Лесное

Кирилл шёл по лесу и думал о том, что он делает со своей жизнью. Узловатые пальцы, вылезающие из слишком широких сандалий, всё чаще бились об узловатые корни деревьев. Из-за темноты и усталости было всё сложнее идти. Ещё и Ира, младшая сестра, не поспевая за ним, верещала позади, чтобы подождал, и всё норовила схватить за руку и повиснуть. Зачем он вообще согласился взять её с собой, почему родители вечно навязывают ему эту дуру. Он взрослый мужик, двадцать лет, он не нанимался пасти эту малолетнюю овцу.

Ира бесила его ужасно. За то, что в возрасте пяти лет из-за неё он перестал быть центром вселенной. За то, что очень скоро ещё и нянькой стал. Бесила просто сама по себе потому, что была капризной писклёй. Какого брата вообще может не бесить младшая сестра? Заблудились из-за Ирки. Он прекрасно знал, куда идти, но нет, надо было доводить его и отвлекать от дороги, пока он с неё не сбился! А ведь она ещё с утра накаркала, надо мол компас взять, муму-бубу. Если бы она не начала приставать, шли бы спокойно, как шли, а из-за её нытья, пришлось свернуть с намеченного пути, а вот теперь они чёрт знает где, сети нет, дороги нет, понимания, куда идти, нет, комары есть.

Кирилл так увлечённо бухтел себе под нос, что далеко не сразу заметил, что гундёж позади не слышен. Он оглянулся: сестра сидела метрах в двадцати, прислонившись к какому-то дереву. Хорошо хоть в светлом платье была, а то в сумерках её и не разглядишь.

— Ну чего ты, совсем устала? — он уселся рядом и разглядел на щеках сестры слёзы. — Ну не реви, выберемся. Чего ты. Сопли развела.

— Мы сдохнем тут! А ты ещё орёшь на меня, — если бы Ира стояла, она бы капризно топнула ногой, а сейчас пришлось капризно пнуть кочку.

— Да когда я орал! — вспылил Кирилл, и захотел треснуть её. Не была бы девчонкой, точно бы треснул.

Ира выразительно посмотрела в ответ.

— Ну ладно, ну чего ты. Ну ты бесишь! — Кирилл похлопал сестру по коленке. — Пошли, простудишься тут на земле.

Но Ира яростно помотала головой и Кирилл снял куртку, чтобы ей было, на чём сидеть, и пересел поближе, привалившись спиной с стволу того же дерева.

— Всё из-за тебя, Ир, — он снова затянул свою песню, уговаривая в её правоте в первую очередь себя. — Вот кто тебя просил...

— Заткнись! — зашипела сестра, и снова пнула кочку.

— ДА ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ, — Ира завопила так громко, что у Кирилла заболели уши. На какое-то мгновение ему показалось, что он и сам вопит, но, конечно, быть такого не могло. Кочка тем временем развернулась в невысокого, по колено, бородатого старичка, который, уперев руки в боки, смотрел на ребят недобро. Наверное. Поди разберись в темноте и панике.

— Орать прекратили, — пробурчал он, и Кирилл с Ирой прекратили. — Заплутали, недокормыши?

Ира как раз недавно вошла в тот период жизни, в котором очень модно считать себя толстой и худеть, поэтому пассаж про недокормышей сочла комплиментом, Кирилл же наоборот приосанился и насупил брови.

— Да, — голос предательски дал петуха, но юноша прокашлялся и повторил — ДА, — с чуть большим вызовом, чем следовало бы.

Дед захихикал, с явным удовольствием глядя на растерянных ребят.

— Пошли за мной, мелюзга.

Не отреагировать ехидно на "мелюзгу" от создания, не достигшего ростом и полуметра, было сложно, и Ира уже открыла рот, но Кирилл ткнул её локтем в бок и поднялся на ноги, долговязо нависнув над повернувшимся к ним согбённой спиной старичком.

— А вы, собственно, кто? — на этот раз голос почти не срывался на фальцет, хоть и подрагивал.

Старичок повернул только голову, как птица, и посмотрел в ответ лукаво. Наверное.

— А сам-то как думаешь, чичеря?

Кирилл то, как он думал, озвучивать решительно не хотел, а хотел проснуться или на худой конец обнаружить источник отравляющих веществ, вызывающих галлюцинации. Потому что он, знаете ли, взрослый образованный человек, и вера в детские сказочки точно не входила в его планы.

— Вы леший, да? — Ира тоже поднялась и держала брата за руку обеими ладонями.

От высказанного шёпотом предположения старичок рассердился, но, вроде бы, не всерьёз.

— Сама ты лохудра болотная. Леший! Лесовик я. Коли в топи вас заведу, там и будете меня лешим обзывать. Леший. Совсем молодёжь почтение потеряла. Леший... — слова старичка затухали, пока он неспешно ковылял по мху. — Вы там идёте, хворобы?

Ребята переглянулись и, не расцепляя рук, пошли. А что делать-то?

— А вы нас куда ведёте, дядя лесовик? — за коммуникации с проводником отвечала сестра. Брат изо всех сил, хоть и безуспешно, пытался убедить себя, что ничего не происходит. Это изначально была невыполнимая задача, но вести переговоры с тем, кого представляешь несуществующим — тактика совсем бестолковая.

Старичок поднял с земли ветку и пошевелил мох. Ира ахнула: будто из-под земли, постепенно разгораясь, поднялась стайка светлячков и осела на палке, освещая деревья и кусты вокруг, лесовика и едва различимую тропку, на которой он стоял.

— Так куда вы нас ведёте? — Кирилл, видимо, нашёл в себе силы принять ситуацию.

Старичок неопределённо покрутил свободной рукой.

— Туда, где безопасно.

Тропка плутала между деревьев, пропадала под кустами, пару раз ребятам пришлось на четвереньках пролезать под еловыми ветками — там, где лесовик шёл спокойно, разве что чуть склоняя голову. Казалось, он начинал торопиться, то и дело поглядывая на луну. Где-то совсем близко ухнул филин.

— Привет, Фёдор, — махнул рукой старик. — Некогда с тобой, прости, брат. Да хватит тебе. — Филин не унимался и, когда старик перестал ему отвечать, а только недовольно сопел, бросился детям наперерез, будто норовя прогнать. Кирилл закрыл сестру и подставил спину под когти и сильные крылья птицы.

— А ну брысь, пшёл вон, пшёл! — Лесовик замахнулся палкой, прогоняя филина, и бросил в него шишкой. — Вот я тебя!

Филин отпрянул, сделал ещё один выпад уже в сторону старика и, продолжая ухать, улетел куда-то вперёд путников.

Провожатый повернулся к ребятам и, поднеся палку почти к самым их лицам, несколько секунд в них всматривался. Затем сморщился, будто приняв спорное решение, и молча продолжил путь.

Кирилл с Ирой поспешили за удаляющимся огоньком, обдумывая невысказанные вопросы: почему филин так странно себя повёл, почему крохотный старичок так быстро передвигается, почему это всё происходит с ними. Хотя последним вопросом, кажется, задавался только Кирилл. Посмотрев на сестру, он с удивлением заметил, что её поникшие поначалу плечи распрямились, и она не просто идёт, а будто летит, вся подавшись вперёд. С детства она так двигалась лишь когда ей нетерпелось принять участие в какой-то невероятно увлекательной игре. Кирилла же наоборот не покидало чувство, что эта прогулка закончится очень и очень плохо. Он точно не знал, откуда ждёт угрозы: от старика, от обитателей леса, от собственной психики. Довольно страшно вдруг обнаружить себя психически нездоровым. Намного страшнее, чем в компании лесовика, агрессивных птиц или самого чёрта лысого. О шёл пружинящим шагом, напрягая все органы чувств. Так ходят ночью по окраине города, где горят только огоньки сигнализаций в машинах. Где отделившаяся от стены тень может означать только одно: тебе очень повезло увидеть угрозу заранее. Где каждая клетка кожи на спине — крохотный локатор, которым пытаешься уловить то, что не можешь увидеть глазами.

Потянуло резким травяным запахом лесного пруда. Сбоку, на границе перифирийного зрения, промелькнуло что-то дымчатое, серебристо-голубое. Кирилл услышал, как тихо-тихо, нежным голосом кто-то произнёс его имя, а потом ещё раз, чуть громче и протяжнее. Чей-то такой знакомый голос... Голос его первой любви, одноклассницы, которую он до конца не смог забыть за три года после расставания. Серебристый дымок вился чуть поодаль вокруг стволов деревьев, принимая формы, так похожие на образ его возлюбленной, манил, подзывал, и Кирилл не мог и не хотел сопротивляться.

— Ты куда? — зашептала Ира, пытаясь удержать брата за руку.

— Я сейчас... мне надо... — он отмахнулся, следуя за видением, увязая в заболоченном мхе, но не обращая внимания на сочащуюся из земли тёмную воду. Мимо него со свистом пролетела ещё одна шишка, метко рассеяла видение и плюхнулась с громким плеском в пруд.

— Коза в сарафане! Ну, остолоп, так и будешь столбом стоять, или пойдём уже?

Кирилл помотал головой.

— Это... это что... было?

— Ну ты совсем дурак? Он совсем дурак? Русалка это была, кто ещё. Уж сколько люду про них рассказывали, а ты не слышал?

— Она меня утопить хотела?

Лесовик помолчал.

— Не знаю. Обычно не топят. У нас тут злодеев поменьше вашего будет. Разве что защитить кого хотят, но ты на буйного не особо похож. Понравился ей, видать. Ладно, не бухтите. Горыныча разбудите.

— ГОРЫНЫЧА?! — хором заорали ребята, очень взволнованные возможной встречей с трёхглавым чудищем.

— Ну Горыныча, да. Захар Горыныча Семяпуха. Что думаете, я один тут лесовик на всю чащу? Не орите, говорю вам, голова трещит уже.

Но больше никого они не разбудили и не встретили, и через четверть часа были у крыльца домика. Старый, но ладный и крепкий, не слишком давно выкрашенный, с белыми занавесками на окнах, с какими-то неприхотливыми цветами в старых вёдрах, стоящих у крыльца.

— Читала я про такие пряничные домики, — шепнула Ира на ухо брату, и тот мрачно кивнул.

— Благана! — негромко крикнул лесовик, и на пороге дома сразу, будто ждала за дверью, показалась старуха. Древняя, даже дряхлая, уродливая в свете луны и светлячковой палки, но опрятная и многообещающе пахнущая пирогами.
— Привет, незабвенная, — в голосу у старичка была слышна улыбка, с какой встречаешь старого друга, с которым всегда хорошо.

— Привет и тебе, — старуха смотрела не на лесовика, а через его плечо на Кирилла и Иру, и, кажется, вздохнула перед тем, как жестом пригласить их в избу. — Заплутали, бедолаги? Проходите, накормлю, спать уложу. А вы мне подсобите поутру взамен. А то совсем немощная стала, только тем и справляюсь, что такие заплуташки меня за гостеприимство благодарят: кто ставни побелит, кто цветы посадит...

Худой блестящий чёрный кот вился вокруг ног старухи и шипел на ребят, пока она проводила их из тёмных сеней в освещённую сразу несколькими коричневыми, свечами комнату.

— А ты ступай, Сёма, — вдруг твёрдо сказала она лесовику. — Без тебя разберёмся.

Тот крякнул и, сделав шаг за порог, растворился в темноте.

В доме было тепло, даже жарко после промогзлого леса, от свечей пахло травами и хвоёй, и захотелось спать.

— Можно воды холодной умыться? — Кирилл знал, что засыпать нельзя. Чувство надвигающейся беды стало только сильнее.

— Поди на задний двор, там колодец, умоешься, заодно и ведро воды притащи, а лучше два: сейчас весь самовар выпьете, — Благана негромко хлопала в ладоши, одними пальцами, и большие глиняные чашки с краёв стола подскочили к крану самовара, а из жарко натопленной печи неровно поплыл ароматный пирог. — Ничего тяжелее пирогов да чашек уже не ношу.

— Вы ведьма? — не сдержалась Ира.

— Ну, ведаю я немало, — рассмеялась Благана. — Силёнок только уже не хватает, видишь: помощь во всём нужна.

Кирилл поспешил на задний двор. Не хотелось надолго оставлять сестру с бабкой, но больно страшно было уснуть. Кот с порога ещё раз злобно шикнул на парня и попытался цапнуть за ногу. У колодца стояли два ведра, и Кирилл стал спускать одно в колодец. Скользкая цепочка приятно холодила пальцы. Промозглого холода больше не чувствовалось, только приятная прохлада и свежесть. Юноша поднял лицо и засмотрелся на небо. Над поляной оно было удивительно ясным, с яркими звёздами, которых становилось всё больше, чем дольше он смотрел, и круглой яркой луной, высокой, белой. Небо будто гипнотизировало, ему, казалось, будто он дышит им, вдыхает звёзды, и они щекочут ему ноздри, заставляя улыбаться. Тревога отступила, и ему захотелось лечь здесь, на поляне, а утром позавтракать остывшим, но ставшим ещё вкуснее пирогом и помочь приветливой бабушке с домой перед тем, как отправиться восвояси. Кирилл сделал глубокий вдох и выпустил из рук цепь. Ведро плюхнулось на воду, и парень перегнулся через край колодца, пытаясь исправить свою ошибку. Сбоку что-то резко засвистело и больно ударилось в плечо: филин, наверное, тот самый, с такой силой врезался в человека, что тот повалился наземь. Готовый защищаться, он выставил перед собой руки и вдруг услышал шум из избы. Должно быть, потасовка внутри началась раньше, но он ничегоне замечал, погружённый в созерцание неба. Филин явно не думал больше нападать, и Кирилл, поднявшись на ноги, побежал на помощь сестре.

Ворвавшись в избу, он замер на пороге. Сцена, разворачивавшаяся перед ним, была не той, что он ожидал увидеть. Или...Или, быть может как раз именно той, которой страшился.

Ира, вооружившись большой лопатой для печи, толкала хозяйку то в живот, то в руки, которыми та закрывала голову. Старуха, с трудом переставляя ноги, охала каждый раз, как лопата ударялась в неё, задыхалась от ударов в живот, а обе кисти так безвольно повисли, что было понятно: они уже переломаны. Она не пыталась бежать или нападать, хотя наверняка могла бы отправить в голову девочке что-то тяжелое. Она будто смирилась и только тихо просила, почти умоляла Иру перестать, называя то деточкой, то милой. Эта омерзительная сцена завораживала: такая искренняя покорная доброта, будто сковывавшая старую ведьму, с одной стороны и такая бурная задорная злоба, бурлящая в юной девушке — с другой. Наконец Кирилл будто очнулся и бросился к сестре, пытаясь её остановить.

— Ира, прекрати, перестань! — глаза у неё горели тем азартом, что Кирилл с детства замечал в ней, когда она увлекалась какой-то особенно интересной игрой. Сейчас он вспомнил, что интересная игра была всегда сопряжена с тем, что сестру приходилось оттаскивать от рыдающих от тумаков детей помладше или отнимать у неё пищащих от боли щенков и котят. "Она просто любопытная, она маленькая, она не понимает," — говорила мама каждый раз всё менее уверенно. Но для Кирилла самым страшным в этих играх сестры было именно осознание того, что она и в правду не понимает: как это, что другой тоже может чувствовать боль. Потом Ира пошла в школу и такие игры прекратились, семья вздохнула с облегчением до того момента, как Кирилл привёл в дом Лизу — ту девушку, которой обернулась русалка. Он так чётко вспомнил, как на следующий день Ира подошла к Лизе и с самой приветливой улыбкой плеснула ей кипяток прямо в лицо. Психиатр потом говорил, что дело в болезненной привязанности к брату, что ревнивый ребёнок сделал это в припадке неконтролируемой злости, и именно такие припадки нужно лечить. Вот только Кирилл видел её взгляд, в котором не было ни капли злости, только жгучий интерес. Родители тогда заплатили всем, кому могли, чтобы Иру не забрали в лечебницу. "Нужно её защищать," — шептала мама Кириллу. Тогда и каждый раз, как просила присмотреть за сестрой. "Нужно её защищать" — это отпечаталось у Кирилла в мозгу с самого детства.

Он не мог с ней совладать. Кажется, ведьмин дом, весь сочащийся магией, придавал ей силы, и она легко отшвырнула брата к стене, смеясь, толкая старуху к печи.

— Перестань, милая, не надо, подумай о себе, — Благана уже не владела своим голосом, и могла только шептать, неразборчиво из-за наполнившей рот крови.
Ира весело расхохоталась. Чего ей думать, она никогда — никогда не связывалась с тем, кто может дать сдачи. Она всегда "играла" только с тем, кто был слабее. Кирилл предпринял ещё одну попытку, но снова отлетел к стене, кажется, сестра даже не заметила, как отмахнулась от него левой рукой, когда правой сделала выпад, заталкивая ведьму в горнило, будто тряпичную куклу. Налетев спиной на шкаф, Кирилл сшиб стоящий на верхней полке тяжёлый глиняный кувшин. Удар по темечку освободил его от финала жуткой сцены. От жуткого запаха плоти, пекущейся в раскалённых стенках, от истошного вопля, такого, на который способен только умирающий человек, от смеющегося лица сестры, обращенного к нему.



Лесную чащу огласил исполненный боли крик, заставляющий внутренности свернуться в клубок тошнотворных червей. Над верхушкой ели вблизи от избы Благаны взлетел филин, негромко ухнул и надолго завис, будто огромная муха, попавшая в невидимую паутину.


______________



В деревне неподалёку только откричали петухи, а из ладного крепкого домика посреди лесной полянки два человека в форме выводили заплаканную девочку и мрачного, перепачканного запёкшейся кровью парня, закованного в наручники. Грибники, вышедшие за добычей спозаранку, почувствовали мерзкий запах гари и тут же вызвали полицейских. По запаху и нашли избушку, а в ней перепуганную сестру и брата с безумным взглядом, который сразу во всём признался: и как набрели на избу, и как он бил и заталкивал в печь хозяйку, только не мог объяснить, зачем. Да кого это волновало: псих он и есть псих. Сестра поглядывала на него с опаской, но по ходу рассказа становилась всё спокойней. Полицейским и это было понятно: теперь-то рядом они, и ей не страшно, что ещё выкинет обезумевший брат. Печку открывать не стали: позже успеется, и повели Иру — домой, Кирилла — в участок.


На краю полянки, незаметный для человеческого глаза, сидел лесовик, сгорбившись ещё сильнее обычного. По сморщенному, похожему на древесную кору лицу текли слёзы. Чёрный кот сидел рядом, неотрывно глядя на дверь дома. Скоро после ухода людей она открылась, и на пороге, с трудом держась на ногах, появилась старуха. Обгорелое платье, переломанные кости, и вся кожа в ожогах и струпьях. Доковыляла до своих, опустилась на мох рядом.

— Тяжко? — шмыгнув носом сказал старик, хоть и знал ответ.

— Очень тяжко, Сёма, — помолчав ответила Благана, понимая, что даже если соврёт, не убедит старого друга.

— Ты меня прости! — лесовик говорил быстро, будто боясь, что его остановят. — Я ж не знал, хотя что я... Мне и Фёдор говорил, и Василинка остановить пыталась — чуть их не утопила с перепугу, а я всё... Ну не мог я! Не мог я оставить их, она ж ребёнок ещё, а он безвинный, не мог я! — и старик расплакался ещё горше, проклиная свою лесовиковую сущность.

Благана, медленно подняв руку, похлопала лесовика по плечу.

— Да полно тебе, всё я понимаю. Я ведь тоже их не прогнала, а ведь и я не слепая, всё знала, да надеялась до последнего. Если б я её сейчас заколдовала, она б человеком стала, хоть с виду. Никому бы хоть больше зла не причинила, а я не сдюжила, — старуха вздохнула. — Больно мало времени прошло с тех пор, как предыдущие изувечить пытались. И ведь тоже дети! — в её голосе послышалась боль, куда сильнее, чем та, что причиняли ей открытые раны. — Ты Сёма, не в службу, а в дружбу, отведи их от моего дома, пусть не находит меня пока никто, мне сейчас гостей никак нельзя.

— Да я уже, я уже, — закивал старичок. — Лесовята мои вокруг поляны бегают, тут даже магниты эти их человечьи работать перестают. Не найдут, не бойся.

Легким дымком скользнула и села рядом Василина, тонкая, почти бесплотная, с голубоватой кожей и длинными вечно мокрыми волосами.

— Ты, старая, ещё страшнее стала, жуть. А ведь ровесница моя, — она приложила холодные руки к вискам Благаны, ко лбу, подержала за запястья, немного облегчая боль.

— А чего ты хочешь, если я от каждого людского злодейства старею и дряхлею. На одну ложку зла мне пять ложек добра надо, чтобы только на месте остаться. И сами же потом меня боятся, и детей пугают... Ну ничего. Вспомнят люди, что от нашего племени ничего кроме блага испокон веку не было, пойдут снова ко мне с добром и за советом, и за помощью, я краше тебя стану, — старуха улыбнулась кривым беззубым ртом.


Солнце поднималось к зениту, а под сенью деревьев молча сидели пятеро: филин на ветке, дремлющий под крылом, худой блестящий чёрный кот, бесплотная девушка с вечно мокрыми волосами, маленький, похожий на кочку старичок и старая дряхлая ведьма, которая снова станет молодой и красивой, как только люди вспомнят, что такое доброта. Совсем скоро.