Мария

                Деревня Старая Буда, Могилёвская область, здесь прошло детство Марии. Мамка у неё была сердитая: где тут злой не будешь, детей аж одиннадцать человек. Папка, глубоко верующий, баптист. Утром и вечером он выстраивал тех, кто мог стоять, на молитву. Отец Афанасий был рукодельный, умел шить обувь, этим и зарабатывал. Жила семья Соколовых в Белоруссии, казалось бы благодатном краю. Но был страшный неурожай. Из детства запомнился только голод. Марусе всего лет десять, она ходила за крапивой и лебедой, из которых пекли лепёшки, а брат Ванька, шустрый был, помлаже Маши, с мешком  забирался на липу, набирал листьев, потом их сушили, перетирали и тоже пекли. Старшая Настя смотрела за младшими детками. Она была взрослая, вскоре по любви вышла замуж и жила недалеко. Двое младших умерли в люльках от голода, остальные продолжали жить и молиться. Маруся и Ванька отказывались повторять за отцом слова, обижались и говорили: "Если бы бог был, разве бы он позволил голодать маленьким детям?"  Отец сшил Маше тапочки и сказал: "Вставай на молитву, я тебе тапочки пошил!" Маша обиженно отшвырнула тапки и заплакала. Но она навсегда запомнила, что их окунали в воду и читали молитву. Наверно, всё-таки окрестили.
                Откуда это взялось, неизвестно: то ли слух прошёл, то ли знакомые сообщили, собрался отец на разведку в Сибирь. Приехал, разузнал и вернулся. Денег почти не было. Настя, замужем, как узнала, что уезжает её семья, взвыла, выкрала у мужа деньги и села в поезд вместе со всеми. Пока доехали, Ванька стал, как стеклянный, распух от голода. Никто их в Сибири не ждал. В колхоз не приняли, потому что не было никакого хозяйства. Остановились в заброшенной баньке, спали на полках все вместе, укрываясь рогожей, кормили клопов и вшей. А в Сибири — зерна немерено народилось, на землю ссыпали. Помаленьку, потихоньку детишки начали приходить в себя. Пацаны нанялись пасти коров, отец шил обувь. Окрепли, скопили малость денег и к зиме купили избушку, двустенок, с перегородкой посреди дома.
              Жизнь начала налаживаться, открылись при МТС курсы трактористов и девушки пошли учиться, получили удостоверения. В Сибири было холоднее, но здесь носили пимы и шали — тёплые платки. Вечерами молодёжь собиралась в одном из домов, танцевали, пели песни, частушки. А здесь и первая любовь подоспела. Маруся познакомилась с Алёшей, скромным, красивым парнем. Ходили дружно, взявшись за руки, когда никто не видел. Вот, оно, счастье взаимной любви. И вдруг нагрянула война! Всех парней мобилизовали и Алёшу тоже. Успел он прислать одно письмо с фотографией и подписью: "На вечную память Марусе. Не забывай меня". Так оно и вышло. Погиб её Алёшенька. Не забыла. Помнила всю жизнь. Перечитывала письмо, плакала, сетовала на несправедливость судьбы. Тяжело было. Все работали на победу. Трактор «Беларусь» был надёжным другом. Заводили вручную, силёнок иногда не хватало, валились с ног под берёзки. Соляркой были пропитаны, запах не покидал их. Так Маша потеряла обоняние, по-видимому, сгорели от солярки какие-то рецепторы. Не чуяла она никаких запахов совершенно. Потом, уже во взрослой жизни говорила: "А мне что духи, что бздюхи, всё одинаково."
                Вот и война закончилась. Брат Ванька с простреленной ногой вернулся. Мало парней, почти никого не осталось. Девки, кто успел, замуж выскочили. А к Маше посватался приезжий Гоша, ростом с неё, чернявый, кареглазый. Он закончил школу горных мастеров, на то время это приравнивалось к высшему образованию. Грамотный, интересный, да ещё и гармонист. Любила ли? Да нет. Скорее уважала, и замуж было не за кого выходить. Бабёнки молодые поглядывали на Гошу. На всех праздниках, как развернёт свою гармонь: и кто в пляс, кто песни поёт. Полонез Огинского играл так, что все млели. Как-то на гулянке Маша дверь открыла, а Гоша целуется с соседкой: "А что это вы здесь делаете?" Вмиг пришёл в себя. Да не ревнивая она была. Сама не хуже его: волосы русые, глаза голубые, круглолицая. Сильно не разъедалась, хотя и голод пережила. С детства помнила, кто-то шутя сказал: "Что ни Ванька,— то дурак, что ни Манька — то корова." Коровой становиться не хотелось. Гоша работящий был, работал на шахте «Полысаевской», зарабатывал по тем временам неплохо, домик купили у железной дороги в низине. А там и детки пошли в промежутке через два года. Старший, Гена, на мать похож, русоволосый, голубоглазый, потом дочка Галя родилась, копия отца: темноволосая, кареглазая. Вроде бы и хватит, куда нищету плодить? Мария всё за детьми глядела: шила, вязала да есть готовила. И вдруг — опять беременная, не хотела рожать третьего, а куда деваться, аборты тогда не делали, травить стародубкой не стала. Родилась третья, Надя. Тоже на мать похожая. А там и Нина, кареглазая, беленькая красавица с волнистыми волосёнками. Так и распределилась любовь Марии на старших и младшенькую, уж больно хороша была малявка.
                Понемногу наладилась жизнь, Нине два годика исполнилось. Гоша продолжал работать в шахте, неплохие деньги получал, Маруся начала понемногу откладывать: пережила голод и боялась, что не будет запаса продуктов. У неё всегда был мешок муки, запас соли и сахара, лапша и крупы. Зажили почти счастливо: Гоша приходил с работы, ужинал, доставал гармошку, растягивал меха, а Генка выплясывал под музыку.
                Однажды в холодную мартовскую ночь муж Марии не вернулся с работы. Так и просидела она, не смыкая глаз, а утром разбудила старшего сына и послала его на поиски. Побежал Гена к мостику через лог и там обнаружил убитого отца. Мальчишке было всего девять лет, перепугался и долго кричал. Почернела Мария: "Как такое может быть? За что? У меня четверо малых деток! Нет, невозможно, это происходит не со мной, сейчас проснусь, и Гоша придёт с работы. Вот-вот сейчас он постучит! Этого не может быть! Как мы будем жить без него?" Долго длился этот страшный сон: отпаивали валерьянкой, сёстры помогали во всём, так прошло и сорок дней. Как-то вечером постучалась к ней незнакомая женщина и рассказала, как шла она в ту ночь с работы и услышала голоса: "Мужики, да что вы делаете? Я ведь Гоша Емельянов, горный мастер! —  И услышала ответ: — А мы тебя здесь и поджидали." И женщина по голосам узнала троих и даже назвала фамилии убийц. А Маруся получила заключение судмедэкспертизы: умер от переохлаждения. Теперь же она знала, что его закуряли в шахтовом логу и захотела подать на эксгумацию. Кому она об этом сказала, не помнит, а шахтовый посёлок, как деревня: всё на слуху. Через несколько дней пришёл в дом мужик, схватил её за горло и начал душить: "Попробуй только в суд подать, не жить тебе больше!" Вырвалась Маруся, схватила табуретку и на него. Обливалось кровью сердце матери от несправедливости и безнаказанности, как оно выдержало такое горе, непонятно. Пришла в себя, когда обнаружила, что откуда-то из-под кожи головы поползли у неё чёрные вши. Оглянулась, а кругом детки бегают:  Гена улыбаться разучился и всё время молчал, маленькая красавица смеётся, да и средняя ничего не понимает, сидит играет с тряпичной куклой, а Галя всё время около неё, старшая помощница. Вспомнила Мария голод, работу во время войны и решила жить дальше. Через некоторое время продала дом и всей семьёй переехали в другой район города. Вместе с ними в машине ехала кошка, кошку нужно было запустить в дом первой, чтобы в доме было счастье. Так они и поступили.
            Жизнь продолжалась, но Мария никак не могла смириться с тем, что убийцы живут и поживают, а отца её детей нет. Где же справедливость? Каждый день и каждую ночь плакала она и мучилась от этих мыслей. Они прожигали её и не давали покоя. А что могла сделать она, женщина, против троих мужиков, которые были амнистированы из тюрьмы? Ещё больше распалилось её сердце, когда ей рассказали, что эти зэки не хотели работать, пили, прогуливали, приходили к Гоше и требовали, чтобы он проставил им смены. А Гоша был очень честный и отказывал им, говорил: "Работать надо!" Вот они и подкараулили его тёмной ночкой.
            Опять вспомнилось Марии голодное детство: "За что нам это? Малые детки умерли в люльках, и нас бы в живых не было давно, если б отец в Сибирь не перевёз. И мне не суждено замужней женщиной быть, и дети мои несчастные сироты. Ни за что и никогда не смирюсь с горем и огромной несправедливостью, которая не даёт покоя. Ни за что и никогда!"
                И решила Мария отомстить, где она этот метод узнала, неизвестно. По-видимому, кто-то старый и мудрый научил. Надела она на себя крестик, зашла в церковь, купила там свечку, произвела с ней какие-то манипуляции и поставила за упокой, произнеся имена убийц. Страшно, но земля не разверзлась под ногами, и легче стало на душе. Через некоторое время Марии рассказали, что один из её врагов упал в шурф и погиб, следом второй умер от туберкулёза и третьего убили по пьяной лавочке. Все они ушли в один год.
                Мария же продолжала растить детей, пенсию получала мизерную на четверых. Генка так и остался молчуном, почти не разговаривал, девчонки подрастали, помощницы. А она всё на своём горбу: и забор сама, и сарай для угля построила, только вечерами садилась, учила девочек крестиком вышивать. Сама Мария вязала носки, рукавицы и заводила заунывную песню: "Сронила колечко со правой руки, забилось сердечко о милом дружке. Ушёл он далёко, ушёл по весне, не знаю искать где, в какой стороне." И льются-льются слёзы, капают-капают на клубок, на вязание и ноет-ноет сердечко, но верится, всё равно верится в счастливое будущее. "Будет-будет счастье, я дождусь!"
               Мария-оптимистка, постепенно пришла в себя. А как не прийти — дел куча, детей растить-кормить надо. Огород: грядки, картошка, да и дом перекосился, подработка шахтовая. Так что с утра до ночи в делах, печалиться некогда уже.
                Не заметила, как дети подросли, профессии стали получать, потом сын женился, старшая замуж вышла. Живёт Мария и размышляет: "Что-то семейные жизни у них не складываются, может, я виновата? — Грешница я, грешница! Зачем свечку эту в церкви ставила? Не в моей власти распоряжаться чужими жизнями. Но, говорят, что на всё воля божья. Значит, бог так распорядился?" И мучают её разные вопросы, на которые она не может найти ответы. И старшая сестра стала наседать: "Окрестись иди, нас не крестили, просто окунали и не в храме. Вы с Ванькой два антихриста."  Сестра Анастасия стала глубоко верующим человеком, воцерковленной, а Мария ещё раздумывала, нужно ли ей крещение?
                Взрослые стали дети, самостоятельные, работать начали, может, и ей пришла пора задуматься о себе? Начал за ней ухаживать седой, голубоглазый Василий и позвал к себе жить. Симпатичный был, бывший лётчик. Уважала его, но заметила, что любит к рюмке приложиться, Мария же сроду не пила спиртное, если только в праздник пригубить. А Василий выпьет и начинает вспоминать былые подвиги: как им перед вылетом наливали боевые сто грамм, и многие выполняли задание, по дороге сбрасывая бомбы: где придётся, на нашей территории. Надоело Маше его пьянство, собрала вещички, обозвала его трусом, и вернулась в свой дом.
                Вот и зрелость подошла, сколько жить осталось, неизвестно. А здесь дедулька с разговорами наступает, в гости просится. Да пусть, всё веселей будет. Дедок интересный, приходил со своим растворимым кофе, конфетками. Чай, кофе попили, в подкидного дурака сыграли. А там и разговоры пошли. Дед откровенный, много чего рассказывал: "На войне я был, убили бы, а жить-то хочется, поэтому сдался в плен. А там отправили в Германию в работники.  — Дальше рассказывает:  — В плену хорошо мне жилось, пристроился к немке-хозяйке, она меня и кормила, и поила." Послушала его Мария, послушала, вспомнила своего Алёшу, первую любовь, Гошу, погибшего из-за честности, заплакала. Потом встала, схватила деда за шкирку — и в толчки к двери: "Пошёл вон отсюда, предатель, старая порохонь! Чтоб ноги твоей в моём доме не было!" — и напоследок пинка ему наладила.
                Мысли же про свою вину мучили Марию. Под старость лет послушала  сестру и отправилась с ней в церковь, где произвели обряд крещения и, как батюшка сказал, смыли все грехи. Успокоилась её душа, очистилась,  и больше Мария никогда не снимала с себя серебряный крестик!