Переполох

             — Домой! Я еду домой! – ликовала Лидочка. 
Машина петляла по разбитой лесной дороге, лес обступал со всех сторон, выныривая то кустом, то деревом, то замшелым пнём. Машина, чуть не кувыркаясь, совала нос в яму, потом задирала его и ползла на хвосте. Девчонки хохотали, но хохот их был похож на икоту, от чего было ещё смешнее и невозможно было остановиться.
              Танин папа то оборачивался с осуждающим взглядом, не выдержав, сам прыскал со смеху, то грозил воздетым к потолку пальцем… Весело ехали до трассы. Потом, когда машина заскользила утюжком по гладкому асфальту, притихли, задумались, засмотрелись на стены то сосен, то берёз по сторонам дороги.
              Мама Тани созвонилась с Лидочкиной, предложила забрать обеих девочек из лагеря отдыха, чем, конечно, обрадовала Лидиных родителей, избавила от лишних забот. Лида тоже ужасно обрадовалась: вернуться на полдня раньше, проехаться в роскошном автомобиле!.. Ура, ура, ура! Всех остальных детей впихнут в разбитый малогабаритный пыльный автобус, мальчишки пробьются к окнам, а девочки будут подпрыгивать до потолка на ухабах, цепляясь за поручни, чтобы не упасть на пол. На сиденьях рассадят по трое, потные плечи, руки, ноги  притиснутся друг к другу, переплетутся… Крик, гвалт наполнит автобус, и воспитатели, сидящие впереди, где не трясёт, отвернутся к окнам, хоть на время дороги отключась от неусыпного воспитания. Тут уж всякий, кто копил злую обиду, найдёт момент, чтобы толкнуть, ущипнуть, пнуть обидчика острым локтем или жёстким каблуком. Так ездили на экскурсии, дело знакомое.
             Доехали, к сожалению, быстро. Через полчаса Лидочка уже стояла на родном крылечке их одноэтажного «своего» домика и, взобравшись на скамью у входной двери, нашарила под крышей ключ, открыла дверь и вошла в дом, в его неподражаемый уют, родной запах, в атмосферу покоя и надёжности. Её заворожило блаженство, ощущения которого она ещё не ведала в жизни ни разу. Она даже заохала от счастливого томления в душе и теле. Закрыв дверь на крючок, как всегда приказывала мама, уходя и оставляя её одну, Лида вдруг почувствовала острый голод, несмотря на то, что завтрак в лагере был сытнее и обильнее обычного (некоторых забрали ещё раньше), а до обеденного часа ещё было не близко. Лида знала, что родители с младшим братом Серёжкой поехали на дальний огород копать картошку, Танина мама её предупредила. Лида в кухне на плите нашла кастрюлю с супом, пахнувшим, в отличие от лагерного так просто и сытно, налила полную тарелку ещё тёплой густой похлёбки и ела за обе щеки, чуть не мурлыча от удовольствия. «Как вкусно мама готовит, так правильно солит, так всё по-моему! – думала она, – только вот травку эту, петрушку, что ли, крупно порезала, приходится вытаскивать и откладывать.»
            Поела, вымыла тарелку, делать было нечего, покой родного дома переполнял, усыплял. Лида легла, по лагерной привычке к тихому часу, на диван и не заметила, как уснула. Странный, увлекательный, полный событий сон приснился ей. Сначала она шла по широкому, полному высокой спелой пшеницей, полю. Золотые колосья покачивались на уровне лица, чуть покалывали щёки и явственно позванивали от движения. Потом на ясное небо наплыла тучка, стала расти, двигаться навстречу. И вот Лида уже не в поле, а на корабле в море. Корабль бросает на волнах  то вверх, то вниз, паруса бьются на ветру, щёлкают, словно стреляют, гремит гром и сверкают молнии, люди бегают по палубе и кричат: «Лида! Лида!!!» А Лида, в красивом бархатном голубом халате, лежит в гамаке, привязанном между двух мачт (в лагере был гамак, и к нему всегда стояла очередь), наслаждается качкой и  мстительно думает: «Ага, так я вам и встану! Не дождётесь! Моя очередь –  и буду лежать».  Но тут раздаётся оглушительный треск, гамак обрывается так, что бок ощущает холод мокрой палубы, кругом хохочут, и мамин голос, такой спасительно-родной ласково и ясно произносит: «Лидуся, доченька! Слава Богу!» Лидочка открыла глаза, повела взглядом вокруг и, подумав, что сон продолжается, снова сомкнула веки. Но сознание уже прикоснулось к реальности, и она поняла, что не спит, что лежит дома в гостиной на диване и что вокруг неё стоят её родные и отчего-то смеются. Мама, вон тоже смеётся, но в глазах стоят слёзы. Почему-то распахнута настежь входная дверь, а на полу возле дивана валяется пожарный багор, место которому на щите во дворе.
            Спустя десять минут, Лидочка тоже хохотала, стыдливо прикрываясь ладошкой  и пряча виноватый взгляд.
Оказалось, что проспала она пять часов подряд непробудным сказочным сном. Вернувшиеся с огорода родители, Серёжка, поняв, что Лида приехала и закрылась изнутри, стали настойчиво стучаться (чем и вызвали грозу в чистом поле). Им не открывали. Тогда послали Серёжку к центральному окну, подсадили на завалинку, велели рассмотреть, что там и как. Мальчик, приплюснув к стеклу нос, описывал увиденное: «Лидуха лежит на диване, отвернулась к стенке, только спину её видно. А больше ничего…»
                — Ладно, слазь, –  скомандовал отец и принялся стучать по оконной раме. Бесполезно. Лида даже не пошевелилась, как комментировал непослушный, цепляющийся за наличник, Серёжка. Втроём стучали так, что прибежала соседка из дома напротив. Мама уже вся в слезах: «А вдруг ребёнку плохо? Вдруг что-то случилось, она такая слабенькая!» Тут и Серёжка не выдержал, завыл на нудной высокой ноте, размазывая по лицу грязь и слёзы.
            Соседка, повертев головой, предложила: «Петрович, ты багор в фортку просунь, потыкай ей в бок!» Отец снял со щитка трёхметровый багор, засунул его в форточку, держа за крюк, но, протолкнув подальше, не удержал и уронил. Багор грохотнул об пол – мёртвого разбудишь – Лида не двинулась. Мама зарыдала в голос, Серёжка подтянул чистым певческим дискантом. Папа, страшно занервничав, побежал к двери, разогнался и всей силой ударил плечом. Ага, так крючок и поддастся! Кто его делал, кто крепил? Сам же и старался.
               — Макаровна, неси долото, молоток и ножовку.
Полчаса стука, пиления Лида в голубом бархатном халате блаженствовала в гамаке, слушая бурю на море.
            Когда вошли и убедились, что девочка дышит, спит сладостно и блаженно, какой-то необоримый смех напал на всех. Хохотали, держась за животы, Макаровна замахала руками, еле проговорив: «Пойду, а то помру!» Серёжка, сообразил же малявка! – принёс из кухни чашку воды и вылил Лидусе на бок. Тут она и проснулась.
            Конечно, чинить дверь – радости мало, папе пришлось, не отдохнув после огорода, возиться до ночи, но и с устатка, он нет-нет да и покатывался со смеху, вспоминая и то, что бедная его девочка, вернувшись «с курорта»,
съела полкастрюли  поросячьего супа. Лидочка и сама над собой смеялась. А мама, тоже посмеиваясь, успокаивала её и всех: «Супчик я Зюточке, как ребёнку готовила: кастрюлька чистенькая, крупа перловая отборная, картошечка чищенная…»
        — Только петрушка крупно порезана, палки какие-то,- улыбалась Лидочка.               
        — Это не петрушка, крапива.
        — Фу-у-у!..
        — Ничего-ничего, крапива – трава съедобная, целебная. От неё не только поросята, но и дети хорошо  растут.
       Лида вечером пошла с мамой кормить поросёнка, маленького, нежного, ещё ей незнакомого. Она гладила его по мордочке, почёсывала спинку и думала: «Вкусно тебя мама кормит, быстро вырастешь».
      Ночью долго не спалось. Ещё бы! Про запас выспалась. Но мирный покой, разлитый в воздухе дома, привычные скрипы остывающих брёвен, стук птичьих лап по крыше – навевали волшебные мечты, помогали расти  и зреть душе.