Ложка дождь

Предисловие.

Ложки всегда основаны на правде, которая завернута в вымысел. Достать правду из слоёв вымысла бывает не просто, но тем и интереснее!
Кстати, о ложках. Когда-то они назывались «сказки», но ещё никому не удалось распознать логику наших предков. У нас вот всё предельно ясно и логично: «ложь» (вымысел) – значит «ложка».


Вечер четверга. Я только что поужинала вкуснейшим овощным салатиком. Не скрою, я запила его любимым пивком с насыщенным солодовым вкусом. Очччень люблю, знаете ли, побаловать себя в такую дикую жару тягучим янтарным напитком, да ещё из охлажденной прямо в морозилке потной бутылочки тёмно-зеленого стекла с красочной этикеткой. Пивко не замедлило себя ждать. Подозреваю, сытый животик давно с ним договорился. И эти два коварных заговорщика буквально потащили меня на уютный диванчик в гостиную, где мирно урчал кондиционер, старательно выполняя свои прямые обязанности по поддержанию комфортной температуры в помещении.

Я заслужила полежать вечерком, вот так, расслабясь. День выдался супер напряженный и суетной. Так случается в нашем офисе – вдруг все, всё и сразу. Я протянула руку и взяла со столика любимый детективчик. Я знала, что через три-четыре странички, ну максимум, пять, чтобы не происходило с главным Героем, будь то сумасшедшая погоня, или схватки с каким-нибудь закоренелым вражиной, или ещё что-либо подобное, я опрокинусь в сладкий сон.
Я открыла детектив на закладке. Сон накрыл меня на первой же странице, текстурка упала мне на грудь, а мне было несказанно лень шевельнуться и отложить её на столик. Скажу больше, под раскрытой текстурой мне было гораздо слаще погружаться в волшебную дрёму, через которую я слышала, как я тихонько всхрапнула. Сласть сна начинала достигать своего апогея…

На ж, тебе! Звонок на мобильный! Не возьму! Мобильник стих, но только чтобы сделать передышку перед очередной порцией душераздирающего ора. В голове прямые, но тупые вопросы к себе. Почему мобильник лежит так далеко, не в зоне действия руки, так сказать? Надо обязательно встать (!), чтобы залепить ему дуло! На фига иметь такой ядрёный входящий зуммер? Когда ж ты его поменяешь! А мобильник продолжает разрываться…

Ладно, посмотрю, кто эта настырная свинота, заодно «выкл.» мобильник, а пере-звоню потом. Добромысл! Он всё-таки бывает примерным доставалой! Самое страшное, что от него не отделаешься за просто так. Он будет упорно пробивать до победного конца. Лучше взять трубку сразу и отшить, если, конечно ничего сверх естественного.
- Чего тебе? Только быстро! Я – сплю!
- Есть разговор!
- Только не сейчас! Я – сплю!
- Открывай, я за дверью!
Звонок в дверь. Всё-таки Добромысл – законченный говнюк! Впускаю изверга на порог. Пробую перекрыть вялым тщедушным телком ходы дальше. Бес-по-лез-но! Варвар уже в гостиной на моем тепленьком местечке.
- Я прилягу? (Ты уже лежишь - отвечают мои глаза) Жарень дикая! Фу-у-у! Кондёр – это в темку! Эллис, умоляю, чего-нибудь холодненького!
Тащу ему банку холодной газировки. Лежит, распластался и уже глазки прикрыл.
- Пить будешь лёжа? – делаю я замечание.
- Открой, пожалуйста! – просит Добромысл, как тяжелобольной, который ни рукой, ни ногой.
Откупориваю банку и сую ему в нос.
- Ой-ой! Пузырики! Класс! – радостный такой, добрый под моим неласковым взглядом.
У Добромысла завибрировал мобила. Последовавший далее  звонок «а мы возьмем да и припрёмся к Эллис» прозвучал, как нельзя кстати.
Добромысл возвращает мне выпитую банку, попутно целует руку и снимает труб-ку.
- Привет, Аркадич! Я у неё сейчас, пока не обсуждали. Её попробуй, добудись! (мой растаращенный взгляд на такую наглую ложь и лёгкий подзатыльник за неё). Ща перезвоню!
Добромысл потер место заслуженного (!) подзатыльника.
- ДОЖДЬ!!! – громче, чем надо заявил Добромысл.
Он театрально распахнул руки, представляя мизансцену невероятного, по его мнению, спектакля.
- ДОЖДЬ!!! – повторил Добромысл ещё более патетично, дополняя свой жест руками круговыми движениями восторженных глаз.
- Что Dodge? – это уже я. – Ты поменял машину? Зачем? Твоя совсем новая, и мне она очень нра…
- Дождь! Эллис! Ты вслушайся в эти звуки! Короче, завтра мы летим на планету Дождей. Я покажу тебе дожди… Я осчастливлю тебя!
- Завтра? Позволь тебе напомнить, мой друг с ненормированным рабочим днем, завтра – пятница, и я, простите, работаю… и вообще…
- Я уже договорился с твоим уступчивым и всё понимающим шефом. Завтра у тебя законный отгул.
Мой шеф и Добромысл – очень хорошие друзья. Договориться им, как нечего делать. Здесь мне несказанно повезло и, не стану скрывать, меня это очень даже устраивает, если учесть моё хобби, связанное со спонтанными перемещениями. Всё так, но… почему за моей спиной?
- Теперь насчет «…и вообще», - не обращая внимания на мои испепеляющие взгляды, начинает объяснять Добромысл суть вопроса с моим внеплановым отгулом. – Аркадич обеспечивает транспорт до места, а я  фрахтую его «пепелац с гравицаппой» до прекрасной планеты Дождей. Всё удачно складывается!
- Кто такой Аркадич? – строго начинаю я допрос. – Что за фигня – пепелац с какой-то хреновинкой на букву «г»? И что такое «дождь», из-за которого надо резко поменять мою судьбу именно в эту пятницу?
- Арка-а-адич… - умильно протянул Добромысл, поудобнее разместившись на моем диване и закинув руки за голову, взгляд мечтательный строго в потолок. – Самуил Аркадьевич – гениальнейший конструктор-изобретатель маломестных межпланетных летательных аппаратов. Гений в этой области! Просто гений!
Добромысл подскочил и встал передо мной. Глаза, как две васильковые тарелки. Я не раз замечала эту мутацию в глазах Добромысла, когда он слишком увлекался и переставал замечать всё вокруг. Его довольно спокойные серые глаза, вдруг, вылуплялись до значительных размеров и становились ярко голубого или даже синего цвета. Насыщенность цвета глаз Добромысла напрямую зависела от важности высказываемого в данный момент текста, или, если дело касалось спора с оппонентом – от количества затрачиваемой энергии на каждое слово аргументации. Сейчас было что-то архи важное, так как глаза Добромысла приобрели невероятно красивый синий цвет, и он вцепился мне в руку, сомкнув на моем запястье пальцы-клещи.
- Руку отдай! – завопила я, но круглые красноватые отметины уже обозначились на моей руке. – Дурак!
- Это я?! – спросил Добромысл на голубом глазу и огляделся, как будто в гостиной мог быть ещё кто-то кроме нас, который и поставил мне синяки на нежной ручке.
- Забудь! Итак – дождь! – быстро вернула я Добромысла в нужное русло.
- Эллис! – брызги ультрамарина в глазах. Мы можем посмотреть дождь воочию на планете, куда завтра нас любезно берет с собой Аркадич. Ты ведь не против? Тогда я звоню.
Добромысл и не думал ждать моих согласий после раздумий. Он вообще не пред-полагал, что у меня могут возникнуть по этому поводу какие-либо раздумья. Он давно всё решил за нас обоих. Пока я задыхалась от возмущения от такого бесцеремонного вторжения в мою личную жизнь, Добромысл уже говорил в трубку:
- Давай уточним, во сколько, Аркадич. Да, согласен, пораньше. Хорошо в шесть с небольшими копейками. Да, а проводник будет на месте? Отлично! Ну, всё, до утра!
Добромысл проехал толстым пальцем по кнопке завершения звонка и получил по улыбающейся рожице «думкой», которую я в него запустила.
- Ой! За что?!
- Решил, что можешь отвечать за меня? – набросилась я на Добромысла, чтобы хоть как-то поставить его на место. – О чем вы там договорились?
- Завтра в шесть – вылет, нам ещё до Аркадича добраться. Значит, подъем в пять утра. Подробности про дожди и про планету, где они обитают, расскажу по пути следования. Сейчас – всем спать!
- Тогда проваливай! На сегодня всё. В пять утра – во дворе.
- Эллис, - перешел на шепот Добромысл. – Ты меня гонишь, на ночь глядя? Я пока до дома доберусь, уже к тебе назад бечь надо… Разреши я здесь с краюшку (вожделенный взгляд на диван, любовное поглаживание подушечки), могу и на коврике  в прихожей. Мне много не надо. Я скромный. Только не гони в темную ночь!
Вы бы видели эту наглую рожицу с умоляющим взглядом! Добромысл ещё что-то там причитал, объяснял, аргументировал свой неуход, когда я швырнула на диван комплект свежего постельного белья с купоном из огромных ирисов. Мой любимый, кстати.
- Ой! Какие цветочики! – Добромысл театрально всплеснул руками. – Это мне? А постелить? А уложить? А колыбельную?
Встретив мой пуленепробиваемый взгляд, быстренько произнес:
- Понял, понял. Всё сам, сам!
- Перекусишь что-нибудь? – смилостивилась я, видя как мучается с постельным Добромысл, крутя и вертя его в разных плоскостях.
- Богиня! – рухнул Добромысл на колени.
Я больше не могла сдерживать смех и побыстрее удалилась на кухню, чтобы «великий паяц» не заметил мою реакцию на его гениальную игру в бесконечных моноспектаклях. Я приготовила пару солидных бутербродов с ветчиной, сыром, зеленым салатом. Коробочка несладкого йогурта в дополнение. Добромысл был счастлив.
- Я – спать! – заявила я как можно строже. – В дверь не скрестись и не скоблиться. Спок!
- Богиня! Ручку позвольте для поцелуйчика-с, в качестве «спасибки».
- Перебьёшься! Йогурт слопай!
- Нижайше… покорнейше… всемилостивейше… Ур-р-р! – сымпровизировал Добромысл, подражая послушному сытому котейке.

В пять утра мы с Добромыслом стояли у пепелаца Аркадича, представляющего со-бой эдакую распластанную бабочку на тарелочке, накрытую сверху прозрачной куполообразной крышкой. Я сразу поняла, что обзор через этот сплошной иллюминатор, будет идеальный. Аркадич - забавный седовласый старикан, улыбался, приветствуя нас. Пока Добромысл грузил наш незатейливый багаж, Аркадич докладывал мне, как благодарному слушателю, подробности и конструктивные особенности своего нового изобретения, а также основные отличия этой усовершенствованной модели от предыдущих моделей космолетов. При этом он  постоянно любовно поглаживал свой пепелац по корпусу и прикладывался к нему седой шевелюрой. Чувствовалось, что это было не просто любимое детище талантливого изобретателя, а настоящий Друг. Я, к своему стыду, частенько отвлекалась от его мудрёной лекции и упускала нить. Однако в завершении, я уловила несколько очень тревожных фразочек типа «надеюсь, не подведет», «… и с честью выдержит испытание», «… удачно завершит свой первый (?) полёт».
- Он что испытывать собирается свой пепелац? На нас?!! – лихорадочно подумала я.
Кровь запульсировала у меня в голове, а в животе стало неприятно прохладно.
- Вы что, первый раз… на нём? – тихо спросила я Аркадича.
- Да надо было ещё кое-что дотянуть, докрутить… но, Добромысл… Вы же его знаете! Мертвой хваткой вцепился – вези дожди смотреть и баста!
- Как - баста? А это не очень опасно? – ещё осторожнее намекнула я. – Может, имеет смысл отложить испытания? Пока вы не докрутите, не дотяните?
Вместо ответа Аркадича я услышала радостный возглас Добромысла:
- Я – готов! Грузимся сами!
- Да вы взгляните на него! Если мы с вами сейчас откажемся грузить себя, он сам сядет за штурвал и умчится в космические дали навсегда. Потому как взлететь он сможет, а вот посадить машину вряд ли.
Это была чистейшая правда! Я обречённо полезла на сидение пассажира. Внутри было очень уютно, удобно и, наверное, вполне себе безопасно, если бы не навязчивая мысль, что это испытательный полет не совсем доработанного образца.

Космолет задрожал и поднялся строго вверх по вертикали. Затем плавно ушёл в сторону, встав немного на дыбы. Вибрация прекратилась, и я поняла, что мы покидаем нашу планету с неимоверной скоростью. Наверное, мы преодолели гравитацию, наверное, мы вышли на заданную орбиту, наверное, мы уже неслись в беспредельном космическом пространстве… За стеклом была полнейшая темнота и мириады подмигивающих звезд, близко-близко. У меня захватило дух. Мне казалось, что мы просто висим, не двигаясь. Я перестала бояться. Красота космоса заворожила, захватила меня, поглотила моё малюсенькое существо своей безразмерностью, величием, гордостью! Было не до страха. Мною овладело ребяческое ощущение «да, будь, что будет, главное, я видела ЭТО!»
- Перегрузок почти нет, - услышала я голос нашего пилота Аркадича. – Отлично! Это – одна из основных особенностей данной модели.
Добромысл повернул голову и внимательно присмотрелся ко мне. Я подмигнула ему и показала язык. Я не злилась на него. Он довольно разулыбался и заговорил о цели нашего полета, о дожде.
- Что такое Дождь, спросите вы. Отвечу. Дождь – это, опять же, атмосферное явление, связанное с водой, с потоками воды, низвергающимися с неба на землю в виде непрерывно следующих друг за другом капель, образующих струи. К сожалению, или к счастью, будем разбираться по месту, на нашей планете это явление утрачено и довольно давно, как и другие. Снег, росы, например.
Добромысл опять обернулся ко мне. Я смотрела на него взглядом послушнейшей ученицы, обожающей своего учителя. Добромысл приосанился и продолжил.
- Замечательные «книги» (текстуры, по-нашему), дошедшие до наших дней, отсылают нас во времена, когда дожди были обычным явлением, обожаемым природой, особенно флорой, то есть растительным миром. В период равномерных теплых дождей природа расцветала, как тогда говаривали, умывалась, насыщалась, прибарахлялась по части приобретения  особой пышности зелени и цветов. Как я понял, долгое время дожди были явлением независимым от воли человека. Они возникали, когда им заблагорассудится. Но непременным условием для образования дождей было наличие дождевых облаков в небе или туч – это такие ядрёные дождевые облака темного цвета, как правило,  от густого насыщенного синего до практически чёрного. Из этих самых дождевых облаков или туч дожди устремлялись к земле, так называемыми, струями. Струи напоминали водные нити. В зависимости от толщины нитей и их количества в заданном объеме воздушного пространства дожди подразделялись на «мелкий дождичек», «хороший дождь» или «ливень». Это  далеко неполная классификация видов дождей, я взял только самые ходовые, часто упоминаемые в «книгах». Со словом «дождь» чаще всего употреблялись глаголы «пошел», «прошел», «пролился», «влил». Реже – «застучал», «закрапал», «забарабанил», «врезал», «как дал», интересное словечко «вжварил». Это небольшая часть слов-действий, употребляемых с «дождем». Из эпитетов мне лично запомнились следующие «летний», «тёплый», «прохладный», «освежающий», «мелкий», «сильный», «сплошной», «затяжной», «нудный», «проливной», да много ещё какой. Пока понятно?
- Ну-у-у… Как-то не особо… - сказала я неуверенно. – Но очень заманчиво!
- Мы скоро сами увидим это на планете Дождей и разберёмся с красавами дождями по полной! Я тоже пока не до конца осознал эти дождевые нити-струи. Эпитеты – это прекрасно! Но, мне как ученому, хотелось бы  получить побольше  информации о влиянии дождей на жизнь человека. Правда, похоже, дожди особо не допекали наших предков. Во время дождей они не прекращали свой обычный образ жизни – ходили на работу, занимались хозяйством, гуляли, многие очень даже обожали прогуляться под дождичком. Известно ходовое выражение, касаемо намерения прошвырнуться под дождем. Звучит оно так: «Не сахарный (-ая), не растаешь!» А? Как тебе?
- Ой! Как интересно! – воскликнула я.
- Заметь, - гордо произнес Добромысл, - мы скоро это увидим, а также услышим шумы дождя, дорогуша!
- А вдруг мы, теперешние – сахарные? Вдруг мы возьмем и растаем от дождя? Ужас! Я боюсь дождь! – я, конечно, шутила.
- Поворачивай взад свой пепелац! – заорал Добромысл Аркадичу. – Вдруг мы сахарные! Растаем ни за хрен собачий, и сиропом домой вернёмся, каждый в своей индивидуальной таре, да и то, если собрать успеют!
Мы дружно заржали над шуткой Добромысла. Он опять воззрился на меня весёлую. Я послала ему дружеский воздушный поцелуй. «То-то!» ответил мне Добромысл своим васильковым взглядом.
- Кстати, ещё одна интереснейшая подробность о дождях. Сильные или хорошие дожди образовывали лужи…
- Лужи? Что это? – не выдержав, вклинилась я.
- Лужи – это такие маленькие или не очень маленькие озерки или болотца, не успевшие впитаться в землю или высохнуть на твердом покрытии. В них отражалось небо, облака, деревья, люди… Красиво! Представьте, идешь после дождя, а под ногами зеркала с перевернутым отражением… Ох! Кстати, люди, проживающие в сельской местности, реже городские жители, любили шлепать по лужам босиком, естественно летом, когда дожди были теплые…

В этом месте обзорного рассказа Добромысла в моей голове наступила какая-то муть. Замедленной расплывчатой картинкой я увидела себя в коротком платьице в горошек с двумя косичками, бегущей по лужам. Мне тепло, радостно и беззаботно… Что это? Дежа вю или сигнал от предков из прошлой жизни? Я постаралась отделаться от видения и встроиться в повествование Добромысла.
- А мы пошлепаем? – спросила я, лишь бы что-нибудь спросить и заглушить под-ступившую, вдруг, тошноту.
- Будешь себя хорошо вести, я разрешу тебе пошлепать по лужам, - расфуфырился Дробромысл.
- Да я уже давно без тебя прошлепала все лужи! – чуть не возразила я Добромыслу, чтобы сбить с него спесь, но вовремя прикусила язык.
Непонятно откуда взявшиеся в моей башке воспоминания о том, как я в детстве бегала по лужам, точно ведь бегала, оказались слишком чувствительными для меня. То ли потому, что я была натурой трепетной и впечатлительной, то ли сказывались издержки перелёта в безвоздушном пространстве, но меня опять забрало и накрыла волна неосознанной тревоги, подспудного страха, а самое противное, что при этом меня сильно тошнило.
- Что такое вести себя хорошо? – продолжила я перепалку с Добромыслом, лишь бы уйти от моей беготни по лужам.
Добромысл обернулся и прошептал:
- Стелить постельку, укладывать баюшки, да, вот ещё, песенку, песенку колыбельную, ага!
- А мордочка не треснет от счастья? – хотелось сказать мне, но я не стала произносить это вслух, а огрызнулась кратким «Щаз!»
- И ещё, - Добромысл назидательно поднял толстенький указательный палец-сосиску, - чмок в щечку!
Я влепила ему по лбу, легонько конечно. Добромысл быстро отвернулся. Обиделся что ли? Я поершила ему пальцами волосы на затылке в знак примирения.
- Спускаемся! – объявил Аркадич. – Сейчас входим в зону гравитации. Отлично! Никто ничего?
Меня немного замутило и появилось ощущение прострации в затылке и в центре лба, но я не призналась.
- Тогда – ускоряем спуск! – скомандовал Аркадич и нажал какую-то кнопку.
Планета Дождей понеслась на нас сплошным зеленым пятном. Я вцепилась в обив-ку кресла.
- Ну вот и порядок! Садимся, - слышала я комментарии пилота.

Плавное раскачивание прекратилось. Одновременно улеглись легкое головокружение и тошнота. Мы стояли на твердой поверхности. Аркадич открыл выходной люк. Первым спрыгнул Добромысл, потом я в предупредительно подставленные им руки.
- Всё в порядке? Ты что-то бледная, - спросил он взволнованно.
Я просто кивнула и глубоко вздохнула несколько раз, пустив в легкие какой-то совершенно необыкновенный воздух новой планеты. Сразу стало легче. Я огляделась. Планета Дождей была зелёной от переизбытка зелени, бушующей, пышнейшей, сочнейшей. Листья не умещались в границах крон деревьев и кустарников. Они выпирали, вылезали, пересекались друг с другом, образуя гигантские объемные фигуры. Травянистые растения были напитаны влагой настолько, что казалось, если дотронуться до их поверхности, то сок брызнет во все стороны. Было очень тепло и чисто, дышалось легко и свободно.

К нам подвалил полуулыбающийся мужичок. Полуулыбка состояла из немного скривившегося рта, прятавшегося в окладистой бороде и хитрющих смешливых глазок под густыми бровями.
- А вот и проводник, знакомьтесь! – объявил Аркадич, шагнув к мужичку с протянутой рукой.
- Дед Суса – старик Нин, - представился мужичок более чем странным именем или прозвищем.
- Добромысл, - пожал Добромысл руку мужичка, внимательно разглядывая его.
- Можна дед Суса, а ить, можна старик Нин. Как удобственней! – мужичок протянул мне руку.
- Эллис! – пожала я заскорузлую ладонь и посмотрела  в глаза мужичку.
Может быть мне показалось, но в этих хитреньких глазёнках промелькнуло смятение, если не страх, вытеснившее на мгновение смешинки. Мужичок быстро отвел глаза в сторону и переключился на Аркадича.
- А я еду, а я еду за дожжами? – спросил он у Аркадича. – Ну-к, что ж… Одобряю. Похвально.
- Я больше по части транспортной доставки, - ответил Аркадич. – Молодежь вон взъегазилась. Дожди им подавай!
Мужичок воззрился на пепелац. Зацокал языком, выражая удивление и восхищение.
- Сам, поди, сочинил штуковину-то? Ядрить, твою налево, страсть-то кака! Няуж-то лятаеть?  Да-а-а… Вершина человеческой мысли…Зашибись! А дожжей не знають… Печалька…
Мужичок отошел от космолета, махнул нам рукой, и мы послушно пошли за ним в лес. Дед Суса-старик Нин оглянулся на чудо техники, задумчиво сказал «На пепелу похожа…Эх, ма!» и зашагал впереди нашей невеликой команды дальше.
- Слушай, Добромысл, он на меня как-то странно смотрит, ты не заметил? - спросила я у Добромысла шепотом.
- Заметил. Ты бы ещё попрозрачнее что-нибудь нацепила, светишься вся насквозь! – отпел мне Добромысл, непочтительно дернув меня за тончайшую батистовую блузочку в веселенький цветочек.
- Жарко ведь! – попыталась оправдаться я. – Я всегда так в жару одеваюсь… Я да-же не подумала…
- В лесу свои правила, а у его обитателей свои понятия… наверное… - сказал Добромысл уже миролюбивым тоном. – А блузочка тебе очень идет. Почапали за мудрёным дедом. Так, так, так… Суса, гришь, Нин, гришь! Посмотрим, посмотрим…

Очень скоро дед Суса вывел нас с лужайки, где мы оставили наш пепелац к милому деревянному домику, окруженному лесом. Это было скромное жилище деда Сусы, напоминающее охотничьи домики, которые я видела на старых картинках, со всеми их прелестями. Внутри было чисто, прибрано, уютно, совершенно по-деревенски. Так и тянуло посидеть за чашечкой горячего чая с медом или вареньем, послушать охотничьи байки, небылицы, дружно посмеяться или беззлобно поспорить о размерах трофеев.

Дед Суса захлопотал, накрывая на стол. Целая отварная картошечка, украшенная мелко резанным свежим укропчиком, задымилась в глубокой глиняной миске в центре стола. К царице-картошке были поданы грибы «холодного посолу» трёх наименований – грузди черные, опята и рыжики. Жаренные с зеленым лучком лисички дед водрузил на стол прямо в сковороде, «шоб не простыли». Ещё одна сковорода шкварчала яичницей-глазуньей на сале. На большом плоском блюде живописно разместились целые свежие огурцы и помидоры, а также пуки зеленого лука, укропа, петрушки и другой зелени, даже не знаю, как называется, но очень душисто. Хлеб, нарезанный большими грубыми ломтями, лежал прямо на скатерти цвета сурового льна.

Стол был неимоверно аппетитен, так и завлекал сесть за него и уминать все вы-ставленные яства за обе щёки. Что мы и сделали с превеликим удовольствием. Аркадич выставил бутылочку коньяку, дорогушего насколько мне известно. Дед подскочил, отставил коньяк на край стола, сказал «чичас я» и приволок фигурный бутылёк, объемом не менее литра, с явно горячительным напитком внутри.
- Свойскыя, лячёбныя, - произнес дед слишком заговорщическим  тоном, любовно прижимая к груди заветный бутылёк. – Сам на травках настаиваю. Пестня!
Дед деловито начал разливать жидкость цвета темного янтаря по стопочкам. Мне тоже «пляснул на зубок».
- Ну, дык, за дожжи! Маханём по малой! – произнес дед незамысловатый тост и все мужики маханули.
Повисла пронзительная тишина. Я, единственная, кто не успел махануть, а застыла со стопочкой у рта, созерцая картину маслом. Аркадич и Добромысл смотрели друг на друга совершенно ошалевшими  выпученными глазами. Похоже, у обоих перехватило дыхание. Дед Суса сотрясался в беззвучном хохоте. Весело ему, видите ли, было!

Добромысл в бессознательном состоянии поймал кружку с холодной водой, которую ему любезно и своевременно подсунул дед. Глотнув сам, передал Аркадичу. Оба вроде задышали, крякая и тряся головами.
- Дед, предупреждать надо! – заругался Аркадич. – Спалил на фиг все внутренности с твоими шуточками, хрыч старый!
- Дык, ни чё. Это по первости. Первая завсегда колом, вторая – сокОлом полятить! – заливался дед. – Давай на закусь налягай! Шуруй, родимыя!
Дед посмотрел в мою сторону, как будто впервые меня увидел.
- А ты чё ж, милая? Попробовала настоечку? – по-доброму обратился он ко мне, но в глазах всё тоже смятение и, как будто, страх.
- Простите великодушно, но я не буду, - я поставила стопочку с глоточком настоечки на стол.
- Не-не-не! Она… не будет! – вдруг закомандовал Добромысл и вскочил из-за стола.
Я с удивлением обнаружила, что и Добромысл, и Аркадич сделались в усмерть пьяными. Аркадич молчал и очень глупо улыбался. Смотрел он на меня и мимо. Взгляд его затуманенных глаз медленно блуждал по сектору охвата примерно в тридцать градусов и никак не мог остановиться конкретно на мне. Наверное, он видел не менее трёх меня в этом секторе. Каждый раз, когда он натыкался на какую-нибудь из Эллис, Аркадич жутко смущался, глубоко вздыхал, сокрушенно болтал головой и, кажется, извинялся. Так я трактовала его бесчисленные «п… стите, п… стите». Добромысл напротив сделался агрессивным. Он вскакивал и с грохотом опрокидывался назад, успевая крикнуть, как лозунг на демонстрации:
- Она не будет! Совсем не будет! Ни капельки, ни полкапельки не будет! Даже, если будет, то ни за что не будет! Я за неё отвечаю! Это моя Эллис!
- Успокойся, милок! – заговорил дед. – Во напасть! Не ожидал. Шо ж вас так разобрало-то! Вроде травка не обидная. Нуть-ка, поднажали на закусон! Особлива картохванчика горяченького. Чичас враз сыметь!
Дед запрыгал между Аркадичем и Добромыслом, наваливая им еды в тарелки. Картохванчик, похоже, возымел своё чУдное действие. Мои друзья очухались. Глаза и мысли заняли соответствующее положение.
- Дед, признавайся,  что это было? – допытывался Аркадич. – Как ты это делаешь?
- А вот табе, накось – выкуси! – дед весело скрутил Аркадичу, признанному в самых солидных кругах ученому-изобретателю, неприличную фигу, да ещё смачно плюнул на неё до того, как покрутить перед любопытным аркадичевым носом. – Сякрет! Сякрет хвирмы! Съел! Ага! Выдай вам – сопьётися тама у сабе на Зямли-то! Сюды прилятай на пепеле своем, угошшайси!
- Договорились! – Аркадич обнял деда, совершенно не обидевшись.
К моему ужасу дед тут же налил в стопочки по «яшо чудок».
- Дед! – заорала я. – Ты что творишь? Я их на дождь не соберу!
- Ух ты! Точно - Лиска взбаломошная! – оживился дед, пристально всматриваясь мне в лицо. – Не боись, милая! Дожжь токмо завтрева будя! А до завтрева мы знаешь, скока попьём, да яшо отдохнуть успеем! Да! Чайку хошь? Я табе, милая, чичас чайку замастрячу, первостатейной сласти чаёк!
- Э-э-э, дед, не шали! – решил проявить себя Добромысл.
- Дык, какие уж тут шалости… Ты кушай, милок, поплотнее, а то уж скоро опять пить. Я лапочке твоей чайку подам и спатюшки ея полжим, пущай отдохнёть от вас непутёвых. Эхе-хенюшки, хе-хе…

Дед Суса плюхнул чайник на плиту, а сам начал составлять сбор из свежих травок. Запах разлился обалденный. Мне страсть как захотелось этот чай.
- Эллис, Эллис! – услышала я шепот Добромысла. – Слышала, что дед сказал? Ты – лапочка, причём, моя. Вот за что я люблю деда Сусу. За такую вот его сермяжную правду.
Он расплылся в довольнейшей, не совсем трезвой улыбке. Я подкатила глаза, показывая всем своим независимым видом, какую Добромысл несёт чушь.
- Ну, дык, вот и чаёк, милая! А-то заскучала тута с нами пьянчужками. Чичас вареньице с ягодки лясной, да мядочкю дикога. Красотишша! А дожжь, чё дожжь? Завтря будя и дожжь, и ливень! Для дожжа тучки нужны, милая. Завтря набягуть, да и прольются. О-о-о! Ишо как нахохлются, да прольются! Увидишь, милая!
Дед так сладко пел, а я так сладко пила чай, что просто до слёз, до томления в сердце.
- Дедусь, правда? – спросила я, чтобы ещё послушать ласковые речи деда с трогательными вставками «милая» и «лапочка».
- Правда, детка! – дед погладил меня по голове. – Надо же, дожжа не видала, милая. Жаль мне вас… усех… вместе с Зямлёю вашею…
Дед неожиданно всплакнул. У меня опять помутнело в голове, и я немного отрешилась от действительности. Я точно вспомнила, как когда-то этот самый или какой другой дед гладил точно также меня по голове и всхлипывал. Со мной уже было это. Что-то промелькнуло между нами. Я не сомневалась, дед Суса тоже помнил меня. Но, откуда? Кто мы? Что нас связывает? Дед быстро смахнул слезу, деловито подлил мне чаю. Нас выручил из неловкого положения Добромысл, который, конечно, не подозревал о нашей с дедом телепатической связи.
- Дед Суса-старик Нил, - зашептал он. – скажи ещё раз «твоя лапочка». Ну что тебе трудно?
Старик усмехнулся в бороду.
- Вот липа липкая! Пойду-ка я с постелями разбяруся. Аркадич совсем потухает, умаялся пепела сваго рулить бедолага учёная.
Дед вроде направился с кухни, но притормозил, оглянулся, ехидно прищурил правый глаз и спросил Добромысла:
- Табе с твоей лапочкой постелю вместя слать, али как?
- Нет! – крикнули мы одновременно и уткнулись, я в чашку с чаем, Добромысл в пустую тарелку, мерзко скребя вилкой по стеклу.
- Ну да, ну да! – понимающе закивал дед.
Уже в проёме двери он произнес очень странную фразу «Павлин, говоришь? Хе-е!» и вышел. Добромысл выскочил из-за стола и кинулся следом за стариком со словами:
- Что за павлин? Ну-ка стой, дед! Какой павлин? Стоять, говорю, чёрт старый!
Сдается мне, он удалился таким громогласным путём, лишь бы не оставаться со мной наедине. Трусишка! А спать, и правда, хотелось. Я прикорнула на топчанчике в уголке, подложив под голову подушечку. Сквозь необычайно сладкую теплую дрёму я слышала разговор между Добромыслом и дедом Сусой. Они, эти разговорчики, были не совсем трезвы, как мне показалось.
- Нет, дед, ты признайся, - настойчиво требовал Добромысл, - откуда такое имя-фамилия, а?
- А чё в ём ня так, для табе? – удивлялся дед. – Усю жисть яго ношу, нихто не  упрякал до тебя толстомордава.
- Придуряешься, дед? Ваньку валяешь? Дурака включил? – сокрушался Добромысл.
- О-о-о! Попёр мохнорылай!
- Сам такой!
- Сто лет тута живу, людЯм добро делаю, лес смотреть вожу…
- Водишь или ЗАводишь?
- …красОты разныя…
- Вот в чём вопрос, дед…
- …дожи, грозы, росы, туманы, радуги…Чаво вы, дураки, на Зямли сами сабе ли-шили…
- Ты ж, мать твою, Сусанин! Если пришпандорить деда Суса к старику Нин!
- Ну, дык, что с таво?! – зашипел дед. – Чаво примоталси-та? Прям клешшами вчапился, супостат!
- Да я так, ничего. Прости, дед, прости, - смирился Добромысл. – Главное, чтобы когда-нибудь ты кого-нибудь не принял бы за поляков, которые пришли твой лес оккупировать. А ты, в силу твоей профессии и фамилии, не завел бы их подальше в чащу…
- Чаво?!! Какие поляки? Каво купировать? Ой, не доводи до греха! – распсиховался дед. – Как жиж врезать табе охота!
- Всё, дед! Захлопнулись! Мир!
- Ох, чавой-то не ндрависся ты мяне… Держи рюмаху! Сумбур у табе в башке, па-ря. Завтря дожжом вымывать яво будем… Можа отольём…
Послышалось чоканье.
- Бяри свою кралю на ручки и ташши на кроватку с пяринаю. Сам - тута ляжешь, а я - здеся…
Я притворилась, что крепко сплю, пусть потаскает меня Добромыслина. Добромысл легко и аккуратно подхватил меня на руки и также легко и аккуратно положил на что-то мягкое и уютное. Сверху накрыл чем-то пушистым, ласковым. Глубоко вздохнул и вышел.

Я проснулась от дичайшего храпа, разносившегося по домику. Домик содрогался. Я встала с уютнейшей постели и пошла искать виновных в безобразии, чтобы изобличить злодеев и запинать. Храпели Добромысл и Аркадич в две дуды, кто кого перепоёт. Дед Суса был на подпевках с залихватским свистом на выдохе. Позы распластавшихся во благе, надравшихся травяной настоечки гениальных ученых, умилили меня настолько, что я поменяла свои намерения, отложила наказание и просто вышла из дома в лес.

Был тихий начинающийся вечер. Я заметила бревнышко под раскидистой липой, приспособленное под лавочку для отдыха. Прихватив с собой круглый вязаный в «бабушкином» стиле коврик-поджопник, я уселась на бревно. ЗдОрово! Мой взгляд заскользил по травинкам, тычинкам, лепесткам… Покой и умиротворение на закате дня… Слабый ветерок колыхнул траву, шевельнулись головки нежнейших цветков на тоненьких стебельках. До меня долетел аромат какого-то лесного цветка, до боли знакомый, из далекого детства… Одновременно цыкнула какая-то птичка, слегка зашумели листья липы, и я… вспомнила! Я была здесь в детстве. Я здесь жила. Здесь был мой дом. Я вскочила с бревна. Вот тут с дедовым сараем стоял наш сарай, а дальше наш дом, вон под той вековой липой. Дома нет, сарая тоже, но липа осталась. Я побежала к ней, обняла грубый ствол, прижалась щекой к родной коре. Липа зашумела листвой. Она узнала меня!

Эллис, ты с ума сдвинулась? Это один из моих внутренних голосов, самый противный нытик. Всегда спорит, всегда ноет, всегда поперёк. Да ничего  не сдвинулась! Это вступился за меня другой мой внутренний голос, мой помощник, моя опора, решительный оптимист. А вот давайте поспорим! Если пойти направо и чуть углубиться в лес, там будет ёлка с таким уродливым наростом на стволе в виде головы Лешего. Мы в детстве его страсть как боялись, старались поскорее промахнуть и долго не смотреть, чтобы не утащил Лешак, не ровен час. Вот пойди, Эллис, пойди, посмотри.

Я пошла, куда направил меня голос-оптимист, пока толком не осознавая, что я творю. Я просто помнила, что здесь была тропинка, отшлифованная босыми пятками до лоска. По этой тропинке мы детворой бегали через лес на поле, а через поле на речку. Сейчас тропинки, как таковой не было, но я шагала по не топтаной траве и четко знала, что я ступаю по тропинке из моего детства. Теперь чуть вправо, немного углубиться в лес и… Мама дорогая! Передо мной стояла ель с грубым наростом на стволе. Леший смотрел на меня печальными потухшими глазами из двух углублений в коре. Я зачем-то поклонилась ему и, как в детстве, рванула мимо. Я припустила через лес к предполагаемому полю. Задыхаясь от быстрого бега, я выскочила на опушку и остановилась на краю поля, вдоль которого извивалась пыльная проселочная дорога. Фу-у!
- Фр-р-р! – вдруг услышала я, и сердце бешено забилось в груди.
По проселку ко мне на всех парах мчался мой Конь. Серый, в яблоках! Я ущипнула себя за руку. Больно! Это был не сон! Конь подскакал ко мне, подняв облако пыли.
- Эллис!
- Конь!
Я обвила его светло серую шею руками и осыпала поцелуями его мягкие замшевые щеки. Конь дрожал, на щеку ему выкатилась большая слеза.
- Я скучал, Эллис! Мне надо тебе многое сказать…
- Конь, а ты мне не снишься? Ты всамделешный?
- В смысле, - насторожился Конь и перестал дрожать.
- Не обращай внимания, - быстро замяла я, - лучше рассказывай своё многое.
- Эллис… Прямо не знаю, как начать…
- Конь, а ты видел когда-нибудь дождь? – перебила я.
- Дождь? Конечно. Я люблю теплый летний дождь. Завтра будет дождь. Я приду на наше поле, и буду щипать травку под дождем и с дождем. Сочно! Эллис, а ты любишь щипать травку с дождем? Ой! Я зарапортовался, иго-го! Смешно, да?
- Обхохочешься, Конь! Я ни разу не видела дождь, не то, чтобы люблю щипать с ним травку. Рассказывай дальше.
- Эллис, ты смешная и добрая. А что рассказывать? – задумался Конь, он крутнул головой по сторонам, наклонился ко мне и прошептал, почти касаясь моего уха своими толстыми губами, - я был в тумане…
- Что?! – моему удивлению не было предела. – Ты один полез в туман? Как же ты решился, Конь?
- Честно? Чуть не уписался. Ой, прости за подробности. Потом, когда спустился ниже – попривык, но ещё дрожал. А, когда погрузился целиком с головой, подумал «вот и всё, каюк» и успокоился, даже дрожать перестал. Так что, теперь я не хуже Ёжика! Пусть она знает!
- Конь, а откуда ты знаешь, что завтра будет дождь? – навязчивая мысль сбила меня с понталыку и метнулась в сторону от проблем Коня.
- Во, здрасьте вам! В воздухе пахнет завтрашним дождем. Разве ты не чувствуешь? Растопырь ноздри пошире, втяни побольше воздуха, помотай головой… Ой, Эллис, я опять забылся…
- Стоп, Конь! «Пусть она знает»? – я повторила последнюю фразу Коня. – Она – это кто?
Конь потупился, как провинившийся ученик, и молчал.
- Ко-о-онь! – напомнила я о себе.
- Лошадка, - еле слышно ответил Конь.
По его телу волнами пробежала дрожь.
- Ты встретил в тумане Лошадку? Лошадку нашего Ёжика?
Конь вкинул голову и громко заржал.
- Почемуй-то, если Лошадка, то сразу Ёжикова? Лошадка может быть, чьей угодно. Вот чей захочет, тей, в смысле той, и может быть. Вот!
- Ладно, ладно, - я погладила дрожащее тело Коня, - ну, что ты так распсиховался?
- Ничего я ни распси… - обиженно сказал Конь и отвернулся в сторону.
Я прижалась щекой к его красивой удрученной морде.
- Я люблю Лошадку, Эллис, - тихо произнес Конь и положил мне грустную морду на плечо. – Ты бы видела её, таких больше нет в целом-целом свете! Даже в твоих красивых снах. Эллис. Она – совершенство!
- А она?
- Что она?
- Она тоже любит тебя?
Конь не ответил. Он не знал, и это его мучило.
- Конь, дорогой, а как ты определил, что любишь Лошадку? Может, она просто тебе нравится?
- Нет-нет, я ничего не путаю, добрая Эллис! Когда я первый раз увидел её там, в тумане, уже после того, как успокоился, я весь задрожал.
- Да ты часто дрожишь. Вот, например, когда меня видишь – дрожишь, когда я глажу и целую тебя – тоже дрожишь…
- Не скажи, золотая моя Эллис. На Лошадку я дрожу совсем по-другому. Это не-возможно объяснить словами… только совсем по-другому дрожу. Прости, Эллис, но я привык говорить правду. Ты обиделась?
- Что ты! Нет, конечно.
- Тогда я признаюсь тебе ещё в одном. Когда я увидел Лошадку, во-первых, я задрожал, что я уже говорил, а во-вторых, мне захотелось её догнать. Я испытал непреодолимое желание мчаться за Лошадкой по росистому полю. Обязательно ночью, обязательно при луне, чтобы роса алмазными искрами разлеталась у нас из-под копыт! И, чтобы дул сумасшедший ветер, вихрь! И, чтобы наши гривы развевались и путались на ветру! А я мчался бы за Лошадкой до безумной злости, до самого И-и-иго-го! А, когда бы она умаялась и начала бы припадать на одну ногу от усталости, я догнал бы её! Ей ничего не оставалось бы кроме, как подчиниться, покориться мне и испытать на себе мою власть!
- Стоп, Конь! Остановись! Я поняла, ты очень любишь Лошадку! – выкрикнула я , удивляясь такому неприкрытому дикарству в вопросах любви у братьев наших меньших.
- Эллис, ты добрая, ты всё понимаешь. Я хочу познакомить тебя с моей Лошадкой прямо сейчас. Пошли в туман!
Я, было, отшатнулась от Коня, но в его фиолетово-карих глазах было столько мольбы и надежды, что я не смогла отказать.
- Только по быстрому, Конь, ладно? Понимаешь, я тут вообще-то по поводу дождя, с друзьями. Понимаешь?
- Дождь – это хорошо! Я люблю дождь теплый, летний, спокойный. Завтра будет такой. Ты его увидишь, Эллис, - услужливо заговорил Конь, увлекая меня к туману.
Мы дошли до чаши с молочным туманом внутри. Перед тем, как вступить в туман, Конь несколько раз заржал. Ему вторило эхо из тумана или отозвалась Лошадка, как знать.
- Хочешь ко мне на спину? – спросил Конь.
- Нет, я так. Мне интересно.
В тумане было прохладнее и влажнее, чем за его белыми пределами. Я почувствовала мельчайшие капельки на лице. Это было необычно. Я держала руку на крупе Коня, чтобы случайно не потеряться. Конь растворился в тумане по большей своей части. Рядом, покачиваясь под моей рукой, плыло серое пятно расплывчатых неясных очертаний. И всё! Мистификасьон! Вспомнила я соответствующее слово.

- Угу-угу! – прокричали мне прямо в ухо и мимолетно коснулись щеки. – Шш-и-х!
Я отшатнулась и потеряла опору – теплый надежный бок моего Коня. Я присела в глубоко туман. У меня отнялся язык, и я не могла позвать Коня на помощь. Я таращилась внутрь тумана, а оттуда на меня таращились два огромных желтых фонаря. Это были глаза, скорее всего принадлежащие страшному Угу-Угу, про которого рассказывал Ёжик. Глаза-фонари часто и ритмично открывались и закрывались, как будто сигналили кому-то.
- Здрасть, Угу-Угу! – сказала я, не придумав ничего более дурацкого.
- Это вы мне? – глазищи стали ещё больше в диаметре и развернулись на девяносто градусов, заняв вертикальное положение. – Я, на минуточку, Сов. А вы?
- Я? Я – Эллис!
- Как же, как же, помню, помню, - заморгали вертикальные глаза. – Это та, к которой взяли, да и припёрлись!
- Да, это – я, - не стала я спорить, чтобы не злить Угу-Угу, вернее Сова.
- Зачем вас занесло в туман, Эллис? Здесь, доложу вам, столько всякого дерьма шляется, просто проходной двор какой-то, а не туман. Раньше были совсем другие времена. Наш Туманный Альбион был верхом совершенства. Все были ледями и джентльменами в самом лучшем смысле - экскьюзми, сори, пардонте… А потом понаехали всякие и всё перекорячили.  Ну, вы меня поняли, да?
Сов, зашуршав,  пододвинулся ближе,  обнаружив во мне благодарного слушателя его великосветских сплетен. Сов, видимо, намеревался поговорить со мной об этом ещё часика полтора-два. Когда же Сов приблизился ещё, как бы выплыв из тумана, я с несказанным удивлением увидела, что передо мной находится обыкновенная сова.
- Так вы же – сова! – воскликнула я, не сдержавшись.
- Нет! Я – Сов! – упрямо и гордо заявила лесная птица.
- Откуда вы взяли? Всё указывает на то, что вы – Сова, а не Сов, - упорствовала я зачем-то. В конце концов, хочет быть мужиком – пусть будет.
- Что указывает? – засомневалась Сова.
Я молча ткнула в пышный розовый бант, красиво завязанный на её шее.
- Ну и что? Мне говорили, очччень умные из этих (Сова показала глазами наверх), что основной признак Совы это, когда у тебя хоть раз были яички. Знаете, такие овальные штучки в крапинку, на которых потом долго сидят, сидят, сидят… а потом из них вылупляютя эти, ну как их, ну эти…совята, да совята. Так вот, стоумовыая Эллис, у меня яичек ни разу не было. Значит я – что? Значит я – Сов! И мой великолепный бантик вовсе не при чём! Бантик – не есть показатель. Некоторые мэны ещё не такое на себя цепляют.
- Логика, конечно, железная! – рассмеялась я. – Вы такая мудрая Сова, а не догадались!
- О чём это, смешливая девчонка?
- Как же у вас появятся яички, если вы всё время проводите в тумане? Вы в лес слетайте, хоть на одну ночку, пообщайтесь с себе подобными - яички вам обеспечены…
- Серьёзно? Я поду-ду-ду-маю… - у Совы бешено затрясся подбородок. Вероятно, она начала подумывать.
- Эли-и-ис!!! – услышала я истошный зов Коня.
- Жаль, но мы её больше никогда не увидим… - послышался ещё один до безобразия равнодушный голос. – Пошли отсюда горевать.
- Эли-и-ис!!! – вопил в отчаянии Конь. – Я должен её найти…
- Тогда я пошла горевать одна, я устала, - ответили Коню.
- Да? Ну, тогда я… наверное, с тобой… или нет… мне надо найти Эллис! Прости!
- Конь! – поспешила обнаружиться я. – Не разрывайся, Конь, я здесь!
Я встала в полный рост. Морда Коня с испуганными горящими глазами появилась слева от меня.
- Эллис! Ты напугала меня…
- Так вот вы какая, Эллис! Понятненько...
Это говорила необыкновенно красивая морда с прелестными очами справа по бор-ту.
- Давайте, выйдем из тумана и познакомимся в целом виде, а не частями, - предложила я.
- Держись за меня, Эллис! – Конь подставил мне серый бок.
- Ой, а за меня держаться не надо. И вообще поосторожнее, не запачкайте меня, ладно? – сказала Лошадка.

Мы пошли в молоке и вскоре выбрались из тумана на поле. Вечер уже начал превращаться в ночь, и мне надо было возвращаться. Извините, мне ещё через лесок чесать и, простите, мимо Лешего на ёлке. Бр-р-р! Я намекнула Коню. Он пообещал доставить меня к деду Сусе и моим друзьям верхом, и я задержалась.
Я разглядела легендарную Лошадку во всей красе. Это была красавица чисто белой масти с густой шелковой гривой и длинной челкой на один бок. Челка падала на один глаз и все время прикрывала его, а Лошадка периодически встряхивала прелестной головкой, чтобы откинуть челку. Придумано это было замечательно, резкое движение головкой привлекало внимание и возбуждало аппетит противоположного пола. О-о-о! Лошадка была неимоверная кокетка! При свете заходящего солнца великолепная грива переливалась всеми блондовыми оттенками от золотистого до платинового. Глубокие тёмные глаза идеальной формы под густыми ресницами с томным взором впечатляли и завораживали. Ноги стройные, тонкие, высокие. Абрис туловища – выше всех похвал. Коронкой образа великолепной Лошадки был очень длинный пушистый и очень ухоженный хвост, что есть, волосинка к волосинке. Лошадка – вамп, пожирательница сердец и, думаю, не только конских. Кто-то же держал её в такой превосходной форме. Лошадка знала цену своей красоте и умела пользоваться ею. Ладно. Посмотрим, что у нас с мозгами.  Мозги оказались блондинистыми. Но это заметила я, а Конь  не замечал ничего, кроме неземной красоты Лошадки. Он слепо повиновался, внимая, разинув рот, и веря всей чуши, которую, в основном, несла Лошадка. Конь балдел от Лошадки, превращая все её недостатки в неоспоримые достоинства. Конь был серьёзно болен – он был по уши влюблён!

Мы стали знакомиться. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к белоснежной мордочке в знак нашей дружбы Лошадка шарахнулась от меня.
- Вот этого не надо, Эллис! Белая шкура очень тяжело чистится, - заявила Лошадка безапелляционно.
- Ладно, не буду, - сказала я, отдернув руку и чуть не добавила «не очень-то и хотелось».
Я не стала грубить спесивой Лошадке, потому что не хотела расстраивать моего Коня.
- Меня зовут Виолетта! – Лошадка торжествующе посмотрела на меня сверху.
- Очень красиво! Вам невозможно идёт! Просто прелесть! – соблюла я все возможные приличия ради моего Коня.
- Правда?! Вам понравилось? Знаете, есть такой цветок виола – анютины глазки, от него, как бы, Виолетта, - пустилась Лошадка в пространные пояснения. – Не хотелось в моем имени тривиальности, обыденности, пошлости, в конце концов. Все эти Белочки, Беляночки, Белогривки и прочая, прочая – это не мой формат. Мне хотелось изыска, гламура, шика! Я выбрала Виолетту!
Я скосилась на Коня. Он стоял и дрожал, нижняя губа отвисла чуть не до колен.
- Бедный мой влюбленный губошлеп, - подумала я про себя, и сердце моё сжалось. – Куда заведет тебя эта красавица, думающая только о себе?
Давать Коню советы сейчас, открывать ему, так сказать глаза, я, конечно, не собиралась, да и было бы это совершенно бесполезно. Возможно, со временем он сам прозреет. Ведь мой Конь – не дурак.
- Эллис, помогите нам выбрать имя для моего (!) Коня, - вернул меня на поле голос Виолетты, неприятно резанув по слуху упорным «моего». – Ну это  никуда не годится зваться просто Конь! Вы согласны? У меня есть несколько неплохих вариантов, не знаю на каком остановиться. Эллис, вы можете мне помочь. Итак. Первое имя – «Серыйвяблокахноневзеленых». Коротко (??? – подумала я), реалистично, ёмко. Второе имя – «Пятьдесятооотенковсерого». ЗдОрово, да? Это моё любимое. Красиво, поэтично, и очень сексуально. Эллис, что вы молчите? А ты, Конь, что скажешь? Давай, дружок, возьмём второе!
Конь стоял и переминался с ноги на ногу.
- Ну, если ты считаешь, что меня стоит звать именно так, то давай… - замялся Конь.
-Ах, ты подкопытник! А как же ночь, поле с росами, вихрь в морду, спутанные гривы, гон дикого мустанга за самкой, власть над ней, как апогей любви?! Куда всё это девать, дорогой мой Пятьдесятоттенковсерого? – так я хотела закричать, но не закричала.
Да, я не закричала, задыхаясь от обиды за Коня, который раскис и растопырился под напором бестолковой блондинки, а сказала, как можно спокойнее:
- Виолетта, а зачем что-то выдумывать? У моего (!) Коня уже есть имя, и он его с удовольствием носит. Да, Конь? (тупой испуганный взгляд на меня). Да, Конь?! (повышаю голос, чтобы дошло)
- Да-а…
- Вот как? Что же ты молчал, дорогуша? Я мучаюсь целыми днями, имя ему сочиняю…
- Да, я не знал… не было… никакого и…
- Его зовут – Ретивый! – зычно заглушаю я Коня.
- Ретивый?! Да какой же он Ретивый (издевательское ржание). Он топчется всё время, мнется… И потом. Ретивый – слишком простенько…
- Отнюдь! – перебиваю я разглагольствования Виолетты и, вдруг, меня осеняет. – Не далее, как вчера, я была на приёме в самом высшем свете. Зашел разговор о лошадях. Я обмолвилась, между прочим, об имени Ретивый для моего (!) Коня. Всё высшее общество, особенно самые его сливки, были в восторге. Аплодировали стоя минут двадцать такой удачной находке. Без ложной скромности скажу, что даже Сам и Сама встали и искупали меня в овациях.
- Да вы что? Какая п-п-прелесть!
Виолетта была на грани обморока, у неё даже коленочки подогнулись. Конь же смотрел на меня с нескрываемым восторгом. Я раззадорилась и решила завершить картину с достоинством королевы.
- Виолетта, сейчас наш Ретивый Конь совершит круг по полю в вашу честь и докажет, что он достоин своего красивейшего имени. Давай Конь!
- Только с тобой, Эллис!

Для начала Конь встал на дыбы, вытянувшись к небу во весь рост и бесшумно забив по воздуху копытами. Он с честью продемонстрировал Лошадке свои удивительные мужские достоинства. Потом резко сорвался вниз, затвердившись на земле. Я взлетела к нему на спину (откуда я это умела, фиг его знает, но у меня получилось), вцепилась руками в гриву, и Конь пошёл по полю сначала неспешной иноходью, постепенно перейдя на рысь, затем на стремительный галоп.
Конь разгонялся всё быстрее и быстрее. Я пустила Коня в карьер. Это был дикий восторг! Ощущение полнейшей свободы и слияния с окружающей природой. Мы мчались с Конем по полю одним целым, мы были с ним одной крови!
Конь остановился перед белокурой красавицей, гордый, осанистый, мужественный. Я легко спрыгнула и поцеловала Коня в щёку. Он дымился, разгоряченный бегом, от него пахло силой и дикостью.
- Я преклоняюсь перед тобой, мой Ретивый Повелитель! – Лошадка стояла, согнув коленочки передних ног и низко склонив голову. Победа!!!

Конь отвез меня через лес к домику деда Сусы. Света в окошках не было, значит мои ещё дрыхли.
- Спасибо, Эллис! Ты – настоящий друг! Ты вернула мне меня. Я люблю тебя! - сказал Конь от всего сердца. – Я пошёл к ней?
- Будь счастлив! Люби Лошадку! – пожелала я Коню. – Не грусти, увидимся! И помни – ты гордый  мустанг! Ты – Ретивый!
Наверное, надо было сказать Коню ещё больше всего приятного, но меня душили слёзы, и, если бы их увидел мой Конь, он бы сильно расстроился. А я этого, ой, как, не хотела.
Конь обернулся перед тем, как войти в лесную чащу.
- Эллис! Завтра будет дождь и тебе будет счастье! Я чувствую это!
Я помахала Коню рукой.

- Вышел Ёжик из тумана… вынул ножик из кармана… - пропищал у меня под ногами тоненький голосок.
- Ёжик, маленький мой!
Я схватила колючку на руки. Он рьяно засучил тоненькими ножками, вырываясь, и сильно поколол меня. Пришлось вернуть его в травку. Я присела на бревно и стала наблюдать за Ёжиком. Он заложил передние лапки за спину и начал шагать передо мной туда-сюда. Ему бы очки – и настоящая классная дама, строгая, но справедливая.
- Ёжик, что случилось? – спросила я.
- Да, так ничего… Просто меня предали! – заявил Ёжик обиженно, голос его со-рвался на ещё больший писк. – Пожалуйста, перед вами преданный всеми, отторгнутый колючка…
Ёжик расшаркался в реверансах.
- Ёжик прекрати!
Я попыталась поймать Ёжика и усадить его на коленки. Он торопливо отскочил. Затем принял театральную позу, запрокинув голову и заломив ручки:
- Ах, Эллис! Я нисч (духом, конечно), я разорён!
- Ёжик, хватит ломать коме…трагедию! Говори по существу.
- Конечно, добрая Эллис! Какая ж тут трагедия? – с сарказмом произнес Ёжик.
- Да, Ёжик, ответь – какая?
- Лучший друг умыкнул у меня возлюбленную! – выкрикнул Ёжик. – А так – нет, так – нет, ничего страшного…
- Что значит – умыкнул?
- Заграбастал, захапал, слямзил, прибрал к копытам, положил подальше, чтобы поближе взять. Хотя нет, не положил. Насаются сейчас по полю, как чумовые, хвосты вразнос. Представляю, чем это закончится!

Ёжик вдруг закатил глазки-бусинки, брыкнулся на спинку, задрав все лапки кверху, и одеревенел. Я вскочила и схватила бездыханное телко на руки. Я испугалась не на шутку. Но Ёжик открыл глазки. Он не вырывался и позволил уложить его на коленки, как был на спинку. Ёжик взял ручками мой указательный палец, щекотно понюхал его и лизнул. Я чуть не взвыла от жалости. Надо было что-то делать, выводить Ёжика из растрёпанных чувств.
- Ёжик, мой маленький! – начала я (недоверчевое, хмурое «угу»). – Послушай, Конь и Лошадка полюбили друг друга (в ответ – «ну, да»). Так бывает в жизни («конечно, хи-хи»). Ёжик, не паясничай! («да, где уж мне колючке»).
Я легонько щёлкнула по открытому розовому пузику. Он поджал тоненькие ножки.
- Мы должны порадоваться за нашего друга. Он обрёл Любовь! Это высокое, трепетное чувство… - я наспех пыталась вспомнить какие-нибудь красивые стихи о любви, но что-то мне не вспоминалось.
- Порадоваться, Эллис, порадоваться?! – зашипел Ёжик. – Ты или не догоняешь, или сбилась с ума! Меня предали самым невероятным подлым образом! Узурпировали, аннексировали… блиц-криг…
- Ёжик, прекрати! Я перестаю тебя понимать!
- … Конь – предатель, ренегат Каутский какой-то, политическая проститут…ка, ой!
Ёжик впился в мой палец всеми остренькими коготками. Я вскрикнула и выдернула свой пораненный указующий перст. Ёжик зажмурился и свернулся в тугой колючий шарик. В отчаянии я смахнула его с коленей, и шарик покатился по траве, пока не уперся в бугорок на поверхности. Я думала, он развернется и убежит, но Ёжик лежал кругленьким клубочком и не двигался. Я злилась на него, но пристально наблюдала, не упуская из виду.

Я не выдержала первая, подошла, присела и погладила иголки. Ёжик махом раз-вернулся, прыгнул ко мне на руки и уткнулся мокрым носиком в шею. Ёжик плакал и причитал:
- Эллис, я – последняя мерзкая сволочь!
- Ну, не такая уж и мерзкая, - пыталась я утешить Ёжика. – Где ты нахватался таких отвратительных фразочек, дурачок?
- Не знаю, не помню, кажется из каких-то революционных брошюр…
- Ты хоть понимаешь, что они означают?
- Не знаю, не понимаю, но это жуткие, самые последние ругательства. – Ёжик зарыдал безудержно и горько. – Эллис, и я, скотина колючая, применил их к своему лучшему другу, к Коню! Мне нет прощения! Утоплюсь!
- А мы никому не расскажем про твой мгновенный эмоциональный срыв в состоянии аффекта.
- Правда, добрая Эллис? – немного успокоился Ёжик и с надеждой блеснул своими чёрненькими глазками.
- Правда, мой милый, лапочка, детка! – я выдала весь арсенал ласковых обращений от деда Сусы.
- Ой! Как же сладко! – умилился Ёжик. – Эллис, я хочу к Коню и к Ней на поле. Мне надо их увидеть. Мне стыдно.
- Давай, завтра. Не будем им мешать.
- А ну да, они там сейчас…
Ёжик вылупил глазки в пространство.
- Завтра с утречка ты отправишься в туман. Я соберу тебе узелок. Там будут гостинцы на двоих. Два яблочка («яблочка» - повторил Ёжик), две корочки хлебца («хлебца») с солюшкой («с солюшкой»), ну, и сахарок («сахарок»).
- Хорошенький наборчик! – оживился Ёжик. – Эллис, а сахарок по два кусочка?
- Давай положим по два…
- Лучше по одному… итого, всего два… потом как-нибудь ещё…
- Давай так…
- Эллис, - неуверенно сказал Ёжик и очень грустно посмотрел мне в глаза. – Я очень много чего скормил Ей, а она…
- В смысле скормил?
Ёжик весь подобрался и заговорил как заправский бухгалтер:
- Вчера я поднял свои записи…
- Что-о-о?!
- Эллис, не удивляйся, я веду строгий учёт. А что тут такого? Лошадка получила от меня: три корочки хлебца с солюшкой, заметь, густо, далее, три огрызочка яблочка и сахарку… сейчас посчитаю… где-то пять, где-то шесть. Извините, не слабо!
Я оторвала Ёжика от своей шеи и, держа двумя руками перед глазами навесу, на-чала его вразумлять:
- Ёжик, дружбу, а тем более любовь, нельзя мерить какими-то обгрызанными яблоками. Понимаешь?
- А корочками можно?
- И корочками нельзя!
- Ну, уж сахарком-то…
- И сахарком нельзя! Дружбу нельзя померить никакими предметами или едой, да-же самой вкуснейшей.
- Во! А как же тогда?
- Дружба, равно как и любовь измеряются чувствами!
- Объясни, не понял!
- Хорошо. Например, помнишь, ты жутко боялся Угу-Угу в тумане. Конь тоже боялся и дрожал при одном воспоминании. Но! Он готов был проводить тебя в туман, потому что ты – его друг.
- Вот как! А я думал, он хочет получить от меня сахарок… А Лошадка сказала, что, если я буду таскать ей гостинчики, она будет меня любить… соразмерно количеству и качеству…
- Ну, Лошадка может и способна любить за сахарок, а наш Конь не такой! – только и нашлась я, что возразить.
- Кстати, Эллис, а Угу-Угу теперь не живет в тумане. Мне знакомая овечка Марусенька (Мама дорогая! У него уже овечка появилась!) наблеяла, что Угу-Угу, оказывается, хи-хи-хи… простая лесная Сова. Она убралась из тумана в лес и теперь токует с тетеревами. Достала их уже, какие-то яички с них трясёт. Ты, случаем, не в курсе?
- Нет, - соврала я и ушла от щепетильной темы. – Послушай лучше ещё пример из дружбы. Допустим твой друг поделился с тобой хорошей новостью, радостью. Если вы – настоящие друзья, ты тоже обрадуешься за своего друга. Сердце твоё наполнится добром и теплом. Понял о чём я?
- Конечно. Это про меня и Коня, да? Сейчас Конь счастлив от своей любви с Лошадкой, гигает с ней по полю, радости полные штаны! И я должен радоваться за него, потому что он – мой лучший друг. Да?
- Правильно, Ёжик! Ты очень смышленый ученик! Только не должен (!) радоваться, а просто (!) радоваться счастью друга. Ущучил разницу?
- Я думаю, что к утру я буду просто (!) радоваться за Коня. А сейчас я себя заставляю. Эллис, мне надо пересмотреть некоторые свои понятия и представления о дружбе и любви.
Ёжик потянул носиком лёгкий ветерок. Пимпочка весело задергалась.
- Завтра будет теплый дождик. Эллис, ты будешь радоваться дождику, и тебе будет счастье. А я уже радуюсь за тебя. Эллис, у меня получается!
Ёжик захлопал в ладошки. Мы оба засмеялись.
- Мне пора, - сказал Ёжик, вздохнув, - в родную природу. Только молочка попью. Дедуська мне оставляет вон там в блюдечке под лавкой у сарая.
- Иди полакай, а я пока узелок соберу.

Я прошла на кухню и сложила обговоренные с Ёжиком гостинцы в чистую салфеточку. Когда я вернулась с узелком к сараю, Ёжик мирно спал в травке под гибкой веточкой фиолетовых колокольчиков. Носик был выпачкан в молочко и смешно подергивался. Ёжик улыбался во сне. Маська мимишечка.

Я решила не тревожить его сладкий сон после сытного ужина и просто поставила узелок рядом. Я собралась уходить, когда заметила, что дверь сарайчика приоткрыта. Ага! Я слегка пихнула дверь и с любопытством заглянула внутрь в образовавшуюся щель. Я приготовилась увидеть внутри кучи какого-нибудь хлама, который совершенно без надобности, но выбросить рука не налегает, но увидела совсем иное. Внутри сарайчика был оборудован то ли кабинетик, то ли подобие библиотечки. Я не удержалась и вошла. Старинный письменный стол с настольной лампой под зелёным абажуром стоял напротив небольшого оконца. Я зажгла лампу. Высветились стопки бумажных папок с завязками, газет, длинно отточенные карандаши в стаканчике. Рядом на стене полки с «книгами». Я вытащила одну наугад, первую попавшуюся. «Камасутра». Я открыла где-то в середине и стала разглядывать картинки. Когда до меня дошло, я быстро захлопнула «книгу» и засунула её на место. Оглянулась на дверь, никто не застукал меня с этой страстью в руках?
- Ну, и дедуся! – подумаля я, - Скромнячком таким прикинулся, а сам…

Я аккуратно потянула средний ящик стола. Внутри стояла жестяная коробочка с зимним охотничьим сюжетом на крышке. Коробочка переместилась ко мне в руки, и я откинула крышку. Внутри лежала небольшая стопка фотографий, старых-престарых, поломанных, потрескавшихся, желто-коричневого оттенка. Я стала осторожно их перебирать. Одна из фотографий вынырнула из стопки, планером опустилась на стол прямо в круг света от лампы. Я села на стул с ободранной обивкой и склонилась над фотографией. Группа людей, запечатленных на старой фотке, сидела на той самой лавочке, под которой сейчас спал Ёжик, у сарая, в котором сейчас шарилась я без разрешения деда Сусы. Позорница! Ладно, сейчас не об этом.

Я вгляделась в лица. Фотография была мелкая, смазанная, но все-таки одно лицо показалось мне знакомым. Я поднесла фото ближе к свету. Нет, плохо видно. Вдруг я увидела на столе справа лупу. Вот везуха! Я наставила лупу на заинтересовавшее меня лицо. Не может быть! С фотографии на меня смотрел, кто бы вы думали? Дед Суса-старик Нин! Он также кривенько улыбался и ехидненько прижмурял один глаз. Это был точно наш дед! Я повела лупу по другим лицам. Никого знакомого. Я перевела лупу на двоих мужиков, лежащих на траве. Тоже – ноль. Все мужики были похожи друг на друга, как будто они были близкие родственники. Мой увеличительный глаз переместился вправо. Поодаль от скамейки с мужиками под деревом (да это липа!) стояли дети. Два пацана корчили рожи и показывали языки и девчонка лет десяти. У меня сильно закружилось в центре лба, окружающая реальность как-то странно расплылась тягучей мутью, затошнило. В девчонке я узнала себя в детстве.

Лупа вывалилась у меня из руки. Я захотела встать и бежать из этого кривого параллельного мира, но ноги не повиновались, коленки дрожали. Я дышала тяжело и часто, сердце колошматилось о грудную клетку. Не, ну что это?
«Не дури, Эллис! - сказал мне первый внутренний голос. – Совсем чокнулась? Что ты навыдумывала себе, насочиняла про связь времен и параллельные миры? Дуй отсюда и забудь!» «Эллис, соберись, возьми лупу и рассмотри всё повнимательнее!» - велел мне второй внутренний голос. Что я и сделала. Я набрала побольше воздуха в лёгкие, задержала дыхание и на счете «десять» с шумом выдохнула.

Лупа была уже в руке, и я направила её на лицо девчонки. Сомнений не было. Это была я! Две тощенькие косички по бокам, ситцевое платьице в горошек. Я помню, как любила его! Тоненькие ножки-спички из-под подола. Босая. Это была я! Мало того, рядом со мной справа стоял Конь серый в яблоках, наклонив ко мне морду, а я протягивала ему кусок хлеба.
- Чавой-то ты тута? – услышала я за спиной одновременно удивленный и раздраженный голос деда Сусы.
Он быстро подвалил ко мне и вырвал фотку из рук.
- Дед, отдай! Давай поговорим! – вскочила я из-за стола, пытаясь вернуть фотографию.
- Отвязни! – очень грубо крикнул дед.
Дед сложил фотки в коробочку, буквально отпихнул меня и поставил коробку в ящик, с силой захлопнув его. Дед был суров, неприступен, хмур и зол. На меня он не смотрел.
- Ну-кась, чаши отселя! – дед подпихнул меня к двери, выпроваживая.
Я заревела. Дед растерялся.
- Ну, чаво ты, чаво? Садися.
- Дедусь, там мы с тобой, - заныла я противным даже для себя гнусавым голосом.
- Иде-е?
- На фотке старой…
- Да иди ты!
- Там ты и я… Деда, я боюсь!
Дед снова вынул коробку и достал фотку, поднес к глазам, отодвинул, снова поднес. Издевается!
- Ну, иде? Не плакай! Иде мы, покажь!
Я ткнула пальцем в него, потом в себя.
- Во-о-от!
- Ну, дык, имеется некое схдствО!
- Да мы это с тобой, дед! Что ты мне голову морочишь? – слёзы потекли рекой.
- Не ряви, дуришша! Глянь-кось сюды!
Дед перевернул фотографию.
- Гляди год, грамошная нябось!
Я сквозь слезы пыталась разглядеть дату в левом верхнем углу. Всё сливалось. Дед сунул мне лупу.
- Ну, чаво?
- 1978 год, - разобрала я цифры.
- Ну, а чичас?
- Чичас 2478… ??? – вылупила я на деда глаза.
- Динзавры мы с тобой что-ля? По мильёну лет жить, - засмеялся дед. – Пойдем чайкю с мядочиком…
Дед поднялся и направился к двери. Старый хитрюга собирался смыться, уйти от ответа. Ну, уж нет!
- Стоять! – приказала я.
Дед застыл и сгорбился, втянул голову в плечи, как будто ждал удара. Мне стало стыдно и жалко старика. Но отступать не хотелось.
- Дед, рассказывай про чудо с фоткой! Не отвертишься!
- Цыц, Лиска! – дед осёкся, быстро взглянул на меня и потупился.
- Ага! Вот ты и прокололся, дедушка Сусанин! – возрадовалась я, что подловила деда, когда он назвал меня моим детским именем.
- Да, шоб тебя, егоза! – незло поругался дед. – Садися рядком, да поговорим ладком…

Я уселась поудобнее, приготовилась слушать какой-нибудь длинный рассказ. А услышала вот что, после того, как дед почти беззвучно наговорился сам с собой жестами, междометиями и особыми мычащими звуками.
- Я табе вот что, девка, скажу. Ня трявожь Время. Время оно ить злоя. Можа не простить тому, хто яво дюжа ворошить начнеть. Вот, тах-то! Жави сабе помаленьку, ня суйся в тягули, не лови Время за хвост!
Дед замолчал. Он закончил.
- И всё?
- А чаво яшо?
Дед взл в руки фотографию.
- Енто пращурЫ наши здеся… Мы от их пошли… они раньше от других наших… Все мы люди – Родня, одни чуть ближа, другие – чуть дальша, но одно едино – Родня! Ты свому мохнорылке («он - не мой» - успела вставить я) покажи енту грвхвию, он и себя на ей отышшеть. Потому как – Родня! А Время – не зли!

Я забрала у деда фотографию. Кроме даты, на обороте была надпись, несколько косых строчек корявым почерком. По видимому, здесь перечислялись люди с фотографии. Вот, что мне удалось разобрать из почти стертых букв.
«ста…ки сусанн…» (Старики Сусанины) Иван, Петр, Е… (не разобрать), Фё…, … (совсем не разобрать), Сав…
Леж… (видимо «лежат») Степан Тря…цын, Иван …пицын (видимо фамилия лежащих мужиков была Тряпицыны).
Пацаны Васька, Славка, рядом сосед…ая дефька Лиска с РетивЫм".

- Усё, пошли отселяя! Захренело мне, - дед задышал часто-часто. – Ишь, как Время сопротивитьси нам. Пора!
Мне тоже было не очень. Я выскочила из сарая за дедом на свежий воздух. Мы сели на лавочку и отдышались после встречи с Его Величеством Временем. Дед не прикидывался, что ему захренело, он был бледный. Я больше не стала его допекать. Да и вряд ли он сказал бы мне ещё больше. Дед тоже ничего не понимал в этой круговерти времён и других миров, существующих рядом с нашим. Пусть остается всё, как есть.

Я заглянула под лавку. Ёжика не было, узелка тоже. Почапал лапик к друзьям. Я посмотрела на деда Сусу, вроде оклемался, глазки хитренько заблестели.
- Дедусь, ты как? – осторожно спросила я и погладила по седым волосам. – Прости, я напрягла тебя? Злилась, орала… Прости меня, дедусь.
Я уткнулась деду в плечо. Дед тоже погладил меня по голове.
- Ничаво, дочка, ничаво… Завтря дожжь табе покажу… Щастье табе будеть! Хо-рошая ты… наша…
- Дедуль, а чайку своего смастеришь?
- А то! Родимая! Бяги чайник громозди закипать, а я тута пока яшо одну травушку разышшу!
Я заспешила в дом. Мне нестерпимо захотелось увидеть Добромысла. Я что, со-скучилась по нему? Удивила я саму себя и быстро отогнала эту мысль. Вошла в домик.
- Эллис! Ну ты даешь, где тебя носит? Я тут чуть с ума не сошел, Аркадича до смерти напугал. Пришлось спать, иначе точно бы с катушек слетел, - начал свои обычные шуточки Добромысл.
Я улыбнулась ему самой чарующей улыбкой и, проходя мимо к плите, взъерошила и без того вихрастые волосы.
- Ого! Не ожидал! Обычно подзатыльник или в лоб, а тут… - заёрзал довольный моей неожиданной благосклонностью Добромысл. – А нас дед до позорного храпа угрохал!
- Я в курсе, - ответила я.
- А что, я тоже храпел? – проявился Аркадич, в глазах у него стоял неподдельный ужас.
Мы заржали. Обстановка как-то сразу повеселела и наладилась. Мы все были в нашей небольшой, но дружной куче, болтали, шутили и ждали чай. Дед Суса вернулся с пучком травы и быстро спрятал её под салфетку у плиты. Он присоединился к нам за столом, чего-то рассказывал, чего-то врал (бряхал, как он выражался), но было весело и ненапряжно. Аркадич с Добромыслом даже песню какую-то затянули, я им подтянула, дед потешался над нами. Было душевно. И я уже не знала точно, была ли старинная пожелтевшая фотка, был ли Конь и Лошадка, был ли Ёжик и Леший на ёлке. Может всё это было лишь плодом моего богатого воображения без рамок и границ. Я больше не дёргалась, не забивала себе голову, не искала конкретные ответы на прямые вопросы. Я ждала завтрашний дождь. Я нацелилась на него, настроилась на дождевую волну и не хотела перебивать мой предстоящий дождь ничем.

Дед подал нам чай. Я непроизвольно следила за тем, как он его заваривал, шебурша у плиты. Всем в общий чайник и ещё одну большую чашку отдельно. В неё-то он и бросил веточку травки из-под салфетки. Интересно, кому он подаст эту чашку? Чашка досталась Добромыслу.
- Спасибо, - рассеяно поблагодарил тот и продолжил спор с Аркадичем по поводу устройства будущей модели гравицаппы.
Дед плюхнулся рядом со мной. Я видела, что он следит исподтишка, как Добро-мысл поглашает его спецчай. Я наклонилась к деду и спросила шепотом:
- Колдуй баба, колдуй дед?
- Цыц, Лиска! – дед стукнул кулаком по столу слегонца и заулыбался в бороду. – Для каво стараюся, дурка!
- Дед, не шали! – отреагировал Добромысл.

Спала я сладко, глубоко без снов. Осталось только радостное послесонье - цветастый вращающийся калейдоскоп и голос за кадром «Завтра увидишь дождь и тебе будет счастье!»

Я проснулась первая и сразу бросила взгляд в окно. Уже рассвело. Небо было чистейшее, аж до синего. Я не поверила своим глазам. Я сорвалась с кровати и, по скорому набросив халатик,  выскочила на крыльцо. Ни единого облачка. А как же дождь? Откуда он будет литься? Что вы там нанюхали мои предсказатели погоды? Набряхали?
- Нету? – услышала я за спиной голос деда Сусы.
- Дедусь… - растерянно уставилась я на деда. – А, как же?
- Будя, будя! Примерно через часок набягуть облачка, а там уж и дожжь затюка-еть…
- Как ты узнаёшь? Научи.
Дед взял мой указательный палец, провёз по нему языком (ужас!) и вытянул мою руку с поднятым пальцем высоко вверх.
- Чуешь? – спросил дед, внимательно глядя мне в глаза. – Ну, чаво тарашшиси? Чуешь ветярок?
- Чую… - сказала я покорно. Я и правда ощутила лёгкое прикосновение воздуха на мокром (фу-у!) пальце.
- С западу идёть! А таперича выо-о-он на ту сосну глянь. Видала?
Над самой высокой сосной зависло беленькое облачко в виде пухового перышка, которое, как-будто, обронила стремительно пролетевшая по небу птичка. Пока мы всеми умывались, потом завтракали, небо покрылось такими перышками почти сплошняком. Подул свежий ветер и лес зашумел листвой и хвоей как-то по особому.
- Э, ватага, выдвигаемси! – скомандовал дед.

Он повел нас  через лес в другую сторону от поля. Я радовалась этому, не хотела, чтобы все увидели моего Лешего на ёлке. Это только мой детский секретик! Мы шустро дошли через лес на опушку. Дальше был пологий склон и выход к неширокой реке, извивающейся темно-зеленой змейкой. Один берег речки, с нашей стороны, был более пологий и открытый. Противоположный – зарос плакучими ивами, которые полоскали свои длинные косы в бегущей воде. Спуститься  к самой реке можно было по тропинке оформленной густыми зарослями крапивы и дикой мяты, а ниже почти у воды выстроился камыш.

Дед остановил нас на пригорке под группкой милейших березок. Перьевые облака заменились серыми тучками, скользящими по небу. С горизонта в нашем направлении шло огромное облако. Дед тыкал в него пальцем. Оно! Из него должен был пролиться дождь. Мы трепетно ждали, примолкли. 
Облако ползло по небу, медленно оккупируя весь небосвод, занимая собою все видимое пространство небесной выси. Поднялся ветер, зашумели берёзы, замолчали и попрятались птицы. Ощущение, что сейчас «Свершится!» нарастало с каждой минутой. Облако потемнело. Воздух насытился чем-то необыкновенно свежим и чистым, потянуло дурманящим запахом всяко-разных цветов. Захотелось вдыхать этот воздух полной грудью, глубоко и быстро. Ветер ещё усилился, трава прижалась к земле, березы устремили свои тонкие гибкие ветки по курсу ветра. Мы подставили свои лица стихии.

Вдруг что-то зашумело впереди. Шум усиливался, надвигаясь на нас. Мне стало страшно. Кто-то невидимый приближался к нам. Он точно шел прямо на нас по траве, по кустам, по деревьям… Я нечаянно схватила Добромысла за руку и не сопротивлялась, когда он обнял меня своими ручищами и прижал к себе. Под этими лапами, прилепившись к теплой груди Добромысла, я почувствовала себя в безопасности. Что-то застучало по воде. На речке был… дождь! Мы расцепились и заорали, запрыгали, заплясали, закружились. Первые капли стеганули по нашим карячащимся телам, и тут же дождь обрушил на нас свои потоки.

Дождь был теплый, слегка косой. Я протянула к нему руки, целиком подалась на-встречу струям. Дождь трогал меня, ласкал, обнимал, залезал, куда хотел, и я позволяла ему это. Я пыталась разглядеть каждую капельку дождя и момент, когда отдельные капельки сливаются, образуя струи или нити. Но мне не удалось произвести глазами замедленную съемку. Пусть это останется тайной дождя.

Дед облачился в дождевик с капюшоном, такой же был на Аркадиче. Только мы с Добромыслом уже промокли до нитки, но не пожелали прятаться от дождя. Мы отвергли дождевики, заботливо протянутые нам дедом.
- А хотитя усю шелуху смыть с себя? – спросил дед.
Мы кивнули, глупо улыбаясь.
- Тыды айда в речку голышом!
- Как голышом? – спросили мы одновременно.
- А так! Сымай усё и по тропке в речку ныряй! Да чаво уставилися, дурилки? Чичас дожжь стороной пройдеть и уся налипшая шелуха при вас останется! Бягом у речкю!
Добромысл покатился огромной тушей по тропинке, заорал нечеловеческим голо-сом пробегая крапиву. Я с ужасом увидела подброшенные вверх джинсы, футболку, трусы…
- Смыть шелуху! Усю! – послышался его восторженный клич.
Бегемот плюхнулся в воду, река должна была выйти из берегов, но устояла. Фыркающая голова закачалась на поверхности реки.
- Эллис! Давай сюда! Прелесть! Прелесть! Прелесть! Ты должна это испытать!

Я беспомощно оглянулась на деда и Аркадича, ища поддержки. Но они уже скрылись в лесу. И я осталась один на один с очищающим дождем, рекой и вопящим Добромыслом. Я побежала по тропинке вниз, крапива больно обожгла, но я промотнула мимо и, как была в легком сарафанчике и трусиках, прыгнула с берега в речку. Крик восторга и радости!
- Тут глубоко? – крикнула я Добромыслу, стараясь не захватить воду ртом.
- Очень!
- Встань я посмотрю! – я торопливо шебуршила ножками и ручками, стараясь удерживаться на поверхности.
Он типа встал и скрылся под водой вместе с головой, вынырнул.
- Не достал дна, - сообщил мне Добромысл. – А чего ты не разделась? Так не очистишься.
- А-а-а! Я боюсь без дна! – я зашебуршила членчиками ещё интенсивнее.
- Уже иду! Спасение утопающих – дело рук не утопающих!
- Никаких рук, Добромысл!
Он приближался. Дождь поливал нас сверху, река качала снизу. Мы были полностью во власти водной стихии. Но сейчас меня заботило не это, а совершенно голый Добромысл, и он приближался. Подплыл достаточно близко, я закрутилась на воде.
- Чего ты крутишься? Хватайся за плечи! Утонешь ещё!
- Спиной повернись, дурак!
Добромысл повиновался, я повисла у него на спине.
- Здорово! Мы увидели это! Копец, как хорошо!– произнесла я, лишь бы что-то сказать и дать понять Добромыслу, что мне всё равно, что он голый, очищается от шелухи. Дождь важнее!
- Ой! – вдруг заорал он. – Что это?
- Где, кто?!
Я оторвалась от спинищи и завертелась вьюном. А когда развернулась к спаси-тельной спине, уперлась глазами в сапфировые, полуночно-синие очи Добромысла с каким-то умопомрачительным взглядом.
- Ой!
-  А чего ты не разделась? – почему-то шепотом простонал Добромысл.
Лицо его приблизилось ко мне. Ультрамариновые глаза (никогда раньше не видела у него таких) смотрели прямо мне в душу и поглощали. Сердце зашлось.
- Мы сделаем ЭТО? В дождь…
- Ты о чём?
Мы висели в воде, не шевелясь. Дождь струился по нашим лицам. Смывал с нас иронию, дурашливость, стыд…
- Эллис! – глаза ядрёного индиго захватили меня в плен.
Губы Добромысла, мягкие, теплые, ласковые, мокрые от дождя, коснулись моих приоткрытых, трепещущих, ждущих и тоже мокрых от дождя.
- Ой! – я опустила ноги и встала на песочек на дне.
Он «бряхал» мне, подлец, что здесь глубоко, без дна. Не важно. Надо было раздеться. Очиститься от шелухи. Да я итак почти раздета до гола. Что с этого прозрачного невесомого сарафанчика и кружевных малюсеньких трусиков. Ой! Добромысл притянул меня к себе и мы, как говорят в любовных романах, слились в страстном поцелуе. Ой!

Мы выбрались из речки. Дождик почти кончился. Меленькие капельки ещё сыпались на нас из края уходящего облака. Горизонт просветлел. Самые отважные птички уже чивиркали в березках. Мы поднялись, взявшись за руки. Постояли на пригорке под березами.  Добромысл опять целовал меня, я не сопротивлялась, отвечала ему. Нам было хорошо. Был дождь, и было счастье!
- Пора идти, - сказала я и оглянулась на Добромысла. – Ах! Что это?
- Куда смотреть?
- На речку!
Мы застыли зачарованные. Над рекой повисла широкая разноцветная дуга. Я по-считала вслух количество цветов. Их было семь – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый…
- Спектр! – констатировал Добромысл. – Эллис, это – Радуга! Иногда сопровождает дождь. Давай поцелуемся!

Пришли мы поздно, Аркадич уже спал. Дед суетился с нашим ужином. Завтра мы отчалим на Землю. Я тоже валилась с ног. Впечатлений была куча. Когда Добромысл отлучился из домика, дед подлетел ко мне.
- Ну, дык, как ён? – шепотом заговорщика спросил он.
- Свершилось, дедусь! – ответила я, не уточняя, что именно свершилось.
- Хороша знать травка, забориста! Надо запомнить!– пробубнил дед себе под нос.
- Ты о чем это? – строго спросила я.
Он не ответил, потому что вошел Добромысл. Дед кинулся к нему.
- Садися, милок! Чайкю пляснуть табе?
- Плясни, дед, плясни, - рассмеялся Добромысл.

Я больше не могла терпеть, глаза слипались, всё моё существо просилось спать. Добромысл молча подошел ко мне и подхватил на руки. Он отнес меня в пуховые перины и лебяжьи подушки, увернул в нежнейший плед.
- Спи, моя лапочка! А мы с дедом немного покалякаем.
- Ага, ага… - вторил дед. – Дуй сюды, мохнорыл. Я уже пляснул.

Ранним утром наш космолет модели пепелац ушел в распахнутое чистейшее небо, а мудреная гравицаппа телепортировала нас через космос на родную Землю, где, к сожалению, не было ни полей в росах, ни теплых очищающих дождей, ни радуги над речкой… Мы, глупые людишки, сами себя этого лишили...
Дед Суса провожал нас с нескрываемой грустью. Силился не плакать, только по-стариковски шмыгал носом и всё больше молчал, потому как, если начинал говорить, то тут же сбивался на слёзы.

В полете мы все загрустили. Добромысл не повернулся ко мне ни разу, и я даже подумала, что он забыл, что было с нами там под дождем в реке. Ах, какие у него были глаза! А губы! Всё хватит! Я – обиделась! Мог бы и посмотреть, как я тут скучаю по дождю!
 От дома Аркадича до моего мы тоже шли молча. Ну, молча, так молча! Интересно, как мы распрощаемся? Привет, привет – пока, пока… созвонимся… Ну-ну!
- Ключи близко? – спросил Добромысл.
Я вынула связку своих ключей.
- Вот они. Зачем тебе?
Он промолчал и забрал их у меня. Потом я оказалась у него на руках, обвила шею и прижалась, еле сдерживая слезы. Он нес меня по лестнице на шестой этаж. Я пыталась намекнуть ему на действующий лифт.
- Ещё чего!
Дома мы искупались под ущербным дождичком-душем. Фуфло какое! Потом грустно поели безвкусной едой, от которой недавно балдели и попили бесцветный кофе, не ощутив ни единой нотки аромата.
- Я хочу в дождь… - прошептала я, и слезы сами потекли по щекам.
Добромысл поднял меня на руки, закрыв мне рот поцелуем, и унес в спальню. По-том я долго смотрела на него спящего. Лицо моего Добромысла было грустным, бровки подергивались. Это точно по его лицу  барабанил капельками дождь. Он улыбнулся, растянув слегка губешки. Милый мой, любимый!  Спасибо Дождь!

Послесловие.

С понедельника вновь началась отчаянная свистопляска на работе. Шеф вызвал меня ближе к обеду в кабинет. С работой был завал, и я вошла к нему недовольная. Мне было не до пустых разговорчиков.
- Ну, расскажи, как там? Вкратце. Есть что-нибудь стоящее?
- Ну-у-у… Как тебе сказать? За отгул – большое спасибо!
- А ты не в курсе, куда Добря подевался? Дозвониться не могу.
- Он у меня в квартире, на моей постели.
- Что он там делает?
- Спит.
- Ага… Вы чего с ним?
- У меня много работы, я пошла.
- Меня возьмете следующий раз, дожди смотреть?
- Подумаю…
- А я тебе денежек подкину к зарплатке!
- Дожди не покупаются и не продаются! Они идут, барабанят, сучат, шуршат, а, да, самое главное, они – очищают, особенно в совокупности с рекой.
- Понятно!
Я вышла из душного кабинета шефа и окунулась в тягомотный беспросвет рутинной работы с таблицами, цифрами и аналитическими справками. Блин!

Ближе к вечеру мне звякнула секретарь Машка и попросила зайти. Голова у меня уже окончательно отупела и я начала путать кнопки на клавиатуре с кнопками на калькуляторе. Решила немного передохнуть и отправилась в приемную к Машке.
- Тебе – пакет! – вскочила Машка, ну, поразительно эффектная деваха, из-за стола.
Она протянула мне конверт и тут же отдернула руку.
- Пакет, дорогуша, надо заработать! – Машка умудрялась кокетничать даже со мной.
- Маш, хватит, голова – просто чугун! Не до шуток!
- Эллис! Признавайся, кто этот милашка, который приволок пакетик для тебя?
- Какой милашка?
- Он сказал, что твой лучший друг, а пакетик от ещё лучших друзей. Якобы они просили передать.
- Ничего не понимаю. Как он выглядел?
- Ой, такая милашечка! А попрыгунчик такой! То на стул, то на стол… Комплименты так и сыпет… Всю меня обсмотрел с головы до ног, но не противно! Называл меня Марусенькой, представляешь, не Машей или Марией, а нежно так – Марусенька! Прелесть! Даже кудрявой овечкой назвал, когда прощался. Так мило, что я даже не обиделась, хотя сама понимаешь, вроде как овцой обозвал…
- Стоп! Машка, быстро опиши, как он выглядел!
- Такой небольшого росточка, но пузатенький, колобочек весь такой. Глазки круглые черненькие, просто пуговички. Носик - аккуратненький курносик. Я его обожаю! Ладно, подруга, мне нужны его координаты. Давай телефончик, Эллис!
- Чего сама не взяла?
- Меня шеф вызвал, а он в этот момент смылся. Эллис, телефончик!

Я уже не слышала Машку. Я вернулась к себе и вскрыла пакет. Внутри была цветная фотография. На ней пара молодых незнакомых мне людей. Они были безмерно веселы и задорны. Похоже, это была свадебная фотка. Да что за дела? Кто они? Почему мне?
Я начала пристально вглядываться в красивую фотографию. Местность показалась мне знакомой. Ну, да! Это же наше поле! Я узнала окружающий пейзаж, кусты, деревья, просёлочную дорогу…Только само поле было под  подсолнечником. Шикарные желтые головки пялились в объектив радостными мордочками, похожими на смайлики. Да и сами молодые люди излучали радость и счастье. Он одет во всё серое. Элегантный костюм, похоже, от кутюр, ладно сидел на его стройной фигуре. Светло серая рубашка, темно серый жилет и стального оттенка костюм, да, и галстук в тон – очень гармонировал со всем нарядом молодого человека. Какое красивое лицо! Мужественное и веселое. Он, кажется, невозможно счастлив. Девушка рядом – просто невеста, вся в белоснежном. А волосы! Идеальное мелирование – все оттенки блондинистого от золота до платины. Волосы длинные, забраны в высокий хвост на затылке. Что это у неё? Вся прическа утыкана маленькими нежными цветочками полевых анютиных глазок. Красиво! Какие чУдные глаза, а ресницы! Молодые смеются, счастье просто прёт через край с этой фотки!
Меня, как ударили и сшибли со стула! Это же… Нет, не может быть! Я перевернула фотку и, задыхаясь, прочитала надпись:
«Это мы – Виолетта и Ретивый!
Мы поженились и счастливы! 
Любим тебя и ждем в гости. Очень.
Снимает нас Дениска Ёжиков (наш Ёжик,Колючка)
Август 2478. Планета Дождей.
P.S. – не удивляйся, при переходе через Космос
могут проявиться некоторые искажения на фото»

Я снова вперилась в изображение. Теперь я видела ясно, что над полем идет дождь из большой синей тучи. С краю уже показались проблески солнца и, да, вот виден кусочек радуги. Я заметила струи дождика на переднем плане. Дождик, как законный обитатель планеты Дождей, тоже попал в кадр на самое почетное место. Я нежно провела кончиком дрожащего пальца по лицам моих друзей, по подсолнухам, по радуге и по струям дождя. Не поверите, палец был мокрым…