Переориентация. Гл. из романа

        –  Ух, баламуты, – ругалась Нина, и с досадой отключалась от "переговорки". Но ненадолго. Ругалась, но не на оператора потока, а имела в виду того, или тех, от кого исходила эта суматоха, сумбур на производстве и в стране.
В пультовую стала собираться бригада, поскольку только через неё выходила связь с "белым светом". Переговаривались между собой, сетовали на Перестройку, на Горбачева, на Ельцина.
        Нина достала из ящечка стола одну страничку газеты "АиФ", принесённую кем-то из операторов печи с завтраком, и бегло стала просматривать.
        – Вот, – хлопнула она по статейке. – Живут же люди. Бесятся с жиру…
        – Чё там? – поднял на неё глаза Шилин.
        – В Индии молодой человек переделал себя в бабу.
        – То ись?
        – Операцию ему сделали. Ради любимого друга пошёл на это.
        Работники насмешливо переглянулись.
        – Вот она, сила любви, – подытожила Нина.
        Маша в недоумении спросила:
        – Как такое возможно? Да и зачем? Глупость какая-то.
        – Научный эксперимент.
        Вася, сидевший с края стола, с ленцой в голосе сказал:
        – Я об этом случае знал. Ещё года два назад.
        –  Как? – удивилась Нина, и присутствующие повернулись к нему. – Во сне что ли?
        –  Ну, – кивнул он. – Только эта баба почему-то не то мышь, не то суслика родила.
        – Как?!.
        – А я почём знаю? Вам, бабам, лучше об том знать. Вы ж рожаете. И осеменяетесь разными козлами и голубями.
        Нина расхохоталась. Маша смущённо хихикнула.
        У Васи бывали вещи сны. Видел по весне, как Нина и Филипп, мастер, занимались сексом в пультовой. Но в не обычном виде, а в образе овцы и барана. А Маша с ним же, с мастером, в образе голубей на сенокосе. И рассказал о снах Нине. Нина поведала о них Маше.
        Палыч недоуменно глядел на собеседников.
        – Дык, разве она может рожать? – спросил он. – Гемороид какой-то.
        Нина опять рассмеялась.
        – Гермафродит, – поправила она.
        Палыч отмахнулся.
        – А какая разница. Как я слышал, они родить вообще не могут.
        – Ну, кто знает? Переделанные, наверно, могут.
        Зазвонил телефон. Нина сняла трубку. Не успела ответить, услышала голос Дончака.
        – Нина, останавливайте цех. Щебня не будет. А, значит, и отсева.
        И в трубке запикали короткие сигналы. Нина посмотрела на неё с досадой и бросила на аппарат.
        – Чё случилось? – спросил Шилин. – Отработали?
        – Ага, Палыч. Гасим печь.
        Защёлкало переговорное устройство. Нина нажала на кнопку.
        – Толкуй.
        С "переговорки" со вздохом ответила Евдокия:
        – Эх-хе-хе. Всё, Нин, приехали. Бери шинель, пошли домой. Отвоевались.
        – Да уж, с вами навоюешь. Не знаешь, в чём дело?
        – В чём? В мозгах и в деньгах. Звонила в горный, сказали денег нет на оплату электроэнергии. И взрывчатку не везут. На складах вроде нет.
        – Ну что же… Пойдём, Палыч, останавливаться, – Нина поднялась.
        Встали и мужчины. На душе стало грустно, трудовой энтузиазм погас.
        – И до каких пор это будет продолжаться? – с  тоской спросил Шилин.
        – Это надо у Татаркова спросить. А лучше у Горбача. У него спроси, – ответила Нина, подходя к тамбуру двери. И, секунду-другую подумав, спросила  Васю: – Твои-то сны, что поэтому поводу вещают?
        Васильев, выходя из-за стол, пожал плечами.
        – Да ничего. Темнота, туман.
        – Вот видишь, Палыч, даже вещие сны в тумане. Похоже, до бесконечности.
        Нина дернула за ручку дверь, едва ли не со злом, и вышла из пультовой.
        Печь погашена, мельница остановлена. В цехе опять воцарилась тишина.         Остаток смены рабочие уныло бродили по нему, затем женщины поднялись в пультовую.         Вася лег на лавку в  будке машинистов. Шилин бродил по цеху в раздумьях. Жизнь складывалась невеселая, проблемная: зарплаты нет, пенсии нет и дорабатывать её в таких условиях сложившейся обстановки, похоже, не придётся – закроют ДСЗ, "Муку", и вряд ли куда устроишься. А на овечках пенсионный стаж не заработаешь. Что делать, куда податься? На соседних ДСЗ и Карьерах своих рабочих уже сокращают.
На улице осенняя слякоть, снежная каша, а на душе тоска.
        Но тоска тоже порождает мысли, и иногда оригинальные. Уже в конце смены, в десять часов вечера, Шилин позвонил начальнику цеха Дончаку на дом.
        – Привет ещё раз, Митрофаныч. Не разбудил?
Дончак хрипловатым голосом ответил:
        – Да нет. Новости смотрю, что наши дермократы в стране творят. – В трубке слышались голоса и шум, издаваемые в телевизоре. – Что случилось?
        – Да ничего. Просто хочу, назавтра отпросится у тебя. В Калугу надо съездить. У меня, кажется, пару отгулов есть.
        – Палыч, я тебя и без отгулов отпущу. Ещё неделю, две-три, от силы – месяц, и вы сами разбежитесь. Ехай. Если что, Васильев заменит.
        – Да я ненадолго. Может, к обеду обернусь, успею на смену.
        – Не торопись, делай свои дела.
        – Ладно. Спасибо. Спокойной ночи.
        – Ага, уснёшь тут. Кошмар вселенский. Вернее, российский. – В трубке запикали короткие гудки.
        У Шилина ночь тоже была беспокойной, в думах, в рассуждениях, в планах на предстоящую поездку в областную больницу.

        За ночь на слякоть нападал снег. Ветерок хоть и слабый, но при минус ноль – холод проникал сквозь куртку, свитер и рубашку. На голове была всё та же бледно-серая хлопчатобумажная кепка, на ногах – резиновые сапоги толстого литья, рабочие.
        В автобусе народа мало, видимо, ездить на работу уже нет необходимости, и в Калуге предприятия остановились. Кого в отпуска без содержания отправили, кого с волчьим билетом на все четыре стороны.
        Хоть и рано приехал в Аненки, в областную больницу, однако, в вестибюле регистратуры народа уже было много. Четыре окна, но очередь одна, и оканчивалась у входной двери.
        Шилин простодушно выдохнул:
        – Ого, откуда вас суда принесло?
        На него обернулись, и столь же простодушно пожилая женщина ответила:
        – Откуда и тебя, из Руси-матушки.
        – Я думал, с Америки.
        – Пока не с Америки, но скоро её колонией станем, – сказал мужчина средних лет в тёплой зимней куртке, опираясь на палочку.
        – Ох, и заживё-ом…
        – Ага. Негры тоже так думали, – вставил дядя с интеллигентной бородкой, поправляя на переносице очки с толстыми стёклами. – Только куда-то все потерялись.
        В это время с улицы вошла женщина.
        – Ого! – тоже удивлённо произнесла она и тут же спросила: – Кто крайний?
        – Я крайний! – спохватился Евгений Павлович. И тут же спросил: – А я за кем?
        – За мной, американский индус, – с насмешкой отозвалась женщина, стоявшая сбоку у окна.
        Шилин отступил в её сторону, за ним последовала и вошедшая.
        Стояли и сидели в терпеливом ожидании минут двадцать. Переговаривались, обсуждали новости последних дней, но в этих разговорах радости не прослушивалось. Евгений Павлович всё твёрже убеждал себя в своём решении: иначе не выжить! Один раз перетерпеть, и послать всех на хрен! И теперь он точно готов. Осталось выбрать врача.
        Очередь приоживилась – открылись три из четырёх окон регистратуры.
        Очередь была одна, из неё переходили люди к освободившемуся окну, не создавая сутолоки. Через полчаса подошла очередь Шилина.
        – Здрасте, мне к гинекологу, – сказал он, наклонившись к окошечку.
        Регистраторша удивлённо вскинула на посетителя глаза. Спросила:
        – Что, забеременел?
        В очереди рассмеялись.
        – Не-е, по другому вопросу.
        Евгений Павлович смутился. И перевёл разговор на шутку.
        – Чё, и пошутить нельзя? – и в окошечко: – К хирургу мне.
        – Направление есть?
        – То ись, какое направление? Я сам по себе.
        – У вас должно быть направление от вашего участкового врача. Или вашей местной больницы, – пояснила пышногрудая девица.
        – Какое ещё направление? Когда я приехал сам по себе. Мне срочно нужно к херулику. Я чё, напрасно с работы отпрашивался. Ночь не спал, трёсся в автобусе, тута отстоял почти час.
        – Нет, так не положено. Что у вас?
        – Так это, опущение от надсады правого яйца. Левое с ним не уживается. Регистраторша ещё более растворила глаза, готовая порхнуть от смеха. Спросила:
        – Вы где лечились и у кого?
        – Да в Кондырёвской, в раённой больнице.
        – Так туда и обращайтесь.
        Евгений Павлович на секунду призамялся: чтобы ещё такого придумать?
        – Туда не хочу. Хочу здесь. Мне и кондырёвский хирулик говорил, чтобы я, если чё, ехал прямо в область. Вот, я тут. Так что давай, дорогуша, талон и я пойду к врачу. Пока яичко из штанов не выкатилось.
        В очереди рассмеялись.
        – Да выдайте вы этому… талончик. Не то и вправду, яйца растеряет, – смеясь, сказал мужчина средних лет в тёплой зимней куртке, стоявший с палочкой у другого окошечка регистратуры.
        Его поддержали в очереди.
        – Выдай, сестричка, а то будем тут до вечера стоять, народ смешить.
        – Вот и я об чём говорю. Чё очередь задерживать? Отпускай, – подторапливал Шилин. – И потом, мне на консультацию, а не лечится.
        Регистраторши из соседних окошечек откровенно смеялись.
        За Евгения Павловича вступилась женщина, занимавшая за ним очередь.
        – Чё смеяться? Дело не суточное, пакостное. Грыжа паховая – яйцы как у слона будут. Выписывай ему скорее талон, пусть там подвяжут. Али совсем отстригут на хрен.
        Новый смех прокатился по вестибюлю. Смеялась и регистратура.
Шилину становилось неловко. И от этого он начал злится.
        – Чё смеятся? Смехуёчки им. – И к регистраторше: – Давай талон, и цирк заканчиваем. Не ехать же мне обратно в Татарково ни с чем. Мне консультация нужна.
        Видимо, старшая регистраторша, сидевшая за первым окном, скомандовала:
        – Ладно, Тоня. Выпиши ему талон, а то и вправду тут рассыплется.
        Тоня спросила:
        – Больничная карточка есть?
        Евгения Павловича с оживлением ответил:
        – Нет. Я тут впервой. Заводи новую. Я у вас надолго, однако, пропишусь.
        Девушка усмехнулась. Стала собирать необходимые листочки и склеивать их в тетрадку.
        – ФИО? – спросила она.
        – Каво-о?… А фигу не хочешь?
        Девушка дернула недовольно головой.
        – Фамилия, имя, отчество. Год рождения и место жительства.
        – А… Так бы и сказала. Пейсят семь лет и восемь месяцев.
        – Да год рождения, и всё.
        Теперь уже Шилин недовольно покрутил головой. И ответил скороговоркой.
        Регистраторша подала в окошечко больничную карту из трех листиков, и сверху талон, бумажку с надписью врача-хирурга, его номер кабинета.
        – Второй этаж. Двадцать седьмой кабинет. Живая очередь.
        – Понял, не впервой. Больше канителилась, – ворчал Евгений Павлович, направляясь по указанному направлении.
        К его удивлению, очередь была небольшая, он сам – третий. Женщина и мужик с тросточкой. Шилин кивнул ему, как старому знакомому.
        – Ну как, отвоевал талон? – просил мужчина.
        – Отвоевал. Откуда я знал, что им нужно направление?
        Из кабинета вышел пациент. Вошла женщина, они остались вдвоём.
        Мужчина спросил:
        – Что, грыжа паховая давно донимает?
        Шилин усмехнулся.
        – Да никакой грыжи нет. То ись была лет пять назад. Так на пупе.
        – А что у регистратуры нёс?
        – Так оттого и нёс. Что ничё другого сообразить не мог. А к хирулику край как надо попасть.
        Засмеялся мужчина.
        – А к хирургу тогда чего?
        – Надо. Проконсультироваться по одному важному делу надо. На пенсию хочу раньше слинять. По вредности она мне уже три года как полагается. А наши бюрократы скрали её у меня. Ну, так вот, я и задумал одну штуковину проделать. Посмотрим, чья возьмёт.
        – Так хирург-то тебе, чем может помочь?
        – Э-э… Может. Тут одна хитрость есть. Провентилировать надо.
        – Не поделишься? Мне тоже через два года на пенсию, может твоя хитрость и мне пригодится? А то вот, ногу два года назад ломал, а инвалидность не дают. И вообще, Зурабов что-то крутит с пенсионным фондом, социалкой. У инвалидов инвалидность снимают, помощь, лекарства урезают. Чехарда какая-то. Так что, если поделишься, спасибо скажу, пивком угощу.
        Шилин засмущался, и заговорщески проговорил:
        – Давай попожжа. А то вдруг не получится, тебя только обнадёжу.
        – Ну, хоть стоящее дело? Без членовредительства? Сейчас вон, на органы людей расчленяют. Говорят, за границу пересылают, за баксы продают.
        – Мой орган там никому и на фиг не нужён, давно уж истерся, – проговорился Шилин и едва не прикусил язык.
        Мужчина поднял на него любопытный взгляд.
        В это время из кабинета вышла женщина. Сказала:
        – Следующий.
        Собеседник поднялся и захромал в кабинет, опираясь на палочку.
        Евгений Павлович сидел на металлической скамье с множеством отверстий и чувствовал смятение. Оттого, что едва не проговорился, мужик, наверное, понял, о чём речь. И задней мыслью проходило его невольное чудачество в фойе регистратуры. Люди сейчас, проходя мимо, бросали на него насмешливые взгляды. И сама идея его появления здесь в областной больнице стала теряться в ворохе утренних событий. Он, возможно бы, плюнул на свой замысел, уехал бы в Татарково, но жизнь становилась всё интереснее, весёлая до слёз. Тут на всё пойдёшь. И Шилин терпеливо высиживал время в коридоре, вздыхал, качался корпусом с боку на бок, как будто паховая грыжа не давала ему покоя.
        Мужик вышел из кабинета, прикрыл за собой дверь.
        Шилин гляну на него выжидающе.
        – Ну, чё там у тебя?
        Тот ответил, показав бумажку:
        – Дал направление на фтэк. Но, предупредил, чтоб сильно не надеялся.         Сейчас, в связи выравнивая нашей медицины под западную, число больных, калек, уродов сокращают.
        – А кого оставляют?
        – Кого? Дураков во власти, – со злостью бросил мужчина и направился к регистратуре, позабыв о разговоре в Шилиным до посещения хирурга.
        Евгений Павлович потоптался у кабинета и нерешительно открыл дверь.
        – Можна?
        – Проходите.

        В кабинет врача входил не уверенно, робко. В кабинете было прохладно, но Шилин почувствовал, как начала потеть спины. Невольно передёрнуло. Раздевалка не работала, наверное, нечем платить гардеробщице. И он, как был в старой потёрной куртке с остатками меха внутри и в резиновых сапогах, так и переступил порог. И этот нюанс с прежним пережитым его ещё более сконфузил.
        Хозяин кабинета – пожилой, убелённый сединой человек, в белой шапочке, в халате, напоминал какого-то древнего эскулапа. На картинке как-то видел такого.
        – Проходите. Присаживайтесь, – врач показывает на стул возле стола. – Что у вас?
        – Доктор, я к вам… – посетитель медленно продвигается к столу, – э-э, мн...
        – Слушаю, слушаю.
        Евгений Павлович нерешительно подал больничную книжку и талон. И присел на стул, подобрав ноги под себя. В тишине сапоги скрипнули резиновыми голенищами.         Шилин сжал губы, чтобы не матюгнутся на них.
        – Слушаю. Говорите, не стесняйтесь, – сказал хирург, пробегая по записям на склеенных листочках.
        – Значит, я к вам, доктор, вот зачем... Я к вам, доктор... Вот, ёшкин кот, не могу так сразу!
        Посетитель затеребил в руках серую хлопчатобумажную кепочку. Загорелая дочерна лысина его обнажилась и блестела, как начищенная бронза.
        – Хм. Ну, тогда давайте я вас спрашивать буду. Тут у вас запись – паховая грыжа. Шилин усмехнулся. Смущённо, подкашлянул в жилистый кулачок.
        – Так. Вы откуда? Я смотрю, вы нездешний. На наших городских непохожий. Несмелый больно.
        – Ага, с Татаркова. Я раньше работал на тракторе, и дояром, и скотником, и комбайнером, и шофером, и плотником, и грузчиком... Ещё до Татаркова, пока колхоз не распался.
        – Грыжа?
        – Была. Вырезали. Счас, слава Богу, тьфу-тьфу, не выпирает.
        – Может, опущение желудка?
        – Не-ка. Не чую. А может, и есть? – пожимает плечами.
        – Пришли бы пораньше, я бы вас на рентген направил.
        – Да я хотел раньше, да не смекитил, вот только уловил.
        – Что уловил?
        – Да про это, э-э, прийти к вам. У нас-то врачи могут только больничные выписывать. Да и навряд ли они сумеют, наши-то...
        – Что?
        – Што, што?
        – Что навряд ли сумеют?
        – Это... э-э... Доктор, а вы не обидитесь?
        – Я врач. Мне не положено на посетителей обижаться.
        – Э-э... Вот ёшкин кот, не знаю, как и сказать.
        – Говорите, как есть. Вам сколько лет?
        – Пейсят восемь в феврале будет. Эх-хе, в эти-то годы бабы на пенсии уходют. У них льгота, понимаешь. Хоть есть у ей дети, хоть нет, а пейсят пять стукнуло – иди и отдыхай. Законом ей, значит, положено. А мужик в шейсят, ёшкин кот. А я, может, в свои шейсят так изработаюсь, што и жить на пенсии не придётся. Вот вы, доктор, когда идёте на пенсию?
        – В шестьдесят.
        – Во! Тоже в шейсят. А работа какая? Какие нервы нужны с нами, c придурками?
        – Хм…
        – Один, может, больной, а два придурошных. За больничными пришли, от работы штоб отлынить.
        – Семья-то большая?
        – Не-е. Три и все девки, ёшкин кот. Одна вот, наконец, взамуж вышла. Другая в Туле на кондитершу учится. А третья тоже в посёлке жить не останется, умотает куда-нибудь. Нет помощников, одни объедалы. А сил уж нет. Чую, неторопким стал. Но ни ето главное. Главное комбинат скоро наш прикроют. Работы не будет, и эти два с половиной года до пенсии доработать негде будет. А куда пойдешь в эти годы, кто примет на работу? А как без пенсии жить, на что?
        – Да-а. – Доктор, глядя на посетителя, сочувствующе кивает головой. – Так что, собственно, вас ко мне привело, если у вас не паховая грыжа? Что вы хотите?
        – Э-э... Доктор, я того... этого... – от смущения посетитель затеребил шапочку, погладил лысину, словно на ней вздыбилась поросль. – Вы смеяться не будите?
        – Постараюсь.
        – Кхе... Вы это, читали в газетке, не то в Америке, не то ещё где, я не запомнил, что будто бы это самое, кхе, там мужика в бабу сделали?..
        Доктор удивлённо вскинул на пациента глаза.
        – Да, была такая информация. В Индии операции проводят. Одному молодому человеку изменили пол и, как помнится, из парня в девушку...
        – Во-во! Делают же, ёшкин кот!
        – Делают. И что?
        – А у нас, в России делают?
        – Нет. Не было, видимо, в том необходимости.
        – Ага! А если я вам ее предоставлю?
        – Что предоставите?..
        – Ну, эту... необходимость.
        – То есть, кхе, вы хотите сказать, что  согласны изменить пол?
        – Вот-вот... да-да... вроде етого, ёшкин кот.
        Молчание. Доктор смотрит на посетителя, небольшого сморщившегося от ранней старости человека и, похоже, проникается участием к нему. Тот смущенно моргает белёсыми ресницами.
        – И зачем вам это?
        – Так мне б тогда, как бабе, тоже льгота полагалась бы. Я б прямо счас на пенсию пошел, вот... А на старости лет, зачем мне нужен этот мужеской пол? В нём теперь нужды нет. Он уж весь высох, ёшкин кот.
        Доктор на минуту отвернулся к окну, прикрывшись ладонью, стал сдержанно покашливать.
        – Мда-а... А как перед детьми, женой, соседями не будете испытывать неловкость, стесняться не будете?
        – А кого стесняться? Соседев? Они откуда будут знать? Я ж штаны не буду на юбку менять. А в семье, все бабы. Чо их стесняться? Был бы сын... Да, видать, на девок я был мастак. Может, я и Богом был задуман, как женщина, да вот маманя ошиблась, ёшкин кот.
        – Мда, однако... Но, увы, не делаем мы таких операций.
        – Не делаете?.. А в етой, в Индии, значит, делают... Ты посмотри-ка, там делают, а у нас нет, – обескуражено проговорил посетитель и вздохнул. – Так как туда, а эту Индию попадёшь? Если бы кто там жил из сродственников. Али б дочь за какого индийца взамуж вышла... Не можете, значит?
        – К сожалению...
        – Жалко. Ну што ж, тогда извиняйте. Тогда прощевайте.
Посетитель поднялся и направился к выходу. Перед дверью обернулся, надевая кепочку.
        – А если я через год приеду, научитесь к тому времени?
        Доктор отрицательно качает головой. Посетитель поморщился.
        – Жа-аль. Вот бабы! Повезло им, а, ёшкин кот!
        И он осторожно прикрывает за собой дверь.
        – Фу-у... Ну и ну, ёшкин кот, – засмеялся доктор, и, похоже, тоже задумался о жизни сущей.
        Евгений Павлович шёл по коридорам поликлиники, мимо регистратуры, не видя насмешливых глаз.
        Перспектива жизни теперь представлялась безрадостной.
        Перестройка СССР закончилась, а в России она ещё глубже углублялась.

        Теперь неизвестно, кому повезло?