Два цвета осени. Невыдуманная история

 
                Ничто не возвращается так легко, как любовь
                Сенека

- Что-о?! Такого быть не может. Не поверю ни за что. Да ты, наверное, обознался, Умед. А может, хочешь разыграть меня?
Амид и Умед были давними закадычными друзьями. Оба когда-то учились на факультете журналистики. Получив университетский диплом, Амид стал театральным рецензентом в одном солидном журнале, а Умед устроился репортёром в столичной городской газете. По выходным они часто встречались в небольшом уютном кафе, где обслуживающий персонал уже давно привык к их посиделкам, и делились всевозможными новостями или через окно наблюдали за девушками, фланирующими на тротуаре под тенью ветвистых деревьев, из-за обилия которых их город называли садовым. Оба были молоды и любили жизнь во всей её красе.
В тот день друзья по обыкновению устроились в углу, заказали коктейль и наперебой стали сообщать друг другу последние известия, как называли они, номер 1. Но то, что Умед сейчас услышал от Амида, буквально ошарашило его, хотя в силу специфики своей профессии он привык ко всякого рода супернеожиданным событиям и фактам, которыми пестрит человеческое общество.
- Не-ет, Амид, - скептически протянул он. – Ты, видать, с кем-то их спутал. Ну и мастак же ты переврать.
Недоверие, с которым Умед отнёсся к словам Амида, задело последнего, и он запальчиво выпалил:
- Лопни глаза, если я вру. Да можно ли с кем-нибудь спутать Дамира Салими и Наргис Билоли?! Ты тоже скажешь, Умед. Если бы я их не видел сам, то и я такую новость бы принял за чушь.
- Пожалуй, ты прав, дружище, - согласился всё ещё обескураженный Умед. – Хотя трудно поверить, уж слишком неправдоподобно.
И впрямь, глазастый и вездесущий Амид, да ещё театральный рецензент, никак не мог не узнать людей, чьи имена были всегда на слуху, и которые он только что произнёс не без лёгкого трепета.
- Ну, расскажи подробнее, Амид, - не скрывая своё нетерпение, попросил Умед. – Где же ты их видел?
Амид был доволен произведённым эффектом на своего приятеля, всегда жаждущего сенсаций, как и подобает хроникёру.
- На банкете, - сказал он, - устроенном в честь известной группы, приехавшей к нам на гастроли из одной дружественной страны.
- Мне это известно, - ответил Умед. – Продолжай…
- Так вот, слушай. Они пришли позже других, оба нарядные, красивые, счастливые, какими их привыкли видеть. Когда они появились, держась за руки, все остолбенели и зашептались…
- И что же они? – перебил Умед.
- А ничего, - невозмутимо ответил Амид. – Прошли через весь зал, примостились поудобнее, и весь вечер тихо ворковали, как голубки и не сводили глаз сдруг друга.
- Чудеса в решете, - промолвил изумлённоУмед.
А удивляться действительно было чему.
Дамир Салими был очень известным драматическим актёром, которому неизменно сопутствовал оглушительный успех. Любовь зрителей к нему обрела характер «дамиромании». Пресыщенный славой, он устал раздавать автографы направо-налево и позировать портретистам и фотолюбителям.
В популярности ему мало уступала и его обаятельная, но в той же мере амбициозная супруга НаргисБилоли, художник-дизайнер, возглавлявшая большое швейное ателье, этакая признанная законодательница моды, к услугам которой прибегали знатные особы, светские львицы стольного града.
Превосходная  портниха, обладающая тонким вкусом, она, чьим идеалом и кумиром была легендарная Коко Шанель, хорошо понимала, что мода не только индустрия, но и искусство, что она чутко реагирует на малейшие изменения в обществе, копирует все новшества, и поэтому старалась «держать марку». На неё работало с десяток мастериц, а сама же хозяйка ателье, мимо которого не могла пройти равнодушно ни одна девица или молодуха, и про которое говорили: «малина шик, парижским не уступит», занималась только приёмом, выдачей заказов и обсуждением фасонов с клиентами.
С Дамиром Наргис познакомилась на одной пышной свадьбе, на которой невеста доводилось ей двоюродной сестрой. Отец роскошно разодетой невесты, большой театрал, пригласил много народу, среди звёздных гостей был и Дамир. Среди девушек, окружавших невесту, Дамир заприметил Наргис и стал исподволь с интересом смотреть на неё. В длинной фиолетовой юбке с волнами, с копной каштановых волос, зелёными лучезарными глазами, припухшими губками и стройной фигурой она действительно была очень привлекательной. И её никак нельзя было не заметить.
Дамир ей тоже приглянулся. По его выразительному лицу сразу можно было понять, в каком расположении духа он находится. Чувство юмора, остроумие, внешние данные, всё в нём производило впечатление. Он смеялся громко, искренне и заразительно. Перехватив его взгляд, Наргис зарделась и опустила голову, высоко стала вздыматься красивая юная грудь.
Когда гости пустились в пляс, Дамир незаметно оказался рядом с вконец смутившейся девушкой. Они посмотрели друг другу в глаза, и у обоих перехватило дыхание. Дамиру показалось, что он утонул в бездонных томных очах. Обоим стало ясно, что они обречены на одну долюшку.
- Вы как месяц, что не стал ещё луной, - тихо шепнул ей Дамир и ещё больше вогнал её в краску. Не зная, что ответить, она молчала.
Так они простояли с минуту, каждый понимая, что всё труднее становится унять учащённое биение сердца. Видя, что кое-кто стал обращать на них внимание, Дамир вдруг предложил:
- Давайте уйдём отсюда. А то вы затмили невесту.
- Давайте, - согласно кивнула головой Наргис, не соображая, что с ней творится. Ясно ей было только одно, что при всём желании она не сможет вырваться из круга обаяния очаровавшего её Дамира.
Стояла тёплая осень, помешанная на желтизне. Они шли по тенистой аллее парка, под ногами шелестели оранжевого цвета листья. Оказавшись вдвоём, они даже оробели немного, сковавшая их стыдливость мешала подобрать нужные слова. Неизвестно сколько бы это продолжалась, но когда они проходили мимо скамейки рядом с газоном и брызжущим фонтаном, на которой удобно расположились две благообразные старушки, одна из них сказала им вслед:
- Какая красивая пара.
Услышав это, Дамир и Наргис многозначительно переглянулись и весело рассмеялись. Чувство неловкости, охватившее их вначале, как рукой сняло. Им стало легко, завязалась непринуждённая беседа, как будто они очень давно знали друг друга. Дамиру то и дело приходилось задерживать шаг, чтобы ответить на приветствие прохожих. Актёра, пусть ещё молодого, но уже засиявшего на небосклоне театрального искусства, узнавали многие.
Когда они приблизились к дому, где жила Наргис, она замедлила шаги и сказала:
- Дальше я пойду одна. Папа с мамой уже, наверное, давно вернулись со свадьбы. Правда, было шикарно?
- Очень даже, - согласился Дамир и с лёгкой досадой добавил: - Как жаль, что вы так близко живёте.
Наргис мило улыбнулась и протянула ему руку:
- До свидания, Дамир.
- До свидания,Наргис, - задерживая руку девушки, тоже улыбнулся Дамир.
Больше они ничего не сказали, но их сердца подсказывали, что они обязательно встретятся, и что свидание не затянется. Взаимное притяжение было настолько сильным, что они всеми своими фибрами понимали, что им отныне не обойтись друг без друга. Так из биения двух сердец, из песни двух душ рождается любовь.
Отойдя немного, Наргис остановилась, кокетливо провела ладонью по волосам, одёрнула платье и оглянулась. Дамир неотрывно смотрел ей вслед и помахал рукой. Наргис не понимала, зачем она, забыв девичью гордость, сделала это, зачем остановилась, обернулась назад. Тогда Наргис ещё до конца не осознала, что она, выходит, обернулась на свою судьбу, от которой никуда не уйдёшь.
Следующая встреча, которую оба ждали с нетерпением, прошла примерно, как и первая. И всё же он в тот вечер впервые почувствовал вкус её свежих, слегка тронутых помадой губ. От этого поцелуя в тихом, освещённом трепещущими бликами луны, извечной молчаливой свидетельницы тайных хмельных жгучих упоительных человеческих страстей, горячих откровений и клятвенных заверений, у обоих закружилась голова. Когда Наргис скрылась за углом знакомого уже Дамиру переулку, он, сгорая прислушиваясь к стуку отбивающихся в такт его сердцебиению каблучков, достал из кармана перочинный ножичек и на маленьком саженце, росшем на обочине тротуара, вырезал многозначительные буквы: «Д+С». С годами деревце разрослось, как и их первое, неожиданно вспыхнувшее чувство, в большую любовь, о которой мечтает каждый. Но всё это будет потом.
А тогда, в день её рождения, о котором Бог невесть как Дамир узнал, он сделал ей потрясающий сюрприз. Зная о пристрастии Наргис к цветам, он выложил из красных роз огромное сердце во дворе её дома.
Когда же родителям Наргис стало известно, что их кровинушка часто гуляет по вечерам в осеннем парке с Дамиром, они были несколько озадачены. Хотя они, оба старые учителя, придерживались передовых взглядов, всё равно в их понимании люди из бомонда были ветреными, легкомысленными и непоследовательными. Как бы их легковерная дочь не обманулась в своих надеждах, не укололась о щипы лицемерия и не осталась с разбитым сердцем и развалиной в душе.
Но им было невдомёк, что в одном горном, утопающем в зелени садов кишлаке, такой же тревогой охвачен другой человек, седовласая мать Дамира. Когда она получила письмо с вложенным в нём фото, где её любимое чадо с развевающемся на ветру галстуке стоит рядом с незнакомой, пусть и миловидной девушкой, на плечи которой был накинут его смокинг с длинными обшитыми шёлком лацканами, почувствовала, как её полное нежности к сыну сердце кольнуло чувство ревности. Наверное, это чувство знакомо всем матерям непутёвых сыновей на всей земле. Но жизнь складывается так, что им потом всё равно приходится мириться с выбором своего отпрыска, а многие затем спустя годы, убедившись, что великовозрастному сыну ничего не угрожает, с улыбкой вспоминают о стихийном порыве ревности.
«Запомни, - предупреждала Дамира мать, - красивая женщина, всё равно, что золото в чужом кармане. Смотри, не прогадай. Да и не главное внешность, не с лица воду пить. Главное, чтобы сердце было доброе».
Наргис была из тех девушек, которые любят жизнь во всей её полноте, любят без оглядки и охотно делятся переполнявшей их свойственной молодости радостью с другими. Мужчины порхали вокруг неё как стая мотыльков вокруг жаркого огня. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но вскоре Дамир предложил ей сердце и руку, и направил сватов с дорогими подарками к родителям девушки, к чему они отнеслись благосклонно. Так Дамир и Наргис стали мужем и женой.
Поначалу Наргис даже не верилось, что она сочеталась браком с самим Дамиром Салими. Но взаимное притяжение, удивительный настрой на «одну волну» заставили ее, наконец, убедиться в реальность произошедшего.
Их обоюдный магнетизм завораживал всех. За глаза про них говорили: «Сладкая пара. Боженька их по головушкам погладил, как бы не сглазили».
Всем девушкам хочется жить как в сказке, и к счастью Наргис, реальность оправдала её надежды. И впрямь, жизнь у них была полна сюрпризов и радужного настроения.
После свадьбы Наргис, хотя к тому времени она, с завидным упорством преодолевая массу трудностей, начала свою предпринимательскую деятельность, стала ещё, чему не приходится удивляться, завсегдатаем театра, не пропускала ни одной премьеры с участием Дамира, нередко ходила и на репетиции. Её интересовало всё: и игра актёров, и декорации, и музыкальное оформление. Потом дома она делилась своими впечатлениями, даже иногда делала замечания, проявляя при этом осведомлённость в эстетике. В такие минуты Дамир шутливым тоном говорил: «Зачем мне ходить на худсовет, когда дома у меня есть свой».
Как актёр Дамир был вне амплуа, точнее, с ярко выраженным амплуа, мог перевоплотиться в кого угодно. Он одинаково хорошо играл как драматические, так и комедийные роли. При этом никогда не повторялся, показывая удивительную способность быть разным. В то время, когда другие в театре долго раскручивались, он приходил и тут же находил верную интонацию, входил в роль с ходу – легко, виртуозно, неподражаемо. Главным его стремлением было не только внешняя передача образа, но ещё и раскрытие духовного мира героя, показ его характера, мыслей и переживаний. К тому же, он ещё и пел хорошо, но делал это, только если очень просили. Ему были присущи изысканный стиль, утончённость, врождённая интеллигентность. Когда он изображал кого либо, будь то положительный или отрицательный персонаж, он играл страстно, самозабвенно, нередко сжигая свою внутреннюю энергию, равнодушие и вялость ему были противопоказаны.
- Хороши горячий щи и холодное мороженое, - часто повторял он начинающим актёрам. – Тёплыми бывают только помои… И ещё он говорил: - Надо любить не себя, а публику.
А однажды Наргис стала свидетелем телефонного разговора Дамира с одним журналистом, хотевшем взять у него интервью, и как тогда он, всегда мягкий и тактичный, резко ответил:
- Как? Вы даже не знаете, где находится наш театр? Всё, никаких интервью.
И отключил телефон.
Несмотря на то, что Дамир Салими был артистом широкого профиля, всё же театральные критики и взыскательная публика единодушно сходились во мнении, что коронной ролью в его богатом репертуаре является Креонт из «Антигоны» Софокла. И они, пожалуй, были правы. Креонт Дамира символизирует трагедию человека, наделённого властью, который на фоне роптающего народа в виде хора, осознаёт, правда запоздало, свою вину и несправедливый приговор, обрекший готовую на самопожертвование во имя морального долга Антигону на страдания и казнь.
Воплощение трагической идеи, блистательная и безупречная игра на сцене настолько были потрясающими, что зрители говорили: «Дамир буквально вжился в Креонта». А за подписью Амида в журнале появилась рецензия, в который он, скупой на похвалу, написал: «Антигона», пришедшая к нам аз Древней Греции, стала художественным явлением в нашей театральной жизни. Особенно впечатляет игра Дамира Салими, от его героя исходит мощная энергетика, подвигающая нас к проникновению в диалектическую противоречивость мира. Это всё равно, что взрыв звезды, она взорвалась, а свет от неё будет идти долго».
С приходом «звёздного» статуса характер Дамира нисколько не изменился – он был таким же лёгким, жизнерадостным, солнечным.
У активной Наргис начатое ею дело оказалось весьма прибыльным и стремительно шло в гору. Клиентура разрасталась всё больше, заказов было хоть отбавляй, вместе со своими помощницами – закройщицами предупредительная хозяйка творила чудеса, при виде которых модницы просто млели. В ателье, куда, как мухи на мёд, слетались стиляги со всего города, часто устраивались выставки новых коллекций и силуэтов, после которых наплыв посетителей во много крат возрастал и от шелестящих купюр разбухал объемистый бумажник у Наргис. После одной из таких выставок под интригующим названием: «Последний крик моды», наделавшей фурор, Дамир встречая довольную Наргис, сказал шутливо, но при этом с нарочито серьёзным видом:
- Раньше люди, завидев тебя, говорили: смотрите, вон идёт жена самого Дамира Салими. А теперь будут говорить: смотрите, вон идёт Дамир Салими, муж самой Наргис Билоли. Ну и пусть говорят, мне это приятно, для меня это праздник.
Дамир души не чаял в жене, и хотя у него не было банковских счетов Онасиса, ни в чём не отказывал и потакал её капризам, а их у неё со временем становилось всё больше и причудливее. Наргис любила и умела тратить деньги. Как и все представители прекрасного пола, она не могла подавить в себе неодолимое желание путешествовать по магазинам, особенно когда они с мужем ездили заграницу. Дамир только добродушно посмеивался над её вылазками, и всё же никак не мог взять в толк, как можно выбирать шляпу, серёжки или сапожки в течение целого дня – и с этой целью посещать десять, а то и пятнадцать магазинов. Иногда, когда она примеряла новое платье или халат, он шутил:
- Не худо бы и похудеть.
Но в душе Дамир с удовольствием отмечал, что несмотря на ставшую бросаться в глаза склонность к полноте, Наргис с годами мало изменилась и, даже став бабушкой, выглядит, на зависть своим ровесницам, намного моложе своих лет. А Наргис и впрямь всем своим видом говорила, что женщина до самой старости должна оставаться невестой.
Однажды в выходной Дамир и Наргис, гуляя по улице, случайно забрели в художественную галерею. Любуясь картинами, они задержались возле одной, «Похищения Европы» кисти Рембрандта. В это время туда же подошла группа бойких школьников. Сопровождающая их учительница, указывая на картину, в двух словах рассказала миф о том, как влюблённый Зевс, превратившись в красивого белого быка, похитил дочь финикийского царя Европу и женился на ней. Когда школьники отошли, Дамир продолжая рассматривать чарующую картину, неожиданно спросил:
- А тебе известно, Наргис, что твоё имя, как и у Европы, означает «широкоглазая»?
Наргис, улыбнувшись, пожала плечами.
- Ну, это не важно, - взяв её за руку, сказал Дамир. – Важно другое. Я знаю, что участь Европы никогда не коснётся тебя. Пусть кто-нибудь попробует похитить у меня мою Наргис, мою «широкоглазую», даже если это будет сам Зевс.
- Типун тебе на язык, Дамир, - ответила Наргис. – И как такое могло прийти тебе в голову, мой простофиля. Ну, куда я денусь без вас, без тебя, без Фарангис и Замира.
Фарангис и Замир были их детьми, уже успевшие обзавестись своими семьями. Правда, они не особенно жаловали их своими посещениями, предпочитая сотовую связь и электронную почту, но в круговерти современной жизни это стало уже общей проблемой.
Слова, запальчиво сказанные в ту минуту Наргис, были абсолютно искренними, от всего сердца. И она, и её простофиля, как она называла Дамира, хотя знала какой властью он пользуется у коленопреклоняющейся перед ним публикой, давно уверовали в то, что жизнь у них сложилась, а венцом её будет счастливая старость в окружении самых дорогих людей. В этом нисколько не сомневался особенно Дамир, для которого существовали только три кита – дом, семья и театр, правда, с оговоркой, что последний доминировал, как Эверест над окружающей средой. Наргис тоже большей частью пропадала на работе, и отдохновение находила лишь в отведённые дни в неделе для приёма или навещания детей, престарелых родителей или, поливая цветы в палисаднике, которым она весьма дорожила. Цветами благоухал и балкон, выходивший из со вкусом меблированной спальни. Так монотонно и размеренно, как бесперебойное тиканье ходиков, сменялись дни и ночи.
Но, как говорится, неисповедимы пути Господни. Как гласит таджикская поговорка, что написано на лбу, то и сбудется, а что за затылком, знать никому не дано. Жизнь полна превратностей, и нередко совсем неожиданный случай, подобно тому, как невесть откуда взявшаяся на чистом небе чёрная туча может обернутся ливнем, или, как лёгкое дуновение ветерка может вздыбить, всполошить тихую гладь на поверхности озера, способен повернуть вспять привычный, давно устоявшийся образ жизни.
Однажды Наргис собралась в Ташкент, где проживала её младшая сестра, диктор таджикского радио. Когда она подошла к авиакассе, какой-то молодой щеголеватый человек галантно уступил ей своё место в очереди. Наргис сквозь вуаль из под шляпы бросила небрежный взор на незнакомца, высокого смуглого с бакенбардами парня в расцвете сил, с дерзким вдохновенным взглядом, про которого бы сказали – Аполлон, не меньше. По мере того, как они продвигались к окошку, она чувствовала пристальный взгляд незнакомца, который неожиданно спросил:
- Извините, вы в кино не снимались?
- Нет, - Наргис с интересом обернулась на него. – А что?
- Ничего, - расплываясь в улыбке, ответил он. – Просто мне показалось, что я вас уже где-то видел.
- Может быть, - из приличия ответила она. – Мир тесен.
Думая, что разговор исчерпан, Наргис собиралась достать бумажник, но незнакомец опять её озадачил:
- А вы вполне бы подошли на роль небесной феи или дивной русалки.
Тут очередь подоспела, и Наргис, ничего не говоря, подошла к кассе. Заплатив за билет, она своей стремительной походкой последовала в зал ожиданий. Может быть случайно, а может по просьбе молодого денди, загадочно, как вскользь заприметила Наргис, что-то шептавшего кассирше, их места в салоне. «Боинг» - а оказались рядом. Когда лайнер плавно взлетел, ничего не предполагающая Наргис решила вздремнуть, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Мерный гул мотора убаюкивал, и она, расслабившись, предалась своим мыслям. Но в то же время, пребывая в безмятежном полузабытьи, она чувствовал, что её сосед обжигательным взглядом скользит по её лицу, шее, грудям и ногам, как будто он хотел раздеть её до наготы. У Наргис появилось ощущение, что она находится под прицелом, от чего ей стало даже не по себе. Полуобернувшись, она посмотрела на молодого человека, но он с самым бесстыдным образом продолжал пожирать её глазами с поволокой. Она видела, что он хочет заговорить с ней, но не знает с чего начать. Наконец, он нарушил затянувшееся молчание и сказал:
- Как бы я хотел, чтобы у меня родилась дочь, лицом похожая на вас. Вы бесподобны…
Комплимент Наргис, в последние годы больше вращающаяся в кругу женщин и не раз слышавшая от них подобные любезности, и не верящая в их искренность, пришёлся по душе. Но она с деланным равнодушием ответила:
- Так зачем стоит дело? Поднатужьтесь со своей половинкой.
 Молодой человек развёл руками:
- А её-то у меня как раз и нет. Полгода как развелись…
- Что так? – полюбопытствовала Наргис.
Запустив пятерню в курчавые волосы, молодой человек безразличным тоном сказал:
- Банальный случай. Не сошлись характерами, уж больно ревнивой оказалась. Теперь вот хожу, маюсь, а найти такую гурию, как вы, не могу. Наверное, потому что такой больше нет. А другой я не хочу. И поделать ничего нельзя. Небось, какой-то счастливчик опередил меня, баламутка Азаматика, как меня называла матушка, царство её небесное.
Бесхитростно сказанные слова случайного соседа о том, что как-то опередил его, рассмешили Наргис. Она вспомнила о Дамире, который всегда провожал её до самого трапа самолёта. Но он двумя днями раньше уехал с труппой на гастроли, что случалась часто и к чему она давно привыкла.
Неожиданно самолёт попал в «воздушную яму» и его стало сильно трясти. Видя волнение Наргис, Азамат положил свою тяжёлую длань на её руку. Она не отдёрнула её и очень скоро почувствовала, что тепло его мохнатых пальцев вместе с дрожью передаётся и ей и пробегает по всему телу. Так они просидели до самой посадки.
Ничего не говоря, Азамат последовал за Наргис до стоянки такси, предупредительно открыл дверцу подкатившей неслышно машины, и как бы невзначай, опять коснулся её руки. Едва машина тронулась, как он в три прыжка догнал её и закричал:
- Дайте, пожалуйста, ваш телефончик.
Наргис торопливо достала из кожаной сумочки «визитку» и через окошко протянула Азамату. Он прижал её к губам и помахал ей рукой. Она ответила ему загадочной улыбкой, поселив в его душе смутную надежду.
Быть может Наргис, оживлённо судача со своей сестрой, и забыла бы о мимолётной и ни к чему не обязывающей встрече и турусах на колесах, хотя внутренний голос полушёпотом предвещал о том, что грядёт что-то заманчивое, зазывающее, сладострастное и неодолимое, как и всё запретное. И действительно, Азамат напомнил о себе на другой же вечер, позвонив и узнав, когда и каким рейсом она возвращается. При этом он сообщил, что быстро уладив дела, на другое утро вернулся домой и уже успел соскучиться по Наргис. Отключив мобильник, Наргис поймала вопрошающий взгляд сестры и впопыхах произнесла:
- Это муж одной моей клиентки. Хочет сделать подарок своей жене.
Сказав это, Наргис тут же потупила взор, потому что враньё претило ей.
По прибытии она ещё издали узнала Азамата, с букетом фиалок нетерпеливо снующего среди встречающих. Когда Наргис приблизилась, он вперил в неё восхищённый взгляд. Несмотря на свои пышные формы, Наргис, любившая пригалённые силуэты в стиле западных модниц, и впрямь была прельстительной. Платье обтягивало бёдра, но в то же время это не смотрелось вульгарно. Она подошла к Азамату, мило улыбнулась и протянула руку. Он наклонился и с нежностью больше чем того требовало приличие, поцеловал и вручил цветы.
- Какие горячие губы, - произнесла Наргис так, чтобы не слышали другие, вдыхая аромат свежих фиалок.
- Не только губы, - вкрадчиво сказал Азамат, - но и сердце. В нём, с той минуты, как я увидел вас, полыхает огонь, который я никак не могу унять. А вчера ночью вы мне даже приснились, как будто мы с вами загораем на берегу моря.
- Что только может присниться человеку, - укоризненно покачала головой Наргис, - тем более, если у него ещё и больное воображение.
- Может и больное, - нисколько не смущаясь, согласился Азамат. – А вот моя матушка, царство ей небесное, говорила, что если пересказать сновидение сточной воде, он станет вящим и обязательно сбудется.
- Вы совсем как ребёнок, Азамат, - с нарочитой сердитостью заметила Наргис. – Поступайте, как знаете, а мне пора домой. По внучатам соскучилась. А за цветы спасибо.
- Пустяки, вы стоите большего, - ответил Азамат. – А я бы никогда не подумал, что у такой молодой женщины есть внуки.
Наргис внимательно посмотрела на Азамата, словно хотела удостовериться в том, что он говорит правду или льстит, как все дамские угодники. Затем, опустив вуаль, стала быстро удаляться.
- Вы само очарование, Наргис, - услышала она вслед. – Я бы охотно подарил вам платье, сотканное из моих поцелуев. За таких как вы мужчины и любят женщин. Я не исключение.
Потом звонки стали повторяться чуть ли не каждый день, иногда по многу раз, нередко даже из одного курортного российского города, куда частенько выезжал Дамир и где, как стало известно Наргис, у Азамата с напарником был бизнес, связанный с продажей недвижимости. Наргис оценила и то, что молодой человек звонит ей исключительно в рабочее время, зная, что в это время она находится в ателье. Неожиданно для себя Наргис почувствовала, что звонки её вовсе не тяготят, более того, она ждёт их. Было такое ощущение, как будто в застывшем от зноя саду потянуло освежающей струей воздуха. Вскоре они перешли на «ты», стали видеться в уединённых местах, и на одной из встреч Азамат признался, что мечтает пригласить её к себе в гости, в его, как он сказал, одинокую каморку. Намёк был достаточно прозрачен, а бесовские огоньки в его глазах не оставляли никаких сомнений в затаённых намерениях молодого повесы.
- Но ты же знаешь, Азаматик, - делая вид, что не поняла двусмысленного экивока, вразумительно, хотя и не очень убедительно ответила Наргис, - что я замужем.
- Знаю, - не моргнув глазом, парировал Дамир. – Но разве мы первые, последние в этом подлунном мире. Человек нуждается в усладе, как любой росток во влаге, и я буду счастлив, доставить тебе радость, Наргисджан.
Было видно, что Азамат мастер плести сети, и он нащупал уязвимое место в её душе, о чём она не делилась даже с близкими подругами. С минуту помолчав, она сказала:
- И всё-таки, Азамат, может не стоит соблазнять замужнюю женщину, сбивать с толку и склонять к измене.
Азамат с плотоядной улыбкой посмотрел на Наргис и стал горячо возражать:
- Так всё будет в глубочайшей тайне. А когда всё шито-крыто, это уже и не измена вовсе, это встряска души, это панацея от всяких депрессий и дискомфорта, которым мы все подвержены в нашей жизни.
Затем придвинувшись ближе и взяв в руки отчего-то повлажневшую ладонь Наргис, с жаром добавил:
- Это, знаешь, райское удовольствие, о котором грезят все. Разве не так?
Чувствуя, что ей всё труднее становится противостоять нарастающему натиску, с которым Азамат подталкивал её на рискованную, хоть и сулящую чувственные наслаждения стезю, на прелюбодеяние, Наргис молчала.
Не давая опомниться ей, Азамат с пущей настырностью стал убеждать в том, что их связь должна перейти на другую плоскость. От его слов у Наргис голова пошла кругом, а он всё не унимался:
- Вот ты сказала, что твой муженёк уехал на гастроли. Так вот знай, это всем известно, артисты безалаберный народ и не упустят случая порезвиться с какой ни будь красоткой на стороне. Твой благоверный, естественно, не исключение. Ну и Бог с ним. Но ведь и ты, уверен, не давала обет безбрачия.
Последние слова задели Наргис за живое. До неё, конечно, доходили всякого рода слухи о якобы «донжуанских похождениях» Дамира, хотя он поводов этому не давал, и она не придавала значения нашептыванию любящих посудачить своих клиенток. Правда, Дамир был чрезмерно обходительным и галантным в кругу женщин. Но Наргис давно убедилась, что лично ей это ничем не грозит и что это происходит из его благовоспитанного характера.
- А существенная разница в возрасте тебе не смущает, Азаматик, - привела ещё один аргумент Наргис, полагая, что он должен охладить пыл её ухажёра, хотя знала наперёд, что он отметёт и его, разнеся в пух и прах.
Так оно и случилось. Азамат опрокидывал все её доводы, как сорвавшийся с горы камень сметает всё на своём пути.
- Пустяки, - осклабился Азамат, показывая крепкие ровные зубы. – Возраст понятие относительное и я ни сколько не чувствую его с тобой. Знаешь, у нашего пророка было несколько жён, но больше всех до конца жизни он любил поверившую сразу в его миссию Хадиджу, первую, которая была старше его то ли на пятнадцать, то ли восемнадцать лет. А ты появилась на свет раньше меня на каких-то двенадцать лет. И что из того, что ты замужем, что не я имел счастья лишить тебя девственности. Пусть, но заклёванная вишня ещё слаще.
- Бесстыдник, - незлобиво остановила его Наргис.
Хотя поначалу она всячески пыталась загасить, задавить свои чувства, у неё ничего не получалось.
Наргис молча опустила утомлённые глаза, она поняла и то, что уже сломлена, что не в силах больше противиться неожиданно вспыхнувшему и разгоревшемуся чувству в её сердце.
- Так ведь то пророки, а мы простые смертные, - едва слышно сказала она.
- Ну а нам, небелой кости ничто человеческое не чуждо подавно, - невозмутимо ответил Азамат. – А вот ещё одна назидательная история…
- Что ещё за история? – усмехнулась Наргис. – Что ещё скажешь, шельмец?
Азамат понял, что она его видит насквозь, но он и бровью не повёл и продолжил свой рассказ:
- Слушай. У Агата Кристи второй муж был молодой археолог. Так вот, когда одна подруга спросила писательницу, как ей живётся, она ответила: « Очень даже хорошо. Чем больше я старею, у мужа ко мне появляется всё больший интерес».
- Что ты хочешь сказать этим? – нахмурила брови Наргис.
Азамат погладил ей руку и ответил: - Ничего. Просто ни одна женщина не вызывала у меня такой интерес как ты, моя загадочная фея. И так будет всегда, поверь.
Любовь ослепляет человека, если затронула струны его истомившейся души, лишает рассудка и парализует волю. Это самое и произошло с Наргис. Голос страсти взял верх над голосом разума.
То ли Азамат хорошо усвоил заповеди, оставленные Овидием в его «Книге о любви», то ли обладал какой-то магией, то ли содержание адреналина в крови у Наргис повысилось, но вскоре, произошло то, чего неприкрыто, даже с наглым упорством добивался Азамат, и к чему, стыдясь саму себя, шаг за шагом, увлекаемая напористой молодостью, шла Наргис.
«Ладно, - думала она, - пофлиртую самую малость, не более, с меня не убудет. А этого сердцееда жаждущим, как говорят в народе, уведу к берегу реки и таким же уведу обратно».
Тогда она ещё не понимала, что маленькая тайна может вырасти в большую ложь. Она переоценила свои силы и недооценила его щучью хватку. Азамат разделил с ней ложе, хотя она, утомлённая жгучими поцелуями, точно птица в силках билась в крепких объятиях мускулистого ненасытного эротомана. Её зрачки расширились, кровь бурлила, таких чувств она никогда не испытывала. Она не могла понять, что это – волнение пробудившейся юности или нечто большее. Она видела, как темпераментность и необузданная чувственность Азамата резко контрастируют с элегантной утончённостью и даже робким трепетом Дамира, хотя апатичным партнёром его никак нельзя было назвать. Любовь для него было проявлением чистых, нежных душевных порывов.
Как и многие представительницы зодиакального знака Рак, Наргис романтично верила в  великую идеальную и всепоглощающую любовь. И всё же, очень скоро она поняла, что слишком перегибать палку опасно, но уже не могла совладать с собою. Иногда она комплексовала, думала, как же это случилось? Может бытовуха заела, может она хотела новых ощущений, у женщины, как известно, расцвет либидо наступает в зрелом возрасте. А может она не хотела, чтобы её жизнь покрылась пылью, как это случается с архивными папками. Или думала, что без такой любви жизнь станет пресной, скучной и безвкусной как прелая трава? Куда девались её надменность, былая уверенность в своей непогрешимости. Её влекло к нему как жертву на заклание. Азамат стал властелином её сердца, которому она не смела ни в чём перечить. Они страстно упивались своей любовью, райским наслаждением, обещанным Азаматом и стали похожие на одержимых, которые пытаются утолить свою жажду солёной водой, отчего она становится ещё сильнее. В своём упоении они, два ангела греха ничего не замечали вокруг и предавались любовным утехам вне всякой нормы. Их свидания стали регулярными, оба с нетерпением ждали новых встреч, тайно с вожделением вздыхали в подушку в перерывах.
Но, как говорится, всё тайное когда-нибудь становится явным. Сколько бы Азамат, и в особенности Наргис, не старались всё держать в секрете и строго соблюдать конспирацию, вскоре, по городу пополз слух об их тайном романе. Появилась пища для пересудов. Хотя некоторые были горазды считать всё это досужим вымыслом. Но злоязычников было много больше, им только дай повод, кому угодно все косточки перемелют. С их подачи слухи о недозволенных связах Наргис с мало кем известным любовником стали разрастаться как снежный ком и распространяться со скоростью товарного поезда, идущего под уклон.
Тем не менее, встречи любовников продолжались. Запретная любовь притягивала так сильно, что Наргис готова была заплатить любую цену, хотя отлично сознавала, что решаясь на измену, замужняя женщина обрекает себя на публичное унижение.
И только честный и доверчивый Дамир, поглощённый любимой работой, ни сном ни духом не ведал, что говорят вокруг про его жену. Поэтому тем сильнее оказался удар, нанесённый ему внезапно, как бы исподтишка. И нанесла его Наргис, долго не осмеливавшаяся на это, наивно полагавшая вначале, что её амурные  дела не затянутся и время всё отслоит. Но она быстро поняла несбыточность этих надежд. И наконец, она решилась на опрометчивый шаг, не видя другого пути. Потому, что изменять и при этом казаться целомудренной, чувствовать себя комфортно и свободно она не могла. Это ей не позволяли моральные установки, в духе которых она была воспитана. Но больше всего она страшилась маленького монстра, имя которого совесть, преследовавшую и мучившую её везде и всюду, во сне и наяву.
Одним вечером Наргис ушла из дома, сославшись на то, что должна навестить родителей, и сказала, что, пожалуй, там и заночует. Утром приходящая домработница, грузная, сутулая, но, несмотря на солидный возраст, лёгкая на подъём Марзия в почтовом ящике обнаружила запечатанный конверт. Несколько озадаченная она принесла его на кухню, где Дамир облачившись в домашний халат, неспешно попивал кофе, и протянула ему. Не подозревавший подвоха, удивлённый Дамир торопливо вскрыл конверт, достал письмо и стал читать. Буквы запрыгали у него перед глазами, на лице его отразилось замешательство, но взяв себя в руки, Дамир заставил себя перечитать невесть откуда свалившееся странное послание. В записке, испещренной знакомым почерком Наргис, было написано следующее:
«Дамир, пойми меня, если можешь, и прости Бога ради. Я не устояла, согрешила, хотя ты этого не заслуживал. Можно было бы и умолчать. Но скрывать измену к тебе, мой простофиля, я считаю кощунственным. Сама диву даюсь, как это случилось. Значит, так было уготовано судьбой. Ушла любовь, никто не виноват. Я ухожу к другому, хотя знаю, на что иду, и чем это обернётся и для тебя, и для меня. Но другого выхода я не вижу. Как сказал поэт: «Я подвластен сердцу моему, Но не подвластно сердце мне». Надеюсь, что дети вникнут в моё положение, и не будут судить строго. Из вещей я забрала только свои украшения. Да, ещё, пожалуйста, не забывай поливать цветы. Они ни причём. Наргис.»
Наргис, очень любившая цветы, и на балконе и веранде создала почти настоящую оранжерею с кактусами и другими экзотическими растениями, которые благоухали целый год, распространяя сладостный, насыщенный аромат.
- Что за чушь, - растерянно глядя на принявшуюся за уборку Марзию, с недоумением произнёс Дамир. – Наверное, думает,что так можно меня рассмешить. Только шутов и комедиантов у нас и в нашем Ватикане хватает.
Марзия, не первый год прислужившая в доме Дамира, знала, что Ватиканом он называет театр, которому служит верой и правдой. Ничего не понимая, она вопросительно посмотрела на Дамира. Он, не проговорив ни слова, скомкал письмо и сунув в карман халата, направился в спальню. Подойдя к тумбочке, установленной у кровати, на которой стояла шкатулка с инкрустациями, где Наргис хранила свои украшения, он остановился, боясь найти подтверждения неожиданному сообщению. Открыв её, он увидел, что она действительно пуста. Только на дне поблескивало обручальное кольцо, подаренное им Наргис в день их помолвки. Точно такое же было и у него на руке, с которым он никогда не расставался.
Потом Дамир переоделся и сказал:
- Ну, я пошёл. Сегодня у нас генеральная репетиция.
В разгаре была осень, любимая Дамиром пора года, когда под ногами шелестят жёлтые листья и когда ни холодно, ни жарко, что ни то, ни другое не переносят люди. Но та осень ему казалось серой, мглистой, зяблой, как и его душа, в которой остались развалины.
Уже через два дня весь город жужжал как пчелиный рой, все только и говорили о том, что жена Дамира Салими сбежала от него, и куда-то укатила с молодым любовником. Какой это был повод для любителей позлословить. Особенно для недоброжелателей и завистников, которых у Дамира было не счесть и которые только и мечтали, чтобы он попался им назубок.
Естественно, не могли обойти вниманием эту тему и Амид с Умедом, встретившись в кафе.
- Вот так сенсация! – первым сказал Умед. – Триллер какой-то.
- И как могло такое случиться? – с недоумением развёл руки Амид.- Даже во сне не мог бы представить себе такое.
- Если бы так поступила безрассудная девчонка, было бы ещё простительно, - покачал головой Умед. – Но что можно сказать о зрелой женщине, да ещё с именем.
- И на старуху бывает проруха, - усмехнулся Амид. – А любовь прерогатива не только молодых.
- Не говори, - в тон ему ответил Умед. – Дом – полная чаша, муж овеян славой, что ни год, поездки по экзотическим странам. Ей бы молиться на него, а она… Так ославить себя.
- Вот и я ломаю голову, - с тем же недоумением продолжил Амид. – Видимо есть что-то такое, ценнее богатства, славы, семейного кодекса…
- И даже доброго имени? – удивлённо вскинул глаза Умед.
- И доброго имени, получается, тоже, - придвинув чашку к себе, подтвердил Амид.
- Что же это может быть, ценнее всего, ради чего пошла на такой шаг Наргис? – закатил глаза Умед.
- Это любовь, божественный дар, - сказал Амид.
- Наверное, ты прав, дружище, - согласно кивнул головой Умед. – И всё-таки. Надо же вызвать на себя такой огонь, войти в противоречие с обществом, со всем миром с его традициями и невесть кем придуманным неписаными законами.
- А неписанные законы порой бывают сильнее писанных, - заметил Амид.
- Не каждый осмелится пойти против них, - сказал Умед, - при этом жертвуя всем, что дорого и создано годами.
- Если Наргис сделала это во имя любви, то она заслуживает не сколько порицания, а сколько уважения, - высказал вслух своё мнение Амид.
- А может она так поступила в пику Дамиру, - предположил Умед. – Про него тоже говорят, что он ловелас ещё тот.
- В это трудно поверить, - ответил Амид. – Я давно знаком с Дамиром, это порядочнейший человек, да и на жену он смотрит как на икону. Хотя как знать, чужая душа – потёмки.
- Если бы такое случилось с кем-нибудь другим, а не с Дамиром и Наргис, - сказал Умед, - вряд ли это вызвало бы такой ажиотаж у окружающих. Когда к нечистотам добавляется грязь, это не сразу заметишь, а когда в миску с молоком упадёт волос, это сразу бросается в глаза.
- Я тоже так думаю, - ответил Амид.
Друзья замолчали, каждый думая о своём, потом Умед спросил:
- Интересно, что это за тип, сумевший отбить надменную Наргис, писаную красавицу у самого Дамира Салими? Кто он, этот любовник? Страшный посланник ада, одним слепым ударом положивший конец счастливой семейной жизни?
- Понятия не имею, - ответил Амид. – Но если Наргис предпочла его, значит это личность незаурядная.
- Хотя кто знает, засомневался Умед, - может это фат, последняя спица в колеснице, который не только мизинца Дамира, но даже стоять у стремян его коня не стоит.
- Не будем гадать, - вставил Амид. – Время покажет.
- Любопытно, как же поведёт себя Дамир, - сказал Умед.
- Так же, как на его месте поступил бы любой другой настоящий мужчина, - с полным убеждением ответил Амид. – Плюнет на всё и женится назло неверной беглянке, которая будет потом кусать локти.
- Да, я знаю многих красавиц, причём молоденьких, - добавил Умед, - готовых хоть сейчас вешаться Дамиру на шею.
Но приятели и представить не могли, в какой душевном смятении пребывает Дамир, какие муки испытывает. Он не находил себе места и был как в подвешенном состоянии. Через несколько дней после случившегося, Марзия привычно открыв дверь своим ключом, вошла в прихожую, услышала глухой голос Дамира, доносившийся из спальни. «Похищение Европы! – громко сказал он, потом тише, - Похищение Европы, о Боже! Заклятие сбылось». Потом послышались звуки, похожие на всхипливания. «Репетирует новую роль, - подумала бесхитростная Марзия. – Вот и хорошо. Уйдя с головой в работу, он меньше будет тосковать по Наргис. И что за бес её попутал, неблагодарную, такого мужа бросить, так подставить. Разве золото на медь меняют…».
В другой раз Марзия слышала за дверью, как Дамир со всхлипом говорит: «Верните мне мою корону, верните, верните корону». Марзия поняла, что это уже никакая не репетиция. «Так недолго и умом тронуться, - подумала она. – Уж лучше привёл бы какую-нибудь женщину, всё лучше, чем одному». Но чужая душа, всё равно, что дремучие джунгли. И Марзия не знала, что будь у Дамира не одна, а три жизни, и то он не смог бы вытеснить образ Наргис из своего сердца.
Да, разлука камнем легла на душу Дамира, он страдал. Он с правдой жил, но ложь нашёл, и где, в недрах своей семьи. «Неужели, - думал Дамир, - все эти четверть века над чистыми помыслами и движениями моей души стояли призрак, маска, мираж!» Дамир и раньше не любил впускать кого-то в свою личную жизнь, а теперь и вовсе замкнулся, и как улитка, всё своё носил с собой, хотя это было нелегко.
Так чередовались дни и ночи. Но, несмотря на изнурённость души, переживания, бессонницу, Дамир исправно ходил в театр, не пропускал репетиций и выучивал новые роли. «Надо, - твердил он себе, - надо жить и работать. Во чтобы ни стало, но не назло врагу, а на радость другу». Свою боль он загонял в самый дальний угол  душевного подвала. Но приходя в осиротевший дом, Дамир думал, что он стал похож на пустой мёрзлый холодильник. Только теперь до него дошло, что женщина сама и есть дом.
Но и Наргис на новом месте часто вспоминала Дамира, понимая, на что она его обрекла, потому что знала, как он раним, знала, что он, как это нередко случается с творческими натурами, схож на одинокий остров среди многочисленных мнимых «друзей», которые при каждом удобном случае гадили ему. А она словно дала им колчан с ядовитыми стрелами. Вместе с тем она не раз убеждалась, как бы ни злословили оппоненты Дамира, они не могли не признать его талант и дарование. А истинное достоинство это, которые признают даже враги.
Конечно, догадывалась она и о том, что про неё говорят люди и что, может даже обзывают похотливой бабушкой. Но больше всего доставалось Дамиру. Может сплетники и злоязычники и не знали о том, что в Древнем Китае, если жена становилась блудницей, то наказывали мужа, но они устроили над Дамиром самый настоящий шемякин суд. Как только не называли его, и рогоносцем, и тряпкой, и калифом на час. А однажды он услышал на улице, как кто-то бросил вслед: «Хоть бы обручальное кольцо выбросил, срамник, ни стыда, ни гордости». Театр жизни оказался намного сложнее и круче со своими неожиданными сюжетами, поворотами и коллизиями. Дамира одолевали тяжкие думы, он страдал и боялся, что не выдержит, ведь маленькими ударами можно свалить и дуб. Но несмотря ни на что, Дамир не спешил оформлять развод.
- А я вчера видел Дамира на одной пресс-конференции после спектакля, - сообщил Умед при очередной встрече с другом.
- Ну и как он? – позёвывая в кулак, поинтересовался Амид.
- Ничего, держится мужик. Хотя журналисты совсем затюкали его, - ответил Умед.
- Знаю вашего брата. Надо держать ухо востро, такое могут наплести.
- А один мой разбитной коллега из газеты «Семья», - продолжил Умед, - всё пытался выпытать у него правду о его личной жизни, о его отношении к супружеской неверности и его семейной драме.
- Да, и как же выпутался бедняга? – оживился Амид.
- Просто, - пояснил Умед. – Припёртый к стенке дотошным журналистом, он вовсе услышанье заявил: «Наргис Билоли мать  моих детей, и этим всё сказано». И ещё добавил: «Право выбора одно из величайших прав, которое должны уважать все люди, все народы и государства».
- Молодец, настоящий джентльмен, - проговорил Амид. – Вот что значит благородство души. Хотя нетрудно догадаться, как ему приходится нелегко.
- Ещё бы, - добавил Умед. – Его поливают грязью, бьют, что называется, и справа и слева, и в хвост и гриву.
- И всё-таки, Умед, - поднимаясь, сказал Амид, - как бы ни были прекрасны слова Дамира о праве на выбор, в том числе и женщин, они останутся только пустым звуком, когда разглагольствования о гендерных отношениях в обществе просто фантасмагория, фарс.
Старые приятели были правы. Дамиру было действительно нелегко скрывать неизбывную боль в своём сердце, и хотя он понимал, что разделённое горе – это только полгоря, он старательно уклонялся от разговоров на тему о его личной жизни, особенно если это касалось об отношении к поступку жены. Но подобные муки довелось познать и Наргис. Жрица любви, идя на самопожертвование, она отлично понимала, какой ярлык будет её навешан корчившими из себя чистоплюями. Она, хорошо знающая нравы света, в котором вращалась, предвидела, какая участь её ждёт, какой ярлык будет ей навешан. И она была готова принять любой удар, ибо верила, что поступила по закону высшей инстанции, закону любви. Но самый болезненный, душераздирающий пришёлся именно оттуда, откуда она никак не ждала. Дочь её Фарангис, её плоть и кровь, по электронной почте прислала письмо с таким содержанием: «Представляю, что ты сейчас цветешь и пахнешь, как лилейное растение, попавшая в руки опытного садовника. Но хорошо бы, если бы ты подумала ещё и о нас, обо мне и Замире. Я оказалась в дурацком положении. Муж говорит, что яблоко от яблони недалеко падает и, неровен час, я тоже сбегу с любовником. Я влепила ему пощёчину. Он обиделся и ушёл к матери. Позвонил на третий день и сказал, что согласен жить со мной, но при условии, что мы переедем в другую местность. Говорит, что здесь ему стыдно появляться на людях. Я согласилась, а что делать, не заводить ли в самом деле любовника. На кой он мне нужен, лучше я по гроб жизни останусь преданной мужу». Когда Наргис дочитала, её словно ушатом холодной воды окатили, слёзы градом полились из глаз и она проплакала всю ночь.
Спустя время Наргис убедилась, что всё меняется в зависимости от среды и обстоятельств. Наргис всегда была цельной и самодостаточной личностью, не терпела смирительных рубах, что высоко ценил в ней Дамир, и такой хотела оставаться и при Азамате. Она, когда-то просыпавшая на шёлковых простынях рядом со своим именитым мужем, здесь лишённая возможности заниматься любимым делом, была вынуждена коротать время в томительном одиночестве, ожидая Азамата, который мог, как она видела не раз, допоздна с пеной у рта торговаться с покупателями в ломбарде, где он служил клерком. Наргис чувствовала, что сама становится себе в тягость. Возможно, что Азамат и вправду не придавал значения разнице в их возрасте. Но Наргис, напротив, об этом всегда помнила и заботилась о своём избраннике так, словно он был ещё дитя. Но тогда она ещё не уразумела, что если женщина любит мужчину материнской любовью, то взамен непременно получит сыновнею. Азамат подсознательно сопротивлялся этому, подобно тому, как ребёнок хочет избавиться от чрезмерной опеки родителей. Поймав на себе его надменный взгляд, она понимала, что он снисходительно позволяет любить себя. И от этой догадки у Наргис на душе становилось муторно. Заметила она и то, что вкладывает слишком много в свои отношения, но гораздо меньше получает в ответ. Азамат никогда не просил прощения, если ненароком обижал её, что случалось, правда, не часто. Пылкий любовник, добившись желаемого, превратился в деспотичного сожителя. А ей не хватало любви. Одного партнёрства ей было мало, ей была нужна любовь, без которой жизнь теряет смысл. Он был очарован внешними данными Наргиса, а душу её разглядеть не сумел. А когда она попыталась взглянуть в его, то с ужасом поняла, что она у рыцаря чистогана прелая. Когда это до неё дошло, она была в шоке, словно пелена с глаз спала, потому что уяснила, что высшего счастья она познала лишь с Дамиром, этим милым бескорыстным простофилей, но она, как подслеповатая сова не смогла увидеть сияния утренней зари. А три бесцельно проведённые рядом с Азаматом годы, безвозвратно ушли, как в прорву. Все её мечты оказались эфемерными. И она подумала, что из этой ловушки сатира надо выходить. Но сделать это сразу ей было трудно, как лягушке нелегко выбраться из глубокого чана, куда она попала. Чем большую цену человек платит за что-то, тем более ценным это кажется. Поэтому Наргис всё медлила, чего-то ждала, наивно полагая, что вымуштрует из него свой идеал, хотя ядовитый червь глодал её сердце. Чувствовала, что нужно вытравить из жизни этот безумный, непристойный поступок, как выводят пятно из скатерти. А тем временем Азамат проявлял себя всё больше с худшей стороны. Он давно был заражён бациллами нарциссизма и, как и все эгоисты считал, что мир должен вращаться только вокруг него. Но разве можно молиться на себя самого? Алчный стяжатель, что претило Наргис, ради наживы был готов на всё и лебезил перед всякого рода сомнительными воротилами. Это и испортило вконец их отношения. Но нож, как говорится, достиг кости тогда, когда Азамат попросил её поехать на дачу к его увёртливому напарнику, который не раз говорил ему при её виде: «Вай-вай, она у тебя просто мисс Бум-Бум», и уладить с ним наедине одно выгодное дельце, а то мошенник может надуть. «Мерзавец, за кого ты меня принимаешь?! – побледнев, прошипела Наргис. – Подстилку из меня хочешь сделать ради своих меркантильных целей…» Азамат стал что-то мямлить в своё оправдание, но не шутку разгневанная Наргис, хлопнув дверью, ушла в другую комнату. На другой день она стала собираться в дорогу. Она даже не хотела предупреждать об этом Азамата, но он, забыв брелок для ключей, вернулся быстро и сразу всё понял. Он тут же начал слёзно вымаливать у неё прощения, но встретив её холодный, полный решимости и презрения взгляд, осёкся. «Уезжаешь?» - упавшим голосом спросил он. «Да, - ответила Наргис, - с меня довольно, на чужом пиру не разгуляешься. У нас разные точки кипения. А таким  пигмеям с искалеченными душами, каким ты оказался, не дано понять, что такое настоящая любовь. Рубикон уже перейдён». «Ну что ж, воля твоя, иди, - неожиданно обретя спокойствие, сказал Азамат, никак не ожидавший такой развязки, - я знал, что это когда-нибудь всё равно произойдёт. Просто не думал, что так скоро. Бедному жениться – ночь коротка. А ты иди, хотя в одно болото дважды не заходят. Расшибись в лепёшку, сделай реверанс, а ещё лучше припади к ногам этого задаваки, этой рухляди, может, что и получится. Раз в году стреляет и палка».
Наргис смерила его презрительным взглядом и тоном, не сулящем ничего хорошего сказала: «Не плюй мне в душу». В ту минуту она меньше всего думала о том, что возможна встреча с Дамиром. Да и о какой встрече можно было думать после всего, что произошло, и их брак пошёл ко дну, когда даже заветный номер уже набрать не хватит духа, потому что можно услышать голос – крах. Ощущение, что у тебя позади пропасть, а впереди всё непонятно – это очень страшно.
Вечером того же дня Наргис была уже в родном городе. Первой мыслю Наргис было взять такси и поехать домой к матери, которая доживала свой век. Но поняв, что ещё не готова к такой встрече, она решила остановиться в гостинице.
Утром, позавтракав наспех, она открыла ноутбук, и из анонсов событий узнала, что вечером в театре состоится премьера мелодрамы малоизвестного автора под названием «Верни моё сердце». Надев шляпу с вуалью, Наргис вышла прогуляться по городу. Всё было так знакомо, близко и дорого. И всё-таки Наргис чувствовала себя как человек, вокруг которого безбрежная водная гладь, а впереди –неизвестность. Ноги как бы сами привели её к месту, где находился театр. Невольно она остановилась возле щита, обклеенного афишами. На одной из них среди прочих она заметила и фамилию Дамира. Ему отводилась какая-то второстепенная роль, но Наргис знала, что для него они все одинаковы, что большая, что маленькая. Из любой мог сделать конфетку. Подумав немного, она решительно направилась к кассе. К её радости на месте старой билетерши сидела какая-то расфуфыренная незнакомка. Купив билет на первый ряд, Наргис пошла обратно в гостиницу, остерегаясь встретить знакомых и чтобы не подвергаться ненужным расспросом.
Наргис вошла в зал после третьего звонка и быстро уселась на своё место. Ничего не подозревающий Дамир, перед тем, как выйти на сцену, по обыкновению из-за кулис незаметно выглянул в зал, чтобы оглядеть публику. Неожиданно в первом ряду он увидел её и почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Дыхание спёрло, в горле пересохло, казалось, вот-вот сердце выскочит. Стоявший неподалёку суфлёр с удивлением посмотрел на разом побледневшее лицо Дамира. «Что делать? – лихорадочно думал тот. – Ретироваться? Ведь в таком состоянии он может забыть текст и всё перепутать…» Но заметив, что партнёрша уже выбежала на арену, Дамир усилием воли унял волнение и шагнул как в пропасть. По замыслу драматурга, в одной из сцен герой, а его как раз изображал Дамир, обращается к девушке, которая его вначале обнадёжила, а потом стала заигрывать с другим, со следующими словами:

Ах дружна, моя подруга, ты с другим! Увы, увы!
Ты с соперником в беседе – только с ним – увы, увы!
Мне дала навеки слово, слово верности – и вот
Беспощадностью твоею я томим, увы, увы!

- И кто же сказал это? – обратилась к нему девушка.
- Хилали, несравненный певец любовных чувств, - послышалось в ответ.
После этого Дамир должен был погнаться за девушкой, которая пытается от него улизнуть, но вместо этого он сделал знак рукой и опять стал читать стихи:

Дорогая, кто разлучил меня с тобой,
Жаждой встречи томлюсь, хотя надежды никакой.
Ангелом во сне являешься в поздний час ночной,
Миг бы этот удержать, но нет возможности такой.
Ищу тебя повсюду я, не нужно мне другой,
Любви мой крест несу смиренно, ты мне ниспослана судьбой.
Я не устану ждать тебя, пока не уйду я в мир иной.

Дамир декламировал эти строки с неподдельным чувством сострадания, надрывно, его состояние совпадало с душевным настроением влюблённого героя мелодрамы.
Второго стихотворения в сценарии не было, и партнёрша Дамира вначале растерялась, но потом спохватилась и сообразила, что делать.
- Это тоже написал Хилали? - спросила она.
- Может и Хилали, а может и не он, - ответил Дамир и покраснел, потому, что лгать он не умел, даже на сцене. Стихи были его собственные, написанные кровью сердца.
Дамир погнался за девушкой, но она увильнула и проворно скрылась за ширмой. Он безнадёжно махнул рукой и с понурым видом поплёлся в противоположную сторону. Идя, он на ходу бросил мимолётный, полный такой боли взгляд в зал, туда, где сидела Наргис, от которого её бросило в дрожь. Она съёжилась, но выдержала его, как человек, которому нечего скрывать.
Когда дали занавес и зал аплодировал стоя, Наргис незаметно вышла и через чёрный ход прошла за кулисы, туда, где находилась тесная гримёрная Дамира, где он, давно привыкший к рукоплесканиям зрителей, скрывался обычно, как отшельник в своей келье. Он ценил одиночество свободы. Дверца была полуоткрыта, и Наргис, понимая какой это отчаянный поступок, вошла молча и стала перед ним. Сила притяжения делает своё дело медленно, но уверенно. Дамир сидел, откинувшись на спинку стула, с вытянутыми ногами и закрытыми глазами. Чувствуя, что кто-то вошёл, он недовольно приоткрыл их и остолбенел. Казалось, что его взгляд может умертвить, но она не шелохнулась. Даже сквозь краску на лице Дамира Наргис увидела, как оно мертвенно побледнело.
- Это я, - тихо сказал Наргис.
- Вижу, - глухо проговорил он, качнулся, приподнял голову, потом опять опустил и зажал виски руками. Больше он не проронил ни слова.
Затянувшаяся пауза напоминала грозное молчание Сфинкса, от чего робость охватила Наргис.
- Я давно не видела твоей игры, - осторожно сказала она. – Роль у тебя сегодня выглядела очень впечатлительной. Особенно, когда ты читал стихи…
- Да, - равнодушно ответил Дамир, - головы наши посидели не на мельницах, и мы знаем, где нужно развьючивать верблюдов.
- Вижу, что ты каким был, таким остался. За словом в карман не полезешь, - сказала Наргис. – Я хочу знать, как там мои цветы? Давно засохли небось…
- Нет, - поднял голову Дамир, - расцвели ещё больше. Я их поливаю каждый день, как ты наказала. А когда на гастролях, это делает домработница.
- Марзия? Милая, добрая, преданная хохотушка…
- Да, - ответил Дамир. – Если хочешь убедиться, что твои цветы в порядке, можешь пойти и посмотреть сама.
- Пойти и посмотреть?! – едва слышно произнесла Наргис.
- Да, - сказал просто Дамир. –Ключ, я надеюсь, ты сохранила. А замок я не менял, хотя ремонтники в прошлом году хотели. Иди.
Дамир опять вытянул ноги и скрестил руки на груди. Так он обычно отдыхал. Он казался спокойным. И только пульсирующая жилка на виске говорила о том, что он о чём-то напряжённо думает.
- А ты? – спросила Наргис.
- Мне ещё нужно разгримироваться. Да и худрук просил остаться, хочет утвердить меня на новую роль.
Наргис поняла, что она прощена. И ещё она воочию убедилась, что Дамир остался таким же, каким был, чистым и благородным, как на ладони, словно не от мира сего. И хотя Наргис пришла вовсе не для того, чтобы вымаливать прощение или раскаиваться, её охватило желание склонить перед ним колени и поцеловать руку.
Но вместо этого она вышла и пошла, ничего не видя вокруг. Она шла одолеваемая странным чувством, знакомым человеку, перед которым открыли врата святилища, чего он не заслуживает и куда дорога ему, грешному, заказана. Уж лучше было бы, если Дамир обругал её последними словами и выгнал как слинявшую собаку. Тогда на душе было бы легче, спокойнее, потому, что равнодушие действует хуже ненависти. Под грузом таких мыслей Наргис и не заметила, как она дошла до знакомого дома. Она невольно остановилась и подумала, что лучше, пока ещё не поздно, повернуть обратно. Как войти в дверь, из которой она вышла. Возможно ли время повернуть вспять, вернуть всё, что было дорого, родное, своё, вдохнуть запахи прошлого? Вернуть радость, бытия? «Неужели, потерявшись, как собака, как человек вернусь я в этот дом? Что скажут соседи, знакомые, как будет выглядеть Дамир? И можно ли подставлять такого человека с ангельской душой под новый удар? И самой стать посмешищем», - думала она.
Наргис не знала, сколько так она простояла, как будто находилась в другом измерении. «Иди», - вдруг ей почудился голос Дамира из гримёрной и она решительно шагнула в тускло освещённый подъезд. Податливо щёлкнул замок на двери, напомнивший Наргис звук сказочной музыкальной шкатулки. Первое, что она заметила, включив свет в прихожей, были её тапочки на обувной полке. Пройдя в спальню и открыв дверцу шифоньера, она увидела рядом с пижамой и свой махровый халат. На кухне на своём месте стояла чашка, из которой Наргис любила пить кофе. Но ещё больше она изумилась, обнаружив в несессере свою зубную щётку. К своему радостному удивлению она отметила, что в их нарядной пятикомнатной квартире ничего не изменилось. Наргис опустилась на кресло и в ожидании Дамира, стала перебирать в памяти предшествующую цепочку событий, словно сидя на электрическом стуле. Её охватило печально-щемяще – приятное чувство. Она удивилась, отчего же не было этого ощущения тогда, когда всё это было настоящим?
Марзия знала, что Дамир обычно просыпается поздно. Но всё равно она по заведённому порядку приходила рано, чтобы приготовить ему завтрак. Открыв дверь, в то утро она с удивлением увидела в прихожей незнакомые красивые женские туфли на высоких каблуках. «Неужто пассией обзавёлся, - грешным делом подумала она. – Давно уже пора. Дамир мужчина что надо, а ни какой-нибудь женоненавистник. Зачем ему прозябать?» С этими думами она с загадочной улыбкой бросила взгляд на дверь в спальню и неслышными шагами прошла на кухню. Но там из её рук, выскользнув, грохнула кружка. И тут на шум вышли Дамир и Наргис. Марзия не веря своим глазам, искренне обрадовалась и просияла лицом. Женщины обнялись. Потом отпрянув, Марзия с интересом оглядела Наргис. «Наконец-то, - всё так же, не скрывая радости, сказала Марзия. – Я верила, что всё так и случится. Что возвращение неизбежно. Потому что для любой женщины ничего не может быть милее родных стен, гнёздышка, законной любви, своего преданного мужа, дара небес. Бог даёт счастье в семье. Даже тысяча лун, как бы они не сияли, не способны дать то тепло, которое исходит от солнца. А жена, это надёжный тыл мужа. Садитесь, я вам сейчас подам завтрак».
Марзия не могла не заметить, что лица у Дамира и Наргис были осунувшиеся, глаза выдавали усталость.
«Наверное, всю ночь проговорили, расставили все точки над и, - мелькнуло у неё в голове, - поставили крест на всё ненужное и мелочное. Ну, и правильно сделали. Язвы нужно вскрыть, но не для того, чтобы посыпать солью, чтобы разъело, а для того, чтобы излечить. А взаимные упрёки только во вред, они имеют свойство накапливаться».
Наслаждаясь запахами до боли знакомого очага, Наргис несколько дней не высовывалась из дома, чтобы не подкинуть дров в огонь, который так любят раздувать всякого рода зубоскалы и пересмешники. Но всё равно, весть о том, что она вернулась обратно, и что Дамир, этот бесхребетный ждун без единого слова упрёка и оскорбления принял её, с молниеносной быстротой разнеслась по городу.
Кажется, даже если разорвалась бы бомба, повторилось бы Вавилонское столпотворение или разнеслись бы звуки трубы Исрафила , не было бы такого шума-гама, такого эффекта, которая произвела новость о примирении знаменитого актёра с предавшей его женой.
Как говорится, легче запереть ворота, чем рты людям. Если даже удастся зажать им рты, они будут глаголить носами. И опять, даже намного пуще, чем тогда, когда Наргис внезапно улетучилась из дома, начались суды и пересуды. Вокруг личностей Дамира и Наргис неистово ломались копья. А те, кто горазды были заглядывать сквозь замочную скважину в чужие спальни, охаивали их как могли и поносили последними словами. Люди говорили, что если жена ушла к кому-то другому, это ещё можно понять, но чтобы муж потом простил и опять принял в своё дом, такого никто не припомнит. Про Наргис мололи, что это дама без фигового листа, что это бабочка, порхающая с место на место, перебесилась и вернулась. Но ещё хлеще осуждали Дамира, твердили, что он опозорил мужской род. Его называли даюсом , бабарабом. А вскоре после этого в мечети, где собралось множество людей для сотворения пятничной молитвы, когда кто-то затронул эту тему, мулла, известный своими страстными проповедями, с безоговорочным тоном заявил: «Подобные поступки противоречат мусульманской нравственности и расшатывают моральные устои нашего общества. Раньше за супружескую измену женщине отрезали волосы, а мужчину, закрывающего на это глаза, кастрировали. Поэтому их мало пригвоздить к столбу позора».
Если учесть влияние мечети на жизненный уклад общества,то можно легко представить, как такие слова могут восстановить правоверных против людей, не считающихся с незыблемыми законами, веками регулирующие жизнь общества. Это было довольно серьёзное обвинение против Дамира и Наргис.
Сплетников особенно много среди посетителей чайханы. Охочие до небылиц, они тоже размусоливали всякое про решившихся сойтись и начать новую жизнь расставшихся мужа и жены. Как-то один из них спросил другого: «Как ты думаешь, совершил Дамир обряд «халола ?». «А зачем ему это, если он не давал жене троекратного развода – талок?», - вопросом на вопрос ответил тот. А третий вставил: «А если после всего, что у них произошло, если он надумает это сделать, я готов оказать услугу. Я видел Наргис на улице, она всё ещё в соку, ядрёная баба, любой молодухе даст фору». Все трое бесстыдно загоготали. «Наргис Дамира и многих честная жена», - добавил третий и под сводами старой чайханы опять раздался хохот.
Конечно, и Дамир, и Наргис догадывались, что сплетни про них, плетясь и разветвляясь, преследуют их как злой рок. Но оба, не сговариваясь, никогда не говорили об этом, и сносили всё с айюбовским  терпением. Более того, они стали появляться на людях с таким видом,будто между ними никогда не было размолвки. И что сплетни вокруг них это жужжание мошек и комаров, не более. Всем своим поведением Наргис словно говорила: «Я жена своего мужа, у нас мир да лад». А Дамир, не обращая внимания на косые взгляды прохожих, всегда шёл с ней под ручку, пропускал вперёд и мило переговаривался.  Их любовь разгоралась всё сильнее, как раздуваемый ветром огонь. Бушевавшее море их страстей, несмотря на мощный прессинг и порицание, не хотело идти по руслу общепринятой морали.
- Ну, ещё бы, жена Цезаря вне подозрений, - сказал весело Амид, дождавшись Умеда в кафе.
- Когда три года назад Наргис ушла от Дамира, поставив его в несуразное положение, - с выражением недоумения на лице, ответил Умед, - я думал, что это самый безрассудный и сумасбродный поступок, на который только может отважиться человек. А теперь я даже не знаю, что и подумать. Абсолютно нестандартный случай, совершенно не вписывающийся в наш миропорядок. Зачем было смешить народ?
- Даже если это и так, - возразил Амид, - не надо забывать, что нынче двадцать первый век. И такой поступок не должен никого волновать. Кому какое дело? Дамир и Наргис живут своей жизнью, имеют право самим распоряжаться своей судьбой, и всё тут.
- Да, живут, - согласился и Умед. – Ни дать, ни взять Элизабет Тейлор и Ричард Бартон. Дамир и Наргис практически полностью повторили их историю.
- Бери выше, - засмеялся Амид. – Их любовь беспредельна как сама Вселенная. Перед ними меркнут легенды о Лейли и Меджнуне, Тахире и Зухре, Фарходе и Ширине, Вомике и Узро, Вис и Ромине .
- Может ещё добавить и Ромео и Джульетту, Тристан и Изольду, Руслана и Людмилу. Любовь у них и впрямь какая-то шальная. Но, послушай, что о них говорят вокруг. Какой страшный вывернутый наизнанку мир, сколько абсурда, жестокости бытовой травли.
- Ну и пусть говорят, - ответил Умед. – настоящая любовь никогда не ржавеет и сияет, как наш бадахшанский яхонт.
- Да на Западе никто не обратил бы внимания, кто развёлся, кто сошёлся, - сказал Амид. – Среди звёзд там это даже модно: куда не плюнь, попадёшь в молодящуюся даму с юным, едва оперившимся супругом под руку. Но унас другие понятия, другой менталитет. Патриархальный взгляд на мир, увы, не изменился. Мы по-прежнему живём по старым понятиям, которые давно мхом поросли.
- Что только про них не говорят, - произнёс Умед, - а они хоть бы бровью повели. Ведут себя так, как будто они одни в обществе, и начхать хотели на его консервативные нравы. Делают вид, что они не жертвы, а победители.
- Да у них своя Ойкумена, где они установили свой кодекс нравственности, который не противоречит законом Творца, - добавил Амид.
- Может у них не всё так просто, как нам кажется, - заметил Умед. – Кто знает, сколько раз им приходилось цапаться наедине, без этого пар не выпустишь. А зачем на публике показывать свои эмоции?
- Правильно, - поддержал его Амид. – Ещё Наполеон говорил, что грязное бельё стирают дома.
- Да, - сказал Умед, - идти против течения могут только сильные личности. Честно признаюсь, я их зауважал ещё больше.
- Я тоже, - откликнулся Амид, особенно Дамира Салими. Потому, что понять и простить могут только великие люди с благородной душой. Надо же найти в себе силы, чтобы дать своему браку новый шанс, воссоединиться после тяжёлого расставания. Не предать опальную супругу. Поступок Дамира я считаю рыцарским.
- Да, правильно сказано, люди прощают, пока любят, - отозвался Умед.
- Тема любовного треугольника существовала всегда и так, наверное, будет до скончания веков. Но интересно, - продолжил Амид, - когда изменяет муж, на это у нас смотрят сквозь розовые очки, как на то -что само собой разумеющееся, не выходящего из ряда факта…
- Да, - кивнул головой Умед, - я согласен с тобой, так будет всегда, пока в обществе гендерное равноправие существует только на словах, а все разговоры на эту тему не более, чем дань моде, лакировка действительности.
Жизнь давно доказала, что настоящая любовь дарит положительные эмоции и незабываемые впечатления. Наргис, давно ощущавшая недостаток большого чувства Дамира к себе, не только окружила заботой и любовью мужа, но и сама обрела душевный покой, веру и надежду. Наверное, потому что разлука учит людей дорожить любовью по-настоящему. Наргис поняла что она, поддавшись уговорам Азамата, понапрасну растрачивала бриллианты души. Любовь Дамира и Наргис засияла новой радугой. Когда мужчина и женщина влюблены, они будто птицы, им недостаточно тёплого уютного гнёздышка. Им нужно небо, чтобы порхать. Они открыли завесу загадочности с одного из немногих чудес, которыми одарил людей Всевышний – любви. Да, временами любовь бывает жестокой, но только она же приносит неимоверные моменты счастья, ради которых стоит терпеть разлуку.
У Дамира и Наргис были не только недоброжелатели, встречались и такие, кто глядя на них с приязненностью, говорили: «Какая идиллия и гармония! Враньё, что у этой пары репутация, выходящая за рамки каких-то пресловутых общепринятых норм».
И действительно, Дамир и Наргис пережили, переосмыслили то, что с ними произошло, преодолели семейный кризис. Оказавшись на гребнях волн назойливого общественного мнения, они молча и отчаянно бились за свои права, и не раз попадали в водовороты и коловерти. И всё равно, они почувствовали прилив новых сил и были счастливы. У них, познавших ложе, усыпанное не только розами, но и щипами, родился новый мир, не отягощённый прошлым. Но всё равно на них обрушился, как скатившийся с горы камень, ещё один удар, и как всегда, откуда его не ждали.
Как-то утром, Наргис, вся румяная и посвежевшая, выйдя из ванны, увидела, что Дамир сидит в кресле с бледным как полотно лицом. Его потухший взгляд был устремлён в какую-то невидимую точку. Наргис ещё не знала, что он только получил «СМС»-ку с такими словами: «Отец, второго позора вынести я не в силах. Я, пожалуй, сменю фамилию на жёнину. Пусть она не такая именитая, как наша, зато с ней можно ходить с высоко поднятой головой. Замир».
Подойдя сзади к Дамиру, Наргис взяла из его рук мобильный телефон и прочитала. Теперь она поняла, что творится на душе у мужа. Она подсела к нему, обвила рукой шею и положила голову на его плечо. «Мой дорогой, - вздохнув, сказала она. – Дети всегда найдут в чём упрекнуть родителей. Но потом они всё равно поймут. Переживём и это. Вспомни слова мудрого Соломона, выграверенных на его перстне: «Пройдёт и это».
Дамир с благодарностью сжал ей руку. О, исцелительная сила любви. Наргис причинила ему боль, но она же исцелила его своею любовью, вселив в его сердце новый огонь. Страдальцам любви знакомы и язвы и бальзам. После наэлектризованной ситуации наступила разрядка.
Ничего не говоря, Дамир поднялся с места, подошёл к тумбочке, на которой стояла шкатулка, открыл её, достал оттуда обручальное кольцо Наргис, вернулся и также молча надел на её палец.
Сердце Наргис радостно забилось, как тогда, когда они пришли регистрироваться в ЗАГС. Глаза у неё повлажнели.
- Я навеки твоя, Дамир, - тихо сказала она. – Ты моя жизнь.
- А ты моя, только смерть может разлучить меня с тобой, - прошептал и он.
Это был самый настоящий катарсис. Они подобно Сиявушу  прошли сквозь очищающий огонь.
Однажды после спектакля Дамира окружили зрители. Так случалось часто. Фанаты театра жаждали получать у мэтра автограф, чтобы потом похвастать им. Они протягивали ему программки, афишки, фотокарточки, и даже билеты. Дамир никому не отказывал, потому что уважал своих поклонников. Возвращая фото с автографом миловидной девушке, Дамир каким-то шестым чувством ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Затем боковым зрением приметил франтоватого молодого человека с тёмными, широкими и густыми бровями, и не понимая почему, интуитивно почувствовал антипатию. Наконец тот человек тоже подошёл вплотную и протянул Дамиру полускомканную программку.
- Осчастливьте, пожалуйста, и меня, - сказал он с нарочито просительным голосом и с какой-то ехидной усмешкой на губах. – Чиркните пару слов на память. Вы именитый человек, хотя мы, можно сказать, ноздря в ноздрю. Я Азамат… Может, слыхали?
Дамир бросил на него быстрый изучающий взгляд, но не один мускул не дрогнул на его лице. Ничего не говоря, он взял программку, склонился и размашистым почерком надписал что-то. Затем также молча развернулся, и пошёл к выходу. Азамат тут же раскрыл программку и быстро пробежал глазами. Ничего не соображая, перечитал ещё. Дамир написал следующее: «Иди с Богом! Аннибалову клятву против кого –либо я не давал. Уж если перед соблазном не устояли даже Харут и Марут …»
«Что бы значили эти слова?» с недоумением подумалАзамат и посмотрел вслед удаляющейся фигуре Дамира.
Только на другой день он узнал от своего знакомого, кто такиеХарут и Марут, и понял, что Дамир одержал над ним победу, нравственную.
Дома Дамир ничего не сказал о неожиданной встрече. Не хотел омрачать жену, бередить ей душу. А Наргис большую часть времени всегда пребывала в хорошем расположении духа, мурлыкала себе под нос весёлые мелодии. Она была переполнена возвышенными чувствами, ощущала радость бытия, и только когда думала о детях, глаза её застилала грусть. Но она верила, что примирение рано или поздно, всё равно состоится.
Без Наргис её салон, как и следовало ожидать, захирел, но она нисколько об этом не жалела. Она как будто дышала одним воздухом с Дамиром, жила его думами и заботами. Детская непосредственность и простодушие не изменили Дамиру, и Наргис убедилась, что детство у мужчин зачастую никуда не уходит. Разговоры вокруг них тоже понемногу стали утихать, но а потом разгорелись опять. Причиной тому стала неожиданная кончина Дамира.
Дамир не раз играл смерть на сцене, тщательно репетировал, а умер неожиданно, в жизни всё оказалось намного обыденней. На одной генеральной репетиции Дамир почувствовал недомогание и на несколько минут потерял сознание. Переполошившиеся коллеги тут-же вызвали карету скорой помощи, которая и увезла его в реанимационную. Но перед этим он успел сказать сгрудившимся над ним коллегам: «Через три дня должна быть премьера. Ни в коем случае не переносите её. Зритель ждёт». «Но как же без вас?», - пытался кто-то возразить, на что Дамир слабым голосом ответил: «Ничего, у нас много хороших актёров. Вместо меня на сцену выйдет дублёр».
Как выяснилось, Дамир перенёс инфаркт на ногах, к тому же оторвался тромб. Его состояние врачи расценили как критическое. Временами он бредил, температура не спадала. Наргис от него не отходила. Когда его привели в чувство, он сказал: «А теперь прошу уважаемых эскулапов оставить меня наедине с женой». Врачи переглянулись, но вышли. Когда они остались одни, Наргис подсела к нему на кровать. Он взял её за руку, поднёс к бледным губам и поцеловал обручальное кольцо. «Наргис, дорогая, - прошептал он. – Пришло время моего заката, но не моей любви к тебе. Я буду ждать тебя в мире безмолвия, где, я знаю, наши души встретятся на небесах и сольются, как сливаются Вахш и Пяндж, чтобы больше никогда не расставаться». Ему было трудно говорить, и он смолк, не сводя глаз с Наргис. Она бережно провела рукой по его челу с испариной и тихо молвила: «Я не заставлю тебя ждать долго, мой дорогой. Без тебя мне свет не мил».
Это было последнее, что слышал Дамир.
В последний путь мэтра проводили из стен родного театра. Тобут  с телом Дамира был убран парчой и покрывалом, с которого свешивались траурные шали. Собралось очень много народу и, как говорится,негде было бросить даже иголку. В фойе толпилось всё театральное сообщество, благодарные зрители, ученики Дамира. Некоторые держали в руках портреты покойного, окаймлённые чёрной траурной лентой. Речи на митинге были без излишнего пафоса, душевные и земные. А когда художественный руководитель сказал, что Дамир Салими в стенах этого театра всю свою жизнь слышал овации от зрителей, зал взорвался аплодисментами. Люди стояли со слезами на глазах и хлопали, отдавая дань уважения памяти артиста. Неожиданно из репродуктора чистой флейтой зазвучал голос Дамира. Он декламировал стихи, те самые: «Дорогая моя, кто разлучил меня с тобой».
Вся в чёрном, Наргис стояла с окаменевшим лицом. Вдруг кто-то кинулся ей на шею. Эта была Фарангис. Рыдая, она сказала: «Мамочка, я никогда, ни за что не оставлю тебя». Сквозь затуманенные глаза Наргис увидела и Замира, стоявшего за сестрой. Когда Фарангис, вытирая слёзы, отпрянула, он подошёл и обняв мать за плечи, сказал: «Я сделаю всё, чтобы быть достойным имени и фамилии своего отца».
Когда траурная процессия двинулась по центральной улице, Наргис долго шла вслед, словно слыша стук своего сердца, потом остановилась. По восточным обычаям женщинам провожать тобут до кладбище не положено. Вдруг она почувствовала, как кто-то взял её за локоть. Наргис обернулась и обмерла. Перед ней, как из под земли вырос Азамат. Она одёрнула руку и настороженно, в упор посмотрела на него с опухшими от слёз глазами.
«Прими мои соболезнования, Наргис, - сказал Азамат. – Се ля ви, как говорят французы».  Наргис молча кивнула головой. «А жизнь продолжается, - добавил невозмутимо он. – Подумай о себе, Наргис. А для танго нужны двое. Я…»
- Не смей, - перебила его Наргис, - слышишь, не смей. Дамир моя первая и последняя любовь. Это был праведник, который слышал Бога. А ты…»
Наргис не договорила и махнув рукой, повернулась, чтобы идти. А затем через плечо бросила:
- А ты валяй отсюда, чтобы глаза мои больше не видели тебя.
Через три дня премьера нового спектакля состоялась, как того хотел Дамир. После неё Амид и Умед опять встретились в кафе.
- Какая невосполнимая утрата, - сказал Амид. – Такие актёры рождаются, наверное, раз в сто лет. Смерть Дамира Салими стала настоящим потрясением для его поклонников. Его игра давала возможность зрителям ощущать причастность к вечному искусству.
- А ещё совсем недавно я видел Дамира вместе с Наргис в городском парке, - грустно произнёс Умед. – Они сидели на скамейке, прижавшись друг к другу и молча любовались кружившими над их изголовьями жёлтыми листьями.
- Да, я знаю, это было их излюбленное место, - тоже грустно вздохнул Амид.
- А когда я через час возвращался тем же путём, - что-то вспоминая, добавил Умед, -  они сидели в той же позе, молча улыбались и обменивались такими взглядами, как будто они праздник друг для друга.
- Да, большому чувству громких слов не надо, - сказал Амид. – По настоящему любит не тот, кто кричит, а тот, кто доказывает свои чувства действиями во имя любимого человека. Они не только преподали урок свободного нравственного выбора человеком своих душевных порывов, но встали выше порицающего их света, в котором гнездится столько человеческих пороков…
- А мне тогда вспомнились слова поэта: «Хоть сто раз пусть расплещется вода, Капли всё равно сольются навсегда », - ответил Умед.
- Верно, мой друг, - поддержал его Амид. – Только немногие люди, из всех однажды полюбивших, могут сохранить в чистоте свои чувства и пронести через поле всей жизни до конца, как это сделал Дамир Салими, человек и актёр. Вечное возвращение…
- Да, великая история любви, - заключил Умед, - взаимное притяжение которой нельзя остановить, как и вращение Земли.