Лиза. Часть 34

Тщательно проверенные и перепроверенные пистолеты были завёрнуты в бархат; чёрный, пахнущий серой, порох признан сухим и годным. Муханов заторопился ехать, официально спросив, имею ли я желание сообщить господину Кокорину условия отказа от поединка? Ответ слетел с языка сам собой, не задумываясь. Кокорин должен принести извинения Елизавете Яковлевне и дать слово чести не бывать более в доме Полонских. Это единственное условие, после чего я готов принести ему извинения за нанесённые побои. Муханов сухо сообщил, что передаст в точности мои слова, но с ответом посреди ночи уж вряд ли вернётся. Посему все мы встречаемся завтра на рассвете у Ямного верха для полного и окончательного удовлетворения. Дмитрий взялся его проводить, крикнув в дверь принести свечи. Я попросил ещё одну свечу для себя, чтобы не идти впотьмах. Антип, зевая, внёс два одинаковых подсвечника с короткими, изрядно оплывшими огарками. Все хмуро пожелали друг другу доброй ночи, прекрасно понимая, что никакой доброй ночи уже не будет, и я, прикрывая рукой дрожащее пламя, зашагал в свою комнату.

Зажигать другие свечи не хотелось. В окружении вязкой, абсолютно глухой черноты было гораздо лучше и спокойнее. Я поставил свечу на стол, сел за него, обхватил голову руками. В ушах стоял непрерывный, монотонный гул. Тело требовало немедленно лечь и хоть немного отдохнуть до рассвета, но мысли упорно лезли в голову, настойчиво требуя передумать их прямо сейчас, хотя бы самые важные, что-то решить, пока есть время, поскольку завтра вовсе не будет возможности что-либо соображать.

Я закрыл глаза, придавил пальцами веки. Сердце билось ровно и пока ещё безмятежно спокойно. Жизнь медленно проплывала в темноте, все пятьдесят два скоротечных года и несколько последних, фантастических дней. Я понимал теперь, как изменили меня эти дни. Покинув прежний свой мир, я стал здесь совершенно другим. Другим стало моё отношение к жизни и смерти, к Богу, к богатым и бедным людям, к себе самому, к тому, что во все века называют одним всеобъемлющим словом - любовь. Я не мог точно сказать, кто теперь я и кем стану завтра, пройдя последнее испытание, уготованное мне Богом? Самым счастливым на свете человеком или мёртвым, бездыханным телом? Зачем же тогда были прожиты все эти дни? Зачем я был послан Лизе? Бог безжалостно подвёл её жизнь к финальной черте и даже заставил заглянуть за эту черту, чтобы чудом вернуть обратно и подарить ещё одно чудо - любовь, самую первую в едва не оборвавшейся молодой жизни и самую сильную. Зачем Он решил ещё раз подвергнуть её жуткому, смертельному испытанию? Ответ виделся лишь один, пока ещё смутный, совершенно книжный, но душа и сердце всеми силами отвергали его. Вспомнились мои же недавние слова о том, что любовь не может быть ни испытанием, ни наказанием. Значит всё-таки может? Значит кто-то решил так чудовищно наказать нас, одарив перед смертной карой самым светлым и самым чистым на свете чувством. Но за что? За Какие грехи заслужили мы столь страшную участь?

Стиснув зубы, я с трудом вернул мысли к бренному и насущному. Надо было срочно решать, что делать завтра и как вести себя на этой дуэли, если она действительно состоится, в чём я ничуть не сомневался. Ведь если я выстрелю первым и убью его, непременно начнётся полицейское дознание. Что я скажу в своё оправдание, не имея на руках совершенно ничего, даже нормальной одежды? Меня тут же арестуют и весь остаток жизни я проведу в тюрьме или где-нибудь в Сибирской каторге. Выходит, при любом раскладе мне опять выпадали всё те же дороги - в Новгород к Элпидифору и оттуда в Швейцарию. Только теперь, если вдруг я застрелю Кокорина, сознательно или совершенно случайно, нам надо тут же, не теряя ни минуты, собираться и уже втроём, с Лизой и Яковом Ивановичем мчаться потайными дорогами в Новгород, всё рассказать генералу Зурову и вместе решать, что делать дальше? Оформить мне хоть какие-то документы, разрешения на выезд из России и бежать дальше в Швейцарию. Выходит, все пути, и плохие, и хорошие, вновь вели нас туда самым непостижимым образом. Да и смена фамилии выглядела теперь совершенно оправданной...

А если я не выстрелю первым? Или выстрелю в воздух? Он одумается, поймёт, что был не прав и тоже не станет стрелять в меня? Вряд ли. Слишком уж коварным был его взгляд и слишком понятны намерения прихватить к рукам богатое приданое. Нет, после рассказа Муханова было совершенно ясно, что он не упустит свой шанс...

Свеча догорала. Я смотрел, как тонет в белёсой лужице тонкий, чернеющий фитилёк, как угасающий язычок пламени с последним предсмертным треском, тянется всё выше к самому его кончику. Мгновение - и вся комната наполнилось чернотой. Я сидел за столом, не двигаясь, стараясь ни о чём больше думать, не смотреть, не вслушиваться, не дышать...

Я не услышал её шагов. Под дверью совсем тускло осветилась вдруг узкая щёлка, тут же раздался решительный стук и негромкий голос.

-- Георгий Яковлевич, позвольте к Вам?

Сердце заколотилось внезапным волнением, нежданной радостью, жуткой смесью самых невообразимых чувств. Я раскрыл в темноте дверь, Лиза шагнула навстречу, оглядевшись, решительно прошла вперёд и поставила длинную свечу на стол рядом с моей погасшей свечой.

-- Простите Бога ради. Я всё ждала, как Вы пойдёте от папеньки, да видно проглядела... Увидала огонь в окне Вашем, решилась прийти... Я на одну лишь минутку. Вы позволите?

Она стояла передо мной в прежнем кофейном платье. Её волосы были уже тщательно расчёсаны и схвачены сзади широкой белой лентой, но распрямлённые локоны охватывали всю голову очаровательными, словно сделанными искусным парикмахером, волнами.

Она раскрыла передо мной ладонь, в которой лежал маленький прямоугольный образок Богородицы, обитый со всех сторон тонким, сильно затёртым и потемневшем от времени чеканным серебром, под которым были открыты лишь совершенно неразличимые лики Матери и Младенца, и Материнская рука, заботливо прижимающая Сына.

-- От Маврушки моей, мне на счастье подарен был, а ей во младенчестве от её маменьки остался. Мавра наказывала пуще глаза беречь, говаривала, счастье моё в нём сокрыто. И дочке моей на счастье передать наказала...

Лиза осторожно расправила ещё более тёмную цепочку, подняла к моему лицу. Я склонил голову к её пальцам. Едва прохладный металл прикоснулся к телу, на душе стало удивительно легко и спокойно. Её руки положили цепочку вокруг шеи и, бережно поправив на груди образок, нежно скользнули по плечам.

-- Храни тебя Пресвятая Богородица...

Поднявшаяся ладошка несколько раз перекрестила мою грудь.

-- Господи... На тебе и крестика малого нет...

Сокрушённо качнув головой, она вытащила из тёмной манжеты сложенный вчетверо платочек, обвязанный по краю перламутровым бисером. С тонкого, белоснежного полотна на меня глянула искусно вышитая Луиза, протягивающая крошечный алый цветок. С трудом сглотнув неожиданно подкативший к горлу комок, я прижался губами и к этому цветку, и к нежной ладони, на которой лежала драгоценная ткань.

Свернув платочек, Лиза вложила его в карман моей рубашки, прижала сверху тёплой ладошкой.

-- Пусть чистая любовь моя сохранит твоё сердце...

Её глаза светились прежней любовью, но в самой их глубине отчётливо увиделось странное, совершенно осознанное смирение. От невыносимой безысходности этого смирения стало также невыносимо жутко. Тут же вспомнилась Лиза Калитина и голова сама собой решительно качнулась в категорическом неприятии увиденного.

-- Лиза, ты должна дать мне клятву... Прямо сейчас.

Она тут же перекрестилась, не отводя глаз от висевшего на моей груди образка.

-- Клянусь Пресвятою Девой и Светлым Именем Господним...
-- Ты даже не спрашиваешь, о чём я прошу?
-- К чему спрашивать? Душа моя и сердце в твоей воле навеки...
-- Лиза... Чтобы ни случилось завтра... Обещай мне, что ты не оставишь этот мир и не уйдёшь в монастырь...

Она заметно вздрогнула, шумно вздохнула и тут же опустила взгляд, даже не пытаясь скрыть полностью угаданного мной решения.

-- Клянусь... -- голос её прозвучал решительно, без малейшего колебания и промедления.

Она вновь перекрестилась, потом дважды перекрестила меня и осторожно взяла со стола свечу.

-- Я всю ночь молиться за тебя стану. И мама тоже, и Люба. И папа верно о тебе уж молится... Я верю, Бог не оставит нас. И клятвы своей я вовек не нарушу...

Я смотрел, как удаляется от меня очерченный ярким сиянием тёмный силуэт. Всё внутри замерло, все мысли остановились, лишь губы в самый последний момент шепнули ей вслед...

-- Лиза...

Она остановилась, не дойдя до двери, подняла к губам нервно затрепетавшее пламя и неслышно дунула на него.

***

==================================
Часть 35: http://proza.ru/2018/08/03/795