Смерть Правителя. Глава четвертая

Глава четвертая
- Ну что ты там, не упокоишься никак? – раздраженно спросил Маветан. - А вот жертвам твоим так много времени на тары-бары и растабары давать было не положено. Их и последним словом перед приговором не баловали, и грехов перед смертью не отпускали. А ты вот тут у меня весь в душевном комфорте, считай, пребываешь. Итоги жизни оцениваешь. А им-то, бедолагам, руки скрутят за спиной проволокой, пулю из нагана в затылок пустят, и носом в грязь. А потом одной кучею всех в вырытую яму. А женок их несчастных псы твои испохабят да по лагерям разошлют, трудом каторжным морить. А детишкам тоже ведь в других лагерях жизнь несладкую эти ироды уготавливали! – голос Маветана как-то жалостливо взвизнул и затих.
- Да что же ты ко мне привязался, уёбище лохматое. Кого из них я проволокой вязал? Кому из них пулей в затылок жизнь укорачивал?
- Э, браток, хитришь ты. Это же от тебя ноги и руки у неё росли, у власти твоей Сутулинской. Так что не придуривайся! – заскорузлый палец Маветана маячил перед носом Правителя. - Это всё ты и твои соратнички палачам наганы из-за границы выписывали, привозили и раздавали, чтобы ручонки у них от работы этой сволочной и палаческой не уставали. Это ты им бешенные зарплаты платил, безо всякого учета в конвертах по карманам напихивал. Это ты им генеральские погоны на плечи вешал, да потом всю жизнь пенсии генеральские платил.
- При чём тут я! При чем тут это! – заверещал Сутулин.
- Да при том, что сам ты сейчас в уюте и покое жизнь свою собачью заканчиваешь. В креслице, в пижамке, под одеяльцем шерстяным. А они-то, бедолаги - на мерзлых земляных рытвинах. Я уже не говорю про тех, что на войне в грязи болотной, да на снегу, да в жиже земляной окопной…
- Отвяжись от меня, страшилище! Уймись, отродье дьявольское. – и зашедшийся криком Правитель вдруг взял и перекрестил посланца Смерти.
Но, несмотря на все надежды Сутулина, даже трижды повторённое крестное знамение на его собеседника никакого действия не оказало. Он только зло сплюнул, высморкался по-мужицки на пол и в отчаянии махнул рукой. А потом на какое-то время замолчал, отвернувшись в сторону. Затем снова сел на верхнюю ступень крыльца и, притулившись спиной к дверному проёму, засмолил ещё одну самокрутку.
- Мерзавец! – обращаясь непонятно к кому, произнес Правитель, извлекая из кармана чистый клетчатый носовой платок и вытирая с уголков глаз острые и злые слезинки.   
- Мерзавец, говоришь, сучара? Ты ещё не знаешь, что такое мерзость. Мне вот тут в голову пришло, что самый твой отборный палач Ярылган ещё жив, живет и не тужит, пенсион имеет выше головы. И вот подумалось мне, а не пригласить ли нам его сюда, да не попросить ли помочь тебе отойти в мир иной по полной их палаческой программе. И когда душа твоя, покидая тело, увидит во всем этом непотребстве твои разбрызганные мозги и кровь, вот тогда она ощутит гнусность в полной мере. А то, ишь ты, слова какие он знает. Мерзость, ему видите ли претит.
Хлопнув в ладоши и злорадно ухмыльнувшись, Маветан произнёс: генерал-майор Ярылган, ко мне!
По песчаной дорожке, ведущей к крыльцу, раздались уверенные шаги, а вслед за этим в конусе света сторожевой надкрылечной лампочки возникла фигура нестарого ещё человека в военной форме.
- Звали, Ваше Прискорбие.
- Звал, генерал. Дело у меня к тебе срочное. Может быть и не стоило бы совесть твою тревожить, но тут вот работенка подвернулась для тебя по части приведения в исполнение. Помнишь ли ещё службу эту свою живодерскую?
- Помню, конечно! А насчет живодерства, вы, Ваше Прискорбие, неправы.  Ведь всякая военная служба, она кровь проливает. Так что и моя была - служба, как служба. Закон есть закон. И кто-то его по закону исполнять должен. – с внутренним убеждением излагал генерал.
- Ну что ж, так, значит так. Но сегодня случилось, что послан я принять душу грешника одного великого, но он, видишь ли, каяться не желает. А без покаяния мне как-то неловко, да и вызверился он, собака, настолько, что злость сатанинская в живых его удерживает. Не поможешь, по старой дружбе?
- Что ж не помочь. - И генерал медленно вытащил из кобуры довоенной выделки импортный шестизарядный револьвер. - Где приговоренный?
- Да в том-то и беда, что не приговоренный он. Ни суда, ни специального постановления по его делу не было.
- И как же я должен… Ваше Прискорбие! Ведь это просто внеслужебное убийство получается.
- Получается, да, внеслужебное. – Маветан развел руками. – Что же ты, Ярылган, никогда не убивал внеслужебно.
- Случалось, Ваше Прискорбие, но душа моя за те грехи, ожидая суда Божьего, трепещет. – генерал опустился на ступеньку ниже Маветана и задумался.
- Не кручинься, служивый! Может мне табачком тебя побаловать? Ядрёный, любительский! – Маветан протянул генералу кисет и курительную бумагу.
Тот поблагодарил и принялся сворачивать себе самокрутку. Справившись с этим непростым делом, генерал с изумлением произнёс:
- Ты подумай! С гражданской войны не крутил самокруток, а ведь справился. Руки, видать, сами помнят. - И генерал с наслаждением затянулся.
- Эй, вы там. – раздался голос из темноты на веранде. - А почему мне не предложите. Последнее желание, оно ведь полагается перед смертью каждому. – Сутулин выпрямился в кресле и принюхивался к табачному запаху.
- Не перед смертью, а перед казнью. Ты, Сутулин, не путай Божий дар с яичницей.
- Пожадничал?
- Да на, бери и крути. – Маветан протянул Правителю кисет и бумагу.
- У меня руки не в порядке. Сделай милость, смастери посмолить. Пожалей убогого. Паркинсонизм!
- Таких, как ты жалеть, себе дороже выйдет. – проворчал посланец Смерти. – но самокрутку спроворил и подал в трясущиеся руки Правителя.
А генерал, прислушивавшийся к их разговору, потянулся к вернувшемуся на своё место Маветану и тихо спросил:
- Ваше Прискорбие. Неужели это сам Сутулин.
- Да, Ярылган. За кого б другого, я тебя будить так рано не стал бы.
Генерал в ответ на это присвистнул.