встали две трудоёмкая задачи: сбить спесь с издателя, которого прошибло потом и пыль с ботинок.
Старушка-хандра на пол зала на Опу сзади – её раздражала  дурацкая привычка людей смеяться над чем попало... в прессу. Она заломила настроение за спину, болезненно напомнив, что укол ежа в отличие от тарантула не я – Давид.
У ежа нет полых иголок, и можно ли бреднем разбередить душу, или для этого требуются иные бредни?
Опа-нас успокоился, перекладывая вощёной бумагой свои устаревшие песни на новый лад и выдавливая  текущую пасту лишних слов. Теперь он переносил творческие неудачи с места на место диспропорционально размахивающими руками, без мулеты, дразнящей воображаемого быка. Существительные, определения и непредсказуемые представлялись сверхурочными заботами.
И всё же улаживать проблемы с самим собой Опа-насу вырисовывалось бесполезным. В какой-то момент он даже решил печататься под псевдонимом Корнелий Простуда, но потом раздумал.  Он подозревал, что тому за кем тянется перечень старых перечниц, светит стать книгоношей не распроданных книг из одного угла комнаты в другой и пораженцем в четырёх стенах с выцветшими матерчатыми обоями и плакатом на них «Долой безотцовщину!»
Было от чего запить. Определённо кто-то из наших (?) видел Опа-наса входящим, как в начальницу без доклада, в бар «Копчёные яйца» переименованном в «Хромую обезьяну», а это для парня не из племени Убанги-шари уже подмоченная репутация.
За окном темнело в зависимости от цвета кожи. Беспощадный вечер кучками складывал тени ветвей деревьев, кренящихся на ветру, к забору питейного заведения – серьёзного детерминатора, определяющего развал колёс экономики околпаченной страны, в которой штрафы в кабаках выдают за нарушение аппетита.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #204)