Разбойник Алим

Газета "Крымский Листок" № 18, воскресенье, 4 марта 1879 года.

В.Х. Кондораки

РАЗБОЙНИК АЛИМ
(из моих воспоминаний)

В конце 40-х годов, из среды крымских татар выделился человек, легенда о котором наверно создаст сказание о богатырской силе и неестественных похождениях; иначе не может быть, ибо ещё современные ему туземцы сложили в честь его героическое песнопение.
Что вызвало этого человека на такую арену? Врождённая наклонность? Обстоятельства?
Отчего в образованных странах запада нет специалистов-разбойников? Не оттого ли, что там правосудие удовлетворяет всем потребностям общества, и немыслимо административное своеволие?

В 40-х годах все судебные и административные дела Крыма находились в полной зависимости от произвола полицейских приставов, исправников и столоначальников присутственных мест. Действия этих, часто алчных людей, считались непогрешимыми и на основании их производились заключения в тюрьмы и ссылки в Сибирь.
В такое-то время, быть может, как протест против оставшегося неизвестным беззакония, явился Алим, бесстрашный повсюду поспешающий и успевающий грабитель. Его дивный конь, свирепая наружность, богатое вооружение, повелительный тон, ухарская езда, производили магическое впечатление...
 - Подавайте деньги! - кричал разбойник, - и деньги высыпались в указанное место.
 - Пусть эта девушка или женщина идёт за мной! - и девушка с трепетом повиновалась.
Весь край волновался от страха и досады; более всех кипятился один кавказский князёк, состоявший у нас атаманом и живший у председателя казённой палаты В.М.К.
Этот князь постоянно говорил об Алиме с таким жаром, так стучал кулаками по столу, что, мы, слушатели начинали побаиваться и его кинжала.
Он громогласно предлагал за Алима мешок червонцев, если он будет пойман и вручён ему. По слухам же, он беспрестанно подсылал к разбойнику наёмных татар с тем, чтобы заманить его в своё отечество и поставить во главе враждебных для нас черкесских племён...

Алима я знал с детства, лакеем в частном пансионе Х..., где я воспитывался. Он нравился мне опрятностью, горделивою осанкою и мастерским рассказом анекдотов из жизни своих соотечественников; и чрезвычайно не нравился тем, что безапелляционно будил меня в 6 часов утра, не обращая внимания на мои заклинания...
В одно прекрасное утро, вместо Алима пришёл будить меня другой малый, с известием, что Алим взят под стражу по обвинению во взломе и разграблении какой-то караимской лавки.
Неожиданное событие так опечалило меня, что я решился быть заступником своего любимца, у которого не было никого своих кроме старушки матери, живущей в Карасубазаре.
Не встретив ни в ком из старших сочувствия своему предприятию, я, 13-летний мальчик, думал, думал - и порешил лично повидаться с Алимом. Одним из товарищей моих по учению был сын смотрителя Симферопольской тюрьмы, который и пообещал свести меня в тюремный замок.
Алим встретил меня слезами и рассказом, что посажен по подозрению.
 - Каким же образом могло пасть на тебя подозрение? - спросил я.
 - И сам не знаю,  - отвечал он. - У меня нашли два носовых платка, которые я купил у цыганки и, которые принадлежат, говорят разграбленной лавке.
 - Но разве при этом не было свидетелей?
 - Когда покупал, никого не было на улице.
 - А ты её не узнаешь?
 - Я непременно нашёл бы её, если б меня отпустили.
 - Что же ты намерен делать?
 - Ожидать; говорят, оправдают.
Вполне уверенный в том же самом, я признаться забыл об Алиме и не знал, куда он девался.
 
Прошло несколько месяцев. Однажды, пришлось мне проходить по аллеям церковной ограды, где работали несколько десятков арестантов. Передо мною очутился Алим, бледный изнеможенный, в старой куртке с арестантскою нашивкою.
 - Тебя осудили? - вскрикнул я с удивлением.
 - На два года,  - отвечал он, - но я не вынесу этой жизни: умру или убегу. А моя бедная мать.
Он заплакал.
                ***

Прошло ещё несколько месяцев; подошло время нетерпеливо ожидаемого всеми народного зрелища: скачки, куда обыкновенно являлись лучшие скакуны Крыма, все мурзы, все зажиточные татары - наслаждаться любимою дедовскою забавою и поздравить счастливца, которому его добрый конь доставит царскую серебряную вазу.
На скачке был и я, залюбовался бесподобным жеребцом, удостоенным приза без малейшего обычного спора, потому что он, сделав установленные три тура, оставил соперников, по крайней мере, на полверсты позади.
На следующий день стало известно, что лихой скакун, получивший вчера награду - кем-то выведен из конюшни своего хозяина-мурзы, и пропал бесследно.
А через неделю заговорили, что на нём гарцует какой-то разбойник, против которого не действуют ружейные пули... Назвали и имя разбойника: Алим; и повсюду только о его "подвигах" и было слышно.
Выслушивая невероятные рассказы о баснословном богатыре, я и не воображал, что знаменитостью сделался мой бывший прислужник, тот самый Алим, которого я видел в последний раз в изношенной арестантской куртке.
Однажды пришлось мне отправиться верхом к товарищу, на Алму, в 14 верстах от Симферополя. День был жаркий, тем не менее, я ехал довольно скоро с неприятным сознанием того, что никого не щадивший разбойник может напасть на меня и отобрать чужого коня.
Сделав несколько вёрст, я не без страха заметил в степной дали всадника в чёрной бурке, державшего направление ко мне. Через полчаса наездник приблизился и громко закричал:
 - Вот радость! паныч!
 - Алим, Алим! - отозвался я с детским восторгом, - ты на свободе, как я доволен!
 - Ну, как поживаешь, всё живёшь в пансионе? - допрашивал меня молодой татарин. - Здоров ли Пётр, Иван? (Он называл своих товарищей из прислуги).
 - Все живы и здоровы, и все жалеют, что ты попал в тюрьму.
 - Добрые люди. Следует послать им на водку.
Говоря это, он вынул из шаровар своих длинный кисет и подал мне пять червонцев для передачи бывшим сослуживцам.
 - Ого, да ты разбогател! Даришь золотом!
 - Кто не сделал мне зла, тому я готов отдать последнюю рубаху.
 - Да как ты очутился на свободе? Чем занимаешься?
 - Свободу я сам себе добыл, а занимаюсь то тем, то другим; слава Богу, пока идёт и весело и выгодно.
Не подозревая в этих словах ничего особенного, я и не настаивал на разъяснении их, и предложил Алиму поступить в пансион на прежнее место.
 - Нет, паныч, я теперь не тот человек, что прежде и для города не гожусь.
 - Почему?
 - Так.
Тем временем мы подъехали к алминскому трактиру, откуда мне приходилось повернуть в сторону с почтового тракта.
 - Э, нет паныч,  - удержал меня Алим:  - не отпущу тебя, пока не закусишь со мною. Иначе - бери назад деньги, которыми снабдил меня в остроге.
Проголодавшись дорогою, я не противоречил, и мы вошли в заезжий двор. Хозяйка подала нам зажаренную курицу с солёными огурцами, два десятка яиц, штоф водки. Алим залпом выпил целый стакан.
 - Что же ты не снимешь бурки, - заговорил я: - и не жарко тебе?
 - Снимать бурку - перепугаешь. Посмотри, как я вооружён.
Он отодвинул косматую накидку к левому плечу. Действительно, чего только не было за его поясом! Пистолеты в серебряной оправе, патронташ, ятаган, кинжал, сабля...
 - Давно-ли ты сделался таким трусом? - спросил я с улыбкою, всё-таки не допуская мысли, что это и есть тот самый Алим, который приводит в трепет всю Тавриду.
 - С тех пор, как убежал из арестантских рот. Не будь у меня оружия, я рисковал бы опять попасть под замок.
 - Но ты не минуешь тюрьмы, если будешь оставаться в Крыму.
 - Знаю, оттого и спешу набрать побольше денег, потом бегу в Турцию.

                ***
Пока мы завтракали, к трактиру подошла большая толпа татар, вооружённых дубинами и расположилась под тенью дерев. Алим несколько минут следил за движениями этих людей, и, вероятно, не заметив ничего опасного, позвал хозяйку, щедро расплатился с нею, выпил ещё стакан водки, и мы вышли.
Когда нам подвели лошадей, я как-то невольно обратил внимание на жеребца Алима: мне показалось, что это тот самый, которым я восторгался на скачке. Но, мало ли лошадей совершенно похожих одна на другую? Я промолчал.
Едва мы выехали на почтовую дорогу, как спутник мой обратился к лежавшей толпе с вопросом, кого они ищут или ожидают?
 - Алима! - отвечали все в один голос.
 - Эх вы ослы, - отвечал он, - хороши и те, которые поручают вам поймать такого молодца, как Алим. Я - Алим (при этом он отбросил бурку и показал своё оружие). Ну, ловите меня!.. Прощай, паныч.
Он кивнул мне головою, пригнулся к гриве коня, и через минуту исчез из вида.
Толпа татар осталась в каком-то изумлении; мне всё-таки не верилось.

Вскоре рассказы о подвигах Алима приняли такой эпический характер, что люди, слывущие за состоятельных, не смели и думать о выезде за город. Больше всех поражены были паническим страхом Караимы. Их-то, как причину своего осуждения, Алим не только обирал догола, но и заставлял молиться по мусульманскому уставу. Изумительнее всего была молва, что Алим в один и тот же день грабил и под Керчью, и под Евпаториею, и под Перекопом.
Такие перелёты едва ли в пору и птице, думалось мне. Предположение моё, что под именем Алима разгуливают по степям и другие джигиты, вскоре оправдалось.
Какой-то бедняк из татар, продав в городе волов за 30 рублей и рассчитывая на эти деньги женить сына, внезапно остановлен был на дороге человеком, назвавшимся Алимом и отнявшим у него  всё достояние.
Бедняк с плачем продолжал путь. Вдруг подъезжает к нему другой верховой, спрашивает о причине слёз. Ограбленный рассказывает дело и указывает направление, куда скрылся грабитель. "Постой, - говорит ему неизвестный: я сейчас приведу к тебе этого гайдамака и заставлю возвратить твои деньги".
Час спустя он исполнил своё обещание, и схватил у него ухо. "Ты грабишь бедных под моим именем, - сказал он: - так чтобы народ мог различить нас, я буду работать с обоими ушами, а ты с одним".
Вероятно, что-нибудь подобное случилось в действительности, потому что со времени распространения этого слуха, перестали говорить об одновременных грабежах Алима под двумя или тремя городами, отстоящими друг от друга на сотню вёрст.
Не подлежит сомнению, что все почти татары дружески относились к Алиму, принимали его на ночлег, сообщали ему о грозящей опасности, даже приглашали на свои свадебные пиршества. Знавши от них, как трепещут пред одним его именем помещики и городские жители, Алим до такой степени увлёкся своим значением, что не только среди дня открыто, въезжал в Карасубазар, но даже кутил и плясал на свадьбах, бросая музыкантам пачки кредитных билетов.
Говорят, совесть мучила его, когда старушка-мать умоляла его оставить постыдное ремесло; в такие минуты он прибегал к советам мулл, которые вместо того, чтобы отвлечь его от преступлений, напротив, советовали быть немилосердным к гяурам, сокрушившим их царство и стараться, набрав себе большую шайку, очистить Крым от христиан.
Любопытно бы узнать, имел ли этот совет влияние на Алима. Вероятно, нет, потому что он никого не заманивал к себе в сообщники.

Насколько подвиги Алима приходились по сердцу простым татарам и их духовенству, настолько ими возмущались мурзы, имевшие соприкосновение с русским обществом.
Один из более зажиточных и чаще других посещавших Симферополь мурз положил, наконец, во чтобы то ни стало захватить Алима и тем доказать правительству, что татарское дворянство не сочувствует подобным негодяям своей нации.
Это был мурза Кипчакский. Ему и удалось не только открыть один из притонов страшного Алима, но связав его лично доставить к губернатору.
Дня этого, вероятно, не забыли многие симферопольцы.
И теперь вижу, как чуть не все горожане, в экипажах, верхами, на повозках и пешком, съехались и сбежались взглянуть на богатыря, заставившего так долго содрогаться своего имени.
Бульварная улица была занята народом, жандармами и полицейскими. Шумели, бранились, проклинали и грозили пленнику палками и кулаками. Одни только караимы, молча, посматривали на пленника, по-видимому, сомневаясь в возможности избавиться навсегда от своего страшилища.
Алим, сопровождаемый народом, направлен был к острогу. Через несколько дней все забыли о нём, или вспоминали лишь для того, чтобы посмеяться над трусостью тех, которых он грабил.
Вдруг, не прошло трёх месяцев, Крымский полуостров поражён был вестью о бегстве Алима совместно с часовым...

Во все города и становые квартиры полетели нарочные со строжайшими предписаниями о немедленной поимке беглецов, и снова высланы были на почтовые дороги толпы равнодушных поселян, вооружённых дубинами.
Бегство Алима из тюрьмы, и притом с часовым, до настоящего времени составляет не разгаданную тайну: солдат не был пойман. Из множества рассказов и предположений по этому поводу, правдоподобным кажется мне только один, говорящий, что Алим был издавна в дружбе с солдатом, доставившим ему свободу, что солдат этот неоднократно сам мечтал о бегстве, и что он заранее подготовил для Алима возможность побега, с тем, чтобы тот помог ему деньгами скрыться за границу.
Алим поклялся отдать все свои деньги, скрытые в какой-то пещере, и не только сдержал обещание, но даже лично проводил своего избавителя в Евпаторию, откуда и отправил его на турецкой кочерме в Анатолию, обещаясь в непродолжительном времени тоже явиться туда с большою суммою золота.

Так ли, нет ли, действительно со времени побега Алим стал ещё опаснее прежнего и начал уже прибегать к оружию в своих беспощадных грабежах.
Однако ему не удавалось поживиться хорошим кушем денег, а напав на почту сопровождаемую вооружёнными почтальонами, он нет решался.
Поговаривают, что когда он убедился в невозможности захватить на дороге денежного купца, то решился попробовать счастья в Симферополе, и с этим намерением прибыл вечером в сад Дессера. Здесь скрыл он лошадь, а сам пробрался в ближайший шинок и до такой степени напился, что с трудом добравшись до лошади, прилёг и заснул крепким сном: пробудился же в руках полицейской стражи, которая свела его снова в острог, где присмотр на этот раз был построже...
Вторичный арест Алима не возбудил особенного внимания: всем представлялось, будто  Алим сам отдался с целью доказать, что вновь бежать ему ничего не стоит.
Вышло иначе. Острог охранялся, как следует, и, в конце концов, грозный Алим в арестантской куртке, с поникшею головою, вывезен был за город, на поле к месту бывших скачек, и при громадной массе народа, проведён сквозь строй.
По постановлению высшей судебной власти ему назначено было 6 тысяч шпицрутенов (Ред.: "Нам помнится 3000. Так известно было во время экзекуций, которых мы были личным свидетелем"). Ожесточённые солдаты хлестали так сильно, что с первой тысячи или полторы он был отправлен в госпиталь для излечения, и затем уже дополучил остальное количество.
После наказания Алим сослан в Сибирь на каторжные работы. Тем, казалось бы, и должно окончиться его земное поприще; вышло иначе: этот грабитель, по уверениям двух хаджи, возвратившихся из Мекки, отлично живёт в Константинополе, торгует бакалейными товарами и считается добрым и почётным мусульманином (Ред.: Сказание возвращающихся из Мекки "хаджи" о дальнейшей судьбе Алима - весьма правдоподобно. Алим был сослан не в Сибирь (как ошибочно подсказала уважаемому автору его память), а на Аландские острова, в крепостные работы. Нет ничего мудрёного, что по взятии этих островов союзниками он был освобождён и препровождён в Турцию, где, разумеется, его встретила награда за удальство против крымских "гяуров").
Что же такое был Алим: прирождённый зверь, или озлобленная жертва напраслины, результата прежних дурных порядков?
_____________

Об авторе:

Кондораки Василий Христофорович (1834 - 1886) - крымский краевед, писатель, этнограф, член Императорского Русского географического общества, Московского общества древнерусского искусства, Одесского общества истории и древностей (корреспондент с 1868 года, действительный член с 1876 года).