Дом пионеров. Глава 6

6.

Осторожно ступив на самую нижнюю, проросшую желтыми сухими стеблями ступеньку крыльца, Надеждин остановился в нерешительности. Он вдруг мучительно засомневался, хватит ли у него смелости войти в необитаемый темный дом среди ночи, не имея в руках даже фонарика. Да и как, кого можно найти без света в огромном здании, в котором наверняка не одна сотня комнат! Здравый смысл упрямо нашептывал ему, что разумнее всего было бы подождать до утра и уж потом предпринимать какие-либо шаги. Однако другой голос, гораздо настойчивее и упрямее первого, говорил, что до утра с Сашей может случиться все, что угодно, и он, Надеждин будет в этом виноват, если немедленно не преодолеет свое малодушие и не вмешается.  В конце концов, этот последний голос одержал победу, и Надеждин, усилием воли разогнав свои сомнения и страхи, решительно двинулся вверх по ступеням.
Мрамор крыльца был сплошь изрезан извилистыми глубокими трещинами. Всюду из них пробивалась растительность: иногда просто чахлая трава, а иногда – настоящие кустики и деревца. В местах, где ступени раскрошились полностью, Надеждину приходилось проявлять немалую ловкость, чтобы не споткнуться в темноте и не полететь вниз, под уклон. С обоих сторон на него неотрывно смотрели статуи пионеров-горнистов. Надеждин шел, пристально глядя под ноги и стараясь не думать ни о чем плохом, однако, чем ближе подходил к огромным, массивным двустворчатым парадным дверям, тем более неуютно себя чувствовал, ибо ему казалось,  что вся атмосфера вокруг здания давит на него с такой силой, словно старается сплюснуть или размазать по мрамору.
Когда до дверей оставалось ступеней десять, на первом этаже Дома пионеров внезапно и ярко осветились все окна.  От неожиданности Надеждин вскрикнул, инстинктивно качнулся, оступился и сунулся ничком, больно ушибив при этом оба колена.
Да, весь первый этаж здания был освещен. Электрический свет мощными потоками лился из окон, по преимуществу выбитых, и ложился на ступени неправильными, растянутыми и изломанными пятнами. Надеждин стоял на четвереньках, морщась и моргая, совершенно потрясенный этим зрелищем. Так значит, здание не такое уж необитаемое, раз в нем до сих пор не отключено электричество. И, значит, в нем сейчас кто-то есть. И этот кто-то следит за Надеждиным и ждет его.
Насилу оправившись от потрясения, Надеждин поднялся на ноги и снова двинулся вверх, сам удивляясь собственному безрассудству. Нет, ни в какой другой ситуации никакие уговоры и резоны не заставили бы его даже близко подойти к такому подозрительному зданию! Он был достаточно разумен, чтобы понимать, чем может быть чревато такое приключение. Однако теперь Надеждин словно сделался другим человеком. Мысль о Саше придавала ему мужества, а чувство собственной вины толкало и толкало его вперед. Вот уже последние ступени остались позади. Протянув руку, Надеждин взялся за большую деревянную ручку дверей и потянул на себя. Тяжелая створка поддалась медленно и бесшумно.
Это был вестибюль совершенно неправдоподобных размеров. Он был громаден, словно футбольное поле, и абсолютно пуст. Высота потолка тоже оказалась головокружительной. Его украшали какие-то сюрреалистические лепные драконы и не вполне понятные шестилапые полунасекомые – полуживотные с собачьими головами. Две колоссальные люстры озаряли пространство вестибюля светом бесчисленных ламп в форме свечей. Каркасы люстр были ржавы и опутаны паутиной. Надеждин оторопело остановился у входа и осмотрелся по сторонам. Стены помещения были густо разрисованы пионерской символикой.  Звезды, горны, барабаны и галстуки всех модификаций и оттенков красного цвета беспорядочно громоздились по растрескавшейся штукатурке, создавая впечатление хаоса, порожденного бредом какого-то помешанного на пионерии маляра. Лишь одна стена отличалась здесь от всех остальных. Она была украшена совсем даже не дурной, хотя тоже непомерно большой фреской, изображавшей мальчика и девочку в парадной пионерской форме. Мальчик стоял  анфас, вытянувшись по стойке «смирно» и вскинув руку в салюте. У него было бледное напряженное лицо, сурово сдвинутые брови и упрямо сжатые губы истинного, всегда готового борца с мировым империализмом. Лицо девочки было гораздо мягче и красивее. Она стояла, опустив голову в синей пилотке, и держала в ладонях белую голубку, доверчиво протянувшую к ней клювик. На заднем плане виднелись еще какие-то пионеры с лопатами, тачками с металлоломом, рюкзаками, пачками макулатуры и еще чем-то не очень внятным, что, по-видимому, должно было символизировать добрые дела тимуровцев.
Надеждин рассматривал фреску довольно долго. Она как-то сразу приковала его внимание, хотя он и не мог понять, почему именно. Несмотря на вполне приличное художественное исполнение, сюжет ее был пресен и банален, так что общее впечатление складывалось отнюдь не благоприятное.  И все-таки что-то было в этом монументальном изображении, что никак не давало покоя и принуждало взгляд возвращаться к нему снова и снова. Надеждин даже разозлился на себя, что никак не может сообразить, в чем тут суть. Он сделал несколько шагов по вздувшемуся от времени, засыпанному пылью и мусором паркету, надеясь, что все станет яснее, если изменить точку обзора, но он ошибся – яснее не стало. Тогда, чертыхнувшись, Надеждин повернулся к фреске спиной и оказался прямо перед широкой мраморной лестницей, ведущей, вероятно, на второй этаж. Справа и слева от лестницы были две неглубокие ниши, в которых стояло что-то похожее на обитые красной тканью гробы. Надеждину пришлось приложить некоторое усилие, прежде чем он понял, что это не что иное, как избирательные урны – конечно же, в былые времена в Доме пионеров обязательно должен был существовать участок для голосования. Нервно усмехнувшись своему открытию, Надеждин шагнул к лестнице и тут же снова остановился, положив руку на перила. У него вдруг появилось ощущение, что кто-то смотрит ему в затылок.
Тотчас же вспомнив, где и зачем находится, Надеждин резко, всем корпусом повернулся назад. Однако за его спиной никого не было. Громадный вестибюль был по-прежнему пуст и тих, только откуда-то издалека донесся легкий, едва уловимый шорох, словно просыпали на жестяной поднос горсть песку. Надеждин вздохнул и расслабился. Он сам не знал, кого ожидал увидеть, но почему-то был уверен, что в любом случае это будет не Саша – ведь в этом здании, несомненно, скрывался еще кто-то другой, а может, даже и другие, и сколько их – представить себе было невозможно.
Странная фреска на стене снова привлекла к себе взгляд Надеждина. Теперь он разглядел, что штукатурка на ней во многих местах обвалилась и растрескалась: правда, из-за большого размера изображения это не сразу бросалось в глаза.
– Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Голос Надеждина гулким эхом пролетел от стены к стене и затерялся где-то под потолком. Тогда Надеждин сложил ладони рупором и, набрав полную грудь воздуха, крикнул во все горло:
– Саша-а!
Эхо загрохотало в ответ из всех углов, и тотчас же шум сотен птичьих крыльев наполнил воздух. Надеждин увидел, как с гигантских люстр сорвалась целая стая черных, похожих на галок, птиц и с воплями закружилась по вестибюлю, то и дело проносясь над самой головой Надеждина и заставляя его испуганно пригибаться и уворачиваться.
Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем птицы вновь уселись на свои люстры, умолкли и стали незаметны для глаза.
– Черт знает, что такое! – прошептал Надеждин, проводя ладонями по вспотевшему лицу. – Просто с ума сойти можно!
Взгляд его снова зацепился за монументальную фреску. И тут вдруг Надеждин понял, что в этом изображении так смущало его. Все дело оказалось в том, что дети на фреске были одеты по-пионерски только до пояса, а ниже пояса костюмы их выглядели по меньшей мере необычно: на мальчике были какие-то странные кремовые, туго обтягивающие фигуру панталоны наподобие тех, что в старину носили гусары, а на девочке – что-то похожее на коротенькую папуасскую юбочку, состоящую из разноцветных ленточек и тесемочек. Такое абсолютно ничем не оправданное отступление от канонического образа юных ленинцев привело Надеждина в замешательство. Удивляло, прежде всего, то, что художнику в свое время вообще позволили изобразить пионеров в таком виде, ибо столь явное неуважение к идеалу, конечно же, не могло остаться незамеченным руководящими и направляющими органами. Что художник хотел выразить этими нелепыми костюмами и какую скрытую эстетическую нагрузку несли они в себе – оставалось совершенно невразумительным. Нет, Надеждин ничего не имел против свободы творчества и отнюдь не благоговел перед коммунистической идеологией, однако вопиющая неуместность костюмов в данном, конкретном случае покоробила его. Он присмотрелся внимательнее и обнаружил, что и пионеры на заднем плане одеты столь же абсурдно: на некоторых мальчиках были стеганые ватные штаны, на некоторых – галифе, некоторые вообще были в трусах и одновременно в высоких кирзовых сапогах. Девочки же были облачены еще более вызывающе: то в длинные, до земли, юбки невероятных расцветок, то в потертые джинсовые шорты и валенки, то в какие-то нелепые, немыслимой ширины шаровары и туфли на высоких каблуках. В целом же все это походило на бред еще больше, чем заляпанные горнами, барабанами и звездами остальные стены. Впечатление особенно усиливалось тем, что верхняя часть костюмов всех изображенных на фреске детей представляла собой безукоризненно строгую белую пионерскую рубашку с золотыми пуговицами, нашивками и галстуком – точно такую, как была на Саше.
Утомленный и ошеломленный зрелищем, Надеждин тряхнул головой и потер пальцами брови. Он совсем запутался, ничего не понимая в происходящем, и у него уже даже стало складываться впечатление, что все это подстроено кем-то нарочно, чтобы поиздеваться над ним. Хотя нет, конечно же, нарочным здесь ничего быть не могло. Ведь, в конце концов, не специально же для него писалась эта дурацкая фреска! И Надеждин снова несколько раз сердито тряхнул головой, чувствуя, что в его мыслях постепенно воцаряется такой же сумбур и абсурд, что и вокруг него.