Барон Рыковский, Или Судьба крысолова

Кто не знал в хуторе «Рыбацкий» Ленку Черненко, по прозвищу Куршиха?!

Жила она у самого Дона в казачьем куреньке. Жила не одна. Мужа Ильёй звали. Да двух сыновей, Петьку и Лёшку имела. Илья в рыболовецкой бригаде сети тянул с небогатым уловом. Дон к этому времени обезрыбел. То украинцы перегораживают извечные рыбьи пути из моря Азовского, то дохнет рыбка от химических отходов в море и Дон, а пуще всего – браконьерство в заповедных нерестилищах некогда кишмя кишевшего сазаном, рыбцом, сомом, севрюгой, чебаком, селёдкой и прочей рыбой.

Семья эта жила безбедно. В закутах свиньи чавкали, роясь рылами в корытах,  повизгивали поросята, похрюкивали, балуя, подсвинки. Из курятника то и дело раздавалось «ко-о, ко-о, ко-ко», тем сообщая хозяйке и петуху, что та или иная курица снесла яйцо. А утки, как испокон веку повелось, разводили грязь вокруг корыта с водой для их же питья. Да плюс ко всему огромный огород с расчудесными помидорами, от продажи которых деньга прибавлялась.

Как говорила Ленка: «есть  что выпить , закусить и «брюлики» прикупить».  До «брюликов» из золотишка она была охоча и появлялись они у неё не только с помидорной продажи, но об этом я расскажу в другой раз. Сейчас же рассказ о нём – Бароне Рыковском.

...Котёнка, появившегося на свет божий в свином закуте подворья казачки Ленки  «Куршихи», как хозяйка, при всей любви к кошкам, решила утопить. Но судьба, в лице меня и моей жены, Женечки, подарила ему Жизнь.

- Жалко мне котят, - говорит Ленка, - да куда ж мне их девать? И так полный двор, и все всё воруют. Мышей не ловят, а колбасу со стола  тянут.  А рыбу хоть не вывешивай вялиться. Как они умудряются её с верёвки стягивать, ума не приложу. Женя, поверишь, напотрошу рыбы, в кастрюлю положу, только отвернусь, а они, паразиты, уже с кусками рыбы по двору бегают. Не-е, потоплю. Эти  трое, если оставлю, как вырастут, вообще ворами в законе будут.

Мы с Женей смеёмся. А я и говорю:

- Ленка, отдай нам вот этого «вора в законе».
- Ты чё сдурел, Миша? Он же от крысятницы, а она дикая, из свинарника не вылазит. Ты понюхай как он воняет. Тебя Женя вместе с ним с дому выгонит.

В это время крохотный котёнок не-то пискнул, ни-то мяукнул. Да так жалобно, что Женя и говорит:

- Если плохо себя будут вести, то выгоню.
 
 И взяла котёнка. Он почувствовал руки, взявшие его с нежностью, и в знак благодарности начал лизать их своим тёпленьким язычком.

- Ишь, паршивец, как подлизывается! - заулыбалась Ленка. - Ладно, берите. Только он ещё и есть не может. Три дня как народился.
 
- Вот мы сейчас по стопарику вмажем и крестины ему будут, - говорю я.
 
- О! Это дело святое! - поддержала меня Ленка, любительница застолья.

Во время застолья  я и нарёк котёнка именем «Барон».

 Шли домой уже втроём. Весь путь котёнок пытался сосать мне палец. Дома Женя нашла масенький пузырёчек, наполнила его молоком, натянула пипетку и сунула в ротик Барончику. Зачмокал он за милую душу! Аж мордашка в молоке у ещё полуслепого, которому суждено было стать Бароном с наследственностью матери-крысятницы и необыкновенной любовью к людям, не говоря о нас, его с любовью выкормивших!..

Как истинный сын матери-крысятницы, унюхивал, зрел и мужал не по дням, а по часам. Он ещё в своей расцветающей жизни не то что крыс, мышей не видел, и первую живность он учуял в... в бассейне нашего дворика.

...Дело было так: на краю бассейна лежал огромный валун-камень, который мне приволокли братья, Колька и Серёжка Шевченко (по родовой кликухе «Вороны»), трактором со Стародонья. Что бы его приволочь, братья валун обвязали тросом, и пока дотянули до нашего двора, трос трижды рвался.

Когда приволокли, матерясь потребовали: - дядька Мишка, ... мать перемать! – два пузыря гони как с пушки!... мать перемать... с твоей каменюкой! ... мать  перемать!...где теперь трос брать? ... мать перемать! ... мы ж его на рыбацком стане свистнули ради твоей каменюки! Нас же рыбаки потопят, как котят. Гони до Галины за пузырями.
 
Я хохочу и даю им бабки на две бутылки.
А они в ответ:

- Не, сам иди. Нам Галка не продаст, а за долги наши бабки заберёт. Мы подъедем трактором и заглохнем в кустах у Дона. Туда и принеси водяру. У нас же живого места... мать перемать!... от этой каменюки нету! Ты нам должен!..

 Высказались, напустили тракторной вони, и погнали к Дону. А у нас на Дону -долг платежом красен. На берегу Дона-кормильца мы славненько обмыли каменюку.

...Так вот, Барончик облюбовал тот камень. Наевшись, уляжется  на неё и нежится на солнышке. Для красоты вокруг каменюки росли с берега Стародонья куга и прочая высокорослая трава.

Барончик то на солнышке загорал, то в тенёчке прохлаждался. И всё бы, как говорится, было бы «ничтяк», но в бассейне всегда была рыба. Большая и маленькая. Для рыб в бассейне был сделан грот, куда от жары рыба пряталась от зноя. Вот Барончик и унюхал рыбку! И, как верный наследник матери-крысятницы, прыгнул за добычей! Он, конечно, не знал, что кошки не умеют плавать! И, бедолага, начал тонуть. Но жажда жизни заставила его бороться за неё. Как он добарахтался до края берега бассейна знал только Бог и он! Выбрался!
Когда мы с Женей пришли с огорода и увидели, что от бассейна до веранды и по её ступеням ведёт мокрый след, удивились. А когда на коврике веранды увидели какое-то мокрое, как хлющик, существо, нас чуть кондрашка не хватил. Это был какой-то неизвестный  науке зверёк с большой головой, выпученными глазами, как у инопланетянина, с несуразными ушам, тушкой, покрытой мокрой кожей, на конце которой свисал крысиный хвост. Ужас какой-то!

...Мы всё поняли. Это был наш Барончик. Завернули мы его в тёплую тряпицу. Женя взяла его, трясущегося, на руки, прижав к теплу своего тела. Переживший первый ужас в своей жизни, Барончик мгновенно отключился.  Во сне он вздрагивал, его крохотные ещё зубки постукивали, он всхлипывал. Женя, сидя на дачной диван-качалке, не спускала его со своих рук прижимая к своей груди, а я стоял на коленях перед ними и дышал на котёнка. 

Истинно правда говорится в народе: «Кому суждено жить,  и в воде не утонет, и огне не сгорит».
 
Обсохнув, котёнок не по дням, а по часам стал расти и вскоре стал Бароном в кошачьем обществе, не утратив наследственных качеств матери-крысятницы. Он как бы не обращал внимания на плебейских котов в округе. Он словно не видел их, пытавшихся с ним подраться. На все их дикие «рыцарские» кошачьи вопли он чихать хотел и не кошачьей, а какой-то походкой рыси проходил мимо. А те  коты, что издавали воинственные вопли, поджимали хвосты и улетучивались, если Барон устремлял свои глаза в их сторону. Барон пугал их своей мощью и диким взглядом.
Ни один из котов в нашем дворе не появлялся. Боялись.

Но куда девалась его дикость, когда стоило мне и Жене сесть на диван-качалку, он забирался к нам на колени, вытянувшись так, чтобы лежать на коленях наших одновременно?! Лёжа так, он из своих пушистых лап с необыкновенной нежностью выпускал когти и покалывал наши колени. Притом, он периодически менял свою позу, но как бы соединял меня и Женю своим телом. Он не мурлыкал, как-то принято у кошек на руках, а молча выражал свою любовь к нам.

 Вносил он и свою лепту в достаток нашей семьи. Наловит мышей, наиграется с ними то отпуская то, вновь ловя их, а потом придушит, принесёт на веранду, положит под коврик и довольный отправляется на свой любимый камень у бассейна. Мышей он никогда не ел. Зато живую  рыбу, положенную ему в его тарелку, съедал с превеликим удовольствием.  Рыба, чуя свой «конец света», выпрыгивала из тарелки, но Барон  схватив её за голову острющими зубами, съедал с превеликим удовольствием.

Никогда на полу он рыбу не ел, а поймав, обязательно клал в тарелку, так как Женя, его любимица, учила его тому с «пупушка», то есть с мальства:   - Барон, как тебе не стыдно есть на полу? Сейчас же положи рыбу в тарелку! – И он приносил обратно, понимая свою воспитательницу с полуслова.

А вот спать на моей рабочей одежде его никто не учил. Он нигде не ложился, а только на моей робе. Почему он так определил своё лежбище, знает только он сам.

...А какой он был пунктуальный! Как только над хутором сгущались сумерки, подходил с лежбища к двери комнаты, поворачивал свои чудные глаза к нам и, каким-то, как далёкий гром, гласом произносил: «Муррр», что означало – выпустите.

И уходил в ночь в любую погоду, во все времена года. Возвращался, как по часам, ровно в шесть утра. Весь в репьях, в соломе, запутавшейся в его довольно пушистой шерсти. И, конечно же пропитанный духаном свинарника.

Я как-то выследил, где он шляется ночами. Оказалось, он ходил на подворье Ленки Куршихи и всю ночь душил крыс в свинарнике!

Оказалось, он и крыс задушенных им, не ел. Ленка их по нескольку штук задушенных выносила после каждой ночи. Зато Барон, придя домой по утрянке, ел прожорливо рыбу со своей посудины. Наевшись до отвала, залазил на свой любимый камень, спрятавшись в тенёк разнотравья, и отсыпался после охоты.

Потом мы заметили, что он облюбовал новое место. Но не для сна. Рядом с нашим флигельком стоял большой дом Анны Андреевны, строенный давно в казачьем стиле – на высоком фундаменте и с «крЫльцами» вокруг дома, по которым можно было ходить и закрывать ставни.

Так вот, Барон усядется на углу «крЫльца» и глаз завороженных  не сводит с другого угла.
 
- Женчик, что с Бароном случилось. То спал после охоты как убитый, а то усядется у Анны Андреевны на крЫльце, в одну точку уставится в сторону двора Катьки, и, как египетский сфинкс у пирамиды замирает? – спрашиваю я, приходя с работы  на обед.

- Влюбился наш Барон. Вот и не спится ему.
 
- В Катерину что-ли влюбился? Она деваха ничего, - шучу я.

- Катька кошечку из Ростова привезла. Такая славненькая. Шёрстка на ней золотом раскалённым блестит. Солнышком её зовут. Вот он и втюрился в неё. Ей он тоже по сердцу пришёлся. Усядется на  крЫльце дома Анны Андреевны со стороны своего двора и глаз с Барона не сводит. Так и сидят, любуясь друг другом. Не может же она сама подойти к нему и сказать:

- Барон, Вы не против поухаживать за мной?

- Он, как крыс душить - отважный, а тут перед кошечкой  куда отвага подевалась! –смеясь, говорит мне моя разлюбезная супруженция.

- Да ты что, Женчик?! Чтобы Барон какую-то кошечку побоялся?

- Не побоялся, а влюбился. Нежность свою проявляет, не то что некоторые обнимают так, что кости трещат. Любовь нежности желает. Вот он нежность свою и проявляет. Как такого красавца не полюбить?!

Барона палила жажда любви. Он перестал  после ночной охоты на крыс спать на каменюке.  Он и на рыбу потерял аппетит. 

Непонятно почему, он начал есть внутреннее содержимое... дынь! С такой жадностью ел, что дынные семечки из его рта летели, как пули из пулемёта «Максим» - веером по веранде! Торопливо съест, и на свиданку со смазливой кошечкой- соседкой!

Бывало, час ждёт её! А она заявится, как золотое солнышко, усядется на уголочке «крЫльца» и флюиды своему возлюбленному посылает.

Проморгал я, когда и как это случилось, но вскоре я увидел их вместе. Боже мой! Как они облизывали друг друга!... Другим котам так же хотелось любви солнечной кошечки, но страх быть растерзанным Бароном удерживал каждого из них на расстоянии.

А любовь Барона с Солнышком разгоралась всё ярче и, когда наступил срок, появились два котёночка, такие же беспомощные и слепые как некогда их породившие Солнышко и Барон.

Когда котята подросли, к ужасу Катерины и её родителей, хозяев Солнышка, Барон стал таскать в их двор ... задушенных в свинарнике Куршихи крыс. А она-то кошечка городская, крыс даже задушенных боялась! Она же их никогда не видела, даже в кошачьих снах! И кормила их своим молочком и вискасом.

Нажили мы себе врагов в лице родителей Катерины. Не могли они нам простить того, что наш Барон в их двор крыс таскал. И заявили:

- Заберите своего Барона вместе с крысами.
 
- Так он же для семьи старается!  И мы, вроде, как родственники! – шучу я. – Котята-внуки ведь  общие.
 
Отец  Катерины, несмотря на свою интеллигентность, заявил:

- Я вашего Барона повешу, как негра в Америке.

- Да Вы что, Абрам Хаймович, куклусклановец? - сощурив хищно глаза на него, говорю я. - Если вы его словите для повешения, он вам скальп снимет в момент. Имейте это ввиду.

Барон, чувствуя недоброе в людях, не дозволял никому брать себя на руки. Увидел он и почувствовал злодейство со стороны Абрама Хаймовича и перестал ходить к своему Солнышку и деточкам.

Ляжет на крЫльце, где встретил свою Первую Любовь,  и слезинки горькие скатываются с его глаз. Своим сердцем Солнышко почувствовала всю горечь своего любимого, и прибежала к нему.  Барон лежал, положив голову на вытянутые лапы, и не скрывал слёз. Солнышко слизывала слезинки, что-то мурлыкала ему. И вдруг  решительно встала, метнулась в свой двор, схватила зубами котёнка и принесла к Барону. Опрометью метнулась назад и притащила второго. Барон облизывал своих детёнышей, а Солнышко  сияла, глядя на них!
 
Когда Катерина обнаружила, что нет ни Солнышка, ни котят, она устроила тарарам своему папеньке:

- Из-за вас Солнышко из дома сбежала с детьми! Вы хотите чтобы и я с Софочкой сбежала? Если не вернёте Солнышко с её детками, так и знайте – уйду с дому!


 После чего, получив по самую макушку речей своей жены, перепугавшейся угрозой дочери, Абрам Хаймович пришёл к нам и сказал:

- Скажите Барону пусть приходит, но крыс не носит.  И принесите котят нам.

- Так Вы сами ему скажите и котят заберите.

- Так он мне за котят точно скальп снимет! - Вы уж сами верните нашу кошку с котятами.

- Смотрите, а то мы их к себе в семью заберём.

- Нет, кошка наша, как говорится «Чей бы бычок не был, а телятко наше» - сказал примирительно сосед.

Пришлось мне и Катерине перенести кошачью семью по месту жительства. Но Барон, как только я стал уходить с их двора, тотчас ушёл со мною. Теперь он ночи проводил в охоте на крыс у Ленки Куршихи, а дневал на крЫльце у Анны Андреевны.

История любви Барона и Солнышка потрясла рыковчан от мала до велика. С тех пор кто-бы не шёл по нашей улице, подходили к Барону, говорили ему самые нежные слова, а детвора гладила его как самого любимого кота в мире.

...В горбачёвско-ельцинскую перестройку-грабиловку ломались судьбы. Для миллионов людей ломка стала смертельной. 

Ломалась судьба и нашей семьи. Пришлось продать дачу, в которую было вложено столько труда и любви. Продать, как говорится, «за шапку сухарей», и уезжать в городскую квартиру. Мы всё чаще стали ездить в город автобусом, остановка которого была у клуба хутора. Барон словно чувствовал предстоящую разлуку и стал встречать нас на остановке автобуса. Мы приезжали к вечеру. Барон бросался к нам и радости его не было конца.

Но... настал день, час и ... настали минуты прощанья. Мы с Женей целовали нашего милого Барона, в надежде, что он не пропадёт у Лены Черненко (Куршихи), и плакали...

Через год мы приехали в Рыков. И Лена рассказала:

- Барон, как всегда ждал вас на остановке. Каждый день. Прошла неделя, а вас нет.  Прошёл месяц, а вас нет. Все ночи из вашего двора хутор оглашался не кошачьим, а звериным плачем, от которого я спать не могла.

- Лена вытерла слёзы.

- А то вдруг настала тишина. Я пошла на ваш двор. На своём любимом камне у бассейна лежал, вытянув лапы и положив на них голову, навеки уснувший Барон. Я его похоронила под яблоней вашей когда-то чудо-дачи.
 
P.S. С тех пор облюбовал себе место на яблоне соловей. И поёт Солнышку о любви к ней Барона.
Его знали все. За ласковость к детям, за преданность его хозяевам, не один год живших в некогда одном из трёх Рыковских хуторов знаменитой столицы Донского казачества – Черкасска.