Глава 8. Жить - хорошо!
Я лежал на спине и рассматривал стены. Оклеенные чёрно-белыми фотографиями, они возвращали в те далёкие годы, когда мы школьниками передавали друг другу фотокопии вырезок из недоступных западных журналов.
- Я не знал, что ты увлекаешься битлами и роллингами!
- Это папа увлекался. А я только отбирала у него картинки и лепила на стены. Он был не против. Мама только сердилась.
- Почему?
- Говорила, что пылесборник разводим. Нельзя свежие обои наклеить.
- Однако ж они сохранили...
- Да. Здесь никто не жил, пока меня не было.
- Комната-музей?
- Вроде того. Папа говорит, что мама заходила сюда иногда прибраться, а на самом деле поплакать...
Она давила мне острым подбородком в область сердца, но я не смел ей сказать об этом.
- Почему ты так долго не ехал?
- Не хотел тебя тревожить. Думал, ты замучилась в деревне и всё тебе там опостылело, но молчала. Ты, ведь, великая молчунья.
- Ты мне не опостылел.
- Этого мало.
- И Пафнутий не опостылел... Как он там?
- Невесту себе завёл.
- Ну-у!..
Она оторвала голову от моей груди, и я поскорее воспользовался этим, чтобы изменить положение тела.
- А кого именно?
- Женщину, подарившею нам самовар, утюг и дубинку рифлённую, которой ты скалку раскатывала - бельё разглаживала... Не забыла?
- Разве такое забудешь?
Она, наконец, засмеялась. Тихо-тихо. И привстала с постели, скинув одеяло.
- Папа велел тебя выгулить, - вспомнил я, разглядывая тело. Сердце моё сжалось.
- Не нравлюсь?
- Ты мне всякая нравишься.
- Не врёшь?
- Нет.
- Тогда - пошли! Выгуливай меня как собаку.
Она встала, а я прикрыл глаза. Вспомнились кадры, когда аккуратные и педантичные немцы очень культурно отправляли голых женщин-евреек в газовые камеры.
В коридоре я помог ей одеться. Она то ли мне в укор, то ли, чтобы похвастаться, перетянула себе талию поясом до предела. Просторное пальто по смешному сморщилось, но я ничего не сказал из боязни обидеть.
Солнце по весеннему слепило. Воздух был свеж и пах арбузами.
Веронику качнуло, она прилипла ко мне и счастливая ликующе рассмеялась:
- Как хорошо!..
Мы не только погуляли в парке, но и перекусили на открытом воздухе - шашлыками. Вероника вдруг заявила, что хочет сладкого красного вина, и я снова купил "Хванчкару" - как в поезде. Разливал в одноразовые стаканчики и засовывал бутылку обратно за пазуху, чтобы напиток не охладился.
- Ты как профессиональный алкоголик! - веселилась похудевшая девушка, отправляя в рот куски поджаристого мяса и пучки зелени, кажется, сельдерея.
- А я и так алкоголик, - отвечал я, радуясь её возвращению в земной мир, и целовал её в запашистые губы, принимая этот запах как запах жизни.
- Я думала, ты купишь "Кагор". Как Пафнутий.
- В деревне выбора не было. И потом "Кагор" слишком сладкий под мясо. И крепкий. А ты и так словно пьяная. Ноги тебя не держат - качаешься!
- Это правда. Но я окрепну. Ты ведь будешь меня ещё выгуливать?
- Буду. Я специально за этим и приехал в Москву, - убеждал я её и себя. И снова привлекал к себе, мысленно представляя себя дубом, а её тонкой рябинкой.
Кругом были люди. Но меня это не смущало.
Вдруг она стала серьёзной.
- Нам кто-то постоянно звонит. И молчит. Я боюсь выходить на улицу.
- Боишься, потому что ослабела физически. Это бывает. Окрепнешь - перестанешь бояться. А звонить могут и дети. Балуются.
- Нет. Иногда он отвечает... когда я спрашиваю, а не папа.
- Мужчина?! - изумился я.
- Да. Женщина раньше была - с папой говорила. Но сейчас звонит мужчина и отзывается только на меня.
- Я сам с ним потолкую.
- Ты теперь будешь всё время со мной?
- Да... Только мне надо будет сегодня съездить в одно место. Отметиться. А потом к тебе - всерьёз и надолго.
Я вспомнил про Арсиною. Надо было как-то плавно разрулить с ней сложившуюся ситуацию, чтобы не огорчить её расставанием. Как это сделать - я не знал...
Свидетельство о публикации №218073000783