Спарт Инн

Иоанн стоял посреди тамбура, широко расставив ноги, и густо смолил дымом волны ветра из окошка. С недавних пор в поездах бизнесс-класса разрешили курить, переключая кондиционер в эхо-режим. За окном дробно и с огромной скоростью мелькали какие-то проволочные заборы. Они сливались в гигантскую ржавую клетку.

Он взял несколько выходных прямо в начало осени, чтобы не успеть в поток отдыхающих. Инсайд-туристы — это гигантская клоачная мясность, вываливающаяся из одной пасти города в другую, и среди них богатые, как Иоанн — самые мясные и клоачные. Их заносчивость рождалась на кончиках языков, из особых интонаций и выражений, и растекалась гнилью в жесты, одежду, выбор кафе, кучковатость на лестницах гостиниц, вязкий смех, фамильярные рукопожатия и дерзкие выходки. Даже за границей они пытались кататься на крышах такси по последней моде, свесив в нужной манере ногу. 

Но совсем избавиться от них было нельзя. Прямо когда Иоанн делал последние затяжки, в тамбур рухнул перевалистым тестом толстый и пьяный мужчина в берете. Он, громко дыша, несколько секунд озирался, и будто только после этого заметил Иоанна, примостился рядом у окошка и понюхал дым.

— Курите, — констатировал мужчина.

Иоанн согласился.

— А мне нельзя, — зачем-то объяснил собеседник, — бросил из-за работы. Там по регламенту такое шкворчево, что за все вещи, приличествующие уставшему от жизни человеку, можно по щекам получить. Даже сизую копоть нельзя курить. Ты, сука, знал, что по муд-картам можно отследить курение? Это кто придумал вообще?

— Где работаете? — льдисто-вежливо поинтересовался Иоанн.

Мужчина рассмеялся, роняя изо рта вонючую пьяность, и махнул рукой.

— По регламенту мне и это нельзя. В смысле, раскрывать место работы. Да и скучности это. Раскройте лучше ваше, майн фройнд. Мне интереснейше, где вкалывают люди, которые такие вывертливые рубашки носят.

Иоанн взглянул коротко на свою рубашку. Она, по пост-моде, ближе к низу была искусственно мятой, к краям вообще превращаясь в буйство складок и теней.

— Я работаю пиллером в нескольких эссеншиалах, — ответил Иоанн, выкидывая щелчком бычок, — где-то на полной занятости.

— Хорошего пиллера днём с огнём не сыщешь, — уважительно сказал мужчина.

Они помолчали.

— А вы хороший пиллер? — сказал мужчина.

— Жалоб не получал.

— Дайте угадаю, — мужчина потрогал Иоанна за плечо и пристально оглядел ещё раз его одежду, — пиллер из Москвы, одевающийся в пост-кэжуале, не совсем ещё зрелого возраста и на этом маршруте. Майн фройнд, я же не ошибусь малейше, предположив, что путь держите в этот мызгливый отель!

— Какой ещё отель? — сказал Иоанн, но понял, что прозвучал не очень убедительно.

— Да бросьте! «Спарт Инн», разбыторвань его мать! Моря бережок, — мужчина стал делать грациозные па, — номера метр на метр, яйцо всмятку с хлебом на завтрак, общий душ... Гнездо отечественного дауншифтинга! Рай для уставших от комфорта мещан! Я, может, и состарился чутьчайше, но за трендами ещё одним глазком слежу. Ну скажите, угадал?

Иоанн посмотрел на мужчину, как на клопа, и усмехнулся.

— А что за пренебрежение? Ещё скажите, сами не хотели в таком отеле побывать.

— Хотел бы, — согласился мужчина, — но мне, простите, хватает подобного, когда я к тетё на Урал езжу. Вот когда ей дом отгрохаем за городом, может, подумаю об этой тихой гавани. А пока что развлекайтесь, молодые, без меня.

Иоанн уловил отличный момент, чтобы уйти, согласился, пожал мужчине руку и размашисто двинулся в своё купе.

От встречи настроение как-то просырело и не высохло до самого приезда, так что Иоанн не смог полностью впечатлиться ни по-спиртовому бьющим в ноздри лесным воздухом вперемешку с морской солью, ни уличными музыкантами, ни великолепным ландшафтным дизайном отеля, — всё сплевалось в лютую серость. Он встретил отдалённого знакомого из одного модного эссеншиала («А что, тут пиллеры со всей Москвы собрались?», «Игнат? Ингвар? Да, да, Иоанн, вспомнил!», «Думаю перейти на сдельную оплату...» и т.д.) и получил пару звонков с места работы, после чего выключил телефон.

А осень, между тем, выдалась пряной и душистой. Было прохладно, но не дождями и ветром, а словно бы промерзающей землей. «Спарт Инн» вполне вписывался во всеувядание, угрюмо каменел между дырявых желтых лесов. Из пригорода к нему вяло тянулись грунтовые дороги, то и дело врезаясь в поваленные деревья и трансформаторы. Неорганично смотрелась только забитая джипами парковка.

— Остались только на первом этаже номера, — сказала женщина на ресепшене.

— А какая разница? — сказал Иоанн.

— Ну, если вы не пользуетесь санузлом, то разницы никакой, — колюче ответила женщина и вдруг затянулась вонючей сигаретой. Иоанн огляделся и увидел, что в холле курили и постояльцы, стряхивая украдкой пепел в щели между деревянной обшивкой.

— Давайте любой на первом.

— Односпальная кровать или полуспальная?

Иоанн переспросил. Женщина закатила глаза и прокашлялась.

— Ну, полуспальная, мужчина. Ровно по размеру тела. В номере освобождается место для столика. И дешевле обойдется.

У Иоанна внутри что-то зачесалось, и он начал чувствовать, почему все массово валят в этот отель.

— Давайте полуспальную, — сказал он, приободряясь, — раз будет столик, попробую вернуться к чтению. И вазочку поставлю. У вас можно попросить вазу с цветами в номер?

Женщина ничего не ответила и стала щелкать на калькуляторе и что-то вписывать в огромную потрепанную тетрадь. Запахло тушеными овощами, и Иоанн увидел, как в двойные двери слева от него (видимо, столовую) с гиканьем посыпались инсайд-туристы. У одного из них была соломенная шляпа, которой он зацепился за гвоздь в косяке, чем привел компанию в неописуемый восторг. Женщина продолжала молча выводить цифры. Иоанн вдруг понял, что вряд ли его встретит портье, и вернулся к диванчику за сумками.

— Сорок второй номер, — устало сказала женщина, звеня ключами, — в номере не мусорьте. Муд-картами пользоваться можно только на улице. С двух до четырёх номер освобождаете для уборки.

— А сизон-филлер у вас во дворе есть? — спросил Иоанн.

— Мужчина, — женщина распорола его лицо жутким взглядом, — я на вас рабочее время должна милейше растраичвать? За вами ещё толпа, берите ключи.

Иоанн окончательно расцвел в великолепное расположение духа, обнаружив, что на деревянном брелке с цифрой номера кто-то выцарапал половой орган, и решил, что стоит выкинуть пока что мятую по моде рубашку и найти старую, в коричневую клетку.



Он провёл два дня, восторженно отдаваясь прелестям отеля, в основном — размазываясь по усыпанному мусором берегу пляжа. Сидеть в номере казалось бессмыслицей. Там досуг можно было провести лишь в трёх вариантах: вытянувшись по швам на жесткой кровати, сидя в определенном положении за столиком или стоя истуканом между столиком и кроватью, царапаясь затылком об чугунную вешалку.

Полностью удовлетворило ожидание пиво в столовой. Оно было только двух видов: вонючее, но крепкое, и безвкусно-приторное, но градусом близкое к питьевой воде. Постояльцы массово отдавали выбор первому. Иоанн иногда присоединялся к их компаниям, окутанным густым табачным дымом. Беседы велись на максимальной громкости, жгли свободной обсценной лексикой и, бывало, заканчивались побоищами. Иоанн даже не всегда мог отличить, разговаривает ли с ним дауншифтер, напяливший джинсовые шорты, или какой-то залётный местный.   

Сначала Иоанн послушно покидал номер с двух до четырёх, но в один дождливый вечер ему пришлось вернуться за зонтом.

В комнатке он столкнулся с уборщицей. Это была закопчённая жизнью девушка в сером костюме персонала, с обернутой вокруг густых каштановых волос красной косынкой. Она злостно выскребала пол под столиком. Иоанн, устыдившись, вспомнил, что в последнее время поддавался общей привычке и ненароком стряхивал в щели между досками пепел.

Он извинился и стал копаться в сумке. Девушка никак не отреагировала, но, кажется, тихо выругалась. Иоанн скосил взгляд. Она не прекратила выскребать пол, так что взгляд упёрся в выгнутую спину.

Кислая атмосфера отеля уже настолько разъела Иоанна, что ему хватило наглости сесть на кровать и ждать, пока девушка повернётся.

Та долго медлила с этим, а потом резко тряхнула волосами, открыв веснушчатое лицо, которое гнулось острыми скулами в узкую линию губ, посмотрела на Иоанна и сказала:

— Ну и какого черта вы тут расселись? Мне вместе с вами постельное менять?

Иоанн мгновенно влюбился.

Уборщице удалось прогнать его из номера (она даже проводила его легкими тычками веника по ногам), но с этого дня время с двух до четырёх стало часом икс. Безымянная работница была квинтэссенцией всего «Спарт Инна», апогеем его грубости и уродливой наготы. Из-за гордости и регламента она не сразу и со скрипом ответила на его многочисленные попытки завести разговор, назвав своё имя.

«Даша», — шептал перед сном Иоанн, погружаясь в предпохмельную густую дрёму.

Иоанн открыл во время своих прогулок удивительную скалу на берегу. До неё можно было добраться, только взобравшись на дуб, чтобы перелезть непроходимые острые камни, так что она всегда пустовала. Вид на нервное волнами море с этой скалы открывался уникальный. Это было единственное место на пляже, с которого не увидеть отель и грязное побережье — только вода, кроны деревьев и кости обрывов.

Иоанн стал настойчиво предлагать прогулку к этой скале всякий раз, встретившись с Дашей. Всякий раз она распрядала воздух взмахом сухой чёлки и не отвечала ни слова, или говорила что-то вроде: «Я что, должна все прихоти мажоров выполнять?» Их встречи становились всё абсурднее по мере того, как Даша училась избегать Иоанна, а тот — находить её.

— Да чего ж ты, е****й рот, тогда за ней гонишься? — сосед по терассе, в восторге от своей простоты, слишком громко расторгал плесень вечера, — ну что ты в ней такого нашёл?

Иоанн, свернувшись тугим узлом на спинке плетеного стула, похлебывал из кружки и отвечал:

— Того нашёл, чего в себе малейше. Ничего ты не понимаешь, жлоб. В ней, видишь, погребена, как в древнем заросшем кургане, вся простая мудрость, жилистая сила жизни, которую у меня отобрали уже давно, а я и не особо рвался вернуть. Но теперь я не собираюсь её упускать.

Собеседник расстрясся ржавой бородой и всё вокруг опрыскал кислым смехом.

«Даша», — вспоминал Иоанн, кутаясь от поднявшегося ветра в колючее, отдающее чем-то прелым меховое одеяло. Рама окна билась, будто кого-то хлеща по щекам.

Холод наступал низким бархатным гудением из комьев леса, он набирал силу в грызоломе скал и кашлял отовсюду, всё сильнее, как задыхающийся астматик, он втягивал последние жухлые листья, соль с кончиков волн, обрывки газет, летнюю дорожную пыль, а в ответ посыпал всё удушью и пустотой. Иоанна словно и самого вытянуло наизнанку, и он ходил с обнажённой душонкой, спотыкался между стен коридора и с неизменной невозмутимостью встречал в его конце Дашу. А Даша, тоже избитая со всех боком этим холодом, похоже, сожгла уже внутри все слова. Её молчание заполнило их колючие беседы, превратило их в монологи Иоанна.

С работы названивали, не переставая. Иоанну пришлось узнать, что один из эссеншиалов был на грани закрытия.

«Пиллеры, как воздух, нужны», — намекали в сообщении.

Иоанн молчал.

«За один только хороший плейсинг можно двойную оплату вымолить», — чуть яснее намекали в сообщении.

Иоанн молчал.

Сообщения молчали в ответ.

Даша молчала.

Иоанн молчал.

Постояльцы на терассе надрывались криком.

Дворник молчал.

Море слегка кашляло.

Иоанн молчал.

Даша сказала:

— Черт с тобой, пошли на эту скалу, или куда там. Ты же мне работать не дашь.

Они обцарапались об кромки обрыва. Иоанн помог Даше (она переоделась в бесцветное платьице и сняла косынку) забраться на дерево, показал, куда ставить ногу, чтобы не соскочить вниз, и они с кряхтеньем уместились на обзорной площадочке. Иоанн поджал ноги и довольно огляделся. Даша демонстративно уставилась в корявый пейзаж.

Вокруг дышало опалённой уже осенью, дышало ясно, глубоко, не вялым присвистом между зданий в городе, а по-настоящему. Пахло вуально временами от леса, хвойный привкус воздуха, хоть и легкий, едва уловимый, но не сравнимый с едкостью елочного ароматизатора в машине. Иоанн вдыхал это мессиво и чувствовал примесь Дашиного запаха, живого и крепкого, с душком пота, плохо скрытым какими-то бабушкиными духами, — и от того её аромат был пряней любой хорошо надушенной девушки в клубе недалеко от его дома, любого сенс-фильтра в чистых кабинетах, любого изыска муд-карты.

Иоанн не заметил, как мысли закапали на язык, и он в какой-то момент стал впечатывать все эти ощущения в слова. Даша сказала:

— Я все равно не понимаю, мажор, зачем ты меня преследуешь.

— Да потому что ты — единственный крючок, за который я могу обхватиться жабрами! — сказал Иоанн. Его пьянило, как никогда от алкоголя и наркотиков, духовой оркестр в голове начинал выдавать стройные мелодии, —  ты понимаешь? Я — выгрызок обклацанных челюстей этого сраного города, я не имею права громыхать по хворосту этих городков и псевдоотелей, пока не смогу отбросить всё, что питает мой хитиновый покров, а я смогу это отбросить ради тебя легчайше. Потому что ты дала мне, не знаю, наступить впервые босиком на раскалённый на солнце рельс. Понимаешь?

Даша усмехнулась, на миг собрав веснушки на щеках в сыпные комочки. Попросила сигарету, крепко затянулась, и, выдохнув дым, сказала чуть сипло:

— Вы все так себя чувствуете здесь, инсайд-туристы. Выходцы из большого мира. Дауншифтеры ссаные. Я верю охотно, что вам приятно, имея на банковском счету кучу нулей, отбросить на выходные свой душистый шик и почувствовать себя... не знаю, что вы корчите. Деревенской шпаной. Не знаю. Только это всё такая х****.

Иоанн на секунду замер, а потом заклокотал ещё громче:

— Даша, милая, я же понимаю это не меньше тебя... да я же имею в виду, что я совсем готов! Твою мать, совсем! Да брошу всё, и уедем куда подальше, на товарняках доедем, подальше от этих колонн фасованного быта, в самую глушь, поверь же! Не претит мне нисколько этот маскарад, поверь же, в рот я имел все эти плейсинги, счета, и... и вообще...

Он стал ворошливо рыться в карманах, дрожащей рукой выхватил паспорт, разорвал его на глазах у Даши, рассыпал по ветру огрызки бумаги, потом вытащил телефон, вырвал из него с корнем муд-карту (золотую, для клиентской базы одного особого банка), кинул её вслед с обрыва, разбил телефон со всей дури о ближайший камень, отчего Даша вздрогнула, а потом достал совершенно новенький мингер, купленный перед отъездом, секунду глядел в его отливающий блеском мутный экран, размахнулся и бросил его в воду на манер камешка в детстве.

После этого, выдохнув, он обернулся. Даша, оценивая просиходящее, молча затягивалась без остановок, отчего вокруг неё клубился облачками дым. Её платьице немного барахталось от ветра, толкаясь с густыми волосами. Иоанну больше нечего было сказать. Когда молчание опаутинило всю картину, Даша каким-то очеловечевшим голосом спросила:

— Иоанн, ты работаешь в Москве в каком-то эссеншиале? Пиллером?

— В нескольких, — сказал Иоанн, ошарашенный, — то есть... что? Да. В смысле?

Даша затушила сигарету об камень и бросила бычок ему под ноги, вставая и оттряхиваясь.

— Ну да. Я слышала, ты один из лучших пиллеров в своей области. Я директор эссеншиала «Yezzle», ты там, возможно, когда-то руководил плейсингами.

— Чего? — сказал Иоанн.

Даша опять усмехнулась, только в этот раз так манерно, как могут только те, кто проводит выходные в клубе «Kettle».

— Ты же услышал. Приехала в «Спарт Инн»... скажем... попробовать себя уборщицей чутьчайше.

Она забрала волосы в пучок, и её лицо вдруг стало казаться Иоанну не таким уж и простым и живым. Слова витали в его горле, но никак не могли задеть голосовых связок. Даша тем временем захлопнула сумочку и сказала:

— Не опаздывай на начало сезона. Сейчас один эссеншиал на грани закрытия, если покажешь себя там хорошим пиллером, возможно, вырастет один проект. До встречи, майн фройнд. Не провожай меня, я сама смогу спуститься.

Дунуло мощным порывом ветра, и глаза Иоанна закрыло его же волосами. Когда он отбросил их, Даша уже исчезла. Он обернулся с дрожащими коленями на море. По его поверхности плавали обрывки паспорта. Заходящее солнце щедро оплевало кровью волны, но расколовшийся корпус новенького мингера, плававший по одной из них, блестел не красным, а каким-то удушающе искуственным желтым светом.