В погоне за желтым дьяволом

За моим окном на работе пейзаж не меняется никогда. Горы, поросшие тонкими неказистыми северными сосенками, изрезанные линиями бульдозерных троп для геологоразведочных работ. Утром солнце очень долго поднимается из-за них и очень быстро уходит за противоположную вереницу гор. Тоскливей бывает только в сезон проливных дождей и плотного снегопада.

Еще за моим окном бетонная коробка столовой, самого культового места в вахтовом поселке после окошка кассы в конторе. На постаменте из бетонных блоков стоит реликтовый парогенератор, когда-то найденный близ штолен, теперь отмытый и выкрашенный для всеобщего обозрения, наверное, как символ битвы людей с природой за бренный металл. На первый взгляд он напоминает паровоз. Так мы его, в общем-то, и называем. Видел он много лиц и, определенно, нас переживет на этом руднике. Пусть стоит. Всё какое-то развлечение для глаз.

- Куда я попал? - отрешенно без интонации произнес год назад Саня Мораш, начальник отдела оплаты труда, глядя на окружающую действительность, и, взглянув на меня, спросил: - Никогда не задумывался об этом?

- Я этот вопрос задаю себе с самого начала работы здесь, - отозвался тогда я.

Прошел год. Мораш уволился. Вернее, перевелся на другой золотодобывающий рудник. Теперь, как слышал, уже на третьем работает с видом на Охотское море, с окладом повыше, но в том же окружении гор. С горным образованием сложно найти иную работу. Не думаю, что его настроение кардинально изменилось, а вышеозвученный вопрос снялся с повестки дня. Человека всегда время от времени давит мысль – там хорошо, где нас нет.

За полтора года я уже привык не замечать особенностей вахтовой работы с ее одиннадцатичасовым рабочим днем без выходных, с перелетами на старых Ан-24 к месту работы, с проживанием в общежитии и отдыхом дома лишь четыре месяца в году.

Трудно было первые дни. Какие-то трудно воспринимаемые на первый взгляд для неопытного экономиста полумифические термины ТК , КТУ , трудодень. Нескончаемая вереница закладок с таблицами в экселевских файлах по расчету бюджета. «Портянки» табелей, где главное не забыть проставить ночные часы, классность, вредность, бригадирство и тому подобное. Наряды, договора, материальные отчеты, 1С. Сейчас, по прошествии полутора лет, все это не пугает и не ставит в тупик. Тогда же три дня я находился в полной прострации. Мне не нравилось место работы – поселок, затерянный в суровых горах далеко на севере Бурятии. Меня давила ответственность перед незнакомым делом и отсутствие знаний по доверенному производственному участку. Почти сразу охватила ностальгия по шумному и вдруг такому родному Улан-Удэ, по подружкам, которые там остались, по пирушкам с друзьями и вольному образу жизни.

Пару дней спустя я уже вслух произнес мысль о том, что хочу покинуть рудник. В городе оставалась работа. Можно было еще без потерь возвратиться к прежним обязанностям.

Сорокалетний экономист Александр Бурматов, видимо, прочувствовавшись печалью вновь обретенного коллеги, с уверенностью старожила произнес:

- Ты не торопись. Поживи недельку-вторую. Привыкнешь. Через месяц тебе будет уже все по барабану. Тут так бывает, первые дни после заезда, чувствуешь себя хреново. Домой тянет, к жене. А потом в колею входишь.

- Да у меня еще другое. Пока я тут эти «тупые» путевые листы в компьютер забиваю, там кто-то уже успеет замуж выскочить и, определенно, не за меня.

- Да, женщины – народ ненадежный в этом плане. Хотя, скажу тебе, и здесь одиноким можно не остаться. Через полгода ты и подружку себе тут найдешь при остром желании.

- Полгода, - усмехнулся я сроку и содержанию последней реплики. – Мне бы полмесяца здесь продержаться.

Спустя полчаса после этого разговора в кабинет вошла девушка. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в чертах ее лица. Она, в свою очередь, так же задержала на мне взгляд и, передав кипу путевых листов по горному транспорту, удалилась.

- Где-то я ее видел, - вырвалось у меня после ее ухода.

Рабочий день продолжился. Бурматов, никогда раньше не работавший с автотранспортным цехом, а теперь, неожиданно для себя, оставшийся за экономиста этого участка, нервничал, разбирая незнакомую отчетность. То и дело с его стороны слышались гневные реплики в адрес нормировщика АТЦ, уехавшего домой справлять свадьбу, нечто вроде (опуская ненормативную лексику): «Откуда он эти цифры тут поставил? Нихрена понять не могу!» Бюджет участка нужно было сдать еще вчера, поэтому Бурматов торопился и бурно реагировал на любую непонятную деталь в документе.

- А ты что, там, в интернете шаришься? – недовольно обратился он к Гене Ангабаеву и, протягивая пачку путевок, бросил: - Давай забивай в программу.

- Чего ты их мне суешь? – отгородился молодой горный нормировщик, показывая на свою кучу путевых листов. – У меня своих тут немеренно.

- Ну, так давай, делай. Потом будешь голых девочек рассматривать.

- Вообще не понимаю, о чем вы, Александр.

Во второй половине дня зазвонил телефон, и, сняв трубку, я с удивлением услышал, что женский голос спрашивает меня:

- Привет, это Светлана, мы вместе учились, не помнишь?

- Точно, - стало ясно, отчего лицо недавно увиденной девушки показалось знакомым. Когда-то непродолжительное время мы были однокурсниками. – Сколько лет то прошло? Девять? Да. Ну, ты здорово изменилась. Повзрослела.

- А ты особо не изменился. Я так долго не сомневалась, ты это или нет.

- Какими судьбами здесь оказалась?

- Семейными. У меня же муж отсюда, с Таксимо. Здесь водителем работает.

- Дети?

- Двое.

- Поздравляю. Когда успела-то?

- После колледжа сразу замуж вышла.

- А я потом еще пять лет в универе учился. Ты кем здесь?

- Учителем в школе. Пока лето, решила диспетчером АТЦ поработать. А тебя сюда какими ветрами занесло?

- Не знаю, видимо, недобрыми. Уже сейчас домой хочу.

- Ничего, привыкнешь. Ты, кстати, не женился еще?

- Нет.

- Помнишь Аню Васильеву?

- А как же. Когда-то пытался ухаживать за ней.

- Она сейчас в Таксимо живет. В Томском университете отучилась. Потом домой вернулась. Сейчас в банке работает. Уже квартиру приобрела. И… не замужем.

Закончив приятный для ушей разговор, я положил трубку и невольно изрек:

- В двух часах отсюда такая девушка живет! Если говорить словами из сериала – столько возможностей, а я без галстука.

«Это становится уже интересно, - подумалось мне тогда. - Может быть, это судьба меня занесла в эти края». Во всяком случае, такие мысли поднимали настроение, давали возможность с интересом смотреть в будущее и наполняли смыслом пребывание в этих суровых местах.

Перед вылетом на рудник я поинтересовался по телефону сутью предстоящей работы у замдиректора по экономике.

- Так, какие к тебе требования, - отозвался Сергей Гармаев, обдумывая заданный вопрос. – Наличие высшего образования, навыки работы на компьютере и… чтобы голова была на плечах. Все остальное сам догонишь по ходу дела.

- Еще желательно быть богом Экселя , - потом уже на руднике добавлял Бато Сультимов, начальник планового отдела. – В нашей работе без этой программы никуда.

Если учесть, что приехал я с навыками работы только с текстовыми файлами, то можно сказать, что продвинулся очень далеко. В остальном, вспоминая нехитрые слова о том, что знание придет с практикой, все вышло именно так.

Средний возраст мужской половины экономического отдела не превышал и тридцати лет, за исключением Банзарова и уволившегося Бурматова. Карьеру на руднике, как показывает практика, можно сделать очень быстро. В двадцать четыре года люди становятся кто заместителем директора, кто начальником участка, кто специалистом-контрактником. Главное для такого роста было вовремя начать трудовую деятельность на предприятии после получения диплома, а еще лучше во время обучения. Стремительному росту способствовала заметная текучесть кадров, связанная с увольнением работников или снятием их с должностей.

Свою работу на руднике молодежь, в числе обычного желания заработать, рассматривала еще как стартовую позицию для дальнейшей трудовой деятельности на других предприятиях подобного толка. Жизнь одного рудника не вечна, сырьевые запасы неизменно исчерпываются. И когда дело приблизится к точке, молодые люди не явно, но рассчитывают встретить его с необходимым производственным опытом за плечами.

Рассказывать о том, как зарабатывался опыт, Гена Ангабаев, сейчас «и.о.начальника» планового отдела, может бесконечно. Глядя на мои растерянные глаза на месте экономиста автоцеха, он, тогда еще молодой горный нормировщик, отработавший пару месяцев, с иронией вспоминал:

- Ты бы видел, как мы начинали. Все опытные нормировщики летом почти одновременно разъехались. Цыдена Гомбоева на Холбинский рудник забрали, до этого Зорика Гармаева на Березитовый отправили, Саша Мораш в отпуск с увольнением пошел, Бато, полгода безвылазно отработавший на руднике, демонстративно уехал на межвахту, Олеся Сумцова тоже в отпуск пошла, Банзаров жениться укатил. В итоге остались только мы с Женей, который только институт закончил, да Бурматов, который, кроме своей золотоизвлекающей фабрики, ничего не знает. Спросить о чем-то не у кого. Серега Гармаев, замдиректора по экономике, со своей отчетностью зашивался и нервно кидался на нас каждый день: «Где результат, Гена, Женя! Где результат! Вы моей работы вообще не облегчаете! Сегодня пятое число! Все наряды и отчеты вы должны были уже первого сдать!»

Потом, когда месяц, наконец, закрыли, Серега забухал же на два дня. Видать, нервы сдали. Считай, до часу ночи каждый день работал, в одного за всех, и, главное, винить-то было некого, мы молодые, учить нас - наставников нет. Да еще у него жена рожать должна была в городе, а он здесь, без перспектив выехать в ближайшее время. Потом, помню, у диспетчера сидел и изливался ему, мол: «Достали меня все! Каждый приходит, чего-то требует… Я один здесь вкалываю, и никто этого не оценивает!»

Жилищно-бытовые условия здесь можно сказать, что неплохие. Живем в общежитии по два, редко по три человека в комнате. По телевизору смотрим новости Амурской области. Родное бурятское ТВ сюда не доходит. Недешевые телевизоры с солидной маркой в наших комнатах нередко выдают черно-белую покореженную картинку. Я часто смиряюсь с этим. Неудивительно же – кругом на сто километров непроходимые горы, тайга, а у нас такое великое благо цивилизации, и пускай с неидеальным сигналом.  На моей памяти, только Гена Ангабаев однажды проявил принципиальность по теме некачественной телекартинки. Шла футбольная трансляция. Он подошел к ящику и, уперев кинескоп в свой круглый живот, принялся возить его из стороны в сторону и гнуть антенну.

- Да оставь, хоть так посмотрим! – воскликнул я.

- Нет, - отозвался сосед. – У нас цветной телевизор! И мы будем смотреть в цвете!

В тот момент он напоминал медведя с закупоренной бочкой меда в лапах, который, он чувствовал, там обязательно есть и достанется ему. Однако череда безрезультатных усилий довела его вскоре до глубокого раздражения, и он бросил бесплодное занятие. Бочка-«телеящик» не выдала своих богатств.

Постоянное ежедневное общение на работе и дома с одним и тем кругом лиц накладывает жирный отпечаток фамильярности на взаимоотношения в коллективе. Так в области имен программист Дамбаев Макс превратился в Макакса, новый экономист Сангаев Мунко – в Мунколоида, далее в Мункотика, горный нормировщик Серега Федосеев – в Федоса. Все остальные, с подачи Банзарова, - просто в «толстых чушек» или наоборот - в «святых людей».

- Там у вас большой Толстой чушки нет? – спрашивает Банзаров в трубку телефона на работе. – Мне необходима его помощь. У меня тут опять программа повисла.

На другом конце коллеги с другого этажа, каким-то образом понимая, о ком идет речь, без уточнения имени, выдают верный ответ.

В другой раз Банзаров в ходе бурного диалога громко возражает:

- Не обижайте этого святого человека!

И далее идут эпитеты, что тот человек – просто «бог контрстрайка  (бильярда, футбола и т.п.)» и, вообще можно сказать, его кумир.

О столовой можно поговорить отдельно. Сытная, калорийная пища без намеков на изысканность и тонкий вкус, подаваемая в ней, многим скорее нравится, чем наоборот, особенно в сравнении с городскими фаст-фудами на обед. Спустя непродолжительное время большинство из коллег всегда замечает, что собственный ремень стал застегиваться на один уровень шире, а то и на все три. Несмотря на кажущееся разнообразие блюд, столовская пища рано или поздно приедается. Особенно котлеты с минимальным содержанием в них специй и поварского мастерства.

Кроме общепринятого «рыбного» дня в системе общепита рудника практикуется и «позный» день. Этакая дань традициям и потребностям людей, рожденных на бурятской земле. Произнесенная устами Гены Ангабаева мысль о том, что местные буузы – не что иное, как котлета, завернутая в тесто, неоднократно находила одобрение у соседей. Впрочем, кулинарно-потребительские инстинкты всегда берут верх, и по средам у входа в столовую задолго до открытия стабильно устраивается большая очередь ценителей национального продукта.

Между столами с попрошайным блеском в глазах постоянно мелькают местные дворняги, запущенные в помещение сердобольной рукой какого-нибудь гаражного слесаря. Собаки знают свое место и ждут финала трапезы, когда им что-то перепадает с подноса. При этом они могут и полаять на того, кто непростительно долго затягивает акт человеколюбия к ним, как к братьям меньшим.

Бато Сультимов и Гена Ангабаев, однокурсники в прошлом, поначалу любили звонить своим приятелям по учебе в город. Поздним осенним вечером был набран телефон однокурсника, работавшего в мэрии. Чтобы не толкать трубку из рук в руки на аппарате была включена громкая связь, и я, находясь недалеко, услышал диалог.

- Здорова. Что делаешь?

- Сплю.

- А чего так рано?

- Устал.

- Ну, что нового?

- Работаю. А у вас что?

- Я сегодня на местном базарчике тельняшку взял, - похвастался Гена.

- Не понял.

- Гена сегодня себе тельняшку купил, - громко повторил Бато.

- И что?

- Ничего…

Установилась тишина. Их друг глубоко вздохнул и изрек:

- Вы там одичали, видать, уже…

В голосе слышался немой укор – будить меня, чтобы делиться такой глупостью!

Гена продолжил что-то в том же духе. Он никогда не отличался церемонностью. Начинать общение в «аське»  с какой-нибудь однокурсницей он может со слов: «Эй ты», а на ответ, что неплохо бы поучиться манерам, добавляет: «Ведьма».

Интернет и ICQ стали элементом отдохновения для наших конторских работников. Когда ты находишься в окружении гор, возможность общаться он-лайн с приятелями из Москвы, Перми или Монголии превращается в великое чудо, являвшееся когда-либо человечеству.

Однажды по «асе» на меня вышел некто «Neptoon» из США (может потому, что в сети я сижу под ником «Сатурн») и написал мне на своем родном приветственный текст. В институте я проходил немецкий, поэтому за помощью обратился к Гене. Тот бегло перевел: «Привет, давай познакомимся, чем ты сейчас занимаешься? Я, например, сейчас делаю …» и застрял на слове «masterbaiting», потом, недолго думая, заключил: «мастурбацией»!

Я, естественно, немедленно удалил американского Нептуна из списка собеседников. Позже программа «Сократ» нам сделала правильный перевод «master baiting» - «основная приманка». Звучало безобидно, но собеседник был уже потерян.

1 января, в первый день нового года, Гена пришел раньше всех на работу - в обед (выходных на вахте не бывает). В сети была только семейная пара однокурсников из Москвы. Диалог был примерно следующим:

- Привет. С новым годом! Мы сейчас занимались сексом, а ты чем сейчас занимаешься?

- А я работаю! И буду этим «заниматься» до восьми вечера!

Такая дежурная нервная реакция на факт, что весь мир сейчас отдыхает, пьет за Новый год и занимается любовью, а ты вглядываешься в монитор, под руками маслится кипа всевозможных документов и в голове стучит мысль, что сеть материковых удовольствий тебе недоступна.

Кружка кофе и сигарета. К такому бодрящему завтраку я привык, когда в течение месяца сидел в качестве экономиста золотоизвлекающей фабрики. Вставать приходилось чуть раньше шести часов утра, чтобы успеть на «вахтовый» Урал вместе с рабочими. В течение дня приходилось постоянно себя взбадривать очередной кружкой растворимого кофе и дежурной сигаретой, чтобы вконец не уснуть.

Работы было откровенно немного, поэтому по большей части приходилось заниматься обыденной болтовней с начальником фабрики и другими итэровцами участка. Начальник Чернышев, немолодой, сангвинического характера мужчина, отличался прибауточной манерой общения. Телефонный звонок, например, в отдел кадров у него идет в следующем ключе.

- Алло, Люда? Ну, как здоровье?

Получив стандартный ответ, добавляет:

- А у любовника? Ясно. Ты теперь у нас за кого работаешь?.. Ага, так к тебе сейчас на кривой козе не подъедешь!..

Только после этого начинаются вопросы по существу.

- Достала меня эта комиссия, - с озабоченным лицом дымя сигаретой, делился он по телефону впечатлениями с директором рудника от приезда группы проверяющих специалистов из городской конторы. – Меня, как молодого, и в хвост, и в гриву имеют. Надо было сразу определиться со сроком остановки третьей нитки. Сколько можно тянуть слона за яйца…

Увидев, как зашедший в здание раскомандировки рабочий предпенсионного вида заинтересованно поднял с его стола номер «Спид-инфо», тут же восклицает:

- Куда потащил? Тебе уже «рано» такие газеты читать!..

Туалеты на горных участках располагаются на улице. После обильного кофепития частенько приходилось посещать будку уборной. По ту сторону узкой долины величественно выступал горный хребет. В свете вечернего солнца я всегда задерживал взгляд на холодном, безучастном гиганте и с облегчением понимал, что еще один день убит.

Глядя на все это, я нередко вспоминал про Аню Васильеву, которая не замужем, живет в паре часов езды отсюда и, главное, все так же дорога и желанна для сердца, как в студенческие годы. В холодном окружении гор это чувство только обострялось. Пару раз проездом в аэропорт я был в Таксимо, но так и не решился поискать отделение банка, в котором она работала.

От таких мыслей, от северной зимы, которая здесь растягивается до мая, от окружающего быта веяло тоской. И однажды, возвращаясь поздним безлунным вечером из конторы в общежитие, под впечатлением Александра Блока, у меня родилось в голове:

Ночь. Улица. Фонарь. Контора.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще здесь хоть полгода,
Все будет так, исхода нет.
Умрешь, во сне приснится снова,
И повторится все, как встарь,
Ночь, двухэтажная контора,
Общага, улица, фонарь.

Впрочем, такое настроение далеко не главенствовало. Человеку время от времени хочется потосковать, побыть философом, чтобы потом снова возвратиться в мир рабочей суеты, выходов в лес на шашлыки в порядке отдыха и будничной болтовни, не обремененной особым смыслом.

Искренняя, всеобщая радость, охватывающая одновременно и главного инженера, и рядового горнорабочего, существует. Именно здесь я это созерцал спустя полгода своей трудовой деятельности на руднике. Весенние праздники были не при чем. Причиной послужил приказ директора о повышении заработной платы на двадцать процентов. Повышение далось боем с головной конторой и километрами попорченных нервов начальства экономического отдела. Когда все перипетии были позади, когда все облегченно вздохнули после отъезда городской комиссии, принявшей положительное решение, и когда генеральный директор, наконец, подписал главный приказ, по этажам конторы стал гулять незримый ветерок ликования. Казалось, вот-вот, и его можно было потрогать. Все сотрудники вдруг стали вежливыми и доброжелательными. Вот, что по-настоящему объединяет и эффективно влияет на все возрасты, полы и национальности, - прибавка к зарплате! Все остальное – вторично и мало впечатляет персонал.

К сожалению, в такой бархатной атмосфере я пребывал недолго. Из центра пришла разнарядка перевести экономиста на другой рудник компании для настройки базы 1С-Путевые листы и унификации документооборота по автотранспортному цеху на обоих рудниках. Выбор пал на меня.

В аэропорт я поехал на дежурном Уазике. В первый раз, как ни парадоксально это звучало, я выезжал на межвахтовый отдых с осадком грусти. Обычно ведь это самые упоительные минуты для любого работника рудника. При подъезде к аэропорту за окошком замелькали закоулки Таксимо. Чудес не бывает, - пронеслось в голове, когда вспомнилась Аня Васильева. В жизни не все имеет свое логическое завершение, а такая нестандартная вещь, как возможная встреча с, уже было, забытым объектом преклонения, тем более.

В аэропорту я подсел к скучающей программистке, командированной на рудник. Я поделился с ней своей печалью невозвращенца.

- Ничего, там тоже люди работают, - подбодрила она в ответ и, дабы подсластить пилюлю, добавила: – А так, твое начальство жалело, что отдает тебя…

В самолете девушка попросила сесть меня у окна, пояснив, что не любит во время полета смотреть за борт. Через два часа замаячил родной Улан-Удэ. Мы продолжали болтать о всяких пустяках в предвкушении скорого возвращения домой.

- Слушай, почему мы так долго кружим над городом? – вырвалось у меня, когда за окошком в который раз мелькнул мой микрорайон. – Обычно делается один-два захода.

- Действительно, - отозвалась соседка. - Уже, наверное, полчаса прошло, как мы над городом летаем.

По салону пошел тихий шепот. Видимо, не выпускалось шасси.

- Я на ваш рудник больше ни ногой, - шутливо проговорила девушка, но в голосе чувствовались нотки легкой девичьей истерики.

- Может, там полоса занята и поэтому посадку не дают, - я попытался найти логичный и более приятный для слуха ответ.

Я по легкомыслию молодости был спокоен. Когда-то мне нагадали, что у меня будет двое детей. Таковых в наличии пока не было. Поэтому для себя я легкомысленно вывел, что волнения излишни.

Посадка завершилась благополучно. Бортпроводница произнесла дежурную речь о том, сколько за окном градусов, кто за кем выходит после остановки винтов и что экипаж прощается с нами и желает всего доброго.

- В самом деле, скорее всего, полоса была занята, - повторил я спутнице, по складу характера ища во всем прозаичную основу.

В этот момент из кабины вышел командир экипажа.

- Ребята, - облегченно выдохнул он, - еле-еле сели.

Команда стремительно покинула борт, а пассажиры, судя по тишине, установившейся в салоне, только после услышанных слов начали осознавать серьезность недавно пережитой ситуации.

- Я больше не полечу в Таксимо, - говорила мне программистка, когда мы шли на вторичный досмотр багажа, - и ты, по-видимому, тоже. За нас стоит только порадоваться.

Я поднял голову и на секунду оторопел. В трех шагах от меня в тесном зале ожидания вылета стояла Аня Васильева. Она что-то горячо толковала невысокому неприметному мужичку, тыкая пальцем в какой-то бумажный документ. Случайно остановив на мне взгляд, она на мгновение замолчала.

Сзади напирала толпа, и я безвольно поддался течению очереди. Аня резко отвернулась и продолжила назидательную речь мужичку по бумажке. «Может, это и не она вовсе. Семь лет прошло все-таки, мог и ошибиться, - объяснял я себе свое поведение, закидывая сумку на транспортерную ленту камеры просмотра. – Да нет, она, иначе не задержала бы на мне взгляд. Похудела, что ли? Такие же распущенные золотистые волосы и белая, нетронутая загаром, кожа. А что тут в городе делает? Ну да, второе высшее получает, Света говорила».

Это было настоящим логическим концом всей моей недолгой северной эпопее. Полгода искать встречи, чтобы, в конце концов, так безыскусно молча расстаться, даже не поздоровавшись. Однако укорять себя долго не пришлось. В Таксимо мне все равно больше не летать, - рассуждал я. Да и трудно было поверить, что такая девушка в такие годы может быть без друга.

На южный рудник я добирался немногим меньше суток. Сначала на поезде, далее на Камазе, груженном флотоконцентратом и контейнером. Проезжая по бескрайнему полотну тункинской долины водитель пару раз останавливал машину у источников. Я выпрыгивал из кабины, чтобы размяться после многочасовой езды, бросал монетку под ель в кучу других монет, пил родниковую воду. Погода стояла пасмурная, словно отражая состояние моей души. Ехать в новое чужое место не хотелось, опять нужно было входить в курс дела, сживаться с людьми. А ну как, дело не пойдет. Я нервно курил и успокаивал себя: отработаю одну вахту, не понравится – уволюсь.

Равнины сменились скалистыми горами. От пункта ГИБДД, открывавшего горную трассу Окинского района, где располагался рудник, мы проехали полчаса, пока не встретили криво стоящие на обочине «Жигули» шестой модели. Рядом без движения валялся гаишник. Девица в полудомашнем халате с накинутой на плечи черной курткой с лейтенантскими погонами истерично махала нашему водителю, требуя остановиться. Из-за поднятого капота, покачиваясь, возник еще один гаишник. Лежавший на земле его коллега зашевелился, поднялся на колени и упал на спину.

«Да, они пьяные в доску!» - воскликнул я, опровергая первую мысль о том, что, возможно, случилось ЧП.

Шофер, раздумывая, сбавил скорость и остановился в тридцати метрах. Подскочившая пьяная девица моськой залаяла:

- Вы что, проблем захотели?! Чего сразу не остановился?!

Я остался в кабине, в зеркало заднего вида наблюдая за происходящим. Водитель с гаишником заглянул под капот. Другой страж дорожной безопасности снова приподнялся на колени и, по всей видимости, не чувствуя сил встать на ноги, расстегнул ширинку и стал мочиться прямо с колен.

Через десять минут водитель вернулся, быстро завел мотор и нажал на газ.

В зеркале отражалось, как пьяного гаишника подняли, наконец, на ноги, и девица затянулась с ним в долгом поцелуе.

- Что у них там случилось? – поинтересовался я.

- Да движок заглох. Бесполезно с ним что-то делать. Им осталось цепляться за чью-то машину и ехать до своего райцентра.

- Как же тебя не подвязали на это дело?

- А у нас дороги на развилке в разные стороны расходятся.

Спокойная реакция водилы на происходящее меня немного удивила.

- Здесь это обычная вещь, когда у мента даже нет сил, чтобы нормально справить нужду? – спросил я.

- Да поездишь, еще не то увидишь…

В семиста километрах от республиканского Управления трудно соблюдать положенную дисциплину и человеческие приличия. И эта формула работает не только со стражами дорожного порядка.

Условия нового рудника я долго не мог принять. Работа с полседьмого утра тяготила. В мои обязанности входило ежедневное заполнение вручную журналов и путевых листов, перевод отчетности в программу 1С, сведение документации к подобию той, с которой я привык работать на прежнем руднике, дополнительная нагрузка в виде вечно проблемного лесозаготовительного участка, а также функций диспетчера. Объем работы был гораздо больше, чем было на прежнем руднике. Но и он бы приносил удовлетворение, если бы не трения с начальником автоцеха и его замом.

Приняли меня прохладно.

- Ты у меня уже шестой или седьмой нормировщик по счету за последние два года, - назидательно читал мне тертый старик-начальник Стреж. – Откуда я знаю, чем ты лучше остальных? Сработаемся мы с тобой или нет?

- Выбора у вас нет. Но я думаю, сработаемся, - отозвался я.

В первый же день общения с его заместителем Грудевым, приехавшим с отпуска, пришлось открыто разругаться.

- Вы же сейчас за механика участка? - подошел я к нему с распечаткой листов. – Давайте раскидаем матзатраты по статьям расходов, какие запчасти куда ушли.

- А зачем тебе это? – нагловато вырвалось у усатого под полтинник лет мужика.

- В смысле? – я откровенно не понял услышанного. – Вы что, раньше с этим не сталкивались? Это необходимо для формирования отчета, который уходит в центральную контору, и вообще для исполнения бюджета. Стандартная операция.

- Да пошли вы со своими отчетами. Вы под городскую контору жопу подставляете, вот она вас и имеет в виде всяких отчетов.

У меня перехватило дыхание от бешенства после хамского ответа.

- Это не мои капризы, ясно! Значит, отказываетесь мне помогать?!

Грудев поднялся и демонстративно пошел к выходу.

- Не слышу ответа! – вызывающе бросил ему в спину.

- Тихо! – рявкнул Стреж. – Он работает здесь уже десять лет! Знает, что делать, побольше всякого экономиста!

- Да мне плевать! Не знаю, кто у вас тут работал до меня, но с собой я так разговаривать не дам!

Вечером позвонил замдиректора по экономике Цыден Гомбоев.

- Что у вас там случилось? Сегодня Стреж на планерке возмущался, мол, не успел новый нормировщик приехать, начал грубить и огрызаться.

- Таких обидишь, - отозвался я и рассказал все, как было.

- Да?! Он что, прямо так и сказал?! – Цыдена не меньше возмутили слова механика. – Да я завтра на планерке сам его раком поставлю!

- Да не надо. Сам с ним разрулюсь.

- Ну, смотри. А так, таких разговоров безнаказанными не оставляй.

Общежития не различались по типу «ИТР-рабочие». В основной массе, все жили смешано. Я попал в секцию с дворником, водителем и комендантом. Комнату со мной делил бухгалтер Аполлон Бертаков, молодой парень, полгода как отработавший на руднике.

Дворник дядя Леша Нороев, предпенсионного возраста, по-стариковски нескладного вида, был хлебосольным человеком открытой души. Всегда пытался поделиться супом из наваренной кастрюльки, чаем или булочками, которые в столовой поварихи совали ему бесплатно. Нет-нет, да приходилось иногда с ним чаевничать, и тогда сосед с хрипотцой заводил разговоры о своем прошлом. За короткий период я узнал, что у него нет своего дома, все отдал сыну и дочери; что закончил он Красноярский институт лесного хозяйства; что раньше работал механиком и заведующим гаражом в лесхозе и где-то еще; что ждет, не дождется выхода на пенсию.

- Что ж так растратил свои профессиональные данные? – спрашивал я, возвращаясь к его нынешнему положению истопника бань и дворника. – Наверное, по водочке был горазд?

- …Да я уж десять лет не пью… Хватило.

Узнав, что родом я из села близ Байкала, дядя Леша по-бурятски стал искать точки соприкосновения в виде общих знакомых. Такая точка нашлась.

- Елена Дмитриевна Кушеева твоя тетя? – в глазах дяди Леши горела искренняя радость. – Когда увидишь ее, обязательно передай огромный привет от меня. Наверное, вспомнит. Ее к нам с пединститута по распределению отправили. Хорошая учительница была. До нее у нас завхоз все уроки вел. За малейшую шалость бил нещадно. Так после него, при Елене Дмитриевне, мы, как в раю, жили. Хорошо помню, как она нас по природоведению на экскурсии водила… Заатаг;й ехэ мэндээ х;рг;;рэй .

После этого я стал для него больше, чем просто сосед.

Небольшая сауна с бассейном полтора на четыре метра и ежедневный футбол с Аполлоном против вохровцев, - вот, пожалуй, две главные вещи, которые приносили мне отдохновение в тот период. Я так и не свыкся до конца с окружающей обстановкой.

- Ну и порядки у вас, - вздыхал я, глядя на трепетное соблюдение графиков заезда-выезда рабочих и разбухающую от этого кипу договоров подряда.

- Не «у вас», а «у нас», - поправляла Оюна Токтохоева, начальница местных кадровых дел. – Пора бы уже привыкнуть, что ты сотрудник нашего рудника.

- Я, видимо, уже никогда не привыкну.

По аське парни с прежнего места работы писали, что у них теперь открылся культурно-спортивный центр с бильярдом и тренажерным залом, что им приобрели форму и бутсы для футбольный баталий и что все так же весело и непринужденно протекают будни. И хотя все сказанное соответствовало реальности наполовину, меня, с головой закопавшегося в местной документации, вечно невыспавшегося из-за ранних подъемов, с мешками под глазами, по неволи это задевало.

- Ну что ты на это скажешь? – печатал Гена Ангабаев.

- А у меня здесь каждый день сауна, бассейн, никакого алкоголя. В общем здоровый образ жизни, который поднимает настроение и жизненный тонус!

Перед отъездом в отпуск три дня довелось провести в таежной чаще на лесозаготовительном участке. Никто не мог понять, почему не выполняется план по заготовке и вывозке пиловочника. Начальник ЛЗУ доказывал, что плановые объемы заготовки завышены, другая сторона, что его рабочие просто плохо работают. Естественно, возникло предложение, устроившее тут же всех: отправим туда нормировщика, пусть разбирается.
 
Выезд за пределы КПП рудника всегда поднимает настроение, особенна та мысль, что еще, как минимум, три дня не придется находиться в атмосфере постоянного назидания и претензий со стороны руководства.

По дороге, растянувшейся на сто сорок километров, водитель Урала-лесовоза Исаев, крепкий деревенский мужик пятидесяти лет, жаловался на непонятную форму начисления заработной платы.

- Вот, смотри, перевез я двести кубов леса за месяц, а Иванов – сто. Потом гляжу в «расчетку», а КТУ у нас одинаковый. Какой смысл тогда надрываться, если оплата будет одинаковой? Я вот так думаю, если перевез ты двести кубов – получи за двести, перевез сто – получи за сто.

- Согласен. Разберемся.

- Да ты уже не первый, кто едет со мной на хронометраж, а результатов чего-то я не вижу.

- Да я понял, о чем речь. У лесовозников, судя по табелю, идет какая-то мудреная нарядная система оплаты. Я думаю сделать проще. Выводим расценку за куб, и сколько ты в итоге вывез, столько и получишь денег. Вывез двести – получишь, грубо говоря, двадцать тысяч рублей, вывез сто – получишь десять. На моем прежнем месте работы такая формула со всеми сдельщиками четко работает.

- Не знаю, - махнул Исаев, - мое дело за баранкой дрыгаться. Я поверю только тогда, когда нормальные деньги увижу за свой труд.

На деляне шел обед. Увидев меня, белобрысый тракторист, заикаясь, проворчал остальным:

- Вот, надсмотрщик приехал. Теперь, наверно, там подумают, что в два раза лучше будем работать.

- Что ты там сказал? – бросил я ему, краем уха услышав недоброжелательный тон в свой адрес.

- Я спрашиваю, сколько будешь хронометрировать нас.

- Сколько надо, - процедил я.

«Ничего, - успокаивал я себя, - отчет по лесозаготовке сдам и в отпуск поеду».

Первая эмоциональная стычка с рабочими оказалась в итоге последней. Все, в основной своей массе, оказались людьми, может, не открытыми, но доброжелательными. За пару дней лесорубы привыкли, что экономист сидит где-то недалеко и время от времени что-то записывает в тетрадку.

Работа шла бойко. Вальщики быстро оставляли за собой пеньки от мачтовых лиственниц. Трактористы на старых тарахтящих трелевщиках оттаскивали хлысты на площадку, где раскряжевщики распиливали его на сортаменты. Машинисты челюстных тракторов разносили полученные сортаменты в кучки рудостоек, пиловочника, ряжей.

- Работа хорошо двигается потому, что лес есть, - говорил закопченный июньским солнцем и выхлопами бензопилы коренастый бригадир. – Через неделю деляну выполним и встанем, потому что разрешения от лесхоза на разработку новой деляны нет.

- Что ж так непродуманно это у вас?

- Ну, это уже не мой уровень. Есть начальник участка, есть мастер. Они договариваются с лесхозом. Мое дело лес валить в указанном месте.

Между делом я набирал черемшу, стелившуюся под ногами, в мешок, сунутый мне поваром со стана. Потом, наблюдая за работой раскряжевщиков, жевал сочные ростки с мягким чесночным вкусом и, озираясь на деревья, плотно натягивал шапочку на голову, опасаясь клещей, активных в это время года.

Попивая горячий чай у костерка в перерыве между работой, рабочие жаловались на невысокую зарплату, условия труда, когда летом жара и пыль, зимой – трескучий мороз, в остальное время – распутица и непогода.

- Помыться нормально ведь негде. Приходится ездить с лесовозом за полтораста километров на рудник, чтобы помыться в бане. Это нормально?

- А техника какая у нас? – добавлял другой. – Из трех трелевщиков только один нормально работает, из двух челюстников один по ходу дела всегда приходится ремонтировать, с него масло ручьем бежит. Работаем на золоте, а техника – только чтобы не замерзнуть.

Я отвечал, записывал в блокнот вопросы к отделу кадров, а когда рабочие возвращались к прежней работе, то продолжал свою несложную работу по подсчету времени на отдельные операции по лесозаготовке. На горизонте в сизой мгле ширилась масштабная цепь величественных скалистых гор. Глядя на красивую, но холодную картину, я задумывался о своем настоящем.

Прошло уже полмесяца лета. Вспомнилось, что ровно год назад я, будучи сотрудником одного городского учреждения, был в командировке в Москве, стоял на Красной площади, пил ром с колой и пробовал кальян с партнерами-москвичами, а теперь сижу под березками в Тункинской тайге, боясь энцефалитных клещей и коротая день в беседе с лесорубами.

Ночевать приходилось в вагончике с рабочими, не раздеваясь, в потной запыленной робе, поэтому вернулся на рудник я весь замасленный, немытый, в щетине.

В итоговом отчете я отписал, что проблема невыполнения заданных показателей по лесозаготовке не в завышенном плане и не в низкой производительности рабочих, а в отсутствии площадей, разрешенных для вырубки лесхозом. Взаимодействие с лесничими для оперативного получения лесобилета на новую деляну, а процесс этот длительный, – вот главная точка приложения всех усилий.

- Ты меня без ножа режешь, - заявил грузный, отекшего вида начальник ЛЗУ Баранников. – А ты учел, что у нас половина списочной техники стоит?

- Конечно.

- Но я все равно такой отчет подписывать не буду.

- Ну и не надо, - отозвался я. – Я его в любом случае переделывать не буду. Сдам в таком же виде.

Не было никакого желания подстраиваться под такого начальника. Всеми мыслями я был уже дома. Последние дни до отъезда считаешь с дембильским нетерпением, и любая деталь, не дающая планомерно закончить все дела, чтобы со спокойным сердцем уехать на отдых, встречается с глубоким раздражением.

Самые сладостные минуты в жизни – минуты выезда на межвахтовый отдых и первый день дома. Долгая дорога, растянутая, порой, на сутки не тяготит, когда знаешь, что впереди у тебя целый месяц отдыха. Жизнь приобретает позитивные грани, и пережитые трудности отождествляются теперь с необходимыми ступеньками к подобному состоянию удовлетворенности бытием.

На межвахте я познакомился с нерядовой для себя, как выяснилось позже, девушкой. Я давно был морально готов к заведению серьезных отношений. Только жизнь с мелким драматизмом все время разводила, уже было, накрепко наведенные мосты, и, думается, только к счастью.

Незадолго до отъезда я побывал на дискотеке в попытке урвать напоследок перед предстоящей трудовой рутиной впечатления от городской молодежной релаксации. В ходе стандартного вечера подобных заведений между двумя женскими группками завязалась потасовка. Особенно выделялись две высокие девушки от обеих сторон, горячо выяснявшие между собой отношения по поводу нанесенных обид. Чтобы стычка не переросла в масштабную драку, я схватил сзади одну девушку, в то время как другую уже крутила охрана. Зачинщицу выпроводили, а я весь вечер провел с той, которую увернул от лишних агрессивных действий.

- Нет, а что бы ты делал, если бы твою младшую сестру грубо толкнули и обозвали? Она же маленькая, ну в смысле, невысокая и ответить такой халде не сможет! – эмоционально, еще не остыв, доказывала мне нежданная знакомая с ярко черным клубком пышных волос.

- Тебя как зовут? – отозвался я.

- Айна.

- Ты случайно не эвенкийка? – этиология имени меня поставила в тупик.

- А при чем здесь это?

Бурятский шаман, у которого я недавно побывал, пообещал мне, что в скором времени моя личная жизнь устроится, и посоветовал не жениться на тунгуске.

- А почему именно на тунгуске? – спросил я его тогда.

- Не сойдетесь…

Все это пересказывать я не стал, отделавшись ответом:

- Просто имя странное, ни разу такого не слышал.

- Прибалтийское, а сама я из Осинского района.

- Ну да, у вас любят редкие имена, - произнес я, вспоминая коллегу по работе Аполлона Бертакова.

Доброго «самаритянина» (так называемого работника поселка Самарта) из меня не получилось. На человека, привыкшего к степным просторам, масштабные горные кручи, обступившие со всех сторон и превращенные в род твоей профессиональной деятельности, действуют угнетающе. Я, в очередной раз, поднимался полшестого утра, шел заспанный в свою каморку в бетонной коробке автоцеха, куда не попадал солнечный свет, и где в любое время года было холодно. В путевых листах рука выводила «1 июня» и не верилось, что наступило лето, потом спустя череду скопированных будней - «1 сентября», и в голову возвращалась мысль - вот так и проходит жизнь мимо в бетонном «склепе» за рядом бессменных (читай, бессмысленных) занятий, и я решил уволиться.

В это время с прежнего рудника по «аське» вышел Бато Сультимов:

- Как жизнь?

- Да жизнь Бекова…

- Это когда нас имеют, а нам некого?.. Ну, и что собираешься делать?

- Увольняться. Уже работу подыскиваю.

- Можешь к нам возвращаться. У нас тут экономическая служба обескровлена уходом двух главных специалистов, да еще Женя колеблется и на полшага от ухода… 1С там поставил?

- Пятый месяц как работает.

- Требуй премию дополнительную.

- Тут не то, что дополнительной, основной премии лишат по-быстрому. В этом месяце на пятьдесят процентов, например.

- За что?

- Много спорил с главным инженером. Помалкивал бы, и все обошлось.

- Ну, тогда тем более давай к нам.

Я обещал подумать.

Цыден Гомбоев долго оттягивал решение по поводу заявленной мной мысли покинуть рудник. Прозвучали витиеватые слова про некое «предложение, от которого я не смогу отказаться», для чего необходим диалог с городским начальством. Но «диалога», видимо, не получилось, да и я давно не испытывал желания продолжать трудовую деятельность на нынешнем руднике.

- Вообще-то, я тебя понимаю, - произнес он, когда в бухгалтерии обсуждались моменты моего расчета. – Там хоть поселок жилой. Школа есть, дети бегают. Жизнь какая-то рядом проходит. А здесь… одни мужики да бабы.

- За «баб» ответишь, - отозвалась из свого угла Ирина Александровна, женщина не по-бухгалтерски общительная.

- Я тоже здесь полгода привыкал, пока не вжился, - продолжал Цыден, глядя на меня. – Ты бы не торопился, остался бы еще на неделю, опыт свой новому коллеге передал.

- Однажды, - вмешалась бухгалтер из своего угла, обращаясь к шефу, в попытке оправдать мой быстротечный отъезд, - тебе так же говорили, когда рейс на Улан-Удэ был отменен, а ты продолжал суматошно искать машину, чтобы добраться хотя бы до железной дороги. Мы тогда смеялись, куда тебе торопиться – семьи в городе нет, детей тоже. А ты ответил: если сейчас уеду, то будут!

В последнюю неделю работой я не грузился, передав обязанности вновь принятому пареньку, и по большей части болтал с водителями о всяких пустяках.

Паша Сахаров, худой с закопченным и морщинистым лицом старожил рудника, зайдя на кружку чая, жаловался на съеденную в столовой птицу:

- Сегодня эту «курицу нетоптаную» поел – весь день воду пью. У меня резина на колесах и то мягче. Она, наверное, пешком с Улан-Удэ притопала - мясо все задубевшее.

- Зачем брал тогда?

- А смотрю, аппетитно смотрятся, и взял.

Грудев, замначальника цеха, с которым я разругался в первый день общения, привыкнув за прошедшие месяцы к моему присутствию, стал даже рассказывать анекдоты и делится отдельными соображениями.

Листая желтую прессу и натыкаясь на кричащую рекламу, он размышлял вслух:

- Увеличение полового члена…Хм, да какой бог отвесил, с таким и ходи!.. И главное, клюют же!..

Начальники Стреж и Грудев не обрадовались моему решению уволиться, что разбудило напоследок во мне безобидную удовлетворенность за прожитую негладкую ленту отношений. Единственным подводным камнем (на таком озере холодного прощания) стало обещание главного инженера связаться с руководством параллельного рудника, чтобы именно моя персона не была зачислена в штат экономистов.

- Он что, думает, что после этого я захочу здесь остаться? - рассуждал я, нервно посмеиваясь. – Или это – своеобразный пинок вдогонку.

- Да, не обращай внимания, - отвечал по аське Бато Сультимов. – Решение экономических вопросов и кадров – это моя компетенция, и мне наплевать на такие глупости такого инженера. Поезжай к нам.

Любое увольнение подразумевает если не скандалы, то, хотя бы, атмосферу молчаливой неприязни, - размышлял я, покидая вахтовый поселок, затерянный в Окинских горах. – И твой случай рядовой в этом списке. А значит, надо быстрее выбросить все это из головы. В городе ждет девушка с чудным именем Айна и новая должность на старом руднике. Расслабься – жизнь прекрасна, по крайней мере, до первого трудового дня.

Все недолгое время пребывания в городе я провел с Айной. Девушка снимала квартиру, где из всей мебели были только прогнувшаяся панцирная кровать, не дающая шансов нормальному человеку на здоровый сон, да проводная радиоточка. Отсутствие холодильника заставляло нас отказываться от скоропортящихся продуктов. Готовить приходилось на маленькой конфорке. Такая трогательная, бесхитростная жизнь, отмеченная печатью скорой разлуки, еще больше сблизила нас.

Хрупкая девушка, приехавшая из деревни, не имеющая собственного угла, заканчивающая университет на коммерческой основе и работающая кассиром в супермаркете, удивляла незримой смелостью скромно выдерживать груз всего вышеперечисленного.

- Как у тебя денег хватает на учебу? – спрашивал я.

- Родители помогают.

- А квартиру снимать?

- Иногда брат помогает. Правда, сейчас я должна хозяйке уже за месяц.

На следующий день я подарил ей золотую цепочку и положил на стол деньги за квартиру. Деньги она взяла только после того, как я всерьез разозлился на ее упрямый отказ принять их, а цепочку, - когда я поведал рассказ о том, что она мне досталась бесплатно, как презент от студентов (когда-то я ведь был преподавателем). Цепочка больше походила на женскую, поэтому я ее не носил, да и вообще к золоту я равнодушен. На другой день на половину денег она закупила для меня пакет с фруктами и деликатесами, как отголосок вчерашней гордости и точку приемлемой для нее суммы. Среди бананов и йогуртов лежала зубная щетка, купленная для меня. И я понял, что с этой женщиной у меня все обстоит серьезно.

Мы жили рядом с железнодорожным вокзалом. Постоянно слышались характерные переговоры путейцев по громкой связи и один раз гимн республики, когда отходил фирменный поезд «Селенга» в сторону Усть-Ордынского округа.

- Когда я работала в буфете на вокзале, то три раза в неделю слышала эту музыку, - рассказывала девушка, - и у меня наворачивались слезы, потому что поезд уходил туда, где мой родной дом, мои родители, где тепло и уютно в любое время года, а здесь оставалось только одиночество и невнятные перспективы буфетчицы.

- В этом что-то есть, - отозвался я.

На руднике, спустя полгода моего отсутствия, ничего не изменилось. Разве что, программист Макс Дамбаев и коллеги Банзаров с Геной Ангабаевым прибавили к своему весу килограмм по десять. Ну и, что являлось более важным, сотрудники нашего отдела Женя Баирбиликтуев и Таня Агафонова сочетались законным браком.

После приезда из города Таня, девушка оптимистичная, с легким настроем на работу и отдых, бегала с разными справками на оплату аренды автобуса для свадьбы, по пособию для молодоженов из социального отдела и чего-то еще.

- Что ты все носишься с этими бумажками? – проворчал Женя, когда в очередной раз услышал от супруги, какую сумму начислят им из соцотдела. -  Тебе что, денег мало?

- Мы – молодая семья! У нас каждая копейка на счету! – парировала с обычной иронией молодая жена, продолжая заниматься своими вещами.

- Если больше делать нечего, иди ужин готовь.

Глядя на пасмурный осенний пейзаж за окном, под впечатлением общения по аське с однокурсником, который поделился, что заработал за пару недель столько, сколько нам за три месяца не получить, Женя с долей грусти рассуждал вслух:

- Я на руднике уже полтора года, а что я приобрел? Разве что жену, - на безымянном пальце сверкнуло кольцо.

- А почему так грустно? – отозвался я.

- В самом деле, - подумав, произнес коллега. – Это уже многое.

На очередной вахте пришлось осваивать специальность горного нормировщика. Рабочий визит в штольню представляет интерес только в первый раз, во второй – интерес к штрекам и очистным блокам начинает утихать, уступая место рутинному, непримечательному исследованию нужных объектов.

Подземные пространства напоминают океанские глубины – такие же темные и бескрайние, как в фильмах про подводную одиссею Кусто. В свете фонарика плавают взвеси пыли. Скреперный ковш, как голова воздушного змея со стальным тросом вместо нитки, взмывает вдоль по восстающему или подэтажу и, загребая горную породу, устремляет ее к выпускному лотку.

В начале смены проходчики дежурным тоном матерят коллег с ночной смены. Причин всегда находится в достатке – то лоток наглухо забили рудой, то троса не размотали, то не так отбурили, то еще что-то. На самом деле это ритуал, без которого невозможно начать новый трудовой день и который, как будто, придает дополнительных сил.

По ходу хронометражного наблюдения постоянно посматриваешь вверх на кое-где торчащие заколы и перемещаешься в относительно безопасное место. Часа через два начинаешь мерзнуть, несмотря на надетые на себя ватники и бушлат. Когда холод вползает в тело более категорично, пристраиваешься к рабочим, чтобы попилить рудостойку, поработать тяпкой или проделать другую примитивную физическую операцию.

У проходчиков свой юмор, своя терминология, что неудивительно. Хорошо, если попадаются общительные, тогда день проходит не так немыслимо скучно. В остальном нормировщик для них чужой человек. Нередко кто посматривает на тебя волком. Человек практически никогда не бывает доволен своей зарплатой, а начисляешь ее именно ты.

Род занятий порождает и определенные поводы для смеха. Таковые встречаются и в нашей работе. Однажды Гена чуть ли не влетел в мой кабинет с объяснительной рабочего, который оправдывал перед начальством свой подбитый, отекший глаз и состояние сильной алкогольной интоксикации.

- Ты же у нас немного писатель, - бросил в мою сторону коллега, - прочувствуй какими литературными оборотами владеют наши слесаря, - и начал: - «Совершая утреннюю пробежку…» Нет, ты вслушайся, я повторю. «Совершая утреннюю пробежку, я споткнулся о камень и в падении разбил себе левый глаз…»

- А дальше? – я уже был заинтригован.

- А дальше проза про лечение болей народными средствами в виде ста грамм.

- Толстой бы сказал - недурственно.

- Да это что! Вот другое. От смены пьяных электриков, застигнутых на участке. «На Сагаалган (бурятский праздник Нового года) мы взяли бутылку водки, чтобы «покапать» (помолиться) за процветание нашего предприятия в наступившем году. Мы выпили, устали и уснули. Утром нас разбудил какой-то Прушенов (новый энергетик рудника) и стал оскорблять», - Гена едва сдерживался от очередного позыва хохота. - Смотри, сколько возмущения! Они молились за процветания предприятия, а «какой-то Прушенов» приходит и заставляет их работать, да еще собирается лишить премии.

В ответ я показываю объяснительную одного водителя, загулявшего во время череды новогодних праздников. Все объяснение состояло из лаконичного и скупого: «Мужиком буду, такого больше не повторится».

Сразу вспоминались слова старого экономиста Бурматова, когда мы, молодые, только устроившиеся ребята, рассуждали о повышенном давлении из-за высокогорья и прочих расстройствах, ожидающих впереди. Фраза его была безапелляционна: «Самая распространенная болезнь здесь – это глубокое похмелье».

Иногда такая «болезнь» затрагивала экономистов с самой неожиданной стороны. Двери в общежитии никогда не запираются. Приходя с работы в комнату, человек идет в душ или к соседям поболтать и посмотреть телевизор, не задумываясь о том, что кто-то сможет этим негативно воспользоваться.

Парни, собравшись в одной комнате, смотрели по ТВ субботнюю порцию бокса, пили пиво и в перерывах курили в тамбуре. В какой-то момент мимо пробежал в туалет Саня Шаракшинов, стажер отдела кадров, спросонья по малой нужде. Увидев Федосеева, он удивленно воскликнул:

- Серега, ты же спать лег!

- Не знаю, братан, твои сведения преждевременны, - отозвался коллега, не вынимая сигарету изо рта.

- Я же видел, как ты, не включая света, разделся и в кровать лег.

- Может, я и сейчас продолжаю спать?

- Не знаю. Но твою койку определенно кто-то занял.

Федосеев ворвался в комнату, включил свет и взревел, увидев следующую картину. Неизвестный молодой парень в очевидном глубоком подпитии, побросав одежду на пол и укромно зарывшись в постель, грезил безмятежным сном.

- Эй, ты, урод! Ты кто такой! Встать, быстро! – Серега яростно вытряхнул тело на пол. – Фамилия?! Участок?! Завтра же вылетишь с рудника!

Тело было неуправляемо и реагировало на угрожающие восклицания трудно расшифровываемым мычанием.

Федосеев загреб валявшуюся одежду и выбросил ее на лестницу, потом взял человека за ногу и проделал с ним то же, что и с одеждой. Спать на использованном постельном белье он побрезговал и, сдернув его, провел ночь на голом матрасе.

Спустя час, когда все сквозь смех и сочувствие к коллеге благополучно уснули, в комнату проникло тело другого, но такого же неадекватного рабочего. Оно расположилось на полу и завело монолог о хорошо проведенном вечере.

Сначала парни испугались – кто-то в полной темноте сидит на полу и ведет разговоры сам с собой, но, очнувшись ото сна, взорвались праведным гневом только что разбуженных мужей. Теперь настала очередь стажера Шаракшинова выставлять незваного гостя за дверь.

Утром Федосеев обнаружил, что вместе с одеждой ночного «козла» выбросил свою любимую футболку. Личность того парня была установлена, когда он был уже уволен (не с нашей подачи). Видимо, успел непростительно набедокурить у более серьезных людей.

С тех пор на ночь парни стали закрываться на цепочку. Что говорить, и нервы целее, и сон крепче.

Горный нормировщик Сергей Федосеев мог похвастать рядом нерядовых историй, приключившихся с ним, как с работником рудника, особенно связанных с заездом и выездом на материк.

Вылетаем мы спецрейсами малых самолетов, нанятых компанией для перевозки работников. В редких случаях, на гражданских рейсах, где не всегда может достаться заветный билет.

Сергею как-то выпало ожидать гражданский рейс в категории «на подсадку» - будет свободное место – полетишь, нет – остаешься. Естественно, места ему не досталось. Возвращаться на рудник, когда всеми мыслями уже был в родной Чите, не хотелось. Тогда пообщавшись с земляками-рабочими, он решил ехать на поезде до Нижнеангарска, а оттуда на самолете до столицы Бурятии. Поезд до Нижнеангарска шел поздно ночью. Мужики, почувствовав свободу и тяжесть купюр в кармане, запили.

В поезде отдыха не получилось. Утро Федосеев встретил уставшим, не выспавшимся и раздраженным. В незнакомой компании в кругу синюшных лиц трудно встретить рассвет по-другому. Мужики пили и при пересадке в Северобайкальске, и в аэропорту Нижнеангарска. Сергей отгородился от них. «На подсадку» оказалось только два свободных места. Федосеев перенапрягся от мысли, что их приехало восемь человек, и не сразу поверил своему счастью, когда пьяных попутчиков отказались садить на рейс.

В Улан-Удэ он прилетел морально и физически истощенным от двухдневного переезда, неспокойных соседей и нервного перенапряжения.

- Веришь, нет, я готов был расцеловать взлетную полосу бурятского аэропорта, - говорил коллега позже, – хоть до Читы была еще ночь на поезде. Но после всех этих холодных и пасмурных северных городков Улан-Удэ для меня показался родной землей.

Еще более колоритным было возвращение нормировщика на рудник.

В аэропорт его привезли родители. Мать хотела дать денег. Сын отказался. В кармане лежал билет на самолет. Там прилетевших сразу встречает вахтовый «Урал» и отвозит на рудник. Так что смысла в родительских деньгах не обнаруживалось.

Рейс задерживали. Сергей попрощался с родственниками, а когда пришел к терминалу, узнал, что самолет уже улетел. Таких, как он, оказалось человека четыре, и среди них глава администрации Муйского района. Естественно, возмущению не было предела – билеты у них на руках, а самолет уже улетел. Через несколько утомительных часов им дали вертолет Ми-8 с незастекленными иллюминаторами.

- И вот летим мы в вертолете, где вместо окон дырки в борту, - рассказывал Серега, – кушаем байкальского омуля (девчонка, которая с нами летела, угостила), и я думаю, почему у меня так невесело с перелетами. Какого местного бога я прогневил?

Прилетели они поздно. Настолько, что база материально-технического снабжения, на которой в дневное время останавливались приехавшие работники, уже закрылась.

«Ну и что мне теперь делать? – спросил Федосеев у сторожа с закрытой на ночь базы. – Пешком семьдесят километров до рудника топать или под забором ночевать?»

«Это твое дело. Я знаю только одно – мотай отсюда».

- Стою я в этом чертовом Таксимо, - говорил Сергей. – Голодный. В кармане четыре рубля. (Перед вылетом было десять, но на шесть рублей я сходил в туалет.) В мобильнике денег нет. Никого из местных не знаю.

- А как же те, с кем летел на вертолете?

- Ну вот я тоже про них подумал под конец. Вспомнил, что девчонка, которая нас рыбой кормила, в переговорном пункте работает. Пошел туда, попросил ее телефон. На оставшиеся четыре рубля позвонил. Занял пятьсот рублей и поехал в гостиницу. Если бы она отказала, даже не знаю, что делал бы. На следующий день на «вахтовке», наконец, добрался до рудника. Если бы по дороге у машины колесо спустило или еще что случилось, я не знаю, что со мной было бы…

Сергей Федосеев человек коммуникабельный и располагающий к себе, поэтому трудно было бы представить ситуацию, если бы связистка отказала ему в помощи. У него всегда найдется возражение на любое утверждение, например, Макса Дамбаева, программиста, толстяка и просто добродушного человека.

Однажды втроем мы ужинали в комнате жареным фаршем, поглядывая на милицейский сериал в телевизоре. Когда-то Макс был стражем правопорядка, и у него тут же возникла характерная реплика:

- Что за тупость - с обнаженным оружием честь отдает.

- Ха, если я здесь обнажу свое оружие,- отреагировал Сергей, показывая на свою паховую область, - ты тоже мне честь отдашь.

В другой раз в рабочем кабинете Макс раскачивался, сидя на кресле замдиректора по экономике, ослепляя всех бритой головой. Лысина блестела до неприличия. Макс поработал станком на совесть. В какой-то момент механизм кресла застопорило, и он перестал раскачиваться. Программист грустно пересел на другой стул.

Зашел Бато Сультимов, сел за свое место, полистал бумаги, покрутился и, почувствовав непонятный дискомфорт, произнес:

- Слушайте, кто сидел за моим креслом?

Федосеев посмотрел на Макса и многозначительно выдавил:

- Ну все, Максим, теперь тебе придется брить попу!

Мягкость программиста отдавалась ему специфическими шутками со стороны соседей. Как-то поздним вечером очень «уставший» после субботней пивной релаксации Банзаров ввалился в свою комнату и упал на кровать. Прежде чем уснуть, он задумался, чем можно было бы завершить пройденный день. Через некоторое время из распахнутой двери его комнаты стали слышны громкие призывы на весь коридор:

- Макс!.. Макс!..

Зов продолжался в течение минуты, пока адресат в комнате напротив не проснулся и нехотя не появился в дверях Банзарова.

- Чего тебе надо? – буркнул Макс, уже осознавая, что зря откликнулся.

Зазывала, не нарушая позы после приземления на кровать, изрек в потолок:

- Свет выключи.

Максим набрал в легкие воздуха, чтобы перевести в словесную форму всю степень своего возмущения, но, услышав громкий храп, яростно ткнул в выключатель и хлопнул за собой дверью.

- Вообще, зря мы так шутим, - искренно раскаивался на следующий день Банзаров. – В нем же сто двадцать килограмм веса! Если он разозлится когда-нибудь и врежет? Кого-то, в буквальном смысле, придется выдирать из гипсокартоновых стенок.

Банзаров, в свою очередь, считался большим оригиналом, умеющим находить точные слова зримым вещам.

Горным нормировщикам по правилам спецпитания полагается молоко – три-четыре пачки (до сих пор точно не знаю). Банзарову, как экономисту вспомогательного участка, молоко не выпадало. Во время очередной простуды, грезя горячим, вскипяченным продуктом, он обратился к нам:

- Ну и где ваше «заслуженное» молоко?

- В ПТО, наверно.

- А чего не забираете?

Раздачей заведовал молодой и манерный инженер Рома Семаков, а с ним мы не «контачили». Гена не любил его за «тупость и упрямство», а Рома Гену за «упрямство и тупость». Мне было все равно до их межличностных отношений, но ведомственная этика подсказывала, на чьей стороне надо быть. Расспрашивать, что там с нашим молоком, казалось зазорным, и мы ждали, когда он сам позвонит с предложением его забрать.

- Ну что там, с вашей пайкой? – в очередной раз интересовался коллега.

Мы по инерции пожимали плечами.

Наконец, Банзаров не выдержал ожидания и со смыслом заключил:

- Рома в вашем молоке уже ноги моет, по ходу, а вы все «модничаете», - и взял пару пачек у геологов (в их отделе молоко никогда не переводилось).

На праздниках Банзаров как-то загулял. Гена, как старший экономист, поставил ему два выходных дня.

Для непосвященных – выходные не оплачиваются предприятием.

- Ну, ты что, Гена, - возмутился парень, - они же в двойном размере идут!

Работа в праздники оплачивается в двойном размере, значит, фактически у парня не оплачивалось четыре дня. Сумма со всеми северными накрутками получалась значительная.

- Ну, тебя же не было на работе, - упрямо возразил начальник.

- Так вечером же я был!

- Но днем-то тебя не было.

Банзаров помолчал и снова не без смысла выдохнул:

- Ты у моего ребенка новогодний подарок «отобрал»!

Впервые в жизни на новогодние праздники мне приснилась таблица Экселя, пустая, холодная, но почему-то не исчезающая на протяжении всей ночи. Ничего удивительного, EXCEL – наш рабочий инструмент, в котором рассчитываются бюджет, табеля и всевозможные отчеты. Я без обедов и перекуров закрывал четыре участка. Не было времени даже сходить в туалет по нужде. Задача была выполнена, а результат интенсивного общения с монитором догнал меня ночью. Сразу возникала аналогия из детства, когда подростками мы безвылазно проводили дни на рыбалке, а потом по ночам всех преследовал один и тот же сон – покачивающийся поплавок на водной глади.

На майских праздниках Гена поделился со мной нечто подобным. К девятому маю телеэфир плотно забит фильмами о войне. Как раз в это время у нас идут рудничные материальные отчеты. У Гены два вышеуказанных факта смешались в чудовищный сон, когда он раскидывал материалы на войну. Сколько ушло гранатометов на белорусский фронт, сколько тонн пуль на Кавказский.

- Подходит Семен Буденный, - рассказывал ошеломленный коллега, - и говорит голосом главного энергетика: «Зачем тебе это надо? Война была давно и тебя не касается». Я раздраженно отвечаю, что меня всё касается, мол, не вы же отвечаете перед городской конторой за правильность распределения материалов.

- Да, - продолжил Гена, приходя в себя, - хватит! Через неделю поеду в отпуск.

Работа не отпускает по ночам довольно часто, правда, сны я запоминаю плохо. Но однажды новый коллега Бато Дашинимаев, к удивлению, пересказал мне мой сон.

- Ты лунатик? – спросил он.

- Ну, иногда разговариваю во сне, - ответил я.

- Сегодня ночью ты сел на кровать и стал с руганью снимать куртку со стены, чтобы одеться и пойти куда-то, - поведал Бато. – Я спрашиваю, что случилось, а ты отвечаешь – фонарь шахтерский потерял. - Когда? - Сейчас. - Так сейчас же ночь? - Да ты вообще не врубаешься, - голос твой был очень возмущенный, - СГД-5 денег стоит, а я его где-то в выработках оставил! – Вот тут-то я понял, что беседую с лунатиком. Под конец ты послал меня, как непонятливого товарища, отвернулся к стенке и уснул. Видимо, я тебя вымотал, глупыми расспросами.

- Верю, - ответил я. – Я раза три забывал горняцкий самоспасатель в забоях. Неудобно с ним бегать по восстающим. Вот и вешал на гвоздь на видном месте, и все равно забывал, так, что приходилось возвращаться. Вот как глубоко может забраться в сознание такая производственная ерунда.

- Сергей Федосеев у нас тоже лунатик, - вспомнил Гена Ангабаев. - Один раз ночью полил меня из чайника…

- А Гена соскочил и заорал: «Ты что, обоссал меня!» - ответил Федосеев.

- Это первая рациональное объяснение, приходящее на ум, когда просыпаешься с мокрой головой, - ответил Гена. – Я спросил его тогда: ты меня облил? - Нет. – А кто? Мы с тобой одни в комнате! – Нет. – Ну дверь же закрыта! – Нет. – Так Серега и не признался. На утро мы логически объяснили поведение парня. Где моя кровать, там раньше стол стоял. Федосеев видимо воды захотел во сне, взял чайник и стал заполнять мнимый стакан.

Если анализировать содержание нынешних диалогов, то, за исключением некоторых случаев, когда хочется откровенно посмеяться, можно сказать, что мы повзрослели. Общение уже не происходит в стиле реплик после обеда двухлетней давности: «Вот я обожрался! Теперь надо обосраться, а то счастье не будет полным». Коллеги обзаводятся семьями, детьми, ставят и решают задачи по улучшению жилищных условий. Из старожилов один только Гена Ангабаев нерешительно мнется у порога к семейной жизни. Перед каждой поездкой на материк я снабжаю его рифмами, безотказно действующими в необходимые для сближения с нужным объектом моменты.

Я тебя обниму поздней ночью.
Припаду к твоим алым губам.
Потеряют одежды прочность
И сорвутся к нашим ног;м.

Мы забудем про все на свете
И падем в божью простоту.
Лунный лик для меня осветит
Твою истинную красоту.

Неслучайно станешь прекрасной
В этом свете ночного дня.
Пусть луна будет только бесстрастной
Этой ночью, где ты и я.

И еще из другого сочинения:

Смотрю на тебя – любуюсь.
Люблю тебя? Не совсем.
Так почему я тоскую
И взгляд твой ловлю зачем?

И ласково стан обнимаю,
В вальсе с тобой кружась,
И нежно ладонь сжимаю,
Словно желая украсть…

Гена повторяет строки, силясь запомнить, но, почему-то, в его устах они звучат малоромантично, даже антилирично.

С Аней Васильевой все-таки довелось повстречаться... На просторах ICQ-общения. В свободные минуты раньше я часто искал однокурсников, родственников и просто собеседников, с которыми можно было отвлечься от горного дела. Разговор получился сухим и неинтересным. Из него выяснилось, что Аня является начальником отдела кредитования местного банка. На вопрос, зачем мне надо было забираться в северные горы, далеко от дома, я ответил, что опыт работы на крупном промышленном предприятии намного весомее всех моих прежних городских профессий и ни о чем не сожалею. Больше общаться было не о чем. Старая знакомая осталась такой же высокомерной, холодной и малоинтересной в беседе, как семь лет назад. Годы ее не изменили. Только неопытный студент с тонким мироощущением мог разглядеть за подобным панцирем что-то притягательное. Через некоторое время в рамках генеральной чистки списка ICQ-собеседников я без сожаления выкинул ее ID-номер вслед за другими неиспользуемыми контактами.

В конце октября мы справляли двадцатипятилетний юбилей Бато Сультимова и по случаю его должность замдиректора по экономике. По просьбе коллег и в подражании Есенину (люблю подражать титанам) я посвятил ему:

Мне осталась одна забава –
Пальцы в рот да веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что бездушный я экономист.

Урезаю зарплаты коллегам,
Умножая кому-то печаль,
Цель - не выйти за рамки бюджета.
Вот как здесь закаляется сталь.

Впрочем, если подумать немного.
Все для полного счастья есть.
Дом, работа, супруга под боком.
Остается лишь ярче гореть.

Вот такая досталась судьба мне
В Муйских горах встречать юбилей,
Оттого мне до края бокала,
Друг, вина поскорее налей.

И мы выпьем за наших женщин,
И за горы в канун ноября,
За все главные в жизни вещи,
И конечно же за меня!

Менее через год он перебрался на другой рудник в более северные широты. С его уходом мы, как ни странно, стали глубокими старожилами рудника (с вытекающим отсюда поведением).

Риторический вопрос «Куда я попал?» уже не стоит так остро, как вначале трудового пути, и возникает лишь в моменты душевной пустоты от непогоды за окном. Где еще так ясно осознаешь ценность домашнего очага и привязанность к любимому человеку, оставленных на материке?

Недавно у нас вновь восстановился прием бурятского телевидения. В обед с Геной Ангабаевым, соседом по комнате, мы смотрим республиканские новости. Одно время коллегу коробило то, что в студии диктор сидит рядом с неподключенным ЖК-монитором.

- Это только подчеркивает нашу глубокую провинциальность, - повторял он. – У кого еще монитор в кадре может выполнять функцию телевизионной декорации, не служа по назначению?

Провидение забросило на наш рудник тележурналистку Эржену Потееву. В преддверии юбилея предприятия она делала репортаж о горняках и горняцком быте. Я, пользуясь случаем, передал ей мысль Геннадия. Женщина, улыбаясь, пообещала, что сообщит об этом «там».

Прошел месяц, всё благополучно забылось, но в очередных новостях Гена поразился отсутствию на столе телеведущего монитора-раздражителя.

- Мы меняем реальность, - встрепенулся он. - И это находясь на краю света…

- Просто надо не замыкаться болтовней в стенах общежития, - отозвался я, - а доводить информацию до нужных до ушей.

Лишенный объекта критики, коллега, что нехарактерно, стал менее эмоционально реагировать на ленту новостей…

Сейчас я смотрю в окно. Скорая северная осень поела «ржавчиной» хвою местной тайги. На макушках гор белеет снежная пыль. Я вспоминаю жену (мысли о доме согревают), считаю дни до очередного межвахтового отпуска и занимаюсь рутиной в преддверии работ по бюджетированию производства на следующий месяц. Одним словом, ничего нового. На северном фронте без перемен…

Послесловие

Не все фамилии изменены. Не все истории вымышлены. Не все совпадения с реальными событиями случайны.

Название рассказу, когда его еще и в помине не было, дал Гена Ангабаев, мой коллега, приятель и, наверное, остряк. Название мне не нравится, но неверие соседа в то, что любой человек может оставить скромный след в литературе, заставляет хотя бы таким образом разубедить его в литературном пессимизме и поощрить за изобретательность.


2006 г.