Всё хорошо

Он показывал мне картинки на мониторе, анализируя результаты атомной бомбардировки шестимесячной давности. Пожилой американец, с ослепительной улыбкой и добрым юмором,  местный светила по раковым заболеваниям, он искренне радовался за меня.

– Мы их уничтожили, – повторял он, – смотрите, сравнивайте, мы этих тварей обманули и уничтожили. Вы большая умница, что решились на максимальную дозу – все клетки убиты.

Со стороны могло показаться, что мы обсуждаем результаты бомбёжки Афганистана или Ирака. Но бомбили меня.

Я стоял за его спиной и пытался увидеть на мониторе свою шею... Но не видел.
Мне мешала его голова. Она была похожа на спутник Марса – Фобос, со страшным кратером в полголовы под названием "трепанация черепа".
Это действительно было похоже на кратер невероятных размеров.
Вдоль шеи из-под рубашки тянулся шрам, напоминающий Марсианский канал,
а вся голова напоминала чайник, над  которым в любую секунду от пара начнет прыгать крышка – его шапочка.

Час назад, пока я лежал на столе сканера, он, смеясь, рассказывал мне про свою злокачественную опухоль мозга, успешно проведенную полгода назад операцию,
пятерых детей и не помню скольких внуков.

–  Они это рано придумали, – говорил он, – я ещё не гулял на свадьбе у всех своих внуков и пусть подождут.

Кто были "они" и почему именно его внуков надо иметь ввиду, он не объяснял,
но травил анекдоты и смешные истории из жизни врача, покрикивая на меня: "прекратите двигаться и хохотать или я найду у вас  новые болячки".
 Он расспрашивал про незнакомую ему Россию,  откуда сто лет назад приехали  его нищие предки, и не понимал, почему среди русских эмигрантов так много больных раком.

– Да, Чернобыль, – соглашался он, – но даже с Чернобылем слишком много...

Нью-йоркский центр жертв Чернобыльской катастрофы не успевал за событиями 16-и летней давности.

– А вы не из Боруска, – спрашивал он.
– Бобруйск, – поправлял я, – нет, не оттуда.

Он спрашивал про него третий раз, так как именно оттуда был его дед.
 Он не был уверен в названии и даже один раз согласился на предложенный мной Бердичев, но знал, что тогда это была Польша.

– А сейчас? А Вы? Так не из Боруска? И не проезжали?

Г-о-с-п-о-д-и!!!  Какая сейчас разница, где этот Бобруйск, если я на этом столе в полпланеты от Польши, Чернобыля и Бердичева-Бобруйска.

И опять истории и анекдоты из жизни врачей. И все это смешивалось в неправдоподобную кашу в стиле Босха. Я слушал, не шевелясь, понимал, о чем он говорит, и ждал конца проверки. Тогда, на столе, я думал, что понимал, о чем он говорит.
Сейчас, за компьютером, радуясь за меня, он в волнении снял свою белую шапочку и я увидел... Увидел и понял, о чём он говорил.
А врач продолжал оживлёно показывать мне картинки на мониторе и повторять, что всё хорошо, все мертвы...

А я увидел... ЭТО...
Но не картинки – я не мог их видеть. В меня уперся, заслонив всё, этот страшный кратер на его голове  под названием "трепанация черепа".
Я ещё слышал его радостный голос,  но уже без картинок понимал: всё хорошо...  Господи, у меня всё хорошо!

Мы попрощались ещё на шесть месяцев, но я дал себе слово, что в следующий раз расскажу ему про Бобруйск. Ему это важно знать – милому старому врачу,
так радующемуся всему на свете, а сегодня – мне, гостю из далёкой России,
где слишком много больных раком, и непонятно, "о чём они себе там думают..."

Все хорошо...