Страдания молодого Ветрова

Третьего дня я решил забыть о ней. Все шло к этому. Признание, неуютная улыбка в ответ. Два зимних бесплодных месяца, высосавших всю мою былую смелость и легкость бытия. Она, такая близкая в начале, так и не покорилась. И те два раза, что удалось проводить ее до дома, казалась теперь величайшей самонадеянностью и наглостью. Трудно было выбросить ее из головы, каждый день встречаясь с ней в институте. Мы безжизненно обменивались сухими не по смыслу «приветами» и расходились по своим аудиториям, оттого я даже становился рад, если несколько дней не сталкивался с ней. Но новая встреча неизменно происходила, и в очередной раз я чувствовал, какой бессознательной властью она довлеет надо мной. Позавчера с утра я решил жить по-другому. В институте с приятелем весело пролетел мимо нее якобы не заметив. Вчерашний день выдался более напряженным. Я видел ее три раза, и все три раза с фальшиво приподнятым настроением обходил ее взглядом. Это не была попытка холодным высокомерием заинтересовать вновь собой. Это было желание выйти с честью из незадавшейся игры, примерить на себя одежды былого покоя, поистрепавшиеся с последними обстоятельствами. Идея возымела действие. Я почувствовал подъем. Но сегодня все рухнуло. После занятий возвращаясь домой, в пятидесяти шагах от себя я увидел со спины девушку, очень похожую на нее. Рядом шел парень, рассказывая что-то веселое спутнице. Она поворотами головы показывала, что беседа ее очень занимает. Секунда за секундой во мне все стало переворачиваться. Невыносимой болью в душе отзывались кокетливые жесты девушки. «Нет, это не она. Это не может быть она», - успокаивал я себя, но сердце продолжало учащенно стучать, и недалека была грань полного отчаяния при мысли, что это не так. Парочка шла медленно, так, что я скоро догнал их. Девушка удивленно обернулась на звук быстрых шагов, и... я облегченно вздохнул, - это была не она, - но в то же мгновение понял, насколько остаюсь зависим от образа, с которым попытался легко расстаться.

- Все это ерунда, - выслушав рассказ, проговорил Ветров. - Первокурсники все такие чувствительные, - и не скрывая усмехнулся.

Мы сидели на кухне за неубранным столом, ярко говорившем о локальной гулянке, закончившейся час назад. Часы показывали полтретьего ночи. Три человека валялось по комнатам, а мы с Александром вели случайные беседы в связи с опутавшей нас бессонницей.

Впечатление дня подтолкнуло меня к тому, чтобы не быть этим вечером в одиночестве, ударяясь в его рамках в еще большую тоску. На счастье повстречался Ветров, позвавший примкнуть к намечающейся у него на дому пьянке, на что я не раздумывая согласился. Однако сейчас понимал, что не сумел ни забыться, ни поднять себе настроения, и только чувствовал один большой упадок сил.

С минуту зрела мысль, что, наверное, зря так растрогался перед приятелем, что вскоре недовольно ответил на легкомысленно прозвучавшую реплику из его уст:

- Конечно, что еще можно ответить, если не пережил ничего похожего в своей жизни.

Ветров хмыкнул, но затем спокойно произнес:

- Если люди не говорят о своих проблемах, это не значит, что они у них отсутствуют. А любовные переживания - это такая глобальность, что в кого ни ткни, любой тебе может поведать с десяток таких же историй из собственной жизни. Просто с годами все это ослабевает, меньше трогает, что, порой оглядываясь или выслушивая рассказ, как твой, не можешь, кроме слов «какая все-таки это ерунда», ничего подобрать.

Ветров говорил плавно и спокойно, выказывая в своем повествовательном тоне будущего филолога. Он учился на третьем курсе в том же институте, что и я.

- На первом году учебы я был в положении, похожем на твое, - продолжил Ветров. - И авторитетно тебе скажу, что, если ты приложишь усилия, всплывешь над своей меланхолией и расширишь круг интересов, особенно касательно девушек, то через год забудешь о своей «болячке», а через два, вот также болтая с молодым товарищем, удивишься так быстро забытым собственным страданиям.

Ветров чиркнул спичкой и закурил сигарету.

- Ну и что же такого сравнимого у тебя было на первом курсе? - поинтересовался я.

- Был октябрь - второй месяц учебы, и жилось мне так, как обычно живется семнадцатилетнему человеку, который уже вполне освоился в новом для себя учебном заведении, в новом кругу друзей по учебе.

В середине месяца пришло письмо от одноклассницы Александры. Она писала, что грустно ей в Подмосковье без друзей, без меня. А я писал в дневнике: «Смута у меня в душе такая. Похоже, чувства мои к Саше стынут с каждым днем. И виной этому не просто время и расстояние, а другая девушка...». Ее звали Иларионовой Аней. Она училась со мной в одной группе.

Что самое интересное, красавицей она не была. Но с первого дня заставила всех парней относиться к себе с интересом, умея ласково общаться, одеваться с большим вкусом, держать себя на хорошей высоте, с вниманием относиться к своей внешности, изящно подчеркивая все лучшее, что было подарено ей природой. Особенно всем нравились ее распущенные, длинные, слегка вьющиеся волосы, всегда излучавшие чистый, мягко-желтый, приятный свет. Но одно это вряд ли меня удержало бы на долгое время в рамках очарованности. В разгар учебы, когда происходит безошибочное выделение отличников из массы послабее, я как-то понял, какая интригующая образованность заложена в этой светлой головке. Преподаватели относились к ней с уважением, видя благодарный результат деятельности своих школьных коллег, а теперь и собственного труда. Умные девушки меня всегда привлекали. А таких обаятельных умниц, как Иларионова, я, наверное, еще не встречал в своей жизни. Это и поставило точку на колебаниях, стоит ли начать добиваться взаимности с ее стороны.

- Ну, прямо богиня, эта твоя Иларионова, - выслушав описание, заметил я. - Мед, а не девушка.

Ветров отозвался:

- Когда люди начинают хвалить или ругать кого-то, редко услышишь что-то умеренное. Даже самые объективные не обходятся без крайностей.

- И что было дальше?

- В последние дни октября я чувствовал себя в приподнятом настроении, потому что нередко краем глаза замечал, как заинтересованно поглядывает на меня Аня. К тому же у меня не было проблемы свободно завести с ней разговор, столкнуться с ее взглядом и получить в ответ сиятельную улыбку.

У меня всегда складывались с девушками хорошие отношения. Однако такие отношения не научили меня только одному - безболезненно переносить скрытую страсть к новой даме сердца. Так случилось и по отношению к Иларионовой. Я не мог оставаться внутренне спокойным в ее присутствии. На лекциях меня менее всего интересовал материал конспекта, чем то, взглянет ли на меня она.

Конечно, было тяжело денно и нощно нести на себе груз дум о такой девушке. Но этот груз облегчался той непонятной для меня самого уверенностью, что, если я ей скажу «люблю», она ответит мне то же. Спешить, однако, с признанием не решался. Будничная вузовская обстановка мало располагает к этому. И я ждал подходящего момента.

Он наступил в канун ноября, когда во Дворце Культуры нас посвящали в студенты. Как известно, подобные мероприятия всегда имеют своим завершением дискотеку, в которой всегда есть «медляк». Я уже заранее решил, что приглашу Аню на этот танец, при этом предложу проводить до дома, а провожая, и найдется желанный момент для признания.

В фойе Дворца Культуры мы столкнулись с ней сразу. Она по-девичьи мягко взглянула на меня, улыбнулась и, видимо, забыв о том, что утром мы уже виделись, произнесла: «Привет».

Концертную программу я отсидел с настроением, нарочито веселясь. Заслугой этому в большей мере послужила приветливость Ани, которая, казалось, улыбалась только мне. От своей группы я вышел на сцену, чтобы получить студенческие билеты и, возвратившись назад, воспользовавшись положением обладателя корочек однокурсников, стал рассматривать их. «Иларионова Анна Васильевна», - прочитал в одном из студенческих билетов, рассматривая его дольше других. По окончании представления меня оккупировали одногруппники с целью получить свой ученический документ. Под конец подошла и Аня.

- Анна Васильевна, - сказал я, - ваш билет, - и протянул ей его.

- Спасибо, - улыбнулась она. - Поздравляю тебя с посвящением в студенты, Саша.

- Взаимно, - я нежно сжал протянутую руку. - Может, потанцуем?

- Хорошо.

Мы вошли в круг танцующих. Когда заиграла медленная музыка, я притянул ее к себе и невольно почувствовал, как она покорно расслабилась в моих объятиях.

- У тебя красивое платье, - заметил мгновение спустя.

- Ты, наверное, только из-за этого и пошел со мной танцевать?

- Почему? Нет. Последний месяц только и мечтал об этом.

В этот момент я был на вершине блаженства. Да и было от чего прийти восторг: красивая музыка, приятная обстановка, желанная девушка в твоих объятиях и, наконец, золото волос, в которых утопал щекой, вдыхал аромат и пьянел, понимая, что только таким может быть запах любви.

- Слышал сегодня утром, ты не особенно хотела идти на сегодняшний вечер.

- Да.

- Почему?

- Просто далеко живу отсюда. А ночью добираться одной до дома...

- Может, тебя проводить?

Аня удивленно посмотрела на меня, не зная, радоваться или нет моей необыкновенной инициативности в этот вечер.

- Да нет, не надо. Я здесь с подругой. Мы уж сами доедем, - обдумывая сказанное, ответила она с расстановкой.

Еще в самом начале вечера я заметил, что с ней рядом все время какая-то незнакомая девушка. Мне это создавало некоторое неудобство, но что тут можно было поделать. В итоге пришлось ответить:

- Я провожу вас обеих.

- Ну, если ты так хочешь, - выдохнула Аня с неопределенной интонацией, возможно слегка разочаровываясь в том, что партнер не так уж и недоступен, как это могло показаться недавно.

В этот вечер я предпочел партнершу всем своим однокурсницам, чем несколько обидел последних. Но я не был готов танцевать с какой-то девушкой, чувствуя, что без ума от другой.

Когда Аня собралась домой, она вопросительно взглянула на меня и заметила:

- Ты, кажется, хотел меня проводить?

Втроем мы вышли из здания Дворца Культуры. Стояла тьма позднего осеннего вечера. На небе из-за густой пелены серых туч не было видно ни одной звезды. Окружающий холод нас, разгоряченных ритмом недавних танцев, пока не трогал.

- Знакомься, Саша, это моя подруга Людмила, - представила Аня спутницу, когда мы побрели по тротуару к автобусной остановке.

- Очень приятно.

- Мне тоже, - произнесли мы из вежливости.

Людмила была миловидна. Но мне казалось, что она проигрывает своей подруге во всем: в блеске, статности, обаянии. Все мы трое понимали, что Иларионова, единственная из нас, кто хорошо знаком с двумя своими спутниками, поэтому она закономерно стала источником созидания новых тем для разговора, хотя до сих пор была сдержана в словах. Со своей стороны, я осознавал, что мне, как парню, необходимо развлекать девушек разного рода беседами. Но к этому я оказался не готов. Я предполагал, что нас с Аней будет только двое. Появление же ее подруги смешало все планы. И мне пришлось почувствовать никчемным собеседником, когда весь двадцатиминутный маршрут автобуса мы ехали молча.

Сойдя с автобуса, мы направились на трамвайную остановку. Увидев замешкавшуюся Аню перед проезжающим автомобилем, я приобнял ее и вывел с мостовой.

- Спасибо, - ответила она на проявленный акт внимательности, и дальше мы пошли с ней рядом.

- Не замерзла? - спросил я вскоре.

- Да нет, - ответила она спокойно, не стараясь освободиться от моей руки.

Это была минута небывалого счастья для меня. К сожалению, тут же подъехал трамвай, и мне пришлось выпустить ее из своих объятий.

Через несколько минут мы вышли на немноголюдной остановке и стали дожидаться трамвай другого номера.

- И что, ты каждый день проделываешь такой маршрут, чтобы доехать до института? - спросил я.

- Представляешь, да. И такой же обратно.

Было довольно-таки холодно, так, что каждое слово исходило из наших уст с паром.

- Слушай, Саша, может, ты домой поедешь? Нам тут недалеко, - сказала Аня.

- Ну, если я поехал провожать, то провожу до конца.

- Да ладно тебе. Холод такой. Да и поздно уже. А тебе еще обратно столько ехать.

- Ничего, доеду.

Мне нравились эти переживания ее на мой счет. Вечер теперь казался одним сплошным розовым туманом. Холодная погода на меня не действовала, люди в трамваях были прекрасными в своем молчании, а черное беззвездное небо не тяготило душу.

Сначала мы проводили Людмилу. Прощаясь, она подмигнула Иларионовой:

- Позвонишь попозже.

Аня кивнула и повела меня к своему подъезду.

- Ты что-то хотел мне сказать, - начала она разговор.

Я выдержал паузу и произнес:

- Ты мне очень и очень нравишься.

Мы в тишине отмерили несколько шагов.

- Так ты предлагаешь дружбу? - прервала молчание Аня.

- Да.

- Знаешь, Саша, я не знаю, - мягко ответила она, - ты мне тоже нравишься... но давай подождем.

Такой ответ меня смутил. Я не ожидал, что девушка, любезно общавшаяся со мной все последнее время, интеллигентно скажет мне «нет». Впрочем, я быстро пришел в себя. «Вода и камень точит», - пришло на ум, и мысленно я ей передал, что она все равно будет моей.

Мы незаметно очутились на лестничной площадке у ее квартиры. Сколько я вырисовывал в воображении эту сцену, когда мы стоим напротив друг друга, улыбаясь, ведем разговоры. Вот только притянуть ее к себе и поцеловать я не мог, как давно мечтал это сделать. Я просто взял ее за руку. По взгляду ее в этот момент определил, что ей тоже не чуждо смущение. «Ничего, все будет потом. Так это становится даже интереснее», - подбодрил себя.

- Никогда раньше не думал, что влюблюсь в девушку по имени Анна.

Она улыбнулась:

- Почему? Не нравится имя?

- Раньше не нравилось, но не теперь.

- Скажи, а почему ты выбрал именно меня?

- Ну... Я в своей жизни мало встречал девушек, у которых многое на высоте - ум, красота, какой-то свой шарм. А еще... оттого, что у тебя красивые волосы.

Девушка была явно польщена.

- В детстве у меня волосы были рыжими, - произнесла она, - мальчишки смеялись надо мной...

- А, повзрослев, все влюбились. Да?

Ответа не последовало, но я понял, что она согласна с моим предположением.

Наконец, Аня дала мне номер своего телефона. После чего мы расстались в хорошем расположении духа.

Вернулся я к полуночи, но домой сразу не пошел. Встретил во дворе приятелей, да лихо загулял с ними. Спать лег в три часа ночи, и какой мукой для меня потом было подниматься с постели в семь утра.

В институт я пришел непроспавшимся, разбитым, с красными глазами. И пришел лишь потому, что хотел увидеться с Аней. Было интересно, как она будет вести себя после вчерашнего общения.

Я вошел в аудиторию. Она сидела на своем месте и несколько смутилась, увидев меня.

- Здравствуй, - сказал я, присаживаясь на соседнюю парту.

- Привет, - отозвалась девушка.

Выражение ее лица обескураживало. В нем не осталось и следа вчерашней приветливости. Я прямо смотрел на нее. Она усиленно старалась показать, что не замечает этого, смотря вперед на доску, на которой преподаватель расписывал что-то.

- Ты бы хоть спросила, как я вчера доехал, - начал я мягко разговор.

- Извини, как ты вчера доехал? - инертно ответила Аня на мою попытку приятно побеседовать, первый раз прямо взглянув на меня.

- Хорошо.

Наша глупая сцена продолжилась: я смотрел на нее, она - на доску, - и не ощущалось между нами ничего из того, чем был переполнен прошлый вечер.

Подошла ее подруга, села рядом, и какой-то разговор сразу же увлек их. Я не мог понять, почему она избегает общения со мной, почему так ярко показывает, что ей гораздо интереснее беседа с подругой. А так как я человек ранимый, то это не могло не отозваться обидой. И первая мысль была о том, что не зря ли вчера я так расстилался перед ней.

- Ты что, вчера крупно погулял? – доверительно спросила проходящая мимо Бархатова Маргарита.

«Ну хоть кому-то есть до меня дело», - подумалось мне. Я хотел спросить, как она догадалась, но тут же вспомнил, с какими осоловелыми глазами явился на учебу.

- Что, всю ночь гулял? - продолжая улыбаться, интересовалась девушка.

- Почти. Свое посвящение в студенты справлял.

Иларионова среагировала на возникший между мной и Маргаритой разговор, но ничего не сказала, лишь посмотрела на меня и отвернулась, снова о чем-то заговорив с подружкой.

Занятия я просидел в двойственном настроении. По окончании их хотел было проводить Аню до остановки, но, увидев ее, уходящую в окружении однокурсниц, раздумал. Что-то тяготило меня.

На следующий день мы столкнулись в коридоре. Она стояла одна. Вокруг никого не было. Прозвенел звонок. Я попытался взять ее за руку, притянуть к себе и обнять. Она же никак не отреагировала и не поддалась на это робкое подобие ласковой экспансии. Или это мне просто показалось, но я не смог сделать того, что хотел.

- Аня, ты идешь? - появившись откуда-то, спросила Маргарита, смотря на наши непонятные телодвижения.

Иларионова ушла с Маргаритой, ни словом, ни жестом не обозначив, что ей приятно меня видеть, а я остался один в безлюдном коридоре, боясь себе признаться в том, что что-то не то у меня происходит с ней.

- Погоди, я что-то не понял, - произнес я, когда Ветров остановился. - Она что, за одну ночь изменила свое мнение о тебе?

- Не знаю. В это время она думала, выбирала, и, наверное, не хотела в ходе этого процесса излишне обнадеживать меня. Может, она купилась на нелестные отзывы подружки Людмилы обо мне, которой я вряд ли понравился проявленной холодностью и нехитрым молчанием. Чтобы понравиться человеку, нужно обворожить его друзей. У меня это, мягко говоря, не вышло. Но в таком деле это не может быть главной причиной. В большей мере я считал виной свое преждевременное признание. Я не дал вырасти чувствам Ани. Кинулся на отблеск симпатии. Открылся. И получил то, что получил. Хотя, честно говоря, ничего другого в этой ситуации, повторись она еще десять раз, я не сделал бы. Трудно удержать в себе порывы, а когда подумаешь, что они могут вполне быть встречены взаимностью, то молчаливая неприступность тогда кажется глупостью.

- Туманно, - заметил я, выслушав объяснение Ветрова. - Но продолжай. Что было дальше?

- Дальше было полмесяца любовных мучений души, принимавших оттенок то радостного, то грустного тона. Зачастую я замечал нечто похожее на немую ревность, проявлявшуюся в поведении Иларионовой, когда круг моего общения составляла одна из одногруппниц. Какое-то время это забавляло и радовало сознание, и возникала мысль, что Аня отнюдь небезучастна ко мне. Однако вскоре пришлось на себе испытать тяжесть того положения, когда твоя любимая девушка начинает откровенно кокетничать с кем-то.

Я, конечно, пытался не терять близких контактов с Аней, но чувствовал, что после состоявшегося признания, она все больше отдаляется от меня. Страшно было признаться себе, что растущая между нами разобщенность вызвана ее нежеланием переходить на отношения со мной более близкие, чем просто друзей по учебе. И в это время я понял, что в своей влюбленности зашел слишком далеко, что не в силах теперь с легким сердцем отвернуться и тут же забыть о ее существовании. Я по-настоящему был влюблен. А от любви нельзя по желанию излечиться, нужно ждать, когда она сама тебя тихо покинет. К сожалению, я не был настроен тогда столь философски и отказывался понимать, что близкие отношения с Аней могут закончиться, так и не начавшись. Поэтому я подвигал себя постоянно на разного рода контакты с ней, раз даже пригласил провести со мной вечер. Аня мягко отказалась, сославшись на некоторую занятость. Лучше бы она прямо заявила, чтобы я не совершал больше подобных попыток завязать с ней что-то. В этом случае пришлось бы, конечно, погрустить какое-то время, но на этом все и закончилось бы. Однако в ответ на предложение я видел смущенное собственным отказом милое лицо Ани, и последние грустные размышления казались глубоко надуманными и нереальными.

Тем не менее, день ото дня мы становились все более чужими друг для друга. С меня спала прежняя эйфория завоевателя девичьих сердец. Я уже не ощущал той силы, на волне которой легко себя чувствовал в общении с любой девушкой. Появились комплексы. Я перестал, как было раньше, по поводу и без повода обращаться к Иларионовой. И вместе с тем внутри заплескала мужская гордость: зачем так распаляться, если девушка усердно не хочет замечать тебя.

- Да, знакомые ощущения, - подумалось мне вслух.

- Однажды, - продолжал Ветров, - я в одиночестве сидел за партой, ожидая начала семинара. Рассредоточено смотрел в окно: на дорогу, дома, идущих людей, - от грустного настроения не примечая никаких деталей.

- Саша, давай я с тобой присяду?

Вопрос вывел меня из сонного оцепенения. Повернувшись, я увидел Бархатову.

- Пожалуйста, - бросил я, не придавая своему «пожалуйста» никакого душевного оттенка.

Маргарита представляла собой молодую даму обычной приятной внешности, с долей женского высокомерия и пристрастности, практическим умом и умением держать себя независимо. Была она высокой с несколько пышными для ее лет формами, отчего выглядела старше.

С первых дней учебы я не обратил на нее особого внимания. Но она добилась моего расположения к себе своим редким умением свободно общаться. Казалось, для нее не существовало никаких препон для того, чтобы завести разговор с кем-либо. Проявившимся вкусом в манере одеваться и выглядеть Маргарита составила хорошую конкуренцию Иларионовой. Впрочем, эта конкуренция никоим образом не влияла на сложившиеся между девушками дружеские отношения. Обе они стали самыми авторитетными в среде однокурсниц. Между тем я выбрал Аню с ее более привлекательной внешностью, а Маргарита заняла в моей жизни место подруги, с которой время от времени было интересно о чем-либо поговорить.

Когда Бархатова села рядом, я не стал с ней живо о чем-то разговаривать, дабы не затронуть тем честолюбия Ани, изредка поглядывавшей на нас. Ее образ все еще оставался мне дорог, так что я не хотел давать никаких поводов, чтобы разуверить ее в своих чувствах.

На паре по английскому Бархатова вновь решила сесть со мной.

- Садишься у него списывать? - принужденно попыталась пошутить Иларионова, хотя все, и она в том числе, знали, что по английскому Маргарита преуспевает больше, чем я. Было видно, Аня просто ревнует. Ревнует, как все девушки, у которых подруга уводит поклонника.

Я уловил это не в полной мере и воспылал было прежним жаром любви, считая, что вот, Аня уже «созрела». Поэтому, общаясь с Маргаритой, держался несколько умеренного тона и не сходил до мелких разговорных фамильярностей, всем видом выказывая Иларионовой, что Бархатова для меня только сокурсница и не более.

Так прошло несколько дней. Однажды преподаватель английского (мужчина веселого нрава), заметив, что Маргарита стала много менее активна на занятиях, сев со мной, с недвусмысленной ухмылкой обратился ко мне при всей группе:

- Ветров, это не ты на нее влияешь?

В другой раз и в другом месте я счел бы такую шутку весьма лестной и приятной. Но в данном случае, когда рядом находилась Иларионова и было понятно, что сказанное не вызовет у нее восторженной реакции, такая лесть превращалась в медвежью услугу. Я, по понятным причинам, разозлился на преподавателя, ведь посредством его слов обидел любимую девушку и сделал еще один шаг к окончательному разрыву между нами.

- У нас самые серьезные учебные отношения, и не придумывайте, Александр Иванович, - демонстративно парировала с улыбкой Бархатова, чем окончательно добила мое смятение перед Аней.

Как-то я припозднился на лекции. Вошел в кабинет. Он был небольшой, и парты, располагавшиеся в нем, оказались заняты. Оставалось только два стола, за которыми сидело по одному человеку. В числе этих двух оказалась Иларионова. Практически без колебаний я направился к ее столу.

Первую половину пары мы молча записывали лекцию, не поворачиваясь в сторону друг друга, как будто боясь потерять что-то от собственного достоинства. Временами я переспрашивал у нее по теме конспекта. Она коротко отвечала, может быть, даже вежливо, но не было в ее голосе тепла, не было интонации. Мы оба чувствовали определенное внутреннее неудобство, но мне нисколько не был приятен тот факт, что после звонка Иларионова пересела за парту к одиноко сидящей одногруппнице. Я был морально раздавлен этим.

В итоге я бесцельно просидел все занятия. По окончании их задержал Аню. В тот день я решил, наконец, поставить точку в нашем общении. В просторном коридоре здания института не оставалось никого, кроме нас. (Самая прекрасная обстановка для выяснения отношений.) Мы стояли у окна. Некоторое время я в тишине созерцал подругу, надеясь, что она ответит тем же. Но Аня продолжала неотрывно смотреть в окно.

- Мы что, поссорились? - спросил, наконец, я.

- Не знаю.

- Тогда в чем дело?

Девушка сочла неуместным второй раз говорить «не знаю» и промолчала.

- Скажи мне, Аня, только одно... Ты меня любишь?

Она внимательно посмотрела на меня и произнесла:

- А если я скажу нет?

- Ну, - такой ответ меня не смутил. - Тогда я решу для себя еще одну важную проблему.

- Ну что ж, пусть одной проблемой в твоей жизни будет меньше.

Аня резко отвернулась и пошла прочь. Я остался на месте, неопределенно глядя ей вслед. Ее плащ мелькнул в конце коридора и исчез за углом. Я повернулся и стал тупо смотреть в окно. Только голые ветки деревьев, серость и грязные опавшие листья, сбившиеся по углам тротуаров и домов. Казалось, природа была деморализована так же, как и я.

В эти минуты мне не было ни легко, ни тяжело. Оттого ли, что еще задолго до состоявшегося разрыва подготовил себя к нему; оттого ли, что в последнее время заставлял себя не думать о ней, не вспоминать ее приятного голоса, милой улыбки, мягких жестов, тем самым делая из нее чужого человека, далекого к твоим мыслям и к тебе; оттого ли, что просто устал, устал любить, учиться, исполнять свои обязанности. В душе царствовала пустота, которая хороша сейчас была для сердца тем, что ничего не требовала и ни к чему не подталкивала. Хотелось просто уснуть, забыть все то, что мучило последние месяцы, проспать день, два, а, проснувшись, не ощутить никаких волнений по поводу и без повода и почувствовать себя пусть не в свободе, но просто, не в скуке, но в тиши.

«Может, сегодня залить вином это горе, - иронично предложил себе, покидая здание института. - Наверняка станет легче... Ну а что потом? Завтра придется снова тащиться на лекции, опять видеть Иларионову, опять воздыхать по ней... Как это мне все надоело».

Я пришел домой и, не чувствуя никакого желания пойти к друзьям, пообщаться с родителями или просто посидеть у телевизора, лег спать. А на следующее утро сел на пригородную электричку и поехал в деревню, перед этим сказав недоумевающим родителям, что вернусь дня через четыре.

- А как же институт? - спрашивали они меня.

- Скажу, что болел. Да ничего страшного не случится, если четыре дня меня там не увидят.

Родители привыкли к свободе сына от их мнения и молча смирились с таким решением.

Небойкая размеренность деревенской жизни действительно принесла мне отдохновение. Приехав, я сразу растопил баню и до полного изнеможения напарился березовым веником. В прохладный предбанник я вылез мокрым, разгоряченным, в приподнятом настроении. Русская баня примечательна тем, что после нее чувствуешь необычайную легкость в голове и во всем теле. «А в чем, собственно, трагедия? - переспрашивал я себя, вспоминая Иларионову. - Не такая уж она красавица и не настолько безупречна. Да, есть в ней что-то такое, особенное, притягивающее. Но видно то не для меня». Я сидел на лавке, опершись головой о стенку, расслабленный и наслаждающийся таким ходом мыслей. Тело мое с головы до пят струилось паром, на пол неудержимо капал пот, а в голове крепко держалась мысль, как прекрасна прохлада после жарища бани, но еще больше то, когда мысли текут в спокойной безмятежной череде.

Вечером первого дня за ужином дед поставил передо мной стопку и вытащил бутылку «Русской». Много пить я не стал, поскольку не склонен этим заниматься при старших из своей семьи. Тогда пришлось долго просидеть за столом со стариками в разговоре о жизни в городе и в селе. Невольно вспоминались детские годы и время, проведенное в деревне. Теперь, десять лет спустя стариковский дом и двор не казались столь большими, и дед уже не был так грозен, а хлопоты по хозяйству не вызывали болезненной реакции, как в детстве. Рядом у ног носились два маленьких котенка, а их мать, старая кошка, которую я помнил таким же пушистым прыгающим комочком, как сейчас ее дети, дремала, свернувшись в клубок, на диване.

- Хорошо тут у вас, - сказал я, - спокойно. А вот мне послезавтра опять в город, в суету...

- А в городе, наверно, невеста есть, - поинтересовалась бабушка.

Я посмотрел на котят, беззаботно крутившихся на полу.

- Есть.

- А зовут как?

- Маргарита.

Утром проснувшись я ощутил у себя под одеялом возле плеча что-то теплое, приятно гревшее. Приподняв одеяло, я увидел спящего котенка и проникся неожиданной для себя нежностью к нему, настолько, что затем долго лежал не шевелясь, боясь прервать его сон. Вскоре вспомнился вчерашний ответ насчет невесты по имени Маргарита. «Какого черта я сказал это? - бросил тут же себе. - Ну а с другой стороны, это вполне может оказаться и правдой... Хотя вряд ли, она не в моем вкусе».

Днем по талому ноябрьскому снегу я пошел к речке, где пацанами летом мы рыбачили до изнеможения. Темные воды все так же неслись и неслись, как в прежние годы, рождая в памяти воспоминания о том, чего уже больше не будет. Я взглянул на нее, и припомнилось, как в детстве с местными мальчишками мы носились по этому берегу, как однажды на старом подмостке поймал щуренка и как когда-то утопил здесь свои штаны. Последним летом я не был в деревне. Было не до нее. Сначала выпускные школьные экзамены, затем вступительные в институт. Тут же вспомнилась Александра. Кто знает, если бы она не уехала, печалился бы я сейчас об Иларионовой.

«Может, письмо написать ей, - возникла мысль. - Вообще-то неудобно, молчал два месяца и тут написал. Она уж и забыла меня, наверное. Хотя нет. Как-то летом она мне призналась, что я у нее первый парень, то есть первая любовь. А она никогда не забывается, - не без торжественности заметил себе. - За что я выбрал Сашу? За ум... Да, первым делом, наверное, за это. В классе она училась лучше всех и была единственной из нас, получившей золотую медаль. Приятной внешности она имела о себе в этом плане несколько критичное представление. Была большой скромницей и не умела преподносить себя как привлекательную девушку. Но вместе с тем обладала необыкновенной добротой и мягкостью характера, что послужило поводом моему обращению к ней помочь мне разобраться по одному предмету. Как-то я получил подряд две «двойки» по химии и очень забеспокоился, что аттестат будет испорчен оценкой по этому предмету. Александра, к огромному удивлению, пригласила меня к себе домой. Помню, она начала объяснять внутримолекулярное взаимодействие полиамидных волокон, а я смотрел на нее и в первый раз разглядел красивую молодую женщину. В тот момент вдруг появилось непреодолимое желание обнять ее и поцеловать. К сожалению, обстоятельства сложились против этого. После мы стали регулярно встречаться с целью выправить некоторые мои оценки, но как таковой дружбы между нами не было. Школу я окончил без «троек», даже получил похвальный лист. А после выпускного бала вдруг понял, что из девушек нет для меня никого ближе, чем Александра, и сколько я ни убеждал ее не уезжать учиться в другой город, ничего не получилось. Слишком велико было желание получить столичное образование, тем более что родители ее уже все подготовили для этого. Мы даже не простились. Но потом я написал ей, она - мне. Потом мы еще несколько раз обменялись письмами, пока не появилась Иларионова, - я остановился в своих воспоминаниях. - Любовь... Хм, прямо как из закона Ньютона: сила любви прямо пропорциональна страстности влюбленных и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними... Нет, не буду я больше писать Саше. Один раз я ее уже оставил, влюбившись в Иларионову. Если я ей сейчас напишу, а через месяц или через полгода встречу другую, что напишу тогда? Да и если она там кого встретила... В этом городе я не увижу ее лет пять, а столько времени без непосредственного женского внимания я не проживу. Такой человек. Что говорить, в этом мире главное вовремя уметь отказываться от ненужных желаний».

Домой я приехал успокоившимся, отдохнувшим и даже оптимистично настроенным человеком, соскучившимся после полунедельного отрыва от занятий и друзей. Насытившись одиночеством, мне теперь хотелось броситься в гущу людского общения и женского участия, и, придя в институт, я сам предложил Маргарите сесть со мной.

- Где же ты эти дни пропадал? - спросила она.

- Болел.

- И что, вылечился?

- Кажется, да.

На лекциях я больше не оглядывался на Иларионову и спокойно переносил ее присутствие. В большей степени этому способствовала Маргарита. Общение с ней мне действительно доставляло удовольствие и отвлекало от грустных мыслей.

- Я же котенка завел, из деревни привез, - поделился с ней как-то.

- Да? У меня тоже есть кот. И как ты его назвал?

- Тутанхамон.

- Господи, что за имя.

- Видишь ли, в последнее время у меня страсть к эксцентрике. А как твоего кота зовут, Васька?

- Васька...

- Ну вот, самое банальное кошачье имя.

- Нет, ну почему, не банальное, а популярное.

- Нет, ты хочешь сказать заурядное.

- Послушай, если ты своего кота назвал Тутанхамон, то это еще не значит, что ты можешь не уважать имя моего кота.

- А в чем, собственно, дело? Я что, не могу высказать свою точку зрения? У нас, слава богу, демократическая страна.

- Ладно, не хватало нам еще рассориться на почве котов.

И мы засмеялись над тем, что только что нагородили в порыве наигранного гнева.

Мне было просто и легко общаться с Маргаритой, потому ли, что нас не связывали нити никаких других отношений, кроме как дружеских. К тому же, как мне казалось, она ценила мои слова, мое присутствие в ее жизни, что приятно осознавать любому, и взгляд ее, воодушевляющий, полный женской любви и оригинальности, вдохновлял меня на дальнейшую с ней открытость. Незаметно я сдружился с ней и привык к тому, что она всегда рядом, что, когда порой ее не было на занятиях, неизменно чувствовал скуку и одиночество.

Настала пора, когда я ясно начал осознавать, что слишком увлекся идеей дружеских отношений с Маргаритой, что не заметил, как стал к ней неравнодушен. И то, как вглядывался теперь в черты ее лица, более мягче обращался, даже ревновал, когда она начинала флиртовать с парнями, и искренне радовался, увидев ее, - подтверждали это.

Логически все шло к тому, что мне надо было признать Маргариту как свою новую даму сердца, и был момент, когда я открыто чуть не заявил об этом. Но, слава богу, такого не случилось. Потому что по прошествии четырех месяцев близкого общения я вдруг понял, что Бархатова определенно мной разынтересовалась. Она разглядела в одном нашем одногруппнике что-то более привлекательное и желаемое и теперь щедростью своей души одаривала только его, причем, не скрывая этого, настолько прямолинейна она была в своих пристрастиях. Это, конечно, очень сильно задело меня. Она заметила это. И мы негласно с ней разошлись, что ярко выразилось в некоторых вещах: мы пересели за разные парты, перестали общаться, даже здороваться. Не знаю, чьи амбиции здесь больше превалировали, но главное оставалось предельно ясным - прежняя картина весело переговаривающейся на лекциях парочки безвозвратно канула в Лету.

Грустил я по данному поводу? Да. Но очень недолго. Бархатова оказалась очередным увлечением, которое в пылу близкого общения я чуть было не принял за любовь. В острастке вспоминалась давняя мысль, что, если бы в начале года мне кто-нибудь сказал, что я увлекусь Маргаритой, то я просто рассмеялся бы тому в лицо. Настолько ее образ разнился с моими представлениями об идеальной женщине. Но я не отрицал благоприятного влияния с ее стороны и теплоты, которой оказался окружен, когда было трудно и одиноко после расставания с Иларионовой, и был благодарен ей за это.

В это время я полностью ушел в себя. Наступившую пустоту в душе пытался заполнить чтением книг, и это помогало. Как-то я занялся просмотром сборника стихотворений русских классиков и наткнулся на бунинское «Одиночество». Меня поразило общее сходство стихотворения с состоянием моей души в отдельные моменты уходящего года. Особенно хорошо запомнились последние строки:

«Мне крикнуть хотелось вослед:
Воротись, я сроднился с тобой...
Но для женщины прошлого нет,
Разлюбила и стал ей чужой.
Что ж, камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить...»

С Иларионовой мои дела обстояли просто и понятно. Было объяснение, в связи с чем не оставалось никаких вопросов по поводу наших дальнейших отношений. Мы больше не общались. Поначалу я делал некоторые порывы в установлении простых дружеских контактов по учебе, но, так как они никак не поощрялись с ее стороны, прекратил их. В таком русле все и текло. Первые месяцы выручало присутствие Маргариты, во многом создававшей мое настроение, что я свободнее себя чувствовал рядом с Иларионовой. Но все это время ее образ, хотя и не настолько, как раньше, оставался мне дорог.

Чувствовала ли это Аня? Вряд ли. Я умел скрывать свои симпатии. Но однажды в марте поймал на себе ее взгляд, показавшийся не таким гордым, как прежде, с тихим отблеском одиночества. Странно было видеть ее такой, не холодной и не далекой. В пылу привычной безучастности я вскоре забыл об этом случае. Однако впечатление стало усиливаться после череды повторения таких взглядов. И с этого времени в душе моей стало что-то переворачиваться, несмотря на явное сопротивление разума. Примирение с тем, что с Иларионовой у меня ничего не выйдет, тяжело разрушалось под новым ее взглядом, который, казалось, твердо убеждал в обратном. Я боялся поверить, что Аня изменилась в отношении ко мне, а между тем душа моя страстно кинулась желать этого.

Стихи я перестал писать года два назад, да и те были довольно-таки слабые. А тут вдруг в один мартовский вечер на меня снизошел творческий жар, и практически на одном дыхании я написал:

Ты смотрела на меня,
Не скрывая взгляда.
Смог я правильно понять?
Может, ты мне рада.

Я ведь отлюбил уже
И зажил в покое.
Твой же взгляд в моей душе
Отлился тоскою.

Просто много было так –
Ошибался в взгляде.
Оттого теперь я враг
Собственной усладе.

И все чаще говорит
Мне душа устало,
Что сомнениями жить
Отошло и старо.

Много можно говорить,
Утверждать и ставить.
Я хотел тебя забыть
И хотел печалить,

И сейчас тебя люблю,
И холоден все же,
И давно ответ ищу,
Что же мне дороже.

Как любой другой неопытный впечатлительный молодой человек я сломался под напором казавшихся неоспоримыми фактов изменения вкусов Ани. Незаметно меня всего стало переполнять бесконтрольное чувство удовлетворенности жизнью. Я воскрес. Правильно сказал один драматург: счастье - в предчувствии его. Именно таким счастьем я жил весь март, не спеша показать Иларионовой свою благосклонность, наслаждаясь жизнью, чувствуя себя собой после долгих дней меланхолии.

Помню, был солнечный апрельский день. Я сидел в кабинете английского, несколько расстроенный тем, что третий день не видно Ани.

- Ну что, за отъезд Иларионова «проставилась» перед вами? - спросил преподаватель, начиная пару.

Многие недоумевающе переглянулись.

- В смысле, - уточнил кто-то.

- Так вы что, не знаете? Она же вчера документы забрала из института.

- Как? Зачем?

- Семья у нее в другой город переезжает. Аня здесь сдала выездные экзамены, поступила на экономфак.

- Куда?

- Не помню, в Новосибирский, кажется.

Многих в группе эта новость ошеломила и ввергла в грустное состояние. Девушки потеряли видную подругу, парни - предмет скрываемого обожания. Что же значило для меня сказанное, думаю, не стоит расписывать.

Я был сломлен. «Как же так? - с горечью переспрашивал себя. - Почему именно сейчас? Я ведь даже сказать ей ничего не успел». В одночасье из самого счастливого человека на свете я превратился в безжизненное, убитое тоской существо. Как в тумане я отсидел все занятия, придя домой, не знал, куда себя девать. Все вокруг потеряло интерес при мысли, что больше никогда не увидеться с Аней. И вдруг в голову пришла мысль поехать к ней, вряд ли они могли так быстро уехать. «А может, лучше позвонить? - мысли сбивались в лихорадочном ритме. - Может, она ждет именно моего звонка».

Я бросился вон из дома и побежал к ближайшему автомату, безотчетно каждую минуту цепляясь за мысль, что взгляды Ани в мою сторону означали любовь и ничего кроме этого. Остановившись у телефона, я отдышался, взял трубку и набрал номер. «Только бы она была дома», - не переставая повторял про себя.

- Алло, - послышался взрослый женский голос.

- А Аню можно? - как можно спокойнее и приятнее отозвался я.

- Сейчас...

Вскоре вдали от трубки этот же голос произнес: «Анюта, там тебя какой-то молодой человек спрашивает».

Через мгновение я услышал знакомый голос, полный неподдельного интереса:

- Да, я слушаю.

- Это я...

- Кто «я»?

-... Ветров.

- А-а…- трудно было не различить разочарования в этом выдохе.

Я растерялся, но деваться было некуда и продолжил разговор:

- Что же ты не сказала, что уезжаешь?

- Ну, я еще приеду в институт попрощаться с девчонками, - сухо ответила она.

Я не знал, о чем говорить дальше, чувствуя себя капитаном с только что затонувшего корабля.

- А чего это ты вдруг позвонил?

- Да так, поговорить захотелось.

- По-моему, мы с тобой уже все выяснили.

- Ну, тогда прощай.

Я повесил трубку, отошел от телефона, и в эту минуту мне настолько смешно стало свое положение, что я не удержался и засмеялся. Вечерние сумерки скрывали от посторонних глаз, и я не стал сдерживаться в смехе. «Это ж надо быть таким идиотом, чтобы дважды споткнуться на одной и той же истории с Иларионовой, - заключил в горькой самоиронии. - 2:0, ты проиграл, Ветров».

Вместе с неприятным осадком от телефонного разговора стало заметно легче, потому что непонятного больше не оставалось. Я побрел домой. По дороге закурил сигарету, купив пачку в киоске. Вообще я не курил, но просто хотелось чем-то занять себя, убежать от внутренней скученности.

Последующие дни я все-таки не мог выбросить Анну из головы. Несмотря на то, чем закончилась наша история, мне не хватало ее присутствия. Неделю я практически ничем не занимался - ни учебой, ни домашними делами. Мне было безразлично все происходящее, оживлялся я только в разговоре с друзьями. Приходя домой с занятий, падал на диван и засыпал или слушал магнитофон, потом все это сменялось просиживанием у телевизора. И что заметил, он действительно помогает человеку выйти из состояния меланхолии. Особенно нравились старые добрые отечественные фильмы времен "развитого социализма" и "брежневского застоя".

Весь апрель был окрашен печальным настроением. Но, в конце концов, человек всегда приходит в себя после долгих дней душевного кризиса. Через месяц я уже не испытывал настолько болезненных воспоминаний об Иларионовой.

Однажды в институте, сидя на какой-то паре, я, между прочим, взглянул на доску, у которой стояла и что-то расписывала одна однокурсница. Взглянул и больше не отводил глаз, - меня поразило совершенство ее форм. Как же раньше не замечал ее? Нет, я не жаждал нового романа. Просто была приятна сама мысль, что мое сердце вновь открыто для таких размышлений.

- Единственное, чего я не понял, - это поведение Иларионовой, - сказал я, когда Ветров закончил.

- Да, я тоже долгое время ломал над этим голову, - отозвался он, - и наиболее правдоподобным показался вариант, что симпатию в глазах Ани я сочинил сам себе, пусть и было несколько взглядов. Понял, что иногда просто хочется смотреть на человека, не испытывая при этом к нему каких-то особенных чувств.

- А ты не думал, что у нее мог быть парень?

- Конечно, не упускал и такой мысли, - ответил он. – Но, честно говоря, это моих страстей не притупляло. Какая разница между занятой девушкой и незанятой? Никакой, по большому счету. Просто одну придется завоевывать чуть дольше.

- По рассказу ты не показался таким железобетонным.

- Да. Просто невзаимность сковывала меня, да и обыкновенная ранимость молодости. Но мы не о том с тобой заговорили. Я хотел тебе подчеркнуть единственное. Сейчас ты страдаешь, мучаешься, не видишь ничего, кроме того, что она не с тобой, а через год не вспомнишь и десятой доли того, что переживаешь. Поменьше зацикливайся на мыслях об объекте обожания. Если глубоко копаешься в своих проблемах, то перестаешь верить в себя. Старайся следовать этому. Хотя, честно говоря, если твоя проблема состоит только в этом, то ты счастливый человек.

- Да. Ты умеешь сделать несчастного оптимистом.

- Возможно, - Ветров усмехнулся. - Время летит быстро. О многом, как оказывается, успеваешь забыть. Я о своих первокурсных страданиях вспомнил только благодаря тебе и заодно понял, насколько они занятны, - он задумался. - Ну, есть хоть что-то полезное от нашей часовой беседы. Может, в дневник запишу об этом.

Кстати, на днях наткнулся на свой блокнот, который вел в девятом классе. Чушь, конечно, что там написано, но почитать было интересно. Так вот будет и в этом случае. Когда-нибудь прочту и пойму в очередной раз, как я все-таки был наивен, что ошибки тех лет кажутся сейчас смешными. Вообще, прошедшее время, порой, говорит мне только об одном - насколько раньше я был глупее. Но с другой стороны, не будь вчера глупее, не стал бы я сейчас тешить свое сознание подобными разговорами.


февраль, 1998