Эскорт. 1. 14. Простые сложности

Эскорт. 1. 13. Дело Личное
<< http://www.proza.ru/2018/07/24/894


     Войдя в комнату, Настя молча поставила на стол вино и рис, сняла плащ и вопросительно оглянулась на Женю.

     - Идём на кухню?!
     - Может вам дать во что-нибудь переодеться? Рубашку там или футболку какую, - Женя открыл шкаф в поисках подходящей одежды, но ни одна из футболок не годилась: то в каких-то пятнах, то дырявые, то слишком короткие. - Лучше я вам рубашку дам.
     - Хорошо, - она сняла своё платье. - А вы не боитесь, что я её испачкаю?
     - На здоровье. Куда мне их?! Пол шкафа забито.
     - Тогда можно я выберу?
     - Да? - оглянулся Женя и замер, увидев перед собой полуобнажённую женщину. - Ну хорошо, выбирайте любую.
     - Серьёзно? - Настя отдала ему платье и принялась перебирать шкаф.
     - Выбирайте скорей, пока я не передумал! - он отвернулся, прижав к губам её платье. - Три, два, один! - горькое облако жасминового мёда проникло до самого сердца. - Осторожно, двери закрываются, - повторил он голосом диктора из метро.
     - Я выбрала! - она достала чёрную шёлковую. - Можно эту?
     - Какую? - оглянулся Женя, опьянённый цветочным ароматом. - Ну не знаю... - в этой рубахе он собирался покончить со своей жизнью.
     - Ну вы же сказали, что любую! - Настя по-детски обиженно оттопырила нижнюю губу.
     - Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! - как саблей разрубив рукой воздух, он махнул на выстроенные планы. - Надевайте.
     - Спасибо! - быстро, пока Женя не передумал, она накинула на себя рубаху: прохладный шёлк ласково коснулся её тела. - Как я вам?
     - Вы прекрасны, в чём бы ни были! - и, чтобы не разжигаться ею, он схватил ледяную рыбу. - Ну что, пошли в свет?

     Общий коридор в это время уже пустовал: соседи, сидя перед экраном телевизора или ноутбука, принимали вечернюю дозу информации.

     - Расскажите что-нибудь ещё о вашей маме, - попросила Настя, стоя около мойки, где Женя отогревал под горячей водой рыбу.
     - Почему она вас так интересует? - удивился он, искренне недоумевая. - Принеси, пожалуйста, с подоконника большую тарелку.
     - Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! - умоляла она, метнувшись к окну. - Где она училась, где работала...
     - Как и все - в обычной школе, - кладя рыбу в тарелку, он кивнул на свой шкаф. - И достань большую кастрюлю. Да, и сковородку уже можно на огонь ставить. Она под кастрюлей.
     - А чем газ поджечь? Тут пусто, - она потрясла коробок спичек.
     - Да? Странно. Возьми вон с буфета, на полке, - Женя показал на Сонин буфет. - Потом на почте работала. В смысле - когда школу закончила.
     - Почему на почте? - поставив сковороду на огонь, Настя подошла к нему с кастрюлей.
     - Моя бабушка всю жизнь почтальоном отработала, - набирая из-под крана в кастрюлю горячую воду, он открыл пачку риса. - Наверное, поэтому.
     - Что вы делаете?! - удивилась она, выхватив у него из рук рис. - Его же надо в холодной воде промывать.
     - В каком смысле? Зачем? - опешил Женя. - Я никогда его не промываю. Он же чистый.
     - Всё с вами понятно. Оставьте рис мне, - мягко оттолкнув его от мойки, она вручила ему тарелку с рыбой. - У вас есть стакан? Обычный.
     - Вы хотите пить? Одну секунду. Можно сразу из крана, у нас вода хорошая.
     - И дуршлаг захватите, - улыбнулась она.
     - А он-то зачем сейчас? Ведь когда рис сварится, тогда...
     - Ну кто так рис варит?! - Настя, отмерив пару стаканов, пересыпала рис в дуршлаг и тщательно промыла его в проточной холодной воде. - Простите, я перебила вас. Вы остановились на почте.
     - Ну ладно, - скептически оценив её сложные манипуляции в таком простом блюде, он отошёл к плите. - В общем, сначала помогала ей разносить письма, газеты там всякие. На ногах-то тяжело постоянно. А пока молодая - море по колено. Всё же лучше, чем дома сидеть.
     - Вы что, просто так рыбу жарите? - ставя рис на маленький огонь, возмущённо воскликнула Настя.
     - А как надо? С песней, что ли? - ухмыльнулся Женя. - Я всегда...
     - Как же вы дожили до этого возраста? - Настя вежливо отстранила его и от рыбы.
     - А что не так-то? - нехотя сдавая свои позиции, осторожно поинтересовался он.
     - Яйцо, мука есть?
     - У меня нет. Но может есть у кого, - он открыл соседний шкаф и, воровато оглядываясь на дверь, стал копаться в нём.
     - У вас что, коммунизм здесь? - засмеялась Настя. - Я же забыла, что это булгаковская коммуналка!
     - Да почему булгаковская-то? - найдя муку, он поставил её на свой стол.
     - Ну как? У вас тут, наверное, комнат десять, не меньше, - насыпав в тарелку, она возвратила муку Жене. - И на кухне стоят десять погашенных примусов. Пельмени у вас соседи никогда не воровали?
     - Не знаю, - закинув пакет на прежнее место, он недоверчиво измерил каждый стол. - Позвольте, - и, вытащив из под горы прихваток фартук, надел его на Настю.
     - Как мило! Вам нравятся розы? - спросила она, весело осматривая цветы.
     - Это не мой фартук, - нахмурившись, ответил он.
     - А чей? Общий? - обваливая рыбу в муке, она аккуратно выкладывала её на сковородку.
     - Моей бывшей, - небрежно бросил он. - Не жены.
     - А что случилось?
     - Ничего. Просто ушла.
     - Куда ушла? Как? - Настя, словно не замечая Жениной хмурости, весело расспрашивала его.
     - Ногами. Взяла и ушла. И вещи оставила.
     - Может, вернётся ещё?
     - Не вернётся. Два года прошло, - стоя с ней рядом и внимательно изучая хитрости приготовления рыбы, он заглянул в кастрюлю. - Она замуж вышла. И родила.
     - Не понимаю, как можно уйти от вас?! - задумчиво произнесла она и вдруг закричала. - Быстро закрой рис!
     - Зачем же так пугать?! - резко отдёрнув руку, Женя отпрыгнул от плиты. - Говорила мне мама: "Горе той бабе, что тебя выберет?!"
     - Прости, я не хотела, - обернулась к нему Настя. - Рис нельзя открывать, пока он не приготовится, - и возвращаясь к рыбе, подсказала. - Мама помогала разносить почту.
     - Да, - он открыл соседнее окно и протиснулся к своему подоконнику. - Потом, когда уже после школы сама устроилась работать, то её распределили в одну деревню...
     - Как это - распределили?
     - Ну как? - нажав на столе указательным пальцем на пустой коробок, он отправил его к себе в карман рубашки. - Хочешь работу - поезжай к чёрту на рога, проходи практику.
     - Как интересно. Квартиры, наверное, тогда давали?
     - Ага, щас! Дождёшься от них! - сидя на подоконнике, Женя клал коробок то на ногу, то на подоконник, то на стол, отовсюду отправляя его пальцем в карман своей рубахи. - Сняла угол у одной старухи, которая не давала ей готовить на плите, гостей никаких не пускала, после десяти вечера - двери на замок, и что хочешь - то и делай.
     - А что же она ела?
     - Пряники с газировкой.
     - Какой кошмар!
     - Пока молодая - всё нипочём. Это уже потом, после тридцати, болячки поползли. Так вот и познакомилась с моим отцом. Он только-только после армии вернулся, глаза квадратные, голодные. А тут крашеная блондиночка под Барбару Брыльску...
     - Брыльска, - Настя перехватила в полёте коробок, метивший в сковородку.
     - А я что сказал?
     - Прости, я опять перебила, - и передала его Жене.
     - Блондинка, значит, стоит у кассы и покупает пряники с лимонадом, - он открыл коробок и, порывшись в кармане, вложил в него монетку. - А тут мой батя заваливается в магазин весь такой "я не я и лошадь не моя", видит таинственную незнакомку, - показав Насте, что монета внутри, Женя закрыл коробок и подбросил его вверх. - "Кто такая? Откуда?" - допрашивает всех. - "Девушка, говорит, угостите меня пряником. Два года, говорит, пряников не ел", - поймав коробок, он открыл его, продемонстрировав, что тот пуст. - Батя тогда парень видный на деревне был, глаза голубые, волосы светлые-светлые. Подтянутый, всё при нём, смотрит так, что петь соловьём хочется, - снова подбросил его и открыл, показав внутри монету. - Только мама не доверчивая простушка, в строгости воспитывалась, - открыв ящик стола, Женя достал ещё один пустой коробок. - Практика её внезапно кончилась, не успел он как следует свои подшипники подкатить к ней, и уехала она домой в районный городок, - он вложил монету в один из коробков. - Батя за ней - учиться в ПТУ, - торцом прижал оба коробка один к другому. - Измором решил взять, всех кавалеров распугал, - поднял их, немного наклоняя. - Петухом ходит около её дома, икру мечет, - и положил на стол. - Раз сходила с ним погулять, два, на третий - к ней просится, автобусы, говорит, уже не ходят, машины тоже, до деревни - сорок километров, - Женя открыл первый коробок: тот был пуст. - Пустила она его к себе, сжалилась, на кухне постелила, - открыл второй, а в нём - монета. - А кухня маленькая, раскладушка еле влезла, - закрыв коробки, он отправил их один за другим в карман рубахи. - Ночью мать пробралась к нему по скрипучим половицам - не спится ж никому! - оставшуюся на столе монету Женя положил на ладонь. - Залезла на раскладушку: сидят, шепчутся в темноте, хихикают, - и накрыл её другой ладонью. - А та предательски скрипит пружинами, на нехорошие мысли наталкивает, - медленно снял одну с другой - монеты не было. - Влетает на кухню моя бабушка, мать её, то есть, хлопает ладонью по стене, выключатель ищет, - показал Насте обе руки, что они пусты. - Ослепила влюблённых: сидят они по разным краям раскладушки, трясутся как листья на ветру, - поднявшись с подоконника, он достал её из кармана Настиной рубашки. - Разъярённая мать страшнее любого самого страшного врага, - и щелчком отправил монету во след коробкам. - Перетрухнул батя: во многих переделках бывал, всякого повидал, но такого вепря - впервые! - Настя не смотрела на Женины фокусы, с головой уйдя в его рассказ и жарку рыбы. - Наутро подтянул он штаны, умылся, взбодрился, прочистил голос, чёлку на бок уложил. Стоит на кухне по стойке смирно, раскладушка собрана, бельё стопочкой лежит на табуретке. Ждёт, значит, когда все проснутся, - от нечего делать Женя отошёл к дальнему окну и закурил. - Выходит моя бабушка генеральшей, за ней двигаются процессией мать моя с двумя её братьями: гость всё-таки, приветить надо. "Уважаемая, говорит мой батя, Валентина Егоровна. Разрешите, говорит, к вам обратиться?" - "Разрешаю" - отвечает она, но в глаза после вчерашнего не смотрит, неловко всё ж. "Разрешите, - продолжает он. - На вашей дочери жениться". Она как услышала, так и села на табурет с бельём. Мать моя в проходе стоит, сама не своя, красная как советский флаг. А тут ещё дед проснулся, отец её, идёт по малой нужде в семейных трусах. Ну совсем так не торжественно одет! Что, говорит, за демонстрация такая? А сын ему шепчет на ухо, что да как, объясняет в подробностях. Ну, говорит, мы не при царе-горохе живём, чтобы у нас разрешения спрашивать. Её спроси! От волнения подтянул он трусы до груди, да так, что снизу бубенцы показались. И ежели, говорит, согласна, то нехай с Богом, плодитесь и размножайтесь! С размаху так рубанул, без всякого вазелина, - Настя обернулась на Женю, озорно улыбаясь. - Так вот и женились. Сначала в городе отыграли свадьбу, скромненько так, по-тихому. Потом в деревне ещё раз, пошире, поразмашистей - тут уж вся деревня к бате хлынула, кто с чем. А потом, для очистки совести перед государством, росписи где надо поставили в ЗАГСе. Это из-за её несовершеннолетия так вышло: всё шиворот навыворот. Замуж сильно хотелось, да из-под материнской опеки сбежать как можно быстрее и подальше. Да только место-то на почте в деревне уже занято, и все тёплые местечки разобраны. Иди, говорят ей, на свинарник. Работа не пыльная, да и зарплата побольше. Ну мать с радостью и пошла. Свиней-то она никогда не видела, думала, будут они как кошки под ногами крутиться, ласково похрюкивать, колечками хвостов помахивать. А как увидела кабанов чуть ли не в свой рост - испугалась, заплакала. Но делать-то нечего, тунеядство осуждалось тогда не только государством. В новой семье дармоедов не жаловали, своих хватало - две школьницы-дочери росли, да два племянника и племянница на шее сидели. И попала она из огня да в полымя. Вскоре забеременела, но на работу ходила до упора, пока не скрутило. Посидела дома месяц, когда родила, наслушалась от свекрови всего по самое горло и, не выдержав, сбежала на работу. Даже соскучиться по свиньям успела. А с братом моим часто сидела моя тётка, отцова сестра младшая, нянькалась с ним после школы. Матери какая-никакая, а - помощь. Но, как бы то ни было, в гостях хорошо, а свой дом лучше. Долго подтачивала ночами моя мать отца, чтобы жить своей жизнью. А тому страшно было уходить от своей матери, сильной женщины, некрасовской. Она же в одиночку поднимала шестерых детей, моя бабушка. Сначала обрюхатил доверчивую простоволоску заезжий молодец, наобещав золотых гор, да быстро исчез на горизонте. Потом появился другой, солидный весь такой, из энкавэдешников, милосердно взявший за себя "порченую" с нагрузкой в качестве моего бати, настрогал ей двух дочек да почил с миром. А тут в добавок ещё и сестра погибла со своим мужем, оставив ей на попечение двух малолетних сыновей и дочку. И взвалила на себя эту ношу моя бабушка, нахватала сколько могла работ и потащила неподъёмный воз в гору. Не только руки измозолила да ноги стоптала - душу истёрла. Огрубела душа от суровой жизни, очерствела к другим. Своих забот хватало, своих болей, не до чужих. Тяжело принимала она мою мать, ревновала к сыну, всё считала её непутёвой, ветренкой городской. Но, как говорится, два капитана топят корабль. Тесно им стало вместе. То не так, это неправильно: всё не по-нашенски, всё по-чужому. А тут - бах! Дом предлагают, правда - на пару с соседом. Это такой барак одноэтажный, в два крыльца. Но зато - своя квартира, живи - не хочу! Радости было - словами не передать. А бабушка обиделась, не разговаривала, в гости не ходила. Только когда моя мать второй раз забеременела, вернее - когда срок рожать подходил, отца тогда за чем-то в командировку послали на грузовой машине, тогда они помирились. Мать проснулась среди ночи на мокрой простыне, поняла, что - всё, пошёл ребёнок, хотя раньше срока на две недели. Скрутило её от боли так, что упала она на четвереньки и поползла. В ночнушке, по грязи. На улице - черно, ни души. Направо - больница, всегда кто-то дежурит, но она почему-то налево поползла, в сторону свекрови, хотя дом её и дальше стоял, чем больница. Еле доползла, бабушка роды принимала: ребёнок, то есть я, синий родился, не дышал уже. Это от того, что мать долго в себе удерживала, пока ползла. Но боевую бабушку ничем не напугаешь: отшлёпала, оттёрла - запищал малыш, задышал, ожил. Если бы не она, не стоял бы тут. Вот такое вот у них интересное примирение вышло. Пару недель мать потом в больнице всё же отвалялась со мной, для профилактики. А отец, приехав через пару дней, как узнал, что жена родила мальчика, не девочку, как он хотел, к больнице ни ногой - обиделся на неё. Да так сильно, что видеть не мог ни её, ни меня. Опять же бабушка вправила ему мозги, притащила с собой за уши встречать нас из больницы. Приняла из рук невестки драгоценный свёрток, смотрит, любуется, глаза счастьем светятся, будто это она родила меня. Отец, потоптавшись в стороне и видя, как бабушка, мать его, смотрит на малыша, сам оттаял, прослезился, простил жену, значит, взял ребёнка на руки, вглядываясь в маленькое личико. Ну что, говорит, сын, пошли домой?

     Женя, затушив под краном окурок, подошёл к своему столу и выбросил его в мусорное ведро. Оглянувшись на Настю, он увидел, что та стояла с красными глазами, подбородок её от волнения дрожал. Ему на мгновение показалось, что она хочет броситься к нему, прижаться и дать волю слезам.


Эскорт. 1. 15. На брудершафт
>> http://www.proza.ru/2018/08/04/840