Голубая моль

                Голубая моль
                Роман
 Это уже довольно-таки давно началось. Еще когда обезьяны всего мира  подсознательно питали симпатию к советскому  человеку, потому что ведь советский человек не ел бананов, всяких там манго и прочих фиников и, таким образом, не составлял в этом плане конкуренции приматам. Хотя, конечно, имели место и отдельные исключения – экзотические фрукты и овощи не переводились на столах особо ценных для отечества лиц, отягощенных ответственными должностями.  Для каковых лиц  действовали специальные магазины или отделы-распределители. Прочее население довольствовалось парой мандаринов на Новый год, которые комиссионно вкладывались в мешочек с праздничными подарками наряду с конфетами и печеньем. Андрей Ребров, аспирант- энтомолог, не подозревал, что  скоро бананы будут вызывать у него от постоянного употребления тошноту и банановая диета чуть не сведет его с ума. А пока он спешил к своей крестнице Дарье на день рождения, запасшись этими самыми бананами, которые продавались свободно в России уже пятый год, честными российскими яблоками, конфетами и плюшевой обезьянкой.  Дарье исполнился год.
 Путь предстоял недальний: в пригородное село, которое отделялась от полиса небольшой речушкой Кокой и сообщалась с ним мостом старой постройки, а местами – просто доской, перекинутой с берега на берег. Поселение было на редкость длинное, вытянутое на пять километров вдоль Коки, и где же тут набраться капитальных мостов? Несмотря на кажущуюся простоту, Коковище было незаурядным селом: въезд в него предваряла мощная железобетонная стела с надписью, удостоверяющей, что это не какой-то иной населенный пункт, а именно Коковище. С обратной стороны ее можно было бы ожидать наименование города, но нет: вместо надписи «г. Сибирск» рубленые буквы складывались в пожелание «Счастливого пути!». Что было, безусловно, справедливо: почему за счет Коковища должен популяризироваться Сибирск? Разумеется, и противная сторона была на высоте: при въезде в город вздымался богатый знак с  наименованием замечательного города Сибирска, по другую сторону которого - как же иначе? –  пожелание счастливого пути.  Кроме стелы, в Коковище имелся деловой центр, называвшийся Заречная-Сити, основу которого составлял частично крытый рынок в обрамлении магазинов, магазинчиков и просто киосков; было тут же популярное кафе «Метрополитен-плаз…а». В некоторой странности вывески был виноват дурак художник, который написал «плазма», поскольку о «плазе» до поры ничего и не слышал. Переделывание отложили на потом, понеже хозяин изнывал от нетерпения – ведь надо было срочно зарабатывать деньги. Вместо буквы «м» нарисовали солнце с  лучами и получилось, в общем, неплохо. Тут появились впоследствии замечательные напитки: коньяк, ром, виски, текила и даже кальвадос. Но завсегдатаи предпочитали водку, а вместо роллов, суши и прочих изысканных блюд из риса и морских гад – презренную яичницу или селедку с луком. Если уж выпивать приходилось много - то мясо натуральное, с натуральной же картошкой и с горчицей. Для них кафе представляло ценность исключительно потому, что здесь можно было посидеть в любую погоду и сколько угодно, в то время как дома они подвергались безжалостным гонениям. Некоторые ухитрялись приносить сюда даже водку, купленную в магазине, где она была куда дешевле, а совсем уж бессовестные – даже самогон. Такие непотребства владельцем заведения немедленно пресекались.
 - Тебе что тут, распивочная, караван в сарае? – гневно кричал он. – Если ничего не заказываешь – иди  заседай под забором.
 
- Да я недолго – заплетающимся языком оправдывался тать. - Тебе никакого ущерба. Один почет!
 - Ага, как же! – ярился кровосос. – А посуду за вами, а полы – Пушкин будет мыть? А электричество, музыка? Давай пошел отсюда! Вместе со своим почетом!
Поскольку участковый был в приятелях у ресторатора, особо пререкаться с ним не приходилось. Себе дороже. Хотя пару раз он получил как следует – у российского загулявшего человека душа щедрая.
К деловому центру Коковища  примыкала администрация поселения с залом для заседаний, который поначалу мыслилось наречь конференц-залом, но ввиду малости сидячих мест  (30) от данной идеи с большим сожалением отказались.  Дали поначалу это название бывшему актовому залу отдела культуры,  но уж там  насчитывалось без малого 150 мест, вследствие чего его вскоре стали именовать конгресс-залом.
- Ехал козак за Дунай, казав дивчине: «Проща-ай…» - напевал Андрей Ребров, умеренно газуя на своем мотоцикле по окраинным ухабистым улицам города и приближаясь к речке Коке. Он намеревался проскочить на другой берег по ближней мостовой доске, что проделывал уже не раз прежде.  Вот показалась и славная речка Кока, а там и доска, к которой вела пешеходная тропинка. С этой стороны у переправы виднелась женская фигурка- путница, видимо, сомневалась, удастся ли ей благополучно перебраться на коковищенский берег. В нерешительности она отошла на несколько шагов назад, будто готовясь преодолеть преграду с разбегу. Андрей Ребров поспешил личным примером показать, что все не так страшно и прибавил газу.
                ***
   Ирина Ветрова, а для школьников Ирина Петровна, учительствовала второй год и этот, нынешний учебный уже подходил к концу. Конечно, поначалу у нее было немного часов, еще меньше стажа, все нужные расходные материалы и учебные пособия приобретались за свой счет, так же как и краска, кисти, обои, паста для побелки класса и много чего еще. К тому же старые педагоги пугали тем, что и такое удовольствие, как курсы повышения квалификации учителей оплачиваются как раз именно ими. То есть окончательный доход весьма и весьма получается умеренный. Это все, разумеется, не вызывало восторга, но более всего молодого преподавателя химии беспокоило классное руководство, которым ее нагрузили по прошествии первого года работы. Пятиклассники способны были кого угодно довести до обморока. Не все, конечно, но и явных негодников хватало. Родительские собрания помогали, разумеется, но каждый день проводить их не будешь. Записи в дневниках и звонки родителям , походы в детскую комнату милиции – скучать Ирине Петровне особенно не приходилось. Но вот, наконец, учебный год подошел к финишу и надо же – Вершинин разбил окно в кабинете зама директора по АХЧ. Нашел же, где разбить… Нудность завхоза была широко известна. Да и все-таки окно – не пустяк. Хорошо еще, оно было простое, крестьянское, потому что зимой уже было кем-то разбито. По причине мороза ждать, когда изготовят новое евроокно, не было возможности и в школьной столярке быстро сварганили не такое красивое, но вполне приличное простенькое. И, главное, всего за полдня - кабинет даже не успел как следует вымерзнуть, а поскольку дверь оставалась закрытой, лишь в коридоре чувствовался легкий сквозняк. На этот раз морозов не было, середина мая выдалась на редкость солнечной и погожей, но, конечно, разбитое окно учебное заведение не украшало. Вершинин объяснял свой безобразный поступок тем, что хотел проучить ворону, которая сидела над окном и гадила на подоконник. Он, разумеется, взял камень и почти попал в наглую птицу. Стекло он разбивать не хотел.
  -Что же это, Иван Петрович, у вас постоянно окно разбитое? – пенял завхозу директор. – Казалось бы – заместитель по хозяйственной части…
 От этого замечания завхоз совсем взбеленился и наотрез отказался способствовать ремонту силами и ресурсами школы.
  - Пусть восстанавливают родители! – непреклонно сказал он Ирине Петровне. – Я не собираюсь расходовать школьный пиломатериал и стекло из-за какого-то оболтуса!
 Ирина Петровна, прижав ладонью губы, торопливо и согласно кивала головой.
 Смех смехом, а пришлось ей идти к Вершининым, потому что их телефон не отвечал, предусмотрительно выведенный из строя Васей еще накануне вечером, после неудачного броска.
  - Василий, когда твои родители бывают дома – утром, вечером, в обед? – спросила она у несчастного пятиклассника.
 «Вот и делай людям добро» - с горечью подумал он, лихорадочно соображая, что же ответить. Конечно, оба родителя враз заболеть не могли, не могли уехать и в турпоездку. Разве сказать, что они поссорились и их забрали в полицию? Тут Вася вспомнил, что в этот день решено отметить день рождения его младшей сестры и это мероприятие назначено на пять вечера. «Уж тут-то они ругаться не будут» - подумал он и сказал:
 -Родители мои будут в пять часов.
- Предупреди их, что я хочу встретиться с ними.
- Ага, – отвечал Вася, снова впадая в печаль.
Дело принимало совсем скверный оборот. Путей к отступлению не было. Все остальное время он напряженно размышлял. И придумал, конечно.
            Без пятнадцати пять он, вооружившись удочкой и ножовкой, отправился к реке. У переправы никого не было видно. Закинув на всякий случай удочку без червяка, он разделся и полез в воду. Пилить было неудобно, потому, что ножовкой следовало орудовать зубьями вверх, подпиливая нижнюю сторону доски. Но никто не мешал и дело спорилось. Через несколько минут операция была завершена. Доска не вызывала никаких подозрений и никто бы не догадался, что в двух метрах от городского берега она наполовину пропилена. Василий здраво рассудил, что искупавшись в самом начале переправы, классная руководительница остынет и вряд ли захочет двигаться дальше. Но пока что замерз он сам – майская вода мало располагала к долгому пребыванию в ней. Схватив удочку, он поспешил к недальним потоптанным кустам, где занял наблюдательную позицию.
                ***
              Приблизившись к реке и поравнявшись с путницей, Андрей наддал, точно целя на середину доски. Тут же раздался треск и он вместе с железным конем ухнул в воду, подняв тучу брызг и обдав заодно и попутчицу. Она изумленно смотрела на эту неудачную попытку самоубийства. Потревоженная река подхватила обломки доски и неторопливо понесла их вниз по течению. Андрей Ребров, ругаясь про себя последними словами, встал на ноги и принялся толкать на только что покинутый берег свой мотоцикл.
              -Вам помочь? – сочувственно спросила свидетельница удивительного трюка и, не дожидаясь ответа , стала тянуть руль мотоцикла. Эта помощь, хоть и небольшая, была очень кстати: через минуту, они, запыхавшись, выволокли агрегат на берег.
             - Спасибо вам! – переведя дух, поблагодарил Андрей Ребров.
              - Ну что вы, это вам спасибо! – тут же ответила Ирина Петровна, поскольку, конечно же, это была она.
           -Мне-то за что?- удивился он.
           - Ну как же: если бы не подоспели вы, в речке оказалась бы я.
           - Ну, это не факт – вас-то мост может быть, выдержал бы. А тут все-таки большой груз. Но странно: я столько раз проезжал по этой самой доске, каждый сучок на ней знаю. С чего бы вдруг? А смотрите-ка: доска-то ведь распилена поперек. Это кому же надо было?
           Она пожала плечами.
           - Делать кому-то нечего! – в сердцах подытожил Андрей Ребров.- А вам куда? Может, я через центральный мост подвезу?
          - Нет, уж сегодня я туда не ходок – она показала на забрызганную одежду. – Да вы и простудитесь, весь мокрый. В другой раз зайду. К Вершининым.
- К Егору Егорычу? Так и я к ним же, к крестнице на день рождения. Вы что, тоже?
 -Нет, я по другому вопросу. Ведь у них есть сын Василий? Он мой ученик.
 -А-а, так вот оно что! Он стал двоечником или что-то натворил, мелкий разгильдяй?
 -Слегка натворил: разбил окно. Завхоз в гневе. У-у! – она передернула плечами.
 -А он знал, что вы сегодня собираетесь к ним?
 -Я его просила предупредить родителей.
 -Понятно. Вот теперь-то понятно – загадочно сказал Андрей Ребров. - Значит, требуется ремонт? Поскольку я дядька шалопая, беру этот труд на себя. Завтра же и зайду. Как вас и где найти? Кстати я – Андрей.
 -Ирина.
 И они пожали друг другу мокрые руки.
 Вместе с инструкцией по поиску Ирины Ветровой ее новый знакомый получил заверения, что все равно она в ближайшее время навестит старших Вершининых. Порядок есть порядок.
  -А как же, – согласился он. – Ну что же, деловую часть мы разобрали. Теперь – домой, мне тоже надо переодеться. Поедемте, поскольку нам по пути. Лишь бы моя лошадка не повредилась в рассудке. Нет, завелась, молодчина!  Должно же и порядочным людям иногда везти.

 И точно: мотоцикл, сердито фыркая и чихая, повез их обратно в Сибирск.
                ***
             Егор Егорович и Мария Васильевна Вершинины среди коковищенской общественности пользовались репутацией замечательных людей, как оно и было на самом деле. Глава семейства, охотовед по образованию, долгое время возглавлял молочнотоварную ферму местного совхоза, поскольку практическое охотоведение оказалось полной чепухой, а жалованье – и подавно. Завфермой тоже, конечно, не капитан дальнего плавания, но при хороших надоях зарплата получается вполне сносная. За надои и привесы он вел настоящую борьбу, согласно призывам партии и правительства. Однажды, когда Егор Егорович боролся со скотником Иваном Зелениным, не вышедшим на работу по причине запоя, он серьезно повредил руку. Зеленин был мужик вздорный и вместо того, чтобы усвоить внушение руководителя, полез в драку.
               -Ах ты, паразит, ах ты захребетник! – обозлился Егор Егорович и отступать не стал. – За тебя кто должен работать?
              - Я  те покажу «паразит», я те покажу «паразит»! – не соглашался Зеленин. – Сам ты паразит!
                Извозились они порядочно, кувыркаясь по скотному  двору и вряд ли бы все закончилось ушибленным вершининским коленом и полуоторванным зеленинским ухом, да разняли бабы, работавшие на ферме. Хотя поначалу они, скучавшие по зрелищам, активно болели за бойцов.
             - Наподдай ему, Горыныч! – подбадривали одни Егора Егоровича.
             - Ванька,  держи марку родовы! – кричали представители многочисленного рода Зелениных.И хоть шоу было сумбурное и неорганизованное, зато исключительно натуральное, в отличие от нынешних , где половина статистов дремлет а прочие , с изумлением глядя на беснующихся спорщиков, как бы спрашивают себя: «Куда это, на фиг, меня занесло?».
                В конце концов, видя, что схватка может закончиться крупными увечьями, схлестнувшихся животноводов растащили. А поскольку заменить пьяницу и дебошира Зеленина было все равно некем, то и увольнять его не стали, хотя не раз уже делали это прежде. К концу своей зоотехнической службы Вершинин имел с полкилограмма почетных грамот и дипломов и приличный, хоть и одноэтажный дом без удобств. С приходом демократии в совхозе не стало идиотского бюрократизма а заодно – и работы, поскольку  это  планово-убыточное предприятие было расформировано. И Егор Егорович занялся мелким пчеловодством:  затевать что-то другое было уже поздно. Мед был уже не в том почете, что прежде, но все-таки часть его удавалось продавать.
                Мария Васильевна, служившая в сельсовете, а затем и сельской администрации много лет, почетных грамот имела несравненно меньше, зато имела постоянный и неплохой заработок, что не так почетно, но гораздо более полезно для здоровья.
                Пятеро детей увенчивали цветение этой примерной первичной ячейки общества, которая минувшей осенью заняла на районном конкурсе «Великолепная семья» первое место. Сегодня в доме творился праздник – младшей, Дарье, исполнился год. Были приглашены самые близкие, и все говорило за то, что праздник этот будет исключительно хорош. Потому что Марии Васильевне приснились какие-то насекомые – к деньгам. Хозяйка и старшая дочь  Ленка еще со вчерашнего вечера принялись готовить угощение. Именинница, чувствуя ответственность момента, особо не докучала, а когда мать призывалась ею особо настоятельно, к столу становился сам Егор Егорович, который кроме шашлыков умел парить-жарить и еще кое-что, хотя и не так много – все-таки он учился когда-то в институте и жил в общежитии. О-о, эти общежитские блюда! Особенно на первом курсе. Но никто ведь не умер. Нет, никто. Хотя диареи случались, не к столу будь сказано.
                Под стать отцу с матерью были и дети. Старший сын, Влас, увлекался спортом и особенную страсть питал к поднятию тяжестей, за что его уважительно величали Домкратом. Второй, Сергей- рубаха-парень, душа своей компании и вообще большой ловкач. Василий строил корабли: до громоздких дредноутов в натуральную величину он пока не дошел, но макеты бригов и шхун получались на загляденье. Пока их было три, из которых один еще пребывал, так сказать, на стапелях. То, что ребята не были слишком хорошими учениками, с лихвой восполнялось их сестрой Еленой, которая слыла совершенно выдающейся отличницей.  Так что учителя, слушая ее ответы на уроках, порой украдкой листали учебник: откуда, черт возьми, она это взяла? Но ни разу уличить ее в измышлениях никому не удалось. Поскольку излагала она чистую правду, вернее, то, что излагалось в учебных пособиях и прочих хрестоматиях. Дополнительных вопросов ей не задавали, хотя иногда и появлялся соблазн поставить шибко грамотную в тупик:  при ее дальнейших ответах на других учеников просто не хватило бы урочного времени. В этом смысле очень повезло Василию: он учился на два класса ниже сестры и обращался к ней с заморочками по любому предмету и тут же был наставляем на ум-разум.
                Самая младшая, Дарья, пока что присматривалась к окружающему, пытаясь понять, что означает весь этот кавардак и суета и туда ли вообще она попала?
               Тут надо сказать, что победа в «Великолепной семье» досталась Вершининым не так-то просто, даже очень непросто, что бы там ни говорила Настасья Саввишна. Начать с того, что едва-едва удалось уломать поучаствовать в конкурсе главу семейства.
               - Да что я, школяр что ли, играть во все эти игрушки? – возмутился он при первом подходе к нему с соответствующим запросом. – Да я даже в футбол-то уж  лет  30 не играл, а тут… Отстаньте!
             Не возымели действия и несмелые попытки принудить его к позорищу и со стороны супруги. Между тем дело не терпело отлагательства – срок конкурса неумолимо приближался. Тогда к Вершининым прибыла из райцентра целая делегация агитаторов во главе с начальником отдела культуры г-жой Бабаковой.
               Черт бы с ним, с этим Егором Егоровичем, но где срочно найти другого надлежащего отца семейства? Иных уж нет, а те далече, как сказал поэт. Один выпивает, другой прихворнул, у того жена скандалистка, у пятого то, у десятого – другое. И каждый норовит отмахнуться. Найти-то можно, но это значит – признать поражение, если отступиться от этого Горыныча. Тут всё уже просчитано и известно; Вершинины – не кот в мешке. Ведь требования к конкурсантам были серьёзные, и даже очень прихотливые. Во-первых, семья должна быть многодетной, во-вторых, благополучной, в-третьих, общественно активной. Затем следовали требования, чтобы школьники успевали, а родители имели столько-то лет общего трудового стажа и столько-то – непрерывного. Кроме тог, необходимо было отразить, имеются ли неоплаченные ссуды в кредитных организациях и соблюдаются ли в хозяйстве правила противопожарной безопасности. Всего в перечне необходимых соответствий имелось 256 пунктов. Поэтому подобрать какие-то другие кандидатуры в исключительно сжатые сроки было бы нелегко.
               Бабакова начала с того, что Россия переживает непростой момент и поэтому каждый должен сплотиться и всемерно посодействовать ей. И каждое участие в общественных мероприятиях – это вклад в копилку повышения благосостояния народа. А неучастие – наоборот, радость врагу. Как прогул, практически. О чем тоже сказал поэт. На возражение Егора Егоровича в том смысле, что за свою трудовую деятельность он не совершил ни одного прогула, вся делегация дружно начала кричать, что вот поэтому-то, и по другим высокочеловеческим качеством его и выдвигают на роль главы «Великолепной семьи». Бабакова напомнила, кстати, о неисчислимых грамотах, полученных Егором Егоровичем в свое время и должен же он как-то отблагодарить общество. Группа поддержки не давала ему раскрыть рта и он в конце концов махнул рукой:
               - Ладно, как я понимаю, мне следует спеть песню, на большее я нынче не способен. Какую?
               - Ну конечно, жизнерадостную какую-нибудь.»Идет солдат по городу», например – предложил кто-то из прибывших.
               - Нет, это уже старо. Уже состарилось, -  не согласились другие.
               - Но ведь солдат-то в песне молодой.
               -Так это когда было, сейчас-то он, наверное, уж на пенсии, нянчит внуков.
               - Ну если поновей, тогда, может, «Нечего надеть, что ни говори, износились платья…»?
               Но этой идее воспротивился Егор Егорович:
               - При чем тут платья? Да и, сдается мне, не износились, а «не нравятся».
              -Точно - подтвердил кто-то из делегации. Ну тогда какую же? Может, романс?
                - Романсы – у кого финансы. - рассудительно сказал хозяин дома. – «Шумел камыш» – нет возражений?.
                - Н-да, хорошая песня, но уж слишком какая-то гулящая – с сомнением заметила Бабакова.
              - Ну тогда «Любо братцы, любо…» - начал терять терпение Егор Егорович. – Пойдет?
              - О-о, еще как пойдет! – уловив его настроение, восторженно заверила на этот раз Бабакова.
                На том и порешили.  Что до Марии Васильевны, с ней было намного проще, поскольку она как работник администрации, в первую голову должна была быть заинтересована в выставлении на конкурс команды от Коковищ. А потому тут никаких заминок не возникло, так же, как и с вовлечением в это мероприятие остальных Вершининых, включая Дарью.
                Оно прошло блестяще. Егор Егорович перед выходом на сцену выпил граммов сто водки, зажевав, чтобы отбить запах, лимонной коркой и исполнил свой номер, вызвав большой энтузиазм зрителей. Правда, оказавшись лицом к лицу с аудиторией, он забыл напрочь, какую же песню ему следовало исполнить, и сходу выдал «Ах, зачем эта ночь так была хороша…», чем вызвал некоторое недоумение членов агитационной бригады во главе с г-жой Бабаковой. Но все прошло гладко, если не считать одной помарки: он спел «Не видала она, как я в церкви стоял: прислонившись к стене, безуспешно рыдал». Никто не стал смеяться и свистеть, надо думать, зрители слабо знали текст. Егора Егоровича вызвали на бис. Он подошел к аккомпаниатору и что-то шепнул ему на ухо. Тот наморщил лоб, пожал плечами и помотал головой, а затем, протянув ладонь лодочкойв сторону Егора Егоровича, словно прося подаяние, объявил:
               - Следующая песня будет исполнена а-капелла!
               И точно: солист исполнил ее без всякого музыкального сопровождения, что было, пожалуй, даже лучше, а в одном месте, там где «Зачем, зачем , о люди злыя, вы их разрознили сердца?» там и сям в зале начали сморкаться в платочки.
                Далее был выход Марии Васильевны, и она с Дарьей на руках исполнила несколько тактов вальса, получив свою долю аплодисментов. Выступление Власа также было вполне успешным: он двадцать раз выжал правой двухпудовую гирю. Сергей сыграл на гармошке полонез Огинского, который разучивал без малого неделю, но зато и сбацал без сучка и задоринки. Ленка прочитала без всякой шпаргалки главу из «Евгения Онегина», ввергнув в сон менее стойкую часть зала, и тоже была вознаграждена аплодисментами, за то, в основном, что все-таки остановилась. Вася выставил на обозрение макет корабля. Дарья на первый раз ограничилась тем, что измочила пеленки.
                Словом, выступила семья Вершининых отлично и приз получила неслабый – телевизор с диагональю 120. Заместитель мэра района по социальным вопросам, вручая награду, сказала, что такие семьи – гордость и достояние района, а также – и страны, и ее будущее. Надежда и опора государства. Она недавно была назначена замом и получалось у нее вполне натурально. Заместительница растрогалась, а в зале вновь послышалось сморкание. Но не все, разумеется, были довольны конкурсом. Особенно не понравились его результаты Настасье  Саввишне, бухгалтеру Коковищенской школы.  Она утверждала, что-де Вершинины заняли первое исключительно благодаря обитанию Марии Васильевны в сельской администрации, а во власти, как известно, рука руку поголовно моет. И что некоторые выступили бы не хуже. И даже очень не хуже. Потеха! А кто вам не давал-то? Заранее было объявлено в районной газете, и устно сколько всем поступило приглашений…   
                ***
                К назначенному времени начали прибывать гости: подруги и сослуживцы Марии Васильевны, приятели Егора Егоровича и один его старый институтский друг, работающий в Москве и приехавший в Сибирск в командировку. Приехали на такси старики Ребровы; не было только Андрея.
                -И куда он подевался? – недоумевал старший Ребров. – Ведь собирался! Ну, вы, Егорыч, начинайте – подтянется.
                Принесли разнаряженную именинницу , которая разместилась с матерью во главе стола, Егор Егорович поднялся со стопкой в руке и сказал так:
                - Дорогая ты наша Дарья Егоровна! Разреши поздравить тебя с днем рождения и пожелать здоровья, счастья и долгих лет жизни в окружении родных и друзей! Запомни этот прекрасный день! А мы дарим тебе новую кроватку, летние туфли – и что еще, Васильевна? – и много чего еще. Будь здорова, расти большая!
                На Дарью эта речь особого впечатления не произвела, но все прочие дружно захлопали и выпили стоя.
     Затем  поздравили младшую Вершинину Ребровы, презентовав ей роскошного белого медведя, хотя и ненастоящего, и пять тысяч рублей, дабы она сама выбрала себе еще подарок по вкусу. Тут кстати, появился и младший Ребров и присоединился  к поздравлению. Все дружно выпили. Надо сказать, что в Сибири с мизерными, позорными подарками в гости ходить не принято. При совпавшем со свадьбой или юбилеем безденежье человек залезет в долги, возьмет кредит или заложит фамильный перстень, но придет на праздник с достойным подарком. Доподлинно неизвестно, случались ли грабежи, если у него (человека) не было других возможностей достать средства на подарок, но полностью исключать такую вероятность нельзя: ходила молва о том, что некий молодой человек стянул барсетку  у одного  респектабельного господина, и попался. На тупой вопрос, зачем ему деньги, он ответил «Иду на свадьбу друга».  Понятно, что на свадьбу он уже не пошел, и не по своей воле.  Хотя  задержавшие  его понимали, что не попрется же человек на свадьбу друга с пустыми руками.  Да.  Порядочный сибиряк в любом случае  явится на торжество с весомым взносом. Ребровы отвалили Дарье в этот день едва ли не половину своей пенсии, получив еще подкрепление от Андрея. Основательными были и дары всех других гостей. Но уж и угощали их на славу!  Тут присутствовали и шампанское, и коньяк, и водка и – на любителя – самогонка. Был запеченный поросенок, осетрина, при том что осетры в Коке отродясь не водились. Черной икры, правда, не было, но красной – завались. Варенья, соленья, копченья – для сладостей, фруктов и прочих тортов ни у кого уже не хватило здоровья. Понятно, копили на все три месяца.  Московский гость, поотвыкший уже от обычаев этих мест, время от времени сконфуженно икал, но компанию не покидал. Словом, все были довольны и веселы, за исключением младшего Вершинина. Василий время от времени ловил на себе зверские взгляды  Андрея, а один раз ему был показан даже кулак.
              Тем временем Дарья, пользуясь своим привилегированным положением и раззадорившаяся от всеобщего внимания и шума, игнорировала попытки уложить ее спать и считала, что ей место – лишь на руках. Конечно, брали ее только члены семейства именинницы, имевшие каждодневный опыт обращения с ней и к тому же остававшиеся трезвыми, за исключением Егора Егоровича. Так как у нее были голубые глаза, одели ее на праздник соответственно: белое платье с голубыми кружевными рюшками, маленькая голубая безрукавка- чтобы не продуло, когда будет постоянно открываться и закрываться входная дверь, и большой тоже голубой бант, который она то и дело норовила сдернуть с головы. Крестному ее ненадолго все же доверили.  Она сразу решила отведать на вкус его свитер и вцепилась в рукав.
               -Да это же моль! – воскликнул Андрей Ребров. – Она любит грызть шерсть!
              - Какое -  грызть? У нее и зубы-то, поди, еще не выросли! – засмеялся кто-то из гостей.
              - Не скажите. Она скоро рукав мне насквозь прогрызет. Чисто моль! Моль голубая. – Он слегка приплюснул ей нос, чтобы она выпустила свитер изо рта и не наглоталась шерсти. –
Моль, вообще-то, пока летает, ничего не грызет. Но это же не простая, моль, ох, не простая! Она еще себя покажет!
               С этим утверждением спорить не стали, все признали, что моль эта действительно выдающаяся, за что дружно и выпили.
               Дарья наконец начала клевать носом и ее унесли спать, гости понемногу стали расходиться и лишь московский друг Егора Егоровича остался сидеть с хозяином – его оставили заночевать и потолковать не торопясь, о том-о -сём, тем более, что следующая встреча ожидалась неизвестно когда, да и вообще – ожидалась ли? Андрей решил воспользоваться случаем и известить старшего Вершинина о непотребствах, чинимых младшим . Василий ввиду позднего часа уже спал, а может, прикидывался, что спит, но никак себя не проявлял, в то время, как братья и сестра занимались уборкой посуды. Егор Егорович со своим другом перебрались на веранду, где к ним и присоединился Андрей.
               - Тут у меня коротенький разговор насчет Василия – начал он.
               -Василия? – нахмурился Вершинин, заранее не ожидая никаких приятных известий.
                - Ну да. Он там в школе разбил окно и классная, которая Ирина Петровна, пошла сегодня к вам – дозвониться не могла, у вас телефон не работает.
                - Не работает? Что это с ним? До последнего времени работал. Надо проверить. Ну ладно, значит, Ирина Петровна пошла к нам. Но мы ее как-то не видели.
              - Да, конечно. Она просто не дошла. Он подпили доску, которая через Коку.
              Мария Васильевна, заглянувшая узнать, не надо ли чего, всплеснула руками, а глава семейства стал багроветь.
                - Но ничего страшного не случилось. – Поспешил успокоить их родственник.- До доски она не дошла – там случайно оказался я, и она ушла домой. Но обязательно придет.  А стекло я вставлю - пообещал.
                - Ну, я ему покажу! – грозился Егор Егорович, в то время, как его московский гость давился от смеха.
               -Ты-то, Андрюха, как там оказался?
              -Ну как - как? На день рождения шел, вестимо.
              - Тогда, значит, ты в воду попал7
              -Да, было немного.
                -Ну, тогда надо опять же выпить – от простуды. Я и то смотрю – ты все чихаешь. Давайте поднимем!
                Выпили, с целью уберечься от простуды, и Андрей, с чувством честно исполненного долга, засобирался домой. Но Еегор Егорович запротестовал:
                - Я вижу, ты совсем трезвый. Уклонялся, что ли? Так ты лихоманку не задавишь. Давай-ка выпьем по следующей. Может, тебе с перцем? Не надо? Ну, смотри, только выпивай ответственно.
                - Понимаешь, от простуды это основное лекарство – продолжал он, когда все трое выпили и закусили. В зоопарках, в цирках разных дают зверям в холода вино для сугрева. Слонам там, гиппопотамам – разной южной скотине. Наши бедные воробьи – голос его дрогнул – в сорокаградусные морозы перебиваются собственными силами. Ты прикинь: слон, такая туша, пользуется кагором, ведро за один присест выпивает,  а наш совсем махонький воробей… Егор Егорович огорченно махнул рукой:
                -Ему  бы кто-нибудь хоть немного самогонки поднес, не до хорошего. Он бы тогда и не такие морозы выдержал.
                - Очень ты правильно сказал, Егор, – поддержал его московский гость. У нас уж так заведено: все лучшее иностранцам, а своим… И-эх! – и гость расстроенно махнул рукой. Но вот насчет самогонки – тут можно поспорить: на западе у нас, да и не только у нас, предпочитают питье собственного приготовления. Ты поставь ему магазинской водки – так он насмерть оскорбится.
                -Ну да – согласился Егор Егорович – а здесь вот наоборот: если ты поставил самогон и только – тебя сочтут жмотом и человеконенавистником.  Везде свои порядки.
                - Ясное дело, но без горячительного – никуда, и если прижмет, западные выпьют и магазинскую отраву, а восточные – самогон, за милую душу. Потому что организм требует. Ты смотрел – как -то по ящику передача была про африканских, кажется, животных, так они год ждут не дождутся, когда созреют там  какие-то пьяные плоды, и вот набрасываются на них. До того наберутся, бедняги, что потом валяются, где попало, наутро держатся за голову. А что поделаешь? Организм требует, наподобие витаминов. И потом ждут, родимые, до нового урожая.
                -Ну, может, у них есть еще другие праздники, мы же всего не знаем. Курить они не курят, но, может, жуют  иногда какую-нибудь дурь?
                - Или квасят чего-нибудь. Понимаешь, когда осенью ударит морозец, ягоды замерзают. Потом солнышко пригрело – оттаяли, и начинается брожение. Вот если синицы наклюются таких ягод, хмелеют. Хорошо, если до ночи протрезвеют, иначе могут замерзнуть в отключке. Да вы закусывайте, закусывайте, и выпивайте, не оставляйте. Иначе тоже замерзнем – тут прохладно. Если смущает водка, выпьем самогоночки. Вещь качественная, проверенная; закуска тоже без всяких полезных добавок, не то, что западный «молочный продукт». Наши-то фермы все пошли по миру, потому что немцы, французы, прочие супостаты задавили своим дешевым сухим молоком, всяким генным мясом и помидором. Хотя сами они такую дрянь, наверное, не едят.
                - Что до понимающих , они, ясное дело, не едят. Так еще у Булгакова в «Собачьем сердце»- помнишь? – профессор домработнице говорит: «Ну что ты как дитё малое! Не ешь эту краковскую колбасу: если у тебя заболит живот, мы с тобой возиться не будем!». Как-то так, примерно. И скормил всю эту колбасу собаке, для которой и покупал. Разве она, да и любая другая стали лучше? Хуже! Только собакам, да и то не каждая есть станет. А, скажем, кот – уж тем более.
              - Но вот же настоящая краковская – за уши не оттащишь! Которую сами краковцы мастерят. Или настоящее шампанское, которое сами шампанцы заквашивают. Или там , хамон. Или босоножки, например. Качество! От людей зависит. Вот были же люди – Александр, который скульптор, Пифагор, геометрик и боксер, Архимед – ну тот вообще… И прочие. А всего-то этих всяких греков было – раз-два и обчелся. Н-да. В Мосвке 15 миллионов, кажется? Что-нибудь подобное кто -то создал?
                - Ну как же! – смешался застигнутый врасплох московский друг. – «Ты моя зайка, я твой крол…» - тут у него язык окончательно заплелся и он сделал вид, что закусывает.
                - Чем они… чем вы там занимаетесь? – тоже нетвердо спросил хозяин, но гость уже спал, откинувшись на спинку стула.
      Андрей Ребров тихо вышел, завел с третьей попытки мотоцикл и поехал домой, через центральный мост, здраво рассудив, что сегодня даже по непиленой доске он вряд ли проедет. Кровать слегка кружилась, а потолок то поднимался, то опускался, но не сильно. Затем Андрею снились пьяные удавы, больные с похмелья обезьяны и потные воробьи, устало бредущие по знойной саванне.
                ***
                На следующее утро, в полном соответствии со своим обещанием, Андрей Ребров был уже в третьей городской школе. Имея координаты многострадального окна, он быстро нашел объект предстоящего ремонта. Работа небольшая: первый этаж, разбито было только большое стекло наружной рамы. Измерив его, Андрей на всякий случай обошел школу кругом, но все остальные окна были целы. Приехав домой, он открыл сарай, где после выхода на пенсию иногда столярничал отец, нашел подходящее стекло и выкроил нужную пластину, оставив сверх размера еще немного на припуски. Сунул в карман плоскогубцы, несколько мелких гвоздей и со стеклиной подмышкой отправился в обратный путь, теперь уже пешком, поскольку на мотоцикле везти такой груз не получалось. К школе уже подтягивались самые нетерпеливые ученики – может быть, те, кто на этот раз выучил уроки и твердо решил исправить предыдущую,  не очень удачную оценку. Он вынул раму, аккуратно очистил от  осколков, и тут же, прямо на асфальте, застеклил. Вся операция, вместе с водворением всего изделия на место, не заняла и десяти минут.
               Отряхнув на всякий случай куртку и джинсы, Андрей отправился с отчетом к классной руководительнице 5»а» Ирине Ветровой. Он понятия не имел, что ныне при каждой школе имеется охрана и посторонний человек в джинсах и с оттопыренным карманом куртки, разумеется, внутрь здания пропущен не будет. Да и на пришкольной территории ему делать нечего. Ходят тут!
              Ирина Ветрова подоспела вовремя – лишь только Ребров вознамерился подняться на крыльцо, возвышаясь среди спешащих учеников, словно застарелый второгодник.
              -Здравствуйте! – тронув его за локоть, приветствовала она родственника негодного школьника. – А я почему-то думала, что вы не придете. Или не сегодня. И не тороплюсь.
                - Но как можно? Просто-напросто никак нельзя не прийти! А с окном я разобрался. Прошу принять работу. Или у вас уже уроки?
                -О, спасибо! Пойдемте. Уж наш Иван Петрович будет так доволен, так доволен. Надо же: без всяких школьных затрат!
               Не меньше, чем Иван Петрович, был доволен результатом своей работы и сам стекольщик. На что-то, кроме жуков и пауков и он годен!
                - Не отличить, как будто то же самое окно, никем не ломанное, - вынесла вердикт при ближайшем рассмотрении Ирина Ветрова. Спасибо вам большое, Андрей. Если сломается у меня дома, можно обратиться к вам? Теперь я знаю – вы специалист. Вы строитель?
                - Не совсем. Я потом расскажу. Вас, наверное, сейчас потеряют, - сказал он, чувствуя некоторое неудобство от того, что задерживает занятого человека. А когда соберетесь к Вершининым, позвоните, я вас доставлю. Ну, я пошёл.
               И он точно, пошел, помахав на прощание свой трудолюбивой рукой. 
               - А как погуляли?- запоздало спросила она, взбегая на крыльцо.
               Он поднял большой палец и двинулся своей дорогой. Настроение отчего-то было отличное и Ребров споро подвигался вперед, мурлыча себе под нос какую-то модную песенку, глупую и прилипчивую, от которой трудно отвязаться.
              Между тем над его головой сгущались тучи. Если говорить точнее, они сгущались над институтом, где ему удалось поступить в аспирантуру, и где он намеревался полностью выложиться на научном поприще, во славу этого учебного заведения и отечественной энтомологии. А напасть состояла в том, что вуз не одолел лицензирования, речь шла о его закрытии.
                - И правильно, - говорил дядя Петя, ветеран службы исполнения наказаний, а ныне сторож институтских подсобных помещений. – Развелось этих ученых! Да была бы хоть какая-нибудь польза, доставка электричества без проводов, например. Да где им! Попались бы они ему на зоне!
                У дяди Пети уже четвертый год стоял без электричества новый загородный дом. Участок был отведен на болоте, но это полбеды, с этим он справился.  Однако во время дефолта программу строительства нового микрорайона временно заморозили, и так крепко, что разморозка все никак не получается. Дядя Петя с большим трудом, но все-таки довел своё строительство до конца и что? И – ничего. Электричество подводить никто не собирается, в распутицу добирайся хоть на тракторе. Энергетики – чтоб им! – говорят: если есть большое желание, оплатите проброску  ЛЭП, мы вам обязательно сделаем. Заключим договор, и все будет в лучшем виде. Прикинув расходы, дядя Петя заработал временное несварение желудка. Даже половины этой суммы он не осилил бы, несмотря на серьезные накопления, пенсию и институтскую подработку. О дороге не приходилось и говорить. Неудивительно, что он был зол на весь свет, а особенно почему-то – на ученых, считая их первопричиной всех бед. «Кроссбредные линии…   Да чтоб вас всех!». Он даже был готов лишиться своей работы, лишь бы ученых и весь институт вместе со студентами - черт их побери! - разогнали. И дело довольно скоро шло к тому. Печаль царила в коридорах. Конечно, и администрация вуза, и самые известные, заслуженные выпускники, и руководство города и области предпринимали меры для предотвращения его  кончины. Само собой – и часть общественности. Но громоздкая и неповоротливая, неумолимая ликвидационная машина уже размослалась, набрала полный ход и остановить ее не было никакой возможности. Оставалось только искать запасные варианты. Их, увы, было не слишком много и почти все - отвратительного качества.
                Андрей Ребров, удалившись от вполне благополучной третьей городской школы, вошел в уже неблагополучный институт, чтобы поговорить со своим научным руководителем профессором Кондратовым. Он был готов к любому приговору и ждал его достаточно спокойно – чего психовать-то?
                - А-а, Ребров, здравствуй, здравствуй.  Дела в целом не улучшаются, к сожалению. Они только ухудшаются. Но молодым-то у нас дорога, какая-никакая. А старикам – исключительно почет. Гипотетический. Но хватит. Для тебя, Андрей свет Петрович, есть неплохое известие. Я переговорил с московскими коллегами насчет перевода тебя в родственный вуз. Негоже разбрасываться такими перспективными…  В принципе дело разрешимое. Так что помаленьку готовься. Но до поры никому – ни гу-гу. Я, когда надо, тебя извещу. Телефон тот же? Ну-ну.
               - А вы, Анатолий Борисович?
               - Там видно будет. А вообще-то я подустал. Пора и отдохнуть, может быть…
                Ребров вышел от корифея в смешанных чувствах. Было о чем раскинуть мозгами. С одной стороны, конечно, Москва…  С другой – как там обустроиться? Не прежние времена. Вопросов возникает сразу пропасть. Но чего париться раньше времени? Неизвестно еще, как всё получится у профессора. Он и сам в дрянном положении. Жалко.
                Солнце вскарабкалось уже высоко – разгорался один из последних майских дней. Аллейка из акаций перед институтом отбрасывала резкие летние тени. Сидевший на ветке воробей чистил клюв. Рассеянно посмотрев на Андрея, он опорожнил ЖКТ прямо на стоящую внизу скамейку.
              - Васьки на тебя нет, - сказал Андрей, погрозив воробью пальцем. – Распустился тут без забот.
              -Чи-и? – удивленно спросил воробей.
              -Распоясался тут, я говорю, – молчал бы уж.
              Воробей, не сходя с ветки, сделал выпад, ловя что-то мелкое, но промахнулся и снова начал чистить клюв.
                «Так и я « - подумал Андрей – «гоняюсь за мухами и стрекозами и, может быть, ничего не поймаю. И придется оставить это дело на хобби, а на жизнь – приказчиком в лавке. Или таксистом. А что? Вполне даже нормальный труд». 
              Надо сказать, что с насекомыми он был на короткой ноге сызмальства. С отцом они при первой возможности выезжали на рыбалку на озера, за 70 километров от Сибирска. Там случалась и крупная рыба, но в основном, как и везде – окуни, плотва и ельцы. Для их поимки ловились прежде бабочки-боярышницы, во множестве обитавшие на черемухе. Им до половины обрывались крылья – и наживка готова. При хорошей погоде или когда она уже переменилась и моросил дождь, клев на бабочек был отменный. Годились для насадки и кузнечики – нестадная сибирская саранча, а более всего представители семейства карповых любили слепней, по-местному – паутов. Против такого угощения не мог устоять никто из них , и даже больше, чем ельцы, их обожали хариусы, обитавшие в небольшой речке, впадающей в озера. Но эти бестии были очень пугливы и хитры и разбегались, лишь только где-то появлялась тень. Приходилось подбираться к воде едва ли не ползком. Такая рыбалка Ребровых не устраивала. Другое дело – большие быстрые реки. Там рыба куда более самоуверенная и отважная. Да и покрупней, конечно. Но такие рыбалки выпадали крайне редко, так что ответ за все приходилось держать обитателям озер. Там, кстати, водились щуки и на живца шли довольно хорошо.
               -   А мы вот сейчас вас! – говорил старший Ребров, заметив в зарослях осоки у берега нерядовой всплеск. Он доставал снасть с большим крючком, цеплял к нему посредством резинки маленького, но аппетитного ельца и подбрасывал яство к замеченному месту. При таком способе насадки елец мог полдня, не болея, кружить на одном месте, удерживаемый грузилом. Какая же щука или окунь откажется от угощения? Попадались щуки и по пять, и даже семь килограммов.  Количество бабочек, кузнечиков и паутов, скормленных Андреем на рыбалке, было неисчислимо. Но не только в качестве наживки интересовали они его. Он  даже записался в кружок натуралистов и с увлечением изучал всевозможную мелкую летающую, ползающую и скачущую живность. Биологичка на своих уроках на него нарадоваться не могла:  чисто кандидат наук! Математика вот только…
                - И в кого он такой пошел? – недоумевал старший Ребров,  опасливо обходя уголок Андрея с коробками, наполненными жуками.
                - Ну, пусть уж лучше жуки, чем дурная компания – резонно замечала супруга.
                ***
               Влас собирался поступать в военное училище. На семейном совете решили, что  это вполне приемлемо – как-никак полная определенность с работой и полная занятость. Опять же денежное, вещевое и прочее удовольствие. И, в крайнем случае, можно уволиться. Но это уж при непреоборимых обстоятельствах. Родители убедились, что решение сына твердое и уже только этим были довольны. Ну, в самом деле: отговори его, а что предложить взамен? Все так зыбко и неустойчиво. Сегодня есть – а завтра нету. И если при этом у Власа что-то не заладится, виноваты будут они. Нет уж! Пусть идет своим путём. Служат же люди – и не обижаются. Ну да, конечно, надоедает всё одно и то же, но и на любой работе так: кому она не обрыдла? Особенно если человек имеет только одну запись в трудовой книжке длиной в три десятка лет. А если четыре?
              Влас давно уже заметил одну свою особенность: он плохо переносил, если кто-то был у него за спиной; в случае, если приходилось усаживаться, садился лицом к двери. Двигаясь по улице, он всегда замечал, если следом двигалась бездомная дворняга, присматриваясь  к  его  пяткам  и принимал меры. Понимая, что это дано не всем, втайне решил, что он прирожденный разведчик, а может быть, контрразведчик.  С течением времени убеждение, что его призвание –  военная служба, только крепло. Он начал делать по утрам зарядку, обливаться холодной водой и кидать в огороде кирпичи – правой, левой рукой, а в заключение тренировки обеими вместе.  Кирпичи заменяли ему противотанковую гранату. Само собой, ходил он также на секцию борьбы, а в порядке самостоятельной подготовки, кроме метания кирпичей, поднимал еще гири. В связи с чем пользовался определенным авторитетом у сверстников.  Особенно, когда дело доходило до потасовок с «деревенскими», то есть учениками Коковищенской школы, которая всех коковищенских детей вместить не могла. Поэтому жители крайних, соседствующих с Кокой улиц были приписаны к третьей городской школе и имели прозвище «городских собак», в то время, как учащиеся Коковищенской школы именовались  «колбасой деревенской», а чаще – просто колбасой. Почему колбасой – непонятно, так как в селении никогда производством этого продукта не занимались. В прежние времена противостояние имело угрожающий характер, но постепенно почти сошло на нет: то ли молодежь пошла слишком ленивая, то ли уж очень была занята – уроками, секциями, кружками, компьютером и айфоном – так или иначе схватки случались лишь от случая к случаю и приобретали характер ЧП. Власу было не очень-то нужно отстаивать интересы городских, в то время, как и они, и он сам были, если в натуре разобраться, все-таки деревенскими. И летом, когда дурацкие школьные штудии забывались, забывалась и эта межшкольная усобица,  в Коковище между младшими жителями наступали взаимопонимание и согласие. Так что эта вражда по географическому признаку без иной подпитки истощалась и усыхала до крайности. То есть до начала следующего учебного года, когда она вновь пробуждалась к жизни, вяло и без былого азарта. 
                Влас успешно поступил в военное училище и теперь, когда приезжал домой и появлялся в присутственных местах при полной форме, производил вполне благоприятное впечатление. Особенно был доволен выбором брата Василий, гордился им и утверждал что и он, скорее всего, станет офицером, если не получится стать капитаном дальнего плавания. Вершинины-старшие тоже вполне были расположены к новому статусу Власа.   Сын теперь уж мало принадлежал им, редко появляясь в Коковище, поскольку учился далеко от этих мест, да и отпуска были слишком редки. В один из таких приездов Егор Егорович решил с помощью Власа подремонтировать дом. Строение было старое, нижний венец подгнил и уже давно требовал  замены, да все не доходили руки. Конечно, следовало бы сделать капитальный ремонт, призвав бригаду строителей, но на это не набиралось денег: как-никак семья немаленькая и дети требовали расходов. Был неприкосновенный фонд, но на то он и неприкосновенный, чтобы его без крайней нужды не трогать. Кредит брать Егор Егорович принципиально не хотел, поскольку и простой-то долг отдавать нелегко, а уж с такими процентами… 
               - Черт побери! – ругнулся он вроде мысленно, но получилось вслух, и хлопнул себя по коленке, отложив бумагу и карандаш, посредством которых вычислял примерную стоимость капитальных работ. – Так и так, придется нам, Влас, заняться с тобой ремонтом самим. Иначе мы заморозим эту Дарью, - и он спросил младшую, которая вертелась тут же – заморозим?
               Она лишь утвердительно кивнула, хотя могла уже и говорить.
               В дверь постучали и ввалился Андрей Ребров.
                - Услышал, что прибыл Влас и решил заскочить, поздороваться, -  и потряс хозяевам руки. – О-о и Моль здесь? – он взял племянницу на руки и подбросил ее, вызвав восторженный визг.
              Обменявшись новостями о житье-бытье и о службе, порешили тотчас же приступить к ремонтным работам, поскольку и Андрей вызвался помогать, раз такое дело.
               - Вообще, это кажется, что работа небольшая – а только возьмись, оказывается и то надо, и это, черт побери! – снова выразился, забывшись, Егор Егорович. – С другой стороны, глаза боятся, а руки делают.
                Он решительно встал, но слишком резко, табуретка покачнулась и упала ему на ногу. Егор Егорович поморщился и открыл было рот.
              -Чёлт побели! – подсказала Дарья.
              - Вот именно – под дружный смех отозвался Егор Егорович.- Ленка, забери Дашутку, мы сейчас начнем работать. Идите, погуляйте, пока мать там жарит-парит.
              Задача по восстановлению теплоизоляционных свойств дома состояла в том, чтобы утеплить его нижнюю часть изнутри. Упрощалась она тем, что такая операция требовалась пока северной стене и тем, что доски пола шли параллельно ей. Свернув линолеум и отодрав пот три доски в большой и смежной комнатах, принялись за самую ответственную работу. Прибили вдоль нижнего бруса широкие доски-пятерки, оставив зазор в пол-ладони шириной, и принялись забивать в эту щель паклю, заготовленную для такого случая.
               Пожалуй, батя, еще один тюк пакли покупать придется, - сказал Влас  и чихнул, наглотавшись пыли, которая обильно поднималась вдоль всего фронта работ. Пыль и труха гнилого сена усеивали пол и всю землю возле фундамента.
                - Да, уж, придется. Разве это пакля? Один мусор. Вот раньше была пакля! Хоть валенки из неё катай. А это что за дрянь? – и он с отвращением потряс неприглядный клок. Тем временем  Васька,  посланный на чердак поискать рулоны старого ватина, заготовленные Марией Васильевной для производства домашней теплой одежды на зимнее время, вернулся с ватином и какой-то старой, даже не желтой, а коричневой газетой.
                - Тут, кажется про нас написано. Вот, чернилами обведено – сказал он, протягивая ее отцу.
              - Да ну? Где ты ее раскопал?
               - Да там пачка каких-то еще бумаг вывалилась. Она на самом верху была. И ещё облигации какие-то, грамоты; мусор, короче.
                - Поосторожнее: мусор! Люди вкалывали, а ты…  Надо будет посмотреть. Ну-ка, а тут что?
              - Отмеченная чьей-то рукой небольшая заметка называлась «Образцовая семья».
              «Илья Николаевич Вершинин, - начал вслух  читать Егор Егорович – и его жена Наталья Ивановна из Коковищенской бригады колхоза «Прямой путь» постоянно перевыполняют план. Он – на вспашке зяби, а она – на уходе за телятами. Они дают хороший привес и нет падежа. Взрослых поддерживают трудолюбимые дети. Старший, Николай, помогает отцу, а Егор пасет летом овец. Они вносят свой склад в дело государства, которое постоянно заботится о них».      Подпись была «Активист».
                - Так это же дедушка с бабашкой, а Егор Ильич – отец.- Ну надо же! Мать, иди-ка сюда!
   Прибежала встревоженная Мария Васильевна, оставив кухню. Но все обошлось. Принялись обсуждать событие, вертя районную газету «Светлая заря» за 1935 год так и этак, восторгаясь и гордясь передовыми дедами.
                - Петька, - вдруг встрепенулся Егор Егорович – неси-ка сюда наш диплом за первое место в «Семье»!
              Когда диплом был доставлен, глава семейства зачитал вслух и его. Там были слова, сказанные о Вершининых при вручении награды, а завершался текст выводом о том, что такие семьи составляют основу государства и его будущее, а оно постоянно заботится о них.
              - М-да, - задумчиво произнес Егор Егорович. - Реинкарнация, однако.
              - Хм, - коротко отозвался Андрей Ребров.
                Съездили за паклей и скоро ремонтные работы были успешно завершены. Ватина не потребовалось. Понадобилось еще некоторое время, чтобы убрать мелкий травяной мусор, оставшийся от негодяйской пакли, и пыль, с чем разобрался пылесос.
                По случаю такого серьезного и полезного, которое долгое время откладывалось, дела, хозяин выставил литровую бутылку водки, а Мария Васильевна – большой перечень солений, копчений, вареного и жареного, включая и рыбный пирог с мойвой, луком, картошкой и перцем, от которого  заходился дух.
               За столом собралась вся семья, включая и Дарью, которая уже вполне самостоятельно умела сидеть на взрослом стуле, но предпочитала сидеть на руках. Подоспел Сергей, ездивший в кафе за тортом. Егор Егорович провозгласил первый тост за успешное проведение только что законченной работы и выразил уверенность, что этого ремонта хватит надолго, по крайней мере, до тех пор, пока Дарья не подрастет и перестанет простывать от каждого мало-мальского сквозняка. Следующий тост был за семейство Вершининых – надежду и опору, а также и за Ребровых. Пили водку только строители, все остальные обходились компотом. Тем не менее, было вполне весело всем. Домой Андрей поехал по центральному мосту. Сегодня всяческие планы, само собой, уже не могли обдумываться и претворяться в жизнь. Утро вечера мудренее.
              Между тем решалась дальнейшая судьба Андрея Реброва. Профессор, его научный руководитель, добился-таки, чтобы подающего надежды аспиранта из Сибирска приняли в аспирантуру уважаемого столичного вуза. Правда, пришлось подождать полгода и понести определенные материальные издержки. Но родители настояли, чтобы он продолжал начатое.
              - Иди до победного – сказал отец, раз уж взялся.
               - А мы проживем – поддержала его мать. Да и будешь же приезжать, звонить почаще.
              На том обсуждение вопроса было закончено. Но никак не меньше Андрея тревожила перспектива расставания с учительницей химии из третьей школы Ириной Ветровой.
              После истории с разбитым окном он ждал ее звонка, чтобы доставить к Вершининым, однако звонка не было и на третий день позвонил ей сам.
              - Вы еще не забыли про свою угрозу? – спросил Андрей после взаимных приветствий. – Насчет родителей Василия, любителя разбивать окна?  Мой мотоцикл бьет копытом.               
              - Извинитесь перед ним за меня – засмеялась она. – Я уже была у них. А вас просто не стала беспокоить.
               - Понятно. Я-то ничего, но вот он вряд ли простит обманутые ожидания. Если не к Вершининым, тогда, может быть, съездим на рыбалку? Поскольку городские достопримечательности вам наверное, уже примелькались.
               Наступила пауза. Затем трубка спросила неуверенно:
               - А где это?
                - Настоящая рыбалка далековато, за 50 кэмэ, но мы можем попытать счастья поближе, на Коке. Там тоже еще сеть рыба, как ни удивительно.
               - Есть? Ни за что бы не подумала. Мне казалось, там плавают только пластиковые бутылки, да и стеклянные тоже.
                - Ну, так люди любят отдыхать. И не все забираются далеко. Но можно найти место вполне пригодное. Так как?
                - Ну если ненадолго. А когда?
                -Если других планов нет, то в воскресенье. Лучше раньше, часов в восемь. Светает сейчас уже в пять. Не заняты в воскресенье?
                - Планы не очень великие и с ними могу не спешить. Но что надо – удочку, завтрак туриста?
               -Завтрак можно прихватить, по вашему вкусу, а удочки у меня есть и все другое. Типа червей.
               В трубке послышался смех:
               -А без червей нельзя обойтись?
                - Конечно, можно и без них, но с червями лучше. Да, не забудьте сапоги – может попасться мокрый берег. Но и легкую обувь. Ну и вот. Тогда – до воскресенья?
               - До воскресенья. Вы позвоните?
               - Да, позвоню.
               В оговоренный час у дома Ирины Ветровой остановилась белая «Королла».
               -Я прибыл – доложил по телефону сидящий в ней, и вышел наружу.
               - Отцовская, – пояснил он вышедшей Ирине. – Да отец сейчас редко ездит. Да и куда ездить-то? Если в гости, на праздник – пить надо только чай. Зачем тогда ехать? – Он засмеялся. - Но вот тоже на рыбалку мы с ним ездим иногда, на озера.
                Отъехав с десяток километров, они нашли подходящее место, с невытоптанными кустами по берегу, под которыми заманчиво темнели омуты.
             Андрей без промедления и с большим энтузиазмом принялся настраивать удочки. Их окзалось целых пять и все они были расставлены веером метрах в десяти друг от друга. Затем он вытащил из багажника охапку дров и развел костер. В завершение воткнул по бокам костра две проволочные рогульки и положил на них арматурный прут.
               - А я думала, костры разводят из подручного хвороста – сказала Ирина Ветрова, изумленно глядевшая на это священнодействие.
              - Так тут и хвороста вовсе не осталось,- повел кругом рукой спутник. – Дольше возиться, если его собирать. Отдыхающие  без костра не могут отдыхать, скоро тут не останется ни кустика. Ну вот, сейчас привесим котелок и можно варить уху.
              - Вы что, и рыбу из дома прихватили?
              - Нет, рыбу я брать не стал, а то местная осерчает и проигнорирует нас. Будем рассчитывать на улов. Вы какие удочки выбираете?
              - Да мне хватит и одной – вот этой, крайней.
              - Смотря, конечно, какой клев будет, но с одной скучновато. Берите на контроль и следующую. Червяков, я думаю, мы объединенными усилиями сможем переменить, если их исклюют. Сможем?
              - Сможем – беззаветно ответила Ирина Ветрова. - Но пока, я вижу, у меня не клюет.
               - Подойдем поближе, устроимся. Других дел пока у нас нет. Хотя можно уже и загорать – солнце как следует греет.
              Поплавки безмятежно кружились в заводях, иногда прибиваясь к берегу, и тогда удочки изымались из реки и забрасывались как надо, заодно при этом проверялось наличие на крючке червей. Все они были в целости и сохранности, хотя прошло уже полчаса.
    
                -Бывает – философски заметил руководитель экспедиции, - а потом вдруг как навалятся, только успевай…
             Словно в подтверждение его слов сразу два поплавка зашлись мелкой дрожью.
              -Тащи! – придушенно крикнул Ирине Ветровой руководитель, как-то забыв, что надо бы обращаться на «вы» и сам потянул свою удочку. Пусто! Зато у  Ирины на крючке оказался хороший елец, которого она благополучно и вырвала из воды, забросив в кусты позади себя, отчего сразу запуталась леска. Вдвоем они бросились за добычей: елец успел сняться с крючка и норовил улизнуть, пробираясь в густую траву.
              - Держи! – воскликнула Ирина Ветрова, запутавшаяся в леске.
              Её спутник как коршун бросился на рыбу и настиг-таки её.
              Малое время спустя у Ирины заклюнул еще один представитель семейства карповых, а затем – и третий.
              -Новичкам обычно везет – рассудительно заметил Андрей. В других обстоятельствах, например, когда они рыбачили с Васькой и у того поклевки были чаще, Андрей говорил: «Везет дуракам!». Но, конечно, в данном случае сказать так он не мог.
               Однако кто хочет – тот добьется. Поплавок на дальней удочке Андрея понемногу стал тонуть, в то время,  как легкое круговое течение стремилось вселить в него жизнь, и совсем скрылся  из виду. В несколько прыжков застоявшийся рыболов достиг снасти и резко подсек, почти сразу потянув добычу на себя. Не тут-то было, поддавшись в первый момент на его уверенные действия, речной обитатель тут же уперся и, в свою очередь, дернул снасть обратно, от чего конец удилища совсем согнулся.
               «Лишь бы леска выдержала!» - в смятении думал Андрей Ребров, ощутив нешуточное упорство своего визави, понемногу пятясь от воды и стараясь смягчить рывки противоборствующей стороны. Конечно, ни багорика, ни подсачека с собой у него не было: зачем брать подсачек на Коку, в которой основная рыба – ельцы весом в 50 граммов. Хотя несколько лет назад, когда предприниматель из Сибирска хотел открыть на базе давно угасшей Коковищенской фермы ресторан и производил дезинфекцию помещения, выяснилось, что в реке рыба есть. Хлорка попала в Коку. Не сама, конечно: чей-то свободно пасущийся бык пришел посмотреть на оживление у фермы; стоявшая у входа вонючая бочка ему определенно не понравилась и получила рогами в бок. Упавшая емкость плеснула хлоркой прямо в морду парнокопытному, отчего тот и вовсе разъярился и погнал ее прочь. Бочка катилась под уклон и в конце концов оказалась в Коке. Хлорки и оставалось-то, наверное, ведра два, не больше, но этого хватило, чтобы показать все рыбное богатство реки: вверх брюхом плыли гольяны, пескари, ельцы, караси, окуни, налимы и, говорят, даже здоровые щуки. Крупная рыба скоро оклемалась и кое-как убралась куда подальше, а мелочь долго еще собирали прибрежные жители. Предпринимателю хотели вчинить иск, но он совершенно справедливо указал на бесхозно пасущуюся повсюду скотину, а поскольку преступного быка опознать не смог среди других  коров и овец, то дело на этом и заглохло. Как и вся ресторанная эпопея.
                Все это моментально промелькнуло в голове Андрея Реброва и  теперь ему вполне отчетливо представлялась нормальная щука килограммов на семь-восемь, почему-то взявшая на мелкого червя. Но мало ли… Только бы выдержала леска!
                Ирина Ветрова, сразу поспешившая на место действия, сильно переживала, но помочь ничем не могла.
                Андрей быстро приноровился к вываживанию рыбины и, то слегка отпуская, то натягивая леску, подтянул улов к берегу. И вот оно! Из воды показался конец нетолстого металлического троса, а потом среди поднятой мути и он сам. Трос свернулся беспорядочными кольцами и пружинил, когда его тащили из реки. Ирина Ветрова зашлась в беззвучном смехе, а нефартовый рыболов так же беззвучно сквернословил, проклиная владельца каната, и почему-то – щук, быков и прочих предпринимателей.
              Ввиду малости общего улова уху в тот день варить не стали, а обошлись провизией, прихваченной из дому. Несмотря на недобросовестность реки, сыгравшей злую шутку, рыбалкой они остались довольны, обращались теперь друг к другу «на» ты и собирались вскорости повторить выезд на Коку. Жизнь начала обретать ещё какой-то смысл, кроме химии и энтомологии.
                ***
               Двухлетие Дарьи отмечалось не так широко, как годовой юбилей, однако же забытым  далеко не было. Неизвестно только было, прибудет ли Андрей Ребров, раньше часто проведывающий маленькую Моль. В последнее время заглядывать он стал от случая к случаю.
                - Да у него теперь другая моль на уме, - заверил Сергей, - вот такая,- и он показал рукой высоту этой моли.
              - Что, и правда? – спросила Мария Васильевна.
              -Когда я врал-то? – оскорбился Сергей. - Да вы же ее знаете, была у нас – это Васькина классная.
              - Что ты говоришь? Да, мир тесен. Ну и ладно, давно пора, - заключил Егор Егорович.
    К дате Василий смастерил из сосновой коры маленький кораблик, который во избежание травм сестры утыкивать мачтами не стал, а снабдил только трубой и рубкой.
               - Бери и пользуйся! – без всяких пространных речей сказал он при вручении подарка. Судно она с упоением запускала в тазу с водой, все время норовя его утопить, что никак не получалось. Зато, улучив момент, именинница с успехом утопила мобильник брата Сергея, пустив его в плавание, чтобы сосновому кораблику было не так одиноко. Но если последний никак тонуть не хотел, то телефон, наоборот, никак не хотел плавать.
               - Ты что наделала! Мой телефон! – завопил Сергей, как только мать, заметившая катастрофу, выудила «Нокию» из таза. – Он же теперь сдох!
               И точно: как ни старался Серега привести аппарат  в сознание, все старания его были напрасны – точно как в старой песне про кочегара, у которого помутилось в глазах. Рассердившийся брат поздравлять Дарью даже не стал, а ушёл в амбар, где делал корчагу на ельцов. Вообще-то он был доволен: утопленник был стар и давно вышел из моды, у друзей были уже смартфоны. На покупку такого же им не однажды делалась заявка родителям, но все как-то не удовлетворялась: то не было свободных денег, то он своевременно не исправил годовую тройку по физике. Он уже решил сам обеспечить себя навороченным средством связи, почему и взялся за рыбный промысел. Ну, теперь-то уж им всем деваться некуда: совершенно же ясно, что человек в восьмом классе без мобильной связи и селфи существовать не может. Вопрос только в том, как скоро ему этот телефон купят. Однако идею насчет добычи и реализации рыбы он отметать не стал и трудился в амбаре, вспоминая, как изготавливал когда-то корчагу отец.
               Мария Васильевна, которая вместе с Еленой была занята на кухне и не могла вовремя проследить за Дарьей, вынесла порицание за недосмотр Егору Егоровичу, который только крякнул с досады и почесал в затылке. 
                - А где носит самого-то Серегу? – недовольно спросил он.
                -Чёлт побели, – неуверенно добавила именинница, чувствовавшая, что она несколько виновата.
                Обстановку разрядил треск мотоцикла и ее крестный Андрей, возникший вслед за тем на пороге.
                - А-а, Моль купается! – закричал он и подхватил именинницу на руки. – А что у меня есть?
                Поставив ее на ноги, он снял со спины рюкзак и достал из него куклу и прозрачный пакет с чем-то разноцветным внутри. При ближайшем рассмотрении, которое было организовано женской половиной, это оказалось платьишком, маленьким, но сплошь увешанным этикетками, ярлыками и лейблом «Армани». И цена-то была не пустячная! Уж родственник постарался.
                - Какая прелесть, правда, Дашута? – восхитилась Мария Васильевна, незаметно обрывая нитки, свисающие с подола изделия. – Что надо сказать дяде Андрею?
               - Спасибо! – немедленно последовал ответ, хотя Моль была занята исключительно куклой.
             Ленка со смешанными чувствами смотрела на удивительное платье, но не сказала ни слова, а Егор Егорович с Васькой вообще ничего не поняли, кроме того, что именины в целом получаются неплохие.
                -Вот так, свет Андрюша, – сказал Егор Егорович, - помаленьку начинает разлететься семья-то: Влас, видишь, заканчивает училище, скоро – на службу.
                - Ну, у вас народу еще много, а вот я тоже собираюсь в Московию, и мои совсем остаются одни.
                - Вот. Эх, придется по праздникам нам вдвоем с Васильевной тосты поднимать. Правда, Васильевна?
              - Свистопляска какая, - заметила Дарья, укачивая кукла.
              - Вот именно – свистопляска – согласился глава семейства.
              - Ты, Андрюша, когда едешь-то? – спросила Мария Васильевна.
              - Уже через неделю.
              - Ну, будем проведывать твоих.  Да скажи, пусть и они почаще к нам заезжают.  Летом особенно. Летом тут есть, где дыхнуть кислородом.
              - Скажу.
   
              - Вот именно. Поскольку по Индонезиям у нас на билет не хватит – ну, будем между Сибирском и Коковищем  поездки организовывать. Да ты что не пьешь-то, Васильевна,  Андрюха ведь уезжает. Когда еще посидим?
              - А где Сергей? – спросил гость.
              - Горе у него, - объяснил Вася, - Дашка телефон Серегин утопила.
              - Ай-яй-яй. И что он?
              - Хочет заработать сам, на рыбе.
              - На рыбе?
              - Ну да. Сделал уже две корчаги, третью плетет.
              - Надо покупать ему новый. Давно просит. У всех есть, а у него нету, - вмешалась Мария Васильевна.
                - Да кто спорит? Конечно, надо. Вот если с медом будет нормально, сразу и купим. А свою рыбную идею пусть претворяет. Надо же что-то и самому делать!
              - Чёлт побели, - добавила Дарья.
              - Доча, нельзя так говорить. Это нехорошие слова – укоризненно сказала Мария Васильевна и строго посмотрела на мужа.
              - Да, да, это только старые больные люди так говорят, а такие умницы, как ты – нет. Поняла, Дарья? – посыпал себя пеплом Егор Егорович.
             - А с пчелами он не занимается? – спросил Андрей.
               - Нет. Он шибко нетерпеливый, торопится, а тут суета вредна. Как-то поднял верхний корпус улья, не посмотрел, что он приклеен к нижнему, нижний оборвался и грохнулся на подставку. Туча пчел!  Хорошо, он был в маске, но все равно покусали – в рукава, и через брюки жалили. Да ну – от греха подальше! Не знаю, кем вырастет. Влас определился, Василий собирается в моряки, Лена – в турбизнес, короче, все при деле. А Серега -  ни туда, ни сюда.
              -Не иначе, в менеджеры метит, - предположил Андрей, - а может – в депутаты.
              - Ха, в менеджеры. Читал я недавно в газете: мол, заброшенная когда-то ферма в Коковище типа обрела вторую жизнь. Там надои – во! Там дисциплина – во! Там качество, там передовые технологии, а всему голова – новый эффективный менеджер из Кореи.
              - Что, там, в Корее, занимаются фермами, пьют молоко?- наивно спросила Елена.
              -Так, наверно.  Пьют молоко, крабами закусывают, чё им больше делать-то? – встрял Васька.
              - Ну и вот, – продолжал Егор Егорович, - думаю, посмотреть, сходить, что ли. Что это за эффективный такой менеджер? Так сказать, засвидетельствовать своё почтение коллеге. Мы в свое время тоже в передовиках были, а ферма закрылась. Ну и вот, пока собирался, встретил старую доярку – ну, при мне-то она молодая была. Наталья Иванова.  Поздоровались, то-сё, поговорили про житьё-бытьё. Она до пенсии еще не доросла, работает там.
              - Слышу, у вас эффективный менеджер? – спрашиваю.
                - И-и, не говори, Егорыч: я ведь уже по второму заходу на нашей ферме. Ну, теперь-то не на нашей.
              - Как это – по второму заходу?
              - Так он же набрал сперва лучших из доярок, и кто чуть помоложе – совсем-то молодые, новые на такую работу не идут. Лучше впроголодь дома сидеть будут. Потому что нагрузка в два раза стала больше – прежнюю нашу численность вдвое «оптимизировали». Ну вот, через две недели всех уволил, не сразу – поочередно. Меня – последнюю.
              - А чего ему не так было?
              -Опоздал на пять минут – штрафные очки, недочистил чуть-чуть где-то – опять; пятое-десятое… Короче, за неделю все штрафниками стали. Тут нужны роботы. Некоторые сами уволились. Набрал он новых. Да сильно брать-то неоткуда, и вот снова позвал меня. Но, чувствую, скоро опять попросит. С фермы. Да пошёл он, знаешь куда?
              - А как же. Вы и меня, бывало, туда посылали…
              - И-и, сравнил! Тогда золотое было времечко. Сказка!
                - И что думают делать, хозяин, например? Этот менеджер-то – он ведь тоже наемный, не голова.
              - Слышала, условие хозяину поставил: или выписываем работников и оборудование из Кореи, или же он говорит Коковищенской ферме «До свидания». Но зарплата должна быть не меньше 150 тысяч и соответственные жилищные условия. Мы получаем 30 тысяч, ну а жилищные – ты и сам в курсе. Смехота! Он, когда ферму принимал, спросил у нас про зарплату.
               - 25 тысяч было – говорим.
               - За неделю? – спрашивает.
               -Какой за неделю – за месяц!
              Он соображал-соображал:
                -А-а, догадался! Это пособие, компенсация за ужасные условия труда! У нас тоже иногда делают компенсацию, если есть какой-то… как это? – некомфорт. Но я бы еще хотел знать, какая у вас зарплата?
              - 25 тысяч, - говорим. - Да хоть у хозяина спросите.
                - Да спрашивал, - отвечает. И сложил ладони, глаза – к небу, но ничего больше не сказал.
    Егор Егорович выпил стопку, махнул рукой:
              -Вот такие пироги, менеджеры, то есть. 
                - А и у нас такие наросли моментально, как грибы после дождя. Чисто овчарки. Каких еще корейских менеджеров надо искать? – вставила Мария Васильевна.
               - Так управитель-то думает: ага, сейчас выпишу эффективного…  тьфу ты, пропасть! – и все пойдет как по маслу.  Ага, щас!  Это я помню, в старые времена: неурожайный год был, кормов в совхозе мало заготовили. Началась на ферме голодовка, даже был падеж. И на других фермах тоже. Понаехало начальство, - райком, райисполком;  давай разбираться. Говорим «надо бы где-то на дальней стороне сена занять, централизованно, в организованном порядке». Нет, им кланяться не с руки. Типа, занять-то просто, так и дурак сможет. Вы попробуйте без заема! И пригласили они профессора из сельхозакадемии. Дескать, вот вам, мотайте на ус!  Профессор приехал, походил по фермам, посмотрел:  - Кормить, говорит, надо! – и уехал. Потеха! Так и тут.
              - И что потом? – спросил Андрей, выпивая, по примеру хозяина.
              - А что потом? Пришлось договариваться аж в Казахстане и оттуда солому и сено везти. Иначе бы всю скотину прирезать пришлось. Хорошо, Казахстан был не заграница.
                - Невезучая какая-то ваша ферма стала, – заметила Мария Васильевна, - и ресторан из нее не получился, и образцовое капиталистическое производство. Хотя, если бы, например, Наталье платили 150 тысяч…
              - Вот именно.   
              Моль задремала и застолье стало сворачиваться. Смеркалось.
                ***
              «Хорошо иметь домик в деревне!» - бурчал Сергей, выволакивая из ограды копну снега, погруженную на старый капот от «Нивы». – И когда кончится этот снег, эта зима?
              Приподняв капот за край, он с трудом опрокинул поклажу к другим грудам, уже доставленным за ворота в процессе очистки, и двинулся за новой партией груза.
                - Васька, ты поменьше грузи, снег какой-то сырой, тяжелый, - дал он наставление брату, орудовавшему большой снеговой лопатой.
                Эта их повинность особенно доставала после затяжных снегопадов или метели: двор был обширный и иногда приходилось возиться с его очисткой по полдня, а то и больше. Конечно, в критических случаях подключался отец, но это было уже как бы поражение их с Васькой. Раньше такую работу делал Влас – он здоровый. Но теперь далеко. Эх!
              Сергей вытер пот со лба, отдыхая, пока нагружалась повозка.
              - Хорошо, что от коров отделались, - словно угадав мысли брата, сказал Василий, окончивший погрузку.
              - Да уж.
              С коровами в последнее время была одна морока: мало того, что надо было косить, сушить и завозить сено, чистить навоз и гонять скотину на реку, где поить ее из проруби – совсем невозможной стала пастьба. В пастухи никто не шёл, потому что плату за пастьбу собрать со всех было куда как трудно, даже и нереально. В конце концов скотина настолько распустилась, что потеряла всякое представление о дисциплине. Ни грозные окрики, ни хлестание кнутом не помогали: парнокопытные при малейшей возможности устремлялись на посевы, предпочитая злаки, а когда урожай был убран, бродили по стерне, поедая зазевавшихся мышей, или по помойкам, которых имелось в достатке. Содержать скотину без выгона не представлялось возможным: слишком много потребовалось бы кормов.
                - Все, хватит! – решил однажды Егор Егорович, когда одна из двух коров едва не издохла, объевшись чего-то на свалке. – Чем пить такое помоечное молоко, лучше совсем не пить!
               - А как же дети, Дашутка особенно? – пробовала было возразить Мария Васильевна.
              - Будем покупать, теперь-то с этим нет проблемы. Чай, капитализм.
              - Так покупное-то молоко всё равно хуже своего. Откуда ты знаешь, из чего оно?
              - Не знаю, и это хорошо, потому что своё, я знаю – с помойки. А там всё-таки пастеризованное, да ещё исправленное. А с коровами мы замучимся штрафы платить за потраву. Себе дороже выйдет.
                И вопрос был решен. Правда, Дарья, в первый раз попробовавшая магазинского молока, сказала «кака» и пить его наотрез отказалась. Но путем уговоров, добавления в продукт сахара и мёда, а также обещаний после каждого приёма молока покатать её на машине, старшие добились более терпимого отношения дочки к нему. Теперь из живности в хозяйстве остались только куры да пчелы. Тоже, конечно, не подарок, особенно первые. Эти потомки динозавров унаследовали от птеродактилей их скверный характер, наглость и безграничную прожорливость. Но мать, курировавшая эту отрасль, как-то с ними ладила.
                Пчелами занимался отец. На лето, как только начиналось большое цветение в лугах и на полях, все десять ульев вывозились к медоносам, километров за 20. Чтобы пчел не умыкнули, приходилось их сторожить. Несколько пчеловодов объединялись , свозили свои пчелосемьи в одно место и по очереди несли дежурство каждую ночь, что бы ни случилось. Поскольку настоящая полнокомплектная пчелосемья по стоимости почти равнялась средней месячной зарплате по региону. Хотя мед  падал в цене, а вместе с ним – и пчёлы. Но лихой человек готов стянуть всё, что плохо лежит, вплоть до погнутой алюминиевой ложки.   
               Сергей вывалил очередную порцию снега и работа почти была закончена. Оставалось только подскрести остатки сугробов по углам. Почти бесполезная работа, потому что сегодня же ночью может навалить столько же, а то и больше. Хорошо бы обходиться только тропинками, но в Коковище благополучной и авторитетной считается усадьба, где штакетник свежепокрашен, а снег зимой напрочь выметен. Иначе как смотреть людям в глаза? Конечно, были и такие, кто на эти мелочи не обращал внимания. Подумаешь, снег! Не навоз же. Да хоть бы и навоз – какое ваше собачье дело? Но это были, разумеется, недостойные люди.
               Нет, пчёлы не про него. Сергей хотел найти такое дело, где бы деньги являлись более-менее быстро и желательно в крупном количестве. С рыбой ничего не получилось: корчаги приносили  небольшой улов худосочных ельцов, а в довершение ко всему, две из трех этих ловушек сперли. Так что любителям речной рыбы приходилось довольствоваться морской, благо, селедки и минтая в магазинах было довольно. Вот стоила она, зараза, уж больно дорого, как будто её, солёную и мороженую, откармливали перед продажей хамоном и сдобными булками со сгущенным молоком, а потом раз десять перепродавали, хотя на самом деле -  всего 5-6 раз.
    
                - Серег, ты на подледную рыбалку не собираешься? – спросил неожиданно Василий, так что старший брат вздрогнул. – Я бы с тобой!
              - Ты, экстрасенс, что ли? Пугаешь порядочных людей. И с чего я попрусь мерзнуть?
              - Мазаевы вчера налимов поймали. Витька говорил.
              - И много?
              - Двух штук.
              Сергей пожал плечами:
              - Да ну их, вместе с налимами.
               Смартфон ему все-таки купили, но нужда в личных деньгах не отпала, и он напрягал мысль, чтобы отыскать их источник. Понятное дело, почти везде он опоздал: все доходные места уже заняты. Но что-то должно достаться и ему. Надо копытить. Нынче он заканчивает десятый класс еще год и что? Задача! Не сидеть же в киоске и торговать газетами! Как-то он видел в Сибирске открытую палатку, где человек восточного типа торговал беляшами. Это был виртуоз! У него шипела сковорода или даже две, он делал моментально две маленькие лепешки из теста, клал на одну фарш, другую прилеплял сверху, скатывал в шар и кидал на сковороду. Между этими действиями он успевал выхватывать с пылу, с жару готовый аппетиный беляш и вручал на салфетке покупателю, тут же отсчитывая сдачу. На сколько времени у него хватало здоровья, неизвестно, но уж, заменяя бригаду общепитовцев, за свою вахту зарабатывал он немало. Сергей с огорчением должен был признаться себе, что у него так не получится. Опять же и всякие санитары могут претензии предъявить: хватая грязные купюры и мелочь голыми руками и этими же руками держа беляши, можно с ними вместе всучить проголодавшемуся пиплу какую-нибудь заразу.
                Хорошо Власу – он нашёл себе дело, видно, получает удовольствие от службы, и деньги неплохие. Но Сергея казарменные порядки никак не привлекали и при мысли о возможной предстоящей воинской повинности у него портилось настроение. Как на грех, и здоровье ни в чём не подводило, что показывали многочисленные допризывные обследования. Не иначе, придется ломиться в какой-то вуз, где ещё есть военная кафедра. Там служба – раз в неделю. Заодно можно получить какое-то образование. Кроме военного. Так думают многие его приятели.
               - Память у меня какая-то дрянная – жаловался он, когда в семье обсуждался такой вариант. – Вся она Ленке досталась.
                - Тренировать надо, – советовала Мария Васильевна. - Лена же вон без конца учит. Не так просто хорошую память иметь.
              - Так когда тренировать? Год остается. Память – это же не гири.
              - Всё равно можно чего-то добиться, – поддержал свою половину Егор Егорович. – Не совсем же ты колода.
              - У меня хорошая музыкальная память, – встал на свою защиту Сергей.
              - Ну, хоть что-то. Куда бы еще её пристроить.
               Да, всё непросто. Хорошо, что появился хоть какой-то просвет: он вошёл в состав вокально-инструментальной группы. Это сулило при известном везении какое-то материальное благо, кроме всего прочего. В ансамбле было вместе с Сергеем пять человек: гитара, труба, тромбон, баян и большой барабан, без которого руководитель бригады Тимур Косов не мыслил успеха. Тем более, что исполнять планировалось как современную музыку, так и старые народные песни, чтобы был спрос на «Мандарин», как называлась группа, в любой аудитории. Тимур бредил особенно большим барабаном, который бы покорил сердца всех слушателей-зрителей. Он однажды видел выступление ансамбля волынщиков, где четверо играли на волынках,  а пятый без устали в такт им лупил в большой барабан, ростом выше его самого. Получалось классно! Тимур был сражен и понял, что без такого барабана скорой славы им не заработать. Хотя возникала при этом и проблема: как с таким инструментом ездить на гастроли, когда слава обрушится на «Мандарин»? Его трудно протащить через двери, не говоря уже о том, чтобы разместить, например, в микроавтобусе. Но решение этой задачи пока было отложено на потом.
               - Эх, жалко, что ты не хочешь на рыбалку, – огорченно сказал Василий, - одному неинтересно.
                - Так у меня сегодня репетиция, – примирительно ответил брат. – Уже через полчаса. За налимами уж как-нибудь в другой раз. Может, еще и потеплеет; сейчас-то климат что-то не очень подходящий. 
              За воротами послышалось приглушенное урчание автомобиля, затем сигнал клаксона.
              - Ну вот, за мной уже приехали.
                Сергей на всякий случай выглянул из калитки, помахал рукой и через пару минут, вооружившись баяном, отбыл на репетицию группы «Мандарин».
                ***
               У Ленки забот прибавилось: кроме того, что предстояло окончить девятый класс с его экзаменом, вечером надо было заниматься с сестрой. Дарья уже с осени ходила в детский сад. Мария Васильевна, вышедшая на работу еще в начале лета, когда у старших детей начались каникулы, теперь будила Моль рано, что очень ей не нравилось: она начинала хныкать и кричать, что пусть все идут на работу,  а ей там не нравится и старалась забраться подальше под одеяло.  Но суровая данность жизни диктовала свои правила и бесполезно было в одиночку биться против этих дрянных правил. По темным и холодным зимним утрам подниматься было особенно невыносимо. Все сочувствовали младшей, но ничего поделать не могли. Полусонную Дарью одевали, обували, устраивали в машине на коленях у Марии Васильевны и  Егор Егорович доставлял пассажиров к детсаду, где Дарью раздевали и сдавали на попечение воспитателей. И сколько же непроспавшихся юных граждан везли в этот ранний час на работу! Машины шли туда одна за другой. Буквально вот одна за другой! Но не у всех были автомобили, ах, не у всех! Ничего нельзя поделать. Тогда малых усаживали на санки и в метель, и в трескучий мороз везли по нечищеным склизким обочинам. Вечером – обратно. Иногда по полкилометра и больше. Где же при таких обстоятельствах набраться здоровья и не досаждать педиатрам? Оно, конечно – сибиряки, но не до такой же степени! Чай, не пингвины. Дарья, случалось, тоже прихварывала.
               После детсада Егор Егорович доставлял супругу на работу и отправлялся домой – до вечера, когда надо было забирать дочь из детсада. Теперь с ним ехала Елена, к тому времени приходившая из школы. Если она задерживалась, то звонила и тогда, на время оторвавшись от своей работы, собирать Дарью домой ехала Мария Васильевна. Потому что в детсаде страсть не любили, когда родители задерживались. Да оно и понятно: попробуй-ка целый день…  Да с такой зарплатой.
                До прихода матери в обычные дни с Дарьей возилась её сестра, да отчасти Егор Егорович, насколько позволяли его полсотни лет; у братьев не хватало терпения. Как только Елена освобождалась от воспитательной функции, она принималась за уроки, а потом – за изготовление ужина или наоборот – смотря по обстоятельствам. Ей до  школы приходилось добираться пешком, но вместе обычно шли и братья. Обратно она шла уже одна. Всё бы ничего, но донимали собаки, иногда появляющиеся целыми стаями. Меры, конечно, принимались руководством всякого уровня, но собак, кажется, становилось только больше. Совсем недавно из Сибирска приезжала спецбригада по отлову собак – согласно заявке администрации района. Как и было в заявке, специалисты отловили десять бродячих собак как раз по улице Вершининых, самой протяженной и насыщенной собаками. Они предъявили улов ответственным лицам и получили соответствующие подписи и печати в акт выполненных работ. А на днях Егор Егорович встретил на своей улице самую бездомную и наглую, давно знакомую собаку. Она, как ни в чем не бывало, облаяла его и поспешила облаивать дальше. Злые языки утверждали, что спецбригада возит с собою одних и тех же собак, которых и демонстрирует в конце операции как свежепойманных. Поговаривали также, что собак действительно ловят, а потом выпускают где-нибудь подальше, чтобы не сразу прибежали назад. В самом деле, ну кому они, на фиг, нужны – возиться с ними, кормить, лечить, обеспечивать им моцион и подыскивать добропорядочных новых хозяев? Смешно!
                Несмотря на уверенное и поступательное движение по всем  позициям, три проблемы в районе решить никак не могли: справиться с собаками, справиться с мусором и справиться с занятостью, или лучше сказать, с незанятостью, поскольку с занятостью достаточно быстро и успешно справился в своё время рынок. Вместе с тунеядцами он отправил отдыхать и часть довольно работящих граждан.
               Наперекор всем препятствиям Елена училась с блеском и не было сомнений, что в этом классе зреет будущий медалист.
                - С умом-то и дурак сможет, - ворчала по этому поводу Настасья Саввишна, - ты попробуй без ума!
              Олимпиадные задачи Вершинина щелкала, как орехи, была рукодельница и участница художественной самодеятельности. И лишь одно ей никак не давалось: на уроке физкультуры она не могла перепрыгнуть через козла. Учитель, Кирилл Налабардин, был в унынии. И в самом деле, ну что же это за отличник, который не может преодолеть козла? То есть весьма сомнительный отличник. Но учитель не сдавался:
              - У тебя, Елена, голова есть на плечах, или нет? – спрашивал он в отчаянии, одержимый идеей заставить ее перепрыгнуть через набитое войлоком дермантиновое чучело. – Смотри, как надо!
              И он с легкостью перелетал через непарнокопытный спортивный снаряд. Но всё было бесполезно.
                - Достала меня эта Вершинина, - как-то даже пожаловался он Ирине Ветровой, с которой в учительской сидел рядом.
              -Что такое? – обеспокоилась она.
              - Да смех и грех – через козла не может перепрыгнуть!
               - Ну, не волнуйся ты так! Я, помнится, тоже долго не могла одолеть эту ско… задачу. Не все же развиты одинаково! То есть физически, я имею в виду.
              - Так-то оно так, но всё же как-то не по себе. Не могу научить, вот в чем дело. Видно, плохой я педагог - корил себя он.
              И совершенно напрасно: педагог он был нормальный. Не хуже преподавателей ОББЖ и географии, да и других – Ирина Ветрова так и сказала. И посоветовала слишком не заморачиваться  Вершининой, а сосредоточить все усилия на перспективных спортсменах. Чем и внесла некоторое успокоение в его смятенную душу.  Зато сама она была растревожена, вспомнив родственника Вершининых. Хотя он и так постоянно присутствовал где-то в специально выделенном уголке памяти. Но тут как бы заявил о себе конкретно. Сегодня вечером она  позвонит в Москву!  Взяв журнал 7»б», учительница химии твердым шагом двинулась в этот класс.
               -Ирина Петровна, а у нас география! – дружно закричали семиклассники.
               - Разве? – удивилась Ирина Ветрова. – Ах, да. Извините.
               И она пошла обратно в учительскую, чтобы заменить журнал.
                Елена Вершинина тем временем, не подозревая, как много сумятицы она внесла в мысли части педагогического коллектива, этим не ограничилась  и сеяла смуту в умах части одноклассников. Как и в первом случае, сама того не желая. В порядке шефской помощи она, по поручению классного руководителя, стала натаскивать по математике отстающего Борю Иванова. Боря пристрастился при каждом удобном случае списывать решения задач у Вершининой, зная, что все прочие корифеи математики в классе могут ошибиться, но Вершинина – никогда. Понятно, что это не осталось тайной для учителя математики и он обратился к классной. Она приняла единственно правильное решение:
                - Елена! – сказала классная руководительница отличнице. – Давая списывать Иванову, ты развращаешь лодыря. Если действительно хочешь помочь, возьми человека под опеку, консультируй его. Вот это будет дело!
                И Елена взяла Борю на буксир, возилась с ним в ущерб своему личному времени. И всё бы хорошо, но вдруг стал тупить Никита Морозов, который всё время сидел позади неё, хотя никогда и не списывал, потому, что учился вполне себе прилично. Теперь он без конца заглядывал в её тетрадь, и без стеснения списывал всё подряд.
                - Никита, что с тобой? – растерянно спрашивал учитель математики. – Одни двойки. Ты обленился? Раньше у тебя не было проблем с математикой…
                - Да нет, Павел Сергеевич, - отвечал нерадивый ученик, - что-то память клинит и вообще голова не работает.
              - Ну, ты поднатужься, напряги волю. Без труда, понимаешь…
                - Да я понимаю, Павел Сергеевич; не получается! Уж и волю напрягал, и тужился. Ничего не помогает. Наверно, я переучился, перегрузился то есть. Своего ума уже не хватает. Мне бы репетитора…
                Делать нечего – пришлось классной снова обращаться к Вершининой, поскольку Никита возлагал надежды на своё подтягивание именно на неё. Елена набивать себе цену не стала: все-таки учить-то будет Павел Сергеевич, а она – на подхвате. Дело осложнялось только тем, что началась уже последняя и самая короткая четверть. Темпы натаскивания отстающих поэтому должны были быть велики. Занимались после уроков в классе, а иногда, смотря по обстоятельствам – у Вершининых дома, в маленькой летней кухне. Памятуя, что голодное брюхо к учению глухо, молодая хозяйка угощала гостей прежде чаем с какой-нибудь прикуской, а потом приступала непосредственно к учебному процессу. Боря восполнял огрехи в своём математическом образовании медленно, но стабильно. Сложнее всё обстояло с Морозовым: он иногда совсем пустяковые правила не мог постичь с первого раза, и лишь когда Елена начинала терять терпение, вдруг вскрикивал, пугая её:
              -А-а, понял! Ура!
    Точно так же кричал он, когда замечал, что она просто устала, что было немудрено: засиживался он иногда довольно долго, не замечая, по-видимому, хода времени. Действительно, с головой у него теперь было несколько неладно. Но при всем том эти уроки удивительным образом шли ему на пользу.  Павел Сергеевич был в восторге.
                - Ну что за молодчина эта Вершинина! – потирая руки, говорил он в учительской, - результат её поддержки уже виден, особенно по Морозову. Уж вроде я опытный учитель, столько лет…  Не понимает! А Елена принимается – вот уже и оценка приличная. Прирождённый педагог!   
                Ирина Ветрова отчего-то встревожилась: как бы вся эта история не превратилась в драму. Но пока что всё было хорошо.
                ***
              Андрей Ребров появился в Москве на исходе лета, хотя тот август вполне сошел бы за середину июля – такая стояла жара. Народ спасался прохладительными напитками, фонтанами, зонтиками и солнцезащитными очками, которые то и дело съезжали по потным носам, и воздержанием от излишних прогулок  по горячему асфальту. Ввиду таких обстоятельств, а может быть, по какой-то иной причине приезд молодого сибирского соискателя учёной степени в столицу прошёл незамеченным. Отложив изучение достопримечательностей населённого пункта на потом, он сразу по прибытии устремился в нужный вуз, однако же всё равно опоздал: искомые люди работу уже закончили. Что и неудивительно, поскольку до пункта назначения пришлось добираться больше часа, а ступил он на землю первопрестольной в послеобеденное время.  Огорчённый таким началом, Ребров двинулся на поиски гостиницы, но тут, глубоко поразив его, зазвонил телефон:
              - Андрей? – раздался в трубке незнакомый мужской голос. – Ты уже в Москве?
              - Да, тут. Извините, а кто говорит?
               - Старый знакомый, - засмеялась трубка. – У Егора Егоровича дочки на именинах, помнишь? Так вот он сейчас позвонил, мол, ты где-то уже здесь должен быть. Попросил содействовать. Ты где в настоящий момент? Или устраиваешь дела?
                Андрей поначалу растерялся, и даже хотел отказаться от услуг, но потом подумал, что это будет выглядеть глупо, опять же и Егор Егорович – он что, зря старался? И, поразмыслив так, назвал адрес института, с делами в котором он сегодня опоздал.
               - Ты там и будь, у входа, я скоро заеду. Черная «Ауди». Жди.
                И точно, не прошло и часа, как среди прочего транспорта появилась и «Ауди» названной масти.
               - Ну, с прибытием; здравствуй! – вышел из неё навстречу далекому гостю хозяин.
                - Здравствуйте, Николай Петрович! Вы очень неожиданно меня выловили.  Егор Егорович говорил, мол, обращайся. Но я думал – уж в крайнем случае.
               - А что мы теряем? Мы только приобретаем. Садись, поедем ко мне. Притомился, наверное, за дорогу?
               - Да не очень. Но жара…
               - Это верно. Дышать невозможно. Но скоро охладимся. Ты вещи где оставил?
               Уже довольно скоро они были дома у Николая Петровича Мазина, экспедитора замечательно богатой фирмы. Через недолгое время появилась, завершив свой рабочий день, и его супруга Аида Перфильевна. Жили они вдвоём, поскольку сын со свой семьей имели собственную квартиру на другом конце города.
               Гостя усадили за стол и холодильник щедро поделился со столом своими запасами, которые не приходилось долго готовить, лишь полуфабрикаты пришлось подвергнуть термической обработке, но это не заняло много времени. Солнце еще только клонилось к закату, но лучи его пробиться сквозь плотные занавеси на окнах не могли,  и вместе с полумраком было относительно прохладно, хотя за несколько знойных дней многоэтажная каменная коробка прогрелась как следует.  Отрабатывал свою стоимость кондиционер, и в целом жить было можно.
                - Ну, за приезд и будущие успехи! – разлив коньяк, провозгласил тост хозяин  и они выпили, при чем Аида Перфильевна только пригубила рюмку.
               - Тут, понимаешь, надо привыкнуть, к Москве, – говорил Мазин – усвоить московские повадки. Это непросто. Я уж сколько времени здесь, и вроде всё делаю правильно: хожу на белых подметках, шарф завязываю только удавкой, постоянно – к месту и не к месту говорю «на самом деле» и много ещё чего, что требуется. Но всё равно чувствую некоторое отчуждение аборигенов – они каким-то образом определяют, что я не коренной москвич. Но ты этим не заморачивайся, занимайся своим делом. Ведь и в Сибири свои порядки.
                За разговорами о сибирском житье-бытье и о житье московском незаметно употребили полбутылки и, без сомнения, одолели бы и всю, но хозяйка озабоченно напомнила о завтрашнем важном для Андрея дне и что ему уж точно, потребуется свежая голова. Замечание было резонное.
                - Стало быть, вернемся к этому процессу, как только Андрей, у тебя утрясутся первые дела - заключил Мазин и ужин на этом закончился. Гость уснул сразу же, как только добрался до отведенного ему места.
              Утром рано Андрей с первыми тружениками института был уже в этом почтенном учреждении, на этот раз вполне вовремя. Успешно пройдя собеседование, он получил все нужные направления, в том числе, в общежитие и, не медля, отправился туда с напутствием после устройства быта явиться непосредственно для определения научных задач. По дороге решил, что надо уж заодно захватить из камеры хранения вещи, что и было сделано. Общежитие ничем не отличалось от массы ему подобных, даже при том, что здесь был достаточно интернациональный контингент. В том числе и в комнате, где должен был поселиться новый аспирант.
              Комната была рассчитана на троих. И два постояльца были в наличии, когда сюда, постучавшись, вошёл Андрей Ребров.
               Один из них, кучерявый и темноволосый, со светлой кожей, сидел за столом и что-то писал, другой, тоже кучерявый и темнокожий, делал что-то вроде утренней зарядки, чередуя глубокие приседания с элементами буги-вуги. Оба немедленно прервали свои занятия и воззрились на вошедшего. Его чемодан свидетельствовал, что зашёл он не просто так, а с вполне определёнными намерениями.
               -Я к вам пришёл навеки поселиться, - скромно заявил он и представился:
               - Андрей Ребров!
               Протянутую для пожатия руку схватил танцор:
               -Мокумба Зебе!
                - Олига Хачатрян, – отрекомендовался вставший из-за стола и крепко стиснул руку гостя.
              «Похоже, тут спортсмены подобрались» - решил про себя Андрей и сказал дежурное:
              -Очень  приятно!
    Было ли очень приятно старожилам комнаты, оставалось неясным, но дальнейшая беседа носила вполне дружеский характер.
              - Энтомология? – спросил Мокумба Зебе.
              -Энтомология, - подтвердил новоприбывший.
              - Прямокрылые? – поинтересовался Олига Хачатрян
              - Прямокрылые, - заверил его Ребров, - саранча.
              Хачатрян удовлетворенно кивнул головой, а Мокумба Зебе подытожил:
              - Халеги. Уководитель – Петхов?
              - Петров.
              -Ха-аоший бой… как это? – муцик!
               - Надеюсь.
               - Даже не надеись: ха-аоший!
              Далее Андрей Ребров принялся за своё устройство в комнате: разобрав содержимое чемодана, повесил, что нужно, в шкаф, что-то сложил в тумбочку, подумав, переложил содержимое с верхней полки на нижнюю, а с нижней – на верхнюю;  небольшой запас непортящегося продовольствия – в холодильник.
               - Ну, а за знакомство – чуть погодя, - сказал он .
                За этими мелкими хлопотами прошло почти три часа, приближалось время обеда. Андрей решил использовать оставшееся для того, чтобы отзвониться – родителям и Ирине Ветровой. Особенно их порадовало, что всё устроилось с жильём. После обеда свежий аспирант снова был у своего куратора, Ивана Петровича Лузина, большого знатока насекомых и педанта. Он порасспросил молодого человека о его начальных научных трудах, пообещал за пару дней просмотреть их в компьютере и определиться с дальнейшей работой.  Как раз через два дня и состоялся этот замечательный разговор, резко изменивший размеренное, в общем-то течение жизни аспиранта из Сибирска.
                - Вот какое дело, коллега, - с подъемом начал профессор Лузин, - в ряде регионов Африки большую озабоченность вызывают периодические нашествия марокканской саранчи.  Вы наслышаны о марокканской саранче, не меньше, понятно, чем и о нашей доморощенной, нестадной. О сибирской кобылке, я имею в виду, исследованием которой вы начинали заниматься. Так вот, наши товарищи из Западной Африки обратились с просьбой о сотрудничестве с ними по борьбе с этим вредителем. Они кое-что узнали о наших новых разработках в этом направлении, и связывают с ними определенные надежды. Как вам известно, марокканская саранча с большим презрением относится к ядохимикатам, моментально вырабатывая иммунитет  и химические обработки не дают большого эффекта. Хотя учёные продолжают искать инсектицид-панацею.  – Лузин перевёл дух:
                – Мы пошли другим путём: сделали ставку на биологические методы борьбы, в частности, на применение клещей, когда обнаружили, что часть из них паразитирует на личинках саранчи. Они погибают. Очень перспективная, обнадеживающая мера борьбы с этим насекомым. Дело теперь за полевыми испытаниями. Но их надо делать на месте, в совершенно естественных условиях.
                Лузин помолчал, с сомнением пощёлкал пальцами возле подбородка и продолжал, уже без прежнего воодушевления:
                - Надо ехать туда, в Магриб. И вот это мы и хотели поручить вам, коллега. Трудности, конечно, будут, но зато будет и первостатейный материал для диссертации!
                Он замолчал, ожидая реакции Реброва и, поскольку тот безмолвствовал, ошарашенный неожиданным предложением,  добавил:
                - Наши туристы  платят серьезные деньги, чтобы побывать в тех краях, вам же это не будет стоить практически ничего: дорога за наш счет, питание и проживание – за счет принимающей стороны. Туда же едет тамошний житель и ваш коллега Мокумба Зебе, вдвоём будет веселей и сподручнее.
              - А Олига Хачатрян – он не едет?
              - Он не едет.
              - Но ведь и у нас на Кавказе тоже есть эта саранча, ему бы и карты в руки.

              - У Хачатряна несколько другие интересы – уклончиво отвечал профессор и на лицо его набежала легкая тень. А насчет Кавказа: если мы заведем там клеща, неизвестно ещё, как он там начнёт действовать. Вдруг навалится на пчёл, наподобие варроатозного клеща? Это нам совершенно ни к чему. Да и потом – африканские товарищи просили провести все исследования именно у них – всё-таки не только страны, но и континенты у нас разные. Кстати, насчет пчёл мы имели с ними разговор и параллельно вам придется проследить за состоянием пчёл в зоне действия клеща. Всё это будет под контролем.
              - Мокумба уже в курсе?
              - Да, он постоянно готов в дорогу – сгорает от нетерпения. Но, правду сказать, я больше надеялся бы на вас. Загубить эту работу нельзя.
              - На какой срок она рассчитана?
              - Месяца три и, по обстоятельствам – плюс – минус две недели.
              - Можно подумать?
              - Да, конечно. Но я бы такой шанс упускать не стал. Мы можем сделать великое дело.
              Полный сомнений, Андрей Ребров вышел из здания и уселся на скамейке неподалеку, в тени жидких акаций. Надо  действительно подумать. С одной стороны, Африка – это все-таки не Антарктида, опять же и диссертация, с другой – три месяца тоже не пустяк. Вдруг он понадобится в Сибирске? Родители старые, а с указанного черного континента враз не доберешься. Ирина Ветрова… Но взялся за гуж, не стони, что не дюж. Надо ехать. Авось, они с Мокумбой смогут сделать все за более короткое время.
              Вновь он принялся звонить в далекий свой Сибирск. Родители немного взволновались перспективой такой дальней и длительной командировки, но никаких возражений не высказали:               
              Чай, не на околоземную орбиту сроком на год, - рассудил отец. – Давай, валяй,  дави саранчу, чтоб ей пусто было!
              Ирина Ветрова, выслушав московского аспиранта, ответила почти профессорскими словами:
                - Если представилась такая возможность, надо воспользоваться, я думаю. Три месяца – не так уж долго. Правда, там местами как будто неспокойно, да ещё эти всякие лихорадки. Не напугала я тебя? Нет? Но будь осторожней! Что ты молчишь? Алло!
                - Видишь, – не успели познакомиться, тут мне надо в Москву, теперь уже в Африку…  Как-то всё неправильно складывается. Я даже на пару дней заехать не успею. Может, лучше отказаться?
              - Не надо. Не станем же мы караулить друг друга день и ночь. Вернешься оттуда – подумаем насчет Москвы, как нам там угнездиться. Хорошо?
              - Хорошо, - безрадостно ответил Андрей Ребров. На душе отчего-то скребли кошки.
              Не задерживаясь более с ответом, он дал согласие на африканскую командировку и несколько следующих дней были посвящены подготовке к ней, потребовавшей много бумаг и согласований, излишних, вообще-то, напутствий, консультаций и просто дурацких советов, следовать которым никто не собирался.
               Андрей за время этих приготовлений сошёлся ближе со своим будущим соратником по козням против марокканской саранчи. Мокумба Зебе оказался вполне компанейским парнем, одних лет с Ребровым. Дело осложнялось только недостаточным знанием с его стороны русского языка и полным незнанием родного языка Мукумбы Зебе со стороны его русского товарища. По-английски, как выяснилось, они тоже поначалу не могли найти общего языка. Он, конечно, английский, но учили ему их разные школы и, по правде сказать, обе были далеки от совершенства. Но комбинируя известные им слова двух языков и сопровождая их выразительными жестами, они довольно скоро начали понимать друг друга вполне прилично. Олига Хачатрян, глядя на всю эту суету, казалось, втайне завидовал им. Но менять что-то было уже поздно: день отъезда аспирантов приблизился вплотную.
                - Я чего не помню, - сказал уже перед самым стартом Мокумба Зебе Реброву – а хогда нам дадут хлопов?
               - Каких клопов? – напрягся последний.
               - Хотоые хушают саанчу.
              - А-а, клещей! Сказали – накануне отъезда.
              Сообразив, что «накануне» вряд ли что объяснит спрашивающему, Андрей переиначил фразу:
              - Вечером перед отъездом. Получим, поспим и – ту-ту!
              Мокумба Зебе удовлетворенно заулыбался и исполнил несколько танцевальных па, высоко вскидывая колени.   
              Наконец, настал и день, вернее, утро отъезда. Пройдя все необходимые процедуры в аэропорту, предъявив документы на поразительный клещевой багаж и обычный туристский, двое аспирантов-энтомологов погрузились в самолет сообщением Москва – Каир и отбыли в рабочую командировку. Мокумба Зебе приплясывал, поднимаясь по трапу, но никто из аэрофлотовских служащих не обращал на это внимания: они хорошо разбирались, где подвыпивший потенциальный дебошир, а где – просто безобидный придурок.  Солнце поднималось над Среднерусской равниной.
                ***
                Отзвенело жаркое, но короткое сибирское лето; припала к земле трава, утренние росы стали холодными и держались до полудня, солнце грело как следует лишь когда взбиралось на вершину небесного купола, цвели тлько запоздалые цветы да репейник. Пришла пора закрывать полевой сезон в пчеловодстве. В один из последних дней августа Егор Егорович Вершинин вдвоем с сыном Василием отправились за пчёлами. Собственно, день ещё и не начинался: вовсю горела утренняя заря. Несмотря на ранний час, у некоторых летков уже замечалось движение: обитатели ульев готовились к вылету за взятком. Егор Егорович сноровисто заглушил открытые летки деревянными пробками, после чего они с Василием взялись за погрузку. Хотя совсем недавно состоялась откачка мёда, двухкорпусные ульи были тяжелыми, как будто вместо рамок туда наставили кирпичей: год случился урожайный и на зиму полосатые летуны обеспечили себя кормом по высшему разряду. Не придется их подкармливать, как в голодный год, сахаром, чего Егор Егорович всегда старался избегать, так как пчёлы от такого питания быстро изнашивались и пропадали в большом количестве. Зимой основная забота – следить, чтобы они, добравшись в процессе поедания мёда до потолка и зажатые со всех сторон рамками, не остались бы там умирать от голода. Приходилось принимать меры и когда заготовленная на зиму продукция сильно закристаллизовывалась, хоть ковыряй ножом. Но всё-таки зимой пчеловод отдыхает, если пасека у него небольшая, и не висит над душой хозяин, без конца требующий прироста поголовья, сбора воска и прополиса, обновления рамок и впаивания в новые рамки вощины, что довольно муторное занятие, поскольку вначале надо натянуть между их планками тонкую проволоку. При своей и небольшой пасеке, как у Вершининых, всё это не так утомительно.
               - Ну что, поедем? – обратился Егор Егорович к сыну, - кажется, мы ничего не забыли?
                - Ничего, - подтвердил Василий и бортовой УАЗ с полным кузовом гудящих ульев взял курс на Коковище.
                - Сильно покусали? – спросил старший Вершинин сына.
                - Штук пять, или шесть – отвечал Вася, потирая ужаленные места.
             - Поздновато мы приехали, они уже начали выползать, особенно, когда услышали нашу возню.
              Сам Егор Егорович давно привык к укусам и почти перестал их замечать. Самая-то напряженка с этим – откачка мёда. Пчёлы тогда злые, не нравится им, что забирают плоды их труда, нипочём не хотят отдавать. Тут нужно умение и терпение.
                На дороге показались двое голосующих с вёдрами, набитыми груздями. Но места в кузове не было, а если бы даже и оставалось, он бы пассажиров не взял, наученный опытом. Как-то, когда он вёз из соседней деревни первый купленный улей, увидел на обочине крутую иномарку и мужика, голосующего около. При ближайшем рассмотрении оказался это районный депутат и коммерсант Загибалов. С ним вместе ехала и жена, которая тоже вышла из машины, как только Егор Егорович остановился рядом.
                - Фал есть, Егорыч? – после приветствий спросил Загибалов, что-то у меня машина сдохла. Генератор, чтоб ему!
              Троса не было.
              Позвонив туда и сюда и неудачно, Загибалов махнул рукой:
              - Ладно, доедем с тобой, там у мастера-ломастера должно найтись. Попрошу его сюда приехать, лишь бы дома был.
                Кабина в УАЗе тесная, Загибалов же мужик громоздкий, так что пришлось ему взбираться в кузов, в то время как его половина устроилась на пассажирском сиденье.
              Егор Егорович в то время пчеловод был неопытный и, чтобы не повредить драгоценный груз, забросил в кузов три тюка соломы. Два он поставил впереди улья, чтобы он не бился о передний борт, а третий положил плашмя сзади, дабы о не давал улью уползать назад. На этот тюк и уселся Загибалов, закутавшись в плащ, чтобы не простудиться на ветру. И они понеслись! Только в скором времени послышался какой-то шум и даже, как будто, крики. В заднее окно через прессованную солому, конечно, ничего было не видно. Тут раздалась дробь ударов по крыше кабины. Пришлось остановиться. Загибалов тотчас спрыгнул на землю и, пригибаясь и размахивая руками, тяжкой рысью бросился прочь. За ним гнались пчелы, но недолго: прогнав супостата, они вернулись к машине. Егор Егорович, надев маску-сетку, в виде премии выданную ему продавцом пчел, полез в кузов. Разъяренные, по-видимому, тряской и тем, что оказались в полном заточении, полосатые нашли щёлку между ветхими корпусами и тонким ручейком вытекали наружу. Лицо Егора Егоровича было закрыто, но они вмиг искусали ему руки и жалили даже через штаны. Он быстро оторвал от подола рубашки тряпку и заткнул щель, отыскав в соломе крепкий стебелек, законопатил её как следует, под непрерывными атаками озверевших  четверокрылых. Затем стремглав бросился в кабину и рванул с места. Загибалов бежал, теряя силы, всё медленнее, затем перешёл на шаг.
                - Куда ты, мил человек? – чертыхаясь про себя, крикнул Егор Егорович, - садись, поедем!
              - Да ни в жизнь, чтоб их паралик расшиб, этих пчёл! – обиженно отвечал Загибалов.
              - Я их загерметизировал, больше не вылезут. А ты еще надень сетку!
              В конце концов несчастливый пассажир согласился: до дому-то было ещё километров восемь. При своём животе он нипочём бы не одолел это расстояние до ночи.
              Положили все тюки плашмя, чтобы не загораживать задний сектор обзора из кабины, надели на пострадавшего накомарник и доехали-таки до Коковища! Но с тех пор Егор Егорович зарекся брать пассажиров, если на борту имелись пчёлы.      
                Выгрузив по прибытии с поля ульи, Вершинины стали перетаскивать их в дальний конец усадьбы, чтобы они ненароком не напали на Дарью, да и ни на кого другого. Вконец уморившись, глава семейства присел на лавочке отдохнуть, благо, Моль спала – было ещё рано. Скоро ей выходить на службу в детсад, а пока пусть отсыпается. Хорошо, что заводит её туда и выводит, одевает и раздевает мать. Егор Егорович один только раз заглянул к малышне и, когда Дарья с воплем побежала к нему обниматься, воспитательница воскликнула:
                -А-а, к Даше дедушка пришёл! – чем насмерть оскорбила Вершинина и он больше туда – ни ногой, только подвозил младшую с Марией Васильевной. Васильевна на десять лет моложе его и никто не додумается назвать её бабушкой, особенно, когда она накрасится. Ей и карты в руки!
               - Привет, Горыныч! – прервал его размышления фамильярный возглас.
    В приоткрытую калитку заглядывал сосед, Витька Пахомов. Поскольку ко всем он обращался по имени, кроме совсем уж старых стариков, к нему обращались соответственно: Витька. Конечно, ровесники и кто постарше, потому что Витьке шёл сорок восьмой год.
                - Как ты смотришь, продолжал он, заходя во двор, если бы нам поехать на озера? Сети у меня есть, хоть и немного рваные. Но на уху наловим, и душу отведем. Не всё же время упираться-мордоваться! А? Я на этих стройках-недостройках уже спину надсадил. Да и ты, вижу, похудел. С пчёлами что ли, тоже тяжеловато?
                - Когда как, - дипломатично ответил хозяин. – Можно и спину надсадить, если без ума.
                Витька заядлый рыбак и ночи просиживал бы на Коке, вылавливая налимов, если бы их было побольше. Хотя и рано поутру успевал закинуть удочки – на ельцов и окуней. Не имело значения, какая рыба, лишь бы она была. Страсть эта иногда чуть не доводила его до греха. Как-то зимой на Коке он ловил окуньков и ершей из-подо льда. Там же рыбачил и один капитан из райотдела милиции. На льду-то, понятно, он был не капитан, а просто рыбак без знаков различия. Но все знали, кто он такой и откуда, потому что мужикам, попавшим по пьяни в кутузку, давал часто по морде, а то и по почкам. За это его крепко не любили. И откуда он взялся, им на беду? Но тоже был рыбак, зараза. Ну и вот, сидят они, удят, клёв не сказать, что хороший, но всё-таки помалу ловится. И вдруг Витька видит – милиционер сидел-сидел, и брык – с ящичка набок. А ведь не пил, Витька бы увидел – недалеко сидел. Сам-то Витька принимал помаленьку для сугреву, поэтому и задержался – интерес был. А почему задержался тот, неизвестно. Народ, который был, рассеялся. Витька к лежачему; тот охает, встать не может.
                - Спина, спина! – скулит. Ну, показалось Витьке, надо что-то делать. И вот навесил он себе на плечи этого капитана, и поволок. С полкилометра там будет, даже больше до дороги. Витька в тулупе, мент в тулупе, в унтах. Кое-как допёр  до крайних домов, там помогли. Радикулит, что ли.
Мужики потом на чём свет ругали Витьку:
              - Зачем тащил его, дурак?!
              - Пьяный был – оправдывался Витька.
                - Я вообще к тебе по делу, - сказал гость. – Сынишка мой младший приболел, простудился, видно. Оно и немудрено: днями из речки не вылазит, а уж не июль-месяц, осень на носу. Ребятня-то успевают накупаться, пока снег не пошёл. Костёр на берегу жгут, выскакивают из воды – греются. Ну и вот, кашляет теперь, чихает. Температуры вроде нет. Сказали, надо настоять прополис на спирту и две, то ли три ложечки в сутки. Граммов десять-двадцать, говорят , надо.  Есть такой у тебя? Я заплачу.
             - Да какая плата – по-соседски. У меня где-то были запасы на такой случай, но я тебе наскребу посвежее, с последних холстин.
             Егор Егорович отправился в сарайчик для пчелоинвентаря, вынес пару холстин, какие укладывают на рамки улья и, вооружившись коленчатой стамеской, стал соскребать с холстин прополис пополам с воском. Набрав комок с голубиное яйцо, протянул его соседу.
                - Ну, мерсю тебя, Егорыч. Раз ты мзду не берешь, так может, посидим по-соседски опять же, кровь разгоним?
              -  Так, что же, прямо с утра?
              - Давай тогда вечерком я к тебе зайду.
              И точно: едва солнце начало клониться к закату, утрешний гость появился снова, с полбутылкой спирта.
                - Мать поставила эту пропололи… как его? – прополисную настойку. А это для нас с тобой. Ты чистый пьёшь, нет? Я специально разводить не стал.
              - Года уж не те, чистый-то пить. Разводить надо.
              - Тогда давай воду и пару стаканчиков.
              Удалившись в летнюю кухню, развели спирт, получив в результате больше бутылки сорокаградусной, и под солёное сало с хлебом и зелёным луком выпили за здоровье хворого.
              - Эх, качественный напиток! – одобрил Виктор, хрустя луком.
              - Да, пожалуй, не метанол – согласился Егор Егорович.
              - Моя-то жалуется:  мол ты, Витя, часто выпиваешь с друзьями со своими всеми. Целая мафия, говорит, тут у тебя. Так я же в бригаде. Стройку начинаем – за успех надо выпить, заканчиваем – за окончание. А где не мафия? В деревне выпивают, в посёлке тоже, в городе выпивают. Простой народ выпивает, начальники выпивают, депутаты  тоже не прочь, подполковники – не оттащишь, о генералах я уже молчу. Так что и ехать-то, менять обстановку то есть, некуда. Да и кто где нас ждёт? Это раньше можно было сорваться: везде рабочие руки нужны, дадут тебе общежитие, когда-нибудь – квартиру. Без всяких ипотек. Сейчас-то и на работу не устроишься.
               - Так, конечно. Но вот Влас наш – он, правда, не генерал и не подполковник, но всё же военный; он не пьет. Ну и мы с тобой не алкоголики и даже не бытовые пьяницы – придумают же! А жена – так все порядочные жёны на страже семейного очага.
                - Не говори! Тут они командиры. Ну, давай ещё по одной! Эх, хороша! Душа отмякает! Так вот я и говорю: командиры. Междоусобицы из-за чего происходят? Вот жена говорит мужу:
               - Что-то мы в недостатке живём. Ты, дескать, посмотри – у соседей больше. А у тех ещё больше, а в той местности вообще… И вот пилит и пилит его, беднягу. И под конец он хватается за топор или что у него там есть, и бежит разбираться, делить, отнимать. А кто же ему отдаст? Ага, щас! И начинается буча. Хлещут друг друга почём зря – одни за тех, другие за этих. Разруха, нищета, дети голодные. И вот эта дурра сопли по щекам размазывает – типа «Ну сколько можно биться, друг друга угроблять? И чего им не хватает?».
              - Да уж, - засмеялся Вершинин, - жадность - причина всех бед.
              За такой приятной беседой засиделись соседи до сумерек и посидели бы, может быть, ещё, потому что и у Егора Егоровича имелся некоторый запас, но зазвонил его телефон.
               - Влас! Лёгок на помине! Здравствуй, здравствуй, Влас! Как дела?
                По мере того, как Влас рассказывал о каком-то деле, лицо Егора Егоровича вытягивалось и принимало озадаченное выражение.
               - Вот тебе, бабушка… - пробормотал он и сказал соседу:
              - Ты извини, я к Васильевне. Влас, понимаешь, надумал жениться!
                ***
              Влас Вершинин, вполне успешно окончив военное училище и получив назначение на Дальний Восток, довольно быстро втянулся в армейскую службу. Время шло, и скоро он стал вполне знающим своё дело младшим офицером автомобильных войск. Его армейский опыт  по этой части мог пригодиться впоследствии на  гражданке, хотя об этом он пока не задумывался. Хватало дел и на службе: кроме автомобильного дела с изучением матчасти, методов всяких регулировок, ремонта техники. Немало внимания уделялось вопросам  взаимодействия при транспортировке людей, грузов в кузове, кунге и на буксире рядовых приходилось обучать владению оружием, приборами радиационной, химической разведки, выживанию в различных условиях, уставам,  а также заниматься  строевой подготовкой.
               Вся эта, на сторонний взгляд, бестолковщина и неразбериха оборачивались в конце концов более-менее грамотной и слаженной работой всех звеньев автомобильных подразделений, что всего-навсего и требовалось.
               Ещё во время пребывания в училище Влас познакомился с классной девушкой. И хотя встречаться постоянно не позволяли обстоятельства, отношения только крепли и по окончании его учёбы они решили пожениться – как только Влас получит назначение и обоснуется на месте службы. Мастер по пошиву зимних головных уборов классная девушка Настя Косарева не сомневалась, что найдет себе работу без особых проблем, если только их не зашлют в Краснодарский край, где нужда в меховых шапках не слишком большая. Но этого случиться уж никак не могло, поскольку за такое назначение для Вершинина похлопотать было некому. Дальний Восток, куда был распределён Влас, был вполне подходящим местом, тем более, что оба не были избалованы излишней цивилизацией. И как только Вершинин прибыл в часть, решено было, не откладывая, играть свадьбу.
               Начальство следовало поставить перед фактом, что у них семья и все связанные с этим жилищные и прочие вопросы должны быть надлежащим образом решены. Хотя Влас понимал, что прежде следовало бы предъявить невесту родителям. А затем поехать в Сибирск, в Коковище и отгрохать там настоящую свадьбу. Чтобы всё, как у людей: с оравой гостей, с музыкантами, с тамадой и фильмом. Но жизнь распоряжается по-своему.
              Не медля понапрасну, Влас позвонил отцу, после чего поговорил с матерью, после чего опять с отцом и в заключение – снова с матерью. Разговор получился сумбурный: уж слишком неожиданно обрушился на старших Вершининых сын, и в час, когда все здравомыслящие люди уже собирались отходить ко сну. Обсудить предстояло ещё многое, но это решили отложить на завтра-послезавтра, собравшись с мыслями. Во всяком случае, начало свадебному процессу было положено и так или иначе, развитие его просматривалось вполне определенно.. Со стороны родителей невесты конкретных возражений не последовало, да и вообще никаких. Чего же ещё: военный, не какой-нибудь шоумен или свободный художник-программист, по возрасту очень даже подходящий, как и по здоровью. Гренадер!
                Жить на первых порах вместе с родителями Насти Влас решительно не хотел: что же это за офицер, который прижился на птичьих правах в семье, где небольшая жилая площадь, как и у всех порядочных людей?
               Между тем в далёком Коковище Вершинины держали совет, как же быть в такой несусветной ситуации. Ясно, что на свадьбе должен быть кто-то со стороны жениха, в первую очередь – родители. Но Мария Васильевна ехать не могла, так как Дарья никогда более, чем на день, не оставалась без матери. Егор Егорович не мог ехать потому, что упомянутую Дарью надо было возить в детсад, если же нет – у неё будет прогул в несколько дней.  Что повлечет за собой собирание справок о здоровье и присутствия при ней матери или же всех троих старших детей, потому что в одиночку на протяжении рабочего дня никто с ней бы не справился, даже Елена. В результате пришли к мнению, что ехать надо Егору Егоровичу, Дарью мать будет отвозить и привозить на такси, школьники  продолжат ходить в школу и, таким образом, всё будет как бы и нормально. Общее же местное веселье состоится, когда молодожёны приедут сюда – ведь выберутся же они когда-нибудь в Коковище. И глава семейства, уже убеленный по вискам легкой сединой, отутюженный и весь сияющий – от туфель до упомянутых седин, отбыл на торжество. Оно состоялось в маленьком кафе и прошло замечательно, даром, что не было тут друзей Власа из Сибирска. Егор Егорович вместе со словами поздравления молодой чете вручил сто тысяч рублей, что было хотя и не завидно много, но и не слишком мало. Вполне достойный взнос в копилку молодой семьи. Насте он также подарил золотые цепочку и сережки, заготовленные Марией Васильевной, а Власу – перстень. Сделал он также несколько десятков снимков всей церемонии, включая и застолье, которое продолжалось до полуночи – дольше кафе не работало. Но поскольку все знали об этом, к часу закрытия уже мало кто мог пить и есть, включая сослуживцев жениха, несмотря на то, что это был народ молодой и крепкий. Егор Егорович был особо почётным гостем и старался не уронить высокое звание отца жениха и представителя славного села Коковище. Особенно ревностно заботились о нём сваты, как и дочка, тоже весьма классные люди. И они пригласили его ночевать к себе.
                Вернувшись домой, Вершинин-старший подробно рассказал, как было дело, представил снимки и передал домочадцам горячий привет от молодожёнов и сватов. После этого он пошёл в летнюю кухню и как следует выпил с устатку и от пережитых треволнений, так что уснул, сидя за столом и не в силах выпить вторую бутылку подарочного коньяка.
                У Власа с Настей началась счастливая  семейная жизнь и они ни минуты не сомневались, что такой она будет и все последующие годы и десятилетия. Немного напрягала только военная дисциплина, которая временами превосходила даже ту, что была в прежних колхозах, да удлиненный распорядок дня, что при наложении друг на друга давало повод для некоторого раздражения. Но всё это были, конечно, семечки – молодые супруги не придавали такой мелочи значения. Впереди были безоблачные горизонты, и следовало сохранять их такими, стирая с небосклона хмарь и прочую непрошенную облачность, как, бывало, стирались мокрой тряпкой со школьной доски неправильно решённые двоечником примеры.
                В октябре фирма, в которой работала Настя, командировала её на две недели в Москву для изучения опыта пошива супермодных головных уборов. Власу при его занятости на службе скучать особенно не приходилось, но всё же он с нетерпением ждал её возвращения, каждый вечер названивая в столицу или ожидая ответного звонка. Как-то в эти дни к нему воскресным вечером заглянул сослуживец, тоже недавно пришедший в часть. Иван Коптелов – так его звали, холостяк, живущий на первом этаже, пригласил Власа скоротать время за «чаркой чая».
               - Немного можно, - не стал кочевряжиться Влас, - немного, чтобы завтра не болеть с похмелья.
               - Не заболеем , - самонадеянно отвечал Иван Коптелов.
    Запасшись напитками и закуской, они расположились в двухместной комнате Коптелова, где одно место пока пустовало, и завели разговор, естественно, о службе. Тема была неисчерпаемой., хотя и перемежалась время от времени дискуссиями на вопросы политики, экономики, экономической политики и политической экономии, а также о перспективах развития западных,  восточных и иных регионов страны конкретно. Тут хозяин комнаты необдуманно высказался в том смысле, что Сибирь хоть и богата ресурсами, но недостаточно богата умами. В ответ гость отметил крайнюю замордованность и пугливость западных жителей, за что Иван Коптелов обозвал его сибирским валенком, а в ответ был обозван драным Орловским  лаптем. Затем младшие офицеры перешли от слов к действию. Иван Коптелов ударил Власа в левую скулу, что, учитывая значительную длину рук худого, но жилистого орловца, было чувствительно. Тогда Влас сгреб его в охапку и выбросил в открытое окно. И всё бы ничего – мало ли что случается при дружеской беседе, - но Иван Коптелов упал на пустую бутылку, невесть откуда взявшуюся под окном. И сломал два ребра. Дело замяли, но за Власом закрепилась незаслуженная слава дебошира и дуболома. И отразилась, увы, на его дальнейшей карьере. Хорошо, что хоть Настя об этом не узнала в ту пору, а узнала гораздо позже, потому что в ту пору она была беременна. И всякие волнения ей были ни к чему. Но и раньше, и позже Влас в семье рукоприкладством не занимался, а это уже куда как хорошо. Ивана Коптелова подремонтировали, на что потребовалось две недели, но уж больше они с Власом никаких посиделок не затевали.
                Служба шла своим чередом, будни не отличались разнообразием, но то, что не было никаких событий, уже хорошо, потому что события – это нечто незапланированное и всегда со знаком минус, то есть ЧП. А за ЧП приходится так или иначе отвечать, или, как давно уже замечено – за всёприходится платить.
                Настя в скором времени ушла в декретный отпуск и теперь семейные узы молодой пары ещё более укрепились. Влас почувствовал дополнительную ответственность уже не только за вверенное ему дело, но и за семейный корабль, экипаж которого вот-вот должен был пополниться еще одним членом.
                Насти приняла часть её забот по дому на себя, заглядывая после работы или по выходным  и это шефство пришлось очень кстати. Власу часто звонили из Коковища, и он постоянно отзванивался с краткими отчетами о текущей обстановке. Она не вызывала тревоги и все были, в общем, довольны.
                Свадебные пожелания молодым «Так будьте здоровы, живите богато…» в общем и целом начинали реализовываться. Образовалась у Вершининых и своя компания из молодых людей, веселая и добропорядочная, как оно и должно быть у таких симпатичных во всех отношениях граждан.
               Особенно дорожили все совместными вылазками на природу, без учений и команд – просто-напросто повеселиться и слегка даже повалять дурака. Когда же ещё? Тогда Влас вспоминал берег реки Коки, березовые рощицы и сосновые колки, дальние озера; даже сибирских лаек, в большинстве ставших бомжами,  и его начинало тянуть в Коковище – заглянуть туда хоть ненадолго.
                ***
               Андрей Ребров и Мокумба Зебе добирались до места назначения на автобусе. Духотв стояла неимоверная, хотя стёкла в окнах экспресса были опущены до предела. Спасало только то, что шофёр гнал транспортное средство как очумелый, нимало не заботясь ни о его сохранности, ни о внутренностях пассажиров – зато в окна врывался ветер, охлаждая разгорячённые тела. Через два часа пути по равнине, покрытой чахлой и жесткой растительностью, добрались до оазиса, где сделали привал, отдышавшись в тени пальм. Впрочем, неподдельно отдышался, кажется, один только Андрей Ребров, все же прочие его попутчики, местные жители, особого дискомфорта от жары не испытывали. Некоторые даже не вспотели. Мокумба Зебе, поначалу старавшийся как-то развлечь сибиряка пейзажами Африки, скоро утомился, поскольку пейзажи были однообразны и скучны. Некоторый интерес вызывали только время от времени встречающиеся деревни с небольшими возделанными полями в низинах и верблюдами, пасущимися среди мелкого колючего кустарника. Мокумба Зебе задремал и спал до самого привала.
                Дальнейшая дорога заняла около часа, но после отдыха уже не казалась Андрею Реброву слишком экстремальной. Город Намбери, конечная цель путешествия его и Мокумбы, был небольшой и располагался среди невысоких гор, здесь было как-то прохладней. А на вершинах, почему-то подумал Ребров, наверное, вообще комфортный климат.
              - Ничехо, ничехо, - ободряюще улыбнулся Мокумба, когда они выгрузились на центральной площади, - ночью бывает- бывает холод.  Хах Мосхва. Ночью холод, в день – тепло. Сильно тепло: бывает сорок пять. 
              Он мог бы говорить и на английском, но упорно совершенствовал свой русский.
              - Круглый год? – спросил Андрей, чувствуя, как по спине опять побежали ручейки пота, надо думать, из последних запасов влаги в организме.
              - Весь ход, хрухлый, - Мокумба Зебе очертил рукой в воздухе круг, подтверждая, что от «тепла» не спасёт никакое время года.
              - Сюда, - указал он затем на узкий переулок, и аспиранты двинулись куда-то по горячей дороге, которая прижигала даже сквозь подошвы сандалий.
                В департаменте сельского хозяйства, продовольствия и гигиены они были представлены его начальнику, седеющему неулыбчивому  господину с длинной худой шеей и твёрдым взглядом. Собственно, представлен был только посланец России, Мокумбу же именно этот департамент и отправлял в Гиперборею, и его представлять не было необходимости.
                Начдеп довольно бегло говорил по-английски, что свидетельствовало о его иностранном образовании, а возможно, он так наловчился говорить в процессе постоянного общения с туристами или деловыми людьми из-за пределов республики. Андрей отвечал  коротко и, по его мнению, исчерпывающе. Мокумба вставлял иногда два-три слова на своём языке и в конце концов все основные вопросы были решены. Исследователям надлежало произвести в течение трех месяцев изучение трех потенциально самых опасных зон с токи зрения вспышек саранчи, после чего осуществить засев клещей-пожирателей этих насекомых. Буде выход личинок случится в ближайшее время, следует оценить эффект от применения клещей, если же личинки должны будут массово появиться позже, определить срок их проклёвывания и организовать следующую экспедицию. Но, по его мнению, слишком долго ждать не придется, поскольку саранча плодовита и плодится уж никак не раз в году, наподобие буйволов, а заметно  чаще.
              Чувствовалось, что руководитель владеет  темой достаточно хорошо и, если бы не многочисленные обязанности по продовольствию и гигиене, отнимающие массу времени, он сам разметал бы полчища саранчи и навсегда решил проблему.
               Было определено наиболее подходящее для производства всех работ селение, куда завтра утром и должны были отправиться исследователи. Мокумбе Зебе, как знатоку местных условий и порядков, были выданы полевые деньги, расписался он также за получение палатки и мотороллера с небольшим кузовом, наподобие старинного Российского «Муравья», на котором каратели саранчи и отбыли на ночлег. Он ждал их в доме Мукумбы Зебе. Когда лёгкая суета в департаменте, вызванная приездом ученых, улеглась, помощник начальника департамента, белый человек с тусклым взглядом объевшейся лягушки, вышел в туалет, и, набрав нужный номер, позвонил.
                - Они приехали, - вполголоса сказал он по-английски. – Двое: один наш, второй, как и ожидалось – русский. Но тебе ведь без разницы, русский там, или японец.
                - Надолго приехали?
                - Ориентировочно – три месяца.
                - Хорошо. Я пока займусь организацией конкретно. Информируй, если что. Но они точно энтомологи?
              - А ты думаешь, мы пригласили на битву с саранчой архитекторов?
              - Да кто его знает – от этого департамента не знаешь, чего и ожидать. Может, выписали просто туристов-любителей. Имею в виду любителей жуков-пауков.
             - Не волнуйся, мы радеем за благополучие республики.
             - Ну, флаг вам в руки!
                Имея в запасе карту, откопированную в родном теперь департаменте, рано утром, ещё до восхода солнца Андрей Ребров и Мокумба Зебе отправились в путь протяженностью более пятидесяти километров. Мокумба знал, куда ехать, и без карты, но на ней были отмечены очаги наиболее интенсивного размножения прямокрылых в прежние годы. В нанесении некоторых из них на карту участвовал и Мокумба, но имелись и такие, которые были отмечены до него.
              Все последующие дни были посвящены поискам наиболее заселенных кубышками саранчи участков внутри трех оговоренных зон. Применялась отработанная методика подсчета кубышек на квадратном метре. Затем учитывалась их плотность по всей зоне. Работа была не из приятных: на корточках под солнцем, без возможности иметь источник воды. За ней, как и за простенькой провизией, Мокумба ездил в близ расположенное селение. Изысков не было: маисовые лепешки, тушёнка, вяленая, а точнее, сушёная рыба, финики и немного овощей. Ввиду отсутствия холодильника никакой свежей пищи более, чем пару часов, хранить было нельзя. Мокумба знал о пристрастии жителей северной страны к картофелю, но порадовать им Андрея Реброва не мог: не росла картошка в этом иссохшем краю. Зато он как-то собственноручно изжарил в горячем песке граммов триста крупной саранчи и, показав пример поедания её, предложил Андрею. Тот попробовал, но большого аппетита от деликатеса не почувствовал. Больше это блюдо не приготовлялось, хотя Мокумба с большим сожалением наблюдал, как бесполезно пропадает вкуснейшая еда, сама пожирая при этом и без того небогатую растительность. Хорошо, что саранча покуда была нестадной и мирно паслась на месте, не посягая на дальние территории.
              В первый же день работы у Андрея обгорели руки, потому что он необдуманно надел рубашку с короткими рукавами. Между тем не было даже и сорока градусов – по словам Мокумбы , - чуть больше тридцати. «Истинно – работа для негров», подумал посланец суровой Сибири, но ничего не сказал, дабы не обидеть напарника. Зато по ночам был собачий холод и если бы Андрей не знал наверняка, что он в Африке, причем почти на самом экваторе, мог бы подумать спросонок, что он ночует где-то в далёкой тундре. Тут весьма кстати оказалась палатка, но и укрывшись в ней, приходилось утепляться на ночь какими-нибудь накидками. Утром пили из термоса горячий чай, накалённый в чайнике на солнцепеке предыдущим днём и, не мешкая, принимались за дело, торопясь сделать как можно больше до знойной второй половины дня. Часа два выкраивалось ещё вечером, но потом быстро темнело, и выискивать в серой земле серые кубышки становилось невозможно. Самая комфортная атмосфера обнаруживалась в полночные часы, когда было уже не жарко, но ещё и не холодно. Вообще-то настоящего холода и не было, предрассветная дрожь организма вызывалась лишь падением температуры по сравнению со знойным днём. Андрей Ребров акклиматизировался к исходу первой недели; Мокумба не настаивал, чтобы он трудился, не разгибая спины.
               Как-то спустя несколько дней после начала изысканий  заглянули к ним начальник департамента сельского хозяйства со своим помощником. Посмотрев карты заселенности зон пораженности саранчой по секторам с указанием численности и прочих параметров, оба остались довольны.
               - Окей! - сказал начальник.
              - Окей! – как эхо, повторил заместитель. И они уехали.
              - Не зря вхаливаем, - заметил с гордостью Мокумба Зебе и его сотоварищ согласился:
              - Не зря.  Но вкалывать ещё ой-ёй-ёй сколько. Ишачить.
              - Да. Ишачить? Хоошо. Прохлятая саанча! Но зато мы есть хабота. Плата.
              Наконец были нанесены на карту все наиболее опасные участки, и теперь предстояло произвести их засев клещом,  воспитанным в лаборатории профессора Лузина, как ему представлялось, в духе ненавистничества к представителям саранчовых. Истекала уже седьмая неделя пребывания Андрея Реброва на втором по величине континенте. Раз в неделю он выбирался с напарником в селение и отправлял по электронке послания в далёкий Сибирск, заряжал нетбук и ждал ответа. 
               Узнав, что работа специалистов защиты растений подошла к самой ответственной фазе, департамент сельского хозяйства, продовольствия и гигиены организовал доставку на место действия трех пчелиных ульев на предмет изучения отношения клещей-киллеров к пчёлам. Их распределили по всем трём зонам.
              Помощник начальника департамента звонил по известному ему номеру:
              - Они готовятся к выпуску клещей.
              - У меня давно уже всё готово, надо начинать.
               -  Подожди ещё малость; недели, я думаю, им хватит. Видишь , за борьбу с вредителями отвеча в департаменте я и дело надо закончить, хотя бы первый этап. Результаты мы изучим уже и без аспирантов. Надо подождать. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили за бездеятельность? И неизвестно ещё, выгорит ли что из твоей затеи.
              - Дорогу осилит идущий – откуда это? Из Хемингуэя? Хотя значения не имеет, главное – верно.
              - Будем осиливать, но старт - через неделю.    
              - Хорошо, ждём неделю,  и ни дня больше.
              - Ни дня.
             Наступил и торжественный момент запуска в африканскую фауну изголодавшихся и истомленных неволей клещей. В течение нескольких дней борцы с саранчой педантично высевали клещей по всем отмеченным на карте участкам и делали необходимые отметки в журнале проведения работ. Они шли с опережением графика и рассчитывали, что вся первая половина предприятия будет выполнена почти на три недели раньше запланированного срока. Тогда Андрей Ребров сможет, наконец, вернуться на родину, а его сотоварищ соответственно – на чужбину, чтобы продолжить аспирантские бдения. На седьмую ночь Андрею почему-то спалось плохо: мерещились тарантулы, фаланги, скорпионы и отчего-то – завхоз из школы Ирины Ветровой. Он уснул за полночь, но полностью погрузиться в сон не успел: раздался чуть слышный топот, легкий полог палатки был откинут и кто-то за ноги рывком выдернул Андрея из палатки. Услышавший возню Мокумба дал хорошего пинка тому, кто вцепился в его лодыжки и лиходей, охнув, отступил. Но был еще третий налётчик: он вырвал колья, крепящие палатку и, опрокинув её, набросился на Мокумбу вдвоём с тем, который получил пинок в живот. Они могли и одолеть Мокумбу, несмотря на всё его здоровье, но он снова достал пяткой в живот первого противника. Тогда второй нападающий постарался ударить его с разбегу головой и это ему удалось, но только частично: удар получился скользящий. Тем временем Андрей Ребров бился с тем, кто вытащил его из палатки.
              - Чего надо? – зло спрашивал он по-русски и, не получив ответа, совершенно искренне крикнул: - Свинья!
                Африканец был здоров, как горилла, и один из его ударов получился настолько тяжёлым, что Андрей грохнулся почти без чувств. Победитель бросился на помощь двум другим. Мокумба отбивался от них из последних сил. Помотав головой, Андрей сдернул крышку со стоящего рядом улья и, схватив рамку с мёдом и пчёлами, с размаху ударил своего противника по лицу.
              - Не желаете мёду? – пробормотал он.
              Одновременно с этим один из дравшихся с Мокумбой, получив третий удар в живот,  выхватил из кармана что-то вроде кастета и с диким воплем ударил энтомолога- земляка по голове. Еще более дикий вопль издал атакованный пчелиной рамой, скребя пальцами лицо, залепленное мёдом и жалящими пчёлами. А Мокумба как подкошенный рухнул навзничь с окровавленной головой. Из подъехавшего неслышно джипа выскочил седоватый африканец с пистолетом в руке. Выругавшись при виде упавшего бездыханно Мокумбы, он яростно сплюнул и, указав пистолетом на Андрея Реброва, мотнул головой в сторону машины. Двое схватили исследователя , заломили руки и потащили к джипу. У него ещё кружилась после нокдауна голова. Боксер с воем продолжал отбиваться от роя пчёл, яростно оттирая рукавами от мёда и яда враз распухшее лицо. Где-то близко залаяла собака. Владелец пистолета придавил педаль газа и вездеход помчался по выгоревшей траве прочь от полевого стана.
                ***
                Сергей Вершинин достаточно успешно, на удивление себе самому, окончил школу, одолел ЕГЭ – может быть, потому, что слишком не заморачивался по этому поводу и не считал диплом залогом каких-то преференций. Лишь одно было у документа несомненное достоинство: открывалась возможность поступать в вуз.
                - Так вот, Сергей, - сказал ему как-то в присутствии Марии Васильевны Егор Егорович, - если ты хочешь поступить в вуз, зубри предметы, готовься к экзамену как следует. Учить тебя на платной основе – мы не потянем. Тут еще Лена закончит, и тоже будет поступать. Мы сможем вас снабдить копейками на одежду и питание. Ты понял, Сергей?
                - Да понял, понял, чего не понять-то?
                - Так что готовься и поступай. И нам спокойнее будет, если ты займешься учёбой.
               Спорить было не о чём. Стало быть, даешь вуз! Ради такого дела стоило покорпеть некоторое время над учебниками. Чему он и посвящал всё свободное время с упорством, с каким раньше стремился достичь вершин в вылове рыбы из Коки. Несчастным ельцам повезло, что терпения у него хватило ненадолго, иначе бы он заставил корчагами всю реку. И заставил бы, пожалуй, если бы были приличные уловы. При всём том он не прекращал деятельности в ансамбле, который, правду сказать, не снискал пока что слишком большой популярности. Уж чересчур много было конкурентов:  в каждом селе, в райцентре, не говоря уже о самом Сибирске; пробиться на большую сцену стоило немалых трудов и вообще неизвестно, сколько этих трудов потребуется – год, два, десять? Такая неопределенность не устраивала Сергея, но он продолжал участвовать в репетициях. Поскольку кроме надежд на будущую славу и доходы, игра в ансамбле доставляла ему удовольствие. Это было хобби.
                Вузов с военными кафедрами было немного и выбирать особенно не приходилось, но его устраивало то, что практически все они были техническими. К гуманитарным наукам Сергей относился без сочувствия, и они платили ему тем же.
             Для поступления намечено было три высшие кузницы кадров, и после всех процедур и волнений выяснилось, что Сергею придется учиться в Воронеже, что не очень хорошо, поскольку далековато, но за счет бюджете, что как раз очень хорошо.
             Несколько освоившись в университетской обстановке, он решил возобновить музыкальные упражнения, для чего обратился к руководителю головного ансамбля. Всё портило то, что он играл только на балалайке и баяне, однако же его взяли в группу запасных, с перспективой после испытательного срока включить в основной состав. Репетиций Сергей не пропускал, справедливо считая, что когда-нибудь это ему зачтется, и не только в ансамбле. Действительно, спустя две недели один из его членов, контрабасист Олег Кипелов, отозвал его в сторону и спросил:
                -Ты где ночуешь? Ну, без разницы: если подходит, перебирайся к нам с Женькой Поповым. Мы снимаем комнату; был ещё третий, но он отвалил. Вдвоём-то нам накладно, а если трое – то уже в самый раз. Хотя, конечно, лучше бы совсем не платить. Но что поделаешь? Мы не местные. Ну так как? Квартира недалеко, можно и пешком минут за десять добежать.
              Сергей, обретавшийся в самой захудалой гостинице, не раздумывая, согласился. «Сокамерники», как они себя называли, учились на втором курсе и взяли шефство над новоприбывшим.
              Понемногу всё налаживалось, и лишь одно смазывало общую благополучную картину: недостаток средств и отсутствие реальных вариантов их добычи. Попов как-то спросил:
              - Тебе финансами родители помогают? Работают?
              - Мать. Отец на пенсии.
                - Да, не разбежишься. Стипендии даже на пиво не хватает. В ваших новосибирских краях ничего не водится такого, что можно без проблем продать? Рыба какая-нибудь особенная, наподобие байкальского омуля? Может, редкие лекарственные сорняки, вроде элеутерококка? Что-нибудь такое-этакое…
                - Ну, в новосибирских не знаю, а у нас – с налёту даже и не соображу. Рыба-то ценная вся в северных районах. Что же, что же? А  орехи кедровые не пойдут?
                - Орехи? – заинтересовался Попов. – А что, можно попробовать. Только как мы их оттуда доставать будем? То есть, доставлять? Всякая логистика и прочая м…ка?
              - Надо думать.
              - Ты подумай срочно. А то мы тут замутили кое с какой травкой… да не волнуйся, не наркота. Она-то наверно, пошла бы без проблем. А эта – кулинарная. Не очень-то расхватывается. Не такая, говорят, как надо, ненастоящая. Я вот не понимаю – ну, телевизор можно подделать, лыжи какие-нибудь, таблетки, но как можно подделать траву?
              Сергей пожал плечами:
              - Если только сушёную и размолотую – ничего хитрого.
              - Нет, в натуральном виде, лишь подвяленная.
              - Не знаю. Сейчас всякие спецы есть.
                - А мне сдаётся – это жадность. Цену сбивают, поэтому и наводят тень на плетень. Цена и так-то невеликая, да, Олег?
               - Куда уж меньше. Остается только за взятие пучка нам еще доплачивать. То есть мы будем доплачивать. А?
               - Вот-вот. Так что ты, Сергей, думай.
              - Ну, для начала надо попробовать продать малость, на пробу – как будут покупать. Или есть на примете, кто может взять и продать всё?
              - Есть-то есть, но если продавать дрянь, большого навара не получишь.
              - Я отпишу к себе, пусть вышлют килограммов десять. 
              Скоро все десять заявленных килограммов орехов прибыли и Попов отвез приманку по известному ему адресу.
              Отзыв был получен через два дня и носил весьма положительный характер: товар шёл хорошо. Смущало только то, что навар с килограмма составлял всего сотню рублей; если продать тонну орехов, прибыль составит всего сто тысяч рублей.
              - Так, пожалуй, нам всю вашу тайгу придется вычесать, - заметил Олег.
              - Ну что уж так сразу. Мы можем приподнять ещё цену, а у Андрея в Сибирске наверное, найдется выход прямо на заготовителей. Они-то продадут подешевле. Те, присланные, как я понимаю, куплены в магазине?
              - Конечно.
                - Ну вот. А там своя накрутка, если ещё они взяли товар без перекупщиков. А если через них – то вообще в разы цена стала больше. Что, возьмёмся за это дело? Траву тоже будем помалу продавать, сколько получится.
              - Орехи хоть в упаковке – в скорлупе, но тоже портятся со временем. Да и всё заготовленное могут быстро распродать – спрос и в наших местах есть неплохой, - сказал Андрей. Особенно, если год неурожайный. А это часто.
               -Ну ты смотри, - поразился Олег, - кажись, чего только у нас нет, а как до дела – и того мало, и этого, всего не хватает, всё в обрез.
               - Много у нас лесов, полей и рек, – не согласился Попов.
                - Насчет полей и рек - это правильно, но вот лесов…  В наших краях, например, их не так-то много осталось. 
               - Вот видишь, - оживился Кипелов, - хорошо еще, что реки сибирские в пустыню не завернули. А то остались бы у нас одни поля.  Ну так что, практически?
               - После сессии я сбегаю в Сибирск, если с орехами всё в порядке, загружу тонну. Как получится. Но нужны деньг, тысяч шестьдесят и за доставку – наверное, тысяч сколько? Пятнадцать, двадцать?
               - Итого, значит, восемьдесят  тыщ. Осилим? - Кипелов по очереди посмотрел на приятелей.
               - Вообще, конечно – что за деньги? – отозвался Попов.- Раз пообедать в хорошем ресторане. Но пока для нас – чудовищная сумма. Ладно, я попробую взять авансом за будущий товар. Но сразу всё вряд ли получится. Скорее всего, отвалят тысяч пятьдесят, в лучшем случае.
               - Тогда должно получиться, – подытожил Кипелов, - тридцать я найду.
   На том и порешили. Деньги были собраны, и сразу после зимней сессии Сергей Вершинин отбыл в сибирскую командировку. Он показал пример расторопности и организованности, совершив закупку  товара в короткие сроки и уже через неделю вернулся, а в скором времени прибыл и контейнер с тонной орехов – почти тридцать мешков. Их развели по мелким магазинам и часть в виде опыта занарядили на рынок. С нетерпением ждали результатов и результаты оказались радостными, учитывая то, что такую мелочь, как кедровый орех, покупатели ценили не слишком высоко. Кроме всего прочего, лузгать орешки надо было умеючи, это не семечки. А сноровка вырабатывается не сразу. И всё-таки все затраты компаньонов окупились и чистая прибыль составила почти полторы сотни тысяч.
                Почин решили отметить. Чтобы не навлекать на себя недовольство вахтёров-охранников по нетрезвом возвращении в общежитие, отпраздновать трудовую победу собрались в своей комнате. С шампанским естественно, связываться не6 стали, а купили бутылку виски и три бутылки водки, чтобы уж наверняка хватило. В качестве прохладительного напитка выступало пиво в количестве пяти литров. В закуске изысков не делали, всё было питательно, дёшево и сердито.
               - Ну, за успешное завершение начала и продолжение предприятия! – провозгласил Кипелов первый тост, и все дружно выпили.
               - Спасибо Сергею, конкретно сработал, - заметил Попов. – Ну и нам с Олегом тоже объявляется благодарность.
               - А как же, - поддержал Вершинин, - без денег – никуда!
               И они выпили по новой.
                - Ну, а теперь – за удачу, чтобы она не покидала нас никогда! – призвал после того, как закусили, Олег Кипелов. – Да ты пей, пей, Серега! Удача – она капризная дама, не угодишь – отвернется.
               И, проследив за вершининским процессом выпивания, удовлетворенно заметил:
               -А то будет, как с Буровым.
               - А что с ним? – запивая водку пивом, чтобы освежиться, поинтересовался Сергей.
               - Это препод такой есть, Буров. Он не пил, не курил, в азартные игры не играл, даже просто на интере; на всякие дискотеки – ни-ни! А организм – он ведь не железный. Нельзя измываться. Вот и надорвался. Так говорят. Теперь в больнице лежит, лечится. К нему родственник какой-то приехал, по делам в городе был, ну и заглянул. Бананы, мандарины, и бутылочку коньяка прихватил.
               « Давай, говорит, потихоньку, – тебе на пользу пойдет».  Так представляешь: он и тут выпить отказался! Ну где же тогда набраться здоровья? Вот так и лежит, как бы лечится. И неизвестно, сколько будет лечиться. Потому что если с ранних лет здоровье подорвал, восстанавливать его ой, как трудно! Понимаешь?
               Сергей, может быть, и понял бы, но он уже крепко спал, прикорнув на углу стола и о злоключениях трезвенника Бурова больше ничего не слышал.
                ***
      
                Джип скакал по полуночной равнине с полудневной скоростью, так что всех бросало из стороны в сторону и вверх, до упора в потолок. Африканец, обладавший пистолетом, гнал как обколовшийся мажор, спешащий на свидание, назначенное на вчера. Андрей опасался, как бы не отскочили колёса – тогда эта гонка стала бы последней для всего экипажа. Хотя никаких причин для такого дикого галопа не было – ни погони, ни надвигающейся грозы; их не преследовало стадо разъяренных слонов и не горела степь позади, швыряясь ошметками пылающего бурьяна.
                - Куда? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил по-английски Андрей, когда скорость уменьшилась и немедленно получил удар по ребрам от амбала, пропахшего медом и пчелиным ядом.
              - Ловить бабочек, - лаконично ответил рулевой, покосившись на гориллу.
                - Бабочек? – немного погодя уточнил Андрей, решивший, что недостаточно хорошо знает инглиш и не понял  владельца пистолета.
              - Бабочек, бабочек, - подтвердило водительское кресло. – Безобидное занятие.
               - Андрей замолчал, понимая, что над ним издеваются. Но потом всё-таки поинтересовался:
               - И ради этого надо было похищать меня и убивать Мокумбу?
               Предводитель ударил кулаком по баранке и рявкнул:
                - Никто не собирался его убивать, так он полез со своим джиу-джитсу! А эти дуболомы… И вообще ты заткнись. Скажи спасибо, что не лег там же рядом.
                Через несколько десятков километров джип остановился: седовласый и один из шайки, самый неприметный, вышли из машины и о чём-то коротко переговорили. В завершение беседы неприметный приблизил лицо к шоферскому и погрозил пальцем. Тот кивнул и вернулся в машину, один. Они помчались дальше.
              Под колёсами трещали мелкие кусты, затем они стали мощнее и их приходилось уже объезжать, выбирая проплешины в сгустившихся зарослях. Наконец проехать на машине стало уже невозможно: впереди поднималась стена леса, а кустарник стал непролазным. В довершение ко всему с ветвей каскадом ссыпалась вода, заливая стёкла при соприкосновении с ними: тут, по всей видимости, прошёл хороший дождь. 
                - Выходим! – скомандовал начальник экспедиции и вылез из автомобиля. Сосед Андрея слева тоже вышел вон, тотчас же аспирант получил справа удар в бок от боксёра – приглашение покинуть транспортное средство.  Углубившись в лес, двое принялись хлопотать по устройству привала, а старший, прислушиваясь и глядя по сторонам, пошёл назад; время от времени он останавливался и приподнимался  на цыпочках.
               Один из оставшихся занялся сбором хвороста, а второй разводил костёр. В условиях сплошной сырости это было непростым делом. Андрей, подбирая мелкие веточки, отходил в сторону, противоположную той, где возился с хворостом амбал. Улучив момент, он сделал несколько быстрых и лёгких шагов в чащу и затерялся в ней.
               - Э-э! – через несколько секунд раздался встревоженный возглас от костра. Донеслась торопливая перепалка, затем треск кустов. Во время этой суматохи Андрей пробежал еще метров тридцать и затаился. Стихло всё и в стороне бивуака. Затем послышался приглушённый шум мотора, который через минуту стал неразличим, заглушаемый густыми мокрыми зарослями. Выждав на всякий случай ещё минут двадцать и не ломая пока голову над тем, что бы значило это поспешное бегство похитителей, Андрей осторожно двинулся, по его представлениям, вдоль границы леса и кустарника.
                - А! – тут же раздался где-то рядом торжествующий вопль, - хальт!
                И в следующую минуту из зелени возникли все трое разбойников-африканцев. Амбал не  преминул сейчас же дать крепкого тычка кулаком Андрею в бок, но развить в этом направлении дальнейшую деятельность ему помешал окрик начальника:
               - Зивато!
                «Ах, так ты Зивато, черт бы тебя побрал!» - выругался про себя Андрей Ребров. «И как они, паразиты, так ловко вычислили меня?».
                Все, кроме него, были страшно довольны, не исключая и Зивато, который осклабился во всю ширину рта, отчего заплывшие от пчёл его глаза превратились в узкие щёлки.
                - Бежать тебе бесполезно! – грозно нахмурил затем брови сагиб, поигрывая пистолетом. – И куда побежишь – на корм львам?
                Третий солидарно кивал головой, сияя белозубой улыбкой, и демонстрировал  тяжелую винтовку, с какой, вероятно, ходят на слона.
              Насквозь промокшие, они добрались до костра, который уже как следует разгорелся и посягал на окружающую траву - она высохла и дымилась.
                - Носорога не боитесь? – спросил бесцветным голосом неудачливый погубитель саранчи, потерпевший очередное фиаско.
              Никто не ответил. Человек с винтовкой отложил оружие и, повесив на ближайший куст мокрую рубашку, пристроил над огнём чайник, наполненный из канистры. Зивато умывал горящее лицо, периодически обирая ладонями влагу с мокрых листьев. Начальник  достал телефон и отошёл за кусты имея, как видно, секретный разговор. Костровой собирал теперь хворост. Улучив момент, Андрей Ребров выхватил из костра маленький уголёк и бросил в карман сохнувшей рубашки. Нахохлившись, как мокрый коршун, он индифферентно смотрел в одну точку, которая находилась где-то позади костра. Запахло палёной тряпкой. Хозяин рубашки с проклятиями сорвал её с куста и ткнул в мокрую траву раз, другой – пока она не перестала дымить. Вернувшийся начальник неодобрительно смотрел на эти манипуляции, но ничего не сказал. Андрей чувствовал, что у него резко портится характер. Он чувствовал также неодолимую потребность выхватить из огня здоровую головешку и отходить ею как следует во-первых, главаря шайки и потом… Но тут же был вынужден сознаться, что из этой затеи ничего не выйдет – дети Африки после его побега явно начеку. Пришлось удовольствоваться прожженной рубашкой одного из татей. Эта маленькая месть доставила ему настолько же малую радость.
                Зивато разломил на четыре части большую лепешку и уложил на большой лист болотной травы, сюда же были присовокуплены бананы и две горсти вяленой саранчи. Только что вскипевшая вода была закрашена брикетом чая и разлита в маленькие железные кружки. Трапеза, несмотря на свою скромность, была очень кстати. Даже кипяток в обжигающих кружках пришёлся к месту.
               - Вот так-то, - сказал , переводя дыхание после очередного глотка, предводитель. – С  прибытием в страну бабочек! – и покосился на Андрея.
                - Не пойму, - отозвался тот, - у вас этот парень, - он кивнул на худощавого – он, что, изучал дойч? Кричит мне: «Хальт!».
              - Не очень изучал.  У него родственники в Кёльне. Вот он и знает слова.
              - Но почему мне-то он кричит: «Хальт!»? Я-то не немец!
              - Какая разница? Ты белый, а белые все на одно лицо.
              И он засмеялся, довольный своим замечанием, потом поделился причиной смеха со своими приятелями и теперь они захохотали все вместе.
               Постепенно веселье сошло на нет и все начали дремать, утомленные приключениями ночи и этого мокрого утра. Но начальник после получасового отдыха решительно встал и отдал отрывистую короткую команду. Двое вскочили и начали споро собирать пожитки у костра, затем вынимать поклажу из джипа; всё это они складывали в мешки с лямками и в завершение приторочили к одному из них канистру, предварительно вылив из неё остатки воды. Мешков было четыре и один из них без лишних разговоров водрузили на спину пленнику. Груз был небольшой – килограммов двадцать, но неизвестно, сколько времени его придется тащить, и по какой дороге. Если по джунглям – носильщикам этих мешков и ему в том числе не позавидуешь. Худшие опасения Реброва оправдались: со старта отряд двинулся прямо в чащу, орошаемый сыплющимся с ветвей дождём. Но было уже не холодно: через пятнадцать минут хода по переплетенной траве и корням деревьев все взмокли еще и от пота, и ноги переставлять было всё труднее, тем более, что местами они увязали в раскисшей почве. Сырость не успевала испаряться и с ней не справлялись все деревья, кусты и трава, как ни много они поглощали влаги. Через час пути Мопа обернулся, приложил палец к губам и негромко сказал Андрею:
              - Граница. Не шуми, иначе можно заполучить пулю. У нас тут военное положение.
              Дорога с двумя короткими привалами заняла полтора часа и венцом её стала река, шириной около пятнадцати метров; противоположный берег был от самой воды покрыт буйной растительностью, так что и не понять, крутой он или отлогий. Над деревьями и над водой носились малые и большие птицы, раздавались их голоса из зарослей. Джунгли просыпались. 
                - Кунга! – позвал Зивато, пытавшийся вытащить из зарослей лодку, которая с налившейся водой была слишком тяжела. Тот, кого назвали Кунгой, поспешил на помощь, сейчас же к ним присоединился и главарь. Совместными усилиями они выволокли маломерное судно на отмель, где перевернули его и вылили воду. Вернув лодку в исходное положение, сложили в неё мешки, причём с одним обращались особо осторожно. Зивато указал Андрею рукой его место, явно намереваясь при посадке взбодрить пленного ударом в бок, но не успел: аспирант одним прыжком оказался в посудине. Она являла собой образец срочного строительства: наспех оструганные доски, тяжелый нос, вода попадала внутрь не только от дождя: в двух местах она сочилась между досками. Но, конечно, в море на этом судне выходить никто не собирался, а для каботажного плавания она вполне годилась, если вовремя вычерпывать воду.
               Вёсел дредноуту, как видно, не полагалось и приводился он в движение посредством шеста, которым орудовал, стоя на корме, Зивато. Кунга держал в руках ружьё, намереваясь, видимо, подстрелить какую-нибудь водоплавающую дичь, буде она попадется.  Неизвестно, что осталось бы от неё, попади он в цель из своей чудовищной винтовки. Но ничего за весь короткий путь до  конца переправы не попалось. Перед самым берегом Зивато удвоил усилия, разогнав лодку до скорости узлов восемь-десять и она с хрустом врезалась в прибрежные заросли, которые тут же попытались швырнуть её вон. Но Зивато знал своё дело: она так плотно вклинилась в кусты, что более не пошевелилась.  Разгрузка и дальнейший путь через зеленые влажные дебри не заняли много времени: скоро они вышли на поляну, по большей части рукотворную, на что указывали пеньки деревьев и кустов. С краю поляны, но в тени, виднелось сооружение, напоминавшее обычную хижину, однако поднятое почти на метр над землёй. Рядом с ней на той же высоте размещался вместительный сарайчик с кровлей из больших пальмовых листьев, и без стен: при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что их заменяла тонкая металлическая сетка, натянутая по всему периметру. Дверь представляла собой четыре рейки, скреплённые по углам, и тоже состояла из сетки.
                На крыше сарая восседали два попугая, с любопытством, вытянув шеи, наблюдавшие за прибытием гостей. На ветке рядом стоящего дерева устроилась здоровенная зелёная ящерица, не подававшая признаков жизни. Попугаи же при приближении людей вспорхнули и переменили дислокацию, усевшись метров на двадцать выше. Высота деревьев тут доходила, пожалуй, до полусотни метров и кроны их, судя по птичьему гвалту, были неплохо заселены. Солнце пробивалось сквозь парной туман, напитанный тяжелым запахом прелых растений. На спине у пришельца из Северного полушария выступила испарина. «Будет банный день» - подумал он. Кунга убрал обломок жерди, подпиравшей дверь хижины, вспрыгнул на помост и отворил её. Заглянув внутрь, он пригнулся и позвал вполголоса:
                - Мопа!
   Предводитель взобрался на помост следом и вгляделся в темноту помещения. Он медленно достал пистолет и выстрелил внутрь хижины два раза, после чего они оба с Кунгой вбежали внутрь и через минуту выволокли дергающуюся в конвульсиях змею метра в три длиной.
                - Хо! – торжествующе воскликнул Мопа и сообщил Андрею:
                - Боа. Неядовитая, удав. Вообще их тут мало, но нас давно не было, вот он и устроился.
                Змею повесили на крепкий сук ближайшего дерева – весила она, наверное, не меньше полупуда. Кунга взял жердь, подпиравшую раньше дверь хижины и, улучив момент, наотмашь саданул несчастливого удава по голове. Тот почти перестал шевелиться.
                - Ну вот, с новосельем! – сделал приглашающий жест Андрею Мопа и распахнул дверь. – Опасаться нечего: раз там был боа, больше никого там нет.  Мы можем поспать, а уж потом займемся делами.
                Он что-то сказал по-своему Зивато и тот, вооружившись большим тонким  ножом, подобием мачете, раскромсал змею на дюжину кусков. Всё полученное он загрузил в большую кастрюлю, принесённую из хижины и, прикрыв крышкой, поставил в тени. Тем временем Кунга вернулся с канистрой, наполненной водой. Её налили в кастрюлю и разожгли огонь на старом кострище, окруженном большими камнями, на которых и пристроили кастрюлю.
                « Сколько же они собираются есть этого удава? – подумал Андрей Вершинин. – Ведь холодильника нет, а через сутки варево протухнет, если даже не раньше. Стало быть, пир сегодня будет большой. Да и то сказать, мужики проголодались: разве наешься кузнечиками да бананами?». Но говорить он ничего не стал, а продолжал осматриваться. Предводитель приблизился к диковинному сарайчику и сквозь сетку долго и пристально рассматривал что-то внутри. Затем он посмотрел на Андрея и бросил:
                - Спать! Часа полтора.
   Они втроём – Мопа, Кунга и Андрей забрались в хижину, где было натянуто пять гамаков, и устроились в них. Зивато был назначен дежурным по кухне и остался возле костра – варить добычу, которая досталась им так легко. Смертельно уставший Андрей не хотел ни о чем думать. Едва устроившись в гамаке и чувствуя себя в безопасности в окружении соседей, он мгновенно заснул.
                Разбудил всех Зивато. Он давно уже сварил змею и теперь боролся со сном, валящим его с ног еще и по той причине, что организм амбала был отравлен пчелиным ядом, действие которого лишь ослабело, но не прекратилось совсем. Уже позавтракавший удавом, Зивато залег спать, как только поднялись с гамаков его спутники, и уже через минуту из хижины донёсся его храп.
                Кушанье было горячим, но к нему полагалась холодная вода, так что в целом всё было в норме. За исключением того, что Андрею при виде здоровенных вареных кусков с коричневым узором по спине и жёлтым брюхом чуть не сделалось плохо.
                - Ешь, сказал, заметив его реакцию, Мопа – на одних бананах ты долго не протянешь, нет привычки питаться одной травой. А мясо это вкусное, диетическое.
               Он отхватил ножом небольшой пласт мяса и на щербатой тарелке придвинул Андрею:
                - Надо же когда-то начинать. Представь, что курица. Вкус почти такой же. Ну, начали! Иначе, я же говорю, ты не выживешь.
               Кунга одобрительно кивал головой.
                -А сколько надо выживать? – спросил Андрей.
                - Недолго.
                - Неделю, две? Меня дела ждут.
                - Наверное, чуть больше года – смотря по обстоятельствам.
                - Ты шутишь, Мопа?
                - Ничуть. Да, я ведь не рассказал тебе о сути дела, только назвал направление. Пойдём, я         тебе всё подробно объясню.
                Мопа встал, дожевывая деликатес. Андрей окинув взглядом ближайший радиус и, не найдя ничего, чем можно было бы зашибить бандита, поплёлся за ним, утешаясь мыслью, что до Мопы он еще доберется. Если впереди – целый год. Он содрогнулся.
               Впереди идущий приблизился к сараю, открыл задвижку и распахнул дверь.
                - Прошу, - указал он внутрь сооружения.
                Сквозь пол, выстланный поверх жердей-половиц всё той же сеткой, прорастало с десяток кустов, для которых были сделаны дыры. В одном из углов лежала куча листьев, на которых устроилось десятка полтора ярко-зелёных гусениц, занятых поеданием этих листьев.
                - Вот, это наша работа, - сказал Мопа,- а теперь и твоя. Мы выращиваем Лунную моль: слыхал про такую бабочку?
                - Моль, - как в трансе повторил Андрей Ребров и на него повеяло Сибирском, Коковищем  с маленькой Голубой Молью – Дарьей Вершининой. Запершило в горле. Он закашлялся.
              - Так что, известно тебе это насекомое?
              -  Известно, если речь о Сатурнии, Мадагаскарской комете  – отвечал Андрей.
              -  Ну вот, - удовлетворенно потёр руки предводитель, - так же говорил и Садреддин. Ты настоящий энтомолог. Это для нас очень хорошо.
              Заметив гримасу запоздалого сожаления на лице энтомолога, добавил:
              - Но не печалься: если бы оказался тупым дилетантом, нам пришлось бы пустить тебя в расход. А так – ты принесешь пользу хорошим людям и сам заработаешь. Если дело у нас пойдёт.
    Утешив таким образом Реброва, Мопа подозвал Кунгу, который, окончив обильнейшую трапезу, стоял возле входа, и что-то сказал ему. Тот быстро сходил в хижину  и вернулся с небольшим ящиком из толстой фанеры. Мопа открыл ящик и достал из него крупных размеров блокнот. В нём помещались фотографии бабочек, первыми из которых шли Лунная моль, Урания, Парусники – Антимох и Зальмоксис, с десяток других, а также фотографии растений, среди которых Андрей узнал и кусты, растущие  в этом инсектарии. Место под фотографиями и на свободных страницах было испещрено мелким почерком, как понял он, на арабском.
              - Вот эти самые ценные бабочки, - сообщил Мопа, в то время, как все разглядывали блокнот. Уважаемый Садреддин много занимался этим делом, привёз с Мадагаскара яйца Лунной моли, очень торопился, потому что яйца долго ждать не могут – по-моему, не больше двух недель. Он ещё привез кусты, которыми то ли питается моль, то ли откладывает на них яйца – ни на каких других. Климат у нас тут, он говорил, вполне мадагаскарский, и всё должно получиться. Ты можешь читать по-арабски? Мы, к сожалению, нет. И ты тоже? Ну что же, ты ведь энтомолог, сам разберешься, да?
               - Там видно будет, – уклончиво отвечал энтомолог. Но где же сейчас уважаемый Садреддин?
                При упоминании этого имени трое разбойников переглянулись – теперь и проснувшийся Зивато с Кунгой поняли, о чем речь. Кунга отвернулся, Зивато пожал плечами.
              - Его укусила болотная гадюка. Месяц назад. Не здесь – там, на берегу, - махнул рукой Мопа. – Он даже не успел добежать до машины. Там у него была сыворотка. Здесь тоже есть, но, по-моему, она давно уже прокисла.  Но Садреддин успел позаботиться о малышах – показал Мопа на гусениц, безостановочно грызущих сочную зелень. Теперь надо, чтобы всё дошло до бабочек, они-то нам и нужны. И чтобы они отложили яйца. Теперь тебе понятно? Тут в ящике есть специальные конверты для бабочек и кое-что ещё – сам посмотришь. Продавать нам есть куда.
              -  Месяц назад, - Андрей потер лоб, пытаясь сосредоточиться после всех вываленных на него известий. - Значит, до бабочек ждать не меньше полугода.
                - Именно так и прикидывал Садреддин. Если местный климат не внесёт коррективы. Да и вообще за этим хозяйством надо приглядывать постоянно. Эти попугаи, например, нахально иногда стараются разорвать сетку и наверное, сожрать гусениц. Глупые твари: один раз они украли у нас на глазах ложку, в другой – мой ремень. Да: ты хорошо плаваешь? Не надо лезть в воду – крокодилы.
              Всё было ясно. Начались будни, к которым Андрей не готовился и о которых даже не помышлял. Его бесила собственная беспомощность. Но это, утешал он себя, ненадолго – надо сначала присмотреться и как следует раскинуть мозгами. Что больше всего тревожило его – невозможность сообщить о себе в Сибирск.
              Как-то Кунга оставил у очага свой телефон, удалившись с Зивато на охоту за бабочками. Андрей тотчас же схватил его, взял сачок и бросился в заросли. Он набрал номер Ирины Ветровой. Но проклятый агрегат только пискнул два-три раза и сообщил, что на счету нет средств. С ненавистью посмотрев на него, аспирант размахнулся и зашвырнул его в чашу; раздался чмокающий звук – телефон угодил в болото. Через минуту почти с той же стороны появился Кунга, бережно несущий в сетке сачка крупную бабочку. Прибыл и Зивато. Пора было готовить обед.
                ***
               Следующий куш решено было сорвать, не откладывая дела в долгий ящик. Вершинин начал созваниваться со своими поставщиками орехов и договорился пока на полтонны – непроданного продукта на местах оставалось уже мало. Была сделана предоплата – на пятьдесят процентов. Вскорости подоспел и заказанный товар. Старые знакомые магазинчики начали было бойко торговать им, но тут случилась осечка: орешки оказались на треть залежалыми, с легкой плесенью внутри и имели вкус качественного хозяйственного мыла. Всё непроданное торговцы рекомендовали Попову и компании немедленно забрать, от греха подальше. От Роспортребнадзора, а также прочих инспекций. И не делать им больше подлянку со своими дурацкими орехами, не подводить порядочных людей. Но ребята они были отходчивые, потому что – деловые, и если возникал какой-то материальный интерес, на прошлые неувязки готовы были закрыть глаза. Так и на этот раз: в двух магазинах и одному рыночному торговцу был предложен такой замечательный оздоровительный продукт, как настойка женьшеня. Это общеукрепляющее и заряжающее энергией средство не являлось лекарством, а потому свободно могло продаваться в обычной торговой сети. Однако же на этот раз владельцы магазинов потребовали, чтобы при товаре имелись сертификаты и всё было чин чином. Рыночный же торговец сертификатов не требовал, но просил убедительно доставлять ещё и женьшень в натуре. Все торговые партнеры получили заверения, что поставляемая продукция будет первосортной, что у Сергея как раз на дальнем Востоке служит брат-офицер, который изъездил весь Приморский и Хабаровский края, Амурскую область, и уж он-то знает, где  и как там искать чудодейственный корень.
                Между тем надо было что-то делать с четырьмя мешками орехов, возвращенных с прилавков как бракованный товар.
                - Ведь если мы сами употребим эти двести кило,- в раздумье сказал Кипелов, нам придется грызть их до конца учёбы и ещё килограммов по пять на брата останется грызть их уже на рабочем месте. Без отрыва от производства.
                - Столько они не выживут, не будем же мы питаться одной плесенью, - возразил Вершинин. – Надо куда-то их пристроить, с пользой. Для потребителя и для себя.
               Пришлось прибегнуть к такому  технологическому приему, как флотация. Орехи просто засыпали в ванну с водой, как следует взбаламучивали и снимали «пену» - то есть пустые, высохшие и поломанные семена кедра, не чаявшие попасть в категорию брака, да ещё так далеко от родных мест. Затонувшие, качественные орешки выгребали, рассыпали на газетах и загружали в ванну новую партию. Дело подвигалось довольно споро, но становилось ясно, что с помощью газет таежный урожай не высушить и не сохранить – он рискует заплесневеть уже окончательно и бесповоротно. Решение нашлось только одно: срочно искать сушилку и Попов, как местный житель, немедленно отправился на её поиски. Часа через полтора он позвонил и дал указание затаривать всё отсортированное в мешки, так как с сушилкой всё договорено. Однако водные процедуры ещё не были завершены, несмотря на самоотверженный труд Вершинина и Кипелова, взмокших не столько от барахтания в ванне, сколько от пота. Подоспевший Попов немедленно пришёл им на помощь и через четверть часа первая часть операции  по спасению даров сибирской тайги была завершена. Оставалась сушка. Вызвали такси и, загрузив вдвойне дорогую теперь поклажу, помчались по адресу, указанному Поповым. Здесь оказалась небольшая столярная мастерская, где производились нехитрые поделки для быта, от табуреток до диванов и комодов с резьбой, покрытых поталью, имитирующей сусальное золото. В чём была несомненная ценность мастерской – так это в её электрической сушилке, где доводился до кондиции сырой пиломатериал. Она вполне годилась и для просушки орехов. Пообещав столярам как следует заплатить, если результат будет хорошим, а лучше – отличным, трое утомленных многочасовой трудовой вахтой компаньонов отправились в ближайшее кафе перекусить и выпить пива за успех  дела.
              Сушка мелких орешков не потребовала много времени и работники столярного цеха предъявили плоды своего труда – теплая, почти горячая скорлупа не крошилась при раскусывании ореха, что свидетельствовало о его непересушенности, но издавала в то же время вполне деревянный треск, что говорило о его вполне приемлемой досушенности. Что и говорить, ребята в столярке были с головой, хотя с кедовыми орехами им дела никогда иметь не приходилось. За что и были вознаграждены, в полном соответствии с договорённостью. 
              На этот раз для реализации многострадальных орешков были выбраны два магазина в дальнем предместье. И тут обошлось без накладок – вкус продукта не вызывал отрицательной реакции. Сами компаньоны на него уже и смотреть не могли – до того достал. Однако же деньги от реализации были скоро получены и, стало быть, все труды были не напрасны. Удача, хоть и с некоторыми оговорками, была налицо. И за неё-то было решено выпить.
                - Но только не как в прошлый раз, - сказал Кипелов, когда выпили по первой и второй. – Серега не досидел до конца, и чуть всё не испортил. А к этому ко всему надо относиться серьёзно. Иначе… У нас есть такой препод; так вот он не пил, не курил, на всякие дискотеки не ходил…
              - Я, кажется, где-то такое слышал, - перебил Вершинин. – Это Буров,  да?
              - Ну да, Буров. Ты уже и его знаешь? Откуда?
              - Не помню. Помню, что он лечится.
              - Вот-вот. Так что нельзя пренебрегать. Удача – она за тобой бегать не будет. Ну, ещё по одной!
              Нельзя сказать, что трое молодых предпринимателей слишком часто заглядывали в бутылку – не чаще однокашников, и всё по делу. С первой сделки Сергей отправил в Коковище двадцать тысяч, со второй – ещё десять. Он отправил бы больше, будь карман потолще. Но надо было содержать себя и нести расходы по проведению коммерческих предприятий. Как, например, по скупке и перепродаже настоящих импортных сигарет, которой они занимались между делом. Особенных барышей это не приносило, но всё-таки. Были затем и другие мелкие операции. За этими занятиями едва не потеряли Попова, который слишком увлёкся посреднической деятельностью и стал непозволительно много пропускать занятий в университете, так что встал даже вопрос о его отчислении. Но до крайней меры не дошло, поскольку он срочно исправился и налег на учёбу, приятно удивив ряд преподавателей. Кипелов и Вершинин до такого скандала не дошли, но забросили свои музыкальные упражнения из-за, как они объясняли, большой загруженности по изучению наук.
                - Доторгуетесь, барыги! – сказал как-то им в сердцах руководитель ансамбля, который был вовсе не лох. – Связался я с вами!
                - За всё приходится платить, - вздохнув, обронил тем вечером Кипелов. –  Два зайца, оба нужны. Предпринимательство может и не заладиться. Как бы нам бы доучиться?
                - Вы-то доучитесь, - откликнулся Вершинин, - а вот я…  Мне на год больше мордоваться.
                - Сыграть нам что-нибудь этакое… Так инструмента теперь у меня нету. Ты, Серега, хоть на баяне выдай что-нибудь. Ну там «Любо братцы любо…» или чего другое. Прямо расстроил меня этот подлец.
                - Который худрук?
                - Ну, он, конечно.
               Сергей Вершинин достал из футляра свой баян и накинул на плечи ремни. Играл он не меньше получаса, соскучившись по клавишам за бесконечной чередой университетских и предпринимательских дел. Олег Кипелов, грустно облокотившись на спинку кровати, в такт  мелодиям прихлопывал по полу носком туфли. Попов, к музыке довольно равнодушный, на этот раз, зараженный меланхолией приятелей, лежал на кровати, закинув руки за голову, и слушал. Он несколько изменился за то время, что наверстывал упущенное в штудировании учебного материала; теперь, казалось, он находил в этом занятии какое-то удовольствие. Что было странно для такого практичного и делового человека. Диплом, конечно, нужен, но что же пластаться из-за него сверх меры? Это отразилось и на состоянии коммерческих дел трех компаньонов. Похоже, начиналась полоса неудач. Затея с женьшенем не увенчалась успехом: Влас на обращение брата с просьбой помочь в реализации соответствующего проекта отвечал, что Сергею следует вплотную заняться учёбой, а не маяться дурью. Он, Влас, готов найти и выслать хоть килограмм женьшеня, если Сергей в нём нуждается сам, но обеспечивать этим драгоценным ископаемым всю европейскую часть Российской Федерации он не станет – у него просто нет таких возможностей. В этом был весь Влас: то, что не нравилось ему самому, не имело права на существование в принципе. В данном случае не повезло бизнесу. И хотя идея была не забыта, пришлось трём квартиросъёмщикам искать пока другие пути пополнения собственного бюджета.
              Свой вариант на этот раз предложил Олег Кипелов. По его мысли, следовало бы попробовать силы в ресторанной отрасли. Конечно, купить, а тем более построить ресторан или кафе им было пока не под силу, но если взять в аренду? Не может быть, чтобы не нашлось такого! Кто ищет…  А уж они приложили бы все старания, чтобы заведение расцвело пышным цветом. 
              - Но ведь мы ни уха, ни рыла не смыслим в этом деле - усомнился Попов.
               - Не скажи. Моя старшая сестра работала поваром в кафе. Я там кое-чего насмотрелся, ещё в детстве.
               - А-а, ну тогда другое дело. То-то я гляжу – у тебя суп получается отменный. Когда не пересолишь. И яичница.
                - Зря иронизируете. Нам-то суп варить не придется. Это дело спецов. Наше – организация работы внутри и по доставке нужных продуктов. Ну, разумеется, и бухгалтерия.
               - Тогда нам придется забросить учёбу. Это же всё надо настроить, запустить, как-то залучить посетителей, или клиентов – как их там?
               - Может, для начала замутим что попроще – какую-нибудь пиццерию? – включился в дискуссию Сергей Вершинин. – Читал, до революции в России такие заведения назывались пиццарнями – дёшево и сердито. Сейчас почему-то – пиццерии, да ещё и с ударением на предпоследнем слоге. Это, наверное, из-за цены: повышается цена – повышается статус забегаловки. У нас будет суперпиццерия. На вывеске: «Суперпиццерия «Три стройных блондина».
                - Не катит, - возразил Кипелов, - блондинистость больше идет женщинам. Блондин-мужик – это как-то странно. Мне даже как-то подозрительно.
              - Ну ладно, пусть будут три брюнета.
              - По-моему, тоже не очень, - встрял Попов, - почему именно брюнета? Дискриминация какая-то. Если уж на то пошло, так, например, три джентльмена.
              - А может, лучше – трое в лодке?- задумчиво почесал бровь Кмпелов.
                - Тогда нужно будет иметь богатый выбор пива и крепких напитков. Потому что если они в лодке, им хорошо – должны же они в чём-то плавать? В какой-то субстанции.
              - Да уж, конечно – не в киселе, - согласился Вершинин.
              - Ну, если всё это будет и ещё жареный рябчик – так это уже тебе и ресторан, - резонно заметил Попов.
              - Евгений Петрович, - строго сказал Кипелов, - вы нынче на себя не похожи. Никакой заинтересованности. А?
                Причина незаинтересованности Попова в ресторанном бизнесе вскоре открылась. А пока решено было направить силы на поиски заведения, отвечающего намеченным планам.
                ***
             Ирина Ветрова напрасно ждала сообщений от Андрея.  За неделю до окончания его трехмесячной саранчовой командировки он позвонил и заверил её, что дней через десять, много пятнадцать будет в Сибирске  и намерен провести в родных краях не меньше месяца. Но ни через десять, ни через пятнадцать дней африканский командированный не появился и даже не позвонил. Мало того, и до него дозвониться было невозможно. Недели через три у неё зазвонил телефон с неизвестного номера, но дальше этого дело не пошло. Напрасно прождала она повторного звонка часа два и наконец, решила позвонить сама. Никакого ответа, и даже никакого звука в ответ не последовало. Она терялась в догадках, но ничего правдоподобного на ум не приходило. Учитель физкультуры Кирилл Налабардин, заметив подавленное состояние коллеги, поинтересовался, не заболела ли она, и получил ответ что да, в последнее время у неё немного болит голова. Тогда Кирилл успокоено сказал, что если немного, то это ничего, как-никак весна, погода всё время меняется, ко всему ещё и время это самое простудное. Но, может быть, ей стоит сходить к врачу? Пока не надо? У самого у него тоже болит голова, но совершенно по деловой, рабочей причине: скоро городские соревнования среди школьных команд по волейболу и на него возложена обязанность как следует подготовить сборную их школы. Чтобы не уронить славные её традиции в этом виде спорта.
                - Директор так и сказал, - жаловался учитель физкультуры, - так и сказал: «Мы постоянно были чемпионами, и вам, Кирилл Евсеевич, надо приложить усилия, чтобы и на этот раз…» - ну и так далее. А от ветеранов школы я узнал, что чемпионами мы были один только раз – в 1995 году. Но как ему это объяснишь?
              - Да, пожалуй, - посочувствовала Налабардину Ирина. – Но я почему-то думаю, что он обрадуется любому месту, лишь бы оно было не последнее. Последних не любят, хотя и меньше, чем первых.  Он, наверное, и виду не покажет, что рад, а нам надо делать своё дело.  «Делай, что должно, и будь, что будет».
                - Ты считаешь, не надо первое место занимать, то есть я хотел сказать – необязательно?
              - Да. Но это моё мнение, не для публики.
              - Ну, конечно, - облегчённо вздохнул Кирилл Налабардин.
              Ирине же Ветровой успокоения не было. Не представлялось возможным лично принять участие в розыске пропавшего человека – не те у неё полномочия. Они заканчиваются на дневниках школьников и классном журнале. Не идти же, в самом деле, к гадалке!  Или идти? Ирина как-то спросила Василия Вершинина, уже дылду – семиклассника, что делает его дядька и не поможет ли он ей починить одно учебное пособие, которое надо застеклить?
                При этом Ирина Ветрова неимоверно краснела. Но всё было напрасно: Василий отвечал, что уже второй или даже третий месяц об Андрее ничего не слышно и он совсем потерялся где-то в Африке. Вся родня беспокоится и ничего понять не может. И никто не может им объяснить, что случилось. Еще племянник аспиранта сообщил, что старики Ребровы на этой почве стали сильно прихварывать и его, Василия, родители часто навещают их.
              Разумеется, такие известия нисколько её не утешили. Возникла было мысль навестить Ребровых, но тут же была отвергнута. Под каким видом Ирина появится у них, ведь Андрей даже не познакомил её со своими родителями? И с чем она пожалует? Только расстроит их, пожалуй. Нет, лучше повременить. Она стала внимательно смотреть телепередачи, где дело касалось Африки, и скоро замечательно начала ориентироваться во многих африканских вопросах, начиная от нынешнего климата в районе Нгоронгоро и кончая ситуацией с лихорадкой Западного Нила. Узнала, что нашествий Марокканской саранчи пока не наблюдается, но по-прежнему сложная обстановка в Сомали и ряде других стран континента, и кое-где продолжаются вооруженные столкновения и экстремистские выпады оппозиции. Но все эти знания ничуть не проясняли дела об исчезновении аспиранта Реброва, уехавшего в научно-производственную командировку на запад Африки. Ирина Ветрова похудела, побледнела и вообще переменилась: стала более нервной, чем полагается педагогу и классному руководителю, и несколько менее внимательной. Однажды после уроков она предприняла даже поход к реке Коке на место первой встречи с неистовым мотоциклистом. Доска, теперь уже другая, но такая же мощная, как и та, первая, лежала на старом месте, всё так же проплывали под ней листья деревьев и обычный мусор. На противоположном берегу раскинулось Коковище со своим повседневным будничным круговоротом дел. Она долго стояла на берегу, прислушиваясь в странной надежде, не раздастся ли сзади треск мотоцикла, но ничего, кроме отдаленного шума проезжавших по набережной улице машин, не было слышно. Одна из них остановилась на берегу поодаль и из неё высыпала компания, с явным намерение устроить здесь маленький пикничок. Может быть, у них недоставало средств съездить отдохнуть и как следует погулять где-нибудь в Хургаде или Паттайе, или слишком мало было времени, чтобы съездить за черту населенных пунктов в верховья Коки – кто знает? Но, кажется, им и так было хорошо. Костёр разводить не стали. Они раскинули на траве большую полиэтиленовую клеёнку, заставили её бутылками и снедью и устроились вокруг. Донеслась музыка.
                «Над землёю птицы белые летят,
                Собирает их в большие стаи осень;
                А за нею холода идут опять,
                Наше счастье гуси-лебеди уносят.
                Но никогда ни в чём не станем каяться…» - растекался над Кокой голос певицы. Ирина Ветрова торопливо шла домой.
               В электронной почте ничего не прибавилось. И молчал телефон. Подготовившись к завтрашним урокам, не поужинав, она легла спать с больной головой и, кажется, с температурой.
               Волейбольная сборная школы с успехом выступила на городских соревнованиях, о чём сразу по приезде её в родные стены сообщил директору Кирилл Налабардин. Следующим, кого он посвятил в детали спортивных баталий на волейбольных площадках первенства, была Ирина Ветрова.
               - Мы заняли двенадцатое место! – с воодушевлением рассказывал он ей в обеденный перерыв – в большую перемену. – Представляешь, из восемнадцати команд – двенадцатые! В прошлом году были пятнадцатые!
              Кирилл весь светился от избытка чувств.
                - Поздравляю! – не пряча улыбки, сказала она. Всё-таки одна только химия – это слишком тяжело. – А что директор?
              - А-а, директор. Он тоже поздравил. Ты была права.
              Наступили соревновательные дни и у неё самой – она готовила своего ученика к общегородской школьной олимпиаде.  Сколько тут пришлось перелопатить всяких учебных пособий – страсть! Но труды её и юного вундеркинда не пропали даром – он занял пятое место. Потрясающий результат для молодого педагога и, разумеется, очень неплохой – для ученика.
             Олимпиадам по различным предметам не было числа, но не каждый раз ученики из третьей школы занимали места в первой пятерке знатоков, поэтому Ирину Ветрову и её воспитанника поздравил сам директор на линейке. Не обошлось без поздравлений и со стороны коллег, в первую очередь – учителя физкультуры Кирилла Налабардина, который преподнёс Ирине букет цветов.
             Вообще мероприятия в школе, - и не только третьей, конечно, шли валом. Некогда вздохнуть и составить отчёт; уже требуется план очередного, которое пройдёт уже сегодня после обеда, а после завтрашнего обеда – следующее. Кроме всего, педагогам  вменялось в обязанность учить детей и вести среди них воспитательную работу. Это особо касалось классных руководителей, так что у Ирины Ветровой недостатка в школьных нагрузках не было. Как и у многих других учителей.
             В один из не очень удачных дней команда по настольному теннису, которую вез на соревнования в сельский район Кирилл Налабардин, вернулась поздно, из-за того, что случилась поломка школьного автобуса. Кирилл сообщил о непредвиденной задержке по телефону директору, а тот успокаивал родителей, до которых не дозвонились дети. К приезду команды он распорядился приготовить хотя бы небольшое чаепитие – с задержкой, да ещё после дальней дороги наверняка все должны были проголодаться. Из работниц столовой задержалась к этому времени только одна – остальные ушли полчаса назад. Оставалась ещё Ирина Ветрова, отдавшая свой зависший домашний компьютер в ремонт и готовившая материалы к занятиям на школьном. Её директор попросил помочь в благом деле насыщения изголодавшихся спортсменов.
                Она с готовностью согласилась, прикинув, что оставшуюся свою работу сможет доделать, придя в школу пораньше утром. Чем заслужила большую признательность руководителя.
                - Родина нас не забудет, - сказал он и добавил: хорошо, что вы задержались сегодня на работе, вдвойне это хорошо.
               «Рада стараться!» - едва не сказала она в тон директору, но передумала и отправилась помогать на кухню.
                Теннисисты под водительством Кирилла Налабардина и помощника - ещё одного учителя физкультуры - прибыли уже в полной темноте и, несмотря на то, что по окончании соревнований был дан ужин принимающей школой, успели изрядно проголодаться.
              Некоторых уже ждали родители на авто, других же усадили за столы и накормили не слишком разнообразно, но вполне сытно. Ирина Ветрова особенно откармливала замотавшегося Кирилла, который уже раз два сказал «Спасибо, я больше не буду» - как провинившийся школяр, но продолжал есть, не в силах отказать ей. Наконец, все насытились и стали клевать носом. На автобусе запоздавших обитателей третьей школы развезли по домам, последним покинул борт Кирилл Налабардин.
                Дня через три после этого Василий Вершинин, встретив Ирину Ветрову в коридоре, как бы невзначай сказал:
                - На дядю Андрея Реброва и его товарища в Африке было нападение. Товарищ был ранен и долго не приходил в себя, а потом сказал, что не знает, что случилось с Андреем дальше. Вроде, ищут.
               - Родители его уже знают?
               - Да, конечно.
                Вечером Ирина Ветрова дошла до дома Ребровых, постояла напротив, но так и не зашла.
                ***   
                Планы Елены Вершининой относительно вхождения в туристический бизнес претерпели изменения. Не то, чтобы она была непостоянным человеком, а вследствие  привходящих внешних обстоятельств. Хорошая знакомая Марии Васильевны, работавшая главным бухгалтером в энергетической компании, посоветовала учиться Елене на финансиста. По окончании учёбы Клавдия Павловна – так звали знакомую – обещала устроить молодого специалиста на достойно оплачиваемую должность со всем соцпакетом и многими премиальными. До тех пор, была уверена Клавдия Павловна, она ещё не уйдет на пенсию. А если что-то вдруг пойдёт не так, хорошему финансисту устроиться на работу не слишком сложно: сейчас всяческих фирм не счесть. И все без конца считают и пересчитывают  доходы и расходы. Елена же, при своих способностях может освоить дело без особых проблем. Недаром же она золотая медалистка. При всём том, если желание её втиснуться в турбизнес будет непреодолимым – и туда путь ей не заказан, но только после окончания института и трезвого расчёта всех плюсов и минусов.
                - Ну что Елене, эти туроператоры и турагентства – при своей будущей зарплате она сможет поехать, куда захочет, и без фирменных льготных путёвок. Ёе будут обслуживать, а не она.
                Клавдия Павловна слыла женщиной напористой и решительной, недаром же взобралась так высоко – и убедила Вершининых поступить именно так, а не иначе.
                Борис Морозов, когда узнал об изменении вектора устремлений Елены, никакой озабоченности не выказал и даже поддержал такой поворот событий. Сам он решил  учиться на программиста. Всё для учёбы имелось под рукой – в Сибирске. И хотя вершининская дочь должна была получать стипендию, родители вряд ли смогли бы учить в вузах сразу двоих, но Сергей, молодец, обеспечивал себя сам и иногда даже помогал семье. И Елена, и Борис без труда поступили на заявленные факультеты и уже к концу первого курса будущий айтишник предложил будущему финансисту руку и сердце.
                - Но как же мы будем существовать, где жить? Не у твоих же родителей, и не у моих тоже. Они с ума сойдут с нашими занятиями, хотя мои-то немного привыкли. – Тут она засмеялась и Морозов засмеялся тоже. - И на что жить, если мы, допустим, снимем комнату? Давай чуть подождём, тогда и родителей не переполошим, и вообще определимся.
                - Я уже думал, - с воодушевлением начал Борис Морозов, - я устроюсь ночным сторожем или ещё кем. Днём буду учиться, а ночью – на службу.
              - Так зачем же нам снимать квартиру, если мы там и видеться не будем? – резонно возразила Елена. – Я там буду жить одна?
                - Ну, после занятий-то я буду забегать, - не совсем уверенно сказал он. – И потом, есть же выходные.
                - Вахтовое у нас получится жильё. Житьё-бытьё. Нерациональное. И всё равно придется у родителей одалживаться. У нас-то пока никаких накоплений. Давай хоть что-то сначала соберём. Говорят, быт разваливает большинство семей. Неустроенный, я имею в виду. 
               - Сколько нам для начала потребуется, по-твоему?
               - Ну, не знаю - хотя бы, чтоб заплатить за жилье на полгода вперёд. И на все сопутствующие расходы:  может, не будет ни стола, ни стульев, ни кровати. А уж посуду и постельное бельё покупать придётся непременно. Думаю, тысяч семьдесят-восемьдесят понадобится.
               - Ладно, будем думать. Но ты настраивайся; ты ведь не для отвязки всё это говоришь?
               - Не для отвязки, понял? – с достоинством отвечала Елена Вершинина.
                - Всё, всё, - поспешил согласиться Борис Морозов. – Разрешите приступить к исполнению?
              - Только, Кирилл, без вреда для здоровья. Иначе зачем нам эти деньги? Будет время – появятся.
              - Я понял, понял. Не волнуйся, будем осмотрительны и всяко осторожны.
                Такой разговор состоялся у них на финише первого курса и Борис без промедления взялся за реализацию проекта, подсказанного однокурсником Васей Петровым из Забайкалья. Идея состояла в том, чтобы мыть золото. Вручную, не себя. Однокурсник, по его словам, занимался этим промыслом едва ли не с детства и имел хороший опыт. Правда, государством оно не одобрялось и без опаски быть привлечённым, мыть драгоценный металл можно было, только заключив трудовое соглашение с артелью, имеющей лицензию на его добычу. Вася говорил, что это не проблема. Сейчас они договорились после весенней сессии безотлагательно отправиться на добычу золотого песка, а может быть, если повезёт – и самородков.
               В эти планы Елену Борис пока не посвящал, подозревая, что она, пожалуй, испугается и будет резко возражать. Хотя рассказать о них придётся. Но это уже на самом старте, когда она проникнется убеждением, что так надо, оценив его решительность.
                И действительно, находясь в плену послесессионных волнений и переживаний по поводу дальнейшего жизненного устройства, она не без тревоги, но отпустила его на золотой разбой, ещё раз напомнив об осторожности и взяв слово, что он не задержится больше, чем на три недели. С чем он вместе с приятелем и отбыл за священный Байкал.
              Путь до места занял три дня. В посёлке, где жила семья Василия, они обзавелись инвентарём – новыми пластмассовыми тазами темно-синего цвета, моющим средством для разрыхления осадка с песком и ещё кое-какой мелочью. Лопаты у Василия дома были, как и двухместная палатка. Оставалось составить договор-соглашение на временное трудоустройство с какой-нибудь золотопромышленной бригадой, но это, сказал Василий – по ходу дела, на месте, по мере обнаружения таковой. И он показал отпечатанный лист такого договора, где оставалось поставить подписи. Перед уходом в тайгу на ручьи хозяин предупредил Бориса, что телефонной связи всё время их промысла не будет – поблизости не имеется там ни одного ретранслятора. Борис тут же позвонил Елене и отрапортовал, что выходит на добычу, известно чего. Он получил в ответ пожелание успеха и опять же напутствие быть осторожней.
                Работа с лотком оказалась делом непростым, тут нужна была сноровка. Достигалась она, конечно же, бесчисленными упражнениями по набору песка, смыванию мути и сортировке того, что осело на дне лотка. Тут в ход шёл магнит, при помощи которого выбиралась ненужная металлизированная фракция. В итоге после многих манипуляций на дне должен был остаться только золотой песок. Но у новоприбывших старателей ничего похожего в лотках не оставалось. Ещё куда ни шло - у Бориса, который по недостатку опыта мог смыть вместе с грязью и золото, но не клеилось и у Петрова. Впрочем, отнеслись они к этому философски – мало ли, это всего лишь первый день. Хотя все мускулы, особенно рук и спины, к концу трудового дня задеревенели, так же как и ноги, пребывающие постоянно в холодной воде. Сапоги, конечно, помогали, сколько могли, но возможности их были невелики. Всё-таки – резина.
               - Уж рыбачить сегодня, наверно, не будем? – спросил Петров, когда они, наконец, выбрались из ручья.
                - Какая рыбалка, я бы сейчас же спать завалился! – ответил Борис и лег на теплую траву. – А ты что же, и снасти прихватил?
               - Конечно. Но не столько для рыбалки, сколько для конспирации. Понимаешь, могут появиться люди ягодники, те же рыбаки, а то, глядишь золотоартельщики. Тогда берем в руки удочки и – вперёд! Нам лишнее внимание ни к чему.
               - Это же надо заметить их раньше, чем они нас.
                - В этом всё и дело. Тут уж как повезёт. Но ягодникам-то наплевать. Рыбаки, браконьеры, только довольны будут, что мы им дорогу не перебегаем. Вот артельщики – другое дело. Это мужики сердитые. Но будем питать надежду. Да всё это семечки – было бы золото.
                Вскипятив чай, они наскоро перекусили и отправились спать. На следующее утро, когда Кирилл проснулся, его напарник уже был весь в заботах: горел маленький костерок и в котелке варилась каша, сам же Василий настраивал удочки. Вырезав два длинных тальниковых пруда, он изготовил из них удилища, привязал лески без грузил и поплавков и к ним – тонкие полуметровые поводки с обманками - искусственными мухами, изготовленными им самим.
               - А-а, проснулся? На природе страшно крепко спится. Особенно под утро, когда мороз, - приветствовал он Бориса.
                Утро и впрямь было холодное, сырое, хотя солнце уже поднялось. Над ручьем и ближним болотом поднимался туман. Наскоро умывшись, гость принялся приседать и размахивать руками, чтобы согреться – к концу ночёвки он основательно подмёрз, хотя и укрыт был как следует.
                - Сейчас перекусим и – за рыбалку. В воду лезть с лотками ещё холодно, - сказал Петров и они устроились возле костра, растянувшись на траве и черпая ложками огненную кашу, которую запивали холодным чаем, чтобы не спалить горло и внутренности. Эта каша помогла разогнать кровь и взбодрила гораздо лучше физзарядки.
                - Ну, за дело! – скомандовал Петров, - если не повезло с металлом, должно повезти с рыбой. Надо же нам что-то предъявить проверяющим. Ты на обманку, наверное, не рыбачил. Вот как это – смотри.
                Он взмахнул удилищем и забросил муху к противополжному берегу. Течение тащило её по поверхности, не давая затонуть, пока она вместе с леской не остановилась  , сдерживаемая удилищем. Заброс тут же был повторён, ещё, ещё и ещё; при этом рыболов понемногу следовал по течению вслед за движением обманки.
                - Понял? – осведомился Василий, обернувшись на секунду. В этот миг из воды наполовину выскочила серебристая рыба и плюхнулась обратно.
              - Проспал! – с досадой сказал Василий и больше уж не отрывался от удочки.
              - А мне что же, за тобой идти? После тебя-то, наверное, делать мне нечего.
              - Не волнуйся: у нас разные обманки. Бывает на одну не клюёт, на другую тут же рядом берёт без остановки. В крайнем случае, перейдешь на кузнечиков.
                - К большому удивлению, довольно скоро у Бориса последовала поклевка, такая резкая, что он вздрогнул. Но подсечь не успел.
              - У меня клевало! – с восторгом сообщил он.
              - Ну вот видишь!      
              - Но как-то по-дурацки.
                - Так это хариус, не налим. Он полчаса насадку заглатывать не станет: раз! – и нету. Тут кто успел – или ты, или он.
              - Да, с таким клёвом добычи у нас будет не больше, чем с…
              - Не впадай в панику. Не может быть, чтобы мы ничего не поймали. Но шуметь надо поменьше, - рассудительно произнёс Василий и вдруг резко выхватил из воды небольшую вертящуюся рыбёшку, которая в воздухе сорвалась с крючка и шлепнулась на песок.
              - Вот и первый хайрюзина! – победно возгласил Петров и коршуном бросился на неё, поймав у самой воды. - Невелик, но почин есть, главное.
                Борис подошёл посмотреть на прыткую рыбину. Светло-коричневая мелкая чешуя крепко сидела на ней, не отставая и не прилипая к рукам, как у плотвы и ельцов. Но против окуневой, пожалуй,  слаба. Так что чистить её было бы нетрудно, ещё при том, что у хариуса не имелось никаких шипов и колючек. Несмотря на то, что ростом мал, весил он изрядно, будучи довольно плотным. 
                - Деликатес, - сообщил Василий и через минуту подсёк ещё одного – этого одним махом вытянуть было нельзя, он тяжело ворочался у поверхности, выбрасывая брызги из стороны в сторону. Но скоро сдался и был вытащен на берег. Это оказался красавец с темно-коричневой спиной и желтыми полосами вдоль брюха, на спине его топорщился высоченный радужный плавник. Весил он, должно быть, не меньше полкило. Для этой рыбы очень крупный экземпляр, как сказал Василий Петров.
              Повезло, наконец, и гостю – но его уловом стал елец, хотя и почтенных тоже размеров.
              - Итого, для отчёта и на уху хватит, - подытожил Петров. – Надо завязывать, а то мы, пожалуй, прорыбачим весь день.   
              Что и говорить, занятие было увлекательное, не в пример основному но, может статься, потому, что основное не принесло пока абсолютно ничего, кроме нытья мышц после вчерашних многочасовых упражнений.
                - Оно тут есть, зуб даю, - убежденно заявил Василий Петров, - просто неудачно мы упали. Сегодня немного сдвинемся туда, - и он указал рукой вниз по течению.
                До обеда они промыли уйму песка с илом, но и какой-то результат был налицо: корифей приисков Петров продемонстрировал Морозову щепотку блестящих крупинок на дне своего лотка – размером с мелко размолотую соль. Они с восторгом смотрели на первые плоды своих трудов и после обеда, не дав себе роздыху, вновь принялись за работу. Кое-что искомое начало появляться и в шлихе у неопытного старателя Морозова. К вечеру здоровья у них хватило только на то, чтобы наспех испечь на рожне рыбу – варить показалось слишком долго. Запив её горячим чаем, они отправились на покой.
              Следующие два дня были посвящены тем же трудам: с утра приятели вылавливали несколько рыб, разойдясь метров на триста друг от друга по противоположным берегам, затем завтракали и, как только рассасывался туман, брались за лотки.
                Улов был разным: на четвёртый день они поймали почти десяток хариусов и небольшого ленка, так что часть рыбы пришлось оставить на завтра, добыча же полезных ископаемых была постоянно небольшой и исчислялась малыми граммами. Что никак не отражалось на решимости золотопромышленников отдать делу всё отпущенное им время. Как на грех, седьмые сутки были отмечены затяжным дождём, который, начавшись утром, вопреки пословице, к обеду не кончился, а моросил до следующего утра. В непогоду хорош оказался клёв, а вот  подолгу мыть металл не получалось: слишком сыро и холодно. Так что один день целиком был потерян. Особую досаду вызывало то, что накануне они сделали крупный переход от первоначальных участков поиска и с нетерпением ждали, когда же можно будет опробовать новое место.
               Елена Вершинина, по мере того, как проходили дни, отпущенные золотоискателю Морозову, всё больше начинала беспокоиться. Некстати вспоминалась командировка  Андрея Реброва в Африку. Он тоже уехал как будто ненадолго, но бесследно исчез и вот уже скоро год, как о нём нет никаких известий. Конечно, Африка есть Африка, ну что с неё возьмешь? Однако же и Забайкалье пугает не меньше. Особенно, если учесть его резко континентальный климат. К тому же – медведи, рыси, всякие там росомахи. Недаром же поётся «По диким степям Забайкалья…». Первое время она крепилась, но по истечении недели стала каждый день набирать номер Бориса Морозова. Связи не было.
                «И зачем надо было его отпускать? – корила она себя. – Ну кто там приготовил для них с Василием золото? И если бы оно попадалось, то вся Россия была бы в Забайкалье, а не в Москве. Телефон не отвечает. Вот уж поистине – дикие места».
                Тут же она высмеивала себя: «Ну что такого страшного – съездить за Байкал? Тем более не в одиночку. Ездят и на Камчатку, и на Северный полюс. И ничего. Тем более – не на полгода, не на год – на три недели».   
               Но другой, зловредный голос, тотчас  возражал: «Как же: закон - тайга, прокурор – медведь. Павда, и у нас – Сибирь, но это ручная. А там – дикая.  Места каторжные. К тому же – наводнения, заторы».
              «Да какие заторы, лёд-то давно уж растаял» - не сдавался первый голос.
              « Всё равно опасно» - упорствовал второй.
                Вероятность простой неудачи в поисках золота волновала Елену почему-то куда меньше.
               - Ты, часом, не заболела ли? – встревожено спросила её Мария Васильевна на исходе второй недели тайной командировки Бориса Морозова.
               - Нет, не заболела, - совершенно правдиво отвечала дочь. - Просто ещё от сессии, наверное, отойти не могу.
               - Ты спи побольше; отоспишься – человеком будешь.
   Мария Васильевна не догадывалась, что как раз спать-то у Елены и не получалось. А может и догадывалась, но не подавала виду.               
                Как раз на следующий день после этого золотоискатели вынуждены были прекратить свои водно-земляные работы. А получилось это по той причине, что к их ручью вышли нечаянные гости. Голоса  они услышали в последний момент,  успели закинуть подальше в кусты лотки, но не вооружиться удочками. Тревога оказалась напрасной: из леса вышли двое парней того же возраста в камуфляжных костюмах лягушачьей раскраски и с мешками на плечах.
               - О-о, да тут людно! – восхитился один, видимо, природный балагур, соскучившийся в слишком узком кругу общения. - Наше вам! – и он наклонил голову.
               - И вам того же!
               - Золотишко, пропади оно пропадом?
               - Рыбёшка, - в тон гостю ответил Петров, кивая на удилища, лежащие в траве.
               - Ловится?
               - Помаленьку. А вы, я вижу, с черемшой.
               - С ней, заразой.
               - Вроде, поздновато уже – конец июня.
               - Ну, начали-то мы давно, а сегодня, наверно, последний выход. Да, Женя? – обратился говорливый к своему молчащему товарищу.- Деревенеет уже черемша.
              - Так вы, получается, промысловики? На продажу? Нормально получается?
               - Больше клещей насобираешь. Но всё равно кроме заработать не на чем. – Он сел и закурил, блаженно щурясь и вытянув ноги. - А вы – для себя? Удочкой-то много не наловишь.
               Все тоже уселись.
                - Для себя. Да клюёт-то не очень. Июнь. На рыбу плюнь, - включился в разговор Борис. – Но надоел минтай. Пусть его дельфины кушают. Всякие там барракуды.
               - И с сетями сильно не разбежишься – инспекторы. У вас тут не появлялись?
                - Нет. Да нам-то чего скрываться? Рыбы – полведра, снасти – удочки простые, без всякого электричества.
              - Ну да. Хорошо ещё, и на черемшу лицензии пока не нужно покупать. Но, наверное, эта лафа ненадолго. Цветы же запретили собирать? Запретили. Хотя кому они нужны? Ну, девки иной раз нарвут букет – вот и всё. А чего это у вас лопаты? – неожиданно спросил он, заметив невдалеке забытый шанцевый инструмент.
              - Червей копали, - невозмутимо ответил Морозов.
              - Двумя лопатами?
                - Ну да, - поддержал товарища Василий, - их же сейчас мало, червей. Копаешь, копаешь… Спина болит!
                - Вот жизнь пошла: ни тебе рыбы, ни червей, ни черемши порядочной! Ну, передохнули – и двинем. Да, Жень?
              Евгений молча кивнул, оба таёжника поднялись, взвалили на плечи мешки, набитые лесным луком, и пошли берегом вниз по течению.
              - Стало быть, и наши труды закончились, - подытожил встречу Василий. И, отвечая на немой вопрос приятеля, добавил: парни не из нашего села. Да если бы и наши – вполне могут стукнуть золотым артельщикам. Пора нам сматывать удочки.
              - Так ты же собирался заключать с ними договор?
              - Поздно. Давай уже двинемся отсюда понемногу.
              Несмотря на недовыполненный план пребывания за приисках, Борис рад был досрочно убраться с опостылевшего ручья и позвонить, на конец, в Сибирск, в Коковище.
              И на пятнадцатый день у Елены Вершининой, наконец, раздался долгожданный звонок.
              - Мы закончили дело, - донёсся голос Бориса Морозова.
              - Как хорошо! Ты здоров?
              - Здоров.
              - Ждём.
              И она не спросила ничего о Жёлтом  дьяволе.
                ***         
               Вася Вершинин с головой ушёл в кораблестроение. То есть в сборку моделей парусников, поскольку современные плавающие средства военного и цивильного флота его пока не вдохновляли. Не было в них того куража, который читался в деревянных корпусах и мачтах, в бушприте с целой связкой косых парусов, в многоярусных парусах на высоко взносящихся реях, вантах и открытых пушечных портах с торчащими из них дулами орудий. Если строить необходимо было макет, в точности повторяющий все части, детали и оснастку каравеллы или тем более, фрегата – следовало изготовить и собрать сотни комплектующих. Вообще, работы хватило бы на целую бригаду, потому что следовало сделать все деревянные составляющие, металлические – например, якоря пластмассовой бутафорией не заменить; надо было выкроить и обшить паруса, сплести и натянуть ванты, застеклить, где это надо, тончайшие рамы и много чего ещё. Он наловчился довольно уверенно строчить на старой ручной швейной машинке Марии Васильевны, приобрел, а частью сам изготовил малые инструменты для строгания, пиления, долбления дерева, резки и пайки медных деталей, освоил шпаклёвку, покраску и лакирование готовых изделий. Сходили они со стапелей, несмотря на его упорный труд, очень нечасто – слишком кропотливой и тонкой была работа.
               - Ты, пожалуй, уже сможешь сбацать натуральную яхту, - с уважением говорили ему судомоделисты-кружковцы.
               - Было бы, из чего, - вполне серьезно отвечал он. Упорства Вершининым было не занимать.
               Домашние, видя такую целеустремлённую деятельность, только сочувствовали ему и старались помочь, где можно. Только Егор Егорович однажды спросил:
               - Василий, ты не одуреешь от этих своих дредноутов?
               - Нет, - отвечал сын, - вот без них я скорей одурею.
               - Ты сделал бы хоть один беленький пассажирский корабль, - заметила как-то Дарья, какие сейчас плавают.
               - Ты должна говорить правильно, - объяснял ей азы мореходного дела Василий. – Пассажирских кораблей не бывает, пассажирское – это судно, а вот военное – корабль. И по морю не плавают, по морю они ходят. Но я как-нибудь попозже займусь и нынешним флотом. Наберись терпения.
                Всё это потребовало значительных производственных площадей; он занял большую часть сарая, где отгородил двумя досками мастерскую, часть работ выполнял дома, в первую очередь, особо тонкие и доводочные, и, конечно, требующие участия швейной машинки. Кое-что приходилось делать и прямо под открытым небом, после чего оставались стружки, опилки, обрезки жести и поволоки, и прочие отходы производства. Их Василий убирал по мере накопления – собирать мусор каждый раз у него просто не хватало времени.
                Понятно, что при таком серьёзном подходе к делу результаты получались замечательные и плоды трудов младшего из братьев Вершининых пользовались признанием на нечастых выставках прикладного творчества. Но с некоторых пор коковищенский корабел стал участвовать в них неохотно. А причиной послужило отношение устроителей и сопроводителей этих показов к его, а может, и не только его, изделиям. Как-то ему вернули макет барка с отломленной под корень бизань-мачтой, несколькими поломанными реями и перепутанными снастями. Видимо, решили, что эта безделушка из разряда тех, что продаются в «Детском мире» по пятнадцать рублей за штуку. Хотя Василий трудился над ней больше месяца. Он решил, что до тех пор, пока экспонаты будут отгружаться, как дрова, никаких дел с выставкомами иметь не стоит.
              Зато стал проявляться интерес к его шхунам и чайным клиперам у фанатов парусного флота. Клипер, правда, был один и Василий с большим сожалением продал его, после некоторых сомнений. Цену ему подсказал руководитель кружка и советовал при этом раза в полтора завысить её для начала, поторговаться. Но Василий на это не пошёл: он и без торга-то чувствовал себя при этой сделке неуютно. Гонорар окупил почти все расходы по приобретению материалов и инструментов для его мастерской. Тогда Егор Егорович поздравил Василия с этим первым заработком  и, покачав удивленно головой, пошёл на кухню, где немного выпил за этот славный почин. Впрочем, не было никакой уверенности, что эта первая ласточка не станет и последней.
               Тем временем Дарья в своей детсадовской группе уже переходила в категорию дедов. Хотя по её поведению этого сказать никак было нельзя. Просыпалась она с воплями и никак не хотела выбираться из-под одеяла, особенно зимой.
              - Там ещё ночь! – утверждала она, показывая на окно. – Я не хочу на работу!
              - Все порядочные люди ходят на работу! – убеждал её Егор Егорович, пока Мария Васильевна одевала младшую, хотя та и сама уже могла одеваться. Когда никто не заставлял.
              - Сапоги плохие! – вдруг находила она изъян в свой экипировке.
              - Ну, вчера же были хорошие, - уговаривала Мария Васильевна.
              - А сегодня плохие! – стояла на своём Дарья. – Плохие, плохие!
                -   Ну мы купим новые, завтра, а сегодня сходи в этих, сейчас магазины же ещё закрыты.
               - Что-то давление у меня скакнуло, - вдруг озабоченно говорила дочь.
               - Чего-чего? –изумлялся Егор Егорович. – Как ты узнала?
               - Ну, давит.   
               - Чего давит?
               - Меня.
               - Всё ты сочиняешь. Это у меня давление, а у тебя вредность, - говорила Мария Васильевна. – Нельзя быть вредной, с тобой играть никто не будет.
              - Папа, сходи за меня на работу, - вдруг меняла тему Дарья.
              - А как я буду сидеть на ваших стульчиках? Или спать на ваших кроватках? Они же сломаются – я ведь большой.
              Видя, что положение безвыходное, Дарья угрюмо говорила:
              - Шоколадку!
              Хорошо, когда дело ограничивалось этим. Но случалось, что конфета оказывалась негодной и надо было совсем другую, которой не имелось. И мало ли ещё чего. В детсад поспевали в последние минуты.
               В выходные Дарья просыпалась, напротив, рано и приставала ко всем с требованием поиграть. Ещё когда была дома её сестра, это не составляло большой проблемы, но теперь у Елены появились какие-то свои, наверное, институтские интересы и с младшей заниматься не хватало времени. Дарья использовала недостаток внимания в своих целях. Однажды, когда Мария Васильевна замыслила стирку белья, дочь решила, что белые вещи – это скучно и бросила в стиральную машинку синюю акварельную краску – небольшой засохший кружочек. Результат был потрясающий! Когда старшая Вершинина стала вынимать простиранные тряпицы, все они имели нежный голубой цвет с более темными пятнами и разводами. С ней чуть не сделалось плохо: она подумала, что уж не сходит ли с ума? Но случившийся рядом трезвомыслящий Василий, сразу догадался, в чём дело. Дарья получила нагоняй, а стирка была повторена ещё дважды.               
               Единственное существо, которое не потакало младшей Вершининой,  и даже терроризировало её, был петух. В обычное время он мирно рылся вместе с курами в ограде, время от времени окидывая взглядом окрестности – не крадётся ли враг, или слонялся возле Егора Егоровича, когда тот занимался хозяйством. Но когда на крыльцо выходила Дарья, он, паразит, с громким криком кидался ей навстречу, вытянув шею и хлопая крыльями. При виде его Дарья тоже начинала кричать и спешила скрыться за дверью. Воспитательные, в том числе крутые репрессивные меры в отношении петуха никакого результата не имели и как-то раз, когда скандальная птица особенно напугала Дарью, Егор Егорович решил, что хватит. Он просто-напросто изловил петуха и отрубил ему голову, пока дочка плакала и жаловалась дома матери. В дальнейшем она уже свободно могла разгуливать по двору, хотя и остерегалась несколько прочих кур.
                Сам Егор Егорович после того, как почила ферма, на работу устроиться никак не мог – года были уже не те, и спина слишком жёсткая.
               - Ты, конечно, спец на все руки, дядя Егор, - говорили молодые прыткие предприниматели, - но тут, понимаешь, темп совсем другой, надо бегать, успевать, лезть в любую щелочку. Прогибаться там, где надо, лебезить. Дурачить. Ты ведь это не сможешь?
               - Пожалуй, не смогу.
              - Ну вот видишь. Дать, если требуется, по морде.
              - Это в принципе, возможно.
                - Так сейчас же все крутые – дзюдо изучали, разное там карате, киокушинкай. Это раньше – купец Калашников со всего плеча…
              А поскольку расходов, особенно с учёбой детей, было достаточно, Егор Егорович вполне серьёзно и ответственно занимался пчеловодством. Конечно, ему вполне подошёл бы пост охранника в каком-нибудь муниципальном учреждении, но все эти замечательные вакансии были заняты родственниками главы поселения. Так что даже главбуху Марии Васильевне не представлялось возможным устроить на службу супруга. Хотя в администрации её ценили, как старого и опытного работника. Глава даже хотел сделать её своим заместителем, но трезвом размышлении отказался от этой идеи: а ну как народу понравится стиль работы замглавы – и так-то она решает многие вопросы? И на очередных выборах предпочтут ему Марию Васильевну? Конечно, это кресло обрыдло уже ему со многими сопряженными с этим предметом мебели обязанностями. Но он отчётливо понимал, что именно кресло главы поселения и украшает его, занимающего это кресло. Поэтому в замах оставался бестолковый, но зато исполнительный молодой педагог. А для снятия нервных перегрузок глава держал в запирающемся отделении письменного стола напитки. Тут были коньяк, и водка. Коньяк – для радостных моментов, водка – для всех остальных. Первый выпадало пить нечасто, но зато вторая  была в постоянном употреблении. Если не предвиделось районных мероприятий. Он постоянно бывал занят, особенно по телефону:   
               - А-а, это ты, Николай? Чего у тебя? К дому подъехать невозможно? Ну как же я сегодня организую? Столько дел – в туалет сходить некогда.  Ей-пра. Давай уж на той неделе – заодно и другим подсыпку сделаем – не у тебя одного лужа. У меня вот тоже. И недосуг заняться - некогда вздохнуть!
              Положив телефон, глава наливал стаканчик водки и выпивал.   
              С посетителями было сложнее, особенно, когда попадался особо говорливый субъект.
                - Ну что же я сделаю, Марфа Петровна? – разводил руками глава на просьбу пенсионерки сделать ремонт крыши. – Три тысячи рублей! Ведь такой чудовищной суммы в бюджете не предусмотрено. Он ведь маленький, наш бюджет.- И глава показывал на пальцах, насколько сиротский у них бюджет, отчекрыживая ногтем большого пальца кончик указательного. Но не до крови, конечно. А ты бы по спонсорам, Марфа Петровна, по предпринимателям походила. Для них это не деньги, а просто- тьфу!
              - Так они ведь для начальников только щедрые, для контролёров. А мне дать – лучше удавятся!
               - Ну, это ты напрасно, Марфа Петровна: все они вышли из народа, дети семьи трудовой. Или ты думаешь, их заслали из-за границы?
              - Да кто их знает, откуда их заслали. Засланцы. На лицо вроде знакомые – ан, не наши!
              - А племянник-то твой, Илья? Он же мужик молодой, работящий, подкинет денежку?
                - Дак что толку-то? Работящий, а без работы. Другой раз я с пенсии их семье помогаю. Хоть копейки – а всё-таки.
              - Ну, я уж не знаю. Не угодишь на тебя, Марфа Петровна. Давай так: мы обратимся в районную администрацию, в совет ветеранов, в женсовет, в соцзащиту, в соцстрах. Хватит тебе столько?
                -  Да мне бы три тысячи только. Шифер купить, да мужикам заплатить за работу. Пенсия-то на дрова да на таблетки идёт.
              - Ну вот. А ты племяннику помогаешь. Ответственней надо быть! Международная обстановка сложная.
              - Да как же,- там ведь ребятишки малые!
              - Короче, мы пишем письма вот этим всем, про которых я сказал – и ждём ответа.
   Излишне говорить, что после такой тоскливой посетительницы глава наливал стаканчик и выпивал. Иногда даже – и два стаканчика. А как же? От такой работы к вечеру – голова, как бубен.
              Но Мария Васильевна всё-таки кое-что поимела от своей должности: устроила в своё время Дарью в детсад. Если бы не работа в администрации – не видать бы Дашутке садика, как своих ушей.
             Егор Егорович, впрочем, не отчаивался, что не удается устроиться куда-то на службу. Он наращивал поголовье пчёл. Теперь у него было уже двадцать пчелосемей и хотя здоровья вывозить их на выпас и сторожить там не стало, всё же и из усадьбы они летали за взятком с успехом.
             Одним из немногих его развлечений оставалась рыбалка, к которой привержен он был с детства, но впоследствии на неё уже не оставалось времени: хватало всяких забот. Теперь же время выбиралось, особенно по выходным, когда Дарью не надо было доставлять в детсад и забирать её обратно. Она также почувствовала вкус к рыбалке, хотя побаивалась пойманных больших рыб, а особенно – червяков. Чтобы она всегда была на глазах, выезжали на речку ещё и Мария Васильевна или Василий, когда она была занята. У этого хобби было ещё одно достоинство: Дарья, не отличавшаяся большим аппетитом, не речке ела как следует и почти всё, что было. Рыбалка её заключалась в том, что она бегала по траве и время от времени делала попытки забрести в воду; тут её безжалостно оттаскивали от реки, что вызывало бурный протест Дарьи. Наконец, додумались посадить мелких пойманных рыбёшек в стеклянную банку с водой, сделали маленькую удочку с крючком из мягкой проволоки в красной изоляции, которая изображала червяка и Дарья подолгу рыбачила в банке. Правда, она ничего не поймала, но рыбья мелочь толклась возле яркой приманки и иногда тюкала её носом. Наскучив пассивным способом ловли, она откладывала удочку и запускала в банку руку, силясь ухватить малька. Это никак не удавалось, но недаром рыбачка была Вершининой – она упорно продолжала свои попытки. В  конце концов Дарью осенило: она наклонила банку и вылила всю воду вместе с рыбой на траву. Но тут отвага оставила её: схватить рыбешку на открытом воздухе она до поры не решалась и звала на помощь кого-нибудь из старших домочадцев. Когда она в детсаде рассказывала потом про рыбалку, однокашники слушали, разинув рты. И понуждали потом своих родителей немедленно отправляться всем вместе на речку, чем доставляли дополнительные хлопоты. Хорошо ещё, что Дарья не была пока настоящим рыболовом и на вопросы о величине рыбы указывала истинные размеры, не догадываясь, что можно развести руки пошире.
                Егор Егорович тем временем ловил ельцов и, наживив одного-двух на большие крючки, ставил закидушки на щуку. Эти бестии попадались нечасто, но уж стоили полусотни ельцов и по весу, и по своим гастрономическим качествам: в них почти не было костей, чем грешили рыбы семейства карповых.
              Ельцов рыболов-спортсмен солил и развешивал вялиться в деревянной трубе, изготовленной для сквозняка – в ней всегда присутствовал ветер и не так рвались туда мухи. Для пущей надежности торцы трубы он затянул мелкой металлической сеткой, применяемой в пчеловодстве. Несмотря на то, что после просушки ельцы становились прозрачными и тонкими, чуть толще листа бумаги, как дополнение к пиву они были изумительны.
                Правда, в отличие от студенческих лет пиво теперь употреблял он нечасто: всё-таки оно стоило денег, хотя и было довольно дрянное. В виде компенсации он затевал брагу с добавлением шишек хмеля, и, когда выбродившись, она была готова к употреблению, могла дать сто очков вперед этому недоношенному пиву.
              Креативный человек был этот Егор Егорович, хотя он терпеть не мог подобных поганых словечек. Но что же тут можно поделать? Всякому здравомыслящему понятно - абсолютно ничего.
                ***
                - Телефон мой никто не видел? – спросил Кунга, когда все собрались на обед. Вид у него был встревоженный и даже злой. Мопа и Зивато отрицательно покачали головой а Ребров спросил у Мопы по-английски, хотя тайно изучил уже много слов на их языке:
              - Чего?
                - Телефон, телефон у него потерялся, досадуя на тупость аспиранта, объяснил начальник.
              - Так, может, обезьяны стащили? – предположил Ребров.
              - Нет здесь обезьян, они на острове не живут. Не нравится, - отрезал Мопа.
              - Чего? – в свою очередь, спросил его на родном Кунга.
              Получив разъяснение, он махнул рукой, в то время, как Мопа с Зивато начали хохотать.
              - Это попугаи, - заявил Кунга. – Я их всех перестреляю!
              С этими словами он исчез в хижине, а через миг появился со своей устрашающей винтовкой в руках. Прежде, чем занятые обедом трое у костра сообразили, что происходит, Кунга прицелился куда-то вверх и выстрелил. Все посмотрели в сторону цели; среди зелени ветвей кружились перья и сбитые листья, в тот же миг в траву на краю поляны шлепнулся большой зелено-серый попугай.
              - Не шуми! – предостерегающе поднял руку Мопа. – Могут услышать.
              Андрей Ребров почувствовал угрызения совести.
              - А кто тут может услышать? – отгоняя тоску, спросил он у Мопы.
              - Как кто? – удивился было тот. – А-а, ты ведь не знаешь. Наш король объявил войну соседям. Хотя у нас всё нормально и народ не голодает, но рейтинг у него почему-то падает. Чтобы поднять его, нужна маленькая победоносная война. Так всегда делается. Соседи живут бедно, леса мало у них – саванна. Вроде и защищать нечего. Но поднялись, как один:  «Дадим отпор врагу, отстоим свою нищету!». Что-то вроде этого. И пошло. То наши наседают, то их армия. И конца не видно. Уж наш король не рад стал, хотел замириться, так они наступают на пятки, прут через границу! Что ты будешь делать! Приходится опять мобилизовывать и отражать.
              - Ну, в таком случае, и нас могут забрить, мобилизовать, то есть?
              - Это вряд ли получится. Насчёт тебя-то тем более: тебя сразу расстреляют как шпиона.
              Мопа перевёл эти слова своим соплеменникам и все трое расхохотались, даже Кунга, который всё ещё переживал утрату телефона.
                Андрею было не до смеха. Он еще более укрепился в мысли бежать, и как можно скорее.
              - Но ты не переживай – джунгли большие. Когда ещё нас найдут! Хотя осторожность не мешает.
              Сам Мопа, и точно, не переживал: когда надо было приготовить пищу, жгли костёр, держали машину у края саванны, на реке – лодку. Но дым от костра не поднимался и до середины высоты леса, рассасываясь во влажной зелени, лодка и машина хорошо маскировались.
              Он в первые же дни обнаружил, что река, на которой расположен их остров, очень большая: тот рукав, через который они переправлялись на лодке, был втрое меньше основного, протекающего с другой стороны. Воды  текли не запад, в сторону Атлантики.
              «Что за река?- гадал он. - Нигер? Сенегал? Вольта? Куда вообще меня занесло? И кто воевал в Африке в последнее время? Может, Мопа всё выдумывает, чтобы совсем заморочить ему, Андрею, голову?».
                Почти всё светлое время суток отводилось ловле бабочек, для чего применялись сачки на трехметровых древках: знающие себе цену чешуекрылые летали и устраивались на пикники высоко, некоторые – даже в вершинах крон деревьев. Легко можно было поймать обычных бабочек, но они ничего не стоили. Однажды Андрей увидел поблекшего, с обтрепанными крыльями Адмирала, и очень ему обрадовался. Видно, что прилетел он издалека, одолев многие сотни, даже тысячи километров. Вряд ли из Сибири, но из центральной России – вполне возможно.
              - Привет тебе, земляк! – тепло поздравил его с прибытием Андрей. Адмирал, наверное, самая выносливая бабочка, экстремал, и живет аж около года. Не то что эта Лунная моль, век которой – только несколько дней. Андрей вспомнил, как Адмиралы, которых в России, в том числе и в Сибири, много, прилетали на брагу к Егору Егоровичу. Вершинин ставил смородиновое вино  и, когда оно перебродило, выбрасывал отжатые ягоды в конце огорода. На угощение слетались осы, но особенно любили хмельное блюдо бабочки Адмиралы – собирались самые крупные и яркие – наверное, кавалеры накануне свидания. Здесь, на острове, ни бражки, ни забродивших ягод не было, но бабочкам жилось неплохо, и за судьбу путешественника Андрей не беспокоился: тому будет, чем подкрепить силы. 
               От этой встречи он затосковал, вспомнил своих стариков, Ирину Ветрову, которая уже, конечно, перестала его ждать, вспомнил крестницу Голубую Моль. Как они там? Андрей в отчаянии пнул большой жёлтый гриб, который разлетелся на много кусков, обдав его вонючей жижей. Теперь он хорошо понимал Кунгу, застрелившего ни в чём не повинного попугая.
               Время шло и проклятые гусеницы, по расчетам Реброва, прошли половину отпущенной им дистанции и сожрали немереное количество зелени.
                Между тем число бабочек Антимахов и Зальмоксисов, заметно скратилось, или они стали обретаться уж слишком высоко: труды их ловцов не пропали даром. Мопа распорядился некоторое время заняться ловлей летающих цветков на материке. Это касалось  Зивато с Кунгой, и его самого, хотя из-за хромоты ему не хватало резвости. Андрей же должен был оставаться на острове и контролировать ситуацию в инсектарии, а также ловить бабочек поблизости, если представится случай. Кроме того, он должен был готовить обед и, по возможности, разнообразить его рыбой; снасти для этого имелись и приносили вполне приличную добычу. Что и говорить, обязанностей у Реброва было достаточно, хорошо, что не требовалось их абсолютно точно выполнять. Поскольку лодка отбывала на берег вместе с шайкой; о том, что пленник мог сбежать, никто не беспокоился – при наличии крокодилов это было невозможно.
               Андрей не собирался сидеть сложа руки: во время своих промысловых походов по острову он заприметил в одном месте на противоположном берегу наполовину обломанный и упавший в воду ствол дерева. Набегавшее течение то приподнимало, то опускало его, отчего раздавалось размеренное шлепанье. Дерево могло вот-вот оторваться, но пока его удерживала связка корней, вцепившихся в берег. До острова оно не доставало метров семь, и Андрей понял, что тут открывается возможность избавиться от заточения без всякой лодки.
               Оставалось только свалить с островного берега другое дерево, чтобы они образовали плавучий мост. Выбор был небогат, поскольку у самого берега в этом месте росло только одно, тонкое, но при этом высокое дерево. Плохо, что не было инструментов: топор, мачете и ножи Мопа с компанией увозили с собой, дабы он не соорудил плот или не подкараулил их с мачете в зарослях. Но он нашёл как-то заржавевший обломок ножа без рукоятки, заточил его о камень – на что ушло несколько дней работы урывками. Теперь настало время пустить инструмент в дело.
               Несостоявшийся истребитель саранчи дал себе клятву, что уж свой-то план побега с осточертевшего острова он осуществит, и принялся за дело. Оно оказалось нелёгким. Стоя на коленях, он подрезал как можно ниже ствол дерева, оказавшегося на редкость крепким. «Какое-то железное дерево. Квебрахо, альгарробо? Но те вроде растут в Южной Америке. Или, может, и его завез сюда уважаемый Садреддин?». Процесс лесоповала осложнялся крайне неудобным для выбранной цели орудием труда. Время от времени Андрей Ребров прекращал вырезание мельчайших щепок и прислушивался: не возвращаются ли уже сыны Африки? Но всё было спокойно и он продолжал работать. Часа через полтора у основания указательного пальца появилась мозоль, тогда нож пришлось взять в левую руку, что совсем уж замедлило темп работы. Еще через сорок минут Андрей решил, что на сегодня хватит, надо возвращаться на место базирования. Он тщательно собрал все щепки и стружки и забил их под слой старых гнилых листьев. Затем прикрыл травой надрез и остался недоволен результатом: рана на дереве оставалась заметной, выделяясь своей белизной. Тогда она была замазана влажной землей и уже сверху замаскировна пучком травы. Результат его титанического труда в этот день не был впечатляющим – всего три сантиметра при толщине ствола не меньше двадцати. Тут уж дровосек порадовался, что дерево ему подвернулось очень подходящее, не полуметровой толщины. Ещё бы чуть помягче – наподобие липы. Но что уж есть, то есть.    
               Больше недели понадобилось, чтобы перерезать основную часть ствола, и каждый раз каторжник с великими предосторожностями выходил к потайному месту, работал, а затем скрывал все следы. Наконец всё было готово: дерево держалось на тонком стержне, обструганном с великим тщанием с той стороны, куда лесине надлежало упасть. Андрей примерился, как будет преодолевать эти несколько метров до плавающего дерева и понял, что для надёжной переправы ему необходим шест, которым можно подпираться, как костылем. Ибо ствол, по которому ему предстояло пройти первую половину пути, был не только тонок, но  покрыт гладкой, будто отполированной корой. Он вырезал жердь метра три длиной, с шершавой корой для большего удобства, и навалился на подрезанный ствол. Не тут-то было: проклятое дерево содрогалось под ударами его плеча, но не падало. Время не терпело и он лихорадочно принялся кромсать своим ущербным орудием жёсткую древесину. И вот со скрипом наметился разлом, крону потянуло в сторону реки и упрямый представитель местной фауны обрушился в воду, подняв тучу брызг и с таким шумом, будто в реку сигануло стадо крокодилов. Время истекало, нельзя было терять ни минуты. Бросив прощальный взгляд на покидаемый остров, который долгое время был его нелюбимым домом, он ступил на тропу побега. Шест был очень кстати, иначе Андрей уже не раз сорвался бы в воду: не эквилибрист. Он дошёл уже до нижних веток кроны, когда сзади раздался негодующий вопль, от которого беглец едва не бросился бежать, что было невозможно.
               - Стой! – по голосу он узнал быстроногого Кунгу. – Стой, тебе говорят!            
                Дерево содрогнулось – это вспрыгнул на него преследователь. Андрей начал, согнувшись, пробираться сквозь ветви. Он уже хорошо понимал местный язык, но не издавал ни звука.
               - Стой, стрелять буду! – кричал Кунга, хотя на самом деле стрелять было не из чего: винтовки с ним не было. Тогда, неизвестно для чего, он выхватил из чехла нож. Лучше бы он этого не делал! Резкое движение нарушило равновесие, он поскользнулся на предательской коре и ухнул в воду, выронив своё оружие.. Андрей обернулся: Кунга приподнимался из воды, тщетно стараясь ухватиться за сбросившее его бревно, а к месту события уже спешил первый, небольшой крокодил.
                Мутная вода несла опавшие листья, траву и прочий мусор, но мусор не мог помочь Кунге, далёкое дно не позволяло бежать. «Любо братцы, любо…» - почему-то вспомнилось Андрею Реброву, и он мелкими, быстрыми шагами поспешил назад; поравнявшись с Кунгой, воткнул рядом свой шест и купальщик в мгновение ока взлетел по нему на строптивое бревно. Опираясь на жердь и страхуя друг друга, они вернулись на берег. Берег острова.
                Принявший опасную ванну Кунга уселся на траву, затем вскочил и начал приплясывть на самом краю берега, корча страшные рожи и издевательски что-то кричал реке. Когда истерика прекратилась, он подошёл к неудачливому беглецу и обнял его.
              - Ты вернешься в свою далёкую хижину, - сказал Кунга.
              Из зарослей вышел Мопа, посмотрел на утлую переправу, на мокрого, но счастливого Кунгу, выслушал его и пожал Андрею руку. И они двинулись к своему приюту, куда как раз подходил уже и Зивато, успевший обследовать противоположный берег острова. Узнав об обстоятельствах дела, он принялся смеяться и пугать Кунгу, раскрывая и схлопывая у него перед носом свои огромные ладони и изображая крокодила. Это происшествие никаких видимых перемен в жизнь Андрея Реброва не внесло. Лодка всё так же запиралась с помощью цепи на замок, ножи каждый разбойник держал при себе, а Зивато не расставался с мачете. Зато винтовку Кунга теперь беспечно оставлял без присмотра, как раньше оставлял телефон. Кроме всего, Андрею перестали утром давать бананы, от которых у него уже сводило челюсти, в то время, как вся команда с великим удовольствием уплетала их. Он же наловчился рыбачить в окружающих водах, и с большим успехом, так что недостатка в белках и жирах не испытывал. Раза два принимался было есть за компанию печёных змей, но это дело у него не пошло. Как-то после очередного ливня, когда вода поднялась и заполнила все прибрежные низины, прибежал Зивато и, бросив сачок, стал кричать, что в залив зашла большая рыба. Андрей уже достаточно хорошо понимал местный язык и без лишних слов поспешил за ним.  Ни сети, ни бредня у них не было, но это не остановило рыбаков.
              - Но это, случайно, не крокодил? – уточнил Анрей.
               - Нет, это рыба. Эх, жаль, Кунга уволок свою винтовку, - посетовал на бегу Зивато. – И зачем она ему сегодня понадобилась?
               Рыба и вправду толклась в небольшом узком заливчике, непонятно, чем промышляя в мутной, коричневой воде. При ближайшем рассмотрении она была определена, как щука. И ростом , пожалуй, метра полтора. Даром, что не крокодил.
               - Ну, пойдём? – спросил Зивато и полез в воду. – Нам надо выгнать её на мель.
                - Главное, не давать ей передышки, - сказал Андрей, заходя рядом и отрезая рыбине путь к отступлению в большую воду. – Резко наваливаемся и…
               Расставив руки, они бросились на добычу. Ошеломлённая вероломством нападавших, щука рванулась вперед и выскочила на мелководье, увязая брюхом в мутной жиже и поднимая каскады  грязных брызг. Молодой сибирский учёный леопардом бросился на неё, норовя ухватить под жабры. Следом, упав на колени, ухватился за рыбину Зивато, но получил мощный удар грязным хвостом в лицо, ослеп и ослабил хватку. Щука извернулась и устремилась назад , в воду . Андрей, обхватив её, волочился сбоку. Зивато протёр глаза и бросился в погоню, но было поздно: сделав могучий бросок, рыба вырвалась из недружелюбных объятий, а тот, кто боролся с ней, с головой окунулся в воду, получив на прощание оплеуху хвостом.

              - Эх! – сокрушённо воскликнул Зивато. – Но как ты здорово прокатился на ней! – И он с восхищением  поцокал языком.
              - Я рад, что тебе понравилось, - сухо сказал Андрей, с раздражением стряхивая грязную воду с волос и одежды.
              Что и говорить, эта охота закончилась для них бесславно. Но его вполне устраивали небольшие уловы, которые неизменно удавались по мере приобретения опыта. Он ставил короткие закидушки, которые не могли запутаться в придонной траве или корягах, и проверял их утром и вечером. В половине случаев наживка была просто объедена, но другие снасти приносили добычу. Иногда он рыбачил удочкой с высокого берега, чтобы не подкралась какая-нибудь рептилия. Вытоптав полянку, устраивался вечером на принесённый обломок дерева и полчаса-час, когда уже трудно было ловить бабочек, отдавал старой забаве. Делу – время, потехе – час. Хотя на сторонний взгляд, где же здесь дело, а где, наоборот, потеха, трудно было разобрать.
              Мопа раз в неделю отвозил упакованных в конверты бабочек и возвращался с запасом провизии и необходимых хозтоваров, которые при всём аскетизме обитателей лагеря становилось всё больше и они уже с трудом помещались в хижине. Кунга как-то даже заикнулся о расширении жилплощади, но поддержки не получил и решил про себя, что когда вернётся домой, уж там-то построит обширное жилище, которое Мопе с Зивато и не снилось. Они вообще-то были не прочь увеличить размеры их обиталища, но зачем тратить силы и время, если  не собирались тут жить вечно? Смешно! Разве что оставить дворец энтомологу Реброву – может быть, ему эта идея понравится и он навсегда останется на острове выращивать бабочек?
                Когда Зивато , смеясь, сказал это Кунге, тот пожал плечами и смеяться почему-то не стал.
   Поскольку целыми днями рыбачить не позволяли трудовые обязанности, а рыба, привередливая, как и повсюду, могла залечь на дно, особенно перед непогодой, Андрей взял за правило заготавливать её немного впрок. Единственный способ в отсутствие натурального мороза и холодильника – посол. А поскольку банная духота местности не гарантировала и при этом длительной сохранности продукта, он нарезал рыбу тонкими пластинами и пересыпал щедро солью. Обычно делал это вечером и к утру блюдо бывало готово. Его названные товарищи с большим подозрением отнеслись к этому блюду, когда оно было им предложено. Один лишь Кунга отважился продегустировать соленье, но тут же с содроганием отверг угощение. Конечно же, это была не еда, а закуска. Но кто имеет представление о закуске, если он почти не употребляет водку или спирт? Среди людей из окружения сибирского аспиранта таких не было.
              Мопа, кроме продовольствия и всякой кухонной мелочи, привозил по заявкам других островитян и кое-что из одежды. Благо, требовалось её тут совсем немного. Зато Кунга как-то раз заказал зонт, чем поверг в неподдельное изумление компаньонов. Они в недоумении обратились даже за разъяснениями к Андрею: не он ли подал их приятелю такую идею? Тот лишь пожал плечами и отвечал, что сам он прекрасно обходится без зонта и никак о нём не тоскует. Тут уж возразить было нечего, и Мопа привез Кунге замечательный чёрный зонт, с которым его обладатель впредь выходил из хижины каждый раз, как только начинался дождь. Но стоимость аксессуара распорядитель кредитов вычел из жалованья Кунги.
              Привозил он предметы экипировки и для Андрея, который больше всего ценил дермантиновые полусапоги.
    Обещанных денег он пока что не получал – видимо, Мопа решил не провоцировать лишнего соблазна для побега. Впрочем, вполне возможно, и даже скорее всего – Андрея просто дурачили, обещая сделать по окончании его миссии здесь расчёт. Однако, по его наблюдениям, и Зивато с Кунгой тоже никаких авансов не получали. Как-то северный гость попросил распорядителя кредитов сообщить о нём в Сибирск  – в счёт оплаты за оказанные услуги, но получил отказ.
                - Скорее всего, тебя уже не ищут. Но мало ли что: нельзя, чтобы нас засекли. И решаю такие дела не я, вернее, не только я. Но попробую поставить вопрос. Попробую. – И Мопа почесал свой седеющий ёжик.
                Между тем окуклившиеся гусеницы дозревали в своих огромных коконах и скоро должны были появиться бабочки – цель многомесячных трудов и ожиданий. Если всё до самого конца будет идти нормально. Иначе придется всё начинать сначала. На это Андрей уж никак не был согласен. Теперь он надолго не отлучался от инсектария, не покидал острова и Мопа, ставший беспокойным и сердитым. Однажды Реброву попался на глаза здоровенный бронзовый жук, изловить которого энтомолог захотел во что бы то ни стало. Он гонялся за насекомым минут пятнадцать, отыскивая среди зелёных листьев и снова упуская; хорошо, что жук делал недальние перелёты и не взлетал высоко. Когда в очередной раз добыча улетела раньше, чем ёё накрыл сачок, Андрей, отыскивая глазами резвого летуна, вдруг увидел вышедшего из-за кустов Мопу. Пахан быстро достал пистолет, выражение лица не предвещало ничего хорошего. Глядя поверх головы Реброва, Мопа поднял оружие.
               «Он спятил» - успел подумать Андрей и тут же грохнуло. К сего ногам свалилась, извиваясь, тонкая зелёная змея без головы. Он перевёл дыхание.
               - Ты что-то долго, - укоризненно заметил Мопа, - не забывай про нашу главную заботу.
               - Ты снайпер, Мопа?
               - Когда как, - последовал уклончивый ответ.
               - Спасибо!
               Дурацкий жук был забыт и они поспешили к лагерю.
               О, эта главная забота! По мере того, как истекали последние дни перед ожидаемым выходом бабочек, всё беспокойней становился начальник, которого, как видно, не отпускали сомнения. Тревога его передалась Андрею, Кунге и даже невозмутимому Зивато. Прочие бабочки были отставлены и обитатели островной хижины стали по очереди дежурить у рассадника Лунной моли. И вот как-то на рассвете всех разбудил возбуждённый Кунга, который в эту ночь нёс караул:
                - Проклюнулась! Проклюнулась бабочка! – вопил он, приплясывая, и тут же убежал обратно.
               Мопа, Зивато и Андрей бросились за ним. Отворив дверцу, осторожно зашли в инсектарий. Точно, треснувший кокон выпускал на свободу большую жёлтую бабочку.
                Одна за другой появлялись в сетчатом сарае огромные Сатурнии и тут же, уцепившись за ветки кустов, повисали вниз крыльями.
                - Сушатся, - пояснял Андрей Ребров.- потом будут спариваться и откладывать яйца. – Лишь бы они не растеряли раньше времени своих хвостов. Хвосты легко отрываются.
                - Да, так же говорил и Садреддин, - подтвердил Мопа, зачарованно глядя на диковинных бабочек, равных которым по размеру даже и в Африке не было, разве что Антимах.
                - У вас, наверное, в России, ничего похожего и вообще не водится? – обратился к Реброву Зивато.
                - Как же, - оскорбился  тот, - у нас на Дальнем Востоке имеется Парусник Маака; он только чуть поменьше этой портянки.
              - Так ты потом сможешь продолжить охоту у себя. Ловить этого… как? Маака.
              - Он, кажется, занесён в Красную книгу.
              - Хе! А те, которых мы ловим, думаешь, не занесены?
              - Преступники мы, я знаю.
              - Но сейчас – нет. Эту моль мы вырастили сами. Ведь так?
              Через три дня, когда одна из бабочек упала бездыханной на пол своего обиталища, Андрей решил, что цикл развития Лунной моли завершён, яйца отложены и теперь порхающий урожай можно собирать. Их было восемнадцать; половина коконов так и остались нераскрытыми. Безжалостно придавив каждой грудь, отчего они тут же переставали шевелиться, аккуратно упаковали их в непромокаемые конверты, погрузили в три фанерные коробки, специально приготовленные для перевозки ценных бабочек. Не медля больше ни минуты, Мопа собрался в путь, взяв с собой Кунгу с его винтовкой – на всякий случай: груз был слишком дорогой. Они отправились на большую землю, успев только наскоро перекусить, и не дожидаясь обеда.
             На острове остались Андрей и Зивато.
             Второй день после отъезда курьеров не принёс ничего нового, только со страшной силой парило, так что не хотелось есть и шевелиться, и лишь ради того, чтобы попить, островитяне выбирались из гамаков. Жара не спадала и поздно вечером. А ночью пошёл дождь. Не просто дождь: на разомлевшую землю обрушился настоящий ливень, сплошной водопад, от которого в первые же минуты протекла крыша хижины, и, было ясно – сарая тоже. Что там творилось с отложенными яйцами Лунной моли, было не понять, не посмотрев своими глазами. Обменявшись парой слов, Зивато с Андреем скинули одежду, затолкали ёё в полиэтиленовый баул, где хранился ящик с конвертами, альбомом Садреддина и лекарствами, и бросились под бешеный душ. В инсектарии дела оказались не так плохи: крыша протекала, но не катастрофически: лишь в двух-трех местах стучала частая капель. Сырость же на полу была из-за брызг, которые летели со всех сторон, несмотря на то, что постройка была поднята высоко над землёй. Через пять часов мало что изменилось: ливень не прекращался, но в обиталище знаменитых бабочек добавилось лишь несколько протечек. Яичные кладки их, расположенные на нижних сторонах листьев, чувствовали себя вполне удовлетворительно. Гораздо больше встревожило на этот раз островитян то, что начала прибывать вода. Уже невдалеке от поляны со стороны ближнего протока, блестели заливчики , с каждой минутой захватывающие всё новые участки острова и сливающиеся друг с другом в обширные озёра.
              - Надо строить плот, - сказал Зивато, - дело плохо!
              - Да, - согласился Андрей, - пока не поздно.
              Надежды на то, что именно в этот момент появятся Мопа с Кунгой, было мало. Ещё и неизвестно, найдут ли они оставленную на берегу лодку: и там вода уже, наверное, далеко ушла за обычный рубикон. Зивато вооружился своим мачете и без лишних разговоров принялся рубить дерево на дальнем от воды краю поляны. Андрей взял у него нож и занялся заготовкой лиан, выбирая самые гибкие. Скоро их была уже порядочная куча, тогда он взялся за поперечины, срезав и очистив от веток три жерди толщиной сантиметров десять. Зивато без передышки продолжал рубить стволы; их было уже четыре, и он свалил пятое дерево.
               - Сколько ты хочешь брёвен? – спросил Андрей, вытирая на ходу пот со лба.
               - Еще одно – и хватит?
               - Наверное. Если не пойдём в океан.
              Бревна были длиной метров по пять и достаточно толстые.
              Чуть передохнув, они принялись за постройку плота, уложив бревна на обрубленные ветви, чтобы можно было протолкнуть под ними лианы. Трудились уже часа полтора и наводнение, которое они наблюдали поминутно, казалось, уже приостановилось. Дождь заметно ослабевал.
                - Может, кончает прибывать? – спросил Андрей.
                - Может быть. – Зивато поднял глаза к небу и отрицательно покачал головой:
                - В верховьях дождь. Воды будет много. 
                Ещё через полчаса они завершили постройку плавсредства и, пока позволяли обстоятельства, наскоро перекусили. Оставалось собрать необходимый скарб.
                Одежду пришлось надеть на себя, ящик опорожнили в баул и приготовили эту жесткую и не тонущую тару для погрузки листьев с отложенными яйцами Лунной моли. Прочую мелочь, в основном кухонную, сложили в полипропиленовый мешок, а тяжелые вещи погрузили просто у одной из перекладин. Оставалось ждать и, как видно, недолго: вода поднялась уже до уровня пола в сарае и они принялись за эвакуацию потомства бабочки, доставившей им так много хлопот. Андрей срезал ветки с яйцекладкой, Зивато срывал пустые листья и выкладывал ими дно ящика. Ветки были со всей осторожностью уложены на эту съедобную постель и присыпаны сверху такими же листьями. Затем поверх крышки ящика натянули кусок полиэтиленовой пленки, которой была когда-то давно заделана дыра в крыше хижины. Пленку обвязали тонкой лианой и закрепили ящик ею же посередине плота. На этом приготовления были закончены. Экипаж погрузился на судно, отчего оно заметно просело, Зивато выдернул шест, удерживавший всё сооружение на месте, Андрей взял другой и они двинулись в сторону переправы, о которой теперь ничто не напоминало. Дождь почти перестал и начало светать, а скоро сквозь туман и мелкую морось проглянуло солнце, что было очень кстати, так как холод начал пробирать обоих островитян., хотя по российским меркам было вполне тепло. Осталась позади хижина, уже до половины затопленная жёлтой водой, и сетчатый сарай с оголёнными кустами, посаженными для комфортного проживания Лунной моли. Мусор, кусты и ветки плыли между деревьями, там и тут  раздавались всплески рыбы, радующейся, очевидно, такому приключению. Но Андрею и Зивато было не до рыбалки.
                ***
                Ирина Ветрова завершала уже свой четвёртый учебный год и её никак нельзя было назвать неопытным педагогом, хотя молодым – сколько угодно, ибо она собиралась отметить всего лишь четверть века со дня рождения. Эта выдающаяся дата совпадала по времени с планируемым празднованием Дня города – славного Сибирска. По каковой причине день рождения Ирины Ветровой грозил пройти незамеченным. Это её, впрочем, мало тревожило и даже, можно сказать, не тревожило вовсе. Достаточно того, что этот юбилей придется как раз на отпуск. Чего же ещё? Но не так думал Кирилл Налабардин, который иногда близко к сердцу принимал разные пустяки и на этот раз предался размышлениям, как придать большую широту и блеск этому празднику. Некоторыми своими соображениями он поделился с Ветровой. Она в этом вопросе никакого видимого энтузиазма не проявила, однако же ей было приятно, что для кого-то её день рождения – событие. И, как ни крути, - двадцать пять – это уже много, даже, пожалуй, слишком много.
                К концу учебного года в школе ликвидировались хвосты, доделывались дела, которые по недомыслию школа запланировала для себя сверх обязательных программ, готовились выпускные торжества. В числе прочих следовало до конца отработать проект «Тимуровцы – на посту», в рамках которого, согласно инициативе  школьников, следовало всемерно поспособствовать повышению уровня жизни пенсионеров и инвалидов. Конечно, колоть дрова пяти – и даже шестиклассникам было не под силу, тем более весной, когда чурки отмокали и колун увязал в них, как в мочале, но вот сложить расколотое в поленницу они вполне могли. Или натаскать от колонки воды в хозяйскую бочку, если при доме не имеется скважины. Или убрать и выбросить на ближайшую свалку мусор. Да мало ли что ещё.
               У класса, за который отвечал на тимуровском поприще Кирилл Налабардин, среди подшефных была пенсионерка Авдотья Павловна, уважаемая женщина, ветеран труда. Жила она одна в маленьком неблагоустроенном доме, но нипочём не соглашалась на все бесчисленные удобства дома престарелых, злостно отвергая все предложения такого свойства. Вместо этого она доставала ответственных лиц просьбами о ремонте крыши. Понятно, что в пору капитального ремонта дорог и возрождения правопорядка средств на то уж никак не находилось.
                «Да у неё у самой с крышей неладно! - сердился иной начальный человек, которому была отписана бумага от вышестоящего, получившего челобитную Авдотьи Павловны. – Поселилась бы с ровесниками и жила припеваючи!». Так или иначе, но она жила по месту своей полувековой прописки и ничего тут поделать было нельзя.
                Поскольку ремонт-то требовался совсем небольшой, Кирилл Налабардин решил взять это дело на себя. Побывав у пенсионерки, он определил объёмы работ и возможность использования местных материалов для работы. Они имелись – с полдюжины тесовых досок, вполне соответствующих дощатой крыше дома. И вот в один из погожих дней после уроков он с тремя учениками прибыл к Авдотье Павловне. Дети принялись за уборку двора, а учитель полез на крышу с выдергой – отрывать подгнившие доски. И он оторвал уже три негодных доски, оставалась только одна, требующая замены, когда вдруг случилось ЧП. Старая кровля местами поросла мхом, а это растение имеет свойство впитывать воду. И хотя дождь был три дня назад, мох был вполне себе влажный; когда Кирилл наступил на него, зелёная подушка поехала из-под ног и он потерял на краю крыши равновесие. Дружный вопль тимуровцев выгнал из дому хозяйку, которая готовила угощение помощникам.
              Кирилл лежал возле завалинки и морщился, силясь встать и тут же снова садясь на твёрдую, утоптанную землю.
              - Нога! – страдальчески сказал он Авдотье Павловне.
   Нога оказалась сломанной.  Получился негромкий скандал; хорошо ещё, не пострадал никто из ребятишек. Конечность Налабардина зафиксировали гипсовыми бинтами и прописали постельный пока режим. Крышу Авдотьи Павловны быстро отремонтировали профессиональные строители, о чём расстаралась администрация района. Получилось, что школьный учитель достиг поставленной цели, хотя и ценой собственного здоровья. Понятно, что и дирекция, и профком приняли самое непосредственное участие в судьбе невольного героя: было организовано посещение пострадавшего педагогами по чётко разработанному графику. Хотя некоторые и ворчали: «Подумаешь, невидаль – ногу сломал. Не шею же!». Однако график есть график. Без графика – никуда. Это всем было понятно.
                Ирину Ветрову известие о падении Кирилла Налабардина с крыши сильно опечалило и она без всяких отговорок отправляла своё дежурство у постели покалеченного. Иногда она заглядывала к нему и вне своего дежурства, и даже довольно часто, даже когда он начал вполне резво ходить с костылём  и игнорировал кровать.
              - Ну надо же такому случиться! – жаловался он Ирине. – Хромой учитель физкультуры! Такие бывают? Ты слыхала когда-нибудь про таких учителей?
                - Не помню. Но ты ведь недолго будешь прихрамывать, а тут скоро и конец учебного года, - утешала его она.
              - Хоть конец, это хорошо, - соглашался Кирилл. – Но ведь только подумать…  Был бы я учитель пения – другое дело: сидел бы на уроке с балалайкой и играл полонез Огинского. А тут ведь – учитель физвоспитания! Тут надо шевелиться!
              Чтобы уменьшить горечь его поражения на чужом игровом поле, Ирина старалась как можно более разнообразить рацион больного. В основном она приносила блюда, приготовленные дома, но раза два, когда было свободное время, варила-жарила у Кирилла в комнате на его электроплитке. Уже за первые дни своей немощности он порозовел и округлился на лицо.
              Между тем времени у Ирины Ветровой становилось всё меньше: надо было подтянуть отстающих по химии, а кроме того – тех из своего класса, кто не успевал по другим предметам. Как раз в эту пору поухаживать за Кириллом из пригородного посёлка приехала сестра, выбившая себе короткий отпуск, и Ветрова прекратила свои посещения. Поскольку и одной сиделки для Кирилла было достаточно, тем более, что он и сам вполне мог обслужить себя. Однако уже через два дня он в большой панике позвонил ей:
              - С тобой что-то случилось? – спрашивал он, несмотря на то, что как раз шёл урок.
                - Всё в порядке, ответила учительница химии. – Да, стекло было изобретено совершенно случайно. Нет, это я не тебе. Это я тебе, Тихонов. Я тебе перезвоню; нет, это не тебе, Тихонов. – И она выключила телефон.
              И после уроков она действительно позвонила Кириллу и справилась о его здоровье.
              - Ну, в общем-то, нормально, если не считать перелома, - сообщил он. – А почему ты не заходишь?
              - Теперь же есть, кому за тобой присмотреть. Да и наши школьные ещё, наверное, навещают?
                - Нет, как обрезало. Как узнали про сестру – так и пропали. Но главное, ты потерялась. От этого нога у меня разболелась.
               - От этого? – засмеялась Ирина Ветрова. – Но я же не каждый день ходила: в перерывах она не болела.
              - Может, болела, - не согласился он. – Просто я виду не подавал.
              - А что же сейчас?
              - А сейчас уже два дня болит. Не один, а два, уже третий пошёл.
              - Держись, я завтра приду, после уроков.
              - Ну, до завтра я, думаю, продержусь.
             Приезд сестры очень помог Ирине: она успела, не отвлекаясь, сделать кое-какие не терпящие отлагательства учебные дела, хотя и не все. Кириллу, напротив, визит близкой родственницы показался несвоевременным.
              - Ты когда собираешься домой? –  спросил он её на третьи сутки.
              - Да ты не переживай, - утешала его сестра. – Я не тороплюсь, сколько надо будет для твоего здоровья, столько и побуду!
              - Я вообще-то уже здоров, так что ты смело можешь уехать.
              - Ну нет! Я уж посмотрю ещё, чтобы всё было как следует. Кто же больше присмотрит?      
   Несколько последующих дней были посвящены лишь коротким разговорам между двумя педагогами по телефону, причём утром звонила Ирина Ветрова и справлялась о самочувствии Налабардина. Все последующие звонки в течение дня делал он. Все эти пустячные, в сущности, разговоры имели далеко идущие последствия: как-то Кирилл, против обыкновения, позвонил с раннего утра, когда Ирина Ветрова только ещё собиралась в школу, и радостно известил, что у него есть две новости.
                - Одна – это что моя сестра уезжает, она пошла на автовокзал. Освободила меня от своего опекунства.
               - Поздравляю! А вторая?
               -  Вторую новость по телефону  сообщать рискованно. Ведь Ирина придёт когда-нибудь навестить покалеченного человека?
              - Я думаю, придет, - заверила она.
             И в самом деле, как только закончились уроки и непременные в конце учебного года консультации, Ирина предприняла гуманитарный поход к болящему. Она купила в школьной столовой расстегаи, печёные завертки с сосисками и бутылку газировки. Кирилл  встретил гостью не только широкой улыбкой, но и её портретом, исполненным честь по чести – на холсте, и вставленным в раму. Портрет висел над кроватью Кирилла и щедрый слой масляной краски, наложенный гладкими лессировками, бросал на противоположную стену солнечные зайчики.
                - Самый наш известный художник, - отрекомендовал полотно хозяин и захромал к столу. – Ты, после работы, наверное, проголодалась? - Он достал стаканы, заварник и полез в холодильник.
               - Давай уж лучше я, по старой памяти, - предложила Ирина. – Я кое-что, кстати, и захватила.
                Накрыв стол, они сели пить чай, каковой процесс проходил в сосредоточенном молчании. Наконец Кирилл глубоко вздохнув и выдохнув, сказал:
              - Тут у меня для тебя есть новость: выходи за меня замуж!
              Он поднял протестующе руку, как бы отметая заранее всякие возможные отговорки.
              - Ты подумай сначала, не торопись говорить «Нет», а если «Да» - то пожалуйста. Вот.
               Установилось молчание. Ирина катала пальцем по столу крошку хлеба. Ей вспомнилось, как она едва не сошла с ума, поминутно возвращаясь мыслями к Андрею Реброву. Даже ночью сквозь сон они преследовали её. Домашние как могли, старались вытащить Ирину из этого полуобморочного состояния, что не очень-то получалось. Она осунулась и приобрела морщинки между бровей. Без всякого интереса проводила уроки и исправляла обязанности классного руководителя. Это продолжалось долго – несколько месяцев. И вот как-то на праздничной вечеринке по случаю дня рождения одной из коллег, когда шум и гам за столом во много превосходил всё то, что выдавали школяры, Ирина Ветрова поймала себя на том, что целых минут двадцать не вспоминала об Андрее. И  тогда она подумала что, пожалуй, выживет. Со временем такие тайм-ауты замороченный мозг брал всё чаще, спасаясь от флаттера. Но окончательное излечение ещё не наступило, хотя всё больше возрастал интерес к жизни, особенно, когда в неё вошёл Кирилл Налабардин. Которого она всерьёз поначалу никак не воспринимала. А теперь вот он ей сделал предложение.
                Кирилл выжидающе смотрел на неё и машинально глотал чай, не чувствуя вкуса; пожалуй, если бы ему подставили стакан со спиртом, он не ощутил бы подмены.
                - Я согласна, - отметая рой вдруг навалившихся противоречивых мыслей, сказала Ирина.
                ***
               Первенец, родившийся у Насти с Власом, внёс некоторое умиротворение в молодую семью, где характеры продолжали притираться друг к другу и всё ещё не могли притереться. Не сказать, что оба родителя слишком уж отличались чем-то от обычных, порядочных людей – каждый из них по отдельности был вполне достойным и даже замечательным человеком, но вместе они такого впечатления никак не производили. Увы. Бывает же такое – вот встретились два человека, души друг в друге не чают, кажется – более того, что уже есть, и желать нечего. Но стоит им объединиться и прожить полгода-год, а иногда и всего три месяца, как становится понятно: случилась роковая, катастрофическая ошибка. Кошмар часто заканчивается разводом – не к ночи будь сказано; иногда же он длится годами, то затухая, то снова распаляясь, как тлеющий торф в глубине пересохшего болота. И если ещё обе половины семейного экипажа заняты делом, которое требует много времени и сил, тогда ещё терпимо, если же нет – им не позавидуешь.
              Влас был постоянно занят на службе, что было одной из причин недопонимания между ним и Настей, теперь же – тем более. Ей пришлось бы весьма и весьма солоно, если бы не родители. Часть забот по взращиванию маленького Валерия взяла на себя бабушка, а дед взял на себя отдельные бабушкины заботы. Младенец был горластый и часто впадал отчего-то в раздражение; тогда его взрослое окружение начинало без меры суетиться, консультироваться со знакомыми медиками и даже раза два неспокойного Валерия таскали к знахаркам: один раз для того, чтобы заговорить гипотетическую грыжу, а второй – чтобы вообще снять порчу.  Судя по гонорару за эти труды, работа у знахарок была нелёгкая и, возможно, даже вредная. Поэтому одна из них выпивала стопку водки перед началом  лечебного сеанса, уйдя за перегородку, а другая, напротив – после процедуры, и не таясь. Но независимо от того, перед началом процедуры бывала выпита целебная микстура или после, младенец продолжал плакать.
                Когда бабушка не была занята дома, Настя с Валерием отправлялась в родительский дом, где и проводила целый день и даже могла бы остаться ночевать, но родители ей внушали, что это не дело и надо ей быть в своём доме. Мало ли, что Власа нет день-деньской, он же не виноват – такая у него работа.
               Так или иначе, к их удовлетворению, внук подрастал вполне успешно и хотя был не в меру криклив, но уж точно не давал ближайшим родственникам соскучиться. Лишь Влас не мог пересилить неодолимого желания иногда заткнуть уши и задавался, как отец Насти, вопросом: откуда у такого малютки такой могучий рёв?
              По случаю прибавления семейства они с Настей получили поздравления и подарки из Коковища, но лично поздравить их никто из Власовой родни не приехал: дорога неблизкая,  и два-три дня, проведённые в гостях, в итоге дают не меньше недели отсутствия того, кто поехал бы в гости к внуку. Егор Егорович и Мария Васильевна были привязаны к Коковищу Дарьей и уехать не могли, поскольку прежняя нянька Елена училась теперь в институте. Василий для представительства был слишком молод. Единственный, кто мог бы поехать – это Сергей, который в своём вузе уже настолько освоился, что мог отпроситься на несколько дней без особых затруднений. Но он не приехал, может быть, обиделся на Власа из-за того, что тот отказал ему в организации женьшеневого бизнеса. Сергей по-прежнему бился, чтобы выбраться из нищеты, и иногда ему удавались кратковременные бизнес-операции, но постоянного, хорошо налаженного дела всё не получалось. Проект по производству бодрящего и как бы общеукрепляющего, не лекарственного напитка под названием «Женьшеневая роса» не пошёл, так как никто не хотел вкладываться в него, не будучи уверенным, что затея принесёт прибыль. Есть уже вполне проверенные пути использования средств, зачем же изобретать велосипед?
               Тут, кстати, выяснилось, почему один из трех компаньонов – Попов отошёл от коммерческих изысканий.
               - Г-н Попов, - как-то в момент вынужденного безделья спросил Кипелов, -  что-то ваш охотничий азарт угасает. Я имею в виду – охота на бабки.
               - Всё именно так и есть, - ответил с лучезарной улыбкой Попов. – Парни, у меня дама.
               - Да ну? – деланно изумился Кипелов, хотя они с Сергеем об этом прекрасно знали.
               - Ну да.
              - И всё так безнадёжно? – встрял Вершинин. – То есть окончательно и бесповоротно?
              - Окончательно, - подтвердил Попов.
              - И, стало быть, бесповоротно, - заключил Кипелов. – Но это же должно стимулировать тебя на добывание денежных знаков. Иначе на что ты собираешься содержать жену? На стипендию?
                - Ребяты, раньше мы гуляли сами по себе… - мультяшным голосом пропел изменник, - а…
                - А теперь под присмотром бабушки, - закончил Сергей. – У неё есть бабушка, или только родители?
                - Есть у неё и бабушка, и дедушка, и родители, - заверил Попов. – И дело-то в чём: у отца её большая строительная компания,  в деньгах недостатка нет. И она говорит: «Бросай свои подработки, заканчивай без помех учёбу». Вот такие вот наши дела. И отсюда, наверное, я вскорости съеду.
                - Да, тяжелый случай, - сказал Кипелов. – Но мы тебя поздравляем. Не забудь на свадьбу пригласить.
              - Кого же и приглашать мне, если не вас.
              - Всё же вы резкие ребята. Вроде всё было тихо-мирно - и вот на тебе, бабушка, Юрьев день.
              - Жись, - философски заметил Вершинин.
             Дальнейшую реализацию проекта ресторана они начали осуществлять вдвоём с Олегом Кипеловым. Решающий рывок предстояло сделать во время летнего перерыва в учёбе. А пока приходилось искать деньги, ибо чем предметнее они занимались подготовкой к работе будущего
заведения, тем больше обнаруживалось потребностей в средствах.   
              Подходящее злачное место довольно быстро нашлось, и хотя оно было тесновато, решили, что на первых порах такого будет достаточно. Тем более, что тут оставалось кухонное оборудование и всё прочее, за исключением столов и полукресел, которые хозяин почему-то увёз в своё новое кафе, обширное, как футбольное поле и с вычурными светильниками и зеркалами. На мебель, по всей видимости, средств у ресторатора уже недостало. Поэтому он и торопил арендаторов с первым взносом, который должен быть внесён за три месяца. С учётом приобретения столов и стульев сумма вырисовывалась довольно внушительная. Всех денег, что были собраны от предыдущей коммерческой деятельности, не хватало.
             - Что, если подзанять у Попова? – предложил Сергей.
              - Н-уу, - с сомнением отозвался компаньон. – Ты имеешь в виду деньги его пассии? Так они ещё и не семья – как же он будет тянуть с неё бабки? С тобой всё в порядке? Чуть погодя мы, наверное, свихнемся оба.
              - Ладно. Но своими-то деньгами он может распоряжаться? Пусть поспоспешествует.
              - Это, конечно, можно, только вряд ли у него сейчас что-то приличное наберётся.
               Кипелов как в воду глядел: Попов сколько-нибудь значительными активами не располагал, хотя и пополнил кассу покинутой им ячейки.
               Тогда обратились к рыночным торговцам, с которыми имели деловые отношения прежде, начиная с ореховой эпопеи.
              Один из них, по его словам, был в глубоком пролёте, второй же согласился подкинуть нужную сумму за вполне сносный процент.
              Найти работников общепита взамен ушедших в новое кафе не составляло труда.
                И вот грянули фанфары! То есть хлопнула, вылетая из бутылки «Шампанского», пробка и в фужеры хозяев праздника, обслуги и немногих приглашённых полилась пенная струя. Старт гонке на неопределённую дистанцию был дан.
               Основная работа кафе, разумеется, приходилась на вечернее время, что соответствовало возможностям двоих арендаторов организовать музыкальное сопровождение. Но требовался ещё один человек, вернее сказать, женщина, дабы разнообразить вокальную часть: она могла бы солировать, петь с Сергеем дуэтом, прочее же время он мог заполнить сам. Кипелову, у которого совсем не было голоса, надлежало в нужных местах песен дуэтом  вступать с музыкальной басовой фразой «Бу. Бу. Бу.» в унисон со своим контрабасом - столько раз, сколько требовалось. Как показала дальнейшая практика, это получалось бесподобно. Однако следовало поскорее найти даму, и не только умеющую петь, но и способную играть на каком-то инструменте – не духовом, и не на скрипке, потому что нижняя челюсть и вообще рот у неё должны быть свободными. Особенную актуальность такому приобретению сообщило одно из первых выступлений с романсами самого Вершинина, когда он исполнил «Однообразные мелькают…».
              «Но и она печальна тоже,
              Мне приказавшая любовь,
              И под её атласной кожей, и под её атласной кожей
              Бежит отравленная кровь» -  доносил он до веселящейся публики Гумилёвские строки, зорко за ней наблюдая. Увы, и крутые ребята, и просто интеллигенты никакого почтения к романсу не выказали, как будто бы его и не было. Лишь один крепко захмелевший господин в роскошном смокинге влез на подиум к музыкантам и, обнявши Кипелова, поскольку обнять Вершинина не позволял баян, заревел:
              - И под её отвислой кожей… как? А! Течёт отъявленная кровь! Он перевёл дух, сказал:  «Класс!»
   и, довольный собой, пошатываясь, направился обратно к столику.
                - Не катит, - заключил Кипелов. – Ты, помнится, хотел ещё спеть арию Генри? Попустись!   
              - Так Генри – это нормальная песня, если не объявлять, что ария.
              - Ну это для нормальных людей. А для элиты – это отстой. Она, элита, об таких обстоятельствах даже и не слыхала. Некогда ей. Иначе как бы она выперлась в элиту?
                - Олег, раньше ты не был занудой. Тогда что нам делать? И вообще, где ты здесь видишь элиту?
              - Нужна писклявая девка. Или, наоборот, басовитая. Главное, чтобы отличалась.   
              - Где будем искать?
              - У себя в школе сначала. У нас же концерты бывают? Ну вот.
              - Так это же сколько ждать? Мы ждать не можем, сам видишь.
              - Ну тогда – активный розыск. Будем опрашивать.
                Поиски уже через несколько дней увенчались некоторым успехом. Будущую звезду звали Антонина Прокофьева. Неизвестно, была ли она потомком знаменитого композитора, но на фоно играла очень даже прилично. Спеть вживую она отказалась и дала возможность прослушать свою запись: дескать, чего зря надрываться, не в Гнесинку же поступает.
               - Так а на работе ты тоже будешь выбирать, стоит петь или пошли они…? – уточнил Кипелов.
                - Ну, работа есть работа. Вы ничего не потеряете. – Но я буду выступать в маске и парике. Иначе, чего доброго, ещё запишут в стриптизёрши. Тогда прощай, диплом!
              Поскольку выбранный парик делал её брюнеткой, Антонину представляли как Аноуше, надевала она на публику короткие, но широкоплечие балахоны умеренных тонов, узенькая маска с блёстками ничего не могла добавить к пониманию природы участницы ансамбля. Сами приятели, не боявшиеся, что их заподозрят в стриптизе, назывались своими настоящими именами.
              Ввиду того, что Антонина не хотела менять клавиши ни на что другое, Сергею пришлось отставить баян и взяться за гитару. Дело у трио пошло на удивление хорошо. Правда, до тех пор, пока посетители были ещё вменяемы; ближе к ночи интерес к музыке заметно слабел и тогда приходилось исполнять несколько последних шлягеров – одни и те же, но по очереди.
              По мере того, как арендаторы осваивали хитрое ресторанное ремесло, ширился ассортимент блюд и, как надеялись Кипелов и Вешинин, их качество. По крайней мера, в первые два месяца никто не отравился и вообще серьёзных претензий не высказал. И всё складывалось очень неплохо, за исключением того, что их вот-вот могли отчислить из облюбованного вуза за большое число прогулов. Пришлось искать распорядителя-администратора, который бы взял будничное управление заведением на себя. Такой человек тоже нашёлся – среди своих же официантов. Максим Пастухов тоже подумывал об открытии своего дела, но пока что для этого не было возможностей. И он целеустремлённо нарабатывал опыт на выбранном поприще.
                ***
              Борис Морозов вместе со своим товарищем и наставником по старательскому делу Петровым испытывали большое разочарование от результатов своего труда на золотоискательской каторге. Их прииск фарту, по мнению руководителя работ, не принёс.
               - Вообще-то, бывает и хуже, - рассуждал Петров. – Но иной раз повезёт. Тут всё вокруг копано-перекопано, мыто-перемыто, а всё же народ не бросает промысла: золото время от времени выходит на поверхность. Пожалуй, нам стоило бы заняться черемшой – заработали бы столько же. А здоровья много бы сэкономили. Но кто знал?
               Когда дорогостоящий песок был сбыт, карман Морозова пополнился на восемьдесят тысяч рублей. На такой доход он даже и не рассчитывал и недовольство приятеля его только забавляло.
               - Ну ты рвач! Подумай: это мы заработали за две недели. На обычной работе столько заработаешь ли и за два месяца!
               - Ну и лады. Хорошо, что ты не зря сюда прокатился.
               Домой Морозов прибыл в хорошем настроении, чему, конечно, в первую очередь способствовала предстоящая встреча с Еленой Вершининой. Она, получив первое сообщение об окончании старательских трудов, успокоилась и ждала добытчика также в приподнятом настроении. Конечно же, первым делом он поспешил показаться на глаза ей и уж только потом – родителям и остальной родне. Елена выслушала краткий отчёт об экспедиции с интересом, но сожаление Бориса о том, что срок был отпущен слишком маленький, не встретило её сочувствия.
                - Да хорошо, что всё хорошо закончилось. Всех денег не заработаешь, и ты не переживай. У тебя поездка получилась, по-моему, очень удачная.
              Между тем и сама Елена проводила время не праздно: репутация эффективного репетитора имела тот результат, что спрос на её услуги был устойчивый. И только одно смазывало картину: умница Вершинина не умела торговаться.Но выручало то, что такса за натаскивание нерадивых школяров была давно утверждена и колебания её оставались незначительными на протяжении долгого времени.
                - Ещё я куда-нибудь устроюсь, - мечтательно говорил Борис, – и мы с тобой купим машину. Хоть и не новую. А потом начнём думать о квартире.
              - О-о, до квартиры нам далеко! – засмеялась Елена.
                - Ничего, ничего. Но у тебя голова не болит – с отстающими заниматься? Я бы, наверное, не смог.
              - У нас же всё хорошо; почему же у меня должна болеть голова?
              - Да. Но ты особенно-то не перегружайся. Тебе и самой скоро учиться: лето кончается.
               Борис слов на ветер не бросал, искал для себя вакансии и нашёл место ночного сторожа на вилле владельца обширного продовольственного магазина, на котором, конечно же, красовалась вывеска «Продукты». Напрасно его сестра, эстетствующая особа, убеждала брата заменить это слово. Ведь продукты, не к столу будь сказано, бывают довольно разные: например, гниения, пищеварения и мало ли ещё. Почему бы не написать «Продовольственные товары», или, на худой конец, «Провизия», «Провиант» и даже «Харчи»? Но хозяин упорно стоял на своём и нипочём не хотел менять вывеску. И правильно делал: у всех - «Продукты», и дело спорится, и у него тоже, а попробуй напиши «Продовольствие» - и крах, наверное, неизбежен. Да и вообще Николай Петрович не любил менять свои решения, и тут никто ему был не указ.
              Загородный дом его, в запальчивости названный виллой, вряд ли тянул на такой заоблачный статус, но был вместительный, двухэтажный и с обширным подвалом в придачу. А поскольку хозяева там бывали нечасто, требовались домработница и сторож. Потому что при закрытых дверях и окнах в доме неизвестно откуда появлялась пыль и её надо было постоянно вытирать, требовалось также поливать комнатные растения, убавлять или добавлять, по мере нужды, мощность электрообогрева и, конечно, готовить еду и убирать посуду, когда хозяева наезжали в свою загородную резиденцию. Ночной же сторож требовался ввиду отдалённости её от делового центра и на вызов охранной сигнализации спецы приезжали бы только для констатации факта посещения виллы злоумышленниками. Получив от хозяина подробный инструктаж, как и что делать, Борис Морозов заступил на дежурство. Длительность его равнялась двенадцати часам – с семи вечера, когда домработница, Елизавета Варсонофьевна, уходила домой, и до семи утра, когда она вновь приходила на службу. Прежде всего она проверяла, не надо ли убавить мощность бойлера, так как хозяева берегли электроэнергию и настрого велели температурный режим держать в очень умеренных рамках. С отоплением магазина в Сибирске было несколько экспериментов: поначалу он отапливался посредством кочегарки и, соответственно, угля. Но уголь был дрянь – по словам кочегаров, половину в нём составляли камни а половину – земля. Сколько при таком раскладе приходилось на уголь, неизвестно, но топливо всё-таки горело.  Затем решено было переключиться на электрообогрев, закрыв тему негодного угля и заодно избавившись от истопников: с бойлером вполне справлялся один человек. Но скоро энергетики заломили такие цены на электричество, что Николай Петрович вынужден был отказаться от него и перейти на дрова, благо, кочегарка была сохранена. Тут опять потребовались истопники, которые таскали со двора и кидали в топку кривые березовые поленья, обзол и всяческие отходы от деревянного строительства и лесопереработки. Но и это стало слишком дорогим удовольствием, поскольку многочисленные частные дома в предместьях тоже отапливались дровами и последних стало не хватать, а цены были кошмарными. И Николаю Петровичу снова пришлось обратиться к углю, в своё время так легкомысленно отвергнутому.   Заботу о тепле приняли на себя два кочегара, старые работники Вадим и Кузьмич, привычно взявшиеся за охаивание угля с местного, областного разреза. Кузьмич был семейный человек, а Вадим – нет, он жил в небольшой старой халупе один. Что объединяло этих тружеников, помимо места работы – так это неизбывная любовь к горячительным напиткам. На случай различных проверок они держали под рукой серьёзный запас чеснока, нарезавшись которого, отбивали у проверяющих всякое желание перемолвиться с ними поближе. Так сказать, накоротке.
                В этот вечер выдалось дежурство Кузьмича, но скоро появился и Вадим, которому дома делать было абсолютно нечего, а кроме того, он чувствовал большую потребность опохмелиться.
               - Кузьмич, - обратился он к коллеге, - возьмешь чекушку?
               - Так, взял бы – ни рубля нет.
               - А в долг? Всё-таки мы их магазин отапливаем. Должны войти в положение. Я бы сам взял, да у меня уже долгу – выше крыши.
              - Хе, а у меня? Ты как будто не знаешь!
              - Да знаю, знаю, - вздохнул Вадим. – Думал, может в последний раз дадут?
              - Не дадут. Да и чеснока мы нарезались. Ещё и обругают.
              - Вот жизнь! Что же делать-то? А знаешь, ведь на даче-то у хозяина сторож уволился.
              - Ну и что? Хочешь устроиться? – и Кузьмич горько рассмеялся.
                - При чём тут «устроиться»? Надо заглянуть туда и затариться  водярой. Может, и деньга какая-нибудь найдётся. Нового сторожа пока вроде нет: девки магазинские давали объявление в газету, что требуется. Да мы мигом обернёмся, никто и не поймёт, что мы куда-то отскакивали. Ты просто постоишь на стрёме. Только фонарь прихвати.
               - На трамвай-то наберём ли? – с сомнением почесал бровь Кузьмич, которому тоже страсть как хотелось выпить.
                - Наберем, - заверил Вадим и потряс карманом, где звенели монеты. Которых не хватало даже на одеколон.
               - Ну, рысью, - отозвался Кузьмич и, прикрыв снаружи дверь, навесил замок.
              Они скорым шагом пустились к трамвайной остановке.
              Борис Морозов устроился в маленькой комнатушке, которая, скорее всего, и была задумана, как вместилище охранника, ибо ни на прихожую и ни на что другое не была похожа. Но здесь имелись диван и небольшой телевизор, а также столик наподобие сервировочного, и электрочайник. Вполне достаточно для человека, чтобы переночевать, да к тому же за это платили.
              Сообщив Елене и родителям, что приступил к дежурству, он наскоро перекусил тем, чем нагрузили его дома и пристроился в углу дивана, чтобы посмотреть телевизор. До минимума убавил звук, выключил свет во всех комнатах, где он горел. Борис рассчитывал, что ни при каких обстоятельствах не уснет, а будет верой и правдой нести караульную службу. Но, паче чаяния, незаметно задремал, убаюканный едва слышным бульканьем телевизора.
              Проснулся он оттого, что где-то скрипнула дверца шкафа. Померещилось? Часы показывали полдвенадцатого – самое время отходить ко сну. У Николая Петровича водятся привидения? Он ничего об этом не говорил. Им-то закон не писан – они могут шататься ночь напролёт. Бледный отсвет голубого огня мелькнул в проёме двери.
                - Пора разобраться с привидением, - пробормотал Борис Морозов и неслышными шагами двинулся вглубь квартиры, держа в руке штатное оружие охранника этого дома – бейсбольную биту.
              Действие происходило в гостиной, где двигался свет фонарика.
              - Кто здесь? – рявкнул секьюрити, переступая порог. В тот же миг звякнуло стекло, луч света метнулся к окну и темная согбенная фигура нырнула рыбкой в темный проём. Борис успел схватить татя за ногу, но в руках у него остался только ботинок. Прикинув, что лаз в окне для него слишком узок, Борис бросился к входной двери. Отпереть два замка - дело двух секунд, но время было упущено: нигде никаких признаков грабителя. Держа в руках ботинок, он подошёл к окну, в котором недоставало большого стекла, пробежался вокруг дома. Никого!
             Надо же: среди полутора десятков евроокон в загородном доме коммерсанта было всего два рядовых, старых окна с деревянными переплётами – с тыльной стороны. Тут-то и вскрыли виллу Николая Петровича. Никакого видимого ущерба, кроме выставленного стекла, грабитель не причинил, да и стекло в целости и сохранности стояло за окном, прислоненное к стене.
              Делать нечего, пришлось звонить хозяину.
              - Что – то успели украсть? – спросил тот, раздосадованный ещё и такой, никак не ожидаемой именно сегодня, напастью.
                - Я не могу сказать – просто ещё не знаю, что могли бы украсть. Порядок полный, если не считать распечатанного окна. Может, вызвать полицию, по горячим следа?
                - Пока не надо. Я сейчас приеду. И вызовем домработницу – она-то всё наперечёт знает, что в доме было. Минут через десять ворота открывай.
                И точно, прошло немногим более четверти часа, как уже и Николай Петрович, и Елизавета Варсонофьевна почти одновременно появились на месте происшествия. Придирчиво осмотрев всё помещение, включая и второй этаж, никаких пропаж они не обнаружили, за исключением двух бутылок дорогого вина, хотя другие, в том числе и более дорогие, остались нетронутыми и лишь приоткрытая дверца бара указывала на то, что кто-то в него заглянул, и не только заглянул. Повертев в руках ботинок, хозяин пожал плечами и выругался.
               Заявлять в полицию не стали, справедливо рассудив, что если ни к чему не привели поиски украденного с песчаного карьера крупного экскаватора, то надежда найти две бутылки пусть и марочного, вина невелика. Николай Петрович проникся даже некоторым уважением к похитителю: сразу видно, знаток и ценитель именно этого вина, хотя в баре были и более изысканные. Но тут дело вкуса. Ведь человек не устрашился возможного задержания и связанных с ним репрессий, пошёл на большой риск. Н-да. Он долго и задумчиво вновь рассматривал ботинок грабителя; наморщив лоб, силился что-то вспомнить и даже применить дедуктивный метод, но в конце концов махнул рукой.
              Борис Морозов получил устную благодарность, но ввиду позднего времени делиться новостью со своими домашними и Еленой Вершининойне стал а, вставив окно и заперев ворота за хозяином и домработницей, вернулся на свой пост и попытался снова задремать. Но на этот раз ничего не получилось и он до утра листал телепередачи, чутко прислушиваясь к поскрипыванию и потрескиванию половиц и стен дома, выполненных из недосушенного дерева.
              - Ну ты как Ватсон, - сказал Вадиму Кузьмич, когда они без суеты, чинно и благородно погрузились в трамвай и поняли, что погони нет.
               - Чего это? – переводя дыхание, не сразу понял Вадим.
               - Неповоротливый. Тормозной то есть.
                - Ты бы оба ботинка потерял, - не согласился Вадим. – Там оказался охранник, молодой и прыткий, зараза. Хорошо, не успел шарахнуть битой.
              - А охранник уже есть? Ну тогда да. Где выпьем?
              - Как где? Ты должен быть на рабочем месте, в кочегарке. Там и выпьем.
              - Ты что же, хочешь сидеть там в одном ботинке?
              - Почему? Там же есть у меня сменка – сапоги.
              - А, я и забыл. Но этот башмак надо уничтожить. Чтобы никто его больше не видал.
              - Так в кочегарке и спалим.
              - Ну ты точно – Ватсон. А вдруг хозяин?
              - Ладно, выброшу в мусорный бак.
                Трамвай, скорее всего, был последний, народу – почти никого и Вадим надеялся так же, как и при посадке, выйти, не привлекая ничьего внимания. Но тут в трамвай вошёл полицейский и скромно устроился на одном из задних сидений.
              - Т-вашу..! – вполголоса выругался Кузьмич, прикрывая своими ногами ноги Вадима, который сидел у окна. Следующая остановка - их, но нечего было и думать попытаться выйти: в вагоне оставались только они с Вадимом, пожилая дама и полицейский. И еще неизвестно, кто был любопытнее. Они понеслись по пустынному городу дальше. И ещё дальше. И ещё.
              - Конечная, - объявила вагоновожатая. – И я еду в парк.
              - О-о, - сказал, поднимаясь и потирая поясницу, Кузьмич, - спина задеревенела. Дома придется  делать массаж. Старость! Но как приятно проехать по вечернему городу!
                Он неуклюже стал вылезать в проход, хватаясь за поручни, хотя трамвай не двигался. Пока он кряхтел и тяжело переступал ногами, и дама и полицейский покинули вагон и Вадим мог безбоязненно выходить на волю.
               Возвращаться пришлось через несколько кварталов. Вадим снял свою вязаную шапочку и обул несчастную ногу, на которой остался лишь носок. А земля к ночи уже задубела от мороза.  Бутылки теперь тащил Кузьмич, на долю которого выпало не так много испытаний. Вино, по-хорошему, надо бы выпить, но дурацкие пробки без инструмента было не выдернуть. Наконец мытарствам пришёл конец:  открыли кочегарку и ввалились в благословенное тепло. Вадим тотчас же снял никчёмный теперь ботинок и натянул сапоги.
              - Ты бутылки спрячь пока, я схожу ботинок выкину, - сказал Вадим и, погладив предмет обуви, приложился к нему губами.
                - Ты ещё заплачь-зарыдай, - саркастически заметил Кузьмич. – И ведь с него надо стереть отпечатки пальцев: мало ли что.
              Вадим взял какую-то засаленную тряпку и протёр ботинок.
              - А внутри?
              - Ты чего? – изумился Вадим. – Думаешь,  они и с ног отпечатки пальцев снимают?
              - Да кто их знает! Прогресс-то далеко шагнул вперёд.
              Чертыхаясь, хозяин несчастливого ботинка вытащил из него стельку и закинул в топку, затем вместе с ботинком исчез за дверью.
                - Тут всё равно пить рискованно, - дождавшись его, сказал Кузьмич. Пойдём-ка за углом посидим. Если что – услышим Николая. Не пешком же придёт.
              Так и сделали. Большой шуруп с привязанной к нему бечёвкой послужил штопором и скоро были наполнены два стакана пахучей рубиновой влагой.
                - Ну, за «Кто ищет, тот всегда найдёт!» - провозгласил тост Вадим и они дружно выпили.
              - Да-а, - неопределенно протянул Кузьмич. – Не очень. Аж скулы сводит.
              -Точно. Пойло так себе. Слабенькое, как пиво, и кислое. Хотя кислое мне идёт. Ты отказываешься?
                - Ещё чего! Вместе доставали – вместе будем отдуваться. Что тут написано?- Он вгляделся в этикетку. «Кьянти», ли хоманка его забери. Не разберу дальше, темно тут. 1956 г. Год выпуска, стало быть. Остальное непонятно.
                - Что, выдержка больше пятидесяти лет? Да оно ещё сто лет простоит – крепче не станет. Но что же делать, придется выпивать. Неужели Колян пьёт  такую дрянь?
              - Под аристократа, поди, косит.
              - Не вовремя подвернулся этот проклятый охранник, не успел я присмотреть хорошие бутылки. Теперь уж ничего не поделаешь, надо выпивать.
              Тем временем Борис Морозов, доставивший столько неприятностей труженикам котельной, безмятежно полулежал на диване, очумело глядя на экран телевизора и тщетно стараясь уснуть.
                Не спала и Елена Вершинина – а отчего она-то не спала, совершенно непонятно. Не спали хозяин виллы и его жена, а также домработница. И лишь приятели-кочегары, выкинув куда подальше опорожненные бутылки из-под «Кьянти», мирно дремали на топчане близ водонагревательного котла, под которым догорал дрянной уголь с регионального разреза.
                ***
                Егор Егорович по осени, когда схлынули пчеловодные заботы и полосатые летуны в своих дадановских ульях готовились к зиме, выбрасывая трутней и сурово карая чужих и приблудных пчёл, когда те намеревались уворовать из честных ульев немного мёда, занялся мелким ремонтом. Здоровья, как он с грустью замечал, становилось меньше и откладывать такое дело на потом было нельзя. Тем более, что пока ещё дома Василий.  Он уже мужик, даром, что не годен к строевой службе. Медкомиссия установила плоскостопие. Оно было, конечно, и раньше, но это мало кого трогало, и лишь по мере приближения призывного возраста младшего из Вершининых  стало вызывать озабоченность военкомата. Последняя призывная комиссия придирчиво изучала Василия, интересовалась, не стала ли сама по себе исправляться стопа, и не было ли в роду плоскостопных и душевнобольных родственников; всесторонне исследовали его ноги также на предмет мошенничества – вдруг ему закачали силикон? Но оказалось, что силикон тут ни при чём. Раздосадованный председатель комиссии в сердцах Вершинину сказал какую-то грубость, на что получил не менее ругательский ответ. У старших школьников с этим быстро. Прапорщик, обеспечивающий порядок, дёрнулся было вызвать полицию, но раздумал:  первым-то начал дурак председатель – и тому целая рота свидетелей. Зачем раздувать скандал? Военком будет страсть недоволен.
                Что до самого призывника, его это обстоятельство также печалило – потому, что путь в капитаны дальнего плавания был, по-видимому, заказан. Но так легко со своими морскими устремлениями он расставаться не собирался и дал себе слово ходить, хотя бы по малым водам, без всякого зачисления в штат, самостоятельно. Он построит яхту. Работа огромная, для одного тем более, помощников взять негде – батя не в счёт, года уже не те, Дарья – тоже; её года недостаточны. В том, что умения у него хватит, Вася не сомневался. Для начала сделает небольшое судно, королевские яхты подождут. 
                Егор Егорович планировал перекрыть крышу: снять обветшавший шифер и заменить его на лёгкий и яркий профлист, но Мария Васильевна, памятуя о незадаче, случившейся с учителем физкультуры Налабардиным, о которой рассказывал Василий, отговорила мужа. Дескать, к следующему лету поднакопят денег и наймут строителей. Егор Егорович, человек упрямый, на этот раз спорить не стал: у Марии Васильевны в последнее время начало скакать давление и зачем лишний раз её расстраивать? Тем более, напастей что-то стало и без того много: умер её брат Ребров, что-то не ладится у Власа с Настей, в довершение Елена, похоже, обзавелась кавалером и как бы не объявила о свадьбе. А почти вся учёба еще впереди. И вот племянник, Андрей Ребров, потерялся в Африке, и без следа. Вроде было нападение, но с чего? Андрей в военные и государственные тайны не посвящён, не миллиардер, и даже не миллионер, и никто никаких требований в связи с его пропажей не выдвигал – ни тебе выкупа, и ничего другого. А его пассия вышла замуж, как раз за этого Налабардина. Вот она и жизнь. Кроме всего, Марию Васильевну начала всё больше доставать работа. Не бухгалтерская сама по себе, хотя тут всё было непросто. Куда больше здоровья отнимало добывание денег на различные торжественные и праздничные мероприятия, встречи комиссий и культурно-просветительских, спортивных и иных гостей, без чего не проходило, кажется, и недели. На всё это денег в бюджете не предусматривалось, за исключением особо знаменательных событий. А поскольку дело касалось денег, первую скрипку ту, безусловно, должна была играть бухгалтерия. И Мария Васильевна обзванивала и обходила всех близлежащих спонсоров, с тем, чтобы они внесли посильную лепту в общее дело. Спонсоров было гораздо меньше, чем деловых и праздничных мероприятий.
               - Так, может, бросишь ты эту работу к лешему? – переживал за свою половину Егор Егорович. – Проживём как-нибудь.
                - Ну что ты говоришь? – возражала она. – А как же дети? Двое учатся, Вася вот-вот куда-то пойдёт учиться, а там – и Дарьюшка. Как же я оставлю работу? Вот уж дотяну до пенсии, там видно будет. Немного осталось.
                Егор Егорович решил ограничиться приданием благородной отделки хотя бы стенам дома и построить новый забор. Фасад и две боковые стены они с Василием обшили сайдингом кремового цвета, предварительно содрав старую, подгнившую вагонку. На тыльную стену пошли более сохранившиеся планки вагонки, которую покрасили в два слоя бежевой краской. На эти труды ушло две недели, но получилось всё как нельзя лучше.
              Хорошо, что уже работал детсад и Голубая Моль днём была занята там. Но когда её привозили домой, она тут же встревала в дело, просила шуруповёрт и хотела так же, как и отец с братом, прикручивать сайдинговые листы.
                - Отойди, не мешай! – говорила она Василию, силясь отобрать у него электроинструмент.
               - Да ведь он тяжелее тебя. Ты его не поднимешь! – противился атаке Василий и не отдавал жужжащую машинку.
              Тогда его сестра хватала молоток и принималась колотить по гладким облицовочным листам, приводя в ужас отца. Так что в дело приходилось включаться Марии Васильевне и в результате всё заканчивалось плаксивым скандалом. Дарья закрывала лицо ладонями и между пальцами наблюдала, какой результат возымеет её плач не родственников. Если реакция была мало активной, она распалялась до такой степени, что из глаз начинали бежать настоящие слёзы, и теперь уже стоило больших трудов остановить их поток.
                - Совсем избаловалась, - ворчал Василий, который в своём детстве за подобное поведение незамедлительно получил бы подзатыльник.   
Но тут могла помочь только рыбалка, которую младшая Вершинина любила всё-таки больше, чем различные строительные работы. Егор Егорович, правду говоря, и сам был не прочь часок-другой посидеть у воды с удочкой, несмотря на утомительный трудовой день. У них с Василием снасти всегда были наготове и, покормив Дарью, её грузили в автомобиль и выезжали на более или менее чистый плёс. Мария Васильевна оставалась отдохнуть и без суеты приготовить ужин.
                Таким методом обновили и забор со стороны улицы. Василий после занятий выворачивал подгнившие столбы, подправлял ямы, потом вдвоём с отцом они устанавливали новые столбы, прибивали перекладины, а уж доски к ним приколачивал Егор Егорович.      
             Меж тем его младший сын был занят по горло и собственными делами – школьными и судостроительными. И когда ремонтные работы в домовладении были успешно завершены, после чего у Егора Егоровича заболела спина, Василий самозабвенно принялся за прерванное занятие в своей мастерской. Дополнительную энергию ему сообщило приглашение принять участие в выставке изделий самодеятельных умельцев от областного Дома народного творчества. При этом всё обставлялось в полном соответствии с требованиями организации таких солидных мероприятий, так что за сохранность парусников можно было не волноваться. Устроители вернисажа обещали, что его посетят тысячи жителей области и непременно сюда будут приглашаться все иностранные и отечественные туристические группы. Вполне возможно, что найдутся и покупатели. Цену мастер волен назначать по своему усмотрению. Младший Вершинин решил при таком раскладе выставить две модели – испанского галеона «Санта-Анна» и знаменитого немецкого парусника «Зееадира». Он собрал все книги, которые смог найти, с описанием судов прошлого, пособия по модельному делу, и нещадно эксплуатировал Интернет. Работа по доведению макетов этих почтенных кораблей была кропотливая и тонкая, так что к концу трудового дня у мастера дрожали руки. Особенно много канители было с оснасткой, с надстройками, пушечными портами; материалов требовалась пропасть и мастерская просто не в состоянии была изготовить все недостающие. Так, якорные цепи для галеона корабелу пришлось позаимствовать у старых, чудом сохранившихся ходиков. Он покрасил звенья кузбасс-лаком и они приобрели необходимый чёрный цвет. Цепи для «Зееадиры», крупного судна, пришлось купить в магазине, где продавались намордники, поводки, ошейники и цепи для собак. Выбранная им была самой тонкой; для какой породы она предназначалась, Василий не понял, да ему это было и без надобности. Мария Васильевна, глядя на эти титанические усилия сына, убеждала его сходить погулять, или сбегать на рыбалку, позвонить Власу, или Сергею, или Елене.
                - Ведь ты же побледнел весь, осунулся, - увещевала она трудоголика. На большинство этих предложений он откликался, но наскоро разделавшись с прописанной программой отдыха, тут же вновь с головой уходил в марину. 
              - Вот кончу две этих вещи, и уж тогда так отдохну, так отдохну! – успокаивал он мать.
               - И в кого он такой? – разводил руками Егор Егорович. – Надо, конечно, трудиться, но надо и меру знать. А это что же такое…
              Но в душе он был доволен упорством сына.
              - Я тоже начну сколо колабли стлоить, - насмотревшись на старания брата, заявила однажды Дарья.
               -  Ну тогда уж нам с матерью совсем лихо придётся, - сказал Егор Егорович. – Из дому беги.
                Наконец, подоспело и время выставки, и за изделиями Василия Вершинина приехали представители выставкома. Они выдали народному умельцу соответствующую расписку, весьма обстоятельную, которая всё же уместилась на трёх листах, и увезли экспонаты. Он отсыпался, с небольшими перерывами, три дня.
                ***
                Прошло уже четыре года с того дня, когда аспирант Ребров, в недобрый час, отправился на охоту за Марокканской саранчой, и два года, как он распростился с Африкой.  Даты, конечно, но совсем не хотелось их отмечать. Хотя по совокупности событий, в основном пакостных, африканские два года заменяли, наверное, лет пять обычных. Ему вспоминались месяцы на острове посредине большой реки , и особенно дни, когда он распростился, наконец, с этим обиталищем охотников на бабочек.
                Андрей и Зивато спешили опередить пришедшее после ливней наводнение и последний день, последние часы пребывания на оставшемся клочке суши были отданы лихорадочной деятельности по строительству плота и спасению вещей и яиц Лунной моли. Когда работа была завершена, поляна, где гнездилась база охотников, ушла под воду. Хотя на острове оставались и более возвышенные, незатопленные места. Но это уже не имело значения: и до них могла добраться вода. Андрей Ребров и Зивато выбрались из затопленного леса на стремнину и тут им пришлось пожалеть о своей самонадеянности в деле постройки плота. Казавшийся тяжелым и неповоротливым на неспешной воде лесной поляны, в свободно несущемся взбаламученном потоке он казался щепкой, его швыряло из стороны сторону, крутило водоворотами и то одна половина, то другая так глубоко зарывались в воду, что казалось, уже и не вынырнут. Андрей и Зивато орудовали своими шестами, то отталкиваясь ими, то загребая как веслом а больше всего стараясь при их помощи, как канатоходцы, удержать равновесие. Тот, кто оказался бы за бортом, был бы навсегда потерян для общества. Андрей, оценив свои шансы удержаться на ногах, должен был признать, что они ничтожны и опустился на колени, не переставая при этом работать шестом. Зивато, краем глаза заметив этот маневр, не замедлил повторить его. Они мчались со скоростью курьерского поезда среди вывороченных кустов и деревьев, мусора и каких-то спасающихся животных, которых из-за мокрой прилипшей шерсти было не распознать. На десять метров пути, пройденного по течению, едва ли приходился метр в направлении противоположного берега, несмотря на титанические усилия гребцов, стремящих к нему свой плот. Через десять минут этих неустанных борений течение, наконец, замедлилось- они приблизились к высокому противоположному берегу, который местами поднимался над водой. Но теперь появилась опасность на всё ещё хорошей скорости врезаться в глинистый откос или дерево. И точно: несмотря на все старания плотовщиков, плавсредство налетело на скрытый под мутными потоками травянистый пригорок. Дальше такие пригорки сквозь чащу деревьев виднелись над водой уже во множестве – начиналась возвышенность. От резкого толчка и Андрей, и Зивато свалились с плота и рухнули в воду, что сырости их одежде уже не добавило. Ребров, тут же вскочив, бросился бежать, хлюпая по бочажинам, в чащу леса. Зивато, привстав на колени, с изумлением смотрел ему вслед.
                - Яйца береги! – обернувшись, крикнул на бегу Андрей и помчался ещё быстрее, высоко вскидывая колени.
               - Стой! – завопил Зивато, бросаясь в погоню, но тут же крутнулся на месте, подбежал к плоту и рванул своё мачете, заткнутое под перекладину. Не тут-то было: оружие заклинило между разбухшими стволами и оно ни на миллиметр не подалось. Тогда преследователь пустился за беглецом налегке и бежал он шибко. И неизвестно, чем и как бы всё кончилось, но тут Андрей набежал на вязкое место, и только отсутствие лишних килограммов позволило ему спастись от увязания в трясине. Зивато был не так лёгок – инерции его бега не хватило, чтобы вынести сто килограммов на твёрдую землю и сначала одна нога, а затем и другая застряли в тяжёлой, липкой каше.
                - Стой! – рявкнул он в сердцах, силясь вырваться из цепких объятий топи. – Ты пропадешь один! Попадёшь в лапы пограничникам.Ты же ещё без денег. Мопа расплатится с тобой!
               Андрей продирался сквозь непроходимую чащу.
               - Мопа не бандит. Он воевал, и его ранили в ногу, - орал, задыхаясь, Зивато. – Его друг тащил его по джунглям пятнадцать километров без передышки, и дотащил. Но у него остановилось сердце.
              Андрей прервал свой бег и обернулся в сторону, откуда бежал.
                - И вот Мопа помогает его жене и трём детям. И у него двое своих. Он бьётся, чтобы были деньги, но он не бандит! – кричал Зивато. - А ты сволочь! Бросаешь людей!   
              Андрей раздвинул кусты, сквозь которые только что прорвался:  Зивато по грудь увяз в трясине и с каждым движением уходил глубже. Злоба нахлынула на аспиранта Реброва.
               - Я что, до скончания века должен сидеть здесь и возиться с проклятыми бабочками? – закричал он, торопясь к тонущему и высматривая по пути подходящую лесину. Подхватив из бурелома полугнилое бревно, с ним наперевес бросился к Зивато и бросил замшелый обломок, сколько мог, дальше. От резкого броска колода переломилась, но половина долетела до Зивато. Тотчас Андрей бросил вдогонку и другую, а сам принялся резать длинную лиану, благо нож, взятый им у Зивато на острове, был при нём. Утопленник теперь, подмяв под себя обломки дерева, чуть приподнялся над болотиной и только водил глазами, глядя, как Андрей выдирал отрезанную лиану из переплетения ветвей, вырезая всё лишнее. Наконец, он справился с этой задачей и с криком:
               - Лови, на фиг! – швырнул конец хозяину джунглей.
   Началось перетягивание каната, в котором спаситель безнадёжно проигрывал: несмотря на все  усилия, увязшего он не мог сдвинуть с места; ноги скользили по мокрой земле и траве и он ехал к трясине при каждом новом усилии.
               Тогда беглец срезал ещё одну лиану, обмотал один её конец вокруг толстого комля ближайшего куста, свободный конец отправил снова своему преследователю, а первой лианой посоветовал обмотаться подмышками.
                - Ты тащи себя той, которая привязана к кусту, - сказал он, а этой тебя буду тащить я. Ну, поехали: раз, два!
                На этот раз некоторый успех был налицо: Зивато вылез из трясины до пояса, и дело было бы сделано, но измазанные в грязи руки не позволяли намертво цепляться за лиану.
                - Руки вытри о волосы! – крикнул Андрей, и Зивато точас последовал этому совету. Но уж слишком сдобрены скользкой, липкой жижей были его руки – шевелюры для их качественной очистки не хватило. Тогда Андрей снял рубаху и швырнул её Зивато:
                - Чисть рубахой, и заодно протри лиану! – От досады и физического напряжения он кричал так громко, будто спасаемый был тугоухим.
                Отдохнувший слегка и снова осевший вниз Зивато теперь взялся за своё спасение с ещё большим подъёмом и при колоссальных усилиях своих и Андрея выбрался, наконец, на твердую почву. 
              Он тут же растянулся на траве и дышал, как марафонец на сорок первом километре.. Присев около, Андрей тоже старался восстановить дыхание.
                - Я почти утонул, - констатировал Зивато, не поднимаясь и глядя на вершины деревьев, где затевала кутерьму пестрая птичья мелочь.
                - Почему ты должен был тонуть? – неожиданно совсем близко раздался знакомый голос. – Ты же плаваешь, как рыба!
              Из зарослей, откуда десять минут назад вернулся Андрей Ребров, вынырнул Мопа, а за ним – и Кунга.
              - Да пропадите вы все пропадом! – по-русски выругался гость джунглей, понимая, что несколько промедлил с продолжением своего бегства.
              - Я увяз в трясине, - сказал Зивато и, наконец, уселся. – Андрей вытащил меня, - и он показал на зыбучую топь, которая жадно пускала пузыри в том месте, где несколько минут назад барахталась её несостоявшаяся добыча.   
              - Здравствуйте! – Мопа, а за ним и Кунга пожали нечистые руки. – Как тебя занесло в болото? А мы издалека услышали: кто-то орёт. На два голоса. Что на острове? Что с яйцами? – вопросы сыпались не переставая. Андрей, пребывавший в крайнем раздражении, молчал, отвечал Зивато, к которому вернулась способность соображать.
              - Остров больше, чем наполовину, утонул. Хижина и рассадник тоже. Мы еле успели построить плот и собрать пожитки. Они и яйца – всё на плоту. Идёмте.
              Новоприбывшие вскинули на плечи сброшенные было рюкзаки, но начать марш к покинутому судну отряд не успел.
              - Стой! – прозвучал на плохом английском грозный голос. – Не двигаться! Руки подняли!
               Из расступившихся кустов вышли четверо молодых африканцев, двое из которых сжимали в руках ружья.
              - Андрюха! – с радостным воплем бросился к поднявшей руки компании один из разбойников и с ходу обнял Реброва, едва не опрокинув его на землю.
              - Мокумба! – изумился тот. – Это ты? Ты живой, Мокумба? – и тоже обнял друга.
              - А ты думал! Ещё какой!
                - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! – Андрей взял нежданного гостя за плечи и отодвинул на расстояние вытянутых рук. – Точно, Мокумба. Но откуда ты? И кто это с тобой?
              - Расскажу после. А это мои родственники. Тебе, наверное, собираться долго не надо? Сейчас уходим.
                С этими словами Мокумба подошёл к Кунге, всё ещё ошарашено вращающему глазами, и ударил его в живот, отчего бедняга согнулся и грохнулся на землю. Зивато дернулся было вперёд, но стволы ружей дружно поднялись на уровень его груди. Мокумба взял винтовку Кунги и кивнул одному из своих спутников, вооруженному только ножом; сунув нож в чехол за воротником, он быстро обыскал Зивато и Мопу, забрав у последнего пистолет.
               - Повесить их? – в раздумье посмотрел Мокумба на Реброва и сделал зверскую мину.
                - Да не стоит, - был ответ. – Они люди подневольные. Вот главного я бы повесил, если б нашёл.
              - Ну, нет, так нет, - решил Мокумба Зебе. – Тогда уходим.
                - Один момент, - поспешно сказал Мопа. – Мне надо отдать долг, и он кивнул на Андрея.
              - Только без шуток, - предупредил Мокумба.
              Мопа под пристальными взглядами всех собравшихся порылся в своём рюкзаке, выронив коробку чая,  достал пачку долларов и протянул Андрею.
              -  Как обещал, - сказал он и, посмотрев на остальных, добавил – больше здесь нету.
   Мокумба пожал плечами и взял Андрея под руку.
              - Яйца выживут? – спросил вдогонку Мопа.
                - Думаю, да. Через пару дней ждите гусениц. – Андрей незаметно ущипнул себя за ногу: не снится ли всё это? Или он сходит с ума?
               - Как я рад, что нашёл тебя! – тряхнул его руку Мокумба. – Когда узнал, что тебя украли, чуть не спятил!
              - Спасибо, ты подоспел вовремя. Но как хорошо ты говоришь по-русски!
              - Я занимался, - отвечал довольный Мокумба. – А подоспеть надо бы раньше. Не получалось!
              Путь по промокшим, но уже не залитым водой джунглям занял два часа; наконец, стали встречаться проплешины и путники вышли к машине, укрытой среди кустов.
               Езда по условной дороге до сменившего густые заросли редколесья вымотала весь экипаж вездехода. Андрей, давно отвыкший от какой бы то ни было езды, чувствовал, что весь покрыт синяками и вдобавок у него оторвались все внутренние органы. Несмотря на это, душа его пела. Свободен!
               Ещё несколько часов по саванне и, уже в потёмках, они добрались до родной деревни Мокумбы Зебе. Дома у него их ждали, радостно пожимали руку Андрею Реброву, хлопали друг друга по плечам; был праздник и всех пригласили ужинать. Но первое, о чём попросил робинзон Мокумбу – позвонить домой, что и было тут же сделано. На звонок ответила мать и на несколько мгновений замолчала, узнав его голос. Потом она заплакала, просила подольше не класть трубку и всё говорила, медленно и с дрожью в голосе. По мере того, как Андрей слушал её, напряженная улыбка уходила с его лица и, наконец, уступила место печати скорби. Мокумба, слышавший отдельные слова и понявший их, озабоченно то и дело бросал  на него взгляд и, наконец, когда долгий разговор был закончен, подошёл к Андрею:
               - Что?
               - Отец, - вполголоса ответил Андрей. – Он умер.
                Мокумба положил ему на плечо руку. Помолчали. Андрей покачал головой и попросил набрать ещё один номер, что и было сделано. На этот раз разговор получился короткий. Мокумба отошёл на пару минут, а когда вернулся, телефон был уже отключен. Андрей совсем побледнел и друг подумал, как бы он не упал в обморок.
               - Что?
               - Невеста, - не сразу ответил Ребров. – Она вышла замуж.
               Мокумба ударил кулаком себя по бедру и так, что скривился от боли.
               - Пошли, - он увлёк сотоварища к общему столу, где все поняли: что-то не заладилось у гостя на родине, но не подали виду. – Водки нет, но есть ром. Давай выпьем. Тебе сейчас надо.
                Мокумба Зебе наполнил стопки и придвинул одну российскому подданному, сожалея, что водки у местных торговцев не нашлось. Но Андрей не замечал, что именно он пил; шум в голове поутих, напиток грел и дурманил.
                - Выпьем за нашего гостя, за Андрея Реброва, - провозгласил, вставая, следующий тост хозяин. – Он вообще уже учёный, много знает, но много и перенес. Пожелаем здоровья и силы духа! – Мокумба склонился к Андрею и сказал по-русски:
               - За тебя!
              Через недолгое время его родственники, помогавшие в освобождении пленника, разошлись, домочадцы отправились на покой и только двое научных работников продолжали своё суженное заседание. Но о научных изысканиях говорили они мало: речь шла обо всём понемногу, перекидываясь невзначай с одной темы на другую, и они не помнили, о чём говорили ещё две минуты назад. Лишь о вестях из России не обмолвились ни словом. Разговор понемногу замедлялся, и то один, то другой напрягали память, силясь вспомнить, что ещё хотел сказать – что-то важное, но ускользающее от внутреннего взора. Слишком велика была усталость и крепок ром – и для Андрея, который за долгие месяцы островной жизни отвык от спиртного, и для Мокумбы, который к спиртному и не привыкал. Наконец, сраженные этими двумя обстоятельствами, они уснули тоже. Занимался рассвет.
                Проснулись рано – Андрей торопился сделать всё необходимое для возвращения домой. Но после ночи, проведённой в компании с большой бутылкой рома, требовался некоторый период реабилитации. Отпивались настоем, приготовленным на смеси трав и ягод, с тем, чтобы отбить стойкий запах окислившегося алкоголя. В присутственных местах любой страны, даже самой пьющей, такой букет никак не приветствуется.
                Во время автогонки по джунглям и саванне разговаривать не представлялось возможным – легко можно прикусить язык, а из вчерашней застольной беседы Ребров мало что помнил и, пользуясь взятым тайм-аутом, спросил:
              - Как ты всё-таки меня нашёл, Мокумба?
              - Помнишь, на нас напали трое? Из них двое на меня. Я их запомнил, хотя и было уже темно. Я неплохо вижу в темноте. Одному я вчера врезал по печени - там, где мы отбили тебя. Второго высадили в другой деревне, здесь недалеко. Я его узнал, когда увидел однажды в городе, хотя времени прошло уже много – несколько месяцев. Я хотел выследить его, но это трудно делать днём в открытой саванне, хотя стало понятно, что  этих мест он обитает где-то недалеко и это в сторону джунглей. Потому что отправился он из города уже под вечер, на мотоцикле, а кому охота трястись на нём ночью, когда и днём-то дороги конкретной нет – тут везде дорога. И везде тряска.
                - Ну, этого хватает и у нас, - вставил Андрей. – Хотя дороги есть, но местами народ гонит по степи рядом – дорога только для ориентира.
              - Ха. Знаю. На ваши степи не наберешься дорог. Ну вот, начал я бывать в ближайших поселениях – со своими родственниками. На всякий случай. Мы предлагали внести взнос в строительство страусиной фермы. Знаешь, некоторые соглашались. – Мокумба засмеялся: придется, наверное, из энтомологов пере… как? Переклассифици… - короче, стать птицеводом. Правда ведь, я уже хорошо говорю на русском? И я нашёл его. Поначалу хотели этого парня тоже захватить по-тихому в плен и выбить из него, куда увезли тебя. Но он мог и не проговориться, а мог и не знать этого. С моим двоюродным братом стали по очереди следить за ним. И как-то в полдень к его жилью подрулил джип и пожилой, прихрамывающий негр вошёл внутрь. Пробыл он там недолго, обратно вышел с наполненным рюкзаком. Никуда он больше не заезжал, а отправился сразу в обратный путь. Мой брат, который дежурил в тот день, на велосипеде двинулся следом но, конечно, скоро отстал. Однако проследить ему удалось, что хромой двигался по кратчайшей дороге к джунглям. В следующий раз джип появился через неделю, хромой привёз что-то в рюкзаке – что-то вроде коробки; груз, сразу видно, был нетяжёлый. И, как в первый раз, он пробыл в гостях недолго, вышел снова с нагруженным, уже увесистым рюкзаком. Теперь мы точно знали, что шайка по-прежнему связана и есть шанс узнать всё-таки, где ты, поскольку один из неё был у нас в руках. Дальше мы узнали, что наш наблюдаемый рано поутру ездит на базар и закупает там провизию, помногу, хотя живёт вдвоём с женой. В общем, всё становилось понятно, оставалось только выяснить, где же именно находишься ты, если жив. Можно было перехватить хромого, но это мог оказаться пустой номер – мало ли чем промышляли эти друзья? Следовало проследить до конца его маршруты.
                - Да, детектив у вас складывался тягомотный, - заметил Ребров.
                - Какой? – не понял Мокумба.
                - Ну, другими словами, долгий, утомительный.
                - А- а, да. Но раза два хромой ездил в город и отоваривался там сам, а главное – он встречался в одной кафешке знаешь с кем? Угадай! С замом начальника нашего департамента, и что-то передавал ему. Ну вот. После того, как на велосипеде мой брат упустил пирата, мы держали наготове поблизости машину. График появления его уже был известен – он появлялся в конце недели, обычно в субботу. В эти дни и дежурили. Два раза хромой всё-таки ушёл от нас: в первый раз слишком резко оторвался, пока мы выкатывали из укрытия машину, а второй раз – поздно вечером: наверное, ему не понравились наши фары, и он выключил свои. В потёмках мы его потеряли. Но вчера был наш день, и твой день, Андрюха. Да?
                - Спасибо тебе ещё раз, Мокумба. Я-то несколько раз хотел убежать, но не получилось. Хотя к концу была возможность уложить или покалечить сторожей – по одному, но уж не было столько злости, сколько требовалось.
                - Да я тебя знаю. В той нашей драке и я, и ты могли бы кого-нибудь убить, но после…
                - А ты там, в джунглях, предлагал их повесить – это не всерьёз?
                - Нет, конечно. Просто, чтобы они прочувствовали. Я только дал по печени тому гаду, который ударил меня кастетом. Думаю, печень у него будет побаливать. Но заслужил, получай. Мы долги надолго стараемся не откладывать. На твоём месте я бы всем им надавал по морде, пока они стояли под прицелом.
                - Обойдутся. Вообще, они сами по себе мужики неплохие, пираты ненастоящие. Я потом расскажу тебе, особенно про хромого.
                - Что не профессионалы – это точно. Кто же станет вытаскивать людей за ноги из палатки, когда хотят похитить? Какой-то детский сад, как у вас говорят.
                Андрей слушал и старался поддерживать разговор, но на душе у него скребли кошки, она, душа, рвалась на части. Мокумба чувствовал это и постарался занять друга делом.
               - Пожалуй, нам пора, - сказал он, - чиновники люди хоть и ленивые, но сейчас уже все должны быть на работе. Я знаю, тебе даже на час задержаться тяжело. Может, ты когда-нибудь приедешь ещё. Мы об этом перед отъездом твоим поговорим. А сейчас пойдём делать справки.  И департамент тебе должен ещё выплатить деньги – ведь первый этап нашей работы был выполнен.  Я получил, что полагалось. Тоже и у вас, в России. Не всё так просто, правда. Но об этом – потом.
                В полиции были довольны, что пропавший пару лет назад иностранец нашелся, сейчас же сделаны были все соответствующие сообщения и отчёты и начальник местного управления получил поощрение за исправную службу от вышестоящего начальства. Искать место заключения Реброва не стали, поскольку он заявил, что в джунглях ориентироваться вообще не может и вряд ли покажет дорогу. Это с одной стороны; с другой – коль скоро он сбежал, вряд ли бандиты будут сидеть на месте и ждать, когда нагрянет полиция. Ну и, наконец – остров – это уже территория другого государства.  Поскольку пострадавший ни на чём не настаивал, то и проблем никаких не было. Мокумба, знавший некоторых причастных к делу людей, об этом знании скромно умолчал, справедливо полагая, что если лихоимцы знаются с господином из департамента продовольствия, вполне возможно, что связаны они и с полицией.
                Сборы, наконец, были закончены, получил Андрей и деньги за исследовательскую работу по Марокканской саранче и клещу, которую продолжил Мокумба. Теперь предстояло добраться до Каира а дальше – морским путём до своих берегов. Авиарейсы на Россию были отменены.
                - Тебя подбросит до Катанды один из родственников, - сказал накануне отъезда Мокумба. – Потому что есть некоторые подозрения – тебе хотят помешать уехать. Я останусь и присмотрю за дорогой. Будь на связи. От Катанды придется ехать на автобусе. Наш человек поедет с тобой до самого синего моря. Не возражай, сделай одолжение – так у вас говорят? Утром я дам тебе одну вещицу, чтобы ты не забывал мою Африку. И когда-нибудь вернулся. Не волнуйся – не контрабанда. Шутка. Может, я перестраховываюсь, но будь осторожен. То есть начеку.
              Рано утром подъехал джип без верха, со знакомым уже Андрею человеком из отряда Мокумбы. Было ветрено и даже довольно прохладно, по небу бежали облака.
              - Ничего, дождя не будет, скоро начнет припекать, - сказал Мокумба. – Лучше бы был дождь, но это роскошь. Я тебе должен сказать, Андрюха, что затея с клещом оказалась как бы это сказать – наполовину пустой. Он не большой любитель Марокканской саранчи – предпочитает даже больше мелких насекомых, особенно ягодных клопов. Но их мало. Так что диссертация моя под вопросом, хотя наблюдения я продолжаю. По крайней мере, можно утверждать, что этот клещ – один из способов борьбы с саранчой. Так что работаем, думаю, не зря. А вот это наш местный фетиш,- и Мокумба протянул Андрею корзинку из прутьев, плотно закрытую такой же плетёной крышкой. Он приоткрыл крышку, сунул внутрь руку и вытянул за шею дергающуюся змею с чёрными поперечными полосками на морде.
                - Кобра, - пояснил Мокумба. – Когда подъедешь к границе нашей территории, выпусти её. Тогда ты обязательно сюда когда-нибудь вернешься. Ко мне в гости, - и Мокумба кивнул головой, словно соглашаясь сам с собой.
                - Почему у неё чёрные зубы? – спросил Андрей, которого не ко времени посетила тревога: в своём ли уме его друг? Его пальцы в десяти сантиметрах от устрашающих чёрных зубов, стоит ей открыть пасть…
                - Ха, - ответил Мокумба, - это не зубы, это нитки. У неё зашит рот. Это сделали наши – как тебе объяснить… - наши знахари, говоря по-русски. Или шаманы. Ты вернешься, хотя, может быть, ненадолго. За змею не переживай: нитки вроде хирургических – через неделю-две они рассыплются, за это время ей ничего не сделается. Да что тебе объяснять – сам знаешь. Ну, дай руку!
              Они пожали друг другу руки, обнялись. Мокумба махнул рукой и машина заворчала, Андрей сел рядом с шофёром, поставил в ногах корзинку, чтобы была на виду, и экипаж тронулся. Мокумба Зебе, стоя на краю дороги, долго махал рукой. Ребров поднял над головой корзинку.
              Однообразный окружающий пейзаж наводил дрёму и Андрей, уставший за все предыдущие дни и толком не выспавшийся, заснул бы, будь дорога не такой ухабистой и жёсткой. Прокалённые солнцем кочки по прочности не уступали камню. Из полусонного состояния его вывел телефонный звонок. Звонил Мокумба:
                - Слушай, Андрюха: похоже, за вами кто-то увязался. На этой дороге чисто, но мне позвонили – по параллельной в ту же сторону пошла машина, и на хорошей скорости. Может, у людей свои дела, но поглядывай. Жёлтый джип, без верха, конечно. В нём трое. Я двинусь за вами на всякий случай. Хотя вас уже трудно догнать.
               - Далеко ещё до границы? – спросил Андрей у водителя.    
               - Не меньше часа, - отозвался тот. – Это Мокумба?
               - Мокумба. Говорит, что за нами может быть хвост. Хотя, может, и не за нами. Жёлтый джип.
               Сидевший за рулём оглянулся и прибавил газу.
               - Погоня, погоня… - пробормотал он.
                - А с чего бы? – понял его вопрос Андрей. -  Вроде я никому не должен. Может, мне кто-то забыл долг вернуть?
              Водитель засмеялся.
               Вскоре они и точно, заметили далеко позади шлейф пыли а затем на её фоне и автомобиль жёлтого, пустынного цвета.
              - Да, кажется, это за нами, - сказал Андрей Ребров и подумал, что, пожалуй, надо было взять пистолет.
              - Мощная машина, - проворчал водитель, констатируя факт для себя.
              Какое-то время им удавалось сохранять дистанцию, но постепенно она начала сокращаться. Ещё раз позвонил Мокумба:
              - Что, видно эту жёлтую лихорадку?
              - Видно. Помалу поджимает.
              - Не факт, что гонится за вами, но держите скорость. Я на всех парусах – к вам.
               Половину слов было не разобрать из-за тряски и гула мотора, что-то гремело и стрекотало и в трубке Мокумбы; ясно только, что встревожился он не зря. Как ни старался его родственник оторваться от следовавшего по пятам жёлтого джипа, это не получалось. К исходу получаса погони преследователи вплотную приблизились к своей цели, и она стала именно целью, поскольку сзади начали стрелять. Трудно было сказать, стреляли по колесам или же по экипажу, но когда одна пуля разнесла вдребезги левое зеркало заднего вида, стало ясно - колеса стрелка занимали меньше всего. 
              Он устроился на переднем сиденье, рядом с водителем и стрелять ему было удобно: в машине Ребров узнал российский УАЗ. Вытянув правую руку, стрелок палил из выгодной позиции. В следующую секунду Андрей узнал и его: заместитель начальника департамента продовольствия!
                Ребров был хорошей мишенью, так как на его машине пассажирское сиденье было слева. Если бы не бешеная гонка по неровностям полупустыни, неизвестно, как долго он оставался бы невредимым; но пистолет – не дробовик, если выстрел неточен, вряд ли цель будет задета. Пригнувшись, Андрей поднял с полу корзинку и приоткрыв крышку, бесстрашно сунул туда руку. Несмотря на всю плачевность положения, водитель начал смеяться.
               - Когда вытащу змею, чуть притормози! - крикнул ему Ребров и, обернувшись к замначпроду, крикнул ещё громче:
               - Подставь свой фэйс, плиз!
               - Вот?- удивился тот.
               Андрей кое-как собрал змею в комок:
                - Харю подставь, говорю! – рявкнул он и швырнул её в лицо стрелку. Кобра развернулась в полёте и шлепнулась ему на грудь, голова хлестнула по щеке шофёра, который от ужаса дернулся в сторону и выпустил баранку. Несчастный УАЗ, гремя и поднимая тучи пыли, дважды перевернулся и лег на бок. Шофёр Андрея бешено хохотал, то падая на руль, то откидываясь на спинку и было опасение, что и этот автомобиль совершит кульбиты по примеру жёлтой лихорадки.
               - Далеко ещё нам?- спросил молодой учёный.
               - Да уже почти доехали, - давясь смехом и не в силах отдышаться, ответил шофёр.
               Андрей достал телефон и вызвал Мокумбу:
                - Слушай, те, кто гнался за нами, кажется, свернули себе шею. Змею пришлось отпустить. Не рано?
                Шофёр при этих словах снова принялся хохотать, из последних сил сдерживаясь, чтобы не пустить слюни.
               - Водитель говорит, что мы почти у границы.
                - Нормально, - облегчённо выдохнул Мокумба. – Если так, проверь-ка те деньги – вдруг фальшивые?
                - Ладно. Мы тут отделались. Так что ты возвращайся назад и лучше по другой дороге – ты про аварию не слыхал, не видал и ничего не знаешь. Хорошо? Дальше мы сами.
               Мокумба похлопал своего водителя по плечу:
               - Возвращаемся! Погоня накрылась.
                Мотоцикл резко развернулся, так что Мокумба, державший в одной руке телефон, едва не слетел с сиденья.
               - Остановись на секунду! – крикнул он и спрыгнул с разгорячённого железного коня, разминая затёкшие ноги.
                - Так я не понял: они что, в рытвину угодили? – спросил он в наступившей тишине Андрея и, получив краткий отчёт, принялся смеяться, хлопая себя по бокам. – Ну вот видишь, змея начала приносить тебе пользу.
               И Мокумба поделился причиной своего веселья с водителем, вызвав и у того неудержимый смех. Наконец, съехав с главной дороги, они отправились в обратный путь. А уцелевший джип вместе с уцелевшим тоже содержимым приблизился к шлагбауму. Водитель и пассажир достали документы. Они были в порядке. Никаких претензий. Андрей глубоко вздохнул.
              И вот уже два года он дома. Встречала его мать и не было конца разговорам; на другой день съездили к отцу, положили цветы. Андрей допоздна работал по хозяйству: чинил, поправлял, красил. Мать, уставшая и успокоенная, отдыхала, время от времени сгоняя дрёму и подходя к окну: не приснилось ли? Нет, сын стучал и пилил во дворе. И никак не кончал работу. К вечеру она принялась готовить ужин и, поздно поев, они поздно легли спать, поговорив ещё перед тем. Назавтра приехали Вершинины – родители, Василий и Дарья; позже ненадолго забежал Елена, которая куда-то торопилась, но уж никак не могла не проведать Андрея и его мать. Егор Егорович, несмотря на то, что предстояло сесть за руль, выпил за встречу с потерянным было, и вновь обретённым племянником. Потому что ведь кроме него и Андрея никто в собравшейся компании не пил. Особенно радовалась Дарья, которой в подарок была привезена роскошная большая засушенная бабочка и смартфон. Счастливей её в этот день в Сибирске не было человека.
                - Андрей, а ты куда ездил? – спросила Дарья. – В Москву?
                - Немного дальше - в Африку.
                - Там гориллы, злые крокодилы, да ?
                - Да, есть там и гориллы, и крокодилы, и слоны – кого там только нет!
                - А бабочки там все большие? Такие, как эта?
                - Нет, есть и маленькие. Но есть и больше этой. Например, тезка твоя, Моль. Только ты Гоулубая Моль, а она – жёлтая, Лунная называется.
                - А почему ты не привёз Лунную Моль? Может, ты быстро съездишь за ней?
                - Может быть, я поеду ещё раз в Африку, но нескоро – это далеко, туда очень долго надо ехать.
                - Ну, ты когда поедешь, не забудь!
               Отбыли гости поздно, порасспросив как следует обо всех африканских делах Андрея и взяв с него слово, что, разделавшись с хозяйственными делами, он непременно вместе с матерью навестит и их.
              Следующий день был отмечен визитом старых институтских друзей, невесть откуда узнавших о его приезде. Потом пришли телеграммы от Власа и Сергея, приветствовавших возвращение Андрея домой.      
              И только один человек, на встречу с которым он тайно надеялся, никак не напомнил о себе. Может быть, она не знала, что Андрей Ребров вернулся? Может быть. Что ж, он не станет извещать о себе. К чему? Чтобы ворошить прошлое? Что было – быльём поросло.
              Первым делом после неотложных домашних было выяснение ситуации с его аспирантскими  перспективами. По словам Мокумбы, того эффекта, на который рассчитывал профессор Лузин, их научный руководитель, использование клеща не дало. Но всё-таки применять его имело смысл – недаром же Мокумбе было предложено продолжить исследования и писать уже диссертацию по тем результатам, которые есть. Ведь Марокканская саранча – стойкая бестия, что тебе стадная летающая крыса: к ядохимикатам она привыкает моментально и может питаться ими за милую душу, не удостаивает внимания механические способы борьбы и прочее. При таких обстоятельствах остается пока надеяться на комплекс мер, и одна из них – борьба с вредителем посредством означенного клеща. Так что не всё потеряно – рассуждал Андрей Ребров. Следовало созвониться с профессором. Что и было сделано. Убелённый сединами энтомолог поздравил молодого коллегу с возвращением и сказал, что для обстоятельного разговора Реброву следует приехать к своему научному руководителю. От того, что он говорил о себе в третьем лице, неприятно потянуло холодком протокола. Андрей был несколько озадачен, но не сказать, чтобы слишком запереживал – к неприятностям он был готов. Уж такая у него сейчас полоса. Такая планида. Хорошо уже то, что он вообще добрался до дому. Ехать куда-то сейчас же, когда он только-только встретился с матерью, и вообще невозможно, надо было побыть с ней ещё хотя бы с неделю. Однако как-то в разговоре сама подняла аспирантскую тему и спросила, что он думает предпринять в этом направлении. И скоро ли поедет продолжать своё образование. При этом она просила только не ездить больше в Африку, и лучше уж совсем бросить всякие диссертации, чем ехать туда. И Андрей заверил её, что никакая Африка ему не нужна, он сыт ей по горло. И когда он заходит в продовольственный магазин за покупками, у него начинаются позывы к тошноте от одного только вида и запаха бананов.
              - Вот и ладно, - успокоилась мать. – Меня от них тоже тошнит, хотя я их и не ем.
              И скоро, оставив её на попечение Вершининых, Андрей отправился определиться с перспективами своей кандидатской диссертации. Лучше бы он и вообще не ездил. Профессор сразу узнал его и долго тряс руку, прикидывая, могла ли эта рука вести огонь на поражение и управляться с кинжалом, поскольку ему, профессору, задавали вопросы – а не мог ли молодй учёный, примкнуть к сомалийским пиратам и не состоял ли в наркосиндикатах? Умело при этом маскируясь, так что два года африканского сыска ни к чему не привели. И потом он сам вдруг возникает из ниоткуда, как чёрт из табакерки. И рассказывает странные истории из жизни бабочек. Правда, и этот его напарник, африканец Мокумба Зебе, рассказывал о каком-то нападении на них и что-де, Ребров был похищен, а он сам едва не погиб. Но африканец – другое дело; за него поручилась его страна, отправив на соискание учёной степени, и он исправно корпел над профильной литературой, над кубышками и имаго саранчи. Это могли засвидетельствовать многие его соотечественники, в первую очередь – руководители департамента продовольствия. Совсем иная история, можно сказать, тёмная и подозрительная, с Ребровым. И если допустить его к защите диссертации и она вдруг состоится, а потом вдруг обнаружатся явные признаки причастности так называемого учёного к преступной деятельности – что тогда? Не хотелось даже и думать.         
               И умудренный энтомолог доверительным тоном сообщил Андрею что, паче чаяния, с такой любовью и заботой взращённый контрсаранчовый клещ не оправдал надежд, что для аспиранта уже не было новостью. Зато неприятной новостью стало известие, что написание полноценной диссертации на таком неоднозначном материале вряд ли возможно. Правда, Мокумба Зебе таковую уже практически написал, но он постоянно будет отслеживать ситуацию с клещом и, возможно, она кардинально переменится. И не оставлять же заказчиков этих исследований ни с чем? А что результат есть, - об этом может свидетельствовать только учёная степень, присвоенная научному сотруднику. В данном случае – Мокумбе Зебе. Но Андрею не стоит отчаиваться: ему над поработать над такой темой, как , условно: «Перспективные методы борьбы с Марокканской и среднеазиатской саранчой в условиях Северного Кавказа и Крымского полуострова, а также  областей низовий Волги». Спешить тут не надо – труд должен быть серьёзным и обстоятельным. И профессор отечески похлопал Андрея Реброва по плечу. Такой деликатный отлуп не скрывал существа дела: с претензиями на звание кандидата наук придётся распрощаться или уж, по крайней мере, отложить их на неопределённый срок – до тех пор, пока руководители сельхозпредприятий не закричат в голос: «Дайте нам скорее перспективные методы борьбы с Марокканской саранчой на Северном Кавказе и в Крыму, а также и в Поволжье!». Скорее всего, такое случится нескоро.
               С тем Ребров и отбыл обратно в Сибирск, проклиная Марокканскую, а заодно – и среднеазиатскую и всю прочую саранчу, экзотических бабочек и лукавых профессоров с их никудышными клещами.
              Предстояло найти какую-то работу, и именно в Сибирске, поскольку мать ни за что не поехала бы ни в какие иные края – на старости-то лет. Бывшие однокашники – те из них, которые оказались при деле, приняли участие в его трудоустройстве и старания эти увенчались успехом -  Андрей Ребров стал преподавать защиту растений в аграрном колледже. Педагогических навыков у него не было, зато имелся уже богатый аспирантский опыт по части прямокрылых и чешуекрылых насекомых. Опыт прямо-таки неоценимый, жаль, что великим почтением он пользовался лишь у далёких теперь Мопы и его сотоварищей. Худо-бедно, но все теоретические и практические познания расстающегося уже с молодостью аспиранта начали давать какую-то отдачу.
               Однажды Мокумба, с которым  Андрей поддерживал постоянную связь, сообщил, что едет в Россию. Защищать диссертацию, выпившую у него немало крови, особенно, если считать их с Андреем трехмесячные каторжные работы по внедрению клеща, нападение бандитов и особенно довольно скромные результаты, показанные этим членистоногим. Но все сомнения ему было предписано отбросить и настраиваться на защиту учёной степени. И вот всё готово, назначен день.
                - Ты не приедешь ли, морально поддержать? – спрашивал Мокумба.
                - Невозможно: я ведь только что устроился на работу – преподавателем тут в колледже. Сразу брать несколько дней отпуска не могу. Иначе я бы безотлагательно…
                - Понимаю. Хорошо, что ты обзавёлся работой. Поздравляю! Я и не знал.
                - Тружусь-то всего вторую неделю. Давай я буду ругать тебя на все корки, когда у тебя начнётся защита, и ты чётко справишься. А потом ты заглядывай сюда ко мне, я ведь у тебя был, а ты у меня – ещё ни разу. Идёт? Я буду ждать, ты настраивайся и сюда.
                - Хорошо. Там, конечно, и дома у меня будут ждать. Но успеется. Я загляну к тебе.
               Андрей Ребров с нетерпением ждал окончания диссертационных страданий своего африканского приятеля, так что порой даже забывал о занозе, застрявшей где-то глубоко в груди. И вот, наконец, Мокумба позвонил:
                - Готовься встречать, я еду в Сибирск. То есть лечу. Слушай рейс и время.
                - Запомнил. Но ты упустил одну мелочь: ты сдал зачёт?
                - Сдал, сдал, Андрюха! Хотя, мне показалось, без большого блеска.
                - Ха, да ты что? На кой тебе блеск? Куда ты его присобачишь? Поздравляю со степенью!
               Мокумба закатился неудержимым смехом:
                - Жди!      
               В аэропорту Андрею долго не пришлось высматривать своего гостя: настоящих африканцев тут мелькало не так-то много.  Бойцы саранчи обнялись и даже облобызались, заставив окружающих воззриться на такую радостную встречу. Хотя глазели, скорее всего, другие гости: сибиряки-то  народ сдержанный и деликатный, особенно когда они трезвые. А в аэропортах пьяные встречаются крайне редко, немного навеселе – другое дело.
                - Ну, ты утешил! – радовался Андрей Ребров. – Я до последнего думал: вдруг какая-нибудь нестыковка, и отбудешь ты домой, не навестив Реброва. Но свой лимит по приключениям мы, наверное, выбрали. Едем ко мне!
               О приезде африканского друга племянника узнали Вершинины и Егор Егорович, не мешкая, позвонил Андрею.
               - Андрюха, ты так и не побывал у нас после чужбины, хоть и обещал!
               - Так Егор Егорович – всё не получалось, везде спешка нужна была.
                - Ну как же, понятно: огурцы, прополка, коровы, свинопоголовье… Я слышу, к тебе приехал далёкий соратник? Так вот, ждём вас всех в гости, всех троих. Когда прибудете: сегодня, завтра? Значит, завтра. Ну, ждём.
               Случай был выдающийся, и Вершинины предприняли беспрецедентные меры по организации праздника. Перво-наперво был закуплен солидный объём бананов, апельсинов, манго и фиников. Затем, памятуя рассказы Андрея об африканской гастрономической экзотике, Егор Егорович хотел нажарить саранчи, для чего отрядить на её вылов Василия – кузнечиков в эту пору прыгало много. Но воспротивилась Мария Васильевна:
                - Ну что ты будешь готовить блюдо, которого и не знаешь? Сделаешь что-нибудь не так. И потом, как его употреблять-то? Гость что, будет есть кузнечиков один? Или ты составишь компанию?
              - А что, я могу, – сказал Егор Егорович, которому отваги было не занимать.
              - Да брось. Мы выставляем исконно наше угощение; своё он успеет поесть и дома.
               Доводы были достаточно резонные и глава семейства на жареных кузнечиках настаивать не стал. По той же причине была отметена и идея изловить змею и приготовить жаркое также из неё.
               - Ну что же ты думаешь – в Африке питаются одними насекомыми и гадами? – спрашивала Мария Васильевна. – Наверное, и обычная среднемировая еда там не противопоказана.
              Поскольку гость мог оказаться мусульманином, никаких блюд со свининой, включая колбасу, решено было не выставлять, а обойтись бараниной, чтобы ненароком не опростоволоситься и с говядиной. Вдруг корова на родине Андреева друга - священное животное? Особенно жалела хозяйка, что нельзя приготовить свиной холодец, который получался у неё бесподобно. Но ничего не поделаешь. Зато больше внимания и усердия досталось другим блюдам. На помощь пришла Елена, которая отвечала за раздел салатов, в то время, как Егор Егорович жарил шашлык, а Мария Васильевна стряпала знаменитые бурятские бузы. Василию было поручено испечь на рожне несколько пелядей. Наконец, прибыли и гости и тоже принялись что-то делать, включая Мокумбу.Первоклассница Дарья старалась помогать всем и при этом мешала не очень. Но больше всего она вертелась возле дядьки и его экзотического товарища, с которым быстро нашла общий язык. Однако ей не особо давали говорить, из опасения, что она может ляпнуть какое-нибудь нечаянное непотребство и обидеть гостя. Поэтому привлекли её к сервировке стола. Жареное и пареное занимали свои места. Копчёности, соленья и варенья также должны были присутствовать на праздничном ужине. Из напитков выбрали водку, которую предпочитал сам хозяин дома, но к ней – ещё какое-то,  по этикетке - испанское, вино:  всё-таки Испания ближе к Африке чем, например, Грузия. Учтено было воспоминание Андрея Реброва о его посиделках у друга после вызволения из плена – там пили ром. Тут же был приобретён и ром. И, поскольку речь шла также и о защите диссертации, прикупили шампанское.
              Застолье получилось дружным и вполне себе непринуждённым, чему немало способствовал компанейский характер заморского гостя и его приличное знание языка. А также то, что он сразу запомнил всех по именам, самого же Мокумбу, понятно, запомнить никаких трудов не составляло. Компания собралась хоть и небольшая, но разговор не затухал ни на минуту, за исключением тех моментов, когда произносился очередной тост. Ответственно относились к призыву пить до дна лишь Егор Егорович, Андрей и Мокумба. Хозяйка, поскольку немного страдала давлением, только пригубляла бокал, почти также участвовала в поддержании тостов Елена, Василий хоть и пил, но вполне умеренно. Довольно скоро Мокумба Зебе признался, что столько есть ему давно не приходилось, да и пить – тоже. Но эти слова во внимание приняты не были. Егор Егорович поднял руку:
               - Теперь прошу поднять бокалы за нового учёного, который, несмотря на все трудности, сделал, без сомнения, себе имя. Успехов тебе, Мокумба, и в дальнейшем!
               Тут уж никто, в том числе и сам Мокумба, уклониться от первейшей застольной обязанности не мог.   
                - Между прочим, Андрей, - сказал он, когда все закусили и, оглушённые ромом, на минуту замолчали, - когда ты отпустил змею, те ребята здорово побились.
              - Да? Я всё хотел тебя спросить. Говоришь, сильно?
              - Задний – насовсем. Шофер сломал обе ноги, а наш приятель из департамента – несколько рёбер и сотрясение мозга.
              - Да-а, не тот расшибся, - заметил Андрей Ребров.
              - Но у него на этом не кончилось. Я же говорил тебе, что с моими родственниками присматривали за ним, так вот, он, кроме бабочек, приторговывал оружием. Война же была, если помнишь. С оружием их как-то и зафотографировали, но они заметили. Вот тут-то мы с тобой дошли до края. Со мной они не торопились, - я то не уезжал. Ты – другое дело: собрался ехать домой. А вдруг заявишь в Интерпол? Тогда уж местными силами замять такие дела не удастся. Мы помалкивали насчёт этого, иначе тебя правоохранители нескоро бы отпустили. Но ты рисковал. Ну, а когда уехал – я всё выложил, тут и начались разбирательства. И наш деятель из департамента крепко увяз. Добрались и до твоих рабовладельцев – но они к оружию отношения не имели. А то тебя искал бы Интерпол. Так что всё хорошо, что хорошо кончается.
                Тут Мокумба сообразил, что говорит, пожалуй, не то, что надо, и поспешно сам предложил тост:
              - За моего друга Андрея, за всю его замечательную родню! – и залихватски опрокинул стопку рома.
                Засиделись до темна. Наконец, видя, что Мокумба вот-вот уснёт, Андрей заплетающимся языком попросил Василия вызвать такси. Мать с Марией Васильевной давно отдыхали на диване, занятые своим разговором и расставались, ещё не наговорившись. Но Андрей пригласил всех назавтра к себе и с тем гости отбыли.
              Утром, предварительно позвонив и справившись об их здоровье, приехал только Егор Егорович, извинившись за всех остальных домочадцев: они были заняты уборкой. Мокумба чувствовал себя неважно, да и двое других участников вчерашнего празднества тоже, хотя настроение оставалось приподнятым. Пока мать готовила нехитрые салаты, Андрей быстро сварил пельмени, которые очень полезны после чрезмерного употребления алкоголя. Понятно, что при его наличии в момент их поедания польза от пельменей многократно возрастает. Появилась бутылка хорошей водки и Андрей на правах хозяина наполнил стопки. Мать налила себе чаю и пила его с собственноручно приготовленным печеньем. Кроме всего, она сварила компот из сухофруктов, имея в виду известную мудрость «сколько водку ни пей, всё равно водой опохмеляться». Имелся также квас. Беседа за столом была неспешной и спокойной; время эмоций ещё не приспело. Наконец Егор Егорович, ввиду возраста и ответственного отношения к тостам удачно захмелевший, вполголоса затянул «Ах, зачем эта ночь так была хороша…».  Андрей с матерью поддержали, Мокумба, подперев подбородок ладонью, с затуманенными глазами слушал неизвестную ему песню, которую и в России уж немногие знали.
                - Ну что же это такое, - спохватился, отдышавшись , Егор Егорович, - давай и ты, Мокумба, спой что-нибудь. подпевать мы тебе не сможем, но уж слушатели будем хорошие.
              Гость ломаться не стал и запел свою песню. И точно: слушали его внимательно, а затем дружно аплодировали.
              - Ну вот, что называется – культурный обмен, - резюмировал Андрей Ребров и снова в стопки полился прозрачный веселящий напиток. – За культурный обмен!
              Мокумба, чувствуя, что пьянеет, недопивал всё больше и больше, опасаясь ненароком пуститься в пляс или упасть в обморок.
               - Да ты пей, пей, - подбадривал его товарищ, - в кои-то веки…
                - Очень хорошо мне у вас, - слабым голосом отвечал Мокумба. – Но я хотел бы умереть на родине.
              Егор Егорович похлопал его по руке и поднял вверх большой палец.
              - Высший класс! – перевёл для Мокумбы Андрей. 
                ***       
                Влас Вершинин с грустью должен был признаться себе, что их с Настей семейный корабль дал течь и чем дальше, тем она становилась больше.  Причина была в недостаточном участии его в делах семьи – это можно было заключить из слов Насти, которая при помощи своих родителей, детского сада, а затем и школы, воспитывала их с Власом двоих детей. Глава семейства занят был на службе и с течением времени ему присвоили звание капитана, что было очень неплохо, учитывая его некоторые проступки, в частности, сломанные ребра одного из его собутыльников., тоже младшего офицера. Сам Влас, однако же, был недоволен столь явной недооценкой его стараний. В его возрасте – а молодость по принятой в обществе шкале как раз закончилась, - он должен был бы быть на худой конец подполковником, а если по справедливости – полковником., если уж не генералом. И не имелось в его распоряжении способов добиться этого, кроме той самой службы. А она очень скупо отвечала на его труды. Просто-напросто вела себя подло. Не он ли отдал ей лучшие годы жизни? С малолетства занимаясь физической подготовкой и изучением военной истории, оружия и приемов вольной борьбы? Не его ли шпыняет Анастасия за неисчислимые пробелы в воспитании детей? Что, мол, они – практически безотцовщина? Ведь того, что он приносит время от времени со службы деньги – далеко недостаточно, чтобы крепить семью, - говорит она. И, трезво помыслив, с этим приходится согласиться. Поэтому вечерами Влас всё реже оставался трезвым, чтобы не так тягостно было смотреть на жизнь. Вот Сергей, братишка – он никому не подчиняется, ну, кроме всевозможных деканов, да и то постольку-поскольку, живёт в своё удовольствие, промышляет разными коммерческими затеями. Не всегда, верно, получается, но ухитряется посылать десяток-другой тысяч родителям и сестрам. Правда, у него нет семьи, но и на себя он тратит не меньше. Смешно представить, чтобы Влас отсылал кому-то со своей получки такие же суммы. Тогда – зубы на полку. Ведь Настя-то не работает. Правда, гражданские служащие, работающие по найму рядом завидуют: вот-де, у капитана зарплатища! Денежное, вещевое, сухое и всякое иное удовольствие; дуры!   
               Как-то надо бы навестить Сергея – по телефону ведь обо всём не поговоришь. Может быть, после выхода на пенсию получится заняться тоже какой-нибудь спекуляцией. Не обязательно грабежом – в старину спекуляцией называли всякое дело по купле-продаже и перепродаже. Что ж тут такого? Вполне уважаемое понятие. Хотя вообще-то Влас спекулянтов терпеть не мог. Но брат – другое дело. Как у него сейчас дела? Жаль, что в своё время он, Влас, не поспособствовал Сергею в женьшеневом проекте, и даже отчитал его – мол, не занимайся чепухой. Как в песне: «Часто простое кажется вздорным: чёрное – белым, белое – чёрным». Может быть, ещё и не поздно что-то предпринять. Надо, надо съездить к Серёге, посмотреть, что он, и как. Но прежде, конечно, созвониться и подгадать, чтобы отпуск взять к месту. Ко времени, больше всего.
              И вот как-то утром у Сергея Вершинина зазвонил телефон, высветив имя Власа. Такое бывало нечасто, но всё-таки не всё время разговор между братьями проистекал по звонку младшего – звонил и старший. Хотя обмен новостями происходил всё реже и был всё более немногословным.
              - Привет, Серега! – раздался в трубке голос Власа. - Как поживаешь, как дела?
              - Здравия желаю! Дела не сказать, что шибко хорошо, но терпимо. Сейчас упираюсь на разрыв: тут ресторан, тут же тебе и защита диплома. Глаза - на лоб. А что у тебя?
              - Без особых изменений. Всё по накатанной, по расписанию. Думаю выбрать время да проехаться вдоль-поперёк, встряхнуться. К тебе заглянуть ненадолго, посмотреть твой предпринимательский опыт. Авось, сгодится. Ты как на это смотришь?
              Застигнутый врасплох, Сергей не сразу нашёлся.
              - А что, приезжай, - наконец, неуверенно выдавил он. – Давно не виделись. Да я и с нашими домашними-то сто лет уже не виделся. Всё некогда.
              - Я тоже. В этот раз, может, соберусь. Но я тебе позвоню, как только.
              - Ладно. 
                Не совсем ко времени собрался в гости к брату Влас. Дела предпринимательские как раз обстояли из рук вон плохо. Всё началось с того, что Олег Кипелов, как в своё время Попов, подпал под влияние молодой дамы. И всё бы ничего, но у неё оказалось собственное дело – рекламное агентство. Когда приятель сообщил Сергею о намечающейся свадьбе, тот схватился за голову:
              - Да это что же такое? Что же это делается?
             Предвидя самые печальные последствия этого шага сподвижника, он сделал попытку предотвратить или хотя бы отсрочить крушение ресторанного проекта, который балансировал на грани быть, или не быть. Без Кипелова участь его была предрешена.
              - Ты, я думаю, наши дела не забросишь? Может, мы и твою половину возьмём в дело?
              Кипелов отрицательно покачал головой:
               - Нет, Серега, не получится. Она в своё агентство вбухала порядочно бабок и сил и ни за что теперь от него не отступится. Но времена крутые, конкуренция жёсткая. Ей нужен надёжный помощник. То есть компаньон – как угодно. Она же женщина. А ты и один справишься, ты же крепкий мужик!
               Что мог противопоставить коварной предпринимательнице Вершинин? Абсолютно ничего. Разве только напомнить Кипелову, что она на целых три года старше его, но  в данном случае это не имело никакого значения. Человек пропал в огнедышащей лаве любви и вызволить его оттуда не представлялось возможным. Потеряв одного за другим обоих товарищей, обложенный со всех сторон кредиторами, Сергей совсем пал духом. Хорошо хоть, закончилась с грехом пополам его учёба и оставалось защитить дипломную работу. В голове его стал зреть форс-мажорный план. Как только отшумели торжества по случаю защиты и вручения дипломов и выпуска курса на вольные поиски работы, он  заплатил работникам своего кафе за последние две недели трудов, сказал, что уезжает недели на две, а может быть и больше, и посоветовал попробовать всем подыскать новую работу. Сторожу он заплатил ещё за неделю вперёд, с тем, чтобы он дождался хозяина-арендодателя и отдал ему ключи. В том, что хозяин за это время появится, Сергей не сомневался: долг по аренде составил уже почти полмиллиона рублей и владелец то и дело напоминал об этом обстоятельстве Вершинину, опасаясь, что и этот может бросить заведение, как два его бывших компаньона и, таким образом, кинуть хозяина. И опасения его были не напрасны: заехав в кафе на исходе четвертого дня, считая с того, когда арендатор расплатился со своими работниками, искомого арендатора он не нашёл. Не было его и по месту прописки, и он не отвечал на телефонные звонки.
                Последней, кто видел Сергея Вершинина, была Аноуше, которая оставалась в заведении до конца – до того момента, когда он отдал ключи сторожу и что-то негромко приказал ему.  Аноуше прошла несколько шагов вслед за Сергеем, покинувшим кафе, словно ожидая, не скажет ли он что-нибудь.
               - Пока, Аноуше, - рассеянно посмотрев на неё, молвил Вершинин и исчез за углом.
                В это же время на телефон Власа пришла эсэмэска: «Влас, ввиду особых обстоятельств я исчезаю с горизонта. На сколько – не знаю. Если наши будут искать, скажи им как-нибудь неопределённо, чтобы не беспокоились. Сергей».
              Озадаченный и встревоженный, Влас принялся звонить брату. Бесполезно! Никаких признаков жизни телефон последнего не подавал. То же было и через полчаса, и через час; позвонив ещё раз назавтра, капитан автомобильных войск понял, что до Сергея он не дозвонится. И без того не особенно бодрое настроение последних дней окончательно испортилось. Вечером он принял уже увеличенную дозу спиртного и, придя домой, даже не стал оправдываться, рассказывая о тяготах службы. Он просто лёг спать, даже не перекинувшись парой слов с детьми и не отведав жареного хариуса.
              Тем временем младший из братьев, Василий, успешно одолевал второй курс колледжа культуры и искусств, куда он поступил учиться на платной основе, поскольку бюджетных мест там была едва ли десятая часть. Декоративно-прикладное искусство, которым он намеревался заняться, не сулило, по глубокому убеждению родителей, никаких особых доходов, но, зная упёртость сына, переубеждать его они не стали. Тем более, что на областной выставке изделий народных умельцев, прошедшей с большим размахом, работы его были очень даже замечены. Особенно «Зееадира». По истечении второй недели выставки её посетили немецкие туристы и были от «Зееадиры» в восторге. Понятно было бы, если б на вернисаже выставлялись макеты российских кораблей, знаменитого на весь мир крейсера «Варяг», например, но немецкая «Зееадира»?
               Один из туристов захотел немедленно приобрести её для своей коллекции и уже начал переговоры с кураторами выставки, но тут выяснилось, что доставить изделие в далёкую Германию будет очень и очень затруднительно. Поскольку длина его, если считать с бушпритом, составляла почти полтора метра, и высота мачт соответствовала размерам корпуса. Не разбирать же произведение на части? Герберт Келлер – так звали заезжего коллекционера – был страшно расстроен неудачей, но, как настоящий собиратель он, ничтоже сумняшеся, отправился к автору работы, адрес которого ему любезно подсказали в выставочном зале. И даже прикомандировали переводчика на английский, поскольку немец не знал русского, а Вершинин – немецкого, да, чего греха таить, и инглиш знал не в совершенстве. Нашли Василия в колледже, где, узнав о цели визита гостей, немедленно отпустили его с занятий. Василий не был избалован вниманием иностранных туристов, поэтому договорились они быстро. Келлер хотел иметь точную копию славного германского корабля, но уменьшенную в 1,7 раза. Возможно ли это? Ну да, конечно. И качество будет не хуже? Никак не хуже. Сколько времени потребуется на выполнение работы? Месяца три, но если срочно – можно и побыстрее. Нет, он, Герберт Келлер, подождёт, не надо торопиться. Пусть всё будет естественно и по высшему разряду.
                На все переговоры, включая и устный договор о цене, ушло пятнадцать минут, после чего договаривающиеся стороны обменялись номерами телефонов и Вершинин вернулся в аудиторию, а Келлер отбыл к своей делегации.
                Дома к сообщению о предложении заграничного коллекционера отнеслись скептически.
              - Не дождёшься ты его, по-моему, Вася, - сказал Егор Егорович, - зря только будешь стараться. Он, по всей видимости, просто путешествующий бездельник.
                Старишй Вершинин редко ошибался в людях, но тут он был неправ, может быть, потому, что самолично Герберта не видел и с ним не разговаривал. На самом деле Васин заказчик был занятой человек, владел типографией, букинистическим магазином пополам с антикварным и собственной галереей произведений прикладного искусства – последняя никаких прибылей не приносила, но он и не помышлял об этом. Турпоездки он использовал для пополнения своей коллекции, но были у него попутно и коммерческие интересы. Прослышав о незадаче, случившейся с заезжим, притом немецким, ценителем российской красоты, к «Зееадире» ринулись отечественные любители всяческих украшений, дотоле не обращавшие особого внимания на парусники Василия Вершинина. И повремени он, можно было бы, пожалуй, устраивать аукцион по продаже замечательного изделия. Но, опасаясь, что интерес к нему может так же внезапно, как возник, угаснуть, согласился на первое же предложение о продаже, которое успел сделать наиболее проворный нувориш.
                - Сколько же это может стоить? – отведя в сторонку кураторшу, спросил вполголоса Василий.
               - Проси пятьдесят. Пятьдесят тысяч, - также шепотом ответила мудрая женщина.
              Покупатель без лишних слов выложил пятьдесят тысяч.
              Егор Егорович, когда были принесены эти деньги, решил, что Василий не всегда бывает неправ.      
                ***
              Борис Морозов через два года сменил место работы: он попросту выбыл из почтенной когорты охранников и занялся копирайтингом. Отдавать полсуток ежедневно на то, чтобы укараулить чужое добро казалось ему кощунством по отношению к человеку, в данном случае – к самому себе. Он, правда, в часы дежурства мог штудировать учебные материалы, но обстановка как-то не особо к этому располагала. Елена давно уже советовала бросить это занятие и сосредоточиться на учёбе, тем более, и ему и ей оставалось закончить последний курс. Копирайтерство его заключалось в написании курсовых работ для ребят, которые хотели закончить вуз, но не имели склонностей к какой-либо исследовательской работе. Материалов по любой теме в Интернете было хоть завались, оставалось только должным образом перелицевать уже изученное и написанное и добавить изюминки  местного значения, сколь возможно, выпятить факты, которые присущи именно только этому научному труду. Работа была не ахти какая доходная, но всё же лучше, чем ничего. Елена, когда выдавалась возможность, продолжала заниматься репетиторством. По возможности помогали и родители, хотя и он, и она отказывались брать деньги. Наконец, помогала и стипендия. Куда же лучше?
                Борис похудел за эти последние два года, но зато купил подержанную, на вид абсолютно новую, японскую «Короллу». Дело шло к свадьбе, которую решено было сыграть, как только они получат дипломы.
                С уходом со сторожевой службы у Бориса появилось много свободного времени, хотя он и занимался штудиями – за себя и бездельников, имеющих состоятельных родителей и готовых платить за собственную несостоятельность в учёбе. Весь конец лета перед последним курсом они с Еленой провели на колёсах, выезжая на озёра, за ягодами и грибами, просто в гости к однокурсникам. И даже с приходом зимы, в преддверии надвигающейся сессии у них случались вояжи – в недальние края. В середине декабря они были званы на свадьбу приятеля Бориса, учившегося с ним в одной группе. Свадьба должна была отмечаться в одном из городских кафе, но выкупать невесту следовало по обычаю – из дома родителей, которые жили в посёлке километрах в сорока от Сибирска. Туда к назначенному времени в недобрый час и отправились Борис с Еленой. Зима была в том году снежная, хоть и без больших морозов. Дороги, особенно вдали от областного центра, покрывались коркой спрессованного колёсами снега, который несущиеся автомобили не успевали разметать. Дорожники замотались держать трассы в более или менее пристойном состоянии, местами расчищали заносы, сыпали гравий. Но где же его напасешься на сотни километров дорог? Доступные запасы были практически исчерпаны ещё до середины зимы. Водителям приходилось нелегко, особенно в оттепель, когда свежевыпавший снег уминался под колёсами и они скользили, как по мылу. Тут, конечно, шли в ход и дедовские приспособления, вроде цепей, и шипы – само собой, и вообще всё , на что хватало фантазии. Как-то после такого тёплого снегопада перед крутым подъёмом столпились большегрузы, не в силах дорыться до асфальта. Но в кузовах – случается и везение – был каменный уголь. Напрасно Вадим и Кузьмич бранили уголь с областного разреза: подсыпанный под колёса, он работал не хуже гравия, особенно, когда в нём было много камней и земли. Грузовики успешно одолели подъём и угольная дорожка ещё много дней выручала тут автомобилистов. Но в тот день, когда Борис Морозов и Елена Вершинина ехали на выкуп невесты, ни гравия, ни угля на спусках и подъёмах не было, хотя большегрузы встречались. Один из них, гружёный брёвнами, в конце спуска прибавил газу, чтобы с разбегу взобраться на встречный склон, но не рассчитал. Подгоняемый силой тяжести, «КАМАЗ» набрал лишнюю скорость, хвост его занесло и бежавшая навстречу  белая «Королла» ударилась о прицеп.  Легковушка, подминая мелкий кустарник и переворачиваясь, покатилась под откос. Побелевший шофёр лесовоза выпрыгнул из кабины и бросился вслед, оскользаясь и хватаясь за кусты. Машина стояла на колёсах в глубоком снегу. Ему удалось открыть одну дверь. Он сразу принялся звонить в «Скорую».
               Из деловой поездки в это время возвращался в Сибирск Загибалов. Приблизившись к месту ДТП, он осторожно объехал лесовоз, заметил у свалившейся под откос машины мечущуюся фигуру – человек уже предпринимал какие-то меры – и даже не вышел из машины, скотина. Лишь набрал, в свою очередь, 03. И поехал дальше. У него больное сердце, и тяжелые сцены и переживания противопоказаны.  К тому же он давно уж не депутат. Трудно сказать, где именно Загибалов надорвал здоровье – возможно даже, что как раз на службе электорату. Но если бы даже он поспешил к разбитой машине, ничем уже не смог бы помочь  И никто не смог бы.      
               Мгла опустилась на дом Вершининых. Большую часть ритуальных забот взял на себя Андрей Ребров, на вторые сутки, к вечеру, добрался  до Коковищ Влас. Известить Сергея не было никакой возможности. Дарья плакала без конца, у Марии Васильевны случился сердечный приступ, который через три дня, после возвращения с кладбища, развился в инфаркт. Её положили в отделение реанимации и Егор Егорович с Василием попеременно посещали больницу, хотя к Марии Васильевне не пускали. Влас вернулся к службе и звонил каждый день, справляясь о её состоянии. Оно было тревожным. Наконец её выписали, назначив полдюжины лекарств. Но они помогали не очень: в весеннюю непогоду случился второй инфаркт, которого она уже не пережила. 
               Егор Егорович уж не ходил больше на речку, позабыв про снасти, охладел к пчёлам. Он только следил, чтобы была накормлена и одета как следует дочь. Дарья впервые за три года своей учёбы стала приносить тройки.
               - Осиротели мы, дочка, - говорил Егор Егорович и никаких нравоучений не делал. Он иногда с соседом выпивал бутылку водки, но не напивался. Хотя мог бы: наконец ему стали приносить пенсию.  Василий оставил свои модели, в том числе и заказ Герберта Келлера, а один раз пришёл домой выпивший. Тут уж Егор Егорович не стерпел:
                - Ты что, хочешь, чтобы и я заболел? – спросил он Василия и тот больше не прикладывался к стопке, по крайней мере, в тот год.
               После всех несчастий стала совсем  часто прихварывать мать Андрея, и он взял часть мелких домашних дел на себя. Хотела навещать её Дарья, но добираться из Коковища до дома Ребровых  было долго, да и небезопасно. Иногда ненадолго заезжал Егор Егорович, и , обменявшись пустяковыми новостями, они больше молчали. Всё же эти посещения были полезны, поскольку гостей у Ребровых практически уже не случалось. Андрей всё никак не женился и это тоже беспокоило его мать, но тут уж поделать она ничего не могла. Известно ей было и о Ирине Ветровой и о том, что появился Кирилл Налабардин и всё у сына нарушилось. Если бы не Африка! Хорошо ещё, вернулся сын цел и невредим. Лишь бы сейчас у него всё понемногу устроилось; какие его годы! А уж такой парень! Уже мужчина.
                ***
                Мокумбу Зебе с почётом встречали в родных краях. Хотя он был здесь далеко не первый учёный, на торжество по случаю присвоения ему степени кандидата наук собрались все родственники, друзья и соседи. Прибыл также начальник департамента продовольствия и с ним ещё двое сотрудников этой замечательной структуры. Начальник имел виды на Мокумбу, но и Мокумба имел виды на главу департамента. И когда отошли праздничные мероприятия, не теряя времени, отправился в Дом правительства. Дело у него к начальнику департамента было необычное и даже несколько скандальное: он просил о государственной награде для своего российского напарника в исследовательской работе по особо вредоносной Марокканской саранче. Начальник, приготовившийся к выслушиванию самых нескромных просьб, что было в порядке вещей, этой был застигнут врасплох.
                - Так послушай, - сказал он просителю, - у нас и своих-то награждённых граждан не так-то много, а ты захотел… И чем бы, его, по-твоему, следовало наградить?
               - Хорошо бы орденом… - начал Мокумба, но собеседник в панике замахал руками. – Ну, тогда медалью «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности» - хорошая медаль.
              - Медаль хорошая, - согласился, несколько успокаиваясь, начальник департамента. Но ведь у нас столько людей, достойных её, ходят ненаграждёнными. Это же не так просто!
              - Да я понимаю. Конечно, у нас много замечательных тружеников. Но этот-то работал по нашему приглашению, хорошо работал – вы сами знаете. И пострадал на службе нашей продовольственной безопасности. Хорошо, остался жив. А пока он был в плену, его невеста вышла замуж: думала, он уже никогда не вернётся.
                - Да-а, дела! – протянул старейшина. – Прямо ошарашил ты меня своим заявлением. – А для себя-то ты ничего не просишь? Ну как так – твой напарник будет награждён, а ты нет. Получается, что ты хуже работал?
                - У меня есть какой-то результат. Эта учёная степень. Хотя и от медали я бы не отказался, - скромно обронил Мокумба Зебе.
              Аграрный руководитель затрясся от смеха:
              - Однако… Ты молодец!
              - А у Андрея Реброва степени нет, вот в чём дело, - продолжал Мокумба.
              - Нет? А что такое?
                - Там есть в университете есть такие… опасливые. Дескать, Ребров вляпался в какую-то тёмную историю и, пожалуй, со степенью надо повременить.
              - Вот как? Но ты пробовал им разъяснить?
              - Конечно. Но одно дело я – тем более, его напарник. Другое дело – признание заслуг государством. Нашим.
                - Ну что же, - в раздумье сказал начальник департамента.- Начнём готовить документы. Но должен тебе сказать, что не всё тут решаю я. И ещё: это будет больше моральная поддержка. К медали полагается лишь единовременная денежная выплата, и  небольшая; из других благ – бесплатный проезд на общественном транспорте в пределах наших границ и похороны за государственный счёт – опять-таки только на нашей территории. И ещё: с медалью Мокумбе Зебе при всех обстоятельствах уже ничего не получится.
              - Я, может быть, заработаю её в следующий раз.
              - Ну вот и ладно. 
              Как-то утром у Андрея Реброва зазвонил телефон, высветив совершенно незнакомый номер. Звонили из областной администрации и настоятельно просили прибыть в кабинет № 328 к   Георгию Ивановичу Коробцову, сообщив всё это на вахте. Озадаченный вечный аспирант посетил названный кабинет, где ему была вручена копия письма из министерства иностранных дел, в котором Реброву предлагалось прибыть в Москву для получения награды в посольстве дружественной африканской страны. Указывались сроки прибытия с запасом времени в расчёте на ненадёжность дорог и недостаточную личную организованность гражданина. Из языков общения предлагались английский, французский и португальский. Были ещё какие-то инструкции.  Вся обстановка исключала возможность идиотского розыгрыша. Андрей выехал в столицу ещё и со своим небольшим запасом времени – на всякий случай.
              Вся церемония награждения была не очень продолжительной. Временный поверенный достал из сейфа коробочку, покрытую зелёным бархатом, открыл её и вручил замечательную медаль «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности», которую секретарь немедленно прикрепил к пиджаку награждённого под дружные аплодисменты. Вручив ему также коробочку и сопроводительный аттестат, дипломат произнёс короткую поздравительную речь, на которую, согласно полученным инструкциям, без долгой подготовки ответил благодарственной речью Андрей Ребров. Затем несколько слов были сказаны представителем отечественного министерства – то ли иностранных дел, то ли сельского хозяйства – Андрей уже плохо соображал, подавленный всем случившимся.
                Сообщения об этом событии появилась в средствах массовой информации, в том числе в Сибирской областной и городских газетах. Посыпались поздравления.
 но ещё раньше последовал звонок из минсельхоза ректору славного вуза, где воспитывался учёный – именинник:
              - Ребров Андрей Петрович, - это ведь из ваших кадров?
              Минутное замешательство абонента слегка раздосадовало звонившего:
              - Вы, надеюсь, знаете его?
              - К сожалению, как-то не припоминаю. Столько людей…
              - Напрасно. Он награжден медалью страны, в которую был направлен вашим вузом для исследовательской работы. Прошу подготовить все материалы по этой работе, результаты её и всё, что имеет отношение к делу. Вполне вероятно, что он будет поощрён и с нашей стороны.
              Руководитель образовательного учреждения промокнул лоб, чертыхнулся и вызвал секретаршу. Поднялся управляемый, интеллигентный переполох; наконец, был установлен непосредственный вдохновитель исследований Марокканской саранчи в африканской саванне и он же научный руководитель аспиранта Реброва, профессор-энтомолог, уважаемый и достойный человек. Узнав о существе дела, он побледнел, затем жутко покраснел но тут же разом нашёлся: у него был пластичный, изобретательный ум исследователя насекомых.
                - Нам показались недостаточно исчерпывающими результаты работы аспиранта Реброва, - ответил он на вопрос ректора.
              - То есть у него нет даже и степени кандидата наук?
              - Нет. Нам кажется, ему надо ещё поработать над материалами.
              - Странно. У нас столько учёных, труды которых не стоят ломаного гроша, а тут человек, награждённый медалью иностранного государства, что непросто – и не кандидат! Не постигаю!
              И что – вот прямо неприемлемые результаты?
             - Мы постараемся всё привести в соответствующую норму, в самое ближайшее время.
              - Уж постарайтесь, будьте любезны. Мы выглядим просто неприлично. В глазах… да что там говорить!
                Нечего и говорить, что награжденный, не мудрствуя лукаво, позвонил Мокумбе Зебе и не ошибся: после взаимных приветствий на вопрос, не причастен ли кандидат сельхознаук к этому делу, Мокумба расхохотался, довольный. И поздравил приятеля с наградой.
              - Ну, за мной полянка, - пообещал Андрей.
              - Побаиваюсь я ваших полянок. Кстати, ты тоже можешь поздравить меня: я теперь замначальника продовольственного департамента. Вместо того нашего приятеля, которого ты угостил змеёй по фэйсу.
              - О, это класс! Поздравляю! Не зря ты грыз гранит!   
              Через неделю Андрею Реброву в Сибирск пришло письмо с предложением ускорить подготовку диссертации по ранее оговорённой теме «Перспективные методы борьбы с марокканской и среднеазиатской саранчой на Сверном Кавказе, в Крыму и нижнем Поволжье». Были указаны сроки представления её для рецензирования и всех других сопутствующих мероприятий.
                Спустя два дня позвонил его научный руководитель, бывший – как ещё недавно полагал Андрей Ребров -  и поинтересовался, уложится ли соискатель в означенные временные рамки, иначе всё осложнится. Ответ был что да, уложится. Началась авральная вахта по шлифовке и полировке научной работы и за два дня до обусловленного срока она была отправлена электронной почтой по назначению. 
               Последующая защита прошла без всяких накладок, и скоро в Аграрном колледже Сибирска одним кандидатом наук стало больше. На посиделках по этому поводу кто-то заявил, что у Андрея Реброва началась полоса везения. И пусть она продолжается до бесконечности. Дома это замечательное событие было отмечено скромно: пригласили только Егора Егоровича, с которым именинник и опорожнил бутылку коньяка; мать только пригубляла солнечный напиток.
               Из Вершининых в Коковище оставалась с отцом только Дарья, которая  в отсутствие Василия составляла теперь главную опору для Егора Егоровича. С Василием же вышла в конце концов странная история, начавшаяся с заказа на модель корабля от Келлера. Вопреки предсказаниям, Келлер не потерялся – он появился вновь в Сибирске, как и обещал, хотя несколько позже договорного срока. Он купил уменьшенную «Зееадиру», которую Василий делал на этот раз долго и трудно, и не задержись заказчик,  закончить её не успел бы. Келлер, кроме всего, предложил молодому мастеру поработать в Германии, где была практически готовая мастерская для таких, как он. Рассчитана она была на двоих; один человек, тоже молодой, но умелый, был найден Келлером на месте, но ему непременно хотелось, чтобы и Василий Вершинин потрудился над пополнением экспозиции его музея. Вся закавыка была лишь в том, что сибирский умелец учился в колледже, и ему оставалось ещё полтора года до окончания учёбы. Но никакой проблемы немец в этом не виде: в ближайшие каникулы он организует для Василия ознакомительную поездку в фатерланд, и полтора года – это небольшой срок, он подождёт. Тем временем сделает ещё несколько заказов и по мере выполнения их, будет забирать изделия. Относительно оплаты также никаких накладок не будет. А Василий, если будет выкраиваться время, мог бы понемногу осваивать немецкий язык, хотя на первых порах сгодится и английский. Он, Келлер, не сомневается, что работать и жить в Германии – в перспективе – Вершинину понравится и дойч весьма пригодится. Сейчас, в каникулярное время, как раз Василий обретался в неметчине.
                Егору Егоровичу идея понравилась не очень, но он рассудил – пусть сын решает сам. Обо всём этом он рассказал Андрею за бутылкой коньяка.
                - А как же моя крестница поживает – Голубая Моль? – справился тот и о Дарье. 
                - О, она у нас молодец! – сдержанно отвечал его дядька. – В доме всё делает, ещё в огороде помогает. Учится хорошо, и говорит, когда вырастет, будет учиться на туроператора, как хотела Лена.
                Егор Егорович смахнул пальцем соринку, попавшую в глаз, и опустошил недопитую стопку.
                - Я ей заготовил подарок, - помолчав, сказал Андрей, - планшет. Наверное, пригодится. Хотел заглянуть к вам и вручить. Но раз ты здесь, дядя Егор, передай ей ты.
               Андрей достал с комода новенький электронный агрегат в чехле и положил на стол.
               - Так ты бы уж сам – ведь твой подарок.
               - Я всё равно зайду к вам в гости, с конфетами. Ведь она не разлюбила конфеты?
                - Нет. Когда надо, она берет немного денег и покупает, что хочет.  Изредка тоже и я, но я-то знаю только, что ей нравится горький шоколад, а в остальных конфетах  не уверен.
               - Вот и ладно. Передай ей привет.
               - Передам.
                ***
              Совсем обмелела река Кока и теперь уж такого величавого звания она никак не заслуживала, теперь ей подходило только – речка. Рыба в ней почти вся перевелась, зато прибавилось мусора, хотя в последние годы наскоками то в одном месте, то в другом дно её чистилось. Посредством волонтёров, с которых, понятно, много не возьмёшь. Разросшийся Сибирск перестал умещаться на правом берегу Коки и перекинулся на левый. Здесь с пугающей быстротой стали строиться коттеджи, дачи и небольшие замки вперемешку с магазинами и развлекательными заведениями. Дошло до того, что постепенно стала застраиваться ранее отдалённая и затем разросшаяся свалка. Куда застройщики девали мусор, оставалось загадкой, надо думать, где-то день ото дня значительно прирастала в объёмах другая свалка, но в окрестностях Коковища таковой отмечено не было. Вырос спрос на старые дома с приусадебными участками; не один уже раз приступали с просьбами продать дом и к Егору Егоровичу, но цену предлагали подлую – на вырученные деньги в Сибирске нельзя было бы купить и однокомнатную квартиру. К тому же он не представлял, как бы он жил в ней вдвоём с Дарьей, да и Василий мог в любой момент возвратиться, не имея больше никакого пространства. А кроме того – не бросать же пчёл: его пенсионный доход вряд ли бы обеспечил им безбедное житьё, тем более, что дочке ещё предстояла долгая учёба. А на 65-летие ему старые сотоварищи по совхозу подарили овечку.
                - Что же нам с ней делать? – удивился Егор Егорович, отвыкший уже от копытной скотины.
               - Будто ты не знаешь. Избаловался совсем; палец о палец… Ты разве не животновод?
               Юбилей этот справили тихо, по-стариковски, хотя уж насчет водки именинник расстарался, и сам показывал пример её употребления.  Рассчитывая, что хотя бы на этот вечер гости забудут про свои хвори и таблетки. И верно: постепенно компания захмелела, как в былые времена, и даже дошло до песен.
               Овечку Егор Егорович колоть не стал, оставил подрасти. Но пришлось купить трехцентнеровый рулон сена, потому что косить было уже поздно. А овца по части аппетита – это треть коровы, хотя по весу – едва десятая часть. Старые стайки сохранились, так что и с этой стороны блеющий презент был на зиму обеспечен. Вода пока есть, хотя колодец совсем обмелел.         Что же удивительного: обмелела Кока, выпитая уже наполовину огромным Сибирском, истощились глубинные воды. Который уже год ставится на ребро вопрос о строительстве водовода с полноводных пока, дальних озёр. Это заманчивое дело, поскольку озёра в обозримом будущем выпить при всей расточительности не удастся: можно будет рассчитывать литров на пятьсот в день на человека. Римляне, правда, после определённых гидротехнических работ имели по кубометру воды на жителя – так это народ был избалованный, капризный. Сибирским-то ребятам кубометр ни к чему. С водоводом Кока бы вздохнула, воспряла. Глядишь, появилась бы опять и рыба. В соседнем сельском районе, подальше от Сибирска, тоже есть река, но туда ездить Егор Егорович не любил: берега глинистые, крутые и высокие, чисто каньон. Сидишь с удочкой, и заглядываешь под берег – клюёт, не клюёт? Того гляди, сам к рыбам полетишь. И вытащить-то клюнувшую – задача, потому что обрыв метра полтора- два. Мелкую-то ещё можно – дёрнул, она и летит свечкой. А, например, щуку? Кока куда приветливей. Ещё бы добавить воды и убавить мусора. Хорошо, что теперь, по крайней мере, его не будет слишком прибывать. Кузьма Елистратов, волгоградский учёный, сподобился изобрести новый вид пластика, который разлагается всего за год, причём на безобидные вещества. И получил за это Нобелевскую премию. Правда, её оспаривал ещё один американец, но после изучения всех обстоятельств было установлено, что Кузьма Елистратов произвёл и зарегистрировал свой пластик на1 час 15 минут раньше, с учётом разницы во времени между Волгоградом и Сан-Франциско. Технология отличалась дешевизной, и скоро новое сырьё для затаривания пищевых продуктов вытеснило напрочь старый, трижды проклятый полиэтилен.       
                Дарья закончила десятый класс и теперь ей осталось два – одиннадцатый и двенадцатый. Школьные программы в последние два-три десятка лет лихорадило: сокращали одни предметы и за счёт них разрастались другие, по прошествии времени урезали часы на эти и прибавляли к ранее урезанным; экспериментам не было переводу. В конце концов стало понятно, что в существующие одиннадцать лет всё желаемое никак не вмещается и для надлежащего среднего образования необходим ещё один год. И его прибавили, прибавив печали школярам и их родителям. Егор Егорович вспоминал не раз добрым словом десятилетку, которую, как и многие другие, окончил сам и имел в запасе время для поступления в институт. Как минимум, год. Но времена меняются. Хорошо, что Дарью поддерживает материально Василий, посылая время от времени деньги от своих германских трудов, не забывает и Андрей Ребров. Но основные расходы, конечно, несет отец. Расходы, надо сказать, умеренные.
                - Дочка, не совсем моё дело, наверное, - как-то сказал он ей, - но мне кажется, тебе надо создавать из всей материальной помощи свой фонд, неприкосновенный запас. Не за горами – поступление в вуз, там траты будут посерьёзнее.
                - Да я же слишком и не трачу. Одежда, иногда вечера и дискотеки. Деньги эти там же, где все, только в конверте, чтобы подумать на всякий случай – брать или не брать. Если нам нужно на хозяйство – ты бери, я же каждый раз говорю, когда Вася присылает.
                - Ты умница у нас. Такой курс и держи, но тоже слишком-то себя не ущемляй. Я-то тут плохой советчик, решай сама.
                Пенсии Егора Егоровича,  выручки от продажи мёда и одного-двух пчелиных отводков в год – этого в основном хватало на их скромный быт. Имелся ведь ещё и огород. Лишь бы хватило здоровья выучить Дарью, да ещё подсобить бы на первых порах. Понемногу он откладывал ей на книжку. Эх, исчез без вести Серега! Тоже бы помог ей. От Власа ничего ждать не приходится – неудачная получилась семья. Хотя дети вполне нормально подрастают: не совсем уж плохи дела.
                Этим летом он решил сам накосить для овцы сена, чтобы хватило на осень, а в конце её заколоть животину. К тому времени она наберёт вес. И будет у них баранина, в довесок к покупному мясу. Найти места для косьбы – не большая проблема. Это для стада нужны обширные сенокосные угодья, для одной-то овцы он накосит по неудобъям, по оврагам. Вспомнился анекдотический случай с местным фермером. Приехал как-то из областного правительства специалист по социальным вопросам, оценить состояние нынешнего села по своему профилю. Но человек был разносторонний. И проезжая мимоходом по фермерским полям, заметил непорядок.
                - А почему это в овраге сплошь растёт пшеница? Разве для того выделяются аграриям субсидии, чтобы они засевали лучшей пшеницей овраги? – вознегодовал он.
               Известно: за деревней – глаз да глаз. Хотя и город-то тоже… 
                Сопровождающие подавленно молчали. В вышине звенел жаворонок. Горе, горе!
               Тут как раз подъехал и фермер, привлечённый толчеёй у его поля.
                - А-а, - простецки улыбаясь, ответил он на нелицеприятный вопрос, - так это не пшеница, это ячмень. – И улыбнулся ещё шире: - весной, когда случается шторм, посеянное зерно выдувает на некоторых, так называемых ветроударных участках. Здесь на поле как раз такой. Семена летят  и – в овраг. Поле мы потом пересевали, но зерно уже не получить – всё выращенное пойдёт на зелёный корм. 
               Все удивились необычайной простоте разгадки, тут не было злодейского умысла или даже - просто преступной халатности. И радостно засмеялись. Кроме корифея социальной сферы, который пробурчал себе под нос: «Идиотизм какой-то!».  В правительстве он, кстати, так и отозвался о полевых делах в ходе отчёта о командировке, присовокупив это как довесок к отчёту.
              - Да, да, - закивал головой сельхозминистр, - идиотов хватает!
              Егор Егорович достал старый, уже заржавевший инструмент, отбил и наточил затупившуюся от безделья косу и начал понемногу кормозаготовительную кампанию. Он косил, а Дарья, вызвавшаяся помогать, сгребала скошенное накануне и складывала в тележку, в которую была запряжена «Нива». Дальнейшая судьба травы была связана с двором Вершининых, где она досушивалась, превращаясь в сено, а потом укладывалась в стог. Часть шла на текущее питание овцы Жучки, поэтому кормовой запас пополнялся небыстро. Тем временем трава начала грубеть, а впереди к тому же, по прогнозу, ожидались затяжные дожди. И Егор Егорович решил ускорить процесс  кормозаготовки, закончить её за два дня. Он встал на этот раз ещё раньше, усадил сонную Дарью с заранее приготовленной снедью, и поспешил на примеченное место. Хорошо отбитая и направленная коса легко ходила по росной траве.
                - Вжик! Вжик! – полукруглые рядки мятлика аккуратно ложились один за другим. Это была песня! Он вспомнил сенокосные поры давних лет, когда на сеноуборку выходило много, очень много людей. Но мало кто мог угнаться с косой за Вершининым.
                Солнце только что взошло, но уже стало жарко. Егор Егорович торопился скосить побольше, пока не обсохла трава. Литовка становилась всё тяжелее, но он не отдыхал, лишь время от времени подтачивая лезвие. Некогда перевести дыхание. Работать, так работать! Вжик! Вжик!  Голубое небо вдруг вывернулось наизнанку чёрной стороной, ноги подкосились. Он попытался удержаться, оперевшись на черенок косы, но не смог и упал лицом в пахучую свежескошенную траву. На крик Дарьи прибежали несколько сенокосчиков и две старушки, собиравшие богородскую траву. Кто-то знающий принялся делать массаж сердца, Дарья меж тем вызвонила «Скорую». Она поехала встречать медиков на большак. Через пятнадцать минут они были уже здесь и вслед за проводницей поспешили к Егору Егоровичу, которому всё это время делали массаж и искусственное дыхание. Напрасно!  Реанимация ничем уже не могла помочь.
               В Коковище приехали  Влас с Настей, через двое суток – Василий. Три дня отпуска без содержания взял Андрей Ребров, здесь была и его мать. Заходили старики – сотоварищи Вершинина по работе в совхозе, которые навещали его редко, и он их почти не навещал; тут же – и соседи.
                - Сглазили Вершининых, - доверительно говорила вполголоса одна из соседок другой, - оттого и все несчастья. А я говорила ему:
                - Егорыч, ну сходи ты к бабке Клаве, погадай, попроси снять порчу. Да где там! Мужики – они и есть мужики.
               После похорон стали думать, как определиться с Дарьей и решили, что ей надо ехать к старшему брату – и он, и его жена звали её к себе, убеждая, что это лучший вариант. Да особенно выбирать и не приходилось, хотя звали Дарью и Ребровы. И, оформив все открепительные и сопроводительные, оставив дом под присмотром соседей и контролем Андрея,  Дарья с Власом  на десятый день отбыли из Коковища вслед за Настей, которая уехала раньше. Пчёл  Андрей определили на временное содержание знакомому пчеловоду – им безразлично, кто их хозяин, лишь бы не было помех в сборе мёда; а вот овца Жучка, которую продали соседям через дорогу, жалобно блеяла, пытаясь вырваться из чужого двора и вернуться домой. Бесполезно!
                ***
               Семейство Власа размещалось в четырехкомнатной квартире, добытой неустанным трудом а также некоторыми доходами, получаемыми Власом от продажи армейского бензина. Дело было, конечно, до известной степени рискованное, тем более, что участвовал он в нём не один, но достаточно прибыльное. Не то, чтобы он сам придумал схему списания топлива, отправленного не  по назначению: поначалу ему и в голову не приходила такая мысль. Но по мере продвижения по ступеням карьеры обходить Вершинина становилось просто невозможным и товарищи по службе, отвечающие за получение и использование горючего, вынуждены были посвятить его в свой бизнес. Небольшой предпринимательский союз состоял из ревностных блюстителей воинской дисциплины и исполнительности. Прочие не могли тягаться с ними по части поощрений и наград, заслуженных каждодневным нелёгким трудом. Раскрыв карты перед новобранцем союза, его члены с тревогой ждали ответа. Капитан Вершинин впал в тоску и стал выпивать чаще. Он за всю свою жизнь не украл ничего стоящего, и нисколько не жалел об этом. И в семье Вершининых не принято было говорить о добыче того, что тебе не принадлежит. Но тут совсем всё обстояло иначе: сослуживцы, неплохие ребята, все семейные люди, обременённые детьми. Многажды отмеченные за образцовое исполнение обязанностей командованием, некоторые уже на пороге увольнения – а что ждёт на гражданке? Они доверились ему и пригласили разделить с ними деньги, которые никому не принадлежат. И он их сдаст? Влас никогда не был предателем. К тому же по зрелом размышлении он вынужден был согласиться с армейскими бизнесменами, что служебная их деятельность в материальной плоскости ценится недостаточно и кто же в таком случае позаботится о них, кроме них самих? Система работает не первый год и показала свою жизнеспособность. И Влас уступил увещеваниям, хотя и с большой долей сомнения в правильности выбранного решения. Почему-то вспомнился Сергей с его ресторанным бизнесом и последующим бегством в никуда. Но военному ли бояться?
                Соблюдая умеренность в изъятии госбензина из армейского оборота, члены союза были в целом довольны приработком и, по крайней мере, не бедствовали. Чувство некоторой тревоги и дискомфорта у Власа притупилось, врачуемое внебухгалтерскими поступлениями  денежных знаков.
              При таких обстоятельствах приём в семью сестры Власа не сулил материальных затруднений. Тем более, что у неё были родительские сбережения и время от времени из своей Германии слал деньги Васька. 
               - Ну вот мы и прибыли! – довольно сказал Влас, открывая двери квартиры. – Проходи, Даша, будем устраиваться. Но сначала перекусим, что тут нам приготовили. Познакомьтесь-ка очно: Ольга, Егор. А это наша Дарья. Прошу любить и жаловать.
               - Очень приятно, - отозвался крепыш Егор, а бледная и худая Ольга согласно кивнула головой.
               Время подошло обеденное и перекусить, в самом деле, было пора. 
                Дарья ела мало, и только для того, чтобы не обидеть хозяев. Она что-то цепляла на вилку, не чувствуя вкуса, пила совершенно пресный чай, а может быть, это был кофе и думала, не лучше ли вернуться домой?
               - Ты, наверное, устала? – спросила Настя, - давай мы тебя сейчас устроим, и ложись отдыхать.
               - Да, отдохни, - поддержал её Влас. – Всё остальное – потом.    
                Поселили её в комнату Ольги, где был полнейший порядок и Моль машинально отметила что, должно быть, его наводили к её приезду. Однако она ошиблась: Ольга, как и её мать, самозабвенно любила чистоту и даже пошла дальше матери – она была просто одержима наведением порядка. Её глубоко возмущало безответственное отношение к этому важнейшему делу брата. Егор содержал свою комнату в разгильдяйском виде, нисколько от этого не страдал и выказывал недовольство, когда мать, а том более Ольга, пытались навести там лоск. Пожалуй, единственное, что им позволялось, так это пропылесосить раз в неделю и помыть пол. Дарье не требовалось прилагать особенных усилий, чтобы не разочаровать в этом отношении женскую половину семьи – по части соблюдения санитарного благополучия она могла многим дать фору. Сейчас же она просто легла на диван и провалилась то ли в тяжёлую дрёму, то ли в лёгкий обморок.
               Оставшиеся до начала учебного года дни были употреблены на определение новоприбывшей жительницы города в школу. Это оказалось далеко не просто, но всё же задача была решена. Правда, добираться до этой школы предстояло через весь город, но куда Дарье было торопиться? В семье Власа она чувствовала себя младшей, хотя была на два года старше Ольги и на три – Егора. Неистребимая и даже болезненная тяга хозяйки и её дочери к чистоте накладывала отпечаток и на их отношение к Голубой Моли, для которой чистота не была фетишем.
               - Даша, ну что же ты разложила везде свои учебники? – морщась, как от зубной боли, вопрошала Ольга. – Ведь можно доставать по одному! Да ты и не занимаешься.
                - Я только сходила в прихожую за телефоном, сейчас буду заниматься. У меня реферат – на середине, а надо клевать из нескольких источников. Иначе не зачтут.
               Ольга поджимала губы.
                - Дарья, чем это ты моешь посуду? Хозяйственным мылом? Где ты его взяла? Ведь есть же фэйри! – порицала Анастасия Павловна.
                - Так ведь , кажется, капля фэйри, как и капля никотина, убивает лошадь! – защищалась Моль.
                - А зараза может убить табун лошадей! – не соглашалась Анастасия Павловна, бывшая тетя Настя.
               С течением времени Дарья стала проводить в жилище брата минимум времени, уходя утром чуть свет «добираться далеко и долго» и возвращаясь затемно: «литература нужная только в читалке». Она и в самом деле засиживалась в читальном зале, находя печатное слово более надёжным и обстоятельным, нежели электронное. Но главное – была здесь независима.
                Анастасия Павловна оказалась не так проста, как казалось на первый взгляд. Она задалась целью выяснить, так ли уж велики успехи постоялицы в учёбе, как должны бы быть, учитывая её полусуточное пребывание в школе? А может, и не в школе? Может, она занимается совсем какими-то другими делами? И на правах родственницы втайне от Дарьи Вершининой она      посетила эту школу у чёрта на куличках. К вящему удивлению и даже разочарованию блюстительницы всеобъемлющей чистоты , учебные успехи Вершининой были несомненны, как и то, что ни разу она не пропустила уроков и не замешана была ни в каких склоках. Хотя держалась особняком, что и неудивительно – ведь она пришла из другого коллектива.  Всё это нисколько не успокоило, однако, Анастасию Павловну, она, что называется, закусила удила. Влас  пытался как-то  смягчить наметившееся противостояние между собственными домочадцами и сестрой, но это не очень-то удавалось, потому что кроме поздних возвращений с работы, он частенько приходил навеселе. Однажды, уже в начале зимы, он пришёл домой совсем уже пьяный и небрежно кинул загрязнившиеся ботинки в угол прихожей, слегка запачкав обои. Это совершенно вывело супругу из себя.
                - Ну что ты делаешь? Ты же не занимаешься уборкой! Если бы убирал, чистил да скрёб, так не швырялся бы обувью. Ты как будто солдат из деревни!
                - Что из деревни – это замечательный факт. Но я сегодня майор, - нетвердым голосом уточнил Влас.
                - И что? Можно пить и разводить грязь? Ты посмотри на соседа – не зря он был полицейский: никогда не напивается, ботинки по углам не швыряет, уже тридцать лет на пенсии, а завел своё дело и зарабатывает. А ты знаешь, какая у него пенсия? Мог бы человек и вообще не работать!
                - Ну ясное дело, заслужил. Ушёл-то он подполковником. Хотя ещё эти тридцать лет мог бы пахать. Что он делал-то?
                - А ты изработался!
                - А чего ты ещё хочешь? И у меня есть дело. Откуда, по-твоему, берутся деньги на всякие тряпки, на эти бесконечные стиралки и пылесосы? Которые непременно нужны последней модели? Может, лучше купить сотню стиральных досок – и будешь каждый день стирать на новой? И дёшево.
                - Ну да, тебе и дела нет до нормальной, цивилизованной жизни, как у порядочных людей. Привык к тому, что всё за тебя делают. И вся ваша Вершининская порода такая!
                Куда делась милая и ласковая студентка Настя? Сейчас в прихожке бесновалась фурия.
                - Вершининские нисколько не хуже твоих, - не согласился Влас.
                Моль, как и её племянники, слышавшая перепалку, поняла - это не премьера и решила, что пора и честь знать: уж слишком она загостилась. Уже несколькими днями раньше начались поиски приемлемого жилья и они увенчались успехом. Собственно, выбор был невелик: снимать где-то угол или устроиться в общежитии. Углом Дарья была сыта по горло и решила во что бы то ни стало поселиться в общаге. Наиболее подходящим располагал колледж архитектуры и дизайна, где у Власа имелись знакомые. Он поначалу пытался отговорить сестру от такого кардинального решения, но в конце концов махнул рукой и занялся её устройством. Поскольку учебный год был в разгаре, это дело оказалось непростым – места давно заняты, но всё-таки проблема была решена и в преддверии Нового года Дарья переселилась на новое место. За два дня до этого она познакомилась с Викой и Марьей – обитательницами комнаты, где ей предстояло жить. Они сразу поладили и с первого дня были уже на короткой ноге, так как Моль за знакомство пригласила их в кафе, где они незаметно для окружающих выпили, кроме апельсинового сока, принесённую ею маленькую бутылку коньяка.
               Вещей у неё было немного, и переезд не доставил особых хлопот, зато доставил много положительных эмоций обитателям квартиры, откуда съезжала постоялица. Хотя они и пытались делать грустные лица. Даже Влас вздохнул с облегчением: теперь не надо будет заискивать перед женой. Дудки!
                Моль же так радостно улетала, как давно уже ничего с таким воодушевлением не делала. В комнате была Вика; показав свободное место, она поспешно накинула плащ, надела туфли и бросив: «Я сейчас!» исчезла за дверью. Когда она вернулась, то с трудом узнала свою аккуратную комнату: Дарьина постель была переворочена, будто её пинали, одежда валялась на полу около, из открытой дверцы тумбочки свисало полотенце, и виднелась одна туфля, другая как раз  полетела к двери и шлёпнулась прямо под ноги опешившей Виктории.
                - Дашка, ты сошла с ума? Что ты делаешь?
               В ответ раздался смех. Дарья упала на кровать и продолжала заливаться. Давно она не смеялась так.
               Вика вместе с пакетом опустилась на кровать рядом и наблюдала это веселье округлившимися глазами.
               - Я потом расскажу тебе, - вытирая выступившие слёзы, пообещала Дарья.
               - Ну-ну, - несколько успокоилась старожилка. Минуту спустя губы её невольно начали растягиваться в улыбку и она вот-вот готова была тоже впасть в истерику, глядя на эту совершенно трезвую потеху. Но тут из её пакета выкатилась бутылка вина и хлопнулась на ногу Вершининой, отчего та перестала, наконец, смеяться и сказала «ой, не могу!»
              - Правильно, хватить беситься, пора начинать понемногу отмечать новоселье. Машка сейчас подойдёт.
               И точно, словно карауля за дверью упоминание о себе, вошла Мария и всплеснула руками, увидев раскрасневшихся дам и разбросанные по всей комнате вещи.
               - Вы что, уже подрались, что ли?
    Успокоившаяся Моль рассказала о своём неряшестве в царстве Анастасии Павловны и Ольги, и о том, что теперь испытывает глубокое отвращение к идеальной чистоте. Приятельницы были в восторге и солидарны с нею. 
                - Стало быть, забудем всё это и отметим хороший день, - сказала Вика. – У нас полусухой закон, поэтому пьём полусухое.
                Они с Марией принялись готовить стол, пока Моль прибирала свои разбросанные вещи. Вика, оглядываясь на неё, то и дело прыскала от смеха и качала головой.
                Отучилась остаток года Вершинина нормально, а в начале лета уехала в Коковище – там она собиралась жить и закончить двенадцатый класс. Отговаривать её было некому, да и незачем.
                ***
              Следующей весной Влас был уволен в запас и стал военным пенсионером. Получив окончательный расчёт, он отправил чувствительную сумму сестре, перед которой чувствовал себя виноватым и подозревал, что в будущем с такими отчислениями у него будет совсем немного возможностей. Он оставил свой ответственный пост с лёгким сердцем, особенно радовало выбывание из отряда продавцов армейского бензина: привыкнуть к мысли, что он вор, Влас так и не смог. Да и помнил пословицу насчёт веревочки. Уход со службы был отмечен грандиозным гулянием; военные автомобилисты не поскупились на прощальный подарок, презентовав Вершинину надувную лодку с лёгким мотором, поскольку тот почувствовал тягу к рыбалке. Влас, со своей стороны, не поскупился на полянку, которая и в самом деле была накрыта на живописной поляне вдали от шума городского.  Широта и размах в проведении праздников – эту традицию Вершининых он никак не хотел предать. Что с того, если затем приходилось несколько затягивать пояса и экономить  на том и сём вплоть до следующего большого события, зато уж есть что вспомнить! Понятно, что так отмечались только праздники личного, или семейного свойства.  А, например, выход футбольной сборной страны в четвертьфинал мирового первенства почти никак не отмечался.  Хотя никто не мог бы сказать, что Вершинины, в том числе и старший сын – не патриоты. И Влас расстарался: затеял шашлык из баранины, которой закупил десять килограммов, из расчёта по полкило на человека, в достатке балыка кеты, трехлитровую банку красной икры, четырёх здоровых ленков – на уху и порядочный кус солёного сала. Из всей этой провизии лишь балык был приобретён в магазине, всё остальное – у порядочных людей, кустарей, отвечающих за свою продукцию. Оставалось прикупить что-то травянистое, вроде острой маринованной корейской морковки, огурцов и помидоров. Это сделали сослуживцы, принявшие активное участие в подготовке празднества. Сам же Влас отправился на поиски хорошей водки, хотя такие поиски – дело практически безнадёжное. Он, однако, имел план действий и приехал в ресторан, в котором ему предлагали отметить прощание со службой; послезавтра у них был как раз незанятый никем день. Влас спросил, было ли и позавчера здесь какое-нибудь торжество и получил утвердительный ответ. Тогда он поинтересовался, где приобретается водка для таких торжественных случаев и была ли она на столах в этот раз. Получив заверение в том, что была, он наконец, доверительно понизив голос, спросил администратора:
                - А гости – все живы?
               Администратор в испуге замахал руками, будто отбиваясь от пчёл:
                - Ну как можно? Все живы, опохмеляются ещё и пьют, как лошади!
               Узнав адрес, по которому рестораном закупалась водка, Влас отправился туда и загрузился двумя ящиками славного русского напитка, справедливо рассудив, что бутылки на человека будет мало, а две – пожалуй, в самый раз. Шампанского он покупать не стал – в данных обстоятельствах оно было неуместно, к тому же и дам на этот банкет не приглашали. Оценив запас горячительного, Вершинин засомневался, хватит ли настоящей закуски на двадцать литров водки и попросил приятеля по-быстрому сгонять в магазин и взять чего-нибудь мясного, килограмма два, а также два кило сыру. И заказанное скоро было доставлено.  Сыром Влас остался доволен, но когда увидел колбасу, лицо его омрачилось.
                - Ты что купил-то? Я же просил – мясное!
                - Так вот же – колбаса.
                - Скажи на милость, ну что общего между мясом и этой колбасой? Эх, пропадёшь ты на гражданке без столовой!
                Но делать было нечего: чтобы придать колбасе какой-то изыск, решили её слегка поджарить.  Скоро от костра донёсся земляной запах варёной картофельной шелухи.         
                Влас, который над мангалом жарил шашлыки, чертыхнулся и обжёг палец.
                - Ну, хватит сервировки! – распорядился он. – Что не дорезали, по ходу дорежем, что не дожарили – в антракте дожарим. Прошу за стол, друзья-однополчане!
                Столом служила полиэтиленовая плёнка, расстеленная на траве. Участники же застолья расположились вокруг, устроившись на такой же плёнке, чтобы ненароком не вляпаться в последствия пищеварения овец, которые паслись тут до приезда большой и шумной компании. Пикник удался на славу. Уже поздней ночью, кое-как собравшись с силами, погрузились в машины и отбыли домой. Власу было легче: на следующее утро никто его на службе не ждал и он мог славно опохмелиться, к чему ещё ночью призывал и всех приятелей. Но то ли служебный долг пересилил похмельный синдром, то ли они сумели подавить его без отрыва от своих прямых обязанностей, поутру к Власу никто не добрался. Лишь поздно вечером заявились двое самых азартных друзей, когда хозяин успел уже проспаться. И посидели они на кухне очень душевно. На третий день Вершинин опохмеляться уже не стал, а взял тайм-аут, чтобы привести в порядок мысли и вообще прийти в себя после организационных хлопот, жарки шашлыков и убийственных доз спиртного. 
                Его половина, чувствуя, что сносному финансированию семейного ковчега приходит конец, вскоре осторожно поинтересовалась, чем же на досуге он хочет заняться.
                - А ничем, - беспечно ответил Влас, нимало не заботясь, что не вытер как следует кроссовки, вернувшись с утренней пробежки. – Я лучше как следует отдохну. Хобби – потом.
               Опечаленная Анастасия Павловна не рискнула упоминать соседа-подполковника, имеющего своё дело и почла за лучшее несколько повременить с этим разговором. Постоянное присутствие в доме крупного человека, каким был Влас, сделало квартиру несколько тесноватой и менее комфортной. Чувствовал тесноту и он сам  и решил перебраться на дачу, приобретённую незадолго до того.
               Что бы ни говорил Вершинин своей жене, для себя он решил, не откладывая надолго, подыскать для себя подходящую работу и на исходе первого отпускного месяца устроился заведующим гаражом частного автотранспортного предприятия. Тут всё ему показалось в диковинку: и старые колхозные гаражи, занятые предприятием, где раздолбанные створки ворот держались на честном слове, и собачий холод зимой внутри них, так что лесовозы приходилось пред рейсом отогревать паяльной лампой, и  что постоянно не было денег на бензин, и что ремонт автомобилей приходилось делать на коленке. В довершение ко всему, хозяин по месяцу, а то и по два не платил мужикам зарплату и они держались только потому, что больше идти было некуда. В иных местах не платили и по полгода. А спрос за работу был строгий, достойный спрос. Через полгода работы Влас плюнул на это свинство и уволился.
               Влезать в коммерцию он совершенно не хотел – с него достаточно было и армейской бензиновой. Выпавший внеочередной отпуск был использован на приведение в порядок дачного участка. Влас был, конечно, далёк от стремления навести тут баварскую чистоту, чего хотела его половина, но отремонтировать забор, зияющий дырами от оторванных досок, ремонтировать было необходимо. Как и убрать крупные остатки строительного мусора. За этим хлопотами застал его сосед по даче, когда в продолжение недели Вершинин трудился на участке, не выезжая уже на дрянную автобазу.
                - Бог в помощь, сосед! – поприветствовал труженика высокий худой мужчина одних лет с ним.  Он облокотился на штакетник, обмахиваясь  бейсболкой, что давало столько же прохлады, сколько мельтешение крыльев бабочки.
                - Здравствуйте, - без особого подъёма отозвался Влас. – Соседи, значит? – Он приблизился к ограде.
                - Да, я в том вот доме проживаю. Печник я, ну, когда надо – и кузнец. Хотя кузнеца теперь надо не очень. А с той стороны от вашей дачи – там Игнатьев проживает. Иван. Тоже немолодой уже, но всё чепухой занимается.
              - Чепухой?
               - Ну да. Картины рисует. Художник он. Да им ходу нет – никто не покупает. Уж целый сарай у него этих картин, и всё рисует, рисует! Правда, в последнее время реже пополняет свой склад: вдохновение не совпадает.
              - С чем не совпадает?
                - Ну как же! Он ведь хорошо рисует, когда вдохновение есть, а оно бывает только, когда он выпьет. Раньше, может, и без выпивки рисовал, но эти годы – нет. Ну и вот, пока он выпивши, но не пьяный, тут и вдохновение. Раньше подолгу держалось, а в последнее время всё короче становится, потому что ослаб человек: вот он ещё выпивши,  а вот через десять минут уже пьяный. Где же тут рисовать? Хотя, говорят, современные мастера – чтоб их! - могут и за десять минут вроде как шедевр сбацать. Это у них как понос: прохватило, надо успевать. Счёт идет на минуты. У Ивана сейчас тоже так. Но картины никто не покупает. Он одну подарил мне. На кухне висит. А ты чем занимаешься, сосед? – запросто перешёл на «ты» словоохотливый гость.
               - Я-то? Таксую помаленьку, сейчас отпуск. А вообще-то я пенсионер.
               - Что так? Инвалид, что ли? На вид – так прямо юноша.
               - Военный пенсионер я. Стаж выработал.
               - А-а. Понятно. «Гремя огнём…». Пенсия, небось, тысяч 15 будет?
               - Да, в общем, невелика, - уклончиво ответил Вершинин. – Меньше генеральской.
                - Ну, куда…  Да у нас тут тоже разные пенсии. Степанида Волошина  -  тринадцать тысяч получает! Ну, передовицей типа, была, стаж, многожёнс… то есть, многодетность. Ты подумай – тринадцать! Я со своими печками и то не всегда столько получаю. А видишь, кирпич-то дорожает, там, песок…  Раньше если печка обходилась заказчику ну, тысяч в двадцать – половина за кирпич, половина печнику. Теперь если за кирпич отдают  двенадцать-тринадцать тысяч, да литьё тоже дорогое – печнику остается пустяк. Народ-то переплачивать не шибко настроен. Кредит, что ли, на печку брать?
               - Да уж, -  согласился Влас. – Если уж брать, так на дом.
               Собеседник поперхнулся и внимательно посмотрел на хозяина усадьбы. Но тот был, точно, трезв.
              - Импотеку, что ли? Да ну её…. - Константин, - отрекомендовался сосед.
              - Влас.
              - Ну, что, тогда, может, за знакомство? Я бы сбегал.
              - Это подразумевало, естественно, что заказчиком будет выступать свежий дачник.
              - Эх! Да, ну конечно! – Влас с долей сожаления оглянулся на неоконченную работу и махнул рукой. Он достал три сотни: - Хватит?
              - Да хватит, конечно. Огурцы у меня наросли, лук там, редиска.
              - Одной травой закусывать будем?
              - Ну, почему одной? – обиделся новый знакомый, - хлеб имеется, соль, грибочки прошлогодние.
              - Нет, грибочки пусть ещё полежат.   
              Нет стремительней приятельства, заведённого за стопкой крепкого напитка! К исходу второго часа посиделок Влас и Константин были уже друзьями. Разговор шёл обо всём и ни о чём, но говорили они всё громче, а поскольку заседание проходило на лавочке посередь ограды, то довольно скоро  в поле их зрения появился и третий сосед. Он неопределённо остановился на проезжей части в некотором отдалении и явно не знал, что предпринять дальше.
                - А вот и художник, - уже вполголоса сообщил Власу Константин. – Что, будем звать, нет? Он так-то человек безвредный.
              - А-а, зови! – разрешил Вершинин, и Константин заблажил тонким высоким голосом:
               - Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? – тут он запнулся, силясь вспомнить, что там дальше.
               - Пушки с пристани палят… - невпопад подсказал Влас.
               - Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят! – закончил печных дел мастер и призывно помахал рукой.
               Зовимый не заставил себя долго ждать.
               - Иван, - протянул руку хозяину художник.
               - Влас.
                - За знакомство, понимаешь ли… - сказал Константин и разлил в два имевшихся стакана водку, оставив немного в бутылке себе и скромно, не рисуясь, выпил.
              Полчаса спустя двое хлебосольных соседей были званы к Ивану.
                - Я живу-то один, так что преследований не опасайтесь, - сразу успокоил он Вершинина. Вот только водочки у меня нет. Но есть бражка. Вы пока собирайтесь, а я пошёл.
              - Не заработаем мы несварение от этой его бражки? – с сомнением чуть погодя спросил Влас.
              - Да ну, там же всё равно есть немного спирта. У него бражка хорошая, только недолго держится.
              Собрав остатки овощей, принесённых Константином, они отправились в гости. 
                Стол к их приходу был накрыт половиной буханки хлеба. Иван побежал ещё в огород, где у него тоже кое-что росло, несмотря на отсутствие женского взгляда, но Константин остановил:
                - Да не надо! – и показал пакет со своими огурцами, которых оставалось ещё с полведра.
              В дополнение к хлебу и огурцам на стол был водружён трехлитровый бидон бражки. Хозяин достал стаканы и вдруг, хлопнув себя по лбу, выбежал вон. Через минуту он вернулся, победно размахивая вяленым лещом, засушенным до состояния столярной сосновой доски. Отвернув на столе клеёнку, художник с размаху ударил лещом по деревянной столешнице, перевернув рыбу, ударил её другим боком. Потом попробовал мять огромную щепку руками: не тут-то было! Тогда он вооружился тяжёлой скалкой и принялся колотить ею по ребрам леща. Тут уж желаемого результата живописец достиг: лещ помягчел и был распластан на части. Прекрасная закуска; что там омары! Хотя есть в ней и минус: всем хороша рыба лещ, но уж больно костлява.
                - И на кой ему столько костей? – ворчал Влас, заедая бражку. – У селёдки и половины того нет, а живёт в океане. Там нагрузки-то ого-го: шторма, цунами. Не то что в пресных стоячих прудах. Ты сам, Иван, леща ловишь?
                - Ну, где там? Лещ у нас капризный, на удочку не идёт, сетями его промышляют. Я карасей ловлю помаленьку, они ребята сговорчивые. Но тоже костей много, да и потрохов. Ведро поймаешь – полведра отходов. Потом в бочке вместе со всякими объедками жгу. Воняет, а что делать? Хоть бы одна свинья на всю улицу была!
                - Скажешь тоже, - критически заметил Константин, - свинья не человек, всё подряд есть не станет. Так что кормить замучишься. А поить, чистить? Прививки всякие? Колоть – сколько возни! Да ещё крысы разведутся – они свинячий корм любят. Ты, Влас, поди, и не видал таких крыс!
               - Ага, как же! – оскорбился Влас. - Да наши армейские крысы никак не хуже ваших, зачуханных, сто очков дадут. Уж там крысы, так крысы!
                - Ну и ладно, - сдался Константин. - Здоровья им и благополучия… то есть я хотел сказать: - Поднимем!
              И все подняли стаканы.
               - Назавтра – какие планы? – заплетающимся языком спросил Константин.
  - Завтра восстанавливаюсь, - сурово отозвался Вершинин. – Послезавтра надо на работу.
                ***   
                Андрей Ребров с матерью серьезно беспокоились за Дарью. Когда обсуждался вопрос, где ей и с кем жить, когда в родном гнезде, кроме неё, никого не осталось, хотели взять Моль к себе. Но не получилось: не оспаривать же такое право у ближайшего родственника – Власа, тем более, что он настроен был опекать сестру весьма решительно.
                - Хоть бы всё было там хорошо, - говорила престарелая матушка Андрею, - хотя у нас ей было бы лучше. Опять же – и места всё привычные, знакомые, и одноклассники.
                - Да уж, - не спорил он. – Но до весны как-нибудь надо ей держаться. А там видно будет.
   Конечно, они созванивались и с  Дарьей, и с  Власом и всё шло как будто нормально. Но чем дальше, тем больше возникало у Ребровых сомнений: всё ли там ладно?
               Наконец, когда после новогодних праздников крестница как бы невзначай поинтересовалась у Андрея, цела ли ещё их, Вершининская, избушка, стало ясно: Моль не прижилась в семье брата. Стали решать, что делать: ждать ли окончания учебного года или же, не откладывая, ехать за ней.   
               Сочли лучшим всё же позвонить Дарье и выяснить конкретно, как и что.
   - Не волнуйтесь, - ответила она. – От Власа я ушла, там маленькие проблемы образовались, так себе, пустяки. Но зачем они? Я устроилась в общежитие колледжа, тут всё в порядке. А закончу этот класс, приеду в Коковище. Ты, дядя Андрей, говорил, что наш дом стоит? Я там и буду жить, закончу школу. А потом посмотрим.
                - Так ты бы лучше настраивалась жить у нас: места хватает, никто докучать не будет. Да и  веселей.         
                - Я позову кого-нибудь из студенток – многие же снимают угол. – Оплаты мне не надо, кухонные расходы – пополам.
                - Вижу, ты серьезно подошла к делу. Ну ладно, пусть так и будет. Но ты позванивай почаще, держи нас в курсе.
                - Хорошо, дядя Андрей.
               На том и поладили.  Поскольку никаких тайн уже не было, Моль регулярно сообщала о своих делах, а родственники из Сибирска – о своих, не забывая время от времени отправить ей немного денег. Она отказывалась, говорила, что у неё ещё много родительских накоплений, но эти отказы во внимание не принимались. Андрей наведывался  к вершининскому дому – там всё оставалось без изменений, хотя чувствовалось некоторое запустение и скрытая печаль.  По ограде часто  слонялись коты без определённого места жительства, размышляя, как было бы хорошо поселиться в этом доме, где не было кота и недоумевая, куда же подевались хозяева. 
               Наконец в начале лета Моль сообщила, что учебный год она закончила, с неплохими оценками, сделала всё, что требуется для отбытия домой и уже завтра выезжает в Сибирск.
                - Ждём, - отвечал Андрей Ребров.
                И точно: Дарью Вершинину они ждали, поскольку убедили её всё-таки до начала нового учебного года пожить у них: где же летом найдёшь квартирантку? Моль согласилась ночевать у Ребровых, но день проводить в родительском доме, чтобы он совсем не захирел без обитателей. В планах у неё было выращивание овощей, кроме того, на участке при доме было несколько кустов вишни, смородина и малина – ягод в обычные годы собирали по нескольку вёдер. Труды едва окупались. Особенно много хлопот было с малиной, которую приходилось собирать чуть ли не каждый день в продолжение июля и половины августа. И лишь выращивать картошку её отговорили: много ли ей надо на зиму? Мешок, от силы два – у Ребровых всегда была лишняя, хотя и садили они немного. Андрей понимал толк в агрономии. Хотя что до малины, по его мнению, никакие агрономические ухищрения не могли поставить по качеству окультуренную ягоду в один ряд с дикорастущей. Он помнил далёкое время, когда Ребровы всей семьёй выбирались в дальние леса; если случалось забраться в густые заросли спелой малины, запах её валил с ног. А варенье! Садовая и крупнее, и урожайнее, и далеко искать не надо – но не то, не то! Хотя тоже неплохой продукт, особенно, если ты не знаком с настоящей, дикой малиной.
                Накануне приезда крестницы Андрей рано утром побывал в доме Вершининых, дабы оценить ещё раз, насколько последний пригоден для жилья. Инспектирование началось с общего обзора строения, из-за ограды. Это ответственное занятие было прервано появлением двух пожилых людей, ковыляющих вдоль забора. Заметнее был крупный, хоть и сгорбившийся старик с рыжеватой бородой; он вёл под руку совсем уже дряхлую старушку, которая семенила, подпираясь с другой стороны тросточкой.
                - А вот здесь жили Вершинины, - остановившись и переводя дух, сказала она.- Какая славная была семейка! Надежда и опора. А теперь вот дом пустой – никого не осталось.
                «А вот и ошибаетесь!» - хотел возразить Ребров, но тут рыжебородый пробормотал:
                - Как же, помню: Егор с Марией и дети. Пойдём, Настасья Саввишна!
                - Пойдём, пойдём, внучек!
                Внутри дома было тоже всё в порядке, если не считать невесть откуда взявшейся тонкой пыли, белым налетом покрывшей все поверхности.
                Но это уже забота Моли – времени навести чистоту  у неё  будет достаточно. Заперев за собой дверь, он завёл машину и поехал на работу. Там, кроме курса защиты растений, который вёл Ребров, его ждал кружок любителей энтомологии. Директор учебного заведения как-то в приватной беседе попросил Реброва замутить нечто вроде клуба по интересам с энтомологической направленностью. Уж слишком скромным выглядели здесь начатки дополнительного образования. Да, никуда не денешься. Ну кто же станет заниматься такими пустяками, когда молодёжь настроена исключительно на бабки? Андрею Петровичу Реброву его коллеги конфиденциально советовали бросить эту затею, но он всё-таки организовал кружок. И, всем на удивление, записалось в него гораздо народу, причём молодой народ этот с увлечением занимался членистоногими, прямокрылыми, чешуекрылыми, двукрылыми и вовсе бескрылыми. Понемногу собиралась коллекция всех этих летающих, скачущих и ползающих существ. Особенной популярностью, в первую очередь, среди кружковцев слабого пола, пользовались бабочки и их самозабвенно добывали, как редкое селфи, иногда с риском для жизни. Хотя руководитель и говорил, что фанатизм тут ни к чему и просил не жертвовать ничем, кроме лишнего времени, для пополнения коллекции. Сам он долгое время к бабочкам относился неприязненно, что и неудивительно: уж слишком тесно и интенсивно он занимался ими в тропиках.
                - Андрей Петрович, а расскажите, как вы охотились на бабочек в Африке, - просили энтомологи-любители.
                - В Африке? – удивлялся Ребров. – Да я и был-то там чуть больше года, и то некоторое время занимался исключительно саранчой. А бабочки – что ж: носишься с сачком по опушкам, по полянам и машешь им, когда надо. Точно так же, как и мы ловим здесь. Только ручка у сачка длиннее – как рыболовное удилище.
                - А, говорят, вы ловили таких бабочек, которых можно по пальцам пересчитать.
                - Ну да, попадались и редкие экземпляры, но чтобы по пальцам… И учтите, ребята, на всякий случай: в большинстве стран за ловлю редких бабочек и вообще редких насекомых можно угодить в тюрьму. Да. Как вам известно, красота – страшная сила.
                - А правда, что самая красивая бабочка – ядовитая?
                - Ну. если считать за самую красивую Уранию мадагаскарскую, то – да.
                - Она что, кусается, собака?
                - Нет, не кусается. Просто она насквозь ядовитая. Чтобы есть её было никому неповадно.
                - А вас в самом деле захватили пираты в Африке?
                - В Африке давно я был, уж лет двадцать прошло. Всего и не упомню. 
                Но кое-что он всё-таки помнил и иногда рассказывал. Особенно понравилась кружковцам история с ловлей щуки, на которой прокатился Андрей Петрович Ребров.
              - А там много рыбы?- спрашивал один заядлый рыболов.
              - Тогда было много. Даже очень много.
              - Повезло вам, Андрей Петрович!
              - Да уж…
              Когда о кружке узнал Мокумба, признался:
                - Завидую. А я занимаюсь продовольствием – это езда туда-сюда, совещания –заседания, бумаги, бумаги, бумаги. Хотел же я делать докторскую, теперь уж об этом и не мечтаю. Продовольственная безопасность – главное, мне говорят. Да я и сам догадался. А ты не пишешь ли такую?
              - Нет, не пишу. Может быть, о бабочках как-нибудь позже. Но не научный труд, а нечто вроде записок натуралиста.
                - У тебя получится. Но вот ты обязательно должен ко мне приехать – обещался. Да и змею как-никак по правилам отпустил. Даже с перевыполнением правил. Тебе сюда прямая дорога. А то я разучусь говорить по-русски.
                - Пока ты шпаришь, как учитель словесности. А насчет приезда – я пока не могу, Мокумба. Мать у меня совсем старая, оставить нельзя.
              - Понимаю. Передай привет. Я бы сам приехал, да всё время занято. Как понимаешь – продовольствием. А хорошо было бы встретиться.
              - Уж конечно. А по продовольственным связям ты не можешь учинить сюда поездку?
              - Думал. Пока не получается. Видишь, страна у нас не слишком богатая. Это у вас – задумали, тут же собрали делегацию человек пятьдесят и… как это? – и погнали! А тут требуют серьёзные экономические обоснования на такие траты. Но идею эту я не оставляю. Хорошо бы завязать долговременные торговые связи.  Семье Россию показать.
              - Давно мы обстоятельно не говорили; ты, значит, женат?
              - Да, конечно. Две жены у меня. А что ты?
              - Ни одной. Как-то не подворачиваются жёны.
              - Это ты зря, пожалуй. Хотя и сборы свадебные дорогие, и климат у вас другой.
              - Хочешь сказать – замороженный? – засмеялся Ребров.
              - Ну, как… Неужели это всё из-за той?
              - Как сказать…
              - Ладно. Какие наши годы!
             Мокумба жизнерадостно засмеялся:
              - Как я рад был тебя услышать!
              - Я тоже. Старые друзья-то почти не звонят, куда-то все подевались.
              - Я же говорю: климат у вас другой!
              Они посмеялись.
                ***
              Вернувшись после года отсутствия в родной дом, Моль, засучив рукава, принялась за увядшее хозяйство. Первым делом стало наведение порядка в доме. В срочном порядке стиральная машина, пылесос, телевизор и прочее ценное имущество, хранившееся у Ребровых, было доставлено на прежнее место и начало разминать затекшие члены. Чистить пришлось даже потолок, где появилась кисея паутин. Хозяйка перемыла, кроме полов, дверей, косяков и поверхности мебели, всю имевшуюся в наличии посуду и переместилась наружу, устроив банный день также  помутневшим стеклам окон. Заключительным аккордом стала покраска крыльца. После трудового дня Дарья появлялась у Ребровых, где ей была отведена комната и где она ночевала, после особо утомительных трудов отсыпаясь до десяти утра. Нет нужды говорить, как рада была её присутствию в доме мать Андрея. Она не знала, куда усадить племянницу, спрашивала, как ей спалось и не надо ли чего; встав поутру, пекла блины или оладьи и выставляла мёд и варенье. И была тем более довольна, чем дольше спала Голубая Моль, потому что сын отбывал на работу рано и кроме кошки, никакой компании в течение дня у пожилой хозяйки не было. Она уже давно потеряла надежду обрести внука или внучку, всё реже заводя с Андреем разговор, что негоже ему жить одному, неженатому. На худой конец, была бы у него хоть какая приятельница. Увы. Поэтому в племяннице она души не чаяла. Дарья, кроме всего, помогала и по хозяйству: мыла вечером посуду, по субботам – полы, успевала в небольшом огороде Ребровых. При этом она трудилась и на собственном, пропалывая и поливая грядки и по два-три часа убивая на сбор ягод. Их  в то лето уродилось как никогда, много. Предварительно позвонив знакомым, в основном одноклассникам, узнавала, кому нужна малина или смородина и набирала пятилитровое, а иногда и большое ведро.
                - Ты бы побольше отдыхала, Дарьюшка, - говорила тётка, - совсем похудела и загорела, как индианка! Да ты обедаешь ли?
                - Ничего, - успокаивала юная родственница, - в самую жару я не работаю. Варю обед; пока остывает, влезаю в интернет. Потом обедаю – обязательно. Так что ничего страшного. А ягодам – не пропадать же. Жалко. Да и заработаю хоть себе на выпускной. Принципиально.
                - Молодец! Но слишком всё же не утруждайся.
                - Да я прямо здоровею на этих ягодах. Полведра их, наверное, съела. Насквозь пропиталась витаминами!
                - Ну и ладно. Здоровье-то пригодится. У тебя двенадцатый класс. Подумать только! Хорошо ещё, что не пятнадцатый. Хотя учиться дальше всё равно надо.
               Мимоходом  Моль набрала ведро смородины и полведра малины  для Ребровых и хозяйка этого дома с увлечением варила варенье, разложив его потом в литровые и полулитровые банки, которых набралось аж  два десятка штук.
                - Я потом наберу ещё вишни, - пообещала ягодница.- Я и себе варю помаленьку: литр, два – когда ведро не набирается для желающих.
                - Ой-ёй! Я бы тебе помогла, да уж не помощница. Отдыхай, отдыхай побольше!
                Долго ли, коротко – закончилось лето и Моль вернулась в школу. Она быстро нашла себе квартирантку и теперь заглядывала к Ребровым нечасто, больше по выходным, потому что кроме учёбы, были ещё и огородные дела, которые надо было завершить – в стране вовсю шла уборка урожая. Престарелая тётка её затосковала и перешла на таблетки, которых употребляла она в течение суток больше, чем еды. Андрей, кроме обязательных часов преподавания в колледже, старался надолго не отлучаться. Кружок энтомологов по его настоятельной просьбе временно взял на себя биолог Петров, надо сказать, без особого энтузиазма, поскольку работа эта пока никак не оплачивалась. Ну совершенно никак!
               Между тем мать Андрея всё никак не поправлялась. Моль, забегавшая проведать родственников и кое-что сделать по хозяйству, видя такое положение дел, вновь стала ночевать у них. Своей квартирантке она посоветовала найти ещё одну и тут проблем не возникло. Будучи осведомлены обо всех обстоятельствах хозяйки дома, её постоялицы решили на своём совещании платить Дарье за квартиру, хоть и немного, будучи из небогатых сёл. Она поначалу отказалась, но они пригрозили, что съедут тогда и будут искать другое жильё. Ей ничего не оставалось больше, как только согласиться. Андрей Петрович с возвращением Моли испытал большое облегчение. Имея за плечами институт с его общежитским столованием, африканские «пикники» и частую подмену матери на кухне он, разумеется, был не профан в поварском деле. Но вот разнообразия в питании, которое, наверное, требовалось больной, обеспечить не мог. Настала очередь Дарьи стряпать блинчики и оладьи,  готовить курицу с самодельной лапшой и другие блюда неисчислимой российской кухни, которые все она, понятно, не знала, как не в состоянии их знать и никакой профессор поварского дела. Ибо некоторые из них обнаруживаются лишь где-то в одном населённом пункте, на краю света, встречается и что-то похожее в других местах, но не то, не то! Федот, да не тот.
                Андрей Петрович вернулся к своим юным натуралистам, чем весьма и весьма обрадовал биолога Петрова, не чаявшего уже отделаться от нежданной обузы.
               Дом Вершининых с обширным земельным участком продолжал оставаться привлекательным объектом для предпринимателей, жаждущих развернуть тут строительство какого-нибудь доходного заведения. Ребров как-то спросил Дарью, а не продать ли в самом деле, дом, чтобы раз и навсегда отвязаться от назойливых покупателей.
               Моль помолчала, опустив голову, потом заплакала:
               - Я не могу продавать этот дом!   
                - Ну, ну! – что ты, что ты? – пожалел о своём предложении он. – Тогда не надо продавать. Это я так спросил, на всякий случай. Не расстраивайся.
                Учёба у неё протекала без всяких осложнений, как в своё время и у всех Вершининых; она с умопомрачительной суммой баллов сдала ЕГЭ и подала документы в Университет туризма и сервиса, а также в его филиал в Сибирске, непременно решив осуществить мечту старшей сестры.
               Тётушка её становилась всё более слаба и Моль поступила в филиал, всё так же продолжая жить у Ребровых. Андрей был бесконечно благодарен крестнице и старался как можно меньше оставлять ей хозяйственных дел. Он всё больше беспокоился за мать. Она ушла через два года, тихо и без жалоб – просто не проснулась ненастным апрельским утром. Моль плакала. Ухаживать теперь было не за кем и она перешла жить в родительский дом, уплотнив квартиранток. Да места хватило бы и ещё на стольких же: Вершинины здесь помещались всемером. 
              Однажды в начале лета они проснулись на рассвете от запаха дыма, который хлынул в открытую форточку. За окном полыхало.
                - Горим! – крикнула одна из квартиранток. Моль выбежала на крыльцо: горел задний угол дома и близко стоящие амбар с хранилищем  ульев и мелкого пчеловодного инвентаря. На улице поднялся шум, прибежали полуодетые соседи, спешили хозяева отдалённых домов; вёдер было мало, но ещё меньше было воды – слабенький летний водопровод не рассчитан был на авральную её подачу. Примчалась пожарка местной пожарной дружины с полуторакубовой ёмкостью и принялась поливать стену и крышу дома. Багром и длинными досками пытались развалить полыхающий амбар. Начал трещать и разлетаться на куски шифер. Моль со своими квартирантками  успели сделать два рейда в дом и из дома, вынеся документы, одежду и ноутбуки, затем дым стал таким густым, что дышать было невозможно и нельзя ничего разглядеть. Подоспели две пожарные машины из Сибирска и окатывали толстыми струями дом и крышу амбара, вернулась с Коки, запасшись новой порцией воды, машина добровольной дружины. Через полчаса огонь на остатках амбара и провалившейся внутрь дома крыше был потушен и теперь заливали тлеющие бревна и доски развороченных строений. Дым ещё долго поднимался над пожарищем, мешаясь с паром, но в конце концов иссяк. Остался только неистребимый запах гари. Восстанавливать дом не представлялось возможным.
                Андрей Петрович Ребров узнал о случившемся спустя час и поспешил в Коковище. Моль была здесь – она сидела на приступке уцелевшей бани и безучастно смотрела на вытоптанные и заваленные горелыми досками грядки, на остатки дома. Рядом лежала наволочка от подушки, набитая какой-то одеждой, валялся ноутбук, поверх которого – модные зимние сапоги.
                - Чего же ты не позвонила?
                - Да ничего поделать было уже нельзя.
                - А где твои жительницы?
                - Не знаю. Сказали вроде – надо на занятия. Или куда-то…
                - Та-ак.  Ну давай поедем ко мне.
                - Я ещё тут побуду.
                - Ну, давай побудем.
               Участники пожаротушения расходились. Аврал закончился.
               Тревогу ещё прежде соседей поднял сторож-дежурный поселковой администрации, которому позвонили по телефону и придушённый голос сообщил, что горит дом Вершининых. Дежурный клялся, что выскочив сразу на крыльцо, ничего не увидел. Но уже через пару секунд в стороне Вешининского дома точно, возник отсвет пламени.
                - Стало быть, хотели предупредить, чтобы никто не пострадал ,- предположил участковый. – Им нужен только участок. Обычное дело.
                - Заботливые какие, чтоб вы сдохли! – ругнулся молодой и несдержанный глава администрации.
                Поскольку был пожароопасный период, во всех администрациях назначались дежурные, которые незамедлительно докладывали в райцентр обо всех возгораниях. Срочно сообщили и о пожаре в Коковище. Но поскольку сгоревшая усадьба не представляла исторической и культурной ценности, а хозяйкой являлась всего-навсего студентка, Дарья Егоровна Вершинина, двадцати лет, никакого особого расследования не требовалось. Но, разумеется, все необходимые отчёты были составлены и подчёркивалось, что благодаря слаженным действиям ответственных лиц, никто не пострадал и спасены все соседние дома, а профилактическая работа поднята на ещё более высокий уровень.
                Когда, наконец, Моль с Андреем собрались покинуть пожарище, из подкатившего такси вынырнули её квартирантки. Поздоровавшись с Ребровым, они сообщили Дарье, что договорились временно с общежитием и пусть она собирается и они поедут – такси ждёт. Тут у Моли глаза опять оказались на мокром месте, а её крестный обронил задумчиво:
               - Та-ак.
               - Спасибо, девчонки, но я, наверное, устроюсь у крёстного, - ответила просветлённая Моль.
              - Ладно. Запиши адрес. Звони. За постой мы отдадим попозже. Ну, мы пошли? Давай!
              Дома у Андрея состоялся совет.
               - Сейчас-то тебе прямая дорога в Москву, определяйся там. Мы постараемся сделать перевод, хотя там такие вещи не очень любят. Участок надо продавать. Ты не против? Понадобятся деньги.
               - Да, что же держаться за него теперь.
               - Нам надо бы подключить Власа.
               - Дядя Андрей, надо узнать, есть ли возможность перевестись. Если можно, тогда я устроюсь и одна. Если нет – буду доучиваться здесь.
               - Что ж, пусть будет так. Но это в крайнем случае. Если не хочешь привлечь к проекту Власа, тогда я поеду с тобой – у меня впереди отпуск и есть неоконченные дела в одном научном издательстве.
              Следующие несколько дней были целиком посвящены продаже земельного участка, получению в поселковой администрации справки о том, что дом гр. Д.Е. Вершининой сгорел в результате поджога. Было также направлено письмо депутату Госдумы от Сибирска с просьбой оказать содействие гр. Д.Е. Вершининой, оказавшейся в сложной жизненной ситуации – необходим перевод в столичный вуз. Ребров созвонился с одним из старых приятелей-однокурсников, уже два года работающим в Москве, на предмет помощи землячке при устройстве в столице. Однокурсник, несказанно удивлённый, но и обрадованный этим звонком, поддержку обещал. Был решены другие вопросы, бытового и бюрократического свойства и, наконец, родственники отбыли в первопрестольную, устраивать будущее Голубой Моли.
                ***
                Таксомотрная деятельность Власа не затянулась. А всему виной был его не слишком гибкий темперамент и свинское поведение подвыпивших граждан, пользующихся услугами такси. До поры он терпел это, в надежде, что полосатая жизнь метнула ему темную полосу аккурат в начале  трудов на этом поприще и надо перетерпеть. Но тщетно спорил он с судьбой: время текло, а поведение ночных пассажиров не менялось  В дневные же часы слишком велика была конкуренция среди таксистов и диких бомбил. Влас не мог угнаться за молодыми и наглыми. Ближе к полуночи, а зимой уже и в десять вечера они, нарубив бабок, отправлялись на покой и тут, казалось, можно было работать спокойнее. Но нет! Как-то поздней осенью он взял троих подгулявших парней: в актуальном прикиде, с бутылкой коньяка и поленом балыка они не вызывали подозрений в плане платёжеспособности. Но когда стали выгружаться и Влас напомнил им, что неплохо было бы рассчитаться, альфа-самец этого стада похлопал себя по карманам и театрально запричитал:
                - А денежки-то для дяди нету, денежку-то я позабыл! Вот горе горькое!
               И он дыхнул на Власа алкогольной вонью, непереносимой для трезвого. Случалось, что подобные сопленосцы не платили, но сразу ударялись в бега. Тут был иной случай. Двое других встали по сторонам. Таксиста это ничуть не смутило: распаляясь всё больше, он сгреб неосмотрительного грубияна за шиворот и за штаны и хрястнул его об асфальт. Реакция борца помогла ему увернуться от бутылки, нацеленной в висок; он тут же заломил руку с бутылкой и она перекочевала к нему. И вовремя: третий кинулся с ножом, но стеклянный сосуд пришёлся ему как раз поперек носа и он без звука свалился под ноги Власу, выронив и нож, и балык. Недавний заведующий коньяком, моментально придя в чувство, бросился наутёк. Но никто за ним не гнался. Поразмыслив потом за графинчиком водки на своей даче, Влас решил что, пожалуй, с него хватит: надо  прекращать эту дурацкую погоню за приработком, пока он кого-нибудь не зашиб. И Вершинин стал чистым пенсионером.
                Это событие было широко отмечено с соседями, которые порадовались за Власа, может быть, ещё и потому, что сами они не имели постоянного, надёжного заработка. Отмечали также и на следующий день, благо, Анастасия Павловна на даче появлялась нечасто, больше по выходным. Летом – другое дело, но сейчас был октябрь. На третий день именинник решил уже только слегка опохмелиться: суббота, и сюда должна была приехать его половина, может быть, с кем-то из детей. Ввиду таких обстоятельств приём горячительного проводили во дворе, чтобы не создавать беспорядка на кухне. И не вызывать недовольства Анастасии, страсть не любящей малейший даже бедлам. Устроившись на лавочке, разговаривали и выпивали, закусывая колбасной нарезкой, без хлеба. Холода не чувствовалось, хотя уже была убрана капуста и частью она даже порядочно подмёрзла.
               - А вот и твоя Серпентина, - неожиданно сказал Иван.
               - Чего? – не понял хозяин.
               - Змея твоя ползёт, говорю, - совершенно нетвёрдым языком пояснил приятель.
               Влас увидел вдалеке Анастасию, повернулся к художнику, взял его за шиворот и приподнял над лавкой:
                - Это я могу называть жену как заблагорассудится, а для тебя она Анастасия Павловна. Ты понял?- и он для придания своим словам дополнительного веса встряхнул непочтительного соседа.
                - Да понял, понял я, - покаянно склонил голову тот.
                - Ну и вот. А теперь расходимся, быстро и пристойно.
               И они разошлись – точно, быстро но не совсем пристойно: Иван при выходе налетел на столб от ворот и ударился лбом, отчего минуту стоял не двигаясь. Но, затем как и другой сосед, Константин, удалился от дачи Вершинина.
               Наконец-то настало время, когда можно было полностью отдаться рыбалке, которой бредили отец и Василий, и которой немного увлекался Сергей. Где-то они, братья? Особенно Сергей – ни слуху, ни духу, уж сколько лет. Василий где-то в неметчине, поди, в выходные удит по лицензии пронумерованных форелей в прозрачных германских ручьях. Сам Влас особенно рыбалкой не увлекался, налегая на спорт. Может, и зря, говорят же: хороша физкультура, а спорт – это не очень хорошо. Особенно интенсивный. Ну что ж, никогда не поздно поменять хобби – оно ни к чему не обязывает и никто не требует отчетности по результатам. В окрестностях дачного посёлка было несколько больших карьеров, оставшихся от добычи песка в период развитого социализма. Заполнившись водой, они быстро заполнились и рыбой. Рыба была, правда, не благородных кровей – всё в основном караси, редко попадались окуни и щуки. Этим последним тут было бы раздолье, будь приток свежей воды. Но стоячую они переносили плохо, и дискомфорт этот не могло компенсировать даже изобилие еды. Поэтому караси плодились с пугающей силой, а ввиду недостаточности кормовой базы для всего их поголовья всё более мельчали. И если в первые годы их заселения в мутные пруды тут попадались лапти по полкило весом и даже больше, то в последнее время удачей считалось поймать карася размером с ладонь учительницы начальной школы.
                - Эх, порыбачу! – запальчиво сказал Влас прохладным октябрьским утром, загружая в машину банку с червями, удочки и подсачек, которым местные рыболовы никогда не пользовались, считая это извращением. Но подсачек ему впарили в магазине «Охота-рыбалка», где он покупал крючки, поплавки и удилища. Аргументы привели убедительные: на карьерах берега крутые и без подсачека-де – никак.
                - Рыба – это хорошо, - безрадостно отозвался Константин, с утра по причине незанятости висевший на штакетнике. Он рассчитывал, что планы у соседа будут несколько иные и удастся немного подлечиться. К рыбалке Константин был абсолютно равнодушен. Но вот Иван, подошедший только что, немедленно загорелся идеей съездить на природу. Да и что с него возьмешь – художник, он и есть художник. Из снастей у него имелась только старая, почерневшая от времени ивовая корчага. Он поспешно бросился к себе, привязал к корчаге вместо сгнившей бечевы другую, прихватил рюкзак, быстро наполнив его нужными, на его взгляд, вещами и так же быстро вернулся.
                - Ну, ни чешуи, ни хвоста! – кисло пожелал соседям Константин и поплёлся домой; настроение с самого утра было испорчено. Знал бы он, что таилось в рюкзаке у Ивана!
                На ближнем карьере было довольно людно: известно, население за пределами города праздное. Решили проехать дальше. На втором карьере рыболовы тоже имелись, но в небольшом числе. Тут Влас и остановился.
                - Красота! – восхитился художник, оглядывая окружающие водоём кусты ивняка и заросшее иван-чаем большое поле, где некогда сеяли сельхозкультуры. Иван-чай, когда он растёт отдельными кустами или куртинами – живописное и трогательное зрелище. Когда же он заселяет целые поля и они наливаются сплошь фиолетово-лиловым цветом – впечатление пейзаж производит унылое. Но истинный художник видит красу во всём. Именно к таковым принадлежал и сосед Вершинина.
                Пока он восторгался ландшафтом, Влас настроил и забросил обе свои удочки и, усевшись на сплющенную от долгого использования кочку, погрузился в лёгкую дрёму. Но ему не суждено было подремать: вдруг оба поплавка дёрнулись и поплыли навстречу друг другу. Вскочив, он выдернул одну, затем и другую удочки. На крючках трепыхались два карася размером чуть больше осинового листа.
                - Что, с почином? – отвлёкся от созерцания природы Иван.
                - Хорошо, что на машине, - отозвался Влас, - иначе нам бы не допереть. И он показал свой улов.
              - Мал золотник… - воодушевился художник и принялся снаряжать корчагу. Он заткнул выгрузную дыру пучком травы, положил внутрь пару камней, несколько сухарей и швырнул корчагу в воду.
               - И-эх! – вслед за тем сокрушённо воскликнул браконьер, наблюдая, как расходятся по воде круги и колышут свободно плывущую бечеву, - верёвку-то я не привязал! Давно этим не занимался. Тьфу!
                Влас между тем продолжал таскать карасей; они не давали ему ни минуты роздыху, так что  в конце концов одну удочку пришлось бросить.
               - Влас, я корчагу утопил! – пожаловался художник и указал на воду.
                - А я что сделаю? – отмахнулся удильщик. – Хочешь – возьми вторую удочку. Замучишься успевать!
              - Корчагу жалко. Столько лет служила. Старее её только бабка Клава.
                - Вот навязались… - с досадой пробурчал Влас, бросил снасть и полез в рюкзак. Оттуда он извлёк отцеп – увесистый свинцовый шарик на толстой леске, а затем тройной крючок такого размера, что его можно было использовать вместо якоря на маломерных судах. Это было приобретено вместе с подсачеком – на сома и калугу. Прикрепив адское изделие к шарику, Влас принялся метать снасть в то место, где утонула корчага. И на четвёртом забросе он, подтягивая леску к себе, зацепил-таки утопленницу. Её тут же отправили обратно в мутные глубины, но уже по всем правилам – накрепко привязав бечеву к кусту.
               - Ну, Егорович, за уловы! – провозгласил Иван и на радостях достал из своего рюкзака бутылку самогона, которую купил за умеренную цену у местных умельцев. Влас несказанно удивился, но удивляться было нечему: художник сбацал вывеску одному из предпринимателей на его парикмахерскую и получил расчёт. Вершинин, правду говоря, и сам прихватил бутылку водки, но до поры решил о ней не упоминать. Однако предложение приятеля его не оставило равнодушным и они, забыв на время о карасях, выпили за удачу. Напиток оказался высококачественным: настоянный на кедровых орехах, прошедший очистку углем, марганцовкой и ещё невесть чем, он имел благородный красно-коричневый окрас и по вкусу мало отличался от армянского коньяка. То ли армянский коньяк изготовлялся по схожей технологии, то ли в последнее время он поставлялся в магазины от местных умельцев, но разобрать, где одно, а где другое, если напитки налиты в одинаковые сосуды, по вкусу было невозможно. Одно бесспорно: в них отсутствовал метанол. И за то производителям, конечно, большое спасибо.      
                Удача, точно, сопутствовала рыболовам: всё так же азартно кидалась рыба на червяка, а вынимаемая время от времени корчага приносила по полведра карасиков-пятаков, которых Иван вываливал в полиэтиленовый мешок. До планшета для зарисовок, прихваченного художником на природу, руки не доходили. Всё шло весело и без зарисовок. Когда была выпита водка, запасённая Власом и они порядочно отяжелели, хотя и закусывали печёными на костре карасями, решено было закончить рыбалку. Стаи ворон, которые утром летели с юга на север, сопровождая свой полёт непрерывным ором, теперь летели назад, всё так же громко каркая.
               - Чисто Босх, - пробормотал Иван, неодобрительно глядя на ворон.
               - Что?
              - Я говорю – Босх; был такой художник, и на одной картине у него из обыкновенной задницы вылетают вороны.
              - Да, похоже, эти тоже из задницы – иначе чего они так орут?
              - Вот-вот.

              - Но что делать с этой прорвой мелюзги? – спросил Влас, отплёвываясь от чешуи и бесчисленных мелких костей.- На что она вообще годится?
                - Местные сушат её, а потом перемалывают на мясорубке. И стряпают пироги или делают котлеты.
               - Так ведь замучишься чистить!
                - Да кто её чистит? Всё в дело идет. И ничего – вкусно. А больших карасей, понятно, жарят. В сметане. Вообще объедение, но если только сметана не заводская, не исправленная. Дикая сметана.
              - Я бы, пожалуй, пироги с чешуёй и кишками есть не стал.
              - Ну, это на любителя. Раньше этой рыбной мукой ещё подкармливали свиней, но понемногу, иначе мясо рыбой провоняет. А сейчас свиней не держат, раз невыгодно, приходится всё самим есть. Красная рыба дороговата, зараза, да даже и дрянной минтай-то…
              - Так, может, ты и моих возьмёшь, засушишь? А я только крупных заберу.
              - Можно, потом я тебе на котлеты отвалю. Пироги-то ты лепить, наверное, не станешь?
              - Да уж не стану.
              - А немого ещё и Косте презентуем. У него жена мастерица на кухне. Пусть радуется.
              - Пусть.
              Когда Константин получил полведра ещё живых карасиков-недорослей и увидел, насколько веселы его друзья, он понял, какого свалял дурака, не поехав на рыбалку. Да было уж поздно.
             Через несколько дней после этого Власа удивил телефонный звонок: ему и без того звонили нечасто, а тут выстветился аж Андрей Ребров, с которым разговоров не случалось уже года два, если не три. После короткого обмена приветствиями и выжидательных пауз Власа родственник из Сибирска перешёл к делу:
                - Ты же в курсе, наверное, что Дарья учится туристическому делу и сложилось так, что она перевелась доучиваться в Москву. Два года отучилась в Сибирске, и всё шло у неё хорошо. Но Москва – не Сибирск, хотя и тут пакостей хватает.  Ты бы съездил к ней на пару дней, а лучше – на недельку, посмотрел, как и что, подбодрил.            
              Влас удивился:
              - Так она в Москве? А что так резко надумала?
              - Видишь ли, дом ваш в Коковище сгорел. Поджог.
              - Сгорел? Их нашли?
                - Нет. Участок мы с Дарьей продали, так что средства у неё пока есть. Но нет моральной поддержки.
              - Ну, если такие дела, то надо ехать.
              - Но ты прежде созвонись с ней, извести.
              - Само собой. Начну собираться. Спасибо, что позвонил.
               И Влас начал собираться в дорогу, согреваемый мыслью, что он где-то нужен. Ехать решил на поезде – торопиться не обязательно и можно посмотреть, где, как и что – давно он не выбирался в дальнюю поездку. Позвонил сестре и сообщил о своём намерении; судя по глоссу, она обрадовалась, хотя словесно никаких восторгов не высказала.
              В день старта он прибыл на вокзал почти за час до отправления поезда. Суета и спешка, снующие туда и сюда пассажиры с ошалелыми глазами немало позабавили Власа – ему мчаться куда-то сломя голову не было нужды. Расчёт и предусмотрительность – этого у него не отнять. Вечернее время на интенсивность сутолоки никак не влияло – казалось, она становилась ещё более разнузданной.
                «С чего бы это? – подумал он. – Сезон отпусков вроде закончился, да и дачно-огородный. Мундиалей нету. Великих строек – тоже. Куда?».
              - Влас! – неожиданно раздался где-то недалеко хрипловатый голос. - Вершинин!
               Он огляделся;  лавируя среди толпы, к нему продвигался невысокий, с брюшком, мужчина примерно его лет. Приглядевшись, Влас узнал сослуживца, бывшего капитана Усова, которого не видел со времени лесного банкета в честь выхода Вершинина на пенсию:
              - Валера!
              Они похлопали друг друга по плечам, обнялись, но целоваться не стали – не к лицу офицерам лобызаться, как барышням.
              - Сколько лет, сколько зим, Влас! Ты куда?
              - В Московию. А ты?
              - Я уже приехал. Был у тестя в гостях, кое-что помог ему с его машиной. Так надо бы отметить. Ты сильно торопишься?
              - Да времени немного есть. В ресторан?
              - Конечно! Вот это встреча!
             Привокзальный ресторан был тоже переполнен, но они-таки устроились за столиком у самой двери. Это их нисколько не огорчало. Заказали коньяк , который был доставлен без промедления, и спартанскую закуску, которая поспела, тем не менее, не скоро. Но ждать её не стали, и без долгих слов выпили за встречу. Потом – за автомобильные войска. Затем, не став пить за любовь, выпили сразу за здоровье, ещё за что-то, и ещё. Тут подоспела и закуска и они снова заказали коньяка.
              - А помнишь, Валерка...?
              - А знаешь, ведь бензиновый бизнес накрыли!
              - Да ну?
              - Вот тебе и… А поехали ко мне в гости? Там – не тут!
              …ть! – взвился вдруг Влас, - мой поезд!
              Он приподнялся со стула и тут же рухнул обратно. – Так уже восемь. Он должен отойти в семь сорок пять!
                Поддерживая друг друга, автомобилисты бросились на перрон. Поздно! Урочный поезд на Москву только что отошёл.
               Назавтра в конце дня, отойдя после вечеринки у Валерия Усова, Влас позвонил сестре в Москву и, извинившись, сказал, что не смог выехать к ней. Поднялось давление. И билет-то был уже куплен, а вот не получилось. Но он приедет, попозже. А пока перекинет ей малость денег.
               И Влас практически не врал: и билет-то был куплен, и давление поднялось – но только не до, а после отхода поезда, на вторые сутки.
              - Ну ничего, - отвечала Моль. – Ты не переживай – береги здоровье.
             Скоро Анастасия Павловна забрала Власа с дачи насовсем – чтобы был под приглядом. Мало ли что. Да и пенсия его сохранней будет. Без неё детей не выучить. В воспитательных целях супруга напомнила Вершинину про соседа по лестничной площадке, подполковника, который получает пенсию уже тридцать девятый год и почти ничего не пропивает – всё в дом, всё для семьи.
              - Если ты ещё раз вспомнишь про него, я придушу тебя вместе с этим негодяем полковником! – веско молвил Влас, и отчего-то загрустил. Запечалился. Затосковал.  Некому пожаловаться.
                ***
              Андрей Петрович Ребров пользовался нешуточным авторитетом в своём учебном заведении, где проработал уже много лет. Особенную популярность он снискал среди молодых людей, посещающих энтомологическую лабораторию. Случалось, выпускники присылали ему козявок, которых сами не знали и не могли определить. Это в конце концов оказывались давно известные науке представители армии насекомых, только в такие периоды, иногда слишком скоротечные, когда случайно их встретить почти невозможно. Только при постоянном, порой многомесячном наблюдении можно было уловить какой-то переходной момент в их развитии. Тем ценнее оказывались такие находки. Он отвечал всем и благодарил за содействие в расширении экспозиции лаборатории. Один из питомцев  приглашал Реброва на Сахалин; теперь остров соединял с материком мост и не надо было болтаться на пароме в Татарском проливе, путешествие – одно удовольствие. А самое главное – сообщал сахалинец, знавший пристрастие наперсника к рыбалке – здесь водится такая замечательная рыба! И, наконец, на Сахалине встречаются потрясающие махаоны – просто голова кругом!
               - Вот шельмец! Даже сердце заныло, - Ребров вздохнул, представив, какие рыбины попадаются на Сахалине. Он пообещал приехать, но уже не в этом году – лето кончается, а ему ещё надо съездить в первопрестольную к Дарье. Да и свой учебный год скоро начнётся. Но приглашение заслуживает внимания, и ещё как! Конечно, на своей машине делать такой дальний пробег Андрей Петрович не собирался, хотя автомобиль был испытанный, с роторным двигателем, что сейчас в моде. Презренные поршневые остались, пожалуй, только на тракторах да, может быть, ещё на камнедробилках. К электромобилям, которых тоже расплодилось достаточно, душа у него не лежала. Автомобиль во всяком случае отпадал – всё-таки он не автотурист; поедет на поезде. Разбередили естественнонаучную душу! Андрей Петрович решил, пока есть свободное время, съездить на озёра. Там он, конечно, не поймает красной рыбы, и даже леща – навряд, но уж караси и плотва, окуни и ерши в тех водах не перевелись. Жаль, что нельзя ловить хариуса – он занесён в красную книгу и к речке, где его выуживали раньше, теперь даже и подходить не рекомендуется. Всякую другую, так называемую сорную рыбу – лови, пожалуйста! Не забудь только про лицензию.
                Среднестатистический гражданин, если он не спортсмен, не игроман, не коллекционер и не расхититель народных средств, довольствуется таким хобби, как рыбалка. Ею повязаны большие армии как юных, так и зрелых, и уже убелённых сединами жителей республик, краёв и областей. Жаль, лето коротко, а зимняя рыбалка прельщает далеко не всех. Андрей Петрович Ребров держал свои рыболовные снасти всегда наготове, запасаться перед очередной рыбалкой приходилось только червяками, да иногда он ловил в старой теплице больших мух и слепней, которые набивались туда в жару и бились потом о стекло в напрасной надежде проломить его и выбраться наружу. Мухи были излюбленным лакомством плотвы и особенно – недосягаемых теперь хариусов и ленков. На этот раз мух заготавливать он не стал, ограничившись лишь червяками. Может, и зря: рыбалка в этот день не задалась. Вполне возможно, что рыба занемогла перед переменой погоды – по прогнозу назавтра должен был пойти дождь и усилиться ветер. А сегодня припекало, и хотя день только занялся, духота чувствовалась даже на озёрах. Всё-таки он поймал с полкило карасей и ершей, что вполне укладывалось в разрешённый лимит  вылова за один день. Но это всё была мелочь, и вспомнилось приглашение сахалинца.
Окунувшись в озере перед дорогой домой, Андрей Петрович собрал снасти, сказал: «Благодарствую!» и двинулся прочь.
                Положительно, день был неудачный.  Не успел он выехать на торную дорогу, как спустило  колесо. Причина обнаружилась сразу: на покрышке красовался обломок дранки с гвоздём, который и продырявил резину.
                «Чёрт возьми, откуда же на озере дранка?» - Ребров прошёл немного назад, вглядываясь в траву и кустарник и за густой купой тальника обнаружил кучу мусора – хлам от какой-то разобранной стайки. «Больные, что ли? Везти мусор за тридцать километров – и не на свалку?». Но тут же догадался: люди захотели порыбачить и – как же иначе? – совместить приятное с полезным. Загрузили, кроме снастей, мусор. Только и всего.  Короче, свиньи.
              Полуденное солнце жгло даже сквозь рубашку, и когда он закончил возиться с колесом, был мокрый, как из-под дождя.
                Минут через пять езды Андрей Петрович увидел легковушку, норовившую с просёлочной дороги выехать на большак. Одно переднее колесо уже было на грунтовке, но дальше дело не двигалось. Автомобиль был заднеприводной, а на просёлке блестела влажная глина. Две молодые особы в майках и трусах стояли возле и о  чём-то оживленно толковали;  из машины вывалился мужик в тенниске и штанах ниже колен а-ля Плохиш, и замахал рукой.
               - Да пошёл ты! – вслух молвил Ребров и бессердечно прокатил  мимо. – Сам мог бы вытолкнуть машину, уж не говоря, что можно запрячь и этих..!
                Странные они, эти вечно отдыхающие ребята. Такие же странные явления, как «элитный сэконд-хенд» или «безалкогольное шампанское». Креативный, благочестивый монах Периньон уж никак не думал, что над его детищем потомки будут так измываться. Хотя, надо быть, эти-то предпочитают алкогольное, и нечто покрепче шампанского.
              Желчным размышлениям Андрея Петровича положила конец лошадь, пасущаяся на правой обочине. К дороге она стояла задом и он не предполагал никакого подвоха, но, испугавшись вдруг накатившего рокота мотора, кляча задом наперёд вымахнула на дорогу и пересекла её, прежде, чем шофёр успел затормозить.
                - Ну что же это за день такой поганый! – вконец обозлился он и прибавил газу, торопясь поскорей добраться домой.
                Потехе –  час. Утолив на время рыболовную страсть, переделав мелкие хозяйственные дела, Ребров засобирался в Москву. За эти годы он уже четыре раза побывал у Моли, когда стало ясно, что Влас, а тем более Василий не найдут возможности принять участие в её штудиях. Нынче она закончила университет и малое время спустя утроилась на работу в турагентство, не первой руки, но тем не менее, довольно респектабельное. Хотя оно сегодня такое, а завтра… 
                Андрей Петрович нашёл крестницу в добром  здравии и вполне уверенную в себе, ему показалось даже – несколько самоуверенную. Ну что ж, это не так и плохо.
                - Теперь, дядя Андрей, я уже могу обеспечивать Дарью, - сказала она, когда они обменялись новостями. – Ты отдохнёшь.
                - Да я слишком и не напрягался, - обронил Ребров, заметив, как заблестели, увлажнившись, её глаза. – Ты давай, укрепляйся на службе, укореняйся, так сказать. Это самое главное.
                - Я укореняюсь – чем мне больше заниматься? И работа интересная.
                - Ну вот и славно. Когда теперь приеду – не знаю. Но и ты в Сибирск не отрывайся – нет нужды. Если соберёшься во время отпуска – другое дело. А так-то у меня всё в порядке.
                - Будем перезваниваться. Ты побольше говори о своих делах, о Сибирске. Раньше он и Коковище всё время снились. Сейчас меньше – может, отупела от учёбы. Но всё равно вспоминаю.
                - Само собой. Ты ещё пока наша, хоть и москвичка. Буду время от времени названивать.
   В новогодние праздники Моль приехала к Андрею Петровичу. Была сдержанно-радостной и немного тревожной. Говорили о том и о сём: что турфирма Дарьи живёт вполне себе благополучно и что у нё, у Дарьи, постоянно расширяется круг знакомств, причём не только в России. Что к Андрею Петровичу зачастили коллеги из других, родственных учебных заведений с целью изучения опыта работы энтомолаборатории. Что Дарья Вершинина включена в состав делегации по развитию туристических связей с Грецией. Что первая часть работы Андрея Петровича « Маршруты натуралиста» уже подготовлена к печати. И много чего ещё.
                - Дядя Андрей, я ведь собралась выйти замуж, - наконец призналась гостья.
                - Вот как? Ну что сказать… Кто же он?
                - Он вообще-то новозеландец, тоже в туриндустрии. У нас был по реализации проекта « Новая Зеландия – родина хоббитов». Там, понимаешь, шли съемки фильма по Толкину.
               Ребров покачал головой:
                - Дарья, у нас 140 миллионов, уж наверное, и женихов тьма, тем более – Москва. А ты… - ну надо же! Но раз так, то пусть будет так. И что, назревает свадьба?
               -  Мы никакой большой церемонии не планируем – всё будет в узком кругу. Тем более, что у них, в Новой Зеландии, широко гулять вроде не принято.
               - Да уж, с нашими застольями тягаться только арабским шейхам. И что – ты поедешь в Зеландию?
               - Поеду. Может, не насовсем. Здесь меня ничего не держит. Возьму немного земли с могилок… Вот только как ты, дядя Андрей? Может, мы выпишем тебя к себе?
                - Староват я уже, Даша, не приживусь в том полушарии. Да ты не волнуйся – есть у меня тут одна… бабушка. Так что я не один. А тебе желаю счастья!
               Моль с облегчением вздохнула, потом они стали пить чай с вареньем, приготовленным Молью в прошлогодний приезд. Потом она принялась хлопотать внутри дома и вне его, наводя порядок там, где его не хватало. Хотя Андрей Петрович содержал жилище в чистоте, что было нетрудно при его аскетическом образе жизни, женский взгляд находил то, что нуждалось в уходе. На третий день Голубая Моль Сибирск покинула.
              Зима в тот год выдалась снежная и Ребров на работу чаще ходил пешком – разгребать сугробы у гаража после каждого очередного снегопада не было желания. Да и пешие прогулки должны были способствовать отменному самочувствию, как утверждали заядлые пешеходы. Особенно те, которые нарезали круги с варяжскими палками. Особого улучшения самочувствия он не ощутил, но зато во время этих походов можно было ничем не заниматься, кроме того, что необходимо переставлять ноги. И думалось на совершенно отвлечённые темы, например, как хорошо было бы приобрести лодку и съездить на несколько дней в гости к Енисею. Или устроить шиншилловую ферму. Но лучше всего выбраться на Сахалин и в Африку: Ребров в последнем разговоре с Мокумбой клятвенно пообещал обязательно наведаться к нему предстоящим летом. А что? Бабушки у него никакой нету –это он приврал, чтобы Дарью успокоить. Так что можно ездить без оглядки.
               Снег так же, как быстро и щедро завалил землю, растаял в течение двух апрельских недель и в май  город и окрестности вступили в голом и несколько неряшливом виде. Начались санитарные и благоустроительные субботники. Мутные ручьи уносили часть антисанитарии в реку, которая избавлялась ото льда пока лишь у берегов. У впадения ручьёв и паслась оставшаяся в Коке рыба, выискивая подходящий корм. И Андрей Петрович, соскучившись за долгую зиму по рыбалке, предпринял вылазку на реку. Выехал он за добычей ближе к полудню, когда лёд, намерзший у берегов за ночь, растаял и было куда закинуть донку. Лучше, конечно, пытать удачу на другом берегу, и подальше от шума городского. Переезжая мост, Ребров заметил вдруг двух ребятишек, барахтающихся в воде среди обломков льда метрах в десяти от берега. Они, было видно, отчаянно звали на помощь, но крики до него не доносились.  Переехать мост – одна минута, ещё минуты три по берегу. А там… лишь бы не ушли под лёд. Промчавшись по кочкастому берегу, он резко затормозил, скинул куртку и ступил в воду. Тысячи иголок впились в ноги, затем в туловище, перехватило дыхание. Ребров продвигался вперёд, разламывая локтями тонкий лёд. Дно ещё чувствовалось под ногами, он успел ухватить тонущих за рукава и, по горло в воде, поволок их на берег. Со всех троих текло, в машине на полу тотчас образовалась лужа. Не попадал зуб на зуб, губы задеревенели.
               - Куда? Быстро говорите! – рявкнул Ребров и, следуя указаниям негнущихся рук, погнал машину, не глядя на дорогу. 
               Он сдал самого близко живущего купальщика родителям под оханье и нечленораздельные вопли.
              - Второго вы довезите сами, или вызовите родителей, - бросил он, а я – домой.
              - Антон, дай свою одежду, переодеться человеку, - скомандовала хозяйка, с быстротой фокусника переодевая пацана. – И вези скорее Петьку!
               Она начала переодевать и Петьку, в то время, как громадный Антон выдал Реброву штаны и толстую мохнатую рубаху, которой Андрей Петрович мог обернуться два раза. Секунду помедлив, он скинул свои мокрые одежды и облачился в сухое. И не стал больше задерживаться: собрал свои тряпки и пошёл к машине. Следом выбежали Антон с Петькой; Антон стал открывать ворота, чтобы выгнать машину.
              - Как вас зовут? – успел крикнуть Реброву, усаживающемуся в машину.
               -  Андрей, - он захлопнул дверцу и резко взял с места. Антон глянул вдогонку – на номера.
                Дома Андрей Петрович поспешно достал из шкафа заслуженно отдыхавший  там древний тулуп, закутался в него, вынул из буфета бутылку водки и проглотил почти половину. Потом подогрел недоеденную утром яичницу и выпил ещё – теперь уже с закуской. Чувствуя, что начинает отогреваться, он снял выданную напрокат одежду и лёг на диван, укрывшись нагретым тулупом. Под восхищённое бормотание теледикторов нештатный спасатель задремал.
                Ему снились  коридоры колледжа, развешанные на ветвях дерева небольшие печальные крокодилы, окуни, которых он то и дело таскал из глубины, но никак не мог выволочь на берег; он ругался и с досады бросал в воду камни. Этот холодный ветер… Почему обязательно такая фамилия?  Она тотчас всплывает в памяти, лишь только начинают хлопать форточки и шуметь тополя. Как хорошо, когда атмосфера спокойна!
              Просыпался Андрей Петрович с тяжестью в голове и всём теле. То ли от приснившегося ветра, или ещё от чего, его сотрясал озноб. Проснувшись окончательно, вспомнил про купание среди льдин  и пошёл на кухню, где выпил ещё немного водки. Стало теплей, но голова отяжелела совсем. Он пристроил подмышкой термометр и пытался понять, что там идёт по телевизору. Ртуть поднялась до отметки 39.  Нимало не смущаясь приёмом водки, он проглотил таблетку аспирина и снова лёг на диван. Было уже поздно: за окнами гасли последние отсветы зари.  Андрей Петрович малое время спустя подумал, что хорошо бы ещё раз измерить температуру, но стоило пошевелиться, как сразу же под тулуп врывался убийственный холод.  Часа через полтора он всё-таки достал с тумбочки и установил термометр. Прибор показал 39. « Что же будет ночью?». Он, презрев пронизывающий мороз, добрался до аптечки и принял тетрациклин, а чуть погодя – ещё одну таблетку аспирина. К полуночи, однако, состояние не улучшилось, а стало хуже. Временами он впадал в забытье; махнув рукой на самолечение, позвонил в «Скорую». У него ещё достало потом здоровья запереть входную дверь и самостоятельно погрузиться  в прибывший автомобиль. Районная больница уже спала и прибытие нового пациента прошло практически незамеченным. Эка невидаль! Только один бессонный человек спросил забежавшую со шприцем молоденькую медсестру:
               - Что это за возня там в коридоре?
               - Деда привезли с простудой.
               - С простудой? На дворе под тридцать градусов!
               - А у него за 39. Долго ли?
               - Уж да. Не знаешь, где и чебурахнешься. И что – в реанимацию?
               - Надо бы, но там сердечники; жара, что ли,  действует. Так резко ударила.
                Андрею Петровичу привиделась Голубая Моль, когда ещё была маленькой – ей отмечали  третий день рождения. Когда кто-то из гостей произносил стоя тост, она, вымазавшись досрочно тортом, решила сполоснуть руки и вытянула из-под оратора табуретку, чтобы достать до умывальника. Никто этого не заметил и оратор, лихо опорожнив стопку, грохнулся на пол.
               - Дарья, ну что ты делаешь! – всплеснула руками тогда Мария Васильевна. – Хоть бы предупредила!
               - А я допередила!
               - Не выдумывай, пожалуйста: мы не слышали.
               - Гадом буду! – заверила Моль и все принялись смеяться.
              - Она уж не та маленькая Голубая Моль, - проскрипел чей-то голос и Андрей Петрович разглядел в сумраке большого коричнево-зелёного саранчука, - да она в своей Новой Зеландии уж давно толстая и седая тётка.
              - Врёшь, гад – она всегда моя маленькая Моль!
              - А вот и нет, вот и нет! – хором закричали зловредные саранчуки, которых вдруг стало много. – А ты вообще старый старик. Ненавидим! – Вопли стали походить на звяканье лабораторных пробирок.
              - Вот подождите, я вымою пол и займусь тогда вами: не будете знать, куда бежать! – и Андрей Петрович, схватив слабой рукой подушку, ударил ею ближнего прямокрылого прямо под дых. Подушка угодила как раз под ноги доктору, только что вошедшему в палату.
               - Ай-яй-яй, – огорченно сказал он и поднял подушку. - Чем я провинился, разрешите узнать?
                - Да он всё время бормочет что-то, ворочается с боку на бок, - раздражённо ответил кто-то с соседней койки. – Спать не даёт!
              - Мы переводим его в реанимацию. Положение серьёзное.
              Никто не сказал больше ни слова.
              Утром Андрея Петровича разбудило солнце, бившее прямо в глаза. Он отвернулся и сиплым голосом попросил открыть окно: душно!
   Медсестра, делавшая какое-то снадобье у шкафа с медикаментами, с сомнением посмотрела на занемогшего. Никакой духоты в этот ранний час не наблюдалось, но  она чуть приоткрыла окно. Затем  ушла и звяканье склянок в реанимации прекратилось. Вместе со свежим воздухом в окно влетела маленькая голубая бабочка, размером чуть больше ногтя, и устроилась на сгибе локтя больного, припав к руке всеми четырьмя крыльями. Андрей Петрович не шевелился. Может быть, минуту, две, а может быть – все полчаса. Времени не замечалось. Распахнулась дверь и вошли двое: один в халате, надетом в рукава, другой – в накинутом на плечи. Бабочка беззвучно вспорхнула и вылетела из палаты. Он посмотрел ей вслед, перевёл глаза на вошедших, сказал:
              - Меня навестила Голубая Моль! - и счастливо закрыл глаза.
              Доктор покачал головой.
              - Человек, часом, не ударился головой о льдину, когда спасал детей? – обратился он к посетителю, которому вообще-то вход сюда был воспрещён.
              - Нет. Просто Ребров много времени провёл в Африке, где коллекционировал бабочек. Наверное, это ему и привиделось.
              «Много вы понимаете « - сквозь дремотный туман подумал коллекционер.
                - Ну, хорошо, если с головой всё в порядке. А вообще состояние сложное – двустороннее воспаление. И возраст не юношеский.
                - Вы уж постарайтесь. В колледже его ждут. И смотрят на меня – будто если я директор, то всё могу.
              - Бу-бу-бу.
              - Бу-бу-бу.
             Дальше Ребров ничего не слышал. Он крепко спал.
               
                Владимир Сметанин
               
                2018 г.    
 
          
   
      
         
   
 
   
   
    
    

   









































































































































































































































































































































































 
       
      
    
      

   
    
               
                Голубая моль
                Роман
 Это уже довольно-таки давно началось. Еще когда обезьяны всего мира  подсознательно питали симпатию к советскому  человеку, потому что ведь советский человек не ел бананов, всяких там манго и прочих фиников и, таким образом, не составлял в этом плане конкуренции приматам. Хотя, конечно, имели место и отдельные исключения – экзотические фрукты и овощи не переводились на столах особо ценных для отечества лиц, отягощенных ответственными должностями.  Для каковых лиц  действовали специальные магазины или отделы-распределители. Прочее население довольствовалось парой мандаринов на Новый год, которые комиссионно вкладывались в мешочек с праздничными подарками наряду с конфетами и печеньем. Андрей Ребров, аспирант- энтомолог, не подозревал, что  скоро бананы будут вызывать у него от постоянного употребления тошноту и банановая диета чуть не сведет его с ума. А пока он спешил к своей крестнице Дарье на день рождения, запасшись этими самыми бананами, которые продавались свободно в России уже пятый год, честными российскими яблоками, конфетами и плюшевой обезьянкой.  Дарье исполнился год.
 Путь предстоял недальний: в пригородное село, которое отделялась от полиса небольшой речушкой Кокой и сообщалась с ним мостом старой постройки, а местами – просто доской, перекинутой с берега на берег. Поселение было на редкость длинное, вытянутое на пять километров вдоль Коки, и где же тут набраться капитальных мостов? Несмотря на кажущуюся простоту, Коковище было незаурядным селом: въезд в него предваряла мощная железобетонная стела с надписью, удостоверяющей, что это не какой-то иной населенный пункт, а именно Коковище. С обратной стороны ее можно было бы ожидать наименование города, но нет: вместо надписи «г. Сибирск» рубленые буквы складывались в пожелание «Счастливого пути!». Что было, безусловно, справедливо: почему за счет Коковища должен популяризироваться Сибирск? Разумеется, и противная сторона была на высоте: при въезде в город вздымался богатый знак с  наименованием замечательного города Сибирска, по другую сторону которого - как же иначе? –  пожелание счастливого пути.  Кроме стелы, в Коковище имелся деловой центр, называвшийся Заречная-Сити, основу которого составлял частично крытый рынок в обрамлении магазинов, магазинчиков и просто киосков; было тут же популярное кафе «Метрополитен-плаз…а». В некоторой странности вывески был виноват дурак художник, который написал «плазма», поскольку о «плазе» до поры ничего и не слышал. Переделывание отложили на потом, понеже хозяин изнывал от нетерпения – ведь надо было срочно зарабатывать деньги. Вместо буквы «м» нарисовали солнце с  лучами и получилось, в общем, неплохо. Тут появились впоследствии замечательные напитки: коньяк, ром, виски, текила и даже кальвадос. Но завсегдатаи предпочитали водку, а вместо роллов, суши и прочих изысканных блюд из риса и морских гад – презренную яичницу или селедку с луком. Если уж выпивать приходилось много - то мясо натуральное, с натуральной же картошкой и с горчицей. Для них кафе представляло ценность исключительно потому, что здесь можно было посидеть в любую погоду и сколько угодно, в то время как дома они подвергались безжалостным гонениям. Некоторые ухитрялись приносить сюда даже водку, купленную в магазине, где она была куда дешевле, а совсем уж бессовестные – даже самогон. Такие непотребства владельцем заведения немедленно пресекались.
 - Тебе что тут, распивочная, караван в сарае? – гневно кричал он. – Если ничего не заказываешь – иди  заседай под забором.
 
- Да я недолго – заплетающимся языком оправдывался тать. - Тебе никакого ущерба. Один почет!
 - Ага, как же! – ярился кровосос. – А посуду за вами, а полы – Пушкин будет мыть? А электричество, музыка? Давай пошел отсюда! Вместе со своим почетом!
Поскольку участковый был в приятелях у ресторатора, особо пререкаться с ним не приходилось. Себе дороже. Хотя пару раз он получил как следует – у российского загулявшего человека душа щедрая.
К деловому центру Коковища  примыкала администрация поселения с залом для заседаний, который поначалу мыслилось наречь конференц-залом, но ввиду малости сидячих мест  (30) от данной идеи с большим сожалением отказались.  Дали поначалу это название бывшему актовому залу отдела культуры,  но уж там  насчитывалось без малого 150 мест, вследствие чего его вскоре стали именовать конгресс-залом.
- Ехал козак за Дунай, казав дивчине: «Проща-ай…» - напевал Андрей Ребров, умеренно газуя на своем мотоцикле по окраинным ухабистым улицам города и приближаясь к речке Коке. Он намеревался проскочить на другой берег по ближней мостовой доске, что проделывал уже не раз прежде.  Вот показалась и славная речка Кока, а там и доска, к которой вела пешеходная тропинка. С этой стороны у переправы виднелась женская фигурка- путница, видимо, сомневалась, удастся ли ей благополучно перебраться на коковищенский берег. В нерешительности она отошла на несколько шагов назад, будто готовясь преодолеть преграду с разбегу. Андрей Ребров поспешил личным примером показать, что все не так страшно и прибавил газу.
                ***
   Ирина Ветрова, а для школьников Ирина Петровна, учительствовала второй год и этот, нынешний учебный уже подходил к концу. Конечно, поначалу у нее было немного часов, еще меньше стажа, все нужные расходные материалы и учебные пособия приобретались за свой счет, так же как и краска, кисти, обои, паста для побелки класса и много чего еще. К тому же старые педагоги пугали тем, что и такое удовольствие, как курсы повышения квалификации учителей оплачиваются как раз именно ими. То есть окончательный доход весьма и весьма получается умеренный. Это все, разумеется, не вызывало восторга, но более всего молодого преподавателя химии беспокоило классное руководство, которым ее нагрузили по прошествии первого года работы. Пятиклассники способны были кого угодно довести до обморока. Не все, конечно, но и явных негодников хватало. Родительские собрания помогали, разумеется, но каждый день проводить их не будешь. Записи в дневниках и звонки родителям , походы в детскую комнату милиции – скучать Ирине Петровне особенно не приходилось. Но вот, наконец, учебный год подошел к финишу и надо же – Вершинин разбил окно в кабинете зама директора по АХЧ. Нашел же, где разбить… Нудность завхоза была широко известна. Да и все-таки окно – не пустяк. Хорошо еще, оно было простое, крестьянское, потому что зимой уже было кем-то разбито. По причине мороза ждать, когда изготовят новое евроокно, не было возможности и в школьной столярке быстро сварганили не такое красивое, но вполне приличное простенькое. И, главное, всего за полдня - кабинет даже не успел как следует вымерзнуть, а поскольку дверь оставалась закрытой, лишь в коридоре чувствовался легкий сквозняк. На этот раз морозов не было, середина мая выдалась на редкость солнечной и погожей, но, конечно, разбитое окно учебное заведение не украшало. Вершинин объяснял свой безобразный поступок тем, что хотел проучить ворону, которая сидела над окном и гадила на подоконник. Он, разумеется, взял камень и почти попал в наглую птицу. Стекло он разбивать не хотел.
  -Что же это, Иван Петрович, у вас постоянно окно разбитое? – пенял завхозу директор. – Казалось бы – заместитель по хозяйственной части…
 От этого замечания завхоз совсем взбеленился и наотрез отказался способствовать ремонту силами и ресурсами школы.
  - Пусть восстанавливают родители! – непреклонно сказал он Ирине Петровне. – Я не собираюсь расходовать школьный пиломатериал и стекло из-за какого-то оболтуса!
 Ирина Петровна, прижав ладонью губы, торопливо и согласно кивала головой.
 Смех смехом, а пришлось ей идти к Вершининым, потому что их телефон не отвечал, предусмотрительно выведенный из строя Васей еще накануне вечером, после неудачного броска.
  - Василий, когда твои родители бывают дома – утром, вечером, в обед? – спросила она у несчастного пятиклассника.
 «Вот и делай людям добро» - с горечью подумал он, лихорадочно соображая, что же ответить. Конечно, оба родителя враз заболеть не могли, не могли уехать и в турпоездку. Разве сказать, что они поссорились и их забрали в полицию? Тут Вася вспомнил, что в этот день решено отметить день рождения его младшей сестры и это мероприятие назначено на пять вечера. «Уж тут-то они ругаться не будут» - подумал он и сказал:
 -Родители мои будут в пять часов.
- Предупреди их, что я хочу встретиться с ними.
- Ага, – отвечал Вася, снова впадая в печаль.
Дело принимало совсем скверный оборот. Путей к отступлению не было. Все остальное время он напряженно размышлял. И придумал, конечно.
            Без пятнадцати пять он, вооружившись удочкой и ножовкой, отправился к реке. У переправы никого не было видно. Закинув на всякий случай удочку без червяка, он разделся и полез в воду. Пилить было неудобно, потому, что ножовкой следовало орудовать зубьями вверх, подпиливая нижнюю сторону доски. Но никто не мешал и дело спорилось. Через несколько минут операция была завершена. Доска не вызывала никаких подозрений и никто бы не догадался, что в двух метрах от городского берега она наполовину пропилена. Василий здраво рассудил, что искупавшись в самом начале переправы, классная руководительница остынет и вряд ли захочет двигаться дальше. Но пока что замерз он сам – майская вода мало располагала к долгому пребыванию в ней. Схватив удочку, он поспешил к недальним потоптанным кустам, где занял наблюдательную позицию.
                ***
              Приблизившись к реке и поравнявшись с путницей, Андрей наддал, точно целя на середину доски. Тут же раздался треск и он вместе с железным конем ухнул в воду, подняв тучу брызг и обдав заодно и попутчицу. Она изумленно смотрела на эту неудачную попытку самоубийства. Потревоженная река подхватила обломки доски и неторопливо понесла их вниз по течению. Андрей Ребров, ругаясь про себя последними словами, встал на ноги и принялся толкать на только что покинутый берег свой мотоцикл.
              -Вам помочь? – сочувственно спросила свидетельница удивительного трюка и, не дожидаясь ответа , стала тянуть руль мотоцикла. Эта помощь, хоть и небольшая, была очень кстати: через минуту, они, запыхавшись, выволокли агрегат на берег.
             - Спасибо вам! – переведя дух, поблагодарил Андрей Ребров.
              - Ну что вы, это вам спасибо! – тут же ответила Ирина Петровна, поскольку, конечно же, это была она.
           -Мне-то за что?- удивился он.
           - Ну как же: если бы не подоспели вы, в речке оказалась бы я.
           - Ну, это не факт – вас-то мост может быть, выдержал бы. А тут все-таки большой груз. Но странно: я столько раз проезжал по этой самой доске, каждый сучок на ней знаю. С чего бы вдруг? А смотрите-ка: доска-то ведь распилена поперек. Это кому же надо было?
           Она пожала плечами.
           - Делать кому-то нечего! – в сердцах подытожил Андрей Ребров.- А вам куда? Может, я через центральный мост подвезу?
          - Нет, уж сегодня я туда не ходок – она показала на забрызганную одежду. – Да вы и простудитесь, весь мокрый. В другой раз зайду. К Вершининым.
- К Егору Егорычу? Так и я к ним же, к крестнице на день рождения. Вы что, тоже?
 -Нет, я по другому вопросу. Ведь у них есть сын Василий? Он мой ученик.
 -А-а, так вот оно что! Он стал двоечником или что-то натворил, мелкий разгильдяй?
 -Слегка натворил: разбил окно. Завхоз в гневе. У-у! – она передернула плечами.
 -А он знал, что вы сегодня собираетесь к ним?
 -Я его просила предупредить родителей.
 -Понятно. Вот теперь-то понятно – загадочно сказал Андрей Ребров. - Значит, требуется ремонт? Поскольку я дядька шалопая, беру этот труд на себя. Завтра же и зайду. Как вас и где найти? Кстати я – Андрей.
 -Ирина.
 И они пожали друг другу мокрые руки.
 Вместе с инструкцией по поиску Ирины Ветровой ее новый знакомый получил заверения, что все равно она в ближайшее время навестит старших Вершининых. Порядок есть порядок.
  -А как же, – согласился он. – Ну что же, деловую часть мы разобрали. Теперь – домой, мне тоже надо переодеться. Поедемте, поскольку нам по пути. Лишь бы моя лошадка не повредилась в рассудке. Нет, завелась, молодчина!  Должно же и порядочным людям иногда везти.

 И точно: мотоцикл, сердито фыркая и чихая, повез их обратно в Сибирск.
                ***
             Егор Егорович и Мария Васильевна Вершинины среди коковищенской общественности пользовались репутацией замечательных людей, как оно и было на самом деле. Глава семейства, охотовед по образованию, долгое время возглавлял молочнотоварную ферму местного совхоза, поскольку практическое охотоведение оказалось полной чепухой, а жалованье – и подавно. Завфермой тоже, конечно, не капитан дальнего плавания, но при хороших надоях зарплата получается вполне сносная. За надои и привесы он вел настоящую борьбу, согласно призывам партии и правительства. Однажды, когда Егор Егорович боролся со скотником Иваном Зелениным, не вышедшим на работу по причине запоя, он серьезно повредил руку. Зеленин был мужик вздорный и вместо того, чтобы усвоить внушение руководителя, полез в драку.
               -Ах ты, паразит, ах ты захребетник! – обозлился Егор Егорович и отступать не стал. – За тебя кто должен работать?
              - Я  те покажу «паразит», я те покажу «паразит»! – не соглашался Зеленин. – Сам ты паразит!
                Извозились они порядочно, кувыркаясь по скотному  двору и вряд ли бы все закончилось ушибленным вершининским коленом и полуоторванным зеленинским ухом, да разняли бабы, работавшие на ферме. Хотя поначалу они, скучавшие по зрелищам, активно болели за бойцов.
             - Наподдай ему, Горыныч! – подбадривали одни Егора Егоровича.
             - Ванька,  держи марку родовы! – кричали представители многочисленного рода Зелениных.И хоть шоу было сумбурное и неорганизованное, зато исключительно натуральное, в отличие от нынешних , где половина статистов дремлет а прочие , с изумлением глядя на беснующихся спорщиков, как бы спрашивают себя: «Куда это, на фиг, меня занесло?».
                В конце концов, видя, что схватка может закончиться крупными увечьями, схлестнувшихся животноводов растащили. А поскольку заменить пьяницу и дебошира Зеленина было все равно некем, то и увольнять его не стали, хотя не раз уже делали это прежде. К концу своей зоотехнической службы Вершинин имел с полкилограмма почетных грамот и дипломов и приличный, хоть и одноэтажный дом без удобств. С приходом демократии в совхозе не стало идиотского бюрократизма а заодно – и работы, поскольку  это  планово-убыточное предприятие было расформировано. И Егор Егорович занялся мелким пчеловодством:  затевать что-то другое было уже поздно. Мед был уже не в том почете, что прежде, но все-таки часть его удавалось продавать.
                Мария Васильевна, служившая в сельсовете, а затем и сельской администрации много лет, почетных грамот имела несравненно меньше, зато имела постоянный и неплохой заработок, что не так почетно, но гораздо более полезно для здоровья.
                Пятеро детей увенчивали цветение этой примерной первичной ячейки общества, которая минувшей осенью заняла на районном конкурсе «Великолепная семья» первое место. Сегодня в доме творился праздник – младшей, Дарье, исполнился год. Были приглашены самые близкие, и все говорило за то, что праздник этот будет исключительно хорош. Потому что Марии Васильевне приснились какие-то насекомые – к деньгам. Хозяйка и старшая дочь  Ленка еще со вчерашнего вечера принялись готовить угощение. Именинница, чувствуя ответственность момента, особо не докучала, а когда мать призывалась ею особо настоятельно, к столу становился сам Егор Егорович, который кроме шашлыков умел парить-жарить и еще кое-что, хотя и не так много – все-таки он учился когда-то в институте и жил в общежитии. О-о, эти общежитские блюда! Особенно на первом курсе. Но никто ведь не умер. Нет, никто. Хотя диареи случались, не к столу будь сказано.
                Под стать отцу с матерью были и дети. Старший сын, Влас, увлекался спортом и особенную страсть питал к поднятию тяжестей, за что его уважительно величали Домкратом. Второй, Сергей- рубаха-парень, душа своей компании и вообще большой ловкач. Василий строил корабли: до громоздких дредноутов в натуральную величину он пока не дошел, но макеты бригов и шхун получались на загляденье. Пока их было три, из которых один еще пребывал, так сказать, на стапелях. То, что ребята не были слишком хорошими учениками, с лихвой восполнялось их сестрой Еленой, которая слыла совершенно выдающейся отличницей.  Так что учителя, слушая ее ответы на уроках, порой украдкой листали учебник: откуда, черт возьми, она это взяла? Но ни разу уличить ее в измышлениях никому не удалось. Поскольку излагала она чистую правду, вернее, то, что излагалось в учебных пособиях и прочих хрестоматиях. Дополнительных вопросов ей не задавали, хотя иногда и появлялся соблазн поставить шибко грамотную в тупик:  при ее дальнейших ответах на других учеников просто не хватило бы урочного времени. В этом смысле очень повезло Василию: он учился на два класса ниже сестры и обращался к ней с заморочками по любому предмету и тут же был наставляем на ум-разум.
                Самая младшая, Дарья, пока что присматривалась к окружающему, пытаясь понять, что означает весь этот кавардак и суета и туда ли вообще она попала?
               Тут надо сказать, что победа в «Великолепной семье» досталась Вершининым не так-то просто, даже очень непросто, что бы там ни говорила Настасья Саввишна. Начать с того, что едва-едва удалось уломать поучаствовать в конкурсе главу семейства.
               - Да что я, школяр что ли, играть во все эти игрушки? – возмутился он при первом подходе к нему с соответствующим запросом. – Да я даже в футбол-то уж  лет  30 не играл, а тут… Отстаньте!
             Не возымели действия и несмелые попытки принудить его к позорищу и со стороны супруги. Между тем дело не терпело отлагательства – срок конкурса неумолимо приближался. Тогда к Вершининым прибыла из райцентра целая делегация агитаторов во главе с начальником отдела культуры г-жой Бабаковой.
               Черт бы с ним, с этим Егором Егоровичем, но где срочно найти другого надлежащего отца семейства? Иных уж нет, а те далече, как сказал поэт. Один выпивает, другой прихворнул, у того жена скандалистка, у пятого то, у десятого – другое. И каждый норовит отмахнуться. Найти-то можно, но это значит – признать поражение, если отступиться от этого Горыныча. Тут всё уже просчитано и известно; Вершинины – не кот в мешке. Ведь требования к конкурсантам были серьёзные, и даже очень прихотливые. Во-первых, семья должна быть многодетной, во-вторых, благополучной, в-третьих, общественно активной. Затем следовали требования, чтобы школьники успевали, а родители имели столько-то лет общего трудового стажа и столько-то – непрерывного. Кроме тог, необходимо было отразить, имеются ли неоплаченные ссуды в кредитных организациях и соблюдаются ли в хозяйстве правила противопожарной безопасности. Всего в перечне необходимых соответствий имелось 256 пунктов. Поэтому подобрать какие-то другие кандидатуры в исключительно сжатые сроки было бы нелегко.
               Бабакова начала с того, что Россия переживает непростой момент и поэтому каждый должен сплотиться и всемерно посодействовать ей. И каждое участие в общественных мероприятиях – это вклад в копилку повышения благосостояния народа. А неучастие – наоборот, радость врагу. Как прогул, практически. О чем тоже сказал поэт. На возражение Егора Егоровича в том смысле, что за свою трудовую деятельность он не совершил ни одного прогула, вся делегация дружно начала кричать, что вот поэтому-то, и по другим высокочеловеческим качеством его и выдвигают на роль главы «Великолепной семьи». Бабакова напомнила, кстати, о неисчислимых грамотах, полученных Егором Егоровичем в свое время и должен же он как-то отблагодарить общество. Группа поддержки не давала ему раскрыть рта и он в конце концов махнул рукой:
               - Ладно, как я понимаю, мне следует спеть песню, на большее я нынче не способен. Какую?
               - Ну конечно, жизнерадостную какую-нибудь.»Идет солдат по городу», например – предложил кто-то из прибывших.
               - Нет, это уже старо. Уже состарилось, -  не согласились другие.
               - Но ведь солдат-то в песне молодой.
               -Так это когда было, сейчас-то он, наверное, уж на пенсии, нянчит внуков.
               - Ну если поновей, тогда, может, «Нечего надеть, что ни говори, износились платья…»?
               Но этой идее воспротивился Егор Егорович:
               - При чем тут платья? Да и, сдается мне, не износились, а «не нравятся».
              -Точно - подтвердил кто-то из делегации. Ну тогда какую же? Может, романс?
                - Романсы – у кого финансы. - рассудительно сказал хозяин дома. – «Шумел камыш» – нет возражений?.
                - Н-да, хорошая песня, но уж слишком какая-то гулящая – с сомнением заметила Бабакова.
              - Ну тогда «Любо братцы, любо…» - начал терять терпение Егор Егорович. – Пойдет?
              - О-о, еще как пойдет! – уловив его настроение, восторженно заверила на этот раз Бабакова.
                На том и порешили.  Что до Марии Васильевны, с ней было намного проще, поскольку она как работник администрации, в первую голову должна была быть заинтересована в выставлении на конкурс команды от Коковищ. А потому тут никаких заминок не возникло, так же, как и с вовлечением в это мероприятие остальных Вершининых, включая Дарью.
                Оно прошло блестяще. Егор Егорович перед выходом на сцену выпил граммов сто водки, зажевав, чтобы отбить запах, лимонной коркой и исполнил свой номер, вызвав большой энтузиазм зрителей. Правда, оказавшись лицом к лицу с аудиторией, он забыл напрочь, какую же песню ему следовало исполнить, и сходу выдал «Ах, зачем эта ночь так была хороша…», чем вызвал некоторое недоумение членов агитационной бригады во главе с г-жой Бабаковой. Но все прошло гладко, если не считать одной помарки: он спел «Не видала она, как я в церкви стоял: прислонившись к стене, безуспешно рыдал». Никто не стал смеяться и свистеть, надо думать, зрители слабо знали текст. Егора Егоровича вызвали на бис. Он подошел к аккомпаниатору и что-то шепнул ему на ухо. Тот наморщил лоб, пожал плечами и помотал головой, а затем, протянув ладонь лодочкойв сторону Егора Егоровича, словно прося подаяние, объявил:
               - Следующая песня будет исполнена а-капелла!
               И точно: солист исполнил ее без всякого музыкального сопровождения, что было, пожалуй, даже лучше, а в одном месте, там где «Зачем, зачем , о люди злыя, вы их разрознили сердца?» там и сям в зале начали сморкаться в платочки.
                Далее был выход Марии Васильевны, и она с Дарьей на руках исполнила несколько тактов вальса, получив свою долю аплодисментов. Выступление Власа также было вполне успешным: он двадцать раз выжал правой двухпудовую гирю. Сергей сыграл на гармошке полонез Огинского, который разучивал без малого неделю, но зато и сбацал без сучка и задоринки. Ленка прочитала без всякой шпаргалки главу из «Евгения Онегина», ввергнув в сон менее стойкую часть зала, и тоже была вознаграждена аплодисментами, за то, в основном, что все-таки остановилась. Вася выставил на обозрение макет корабля. Дарья на первый раз ограничилась тем, что измочила пеленки.
                Словом, выступила семья Вершининых отлично и приз получила неслабый – телевизор с диагональю 120. Заместитель мэра района по социальным вопросам, вручая награду, сказала, что такие семьи – гордость и достояние района, а также – и страны, и ее будущее. Надежда и опора государства. Она недавно была назначена замом и получалось у нее вполне натурально. Заместительница растрогалась, а в зале вновь послышалось сморкание. Но не все, разумеется, были довольны конкурсом. Особенно не понравились его результаты Настасье  Саввишне, бухгалтеру Коковищенской школы.  Она утверждала, что-де Вершинины заняли первое исключительно благодаря обитанию Марии Васильевны в сельской администрации, а во власти, как известно, рука руку поголовно моет. И что некоторые выступили бы не хуже. И даже очень не хуже. Потеха! А кто вам не давал-то? Заранее было объявлено в районной газете, и устно сколько всем поступило приглашений…   
                ***
                К назначенному времени начали прибывать гости: подруги и сослуживцы Марии Васильевны, приятели Егора Егоровича и один его старый институтский друг, работающий в Москве и приехавший в Сибирск в командировку. Приехали на такси старики Ребровы; не было только Андрея.
                -И куда он подевался? – недоумевал старший Ребров. – Ведь собирался! Ну, вы, Егорыч, начинайте – подтянется.
                Принесли разнаряженную именинницу , которая разместилась с матерью во главе стола, Егор Егорович поднялся со стопкой в руке и сказал так:
                - Дорогая ты наша Дарья Егоровна! Разреши поздравить тебя с днем рождения и пожелать здоровья, счастья и долгих лет жизни в окружении родных и друзей! Запомни этот прекрасный день! А мы дарим тебе новую кроватку, летние туфли – и что еще, Васильевна? – и много чего еще. Будь здорова, расти большая!
                На Дарью эта речь особого впечатления не произвела, но все прочие дружно захлопали и выпили стоя.
     Затем  поздравили младшую Вершинину Ребровы, презентовав ей роскошного белого медведя, хотя и ненастоящего, и пять тысяч рублей, дабы она сама выбрала себе еще подарок по вкусу. Тут кстати, появился и младший Ребров и присоединился  к поздравлению. Все дружно выпили. Надо сказать, что в Сибири с мизерными, позорными подарками в гости ходить не принято. При совпавшем со свадьбой или юбилеем безденежье человек залезет в долги, возьмет кредит или заложит фамильный перстень, но придет на праздник с достойным подарком. Доподлинно неизвестно, случались ли грабежи, если у него (человека) не было других возможностей достать средства на подарок, но полностью исключать такую вероятность нельзя: ходила молва о том, что некий молодой человек стянул барсетку  у одного  респектабельного господина, и попался. На тупой вопрос, зачем ему деньги, он ответил «Иду на свадьбу друга».  Понятно, что на свадьбу он уже не пошел, и не по своей воле.  Хотя  задержавшие  его понимали, что не попрется же человек на свадьбу друга с пустыми руками.  Да.  Порядочный сибиряк в любом случае  явится на торжество с весомым взносом. Ребровы отвалили Дарье в этот день едва ли не половину своей пенсии, получив еще подкрепление от Андрея. Основательными были и дары всех других гостей. Но уж и угощали их на славу!  Тут присутствовали и шампанское, и коньяк, и водка и – на любителя – самогонка. Был запеченный поросенок, осетрина, при том что осетры в Коке отродясь не водились. Черной икры, правда, не было, но красной – завались. Варенья, соленья, копченья – для сладостей, фруктов и прочих тортов ни у кого уже не хватило здоровья. Понятно, копили на все три месяца.  Московский гость, поотвыкший уже от обычаев этих мест, время от времени сконфуженно икал, но компанию не покидал. Словом, все были довольны и веселы, за исключением младшего Вершинина. Василий время от времени ловил на себе зверские взгляды  Андрея, а один раз ему был показан даже кулак.
              Тем временем Дарья, пользуясь своим привилегированным положением и раззадорившаяся от всеобщего внимания и шума, игнорировала попытки уложить ее спать и считала, что ей место – лишь на руках. Конечно, брали ее только члены семейства именинницы, имевшие каждодневный опыт обращения с ней и к тому же остававшиеся трезвыми, за исключением Егора Егоровича. Так как у нее были голубые глаза, одели ее на праздник соответственно: белое платье с голубыми кружевными рюшками, маленькая голубая безрукавка- чтобы не продуло, когда будет постоянно открываться и закрываться входная дверь, и большой тоже голубой бант, который она то и дело норовила сдернуть с головы. Крестному ее ненадолго все же доверили.  Она сразу решила отведать на вкус его свитер и вцепилась в рукав.
               -Да это же моль! – воскликнул Андрей Ребров. – Она любит грызть шерсть!
              - Какое -  грызть? У нее и зубы-то, поди, еще не выросли! – засмеялся кто-то из гостей.
              - Не скажите. Она скоро рукав мне насквозь прогрызет. Чисто моль! Моль голубая. – Он слегка приплюснул ей нос, чтобы она выпустила свитер изо рта и не наглоталась шерсти. –
Моль, вообще-то, пока летает, ничего не грызет. Но это же не простая, моль, ох, не простая! Она еще себя покажет!
               С этим утверждением спорить не стали, все признали, что моль эта действительно выдающаяся, за что дружно и выпили.
               Дарья наконец начала клевать носом и ее унесли спать, гости понемногу стали расходиться и лишь московский друг Егора Егоровича остался сидеть с хозяином – его оставили заночевать и потолковать не торопясь, о том-о -сём, тем более, что следующая встреча ожидалась неизвестно когда, да и вообще – ожидалась ли? Андрей решил воспользоваться случаем и известить старшего Вершинина о непотребствах, чинимых младшим . Василий ввиду позднего часа уже спал, а может, прикидывался, что спит, но никак себя не проявлял, в то время, как братья и сестра занимались уборкой посуды. Егор Егорович со своим другом перебрались на веранду, где к ним и присоединился Андрей.
               - Тут у меня коротенький разговор насчет Василия – начал он.
               -Василия? – нахмурился Вершинин, заранее не ожидая никаких приятных известий.
                - Ну да. Он там в школе разбил окно и классная, которая Ирина Петровна, пошла сегодня к вам – дозвониться не могла, у вас телефон не работает.
                - Не работает? Что это с ним? До последнего времени работал. Надо проверить. Ну ладно, значит, Ирина Петровна пошла к нам. Но мы ее как-то не видели.
              - Да, конечно. Она просто не дошла. Он подпили доску, которая через Коку.
              Мария Васильевна, заглянувшая узнать, не надо ли чего, всплеснула руками, а глава семейства стал багроветь.
                - Но ничего страшного не случилось. – Поспешил успокоить их родственник.- До доски она не дошла – там случайно оказался я, и она ушла домой. Но обязательно придет.  А стекло я вставлю - пообещал.
                - Ну, я ему покажу! – грозился Егор Егорович, в то время, как его московский гость давился от смеха.
               -Ты-то, Андрюха, как там оказался?
              -Ну как - как? На день рождения шел, вестимо.
              - Тогда, значит, ты в воду попал7
              -Да, было немного.
                -Ну, тогда надо опять же выпить – от простуды. Я и то смотрю – ты все чихаешь. Давайте поднимем!
                Выпили, с целью уберечься от простуды, и Андрей, с чувством честно исполненного долга, засобирался домой. Но Еегор Егорович запротестовал:
                - Я вижу, ты совсем трезвый. Уклонялся, что ли? Так ты лихоманку не задавишь. Давай-ка выпьем по следующей. Может, тебе с перцем? Не надо? Ну, смотри, только выпивай ответственно.
                - Понимаешь, от простуды это основное лекарство – продолжал он, когда все трое выпили и закусили. В зоопарках, в цирках разных дают зверям в холода вино для сугрева. Слонам там, гиппопотамам – разной южной скотине. Наши бедные воробьи – голос его дрогнул – в сорокаградусные морозы перебиваются собственными силами. Ты прикинь: слон, такая туша, пользуется кагором, ведро за один присест выпивает,  а наш совсем махонький воробей… Егор Егорович огорченно махнул рукой:
                -Ему  бы кто-нибудь хоть немного самогонки поднес, не до хорошего. Он бы тогда и не такие морозы выдержал.
                - Очень ты правильно сказал, Егор, – поддержал его московский гость. У нас уж так заведено: все лучшее иностранцам, а своим… И-эх! – и гость расстроенно махнул рукой. Но вот насчет самогонки – тут можно поспорить: на западе у нас, да и не только у нас, предпочитают питье собственного приготовления. Ты поставь ему магазинской водки – так он насмерть оскорбится.
                -Ну да – согласился Егор Егорович – а здесь вот наоборот: если ты поставил самогон и только – тебя сочтут жмотом и человеконенавистником.  Везде свои порядки.
                - Ясное дело, но без горячительного – никуда, и если прижмет, западные выпьют и магазинскую отраву, а восточные – самогон, за милую душу. Потому что организм требует. Ты смотрел – как -то по ящику передача была про африканских, кажется, животных, так они год ждут не дождутся, когда созреют там  какие-то пьяные плоды, и вот набрасываются на них. До того наберутся, бедняги, что потом валяются, где попало, наутро держатся за голову. А что поделаешь? Организм требует, наподобие витаминов. И потом ждут, родимые, до нового урожая.
                -Ну, может, у них есть еще другие праздники, мы же всего не знаем. Курить они не курят, но, может, жуют  иногда какую-нибудь дурь?
                - Или квасят чего-нибудь. Понимаешь, когда осенью ударит морозец, ягоды замерзают. Потом солнышко пригрело – оттаяли, и начинается брожение. Вот если синицы наклюются таких ягод, хмелеют. Хорошо, если до ночи протрезвеют, иначе могут замерзнуть в отключке. Да вы закусывайте, закусывайте, и выпивайте, не оставляйте. Иначе тоже замерзнем – тут прохладно. Если смущает водка, выпьем самогоночки. Вещь качественная, проверенная; закуска тоже без всяких полезных добавок, не то, что западный «молочный продукт». Наши-то фермы все пошли по миру, потому что немцы, французы, прочие супостаты задавили своим дешевым сухим молоком, всяким генным мясом и помидором. Хотя сами они такую дрянь, наверное, не едят.
                - Что до понимающих , они, ясное дело, не едят. Так еще у Булгакова в «Собачьем сердце»- помнишь? – профессор домработнице говорит: «Ну что ты как дитё малое! Не ешь эту краковскую колбасу: если у тебя заболит живот, мы с тобой возиться не будем!». Как-то так, примерно. И скормил всю эту колбасу собаке, для которой и покупал. Разве она, да и любая другая стали лучше? Хуже! Только собакам, да и то не каждая есть станет. А, скажем, кот – уж тем более.
              - Но вот же настоящая краковская – за уши не оттащишь! Которую сами краковцы мастерят. Или настоящее шампанское, которое сами шампанцы заквашивают. Или там , хамон. Или босоножки, например. Качество! От людей зависит. Вот были же люди – Александр, который скульптор, Пифагор, геометрик и боксер, Архимед – ну тот вообще… И прочие. А всего-то этих всяких греков было – раз-два и обчелся. Н-да. В Мосвке 15 миллионов, кажется? Что-нибудь подобное кто -то создал?
                - Ну как же! – смешался застигнутый врасплох московский друг. – «Ты моя зайка, я твой крол…» - тут у него язык окончательно заплелся и он сделал вид, что закусывает.
                - Чем они… чем вы там занимаетесь? – тоже нетвердо спросил хозяин, но гость уже спал, откинувшись на спинку стула.
      Андрей Ребров тихо вышел, завел с третьей попытки мотоцикл и поехал домой, через центральный мост, здраво рассудив, что сегодня даже по непиленой доске он вряд ли проедет. Кровать слегка кружилась, а потолок то поднимался, то опускался, но не сильно. Затем Андрею снились пьяные удавы, больные с похмелья обезьяны и потные воробьи, устало бредущие по знойной саванне.
                ***
                На следующее утро, в полном соответствии со своим обещанием, Андрей Ребров был уже в третьей городской школе. Имея координаты многострадального окна, он быстро нашел объект предстоящего ремонта. Работа небольшая: первый этаж, разбито было только большое стекло наружной рамы. Измерив его, Андрей на всякий случай обошел школу кругом, но все остальные окна были целы. Приехав домой, он открыл сарай, где после выхода на пенсию иногда столярничал отец, нашел подходящее стекло и выкроил нужную пластину, оставив сверх размера еще немного на припуски. Сунул в карман плоскогубцы, несколько мелких гвоздей и со стеклиной подмышкой отправился в обратный путь, теперь уже пешком, поскольку на мотоцикле везти такой груз не получалось. К школе уже подтягивались самые нетерпеливые ученики – может быть, те, кто на этот раз выучил уроки и твердо решил исправить предыдущую,  не очень удачную оценку. Он вынул раму, аккуратно очистил от  осколков, и тут же, прямо на асфальте, застеклил. Вся операция, вместе с водворением всего изделия на место, не заняла и десяти минут.
               Отряхнув на всякий случай куртку и джинсы, Андрей отправился с отчетом к классной руководительнице 5»а» Ирине Ветровой. Он понятия не имел, что ныне при каждой школе имеется охрана и посторонний человек в джинсах и с оттопыренным карманом куртки, разумеется, внутрь здания пропущен не будет. Да и на пришкольной территории ему делать нечего. Ходят тут!
              Ирина Ветрова подоспела вовремя – лишь только Ребров вознамерился подняться на крыльцо, возвышаясь среди спешащих учеников, словно застарелый второгодник.
              -Здравствуйте! – тронув его за локоть, приветствовала она родственника негодного школьника. – А я почему-то думала, что вы не придете. Или не сегодня. И не тороплюсь.
                - Но как можно? Просто-напросто никак нельзя не прийти! А с окном я разобрался. Прошу принять работу. Или у вас уже уроки?
                -О, спасибо! Пойдемте. Уж наш Иван Петрович будет так доволен, так доволен. Надо же: без всяких школьных затрат!
               Не меньше, чем Иван Петрович, был доволен результатом своей работы и сам стекольщик. На что-то, кроме жуков и пауков и он годен!
                - Не отличить, как будто то же самое окно, никем не ломанное, - вынесла вердикт при ближайшем рассмотрении Ирина Ветрова. Спасибо вам большое, Андрей. Если сломается у меня дома, можно обратиться к вам? Теперь я знаю – вы специалист. Вы строитель?
                - Не совсем. Я потом расскажу. Вас, наверное, сейчас потеряют, - сказал он, чувствуя некоторое неудобство от того, что задерживает занятого человека. А когда соберетесь к Вершининым, позвоните, я вас доставлю. Ну, я пошёл.
               И он точно, пошел, помахав на прощание свой трудолюбивой рукой. 
               - А как погуляли?- запоздало спросила она, взбегая на крыльцо.
               Он поднял большой палец и двинулся своей дорогой. Настроение отчего-то было отличное и Ребров споро подвигался вперед, мурлыча себе под нос какую-то модную песенку, глупую и прилипчивую, от которой трудно отвязаться.
              Между тем над его головой сгущались тучи. Если говорить точнее, они сгущались над институтом, где ему удалось поступить в аспирантуру, и где он намеревался полностью выложиться на научном поприще, во славу этого учебного заведения и отечественной энтомологии. А напасть состояла в том, что вуз не одолел лицензирования, речь шла о его закрытии.
                - И правильно, - говорил дядя Петя, ветеран службы исполнения наказаний, а ныне сторож институтских подсобных помещений. – Развелось этих ученых! Да была бы хоть какая-нибудь польза, доставка электричества без проводов, например. Да где им! Попались бы они ему на зоне!
                У дяди Пети уже четвертый год стоял без электричества новый загородный дом. Участок был отведен на болоте, но это полбеды, с этим он справился.  Однако во время дефолта программу строительства нового микрорайона временно заморозили, и так крепко, что разморозка все никак не получается. Дядя Петя с большим трудом, но все-таки довел своё строительство до конца и что? И – ничего. Электричество подводить никто не собирается, в распутицу добирайся хоть на тракторе. Энергетики – чтоб им! – говорят: если есть большое желание, оплатите проброску  ЛЭП, мы вам обязательно сделаем. Заключим договор, и все будет в лучшем виде. Прикинув расходы, дядя Петя заработал временное несварение желудка. Даже половины этой суммы он не осилил бы, несмотря на серьезные накопления, пенсию и институтскую подработку. О дороге не приходилось и говорить. Неудивительно, что он был зол на весь свет, а особенно почему-то – на ученых, считая их первопричиной всех бед. «Кроссбредные линии…   Да чтоб вас всех!». Он даже был готов лишиться своей работы, лишь бы ученых и весь институт вместе со студентами - черт их побери! - разогнали. И дело довольно скоро шло к тому. Печаль царила в коридорах. Конечно, и администрация вуза, и самые известные, заслуженные выпускники, и руководство города и области предпринимали меры для предотвращения его  кончины. Само собой – и часть общественности. Но громоздкая и неповоротливая, неумолимая ликвидационная машина уже размослалась, набрала полный ход и остановить ее не было никакой возможности. Оставалось только искать запасные варианты. Их, увы, было не слишком много и почти все - отвратительного качества.
                Андрей Ребров, удалившись от вполне благополучной третьей городской школы, вошел в уже неблагополучный институт, чтобы поговорить со своим научным руководителем профессором Кондратовым. Он был готов к любому приговору и ждал его достаточно спокойно – чего психовать-то?
                - А-а, Ребров, здравствуй, здравствуй.  Дела в целом не улучшаются, к сожалению. Они только ухудшаются. Но молодым-то у нас дорога, какая-никакая. А старикам – исключительно почет. Гипотетический. Но хватит. Для тебя, Андрей свет Петрович, есть неплохое известие. Я переговорил с московскими коллегами насчет перевода тебя в родственный вуз. Негоже разбрасываться такими перспективными…  В принципе дело разрешимое. Так что помаленьку готовься. Но до поры никому – ни гу-гу. Я, когда надо, тебя извещу. Телефон тот же? Ну-ну.
               - А вы, Анатолий Борисович?
               - Там видно будет. А вообще-то я подустал. Пора и отдохнуть, может быть…
                Ребров вышел от корифея в смешанных чувствах. Было о чем раскинуть мозгами. С одной стороны, конечно, Москва…  С другой – как там обустроиться? Не прежние времена. Вопросов возникает сразу пропасть. Но чего париться раньше времени? Неизвестно еще, как всё получится у профессора. Он и сам в дрянном положении. Жалко.
                Солнце вскарабкалось уже высоко – разгорался один из последних майских дней. Аллейка из акаций перед институтом отбрасывала резкие летние тени. Сидевший на ветке воробей чистил клюв. Рассеянно посмотрев на Андрея, он опорожнил ЖКТ прямо на стоящую внизу скамейку.
              - Васьки на тебя нет, - сказал Андрей, погрозив воробью пальцем. – Распустился тут без забот.
              -Чи-и? – удивленно спросил воробей.
              -Распоясался тут, я говорю, – молчал бы уж.
              Воробей, не сходя с ветки, сделал выпад, ловя что-то мелкое, но промахнулся и снова начал чистить клюв.
                «Так и я « - подумал Андрей – «гоняюсь за мухами и стрекозами и, может быть, ничего не поймаю. И придется оставить это дело на хобби, а на жизнь – приказчиком в лавке. Или таксистом. А что? Вполне даже нормальный труд». 
              Надо сказать, что с насекомыми он был на короткой ноге сызмальства. С отцом они при первой возможности выезжали на рыбалку на озера, за 70 километров от Сибирска. Там случалась и крупная рыба, но в основном, как и везде – окуни, плотва и ельцы. Для их поимки ловились прежде бабочки-боярышницы, во множестве обитавшие на черемухе. Им до половины обрывались крылья – и наживка готова. При хорошей погоде или когда она уже переменилась и моросил дождь, клев на бабочек был отменный. Годились для насадки и кузнечики – нестадная сибирская саранча, а более всего представители семейства карповых любили слепней, по-местному – паутов. Против такого угощения не мог устоять никто из них , и даже больше, чем ельцы, их обожали хариусы, обитавшие в небольшой речке, впадающей в озера. Но эти бестии были очень пугливы и хитры и разбегались, лишь только где-то появлялась тень. Приходилось подбираться к воде едва ли не ползком. Такая рыбалка Ребровых не устраивала. Другое дело – большие быстрые реки. Там рыба куда более самоуверенная и отважная. Да и покрупней, конечно. Но такие рыбалки выпадали крайне редко, так что ответ за все приходилось держать обитателям озер. Там, кстати, водились щуки и на живца шли довольно хорошо.
               -   А мы вот сейчас вас! – говорил старший Ребров, заметив в зарослях осоки у берега нерядовой всплеск. Он доставал снасть с большим крючком, цеплял к нему посредством резинки маленького, но аппетитного ельца и подбрасывал яство к замеченному месту. При таком способе насадки елец мог полдня, не болея, кружить на одном месте, удерживаемый грузилом. Какая же щука или окунь откажется от угощения? Попадались щуки и по пять, и даже семь килограммов.  Количество бабочек, кузнечиков и паутов, скормленных Андреем на рыбалке, было неисчислимо. Но не только в качестве наживки интересовали они его. Он  даже записался в кружок натуралистов и с увлечением изучал всевозможную мелкую летающую, ползающую и скачущую живность. Биологичка на своих уроках на него нарадоваться не могла:  чисто кандидат наук! Математика вот только…
                - И в кого он такой пошел? – недоумевал старший Ребров,  опасливо обходя уголок Андрея с коробками, наполненными жуками.
                - Ну, пусть уж лучше жуки, чем дурная компания – резонно замечала супруга.
                ***
               Влас собирался поступать в военное училище. На семейном совете решили, что  это вполне приемлемо – как-никак полная определенность с работой и полная занятость. Опять же денежное, вещевое и прочее удовольствие. И, в крайнем случае, можно уволиться. Но это уж при непреоборимых обстоятельствах. Родители убедились, что решение сына твердое и уже только этим были довольны. Ну, в самом деле: отговори его, а что предложить взамен? Все так зыбко и неустойчиво. Сегодня есть – а завтра нету. И если при этом у Власа что-то не заладится, виноваты будут они. Нет уж! Пусть идет своим путём. Служат же люди – и не обижаются. Ну да, конечно, надоедает всё одно и то же, но и на любой работе так: кому она не обрыдла? Особенно если человек имеет только одну запись в трудовой книжке длиной в три десятка лет. А если четыре?
              Влас давно уже заметил одну свою особенность: он плохо переносил, если кто-то был у него за спиной; в случае, если приходилось усаживаться, садился лицом к двери. Двигаясь по улице, он всегда замечал, если следом двигалась бездомная дворняга, присматриваясь  к  его  пяткам  и принимал меры. Понимая, что это дано не всем, втайне решил, что он прирожденный разведчик, а может быть, контрразведчик.  С течением времени убеждение, что его призвание –  военная служба, только крепло. Он начал делать по утрам зарядку, обливаться холодной водой и кидать в огороде кирпичи – правой, левой рукой, а в заключение тренировки обеими вместе.  Кирпичи заменяли ему противотанковую гранату. Само собой, ходил он также на секцию борьбы, а в порядке самостоятельной подготовки, кроме метания кирпичей, поднимал еще гири. В связи с чем пользовался определенным авторитетом у сверстников.  Особенно, когда дело доходило до потасовок с «деревенскими», то есть учениками Коковищенской школы, которая всех коковищенских детей вместить не могла. Поэтому жители крайних, соседствующих с Кокой улиц были приписаны к третьей городской школе и имели прозвище «городских собак», в то время, как учащиеся Коковищенской школы именовались  «колбасой деревенской», а чаще – просто колбасой. Почему колбасой – непонятно, так как в селении никогда производством этого продукта не занимались. В прежние времена противостояние имело угрожающий характер, но постепенно почти сошло на нет: то ли молодежь пошла слишком ленивая, то ли уж очень была занята – уроками, секциями, кружками, компьютером и айфоном – так или иначе схватки случались лишь от случая к случаю и приобретали характер ЧП. Власу было не очень-то нужно отстаивать интересы городских, в то время, как и они, и он сам были, если в натуре разобраться, все-таки деревенскими. И летом, когда дурацкие школьные штудии забывались, забывалась и эта межшкольная усобица,  в Коковище между младшими жителями наступали взаимопонимание и согласие. Так что эта вражда по географическому признаку без иной подпитки истощалась и усыхала до крайности. То есть до начала следующего учебного года, когда она вновь пробуждалась к жизни, вяло и без былого азарта. 
                Влас успешно поступил в военное училище и теперь, когда приезжал домой и появлялся в присутственных местах при полной форме, производил вполне благоприятное впечатление. Особенно был доволен выбором брата Василий, гордился им и утверждал что и он, скорее всего, станет офицером, если не получится стать капитаном дальнего плавания. Вершинины-старшие тоже вполне были расположены к новому статусу Власа.   Сын теперь уж мало принадлежал им, редко появляясь в Коковище, поскольку учился далеко от этих мест, да и отпуска были слишком редки. В один из таких приездов Егор Егорович решил с помощью Власа подремонтировать дом. Строение было старое, нижний венец подгнил и уже давно требовал  замены, да все не доходили руки. Конечно, следовало бы сделать капитальный ремонт, призвав бригаду строителей, но на это не набиралось денег: как-никак семья немаленькая и дети требовали расходов. Был неприкосновенный фонд, но на то он и неприкосновенный, чтобы его без крайней нужды не трогать. Кредит брать Егор Егорович принципиально не хотел, поскольку и простой-то долг отдавать нелегко, а уж с такими процентами… 
               - Черт побери! – ругнулся он вроде мысленно, но получилось вслух, и хлопнул себя по коленке, отложив бумагу и карандаш, посредством которых вычислял примерную стоимость капитальных работ. – Так и так, придется нам, Влас, заняться с тобой ремонтом самим. Иначе мы заморозим эту Дарью, - и он спросил младшую, которая вертелась тут же – заморозим?
               Она лишь утвердительно кивнула, хотя могла уже и говорить.
               В дверь постучали и ввалился Андрей Ребров.
                - Услышал, что прибыл Влас и решил заскочить, поздороваться, -  и потряс хозяевам руки. – О-о и Моль здесь? – он взял племянницу на руки и подбросил ее, вызвав восторженный визг.
              Обменявшись новостями о житье-бытье и о службе, порешили тотчас же приступить к ремонтным работам, поскольку и Андрей вызвался помогать, раз такое дело.
               - Вообще, это кажется, что работа небольшая – а только возьмись, оказывается и то надо, и это, черт побери! – снова выразился, забывшись, Егор Егорович. – С другой стороны, глаза боятся, а руки делают.
                Он решительно встал, но слишком резко, табуретка покачнулась и упала ему на ногу. Егор Егорович поморщился и открыл было рот.
              -Чёлт побели! – подсказала Дарья.
              - Вот именно – под дружный смех отозвался Егор Егорович.- Ленка, забери Дашутку, мы сейчас начнем работать. Идите, погуляйте, пока мать там жарит-парит.
              Задача по восстановлению теплоизоляционных свойств дома состояла в том, чтобы утеплить его нижнюю часть изнутри. Упрощалась она тем, что такая операция требовалась пока северной стене и тем, что доски пола шли параллельно ей. Свернув линолеум и отодрав пот три доски в большой и смежной комнатах, принялись за самую ответственную работу. Прибили вдоль нижнего бруса широкие доски-пятерки, оставив зазор в пол-ладони шириной, и принялись забивать в эту щель паклю, заготовленную для такого случая.
               Пожалуй, батя, еще один тюк пакли покупать придется, - сказал Влас  и чихнул, наглотавшись пыли, которая обильно поднималась вдоль всего фронта работ. Пыль и труха гнилого сена усеивали пол и всю землю возле фундамента.
                - Да, уж, придется. Разве это пакля? Один мусор. Вот раньше была пакля! Хоть валенки из неё катай. А это что за дрянь? – и он с отвращением потряс неприглядный клок. Тем временем  Васька,  посланный на чердак поискать рулоны старого ватина, заготовленные Марией Васильевной для производства домашней теплой одежды на зимнее время, вернулся с ватином и какой-то старой, даже не желтой, а коричневой газетой.
                - Тут, кажется про нас написано. Вот, чернилами обведено – сказал он, протягивая ее отцу.
              - Да ну? Где ты ее раскопал?
               - Да там пачка каких-то еще бумаг вывалилась. Она на самом верху была. И ещё облигации какие-то, грамоты; мусор, короче.
                - Поосторожнее: мусор! Люди вкалывали, а ты…  Надо будет посмотреть. Ну-ка, а тут что?
              - Отмеченная чьей-то рукой небольшая заметка называлась «Образцовая семья».
              «Илья Николаевич Вершинин, - начал вслух  читать Егор Егорович – и его жена Наталья Ивановна из Коковищенской бригады колхоза «Прямой путь» постоянно перевыполняют план. Он – на вспашке зяби, а она – на уходе за телятами. Они дают хороший привес и нет падежа. Взрослых поддерживают трудолюбимые дети. Старший, Николай, помогает отцу, а Егор пасет летом овец. Они вносят свой склад в дело государства, которое постоянно заботится о них».      Подпись была «Активист».
                - Так это же дедушка с бабашкой, а Егор Ильич – отец.- Ну надо же! Мать, иди-ка сюда!
   Прибежала встревоженная Мария Васильевна, оставив кухню. Но все обошлось. Принялись обсуждать событие, вертя районную газету «Светлая заря» за 1935 год так и этак, восторгаясь и гордясь передовыми дедами.
                - Петька, - вдруг встрепенулся Егор Егорович – неси-ка сюда наш диплом за первое место в «Семье»!
              Когда диплом был доставлен, глава семейства зачитал вслух и его. Там были слова, сказанные о Вершининых при вручении награды, а завершался текст выводом о том, что такие семьи составляют основу государства и его будущее, а оно постоянно заботится о них.
              - М-да, - задумчиво произнес Егор Егорович. - Реинкарнация, однако.
              - Хм, - коротко отозвался Андрей Ребров.
                Съездили за паклей и скоро ремонтные работы были успешно завершены. Ватина не потребовалось. Понадобилось еще некоторое время, чтобы убрать мелкий травяной мусор, оставшийся от негодяйской пакли, и пыль, с чем разобрался пылесос.
                По случаю такого серьезного и полезного, которое долгое время откладывалось, дела, хозяин выставил литровую бутылку водки, а Мария Васильевна – большой перечень солений, копчений, вареного и жареного, включая и рыбный пирог с мойвой, луком, картошкой и перцем, от которого  заходился дух.
               За столом собралась вся семья, включая и Дарью, которая уже вполне самостоятельно умела сидеть на взрослом стуле, но предпочитала сидеть на руках. Подоспел Сергей, ездивший в кафе за тортом. Егор Егорович провозгласил первый тост за успешное проведение только что законченной работы и выразил уверенность, что этого ремонта хватит надолго, по крайней мере, до тех пор, пока Дарья не подрастет и перестанет простывать от каждого мало-мальского сквозняка. Следующий тост был за семейство Вершининых – надежду и опору, а также и за Ребровых. Пили водку только строители, все остальные обходились компотом. Тем не менее, было вполне весело всем. Домой Андрей поехал по центральному мосту. Сегодня всяческие планы, само собой, уже не могли обдумываться и претворяться в жизнь. Утро вечера мудренее.
              Между тем решалась дальнейшая судьба Андрея Реброва. Профессор, его научный руководитель, добился-таки, чтобы подающего надежды аспиранта из Сибирска приняли в аспирантуру уважаемого столичного вуза. Правда, пришлось подождать полгода и понести определенные материальные издержки. Но родители настояли, чтобы он продолжал начатое.
              - Иди до победного – сказал отец, раз уж взялся.
               - А мы проживем – поддержала его мать. Да и будешь же приезжать, звонить почаще.
              На том обсуждение вопроса было закончено. Но никак не меньше Андрея тревожила перспектива расставания с учительницей химии из третьей школы Ириной Ветровой.
              После истории с разбитым окном он ждал ее звонка, чтобы доставить к Вершининым, однако звонка не было и на третий день позвонил ей сам.
              - Вы еще не забыли про свою угрозу? – спросил Андрей после взаимных приветствий. – Насчет родителей Василия, любителя разбивать окна?  Мой мотоцикл бьет копытом.               
              - Извинитесь перед ним за меня – засмеялась она. – Я уже была у них. А вас просто не стала беспокоить.
               - Понятно. Я-то ничего, но вот он вряд ли простит обманутые ожидания. Если не к Вершининым, тогда, может быть, съездим на рыбалку? Поскольку городские достопримечательности вам наверное, уже примелькались.
               Наступила пауза. Затем трубка спросила неуверенно:
               - А где это?
                - Настоящая рыбалка далековато, за 50 кэмэ, но мы можем попытать счастья поближе, на Коке. Там тоже еще сеть рыба, как ни удивительно.
               - Есть? Ни за что бы не подумала. Мне казалось, там плавают только пластиковые бутылки, да и стеклянные тоже.
                - Ну, так люди любят отдыхать. И не все забираются далеко. Но можно найти место вполне пригодное. Так как?
                - Ну если ненадолго. А когда?
                -Если других планов нет, то в воскресенье. Лучше раньше, часов в восемь. Светает сейчас уже в пять. Не заняты в воскресенье?
                - Планы не очень великие и с ними могу не спешить. Но что надо – удочку, завтрак туриста?
               -Завтрак можно прихватить, по вашему вкусу, а удочки у меня есть и все другое. Типа червей.
               В трубке послышался смех:
               -А без червей нельзя обойтись?
                - Конечно, можно и без них, но с червями лучше. Да, не забудьте сапоги – может попасться мокрый берег. Но и легкую обувь. Ну и вот. Тогда – до воскресенья?
               - До воскресенья. Вы позвоните?
               - Да, позвоню.
               В оговоренный час у дома Ирины Ветровой остановилась белая «Королла».
               -Я прибыл – доложил по телефону сидящий в ней, и вышел наружу.
               - Отцовская, – пояснил он вышедшей Ирине. – Да отец сейчас редко ездит. Да и куда ездить-то? Если в гости, на праздник – пить надо только чай. Зачем тогда ехать? – Он засмеялся. - Но вот тоже на рыбалку мы с ним ездим иногда, на озера.
                Отъехав с десяток километров, они нашли подходящее место, с невытоптанными кустами по берегу, под которыми заманчиво темнели омуты.
             Андрей без промедления и с большим энтузиазмом принялся настраивать удочки. Их окзалось целых пять и все они были расставлены веером метрах в десяти друг от друга. Затем он вытащил из багажника охапку дров и развел костер. В завершение воткнул по бокам костра две проволочные рогульки и положил на них арматурный прут.
               - А я думала, костры разводят из подручного хвороста – сказала Ирина Ветрова, изумленно глядевшая на это священнодействие.
              - Так тут и хвороста вовсе не осталось,- повел кругом рукой спутник. – Дольше возиться, если его собирать. Отдыхающие  без костра не могут отдыхать, скоро тут не останется ни кустика. Ну вот, сейчас привесим котелок и можно варить уху.
              - Вы что, и рыбу из дома прихватили?
              - Нет, рыбу я брать не стал, а то местная осерчает и проигнорирует нас. Будем рассчитывать на улов. Вы какие удочки выбираете?
              - Да мне хватит и одной – вот этой, крайней.
              - Смотря, конечно, какой клев будет, но с одной скучновато. Берите на контроль и следующую. Червяков, я думаю, мы объединенными усилиями сможем переменить, если их исклюют. Сможем?
              - Сможем – беззаветно ответила Ирина Ветрова. - Но пока, я вижу, у меня не клюет.
               - Подойдем поближе, устроимся. Других дел пока у нас нет. Хотя можно уже и загорать – солнце как следует греет.
              Поплавки безмятежно кружились в заводях, иногда прибиваясь к берегу, и тогда удочки изымались из реки и забрасывались как надо, заодно при этом проверялось наличие на крючке червей. Все они были в целости и сохранности, хотя прошло уже полчаса.
    
                -Бывает – философски заметил руководитель экспедиции, - а потом вдруг как навалятся, только успевай…
             Словно в подтверждение его слов сразу два поплавка зашлись мелкой дрожью.
              -Тащи! – придушенно крикнул Ирине Ветровой руководитель, как-то забыв, что надо бы обращаться на «вы» и сам потянул свою удочку. Пусто! Зато у  Ирины на крючке оказался хороший елец, которого она благополучно и вырвала из воды, забросив в кусты позади себя, отчего сразу запуталась леска. Вдвоем они бросились за добычей: елец успел сняться с крючка и норовил улизнуть, пробираясь в густую траву.
              - Держи! – воскликнула Ирина Ветрова, запутавшаяся в леске.
              Её спутник как коршун бросился на рыбу и настиг-таки её.
              Малое время спустя у Ирины заклюнул еще один представитель семейства карповых, а затем – и третий.
              -Новичкам обычно везет – рассудительно заметил Андрей. В других обстоятельствах, например, когда они рыбачили с Васькой и у того поклевки были чаще, Андрей говорил: «Везет дуракам!». Но, конечно, в данном случае сказать так он не мог.
               Однако кто хочет – тот добьется. Поплавок на дальней удочке Андрея понемногу стал тонуть, в то время,  как легкое круговое течение стремилось вселить в него жизнь, и совсем скрылся  из виду. В несколько прыжков застоявшийся рыболов достиг снасти и резко подсек, почти сразу потянув добычу на себя. Не тут-то было, поддавшись в первый момент на его уверенные действия, речной обитатель тут же уперся и, в свою очередь, дернул снасть обратно, от чего конец удилища совсем согнулся.
               «Лишь бы леска выдержала!» - в смятении думал Андрей Ребров, ощутив нешуточное упорство своего визави, понемногу пятясь от воды и стараясь смягчить рывки противоборствующей стороны. Конечно, ни багорика, ни подсачека с собой у него не было: зачем брать подсачек на Коку, в которой основная рыба – ельцы весом в 50 граммов. Хотя несколько лет назад, когда предприниматель из Сибирска хотел открыть на базе давно угасшей Коковищенской фермы ресторан и производил дезинфекцию помещения, выяснилось, что в реке рыба есть. Хлорка попала в Коку. Не сама, конечно: чей-то свободно пасущийся бык пришел посмотреть на оживление у фермы; стоявшая у входа вонючая бочка ему определенно не понравилась и получила рогами в бок. Упавшая емкость плеснула хлоркой прямо в морду парнокопытному, отчего тот и вовсе разъярился и погнал ее прочь. Бочка катилась под уклон и в конце концов оказалась в Коке. Хлорки и оставалось-то, наверное, ведра два, не больше, но этого хватило, чтобы показать все рыбное богатство реки: вверх брюхом плыли гольяны, пескари, ельцы, караси, окуни, налимы и, говорят, даже здоровые щуки. Крупная рыба скоро оклемалась и кое-как убралась куда подальше, а мелочь долго еще собирали прибрежные жители. Предпринимателю хотели вчинить иск, но он совершенно справедливо указал на бесхозно пасущуюся повсюду скотину, а поскольку преступного быка опознать не смог среди других  коров и овец, то дело на этом и заглохло. Как и вся ресторанная эпопея.
                Все это моментально промелькнуло в голове Андрея Реброва и  теперь ему вполне отчетливо представлялась нормальная щука килограммов на семь-восемь, почему-то взявшая на мелкого червя. Но мало ли… Только бы выдержала леска!
                Ирина Ветрова, сразу поспешившая на место действия, сильно переживала, но помочь ничем не могла.
                Андрей быстро приноровился к вываживанию рыбины и, то слегка отпуская, то натягивая леску, подтянул улов к берегу. И вот оно! Из воды показался конец нетолстого металлического троса, а потом среди поднятой мути и он сам. Трос свернулся беспорядочными кольцами и пружинил, когда его тащили из реки. Ирина Ветрова зашлась в беззвучном смехе, а нефартовый рыболов так же беззвучно сквернословил, проклиная владельца каната, и почему-то – щук, быков и прочих предпринимателей.
              Ввиду малости общего улова уху в тот день варить не стали, а обошлись провизией, прихваченной из дому. Несмотря на недобросовестность реки, сыгравшей злую шутку, рыбалкой они остались довольны, обращались теперь друг к другу «на» ты и собирались вскорости повторить выезд на Коку. Жизнь начала обретать ещё какой-то смысл, кроме химии и энтомологии.
                ***
               Двухлетие Дарьи отмечалось не так широко, как годовой юбилей, однако же забытым  далеко не было. Неизвестно только было, прибудет ли Андрей Ребров, раньше часто проведывающий маленькую Моль. В последнее время заглядывать он стал от случая к случаю.
                - Да у него теперь другая моль на уме, - заверил Сергей, - вот такая,- и он показал рукой высоту этой моли.
              - Что, и правда? – спросила Мария Васильевна.
              -Когда я врал-то? – оскорбился Сергей. - Да вы же ее знаете, была у нас – это Васькина классная.
              - Что ты говоришь? Да, мир тесен. Ну и ладно, давно пора, - заключил Егор Егорович.
    К дате Василий смастерил из сосновой коры маленький кораблик, который во избежание травм сестры утыкивать мачтами не стал, а снабдил только трубой и рубкой.
               - Бери и пользуйся! – без всяких пространных речей сказал он при вручении подарка. Судно она с упоением запускала в тазу с водой, все время норовя его утопить, что никак не получалось. Зато, улучив момент, именинница с успехом утопила мобильник брата Сергея, пустив его в плавание, чтобы сосновому кораблику было не так одиноко. Но если последний никак тонуть не хотел, то телефон, наоборот, никак не хотел плавать.
               - Ты что наделала! Мой телефон! – завопил Сергей, как только мать, заметившая катастрофу, выудила «Нокию» из таза. – Он же теперь сдох!
               И точно: как ни старался Серега привести аппарат  в сознание, все старания его были напрасны – точно как в старой песне про кочегара, у которого помутилось в глазах. Рассердившийся брат поздравлять Дарью даже не стал, а ушёл в амбар, где делал корчагу на ельцов. Вообще-то он был доволен: утопленник был стар и давно вышел из моды, у друзей были уже смартфоны. На покупку такого же им не однажды делалась заявка родителям, но все как-то не удовлетворялась: то не было свободных денег, то он своевременно не исправил годовую тройку по физике. Он уже решил сам обеспечить себя навороченным средством связи, почему и взялся за рыбный промысел. Ну, теперь-то уж им всем деваться некуда: совершенно же ясно, что человек в восьмом классе без мобильной связи и селфи существовать не может. Вопрос только в том, как скоро ему этот телефон купят. Однако идею насчет добычи и реализации рыбы он отметать не стал и трудился в амбаре, вспоминая, как изготавливал когда-то корчагу отец.
               Мария Васильевна, которая вместе с Еленой была занята на кухне и не могла вовремя проследить за Дарьей, вынесла порицание за недосмотр Егору Егоровичу, который только крякнул с досады и почесал в затылке. 
                - А где носит самого-то Серегу? – недовольно спросил он.
                -Чёлт побели, – неуверенно добавила именинница, чувствовавшая, что она несколько виновата.
                Обстановку разрядил треск мотоцикла и ее крестный Андрей, возникший вслед за тем на пороге.
                - А-а, Моль купается! – закричал он и подхватил именинницу на руки. – А что у меня есть?
                Поставив ее на ноги, он снял со спины рюкзак и достал из него куклу и прозрачный пакет с чем-то разноцветным внутри. При ближайшем рассмотрении, которое было организовано женской половиной, это оказалось платьишком, маленьким, но сплошь увешанным этикетками, ярлыками и лейблом «Армани». И цена-то была не пустячная! Уж родственник постарался.
                - Какая прелесть, правда, Дашута? – восхитилась Мария Васильевна, незаметно обрывая нитки, свисающие с подола изделия. – Что надо сказать дяде Андрею?
               - Спасибо! – немедленно последовал ответ, хотя Моль была занята исключительно куклой.
             Ленка со смешанными чувствами смотрела на удивительное платье, но не сказала ни слова, а Егор Егорович с Васькой вообще ничего не поняли, кроме того, что именины в целом получаются неплохие.
                -Вот так, свет Андрюша, – сказал Егор Егорович, - помаленьку начинает разлететься семья-то: Влас, видишь, заканчивает училище, скоро – на службу.
                - Ну, у вас народу еще много, а вот я тоже собираюсь в Московию, и мои совсем остаются одни.
                - Вот. Эх, придется по праздникам нам вдвоем с Васильевной тосты поднимать. Правда, Васильевна?
              - Свистопляска какая, - заметила Дарья, укачивая кукла.
              - Вот именно – свистопляска – согласился глава семейства.
              - Ты, Андрюша, когда едешь-то? – спросила Мария Васильевна.
              - Уже через неделю.
              - Ну, будем проведывать твоих.  Да скажи, пусть и они почаще к нам заезжают.  Летом особенно. Летом тут есть, где дыхнуть кислородом.
              - Скажу.
   
              - Вот именно. Поскольку по Индонезиям у нас на билет не хватит – ну, будем между Сибирском и Коковищем  поездки организовывать. Да ты что не пьешь-то, Васильевна,  Андрюха ведь уезжает. Когда еще посидим?
              - А где Сергей? – спросил гость.
              - Горе у него, - объяснил Вася, - Дашка телефон Серегин утопила.
              - Ай-яй-яй. И что он?
              - Хочет заработать сам, на рыбе.
              - На рыбе?
              - Ну да. Сделал уже две корчаги, третью плетет.
              - Надо покупать ему новый. Давно просит. У всех есть, а у него нету, - вмешалась Мария Васильевна.
                - Да кто спорит? Конечно, надо. Вот если с медом будет нормально, сразу и купим. А свою рыбную идею пусть претворяет. Надо же что-то и самому делать!
              - Чёлт побели, - добавила Дарья.
              - Доча, нельзя так говорить. Это нехорошие слова – укоризненно сказала Мария Васильевна и строго посмотрела на мужа.
              - Да, да, это только старые больные люди так говорят, а такие умницы, как ты – нет. Поняла, Дарья? – посыпал себя пеплом Егор Егорович.
             - А с пчелами он не занимается? – спросил Андрей.
               - Нет. Он шибко нетерпеливый, торопится, а тут суета вредна. Как-то поднял верхний корпус улья, не посмотрел, что он приклеен к нижнему, нижний оборвался и грохнулся на подставку. Туча пчел!  Хорошо, он был в маске, но все равно покусали – в рукава, и через брюки жалили. Да ну – от греха подальше! Не знаю, кем вырастет. Влас определился, Василий собирается в моряки, Лена – в турбизнес, короче, все при деле. А Серега -  ни туда, ни сюда.
              -Не иначе, в менеджеры метит, - предположил Андрей, - а может – в депутаты.
              - Ха, в менеджеры. Читал я недавно в газете: мол, заброшенная когда-то ферма в Коковище типа обрела вторую жизнь. Там надои – во! Там дисциплина – во! Там качество, там передовые технологии, а всему голова – новый эффективный менеджер из Кореи.
              - Что, там, в Корее, занимаются фермами, пьют молоко?- наивно спросила Елена.
              -Так, наверно.  Пьют молоко, крабами закусывают, чё им больше делать-то? – встрял Васька.
              - Ну и вот, – продолжал Егор Егорович, - думаю, посмотреть, сходить, что ли. Что это за эффективный такой менеджер? Так сказать, засвидетельствовать своё почтение коллеге. Мы в свое время тоже в передовиках были, а ферма закрылась. Ну и вот, пока собирался, встретил старую доярку – ну, при мне-то она молодая была. Наталья Иванова.  Поздоровались, то-сё, поговорили про житьё-бытьё. Она до пенсии еще не доросла, работает там.
              - Слышу, у вас эффективный менеджер? – спрашиваю.
                - И-и, не говори, Егорыч: я ведь уже по второму заходу на нашей ферме. Ну, теперь-то не на нашей.
              - Как это – по второму заходу?
              - Так он же набрал сперва лучших из доярок, и кто чуть помоложе – совсем-то молодые, новые на такую работу не идут. Лучше впроголодь дома сидеть будут. Потому что нагрузка в два раза стала больше – прежнюю нашу численность вдвое «оптимизировали». Ну вот, через две недели всех уволил, не сразу – поочередно. Меня – последнюю.
              - А чего ему не так было?
              -Опоздал на пять минут – штрафные очки, недочистил чуть-чуть где-то – опять; пятое-десятое… Короче, за неделю все штрафниками стали. Тут нужны роботы. Некоторые сами уволились. Набрал он новых. Да сильно брать-то неоткуда, и вот снова позвал меня. Но, чувствую, скоро опять попросит. С фермы. Да пошёл он, знаешь куда?
              - А как же. Вы и меня, бывало, туда посылали…
              - И-и, сравнил! Тогда золотое было времечко. Сказка!
                - И что думают делать, хозяин, например? Этот менеджер-то – он ведь тоже наемный, не голова.
              - Слышала, условие хозяину поставил: или выписываем работников и оборудование из Кореи, или же он говорит Коковищенской ферме «До свидания». Но зарплата должна быть не меньше 150 тысяч и соответственные жилищные условия. Мы получаем 30 тысяч, ну а жилищные – ты и сам в курсе. Смехота! Он, когда ферму принимал, спросил у нас про зарплату.
               - 25 тысяч было – говорим.
               - За неделю? – спрашивает.
               -Какой за неделю – за месяц!
              Он соображал-соображал:
                -А-а, догадался! Это пособие, компенсация за ужасные условия труда! У нас тоже иногда делают компенсацию, если есть какой-то… как это? – некомфорт. Но я бы еще хотел знать, какая у вас зарплата?
              - 25 тысяч, - говорим. - Да хоть у хозяина спросите.
                - Да спрашивал, - отвечает. И сложил ладони, глаза – к небу, но ничего больше не сказал.
    Егор Егорович выпил стопку, махнул рукой:
              -Вот такие пироги, менеджеры, то есть. 
                - А и у нас такие наросли моментально, как грибы после дождя. Чисто овчарки. Каких еще корейских менеджеров надо искать? – вставила Мария Васильевна.
               - Так управитель-то думает: ага, сейчас выпишу эффективного…  тьфу ты, пропасть! – и все пойдет как по маслу.  Ага, щас!  Это я помню, в старые времена: неурожайный год был, кормов в совхозе мало заготовили. Началась на ферме голодовка, даже был падеж. И на других фермах тоже. Понаехало начальство, - райком, райисполком;  давай разбираться. Говорим «надо бы где-то на дальней стороне сена занять, централизованно, в организованном порядке». Нет, им кланяться не с руки. Типа, занять-то просто, так и дурак сможет. Вы попробуйте без заема! И пригласили они профессора из сельхозакадемии. Дескать, вот вам, мотайте на ус!  Профессор приехал, походил по фермам, посмотрел:  - Кормить, говорит, надо! – и уехал. Потеха! Так и тут.
              - И что потом? – спросил Андрей, выпивая, по примеру хозяина.
              - А что потом? Пришлось договариваться аж в Казахстане и оттуда солому и сено везти. Иначе бы всю скотину прирезать пришлось. Хорошо, Казахстан был не заграница.
                - Невезучая какая-то ваша ферма стала, – заметила Мария Васильевна, - и ресторан из нее не получился, и образцовое капиталистическое производство. Хотя, если бы, например, Наталье платили 150 тысяч…
              - Вот именно.   
              Моль задремала и застолье стало сворачиваться. Смеркалось.
                ***
              «Хорошо иметь домик в деревне!» - бурчал Сергей, выволакивая из ограды копну снега, погруженную на старый капот от «Нивы». – И когда кончится этот снег, эта зима?
              Приподняв капот за край, он с трудом опрокинул поклажу к другим грудам, уже доставленным за ворота в процессе очистки, и двинулся за новой партией груза.
                - Васька, ты поменьше грузи, снег какой-то сырой, тяжелый, - дал он наставление брату, орудовавшему большой снеговой лопатой.
                Эта их повинность особенно доставала после затяжных снегопадов или метели: двор был обширный и иногда приходилось возиться с его очисткой по полдня, а то и больше. Конечно, в критических случаях подключался отец, но это было уже как бы поражение их с Васькой. Раньше такую работу делал Влас – он здоровый. Но теперь далеко. Эх!
              Сергей вытер пот со лба, отдыхая, пока нагружалась повозка.
              - Хорошо, что от коров отделались, - словно угадав мысли брата, сказал Василий, окончивший погрузку.
              - Да уж.
              С коровами в последнее время была одна морока: мало того, что надо было косить, сушить и завозить сено, чистить навоз и гонять скотину на реку, где поить ее из проруби – совсем невозможной стала пастьба. В пастухи никто не шёл, потому что плату за пастьбу собрать со всех было куда как трудно, даже и нереально. В конце концов скотина настолько распустилась, что потеряла всякое представление о дисциплине. Ни грозные окрики, ни хлестание кнутом не помогали: парнокопытные при малейшей возможности устремлялись на посевы, предпочитая злаки, а когда урожай был убран, бродили по стерне, поедая зазевавшихся мышей, или по помойкам, которых имелось в достатке. Содержать скотину без выгона не представлялось возможным: слишком много потребовалось бы кормов.
                - Все, хватит! – решил однажды Егор Егорович, когда одна из двух коров едва не издохла, объевшись чего-то на свалке. – Чем пить такое помоечное молоко, лучше совсем не пить!
               - А как же дети, Дашутка особенно? – пробовала было возразить Мария Васильевна.
              - Будем покупать, теперь-то с этим нет проблемы. Чай, капитализм.
              - Так покупное-то молоко всё равно хуже своего. Откуда ты знаешь, из чего оно?
              - Не знаю, и это хорошо, потому что своё, я знаю – с помойки. А там всё-таки пастеризованное, да ещё исправленное. А с коровами мы замучимся штрафы платить за потраву. Себе дороже выйдет.
                И вопрос был решен. Правда, Дарья, в первый раз попробовавшая магазинского молока, сказала «кака» и пить его наотрез отказалась. Но путем уговоров, добавления в продукт сахара и мёда, а также обещаний после каждого приёма молока покатать её на машине, старшие добились более терпимого отношения дочки к нему. Теперь из живности в хозяйстве остались только куры да пчелы. Тоже, конечно, не подарок, особенно первые. Эти потомки динозавров унаследовали от птеродактилей их скверный характер, наглость и безграничную прожорливость. Но мать, курировавшая эту отрасль, как-то с ними ладила.
                Пчелами занимался отец. На лето, как только начиналось большое цветение в лугах и на полях, все десять ульев вывозились к медоносам, километров за 20. Чтобы пчел не умыкнули, приходилось их сторожить. Несколько пчеловодов объединялись , свозили свои пчелосемьи в одно место и по очереди несли дежурство каждую ночь, что бы ни случилось. Поскольку настоящая полнокомплектная пчелосемья по стоимости почти равнялась средней месячной зарплате по региону. Хотя мед  падал в цене, а вместе с ним – и пчёлы. Но лихой человек готов стянуть всё, что плохо лежит, вплоть до погнутой алюминиевой ложки.   
               Сергей вывалил очередную порцию снега и работа почти была закончена. Оставалось только подскрести остатки сугробов по углам. Почти бесполезная работа, потому что сегодня же ночью может навалить столько же, а то и больше. Хорошо бы обходиться только тропинками, но в Коковище благополучной и авторитетной считается усадьба, где штакетник свежепокрашен, а снег зимой напрочь выметен. Иначе как смотреть людям в глаза? Конечно, были и такие, кто на эти мелочи не обращал внимания. Подумаешь, снег! Не навоз же. Да хоть бы и навоз – какое ваше собачье дело? Но это были, разумеется, недостойные люди.
               Нет, пчёлы не про него. Сергей хотел найти такое дело, где бы деньги являлись более-менее быстро и желательно в крупном количестве. С рыбой ничего не получилось: корчаги приносили  небольшой улов худосочных ельцов, а в довершение ко всему, две из трех этих ловушек сперли. Так что любителям речной рыбы приходилось довольствоваться морской, благо, селедки и минтая в магазинах было довольно. Вот стоила она, зараза, уж больно дорого, как будто её, солёную и мороженую, откармливали перед продажей хамоном и сдобными булками со сгущенным молоком, а потом раз десять перепродавали, хотя на самом деле -  всего 5-6 раз.
    
                - Серег, ты на подледную рыбалку не собираешься? – спросил неожиданно Василий, так что старший брат вздрогнул. – Я бы с тобой!
              - Ты, экстрасенс, что ли? Пугаешь порядочных людей. И с чего я попрусь мерзнуть?
              - Мазаевы вчера налимов поймали. Витька говорил.
              - И много?
              - Двух штук.
              Сергей пожал плечами:
              - Да ну их, вместе с налимами.
               Смартфон ему все-таки купили, но нужда в личных деньгах не отпала, и он напрягал мысль, чтобы отыскать их источник. Понятное дело, почти везде он опоздал: все доходные места уже заняты. Но что-то должно достаться и ему. Надо копытить. Нынче он заканчивает десятый класс еще год и что? Задача! Не сидеть же в киоске и торговать газетами! Как-то он видел в Сибирске открытую палатку, где человек восточного типа торговал беляшами. Это был виртуоз! У него шипела сковорода или даже две, он делал моментально две маленькие лепешки из теста, клал на одну фарш, другую прилеплял сверху, скатывал в шар и кидал на сковороду. Между этими действиями он успевал выхватывать с пылу, с жару готовый аппетиный беляш и вручал на салфетке покупателю, тут же отсчитывая сдачу. На сколько времени у него хватало здоровья, неизвестно, но уж, заменяя бригаду общепитовцев, за свою вахту зарабатывал он немало. Сергей с огорчением должен был признаться себе, что у него так не получится. Опять же и всякие санитары могут претензии предъявить: хватая грязные купюры и мелочь голыми руками и этими же руками держа беляши, можно с ними вместе всучить проголодавшемуся пиплу какую-нибудь заразу.
                Хорошо Власу – он нашёл себе дело, видно, получает удовольствие от службы, и деньги неплохие. Но Сергея казарменные порядки никак не привлекали и при мысли о возможной предстоящей воинской повинности у него портилось настроение. Как на грех, и здоровье ни в чём не подводило, что показывали многочисленные допризывные обследования. Не иначе, придется ломиться в какой-то вуз, где ещё есть военная кафедра. Там служба – раз в неделю. Заодно можно получить какое-то образование. Кроме военного. Так думают многие его приятели.
               - Память у меня какая-то дрянная – жаловался он, когда в семье обсуждался такой вариант. – Вся она Ленке досталась.
                - Тренировать надо, – советовала Мария Васильевна. - Лена же вон без конца учит. Не так просто хорошую память иметь.
              - Так когда тренировать? Год остается. Память – это же не гири.
              - Всё равно можно чего-то добиться, – поддержал свою половину Егор Егорович. – Не совсем же ты колода.
              - У меня хорошая музыкальная память, – встал на свою защиту Сергей.
              - Ну, хоть что-то. Куда бы еще её пристроить.
               Да, всё непросто. Хорошо, что появился хоть какой-то просвет: он вошёл в состав вокально-инструментальной группы. Это сулило при известном везении какое-то материальное благо, кроме всего прочего. В ансамбле было вместе с Сергеем пять человек: гитара, труба, тромбон, баян и большой барабан, без которого руководитель бригады Тимур Косов не мыслил успеха. Тем более, что исполнять планировалось как современную музыку, так и старые народные песни, чтобы был спрос на «Мандарин», как называлась группа, в любой аудитории. Тимур бредил особенно большим барабаном, который бы покорил сердца всех слушателей-зрителей. Он однажды видел выступление ансамбля волынщиков, где четверо играли на волынках,  а пятый без устали в такт им лупил в большой барабан, ростом выше его самого. Получалось классно! Тимур был сражен и понял, что без такого барабана скорой славы им не заработать. Хотя возникала при этом и проблема: как с таким инструментом ездить на гастроли, когда слава обрушится на «Мандарин»? Его трудно протащить через двери, не говоря уже о том, чтобы разместить, например, в микроавтобусе. Но решение этой задачи пока было отложено на потом.
               - Эх, жалко, что ты не хочешь на рыбалку, – огорченно сказал Василий, - одному неинтересно.
                - Так у меня сегодня репетиция, – примирительно ответил брат. – Уже через полчаса. За налимами уж как-нибудь в другой раз. Может, еще и потеплеет; сейчас-то климат что-то не очень подходящий. 
              За воротами послышалось приглушенное урчание автомобиля, затем сигнал клаксона.
              - Ну вот, за мной уже приехали.
                Сергей на всякий случай выглянул из калитки, помахал рукой и через пару минут, вооружившись баяном, отбыл на репетицию группы «Мандарин».
                ***
               У Ленки забот прибавилось: кроме того, что предстояло окончить девятый класс с его экзаменом, вечером надо было заниматься с сестрой. Дарья уже с осени ходила в детский сад. Мария Васильевна, вышедшая на работу еще в начале лета, когда у старших детей начались каникулы, теперь будила Моль рано, что очень ей не нравилось: она начинала хныкать и кричать, что пусть все идут на работу,  а ей там не нравится и старалась забраться подальше под одеяло.  Но суровая данность жизни диктовала свои правила и бесполезно было в одиночку биться против этих дрянных правил. По темным и холодным зимним утрам подниматься было особенно невыносимо. Все сочувствовали младшей, но ничего поделать не могли. Полусонную Дарью одевали, обували, устраивали в машине на коленях у Марии Васильевны и  Егор Егорович доставлял пассажиров к детсаду, где Дарью раздевали и сдавали на попечение воспитателей. И сколько же непроспавшихся юных граждан везли в этот ранний час на работу! Машины шли туда одна за другой. Буквально вот одна за другой! Но не у всех были автомобили, ах, не у всех! Ничего нельзя поделать. Тогда малых усаживали на санки и в метель, и в трескучий мороз везли по нечищеным склизким обочинам. Вечером – обратно. Иногда по полкилометра и больше. Где же при таких обстоятельствах набраться здоровья и не досаждать педиатрам? Оно, конечно – сибиряки, но не до такой же степени! Чай, не пингвины. Дарья, случалось, тоже прихварывала.
               После детсада Егор Егорович доставлял супругу на работу и отправлялся домой – до вечера, когда надо было забирать дочь из детсада. Теперь с ним ехала Елена, к тому времени приходившая из школы. Если она задерживалась, то звонила и тогда, на время оторвавшись от своей работы, собирать Дарью домой ехала Мария Васильевна. Потому что в детсаде страсть не любили, когда родители задерживались. Да оно и понятно: попробуй-ка целый день…  Да с такой зарплатой.
                До прихода матери в обычные дни с Дарьей возилась её сестра, да отчасти Егор Егорович, насколько позволяли его полсотни лет; у братьев не хватало терпения. Как только Елена освобождалась от воспитательной функции, она принималась за уроки, а потом – за изготовление ужина или наоборот – смотря по обстоятельствам. Ей до  школы приходилось добираться пешком, но вместе обычно шли и братья. Обратно она шла уже одна. Всё бы ничего, но донимали собаки, иногда появляющиеся целыми стаями. Меры, конечно, принимались руководством всякого уровня, но собак, кажется, становилось только больше. Совсем недавно из Сибирска приезжала спецбригада по отлову собак – согласно заявке администрации района. Как и было в заявке, специалисты отловили десять бродячих собак как раз по улице Вершининых, самой протяженной и насыщенной собаками. Они предъявили улов ответственным лицам и получили соответствующие подписи и печати в акт выполненных работ. А на днях Егор Егорович встретил на своей улице самую бездомную и наглую, давно знакомую собаку. Она, как ни в чем не бывало, облаяла его и поспешила облаивать дальше. Злые языки утверждали, что спецбригада возит с собою одних и тех же собак, которых и демонстрирует в конце операции как свежепойманных. Поговаривали также, что собак действительно ловят, а потом выпускают где-нибудь подальше, чтобы не сразу прибежали назад. В самом деле, ну кому они, на фиг, нужны – возиться с ними, кормить, лечить, обеспечивать им моцион и подыскивать добропорядочных новых хозяев? Смешно!
                Несмотря на уверенное и поступательное движение по всем  позициям, три проблемы в районе решить никак не могли: справиться с собаками, справиться с мусором и справиться с занятостью, или лучше сказать, с незанятостью, поскольку с занятостью достаточно быстро и успешно справился в своё время рынок. Вместе с тунеядцами он отправил отдыхать и часть довольно работящих граждан.
               Наперекор всем препятствиям Елена училась с блеском и не было сомнений, что в этом классе зреет будущий медалист.
                - С умом-то и дурак сможет, - ворчала по этому поводу Настасья Саввишна, - ты попробуй без ума!
              Олимпиадные задачи Вершинина щелкала, как орехи, была рукодельница и участница художественной самодеятельности. И лишь одно ей никак не давалось: на уроке физкультуры она не могла перепрыгнуть через козла. Учитель, Кирилл Налабардин, был в унынии. И в самом деле, ну что же это за отличник, который не может преодолеть козла? То есть весьма сомнительный отличник. Но учитель не сдавался:
              - У тебя, Елена, голова есть на плечах, или нет? – спрашивал он в отчаянии, одержимый идеей заставить ее перепрыгнуть через набитое войлоком дермантиновое чучело. – Смотри, как надо!
              И он с легкостью перелетал через непарнокопытный спортивный снаряд. Но всё было бесполезно.
                - Достала меня эта Вершинина, - как-то даже пожаловался он Ирине Ветровой, с которой в учительской сидел рядом.
              -Что такое? – обеспокоилась она.
              - Да смех и грех – через козла не может перепрыгнуть!
               - Ну, не волнуйся ты так! Я, помнится, тоже долго не могла одолеть эту ско… задачу. Не все же развиты одинаково! То есть физически, я имею в виду.
              - Так-то оно так, но всё же как-то не по себе. Не могу научить, вот в чем дело. Видно, плохой я педагог - корил себя он.
              И совершенно напрасно: педагог он был нормальный. Не хуже преподавателей ОББЖ и географии, да и других – Ирина Ветрова так и сказала. И посоветовала слишком не заморачиваться  Вершининой, а сосредоточить все усилия на перспективных спортсменах. Чем и внесла некоторое успокоение в его смятенную душу.  Зато сама она была растревожена, вспомнив родственника Вершининых. Хотя он и так постоянно присутствовал где-то в специально выделенном уголке памяти. Но тут как бы заявил о себе конкретно. Сегодня вечером она  позвонит в Москву!  Взяв журнал 7»б», учительница химии твердым шагом двинулась в этот класс.
               -Ирина Петровна, а у нас география! – дружно закричали семиклассники.
               - Разве? – удивилась Ирина Ветрова. – Ах, да. Извините.
               И она пошла обратно в учительскую, чтобы заменить журнал.
                Елена Вершинина тем временем, не подозревая, как много сумятицы она внесла в мысли части педагогического коллектива, этим не ограничилась  и сеяла смуту в умах части одноклассников. Как и в первом случае, сама того не желая. В порядке шефской помощи она, по поручению классного руководителя, стала натаскивать по математике отстающего Борю Иванова. Боря пристрастился при каждом удобном случае списывать решения задач у Вершининой, зная, что все прочие корифеи математики в классе могут ошибиться, но Вершинина – никогда. Понятно, что это не осталось тайной для учителя математики и он обратился к классной. Она приняла единственно правильное решение:
                - Елена! – сказала классная руководительница отличнице. – Давая списывать Иванову, ты развращаешь лодыря. Если действительно хочешь помочь, возьми человека под опеку, консультируй его. Вот это будет дело!
                И Елена взяла Борю на буксир, возилась с ним в ущерб своему личному времени. И всё бы хорошо, но вдруг стал тупить Никита Морозов, который всё время сидел позади неё, хотя никогда и не списывал, потому, что учился вполне себе прилично. Теперь он без конца заглядывал в её тетрадь, и без стеснения списывал всё подряд.
                - Никита, что с тобой? – растерянно спрашивал учитель математики. – Одни двойки. Ты обленился? Раньше у тебя не было проблем с математикой…
                - Да нет, Павел Сергеевич, - отвечал нерадивый ученик, - что-то память клинит и вообще голова не работает.
              - Ну, ты поднатужься, напряги волю. Без труда, понимаешь…
                - Да я понимаю, Павел Сергеевич; не получается! Уж и волю напрягал, и тужился. Ничего не помогает. Наверно, я переучился, перегрузился то есть. Своего ума уже не хватает. Мне бы репетитора…
                Делать нечего – пришлось классной снова обращаться к Вершининой, поскольку Никита возлагал надежды на своё подтягивание именно на неё. Елена набивать себе цену не стала: все-таки учить-то будет Павел Сергеевич, а она – на подхвате. Дело осложнялось только тем, что началась уже последняя и самая короткая четверть. Темпы натаскивания отстающих поэтому должны были быть велики. Занимались после уроков в классе, а иногда, смотря по обстоятельствам – у Вершининых дома, в маленькой летней кухне. Памятуя, что голодное брюхо к учению глухо, молодая хозяйка угощала гостей прежде чаем с какой-нибудь прикуской, а потом приступала непосредственно к учебному процессу. Боря восполнял огрехи в своём математическом образовании медленно, но стабильно. Сложнее всё обстояло с Морозовым: он иногда совсем пустяковые правила не мог постичь с первого раза, и лишь когда Елена начинала терять терпение, вдруг вскрикивал, пугая её:
              -А-а, понял! Ура!
    Точно так же кричал он, когда замечал, что она просто устала, что было немудрено: засиживался он иногда довольно долго, не замечая, по-видимому, хода времени. Действительно, с головой у него теперь было несколько неладно. Но при всем том эти уроки удивительным образом шли ему на пользу.  Павел Сергеевич был в восторге.
                - Ну что за молодчина эта Вершинина! – потирая руки, говорил он в учительской, - результат её поддержки уже виден, особенно по Морозову. Уж вроде я опытный учитель, столько лет…  Не понимает! А Елена принимается – вот уже и оценка приличная. Прирождённый педагог!   
                Ирина Ветрова отчего-то встревожилась: как бы вся эта история не превратилась в драму. Но пока что всё было хорошо.
                ***
              Андрей Ребров появился в Москве на исходе лета, хотя тот август вполне сошел бы за середину июля – такая стояла жара. Народ спасался прохладительными напитками, фонтанами, зонтиками и солнцезащитными очками, которые то и дело съезжали по потным носам, и воздержанием от излишних прогулок  по горячему асфальту. Ввиду таких обстоятельств, а может быть, по какой-то иной причине приезд молодого сибирского соискателя учёной степени в столицу прошёл незамеченным. Отложив изучение достопримечательностей населённого пункта на потом, он сразу по прибытии устремился в нужный вуз, однако же всё равно опоздал: искомые люди работу уже закончили. Что и неудивительно, поскольку до пункта назначения пришлось добираться больше часа, а ступил он на землю первопрестольной в послеобеденное время.  Огорчённый таким началом, Ребров двинулся на поиски гостиницы, но тут, глубоко поразив его, зазвонил телефон:
              - Андрей? – раздался в трубке незнакомый мужской голос. – Ты уже в Москве?
              - Да, тут. Извините, а кто говорит?
               - Старый знакомый, - засмеялась трубка. – У Егора Егоровича дочки на именинах, помнишь? Так вот он сейчас позвонил, мол, ты где-то уже здесь должен быть. Попросил содействовать. Ты где в настоящий момент? Или устраиваешь дела?
                Андрей поначалу растерялся, и даже хотел отказаться от услуг, но потом подумал, что это будет выглядеть глупо, опять же и Егор Егорович – он что, зря старался? И, поразмыслив так, назвал адрес института, с делами в котором он сегодня опоздал.
               - Ты там и будь, у входа, я скоро заеду. Черная «Ауди». Жди.
                И точно, не прошло и часа, как среди прочего транспорта появилась и «Ауди» названной масти.
               - Ну, с прибытием; здравствуй! – вышел из неё навстречу далекому гостю хозяин.
                - Здравствуйте, Николай Петрович! Вы очень неожиданно меня выловили.  Егор Егорович говорил, мол, обращайся. Но я думал – уж в крайнем случае.
               - А что мы теряем? Мы только приобретаем. Садись, поедем ко мне. Притомился, наверное, за дорогу?
               - Да не очень. Но жара…
               - Это верно. Дышать невозможно. Но скоро охладимся. Ты вещи где оставил?
               Уже довольно скоро они были дома у Николая Петровича Мазина, экспедитора замечательно богатой фирмы. Через недолгое время появилась, завершив свой рабочий день, и его супруга Аида Перфильевна. Жили они вдвоём, поскольку сын со свой семьей имели собственную квартиру на другом конце города.
               Гостя усадили за стол и холодильник щедро поделился со столом своими запасами, которые не приходилось долго готовить, лишь полуфабрикаты пришлось подвергнуть термической обработке, но это не заняло много времени. Солнце еще только клонилось к закату, но лучи его пробиться сквозь плотные занавеси на окнах не могли,  и вместе с полумраком было относительно прохладно, хотя за несколько знойных дней многоэтажная каменная коробка прогрелась как следует.  Отрабатывал свою стоимость кондиционер, и в целом жить было можно.
                - Ну, за приезд и будущие успехи! – разлив коньяк, провозгласил тост хозяин  и они выпили, при чем Аида Перфильевна только пригубила рюмку.
               - Тут, понимаешь, надо привыкнуть, к Москве, – говорил Мазин – усвоить московские повадки. Это непросто. Я уж сколько времени здесь, и вроде всё делаю правильно: хожу на белых подметках, шарф завязываю только удавкой, постоянно – к месту и не к месту говорю «на самом деле» и много ещё чего, что требуется. Но всё равно чувствую некоторое отчуждение аборигенов – они каким-то образом определяют, что я не коренной москвич. Но ты этим не заморачивайся, занимайся своим делом. Ведь и в Сибири свои порядки.
                За разговорами о сибирском житье-бытье и о житье московском незаметно употребили полбутылки и, без сомнения, одолели бы и всю, но хозяйка озабоченно напомнила о завтрашнем важном для Андрея дне и что ему уж точно, потребуется свежая голова. Замечание было резонное.
                - Стало быть, вернемся к этому процессу, как только Андрей, у тебя утрясутся первые дела - заключил Мазин и ужин на этом закончился. Гость уснул сразу же, как только добрался до отведенного ему места.
              Утром рано Андрей с первыми тружениками института был уже в этом почтенном учреждении, на этот раз вполне вовремя. Успешно пройдя собеседование, он получил все нужные направления, в том числе, в общежитие и, не медля, отправился туда с напутствием после устройства быта явиться непосредственно для определения научных задач. По дороге решил, что надо уж заодно захватить из камеры хранения вещи, что и было сделано. Общежитие ничем не отличалось от массы ему подобных, даже при том, что здесь был достаточно интернациональный контингент. В том числе и в комнате, где должен был поселиться новый аспирант.
              Комната была рассчитана на троих. И два постояльца были в наличии, когда сюда, постучавшись, вошёл Андрей Ребров.
               Один из них, кучерявый и темноволосый, со светлой кожей, сидел за столом и что-то писал, другой, тоже кучерявый и темнокожий, делал что-то вроде утренней зарядки, чередуя глубокие приседания с элементами буги-вуги. Оба немедленно прервали свои занятия и воззрились на вошедшего. Его чемодан свидетельствовал, что зашёл он не просто так, а с вполне определёнными намерениями.
               -Я к вам пришёл навеки поселиться, - скромно заявил он и представился:
               - Андрей Ребров!
               Протянутую для пожатия руку схватил танцор:
               -Мокумба Зебе!
                - Олига Хачатрян, – отрекомендовался вставший из-за стола и крепко стиснул руку гостя.
              «Похоже, тут спортсмены подобрались» - решил про себя Андрей и сказал дежурное:
              -Очень  приятно!
    Было ли очень приятно старожилам комнаты, оставалось неясным, но дальнейшая беседа носила вполне дружеский характер.
              - Энтомология? – спросил Мокумба Зебе.
              -Энтомология, - подтвердил новоприбывший.
              - Прямокрылые? – поинтересовался Олига Хачатрян
              - Прямокрылые, - заверил его Ребров, - саранча.
              Хачатрян удовлетворенно кивнул головой, а Мокумба Зебе подытожил:
              - Халеги. Уководитель – Петхов?
              - Петров.
              -Ха-аоший бой… как это? – муцик!
               - Надеюсь.
               - Даже не надеись: ха-аоший!
              Далее Андрей Ребров принялся за своё устройство в комнате: разобрав содержимое чемодана, повесил, что нужно, в шкаф, что-то сложил в тумбочку, подумав, переложил содержимое с верхней полки на нижнюю, а с нижней – на верхнюю;  небольшой запас непортящегося продовольствия – в холодильник.
               - Ну, а за знакомство – чуть погодя, - сказал он .
                За этими мелкими хлопотами прошло почти три часа, приближалось время обеда. Андрей решил использовать оставшееся для того, чтобы отзвониться – родителям и Ирине Ветровой. Особенно их порадовало, что всё устроилось с жильём. После обеда свежий аспирант снова был у своего куратора, Ивана Петровича Лузина, большого знатока насекомых и педанта. Он порасспросил молодого человека о его начальных научных трудах, пообещал за пару дней просмотреть их в компьютере и определиться с дальнейшей работой.  Как раз через два дня и состоялся этот замечательный разговор, резко изменивший размеренное, в общем-то течение жизни аспиранта из Сибирска.
                - Вот какое дело, коллега, - с подъемом начал профессор Лузин, - в ряде регионов Африки большую озабоченность вызывают периодические нашествия марокканской саранчи.  Вы наслышаны о марокканской саранче, не меньше, понятно, чем и о нашей доморощенной, нестадной. О сибирской кобылке, я имею в виду, исследованием которой вы начинали заниматься. Так вот, наши товарищи из Западной Африки обратились с просьбой о сотрудничестве с ними по борьбе с этим вредителем. Они кое-что узнали о наших новых разработках в этом направлении, и связывают с ними определенные надежды. Как вам известно, марокканская саранча с большим презрением относится к ядохимикатам, моментально вырабатывая иммунитет  и химические обработки не дают большого эффекта. Хотя учёные продолжают искать инсектицид-панацею.  – Лузин перевёл дух:
                – Мы пошли другим путём: сделали ставку на биологические методы борьбы, в частности, на применение клещей, когда обнаружили, что часть из них паразитирует на личинках саранчи. Они погибают. Очень перспективная, обнадеживающая мера борьбы с этим насекомым. Дело теперь за полевыми испытаниями. Но их надо делать на месте, в совершенно естественных условиях.
                Лузин помолчал, с сомнением пощёлкал пальцами возле подбородка и продолжал, уже без прежнего воодушевления:
                - Надо ехать туда, в Магриб. И вот это мы и хотели поручить вам, коллега. Трудности, конечно, будут, но зато будет и первостатейный материал для диссертации!
                Он замолчал, ожидая реакции Реброва и, поскольку тот безмолвствовал, ошарашенный неожиданным предложением,  добавил:
                - Наши туристы  платят серьезные деньги, чтобы побывать в тех краях, вам же это не будет стоить практически ничего: дорога за наш счет, питание и проживание – за счет принимающей стороны. Туда же едет тамошний житель и ваш коллега Мокумба Зебе, вдвоём будет веселей и сподручнее.
              - А Олига Хачатрян – он не едет?
              - Он не едет.
              - Но ведь и у нас на Кавказе тоже есть эта саранча, ему бы и карты в руки.

              - У Хачатряна несколько другие интересы – уклончиво отвечал профессор и на лицо его набежала легкая тень. А насчет Кавказа: если мы заведем там клеща, неизвестно ещё, как он там начнёт действовать. Вдруг навалится на пчёл, наподобие варроатозного клеща? Это нам совершенно ни к чему. Да и потом – африканские товарищи просили провести все исследования именно у них – всё-таки не только страны, но и континенты у нас разные. Кстати, насчет пчёл мы имели с ними разговор и параллельно вам придется проследить за состоянием пчёл в зоне действия клеща. Всё это будет под контролем.
              - Мокумба уже в курсе?
              - Да, он постоянно готов в дорогу – сгорает от нетерпения. Но, правду сказать, я больше надеялся бы на вас. Загубить эту работу нельзя.
              - На какой срок она рассчитана?
              - Месяца три и, по обстоятельствам – плюс – минус две недели.
              - Можно подумать?
              - Да, конечно. Но я бы такой шанс упускать не стал. Мы можем сделать великое дело.
              Полный сомнений, Андрей Ребров вышел из здания и уселся на скамейке неподалеку, в тени жидких акаций. Надо  действительно подумать. С одной стороны, Африка – это все-таки не Антарктида, опять же и диссертация, с другой – три месяца тоже не пустяк. Вдруг он понадобится в Сибирске? Родители старые, а с указанного черного континента враз не доберешься. Ирина Ветрова… Но взялся за гуж, не стони, что не дюж. Надо ехать. Авось, они с Мокумбой смогут сделать все за более короткое время.
              Вновь он принялся звонить в далекий свой Сибирск. Родители немного взволновались перспективой такой дальней и длительной командировки, но никаких возражений не высказали:               
              Чай, не на околоземную орбиту сроком на год, - рассудил отец. – Давай, валяй,  дави саранчу, чтоб ей пусто было!
              Ирина Ветрова, выслушав московского аспиранта, ответила почти профессорскими словами:
                - Если представилась такая возможность, надо воспользоваться, я думаю. Три месяца – не так уж долго. Правда, там местами как будто неспокойно, да ещё эти всякие лихорадки. Не напугала я тебя? Нет? Но будь осторожней! Что ты молчишь? Алло!
                - Видишь, – не успели познакомиться, тут мне надо в Москву, теперь уже в Африку…  Как-то всё неправильно складывается. Я даже на пару дней заехать не успею. Может, лучше отказаться?
              - Не надо. Не станем же мы караулить друг друга день и ночь. Вернешься оттуда – подумаем насчет Москвы, как нам там угнездиться. Хорошо?
              - Хорошо, - безрадостно ответил Андрей Ребров. На душе отчего-то скребли кошки.
              Не задерживаясь более с ответом, он дал согласие на африканскую командировку и несколько следующих дней были посвящены подготовке к ней, потребовавшей много бумаг и согласований, излишних, вообще-то, напутствий, консультаций и просто дурацких советов, следовать которым никто не собирался.
               Андрей за время этих приготовлений сошёлся ближе со своим будущим соратником по козням против марокканской саранчи. Мокумба Зебе оказался вполне компанейским парнем, одних лет с Ребровым. Дело осложнялось только недостаточным знанием с его стороны русского языка и полным незнанием родного языка Мукумбы Зебе со стороны его русского товарища. По-английски, как выяснилось, они тоже поначалу не могли найти общего языка. Он, конечно, английский, но учили ему их разные школы и, по правде сказать, обе были далеки от совершенства. Но комбинируя известные им слова двух языков и сопровождая их выразительными жестами, они довольно скоро начали понимать друг друга вполне прилично. Олига Хачатрян, глядя на всю эту суету, казалось, втайне завидовал им. Но менять что-то было уже поздно: день отъезда аспирантов приблизился вплотную.
                - Я чего не помню, - сказал уже перед самым стартом Мокумба Зебе Реброву – а хогда нам дадут хлопов?
               - Каких клопов? – напрягся последний.
               - Хотоые хушают саанчу.
              - А-а, клещей! Сказали – накануне отъезда.
              Сообразив, что «накануне» вряд ли что объяснит спрашивающему, Андрей переиначил фразу:
              - Вечером перед отъездом. Получим, поспим и – ту-ту!
              Мокумба Зебе удовлетворенно заулыбался и исполнил несколько танцевальных па, высоко вскидывая колени.   
              Наконец, настал и день, вернее, утро отъезда. Пройдя все необходимые процедуры в аэропорту, предъявив документы на поразительный клещевой багаж и обычный туристский, двое аспирантов-энтомологов погрузились в самолет сообщением Москва – Каир и отбыли в рабочую командировку. Мокумба Зебе приплясывал, поднимаясь по трапу, но никто из аэрофлотовских служащих не обращал на это внимания: они хорошо разбирались, где подвыпивший потенциальный дебошир, а где – просто безобидный придурок.  Солнце поднималось над Среднерусской равниной.
                ***
                Отзвенело жаркое, но короткое сибирское лето; припала к земле трава, утренние росы стали холодными и держались до полудня, солнце грело как следует лишь когда взбиралось на вершину небесного купола, цвели тлько запоздалые цветы да репейник. Пришла пора закрывать полевой сезон в пчеловодстве. В один из последних дней августа Егор Егорович Вершинин вдвоем с сыном Василием отправились за пчёлами. Собственно, день ещё и не начинался: вовсю горела утренняя заря. Несмотря на ранний час, у некоторых летков уже замечалось движение: обитатели ульев готовились к вылету за взятком. Егор Егорович сноровисто заглушил открытые летки деревянными пробками, после чего они с Василием взялись за погрузку. Хотя совсем недавно состоялась откачка мёда, двухкорпусные ульи были тяжелыми, как будто вместо рамок туда наставили кирпичей: год случился урожайный и на зиму полосатые летуны обеспечили себя кормом по высшему разряду. Не придется их подкармливать, как в голодный год, сахаром, чего Егор Егорович всегда старался избегать, так как пчёлы от такого питания быстро изнашивались и пропадали в большом количестве. Зимой основная забота – следить, чтобы они, добравшись в процессе поедания мёда до потолка и зажатые со всех сторон рамками, не остались бы там умирать от голода. Приходилось принимать меры и когда заготовленная на зиму продукция сильно закристаллизовывалась, хоть ковыряй ножом. Но всё-таки зимой пчеловод отдыхает, если пасека у него небольшая, и не висит над душой хозяин, без конца требующий прироста поголовья, сбора воска и прополиса, обновления рамок и впаивания в новые рамки вощины, что довольно муторное занятие, поскольку вначале надо натянуть между их планками тонкую проволоку. При своей и небольшой пасеке, как у Вершининых, всё это не так утомительно.
               - Ну что, поедем? – обратился Егор Егорович к сыну, - кажется, мы ничего не забыли?
                - Ничего, - подтвердил Василий и бортовой УАЗ с полным кузовом гудящих ульев взял курс на Коковище.
                - Сильно покусали? – спросил старший Вершинин сына.
                - Штук пять, или шесть – отвечал Вася, потирая ужаленные места.
             - Поздновато мы приехали, они уже начали выползать, особенно, когда услышали нашу возню.
              Сам Егор Егорович давно привык к укусам и почти перестал их замечать. Самая-то напряженка с этим – откачка мёда. Пчёлы тогда злые, не нравится им, что забирают плоды их труда, нипочём не хотят отдавать. Тут нужно умение и терпение.
                На дороге показались двое голосующих с вёдрами, набитыми груздями. Но места в кузове не было, а если бы даже и оставалось, он бы пассажиров не взял, наученный опытом. Как-то, когда он вёз из соседней деревни первый купленный улей, увидел на обочине крутую иномарку и мужика, голосующего около. При ближайшем рассмотрении оказался это районный депутат и коммерсант Загибалов. С ним вместе ехала и жена, которая тоже вышла из машины, как только Егор Егорович остановился рядом.
                - Фал есть, Егорыч? – после приветствий спросил Загибалов, что-то у меня машина сдохла. Генератор, чтоб ему!
              Троса не было.
              Позвонив туда и сюда и неудачно, Загибалов махнул рукой:
              - Ладно, доедем с тобой, там у мастера-ломастера должно найтись. Попрошу его сюда приехать, лишь бы дома был.
                Кабина в УАЗе тесная, Загибалов же мужик громоздкий, так что пришлось ему взбираться в кузов, в то время как его половина устроилась на пассажирском сиденье.
              Егор Егорович в то время пчеловод был неопытный и, чтобы не повредить драгоценный груз, забросил в кузов три тюка соломы. Два он поставил впереди улья, чтобы он не бился о передний борт, а третий положил плашмя сзади, дабы о не давал улью уползать назад. На этот тюк и уселся Загибалов, закутавшись в плащ, чтобы не простудиться на ветру. И они понеслись! Только в скором времени послышался какой-то шум и даже, как будто, крики. В заднее окно через прессованную солому, конечно, ничего было не видно. Тут раздалась дробь ударов по крыше кабины. Пришлось остановиться. Загибалов тотчас спрыгнул на землю и, пригибаясь и размахивая руками, тяжкой рысью бросился прочь. За ним гнались пчелы, но недолго: прогнав супостата, они вернулись к машине. Егор Егорович, надев маску-сетку, в виде премии выданную ему продавцом пчел, полез в кузов. Разъяренные, по-видимому, тряской и тем, что оказались в полном заточении, полосатые нашли щёлку между ветхими корпусами и тонким ручейком вытекали наружу. Лицо Егора Егоровича было закрыто, но они вмиг искусали ему руки и жалили даже через штаны. Он быстро оторвал от подола рубашки тряпку и заткнул щель, отыскав в соломе крепкий стебелек, законопатил её как следует, под непрерывными атаками озверевших  четверокрылых. Затем стремглав бросился в кабину и рванул с места. Загибалов бежал, теряя силы, всё медленнее, затем перешёл на шаг.
                - Куда ты, мил человек? – чертыхаясь про себя, крикнул Егор Егорович, - садись, поедем!
              - Да ни в жизнь, чтоб их паралик расшиб, этих пчёл! – обиженно отвечал Загибалов.
              - Я их загерметизировал, больше не вылезут. А ты еще надень сетку!
              В конце концов несчастливый пассажир согласился: до дому-то было ещё километров восемь. При своём животе он нипочём бы не одолел это расстояние до ночи.
              Положили все тюки плашмя, чтобы не загораживать задний сектор обзора из кабины, надели на пострадавшего накомарник и доехали-таки до Коковища! Но с тех пор Егор Егорович зарекся брать пассажиров, если на борту имелись пчёлы.      
                Выгрузив по прибытии с поля ульи, Вершинины стали перетаскивать их в дальний конец усадьбы, чтобы они ненароком не напали на Дарью, да и ни на кого другого. Вконец уморившись, глава семейства присел на лавочке отдохнуть, благо, Моль спала – было ещё рано. Скоро ей выходить на службу в детсад, а пока пусть отсыпается. Хорошо, что заводит её туда и выводит, одевает и раздевает мать. Егор Егорович один только раз заглянул к малышне и, когда Дарья с воплем побежала к нему обниматься, воспитательница воскликнула:
                -А-а, к Даше дедушка пришёл! – чем насмерть оскорбила Вершинина и он больше туда – ни ногой, только подвозил младшую с Марией Васильевной. Васильевна на десять лет моложе его и никто не додумается назвать её бабушкой, особенно, когда она накрасится. Ей и карты в руки!
               - Привет, Горыныч! – прервал его размышления фамильярный возглас.
    В приоткрытую калитку заглядывал сосед, Витька Пахомов. Поскольку ко всем он обращался по имени, кроме совсем уж старых стариков, к нему обращались соответственно: Витька. Конечно, ровесники и кто постарше, потому что Витьке шёл сорок восьмой год.
                - Как ты смотришь, продолжал он, заходя во двор, если бы нам поехать на озера? Сети у меня есть, хоть и немного рваные. Но на уху наловим, и душу отведем. Не всё же время упираться-мордоваться! А? Я на этих стройках-недостройках уже спину надсадил. Да и ты, вижу, похудел. С пчёлами что ли, тоже тяжеловато?
                - Когда как, - дипломатично ответил хозяин. – Можно и спину надсадить, если без ума.
                Витька заядлый рыбак и ночи просиживал бы на Коке, вылавливая налимов, если бы их было побольше. Хотя и рано поутру успевал закинуть удочки – на ельцов и окуней. Не имело значения, какая рыба, лишь бы она была. Страсть эта иногда чуть не доводила его до греха. Как-то зимой на Коке он ловил окуньков и ершей из-подо льда. Там же рыбачил и один капитан из райотдела милиции. На льду-то, понятно, он был не капитан, а просто рыбак без знаков различия. Но все знали, кто он такой и откуда, потому что мужикам, попавшим по пьяни в кутузку, давал часто по морде, а то и по почкам. За это его крепко не любили. И откуда он взялся, им на беду? Но тоже был рыбак, зараза. Ну и вот, сидят они, удят, клёв не сказать, что хороший, но всё-таки помалу ловится. И вдруг Витька видит – милиционер сидел-сидел, и брык – с ящичка набок. А ведь не пил, Витька бы увидел – недалеко сидел. Сам-то Витька принимал помаленьку для сугреву, поэтому и задержался – интерес был. А почему задержался тот, неизвестно. Народ, который был, рассеялся. Витька к лежачему; тот охает, встать не может.
                - Спина, спина! – скулит. Ну, показалось Витьке, надо что-то делать. И вот навесил он себе на плечи этого капитана, и поволок. С полкилометра там будет, даже больше до дороги. Витька в тулупе, мент в тулупе, в унтах. Кое-как допёр  до крайних домов, там помогли. Радикулит, что ли.
Мужики потом на чём свет ругали Витьку:
              - Зачем тащил его, дурак?!
              - Пьяный был – оправдывался Витька.
                - Я вообще к тебе по делу, - сказал гость. – Сынишка мой младший приболел, простудился, видно. Оно и немудрено: днями из речки не вылазит, а уж не июль-месяц, осень на носу. Ребятня-то успевают накупаться, пока снег не пошёл. Костёр на берегу жгут, выскакивают из воды – греются. Ну и вот, кашляет теперь, чихает. Температуры вроде нет. Сказали, надо настоять прополис на спирту и две, то ли три ложечки в сутки. Граммов десять-двадцать, говорят , надо.  Есть такой у тебя? Я заплачу.
             - Да какая плата – по-соседски. У меня где-то были запасы на такой случай, но я тебе наскребу посвежее, с последних холстин.
             Егор Егорович отправился в сарайчик для пчелоинвентаря, вынес пару холстин, какие укладывают на рамки улья и, вооружившись коленчатой стамеской, стал соскребать с холстин прополис пополам с воском. Набрав комок с голубиное яйцо, протянул его соседу.
                - Ну, мерсю тебя, Егорыч. Раз ты мзду не берешь, так может, посидим по-соседски опять же, кровь разгоним?
              -  Так, что же, прямо с утра?
              - Давай тогда вечерком я к тебе зайду.
              И точно: едва солнце начало клониться к закату, утрешний гость появился снова, с полбутылкой спирта.
                - Мать поставила эту пропололи… как его? – прополисную настойку. А это для нас с тобой. Ты чистый пьёшь, нет? Я специально разводить не стал.
              - Года уж не те, чистый-то пить. Разводить надо.
              - Тогда давай воду и пару стаканчиков.
              Удалившись в летнюю кухню, развели спирт, получив в результате больше бутылки сорокаградусной, и под солёное сало с хлебом и зелёным луком выпили за здоровье хворого.
              - Эх, качественный напиток! – одобрил Виктор, хрустя луком.
              - Да, пожалуй, не метанол – согласился Егор Егорович.
              - Моя-то жалуется:  мол ты, Витя, часто выпиваешь с друзьями со своими всеми. Целая мафия, говорит, тут у тебя. Так я же в бригаде. Стройку начинаем – за успех надо выпить, заканчиваем – за окончание. А где не мафия? В деревне выпивают, в посёлке тоже, в городе выпивают. Простой народ выпивает, начальники выпивают, депутаты  тоже не прочь, подполковники – не оттащишь, о генералах я уже молчу. Так что и ехать-то, менять обстановку то есть, некуда. Да и кто где нас ждёт? Это раньше можно было сорваться: везде рабочие руки нужны, дадут тебе общежитие, когда-нибудь – квартиру. Без всяких ипотек. Сейчас-то и на работу не устроишься.
               - Так, конечно. Но вот Влас наш – он, правда, не генерал и не подполковник, но всё же военный; он не пьет. Ну и мы с тобой не алкоголики и даже не бытовые пьяницы – придумают же! А жена – так все порядочные жёны на страже семейного очага.
                - Не говори! Тут они командиры. Ну, давай ещё по одной! Эх, хороша! Душа отмякает! Так вот я и говорю: командиры. Междоусобицы из-за чего происходят? Вот жена говорит мужу:
               - Что-то мы в недостатке живём. Ты, дескать, посмотри – у соседей больше. А у тех ещё больше, а в той местности вообще… И вот пилит и пилит его, беднягу. И под конец он хватается за топор или что у него там есть, и бежит разбираться, делить, отнимать. А кто же ему отдаст? Ага, щас! И начинается буча. Хлещут друг друга почём зря – одни за тех, другие за этих. Разруха, нищета, дети голодные. И вот эта дурра сопли по щекам размазывает – типа «Ну сколько можно биться, друг друга угроблять? И чего им не хватает?».
              - Да уж, - засмеялся Вершинин, - жадность - причина всех бед.
              За такой приятной беседой засиделись соседи до сумерек и посидели бы, может быть, ещё, потому что и у Егора Егоровича имелся некоторый запас, но зазвонил его телефон.
               - Влас! Лёгок на помине! Здравствуй, здравствуй, Влас! Как дела?
                По мере того, как Влас рассказывал о каком-то деле, лицо Егора Егоровича вытягивалось и принимало озадаченное выражение.
               - Вот тебе, бабушка… - пробормотал он и сказал соседу:
              - Ты извини, я к Васильевне. Влас, понимаешь, надумал жениться!
                ***
              Влас Вершинин, вполне успешно окончив военное училище и получив назначение на Дальний Восток, довольно быстро втянулся в армейскую службу. Время шло, и скоро он стал вполне знающим своё дело младшим офицером автомобильных войск. Его армейский опыт  по этой части мог пригодиться впоследствии на  гражданке, хотя об этом он пока не задумывался. Хватало дел и на службе: кроме автомобильного дела с изучением матчасти, методов всяких регулировок, ремонта техники. Немало внимания уделялось вопросам  взаимодействия при транспортировке людей, грузов в кузове, кунге и на буксире рядовых приходилось обучать владению оружием, приборами радиационной, химической разведки, выживанию в различных условиях, уставам,  а также заниматься  строевой подготовкой.
               Вся эта, на сторонний взгляд, бестолковщина и неразбериха оборачивались в конце концов более-менее грамотной и слаженной работой всех звеньев автомобильных подразделений, что всего-навсего и требовалось.
               Ещё во время пребывания в училище Влас познакомился с классной девушкой. И хотя встречаться постоянно не позволяли обстоятельства, отношения только крепли и по окончании его учёбы они решили пожениться – как только Влас получит назначение и обоснуется на месте службы. Мастер по пошиву зимних головных уборов классная девушка Настя Косарева не сомневалась, что найдет себе работу без особых проблем, если только их не зашлют в Краснодарский край, где нужда в меховых шапках не слишком большая. Но этого случиться уж никак не могло, поскольку за такое назначение для Вершинина похлопотать было некому. Дальний Восток, куда был распределён Влас, был вполне подходящим местом, тем более, что оба не были избалованы излишней цивилизацией. И как только Вершинин прибыл в часть, решено было, не откладывая, играть свадьбу.
               Начальство следовало поставить перед фактом, что у них семья и все связанные с этим жилищные и прочие вопросы должны быть надлежащим образом решены. Хотя Влас понимал, что прежде следовало бы предъявить невесту родителям. А затем поехать в Сибирск, в Коковище и отгрохать там настоящую свадьбу. Чтобы всё, как у людей: с оравой гостей, с музыкантами, с тамадой и фильмом. Но жизнь распоряжается по-своему.
              Не медля понапрасну, Влас позвонил отцу, после чего поговорил с матерью, после чего опять с отцом и в заключение – снова с матерью. Разговор получился сумбурный: уж слишком неожиданно обрушился на старших Вершининых сын, и в час, когда все здравомыслящие люди уже собирались отходить ко сну. Обсудить предстояло ещё многое, но это решили отложить на завтра-послезавтра, собравшись с мыслями. Во всяком случае, начало свадебному процессу было положено и так или иначе, развитие его просматривалось вполне определенно.. Со стороны родителей невесты конкретных возражений не последовало, да и вообще никаких. Чего же ещё: военный, не какой-нибудь шоумен или свободный художник-программист, по возрасту очень даже подходящий, как и по здоровью. Гренадер!
                Жить на первых порах вместе с родителями Насти Влас решительно не хотел: что же это за офицер, который прижился на птичьих правах в семье, где небольшая жилая площадь, как и у всех порядочных людей?
               Между тем в далёком Коковище Вершинины держали совет, как же быть в такой несусветной ситуации. Ясно, что на свадьбе должен быть кто-то со стороны жениха, в первую очередь – родители. Но Мария Васильевна ехать не могла, так как Дарья никогда более, чем на день, не оставалась без матери. Егор Егорович не мог ехать потому, что упомянутую Дарью надо было возить в детсад, если же нет – у неё будет прогул в несколько дней.  Что повлечет за собой собирание справок о здоровье и присутствия при ней матери или же всех троих старших детей, потому что в одиночку на протяжении рабочего дня никто с ней бы не справился, даже Елена. В результате пришли к мнению, что ехать надо Егору Егоровичу, Дарью мать будет отвозить и привозить на такси, школьники  продолжат ходить в школу и, таким образом, всё будет как бы и нормально. Общее же местное веселье состоится, когда молодожёны приедут сюда – ведь выберутся же они когда-нибудь в Коковище. И глава семейства, уже убеленный по вискам легкой сединой, отутюженный и весь сияющий – от туфель до упомянутых седин, отбыл на торжество. Оно состоялось в маленьком кафе и прошло замечательно, даром, что не было тут друзей Власа из Сибирска. Егор Егорович вместе со словами поздравления молодой чете вручил сто тысяч рублей, что было хотя и не завидно много, но и не слишком мало. Вполне достойный взнос в копилку молодой семьи. Насте он также подарил золотые цепочку и сережки, заготовленные Марией Васильевной, а Власу – перстень. Сделал он также несколько десятков снимков всей церемонии, включая и застолье, которое продолжалось до полуночи – дольше кафе не работало. Но поскольку все знали об этом, к часу закрытия уже мало кто мог пить и есть, включая сослуживцев жениха, несмотря на то, что это был народ молодой и крепкий. Егор Егорович был особо почётным гостем и старался не уронить высокое звание отца жениха и представителя славного села Коковище. Особенно ревностно заботились о нём сваты, как и дочка, тоже весьма классные люди. И они пригласили его ночевать к себе.
                Вернувшись домой, Вершинин-старший подробно рассказал, как было дело, представил снимки и передал домочадцам горячий привет от молодожёнов и сватов. После этого он пошёл в летнюю кухню и как следует выпил с устатку и от пережитых треволнений, так что уснул, сидя за столом и не в силах выпить вторую бутылку подарочного коньяка.
                У Власа с Настей началась счастливая  семейная жизнь и они ни минуты не сомневались, что такой она будет и все последующие годы и десятилетия. Немного напрягала только военная дисциплина, которая временами превосходила даже ту, что была в прежних колхозах, да удлиненный распорядок дня, что при наложении друг на друга давало повод для некоторого раздражения. Но всё это были, конечно, семечки – молодые супруги не придавали такой мелочи значения. Впереди были безоблачные горизонты, и следовало сохранять их такими, стирая с небосклона хмарь и прочую непрошенную облачность, как, бывало, стирались мокрой тряпкой со школьной доски неправильно решённые двоечником примеры.
                В октябре фирма, в которой работала Настя, командировала её на две недели в Москву для изучения опыта пошива супермодных головных уборов. Власу при его занятости на службе скучать особенно не приходилось, но всё же он с нетерпением ждал её возвращения, каждый вечер названивая в столицу или ожидая ответного звонка. Как-то в эти дни к нему воскресным вечером заглянул сослуживец, тоже недавно пришедший в часть. Иван Коптелов – так его звали, холостяк, живущий на первом этаже, пригласил Власа скоротать время за «чаркой чая».
               - Немного можно, - не стал кочевряжиться Влас, - немного, чтобы завтра не болеть с похмелья.
               - Не заболеем , - самонадеянно отвечал Иван Коптелов.
    Запасшись напитками и закуской, они расположились в двухместной комнате Коптелова, где одно место пока пустовало, и завели разговор, естественно, о службе. Тема была неисчерпаемой., хотя и перемежалась время от времени дискуссиями на вопросы политики, экономики, экономической политики и политической экономии, а также о перспективах развития западных,  восточных и иных регионов страны конкретно. Тут хозяин комнаты необдуманно высказался в том смысле, что Сибирь хоть и богата ресурсами, но недостаточно богата умами. В ответ гость отметил крайнюю замордованность и пугливость западных жителей, за что Иван Коптелов обозвал его сибирским валенком, а в ответ был обозван драным Орловским  лаптем. Затем младшие офицеры перешли от слов к действию. Иван Коптелов ударил Власа в левую скулу, что, учитывая значительную длину рук худого, но жилистого орловца, было чувствительно. Тогда Влас сгреб его в охапку и выбросил в открытое окно. И всё бы ничего – мало ли что случается при дружеской беседе, - но Иван Коптелов упал на пустую бутылку, невесть откуда взявшуюся под окном. И сломал два ребра. Дело замяли, но за Власом закрепилась незаслуженная слава дебошира и дуболома. И отразилась, увы, на его дальнейшей карьере. Хорошо, что хоть Настя об этом не узнала в ту пору, а узнала гораздо позже, потому что в ту пору она была беременна. И всякие волнения ей были ни к чему. Но и раньше, и позже Влас в семье рукоприкладством не занимался, а это уже куда как хорошо. Ивана Коптелова подремонтировали, на что потребовалось две недели, но уж больше они с Власом никаких посиделок не затевали.
                Служба шла своим чередом, будни не отличались разнообразием, но то, что не было никаких событий, уже хорошо, потому что события – это нечто незапланированное и всегда со знаком минус, то есть ЧП. А за ЧП приходится так или иначе отвечать, или, как давно уже замечено – за всёприходится платить.
                Настя в скором времени ушла в декретный отпуск и теперь семейные узы молодой пары ещё более укрепились. Влас почувствовал дополнительную ответственность уже не только за вверенное ему дело, но и за семейный корабль, экипаж которого вот-вот должен был пополниться еще одним членом.
                Насти приняла часть её забот по дому на себя, заглядывая после работы или по выходным  и это шефство пришлось очень кстати. Власу часто звонили из Коковища, и он постоянно отзванивался с краткими отчетами о текущей обстановке. Она не вызывала тревоги и все были, в общем, довольны.
                Свадебные пожелания молодым «Так будьте здоровы, живите богато…» в общем и целом начинали реализовываться. Образовалась у Вершининых и своя компания из молодых людей, веселая и добропорядочная, как оно и должно быть у таких симпатичных во всех отношениях граждан.
               Особенно дорожили все совместными вылазками на природу, без учений и команд – просто-напросто повеселиться и слегка даже повалять дурака. Когда же ещё? Тогда Влас вспоминал берег реки Коки, березовые рощицы и сосновые колки, дальние озера; даже сибирских лаек, в большинстве ставших бомжами,  и его начинало тянуть в Коковище – заглянуть туда хоть ненадолго.
                ***
               Андрей Ребров и Мокумба Зебе добирались до места назначения на автобусе. Духотв стояла неимоверная, хотя стёкла в окнах экспресса были опущены до предела. Спасало только то, что шофёр гнал транспортное средство как очумелый, нимало не заботясь ни о его сохранности, ни о внутренностях пассажиров – зато в окна врывался ветер, охлаждая разгорячённые тела. Через два часа пути по равнине, покрытой чахлой и жесткой растительностью, добрались до оазиса, где сделали привал, отдышавшись в тени пальм. Впрочем, неподдельно отдышался, кажется, один только Андрей Ребров, все же прочие его попутчики, местные жители, особого дискомфорта от жары не испытывали. Некоторые даже не вспотели. Мокумба Зебе, поначалу старавшийся как-то развлечь сибиряка пейзажами Африки, скоро утомился, поскольку пейзажи были однообразны и скучны. Некоторый интерес вызывали только время от времени встречающиеся деревни с небольшими возделанными полями в низинах и верблюдами, пасущимися среди мелкого колючего кустарника. Мокумба Зебе задремал и спал до самого привала.
                Дальнейшая дорога заняла около часа, но после отдыха уже не казалась Андрею Реброву слишком экстремальной. Город Намбери, конечная цель путешествия его и Мокумбы, был небольшой и располагался среди невысоких гор, здесь было как-то прохладней. А на вершинах, почему-то подумал Ребров, наверное, вообще комфортный климат.
              - Ничехо, ничехо, - ободряюще улыбнулся Мокумба, когда они выгрузились на центральной площади, - ночью бывает- бывает холод.  Хах Мосхва. Ночью холод, в день – тепло. Сильно тепло: бывает сорок пять. 
              Он мог бы говорить и на английском, но упорно совершенствовал свой русский.
              - Круглый год? – спросил Андрей, чувствуя, как по спине опять побежали ручейки пота, надо думать, из последних запасов влаги в организме.
              - Весь ход, хрухлый, - Мокумба Зебе очертил рукой в воздухе круг, подтверждая, что от «тепла» не спасёт никакое время года.
              - Сюда, - указал он затем на узкий переулок, и аспиранты двинулись куда-то по горячей дороге, которая прижигала даже сквозь подошвы сандалий.
                В департаменте сельского хозяйства, продовольствия и гигиены они были представлены его начальнику, седеющему неулыбчивому  господину с длинной худой шеей и твёрдым взглядом. Собственно, представлен был только посланец России, Мокумбу же именно этот департамент и отправлял в Гиперборею, и его представлять не было необходимости.
                Начдеп довольно бегло говорил по-английски, что свидетельствовало о его иностранном образовании, а возможно, он так наловчился говорить в процессе постоянного общения с туристами или деловыми людьми из-за пределов республики. Андрей отвечал  коротко и, по его мнению, исчерпывающе. Мокумба вставлял иногда два-три слова на своём языке и в конце концов все основные вопросы были решены. Исследователям надлежало произвести в течение трех месяцев изучение трех потенциально самых опасных зон с токи зрения вспышек саранчи, после чего осуществить засев клещей-пожирателей этих насекомых. Буде выход личинок случится в ближайшее время, следует оценить эффект от применения клещей, если же личинки должны будут массово появиться позже, определить срок их проклёвывания и организовать следующую экспедицию. Но, по его мнению, слишком долго ждать не придется, поскольку саранча плодовита и плодится уж никак не раз в году, наподобие буйволов, а заметно  чаще.
              Чувствовалось, что руководитель владеет  темой достаточно хорошо и, если бы не многочисленные обязанности по продовольствию и гигиене, отнимающие массу времени, он сам разметал бы полчища саранчи и навсегда решил проблему.
               Было определено наиболее подходящее для производства всех работ селение, куда завтра утром и должны были отправиться исследователи. Мокумбе Зебе, как знатоку местных условий и порядков, были выданы полевые деньги, расписался он также за получение палатки и мотороллера с небольшим кузовом, наподобие старинного Российского «Муравья», на котором каратели саранчи и отбыли на ночлег. Он ждал их в доме Мукумбы Зебе. Когда лёгкая суета в департаменте, вызванная приездом ученых, улеглась, помощник начальника департамента, белый человек с тусклым взглядом объевшейся лягушки, вышел в туалет, и, набрав нужный номер, позвонил.
                - Они приехали, - вполголоса сказал он по-английски. – Двое: один наш, второй, как и ожидалось – русский. Но тебе ведь без разницы, русский там, или японец.
                - Надолго приехали?
                - Ориентировочно – три месяца.
                - Хорошо. Я пока займусь организацией конкретно. Информируй, если что. Но они точно энтомологи?
              - А ты думаешь, мы пригласили на битву с саранчой архитекторов?
              - Да кто его знает – от этого департамента не знаешь, чего и ожидать. Может, выписали просто туристов-любителей. Имею в виду любителей жуков-пауков.
             - Не волнуйся, мы радеем за благополучие республики.
             - Ну, флаг вам в руки!
                Имея в запасе карту, откопированную в родном теперь департаменте, рано утром, ещё до восхода солнца Андрей Ребров и Мокумба Зебе отправились в путь протяженностью более пятидесяти километров. Мокумба знал, куда ехать, и без карты, но на ней были отмечены очаги наиболее интенсивного размножения прямокрылых в прежние годы. В нанесении некоторых из них на карту участвовал и Мокумба, но имелись и такие, которые были отмечены до него.
              Все последующие дни были посвящены поискам наиболее заселенных кубышками саранчи участков внутри трех оговоренных зон. Применялась отработанная методика подсчета кубышек на квадратном метре. Затем учитывалась их плотность по всей зоне. Работа была не из приятных: на корточках под солнцем, без возможности иметь источник воды. За ней, как и за простенькой провизией, Мокумба ездил в близ расположенное селение. Изысков не было: маисовые лепешки, тушёнка, вяленая, а точнее, сушёная рыба, финики и немного овощей. Ввиду отсутствия холодильника никакой свежей пищи более, чем пару часов, хранить было нельзя. Мокумба знал о пристрастии жителей северной страны к картофелю, но порадовать им Андрея Реброва не мог: не росла картошка в этом иссохшем краю. Зато он как-то собственноручно изжарил в горячем песке граммов триста крупной саранчи и, показав пример поедания её, предложил Андрею. Тот попробовал, но большого аппетита от деликатеса не почувствовал. Больше это блюдо не приготовлялось, хотя Мокумба с большим сожалением наблюдал, как бесполезно пропадает вкуснейшая еда, сама пожирая при этом и без того небогатую растительность. Хорошо, что саранча покуда была нестадной и мирно паслась на месте, не посягая на дальние территории.
              В первый же день работы у Андрея обгорели руки, потому что он необдуманно надел рубашку с короткими рукавами. Между тем не было даже и сорока градусов – по словам Мокумбы , - чуть больше тридцати. «Истинно – работа для негров», подумал посланец суровой Сибири, но ничего не сказал, дабы не обидеть напарника. Зато по ночам был собачий холод и если бы Андрей не знал наверняка, что он в Африке, причем почти на самом экваторе, мог бы подумать спросонок, что он ночует где-то в далёкой тундре. Тут весьма кстати оказалась палатка, но и укрывшись в ней, приходилось утепляться на ночь какими-нибудь накидками. Утром пили из термоса горячий чай, накалённый в чайнике на солнцепеке предыдущим днём и, не мешкая, принимались за дело, торопясь сделать как можно больше до знойной второй половины дня. Часа два выкраивалось ещё вечером, но потом быстро темнело, и выискивать в серой земле серые кубышки становилось невозможно. Самая комфортная атмосфера обнаруживалась в полночные часы, когда было уже не жарко, но ещё и не холодно. Вообще-то настоящего холода и не было, предрассветная дрожь организма вызывалась лишь падением температуры по сравнению со знойным днём. Андрей Ребров акклиматизировался к исходу первой недели; Мокумба не настаивал, чтобы он трудился, не разгибая спины.
               Как-то спустя несколько дней после начала изысканий  заглянули к ним начальник департамента сельского хозяйства со своим помощником. Посмотрев карты заселенности зон пораженности саранчой по секторам с указанием численности и прочих параметров, оба остались довольны.
               - Окей! - сказал начальник.
              - Окей! – как эхо, повторил заместитель. И они уехали.
              - Не зря вхаливаем, - заметил с гордостью Мокумба Зебе и его сотоварищ согласился:
              - Не зря.  Но вкалывать ещё ой-ёй-ёй сколько. Ишачить.
              - Да. Ишачить? Хоошо. Прохлятая саанча! Но зато мы есть хабота. Плата.
              Наконец были нанесены на карту все наиболее опасные участки, и теперь предстояло произвести их засев клещом,  воспитанным в лаборатории профессора Лузина, как ему представлялось, в духе ненавистничества к представителям саранчовых. Истекала уже седьмая неделя пребывания Андрея Реброва на втором по величине континенте. Раз в неделю он выбирался с напарником в селение и отправлял по электронке послания в далёкий Сибирск, заряжал нетбук и ждал ответа. 
               Узнав, что работа специалистов защиты растений подошла к самой ответственной фазе, департамент сельского хозяйства, продовольствия и гигиены организовал доставку на место действия трех пчелиных ульев на предмет изучения отношения клещей-киллеров к пчёлам. Их распределили по всем трём зонам.
              Помощник начальника департамента звонил по известному ему номеру:
              - Они готовятся к выпуску клещей.
              - У меня давно уже всё готово, надо начинать.
               -  Подожди ещё малость; недели, я думаю, им хватит. Видишь , за борьбу с вредителями отвеча в департаменте я и дело надо закончить, хотя бы первый этап. Результаты мы изучим уже и без аспирантов. Надо подождать. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили за бездеятельность? И неизвестно ещё, выгорит ли что из твоей затеи.
              - Дорогу осилит идущий – откуда это? Из Хемингуэя? Хотя значения не имеет, главное – верно.
              - Будем осиливать, но старт - через неделю.    
              - Хорошо, ждём неделю,  и ни дня больше.
              - Ни дня.
             Наступил и торжественный момент запуска в африканскую фауну изголодавшихся и истомленных неволей клещей. В течение нескольких дней борцы с саранчой педантично высевали клещей по всем отмеченным на карте участкам и делали необходимые отметки в журнале проведения работ. Они шли с опережением графика и рассчитывали, что вся первая половина предприятия будет выполнена почти на три недели раньше запланированного срока. Тогда Андрей Ребров сможет, наконец, вернуться на родину, а его сотоварищ соответственно – на чужбину, чтобы продолжить аспирантские бдения. На седьмую ночь Андрею почему-то спалось плохо: мерещились тарантулы, фаланги, скорпионы и отчего-то – завхоз из школы Ирины Ветровой. Он уснул за полночь, но полностью погрузиться в сон не успел: раздался чуть слышный топот, легкий полог палатки был откинут и кто-то за ноги рывком выдернул Андрея из палатки. Услышавший возню Мокумба дал хорошего пинка тому, кто вцепился в его лодыжки и лиходей, охнув, отступил. Но был еще третий налётчик: он вырвал колья, крепящие палатку и, опрокинув её, набросился на Мокумбу вдвоём с тем, который получил пинок в живот. Они могли и одолеть Мокумбу, несмотря на всё его здоровье, но он снова достал пяткой в живот первого противника. Тогда второй нападающий постарался ударить его с разбегу головой и это ему удалось, но только частично: удар получился скользящий. Тем временем Андрей Ребров бился с тем, кто вытащил его из палатки.
              - Чего надо? – зло спрашивал он по-русски и, не получив ответа, совершенно искренне крикнул: - Свинья!
                Африканец был здоров, как горилла, и один из его ударов получился настолько тяжёлым, что Андрей грохнулся почти без чувств. Победитель бросился на помощь двум другим. Мокумба отбивался от них из последних сил. Помотав головой, Андрей сдернул крышку со стоящего рядом улья и, схватив рамку с мёдом и пчёлами, с размаху ударил своего противника по лицу.
              - Не желаете мёду? – пробормотал он.
              Одновременно с этим один из дравшихся с Мокумбой, получив третий удар в живот,  выхватил из кармана что-то вроде кастета и с диким воплем ударил энтомолога- земляка по голове. Еще более дикий вопль издал атакованный пчелиной рамой, скребя пальцами лицо, залепленное мёдом и жалящими пчёлами. А Мокумба как подкошенный рухнул навзничь с окровавленной головой. Из подъехавшего неслышно джипа выскочил седоватый африканец с пистолетом в руке. Выругавшись при виде упавшего бездыханно Мокумбы, он яростно сплюнул и, указав пистолетом на Андрея Реброва, мотнул головой в сторону машины. Двое схватили исследователя , заломили руки и потащили к джипу. У него ещё кружилась после нокдауна голова. Боксер с воем продолжал отбиваться от роя пчёл, яростно оттирая рукавами от мёда и яда враз распухшее лицо. Где-то близко залаяла собака. Владелец пистолета придавил педаль газа и вездеход помчался по выгоревшей траве прочь от полевого стана.
                ***
                Сергей Вершинин достаточно успешно, на удивление себе самому, окончил школу, одолел ЕГЭ – может быть, потому, что слишком не заморачивался по этому поводу и не считал диплом залогом каких-то преференций. Лишь одно было у документа несомненное достоинство: открывалась возможность поступать в вуз.
                - Так вот, Сергей, - сказал ему как-то в присутствии Марии Васильевны Егор Егорович, - если ты хочешь поступить в вуз, зубри предметы, готовься к экзамену как следует. Учить тебя на платной основе – мы не потянем. Тут еще Лена закончит, и тоже будет поступать. Мы сможем вас снабдить копейками на одежду и питание. Ты понял, Сергей?
                - Да понял, понял, чего не понять-то?
                - Так что готовься и поступай. И нам спокойнее будет, если ты займешься учёбой.
               Спорить было не о чём. Стало быть, даешь вуз! Ради такого дела стоило покорпеть некоторое время над учебниками. Чему он и посвящал всё свободное время с упорством, с каким раньше стремился достичь вершин в вылове рыбы из Коки. Несчастным ельцам повезло, что терпения у него хватило ненадолго, иначе бы он заставил корчагами всю реку. И заставил бы, пожалуй, если бы были приличные уловы. При всём том он не прекращал деятельности в ансамбле, который, правду сказать, не снискал пока что слишком большой популярности. Уж чересчур много было конкурентов:  в каждом селе, в райцентре, не говоря уже о самом Сибирске; пробиться на большую сцену стоило немалых трудов и вообще неизвестно, сколько этих трудов потребуется – год, два, десять? Такая неопределенность не устраивала Сергея, но он продолжал участвовать в репетициях. Поскольку кроме надежд на будущую славу и доходы, игра в ансамбле доставляла ему удовольствие. Это было хобби.
                Вузов с военными кафедрами было немного и выбирать особенно не приходилось, но его устраивало то, что практически все они были техническими. К гуманитарным наукам Сергей относился без сочувствия, и они платили ему тем же.
             Для поступления намечено было три высшие кузницы кадров, и после всех процедур и волнений выяснилось, что Сергею придется учиться в Воронеже, что не очень хорошо, поскольку далековато, но за счет бюджете, что как раз очень хорошо.
             Несколько освоившись в университетской обстановке, он решил возобновить музыкальные упражнения, для чего обратился к руководителю головного ансамбля. Всё портило то, что он играл только на балалайке и баяне, однако же его взяли в группу запасных, с перспективой после испытательного срока включить в основной состав. Репетиций Сергей не пропускал, справедливо считая, что когда-нибудь это ему зачтется, и не только в ансамбле. Действительно, спустя две недели один из его членов, контрабасист Олег Кипелов, отозвал его в сторону и спросил:
                -Ты где ночуешь? Ну, без разницы: если подходит, перебирайся к нам с Женькой Поповым. Мы снимаем комнату; был ещё третий, но он отвалил. Вдвоём-то нам накладно, а если трое – то уже в самый раз. Хотя, конечно, лучше бы совсем не платить. Но что поделаешь? Мы не местные. Ну так как? Квартира недалеко, можно и пешком минут за десять добежать.
              Сергей, обретавшийся в самой захудалой гостинице, не раздумывая, согласился. «Сокамерники», как они себя называли, учились на втором курсе и взяли шефство над новоприбывшим.
              Понемногу всё налаживалось, и лишь одно смазывало общую благополучную картину: недостаток средств и отсутствие реальных вариантов их добычи. Попов как-то спросил:
              - Тебе финансами родители помогают? Работают?
              - Мать. Отец на пенсии.
                - Да, не разбежишься. Стипендии даже на пиво не хватает. В ваших новосибирских краях ничего не водится такого, что можно без проблем продать? Рыба какая-нибудь особенная, наподобие байкальского омуля? Может, редкие лекарственные сорняки, вроде элеутерококка? Что-нибудь такое-этакое…
                - Ну, в новосибирских не знаю, а у нас – с налёту даже и не соображу. Рыба-то ценная вся в северных районах. Что же, что же? А  орехи кедровые не пойдут?
                - Орехи? – заинтересовался Попов. – А что, можно попробовать. Только как мы их оттуда доставать будем? То есть, доставлять? Всякая логистика и прочая м…ка?
              - Надо думать.
              - Ты подумай срочно. А то мы тут замутили кое с какой травкой… да не волнуйся, не наркота. Она-то наверно, пошла бы без проблем. А эта – кулинарная. Не очень-то расхватывается. Не такая, говорят, как надо, ненастоящая. Я вот не понимаю – ну, телевизор можно подделать, лыжи какие-нибудь, таблетки, но как можно подделать траву?
              Сергей пожал плечами:
              - Если только сушёную и размолотую – ничего хитрого.
              - Нет, в натуральном виде, лишь подвяленная.
              - Не знаю. Сейчас всякие спецы есть.
                - А мне сдаётся – это жадность. Цену сбивают, поэтому и наводят тень на плетень. Цена и так-то невеликая, да, Олег?
               - Куда уж меньше. Остается только за взятие пучка нам еще доплачивать. То есть мы будем доплачивать. А?
               - Вот-вот. Так что ты, Сергей, думай.
              - Ну, для начала надо попробовать продать малость, на пробу – как будут покупать. Или есть на примете, кто может взять и продать всё?
              - Есть-то есть, но если продавать дрянь, большого навара не получишь.
              - Я отпишу к себе, пусть вышлют килограммов десять. 
              Скоро все десять заявленных килограммов орехов прибыли и Попов отвез приманку по известному ему адресу.
              Отзыв был получен через два дня и носил весьма положительный характер: товар шёл хорошо. Смущало только то, что навар с килограмма составлял всего сотню рублей; если продать тонну орехов, прибыль составит всего сто тысяч рублей.
              - Так, пожалуй, нам всю вашу тайгу придется вычесать, - заметил Олег.
              - Ну что уж так сразу. Мы можем приподнять ещё цену, а у Андрея в Сибирске наверное, найдется выход прямо на заготовителей. Они-то продадут подешевле. Те, присланные, как я понимаю, куплены в магазине?
              - Конечно.
                - Ну вот. А там своя накрутка, если ещё они взяли товар без перекупщиков. А если через них – то вообще в разы цена стала больше. Что, возьмёмся за это дело? Траву тоже будем помалу продавать, сколько получится.
              - Орехи хоть в упаковке – в скорлупе, но тоже портятся со временем. Да и всё заготовленное могут быстро распродать – спрос и в наших местах есть неплохой, - сказал Андрей. Особенно, если год неурожайный. А это часто.
               -Ну ты смотри, - поразился Олег, - кажись, чего только у нас нет, а как до дела – и того мало, и этого, всего не хватает, всё в обрез.
               - Много у нас лесов, полей и рек, – не согласился Попов.
                - Насчет полей и рек - это правильно, но вот лесов…  В наших краях, например, их не так-то много осталось. 
               - Вот видишь, - оживился Кипелов, - хорошо еще, что реки сибирские в пустыню не завернули. А то остались бы у нас одни поля.  Ну так что, практически?
               - После сессии я сбегаю в Сибирск, если с орехами всё в порядке, загружу тонну. Как получится. Но нужны деньг, тысяч шестьдесят и за доставку – наверное, тысяч сколько? Пятнадцать, двадцать?
               - Итого, значит, восемьдесят  тыщ. Осилим? - Кипелов по очереди посмотрел на приятелей.
               - Вообще, конечно – что за деньги? – отозвался Попов.- Раз пообедать в хорошем ресторане. Но пока для нас – чудовищная сумма. Ладно, я попробую взять авансом за будущий товар. Но сразу всё вряд ли получится. Скорее всего, отвалят тысяч пятьдесят, в лучшем случае.
               - Тогда должно получиться, – подытожил Кипелов, - тридцать я найду.
   На том и порешили. Деньги были собраны, и сразу после зимней сессии Сергей Вершинин отбыл в сибирскую командировку. Он показал пример расторопности и организованности, совершив закупку  товара в короткие сроки и уже через неделю вернулся, а в скором времени прибыл и контейнер с тонной орехов – почти тридцать мешков. Их развели по мелким магазинам и часть в виде опыта занарядили на рынок. С нетерпением ждали результатов и результаты оказались радостными, учитывая то, что такую мелочь, как кедровый орех, покупатели ценили не слишком высоко. Кроме всего прочего, лузгать орешки надо было умеючи, это не семечки. А сноровка вырабатывается не сразу. И всё-таки все затраты компаньонов окупились и чистая прибыль составила почти полторы сотни тысяч.
                Почин решили отметить. Чтобы не навлекать на себя недовольство вахтёров-охранников по нетрезвом возвращении в общежитие, отпраздновать трудовую победу собрались в своей комнате. С шампанским естественно, связываться не6 стали, а купили бутылку виски и три бутылки водки, чтобы уж наверняка хватило. В качестве прохладительного напитка выступало пиво в количестве пяти литров. В закуске изысков не делали, всё было питательно, дёшево и сердито.
               - Ну, за успешное завершение начала и продолжение предприятия! – провозгласил Кипелов первый тост, и все дружно выпили.
               - Спасибо Сергею, конкретно сработал, - заметил Попов. – Ну и нам с Олегом тоже объявляется благодарность.
               - А как же, - поддержал Вершинин, - без денег – никуда!
               И они выпили по новой.
                - Ну, а теперь – за удачу, чтобы она не покидала нас никогда! – призвал после того, как закусили, Олег Кипелов. – Да ты пей, пей, Серега! Удача – она капризная дама, не угодишь – отвернется.
               И, проследив за вершининским процессом выпивания, удовлетворенно заметил:
               -А то будет, как с Буровым.
               - А что с ним? – запивая водку пивом, чтобы освежиться, поинтересовался Сергей.
               - Это препод такой есть, Буров. Он не пил, не курил, в азартные игры не играл, даже просто на интере; на всякие дискотеки – ни-ни! А организм – он ведь не железный. Нельзя измываться. Вот и надорвался. Так говорят. Теперь в больнице лежит, лечится. К нему родственник какой-то приехал, по делам в городе был, ну и заглянул. Бананы, мандарины, и бутылочку коньяка прихватил.
               « Давай, говорит, потихоньку, – тебе на пользу пойдет».  Так представляешь: он и тут выпить отказался! Ну где же тогда набраться здоровья? Вот так и лежит, как бы лечится. И неизвестно, сколько будет лечиться. Потому что если с ранних лет здоровье подорвал, восстанавливать его ой, как трудно! Понимаешь?
               Сергей, может быть, и понял бы, но он уже крепко спал, прикорнув на углу стола и о злоключениях трезвенника Бурова больше ничего не слышал.
                ***
      
                Джип скакал по полуночной равнине с полудневной скоростью, так что всех бросало из стороны в сторону и вверх, до упора в потолок. Африканец, обладавший пистолетом, гнал как обколовшийся мажор, спешащий на свидание, назначенное на вчера. Андрей опасался, как бы не отскочили колёса – тогда эта гонка стала бы последней для всего экипажа. Хотя никаких причин для такого дикого галопа не было – ни погони, ни надвигающейся грозы; их не преследовало стадо разъяренных слонов и не горела степь позади, швыряясь ошметками пылающего бурьяна.
                - Куда? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил по-английски Андрей, когда скорость уменьшилась и немедленно получил удар по ребрам от амбала, пропахшего медом и пчелиным ядом.
              - Ловить бабочек, - лаконично ответил рулевой, покосившись на гориллу.
                - Бабочек? – немного погодя уточнил Андрей, решивший, что недостаточно хорошо знает инглиш и не понял  владельца пистолета.
              - Бабочек, бабочек, - подтвердило водительское кресло. – Безобидное занятие.
               - Андрей замолчал, понимая, что над ним издеваются. Но потом всё-таки поинтересовался:
               - И ради этого надо было похищать меня и убивать Мокумбу?
               Предводитель ударил кулаком по баранке и рявкнул:
                - Никто не собирался его убивать, так он полез со своим джиу-джитсу! А эти дуболомы… И вообще ты заткнись. Скажи спасибо, что не лег там же рядом.
                Через несколько десятков километров джип остановился: седовласый и один из шайки, самый неприметный, вышли из машины и о чём-то коротко переговорили. В завершение беседы неприметный приблизил лицо к шоферскому и погрозил пальцем. Тот кивнул и вернулся в машину, один. Они помчались дальше.
              Под колёсами трещали мелкие кусты, затем они стали мощнее и их приходилось уже объезжать, выбирая проплешины в сгустившихся зарослях. Наконец проехать на машине стало уже невозможно: впереди поднималась стена леса, а кустарник стал непролазным. В довершение ко всему с ветвей каскадом ссыпалась вода, заливая стёкла при соприкосновении с ними: тут, по всей видимости, прошёл хороший дождь. 
                - Выходим! – скомандовал начальник экспедиции и вылез из автомобиля. Сосед Андрея слева тоже вышел вон, тотчас же аспирант получил справа удар в бок от боксёра – приглашение покинуть транспортное средство.  Углубившись в лес, двое принялись хлопотать по устройству привала, а старший, прислушиваясь и глядя по сторонам, пошёл назад; время от времени он останавливался и приподнимался  на цыпочках.
               Один из оставшихся занялся сбором хвороста, а второй разводил костёр. В условиях сплошной сырости это было непростым делом. Андрей, подбирая мелкие веточки, отходил в сторону, противоположную той, где возился с хворостом амбал. Улучив момент, он сделал несколько быстрых и лёгких шагов в чащу и затерялся в ней.
               - Э-э! – через несколько секунд раздался встревоженный возглас от костра. Донеслась торопливая перепалка, затем треск кустов. Во время этой суматохи Андрей пробежал еще метров тридцать и затаился. Стихло всё и в стороне бивуака. Затем послышался приглушённый шум мотора, который через минуту стал неразличим, заглушаемый густыми мокрыми зарослями. Выждав на всякий случай ещё минут двадцать и не ломая пока голову над тем, что бы значило это поспешное бегство похитителей, Андрей осторожно двинулся, по его представлениям, вдоль границы леса и кустарника.
                - А! – тут же раздался где-то рядом торжествующий вопль, - хальт!
                И в следующую минуту из зелени возникли все трое разбойников-африканцев. Амбал не  преминул сейчас же дать крепкого тычка кулаком Андрею в бок, но развить в этом направлении дальнейшую деятельность ему помешал окрик начальника:
               - Зивато!
                «Ах, так ты Зивато, черт бы тебя побрал!» - выругался про себя Андрей Ребров. «И как они, паразиты, так ловко вычислили меня?».
                Все, кроме него, были страшно довольны, не исключая и Зивато, который осклабился во всю ширину рта, отчего заплывшие от пчёл его глаза превратились в узкие щёлки.
                - Бежать тебе бесполезно! – грозно нахмурил затем брови сагиб, поигрывая пистолетом. – И куда побежишь – на корм львам?
                Третий солидарно кивал головой, сияя белозубой улыбкой, и демонстрировал  тяжелую винтовку, с какой, вероятно, ходят на слона.
              Насквозь промокшие, они добрались до костра, который уже как следует разгорелся и посягал на окружающую траву - она высохла и дымилась.
                - Носорога не боитесь? – спросил бесцветным голосом неудачливый погубитель саранчи, потерпевший очередное фиаско.
              Никто не ответил. Человек с винтовкой отложил оружие и, повесив на ближайший куст мокрую рубашку, пристроил над огнём чайник, наполненный из канистры. Зивато умывал горящее лицо, периодически обирая ладонями влагу с мокрых листьев. Начальник  достал телефон и отошёл за кусты имея, как видно, секретный разговор. Костровой собирал теперь хворост. Улучив момент, Андрей Ребров выхватил из костра маленький уголёк и бросил в карман сохнувшей рубашки. Нахохлившись, как мокрый коршун, он индифферентно смотрел в одну точку, которая находилась где-то позади костра. Запахло палёной тряпкой. Хозяин рубашки с проклятиями сорвал её с куста и ткнул в мокрую траву раз, другой – пока она не перестала дымить. Вернувшийся начальник неодобрительно смотрел на эти манипуляции, но ничего не сказал. Андрей чувствовал, что у него резко портится характер. Он чувствовал также неодолимую потребность выхватить из огня здоровую головешку и отходить ею как следует во-первых, главаря шайки и потом… Но тут же был вынужден сознаться, что из этой затеи ничего не выйдет – дети Африки после его побега явно начеку. Пришлось удовольствоваться прожженной рубашкой одного из татей. Эта маленькая месть доставила ему настолько же малую радость.
                Зивато разломил на четыре части большую лепешку и уложил на большой лист болотной травы, сюда же были присовокуплены бананы и две горсти вяленой саранчи. Только что вскипевшая вода была закрашена брикетом чая и разлита в маленькие железные кружки. Трапеза, несмотря на свою скромность, была очень кстати. Даже кипяток в обжигающих кружках пришёлся к месту.
               - Вот так-то, - сказал , переводя дыхание после очередного глотка, предводитель. – С  прибытием в страну бабочек! – и покосился на Андрея.
                - Не пойму, - отозвался тот, - у вас этот парень, - он кивнул на худощавого – он, что, изучал дойч? Кричит мне: «Хальт!».
              - Не очень изучал.  У него родственники в Кёльне. Вот он и знает слова.
              - Но почему мне-то он кричит: «Хальт!»? Я-то не немец!
              - Какая разница? Ты белый, а белые все на одно лицо.
              И он засмеялся, довольный своим замечанием, потом поделился причиной смеха со своими приятелями и теперь они захохотали все вместе.
               Постепенно веселье сошло на нет и все начали дремать, утомленные приключениями ночи и этого мокрого утра. Но начальник после получасового отдыха решительно встал и отдал отрывистую короткую команду. Двое вскочили и начали споро собирать пожитки у костра, затем вынимать поклажу из джипа; всё это они складывали в мешки с лямками и в завершение приторочили к одному из них канистру, предварительно вылив из неё остатки воды. Мешков было четыре и один из них без лишних разговоров водрузили на спину пленнику. Груз был небольшой – килограммов двадцать, но неизвестно, сколько времени его придется тащить, и по какой дороге. Если по джунглям – носильщикам этих мешков и ему в том числе не позавидуешь. Худшие опасения Реброва оправдались: со старта отряд двинулся прямо в чащу, орошаемый сыплющимся с ветвей дождём. Но было уже не холодно: через пятнадцать минут хода по переплетенной траве и корням деревьев все взмокли еще и от пота, и ноги переставлять было всё труднее, тем более, что местами они увязали в раскисшей почве. Сырость не успевала испаряться и с ней не справлялись все деревья, кусты и трава, как ни много они поглощали влаги. Через час пути Мопа обернулся, приложил палец к губам и негромко сказал Андрею:
              - Граница. Не шуми, иначе можно заполучить пулю. У нас тут военное положение.
              Дорога с двумя короткими привалами заняла полтора часа и венцом её стала река, шириной около пятнадцати метров; противоположный берег был от самой воды покрыт буйной растительностью, так что и не понять, крутой он или отлогий. Над деревьями и над водой носились малые и большие птицы, раздавались их голоса из зарослей. Джунгли просыпались. 
                - Кунга! – позвал Зивато, пытавшийся вытащить из зарослей лодку, которая с налившейся водой была слишком тяжела. Тот, кого назвали Кунгой, поспешил на помощь, сейчас же к ним присоединился и главарь. Совместными усилиями они выволокли маломерное судно на отмель, где перевернули его и вылили воду. Вернув лодку в исходное положение, сложили в неё мешки, причём с одним обращались особо осторожно. Зивато указал Андрею рукой его место, явно намереваясь при посадке взбодрить пленного ударом в бок, но не успел: аспирант одним прыжком оказался в посудине. Она являла собой образец срочного строительства: наспех оструганные доски, тяжелый нос, вода попадала внутрь не только от дождя: в двух местах она сочилась между досками. Но, конечно, в море на этом судне выходить никто не собирался, а для каботажного плавания она вполне годилась, если вовремя вычерпывать воду.
               Вёсел дредноуту, как видно, не полагалось и приводился он в движение посредством шеста, которым орудовал, стоя на корме, Зивато. Кунга держал в руках ружьё, намереваясь, видимо, подстрелить какую-нибудь водоплавающую дичь, буде она попадется.  Неизвестно, что осталось бы от неё, попади он в цель из своей чудовищной винтовки. Но ничего за весь короткий путь до  конца переправы не попалось. Перед самым берегом Зивато удвоил усилия, разогнав лодку до скорости узлов восемь-десять и она с хрустом врезалась в прибрежные заросли, которые тут же попытались швырнуть её вон. Но Зивато знал своё дело: она так плотно вклинилась в кусты, что более не пошевелилась.  Разгрузка и дальнейший путь через зеленые влажные дебри не заняли много времени: скоро они вышли на поляну, по большей части рукотворную, на что указывали пеньки деревьев и кустов. С краю поляны, но в тени, виднелось сооружение, напоминавшее обычную хижину, однако поднятое почти на метр над землёй. Рядом с ней на той же высоте размещался вместительный сарайчик с кровлей из больших пальмовых листьев, и без стен: при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что их заменяла тонкая металлическая сетка, натянутая по всему периметру. Дверь представляла собой четыре рейки, скреплённые по углам, и тоже состояла из сетки.
                На крыше сарая восседали два попугая, с любопытством, вытянув шеи, наблюдавшие за прибытием гостей. На ветке рядом стоящего дерева устроилась здоровенная зелёная ящерица, не подававшая признаков жизни. Попугаи же при приближении людей вспорхнули и переменили дислокацию, усевшись метров на двадцать выше. Высота деревьев тут доходила, пожалуй, до полусотни метров и кроны их, судя по птичьему гвалту, были неплохо заселены. Солнце пробивалось сквозь парной туман, напитанный тяжелым запахом прелых растений. На спине у пришельца из Северного полушария выступила испарина. «Будет банный день» - подумал он. Кунга убрал обломок жерди, подпиравшей дверь хижины, вспрыгнул на помост и отворил её. Заглянув внутрь, он пригнулся и позвал вполголоса:
                - Мопа!
   Предводитель взобрался на помост следом и вгляделся в темноту помещения. Он медленно достал пистолет и выстрелил внутрь хижины два раза, после чего они оба с Кунгой вбежали внутрь и через минуту выволокли дергающуюся в конвульсиях змею метра в три длиной.
                - Хо! – торжествующе воскликнул Мопа и сообщил Андрею:
                - Боа. Неядовитая, удав. Вообще их тут мало, но нас давно не было, вот он и устроился.
                Змею повесили на крепкий сук ближайшего дерева – весила она, наверное, не меньше полупуда. Кунга взял жердь, подпиравшую раньше дверь хижины и, улучив момент, наотмашь саданул несчастливого удава по голове. Тот почти перестал шевелиться.
                - Ну вот, с новосельем! – сделал приглашающий жест Андрею Мопа и распахнул дверь. – Опасаться нечего: раз там был боа, больше никого там нет.  Мы можем поспать, а уж потом займемся делами.
                Он что-то сказал по-своему Зивато и тот, вооружившись большим тонким  ножом, подобием мачете, раскромсал змею на дюжину кусков. Всё полученное он загрузил в большую кастрюлю, принесённую из хижины и, прикрыв крышкой, поставил в тени. Тем временем Кунга вернулся с канистрой, наполненной водой. Её налили в кастрюлю и разожгли огонь на старом кострище, окруженном большими камнями, на которых и пристроили кастрюлю.
                « Сколько же они собираются есть этого удава? – подумал Андрей Вершинин. – Ведь холодильника нет, а через сутки варево протухнет, если даже не раньше. Стало быть, пир сегодня будет большой. Да и то сказать, мужики проголодались: разве наешься кузнечиками да бананами?». Но говорить он ничего не стал, а продолжал осматриваться. Предводитель приблизился к диковинному сарайчику и сквозь сетку долго и пристально рассматривал что-то внутри. Затем он посмотрел на Андрея и бросил:
                - Спать! Часа полтора.
   Они втроём – Мопа, Кунга и Андрей забрались в хижину, где было натянуто пять гамаков, и устроились в них. Зивато был назначен дежурным по кухне и остался возле костра – варить добычу, которая досталась им так легко. Смертельно уставший Андрей не хотел ни о чем думать. Едва устроившись в гамаке и чувствуя себя в безопасности в окружении соседей, он мгновенно заснул.
                Разбудил всех Зивато. Он давно уже сварил змею и теперь боролся со сном, валящим его с ног еще и по той причине, что организм амбала был отравлен пчелиным ядом, действие которого лишь ослабело, но не прекратилось совсем. Уже позавтракавший удавом, Зивато залег спать, как только поднялись с гамаков его спутники, и уже через минуту из хижины донёсся его храп.
                Кушанье было горячим, но к нему полагалась холодная вода, так что в целом всё было в норме. За исключением того, что Андрею при виде здоровенных вареных кусков с коричневым узором по спине и жёлтым брюхом чуть не сделалось плохо.
                - Ешь, сказал, заметив его реакцию, Мопа – на одних бананах ты долго не протянешь, нет привычки питаться одной травой. А мясо это вкусное, диетическое.
               Он отхватил ножом небольшой пласт мяса и на щербатой тарелке придвинул Андрею:
                - Надо же когда-то начинать. Представь, что курица. Вкус почти такой же. Ну, начали! Иначе, я же говорю, ты не выживешь.
               Кунга одобрительно кивал головой.
                -А сколько надо выживать? – спросил Андрей.
                - Недолго.
                - Неделю, две? Меня дела ждут.
                - Наверное, чуть больше года – смотря по обстоятельствам.
                - Ты шутишь, Мопа?
                - Ничуть. Да, я ведь не рассказал тебе о сути дела, только назвал направление. Пойдём, я         тебе всё подробно объясню.
                Мопа встал, дожевывая деликатес. Андрей окинув взглядом ближайший радиус и, не найдя ничего, чем можно было бы зашибить бандита, поплёлся за ним, утешаясь мыслью, что до Мопы он еще доберется. Если впереди – целый год. Он содрогнулся.
               Впереди идущий приблизился к сараю, открыл задвижку и распахнул дверь.
                - Прошу, - указал он внутрь сооружения.
                Сквозь пол, выстланный поверх жердей-половиц всё той же сеткой, прорастало с десяток кустов, для которых были сделаны дыры. В одном из углов лежала куча листьев, на которых устроилось десятка полтора ярко-зелёных гусениц, занятых поеданием этих листьев.
                - Вот, это наша работа, - сказал Мопа,- а теперь и твоя. Мы выращиваем Лунную моль: слыхал про такую бабочку?
                - Моль, - как в трансе повторил Андрей Ребров и на него повеяло Сибирском, Коковищем  с маленькой Голубой Молью – Дарьей Вершининой. Запершило в горле. Он закашлялся.
              - Так что, известно тебе это насекомое?
              -  Известно, если речь о Сатурнии, Мадагаскарской комете  – отвечал Андрей.
              -  Ну вот, - удовлетворенно потёр руки предводитель, - так же говорил и Садреддин. Ты настоящий энтомолог. Это для нас очень хорошо.
              Заметив гримасу запоздалого сожаления на лице энтомолога, добавил:
              - Но не печалься: если бы оказался тупым дилетантом, нам пришлось бы пустить тебя в расход. А так – ты принесешь пользу хорошим людям и сам заработаешь. Если дело у нас пойдёт.
    Утешив таким образом Реброва, Мопа подозвал Кунгу, который, окончив обильнейшую трапезу, стоял возле входа, и что-то сказал ему. Тот быстро сходил в хижину  и вернулся с небольшим ящиком из толстой фанеры. Мопа открыл ящик и достал из него крупных размеров блокнот. В нём помещались фотографии бабочек, первыми из которых шли Лунная моль, Урания, Парусники – Антимох и Зальмоксис, с десяток других, а также фотографии растений, среди которых Андрей узнал и кусты, растущие  в этом инсектарии. Место под фотографиями и на свободных страницах было испещрено мелким почерком, как понял он, на арабском.
              - Вот эти самые ценные бабочки, - сообщил Мопа, в то время, как все разглядывали блокнот. Уважаемый Садреддин много занимался этим делом, привёз с Мадагаскара яйца Лунной моли, очень торопился, потому что яйца долго ждать не могут – по-моему, не больше двух недель. Он ещё привез кусты, которыми то ли питается моль, то ли откладывает на них яйца – ни на каких других. Климат у нас тут, он говорил, вполне мадагаскарский, и всё должно получиться. Ты можешь читать по-арабски? Мы, к сожалению, нет. И ты тоже? Ну что же, ты ведь энтомолог, сам разберешься, да?
               - Там видно будет, – уклончиво отвечал энтомолог. Но где же сейчас уважаемый Садреддин?
                При упоминании этого имени трое разбойников переглянулись – теперь и проснувшийся Зивато с Кунгой поняли, о чем речь. Кунга отвернулся, Зивато пожал плечами.
              - Его укусила болотная гадюка. Месяц назад. Не здесь – там, на берегу, - махнул рукой Мопа. – Он даже не успел добежать до машины. Там у него была сыворотка. Здесь тоже есть, но, по-моему, она давно уже прокисла.  Но Садреддин успел позаботиться о малышах – показал Мопа на гусениц, безостановочно грызущих сочную зелень. Теперь надо, чтобы всё дошло до бабочек, они-то нам и нужны. И чтобы они отложили яйца. Теперь тебе понятно? Тут в ящике есть специальные конверты для бабочек и кое-что ещё – сам посмотришь. Продавать нам есть куда.
              -  Месяц назад, - Андрей потер лоб, пытаясь сосредоточиться после всех вываленных на него известий. - Значит, до бабочек ждать не меньше полугода.
                - Именно так и прикидывал Садреддин. Если местный климат не внесёт коррективы. Да и вообще за этим хозяйством надо приглядывать постоянно. Эти попугаи, например, нахально иногда стараются разорвать сетку и наверное, сожрать гусениц. Глупые твари: один раз они украли у нас на глазах ложку, в другой – мой ремень. Да: ты хорошо плаваешь? Не надо лезть в воду – крокодилы.
              Всё было ясно. Начались будни, к которым Андрей не готовился и о которых даже не помышлял. Его бесила собственная беспомощность. Но это, утешал он себя, ненадолго – надо сначала присмотреться и как следует раскинуть мозгами. Что больше всего тревожило его – невозможность сообщить о себе в Сибирск.
              Как-то Кунга оставил у очага свой телефон, удалившись с Зивато на охоту за бабочками. Андрей тотчас же схватил его, взял сачок и бросился в заросли. Он набрал номер Ирины Ветровой. Но проклятый агрегат только пискнул два-три раза и сообщил, что на счету нет средств. С ненавистью посмотрев на него, аспирант размахнулся и зашвырнул его в чашу; раздался чмокающий звук – телефон угодил в болото. Через минуту почти с той же стороны появился Кунга, бережно несущий в сетке сачка крупную бабочку. Прибыл и Зивато. Пора было готовить обед.
                ***
               Следующий куш решено было сорвать, не откладывая дела в долгий ящик. Вершинин начал созваниваться со своими поставщиками орехов и договорился пока на полтонны – непроданного продукта на местах оставалось уже мало. Была сделана предоплата – на пятьдесят процентов. Вскорости подоспел и заказанный товар. Старые знакомые магазинчики начали было бойко торговать им, но тут случилась осечка: орешки оказались на треть залежалыми, с легкой плесенью внутри и имели вкус качественного хозяйственного мыла. Всё непроданное торговцы рекомендовали Попову и компании немедленно забрать, от греха подальше. От Роспортребнадзора, а также прочих инспекций. И не делать им больше подлянку со своими дурацкими орехами, не подводить порядочных людей. Но ребята они были отходчивые, потому что – деловые, и если возникал какой-то материальный интерес, на прошлые неувязки готовы были закрыть глаза. Так и на этот раз: в двух магазинах и одному рыночному торговцу был предложен такой замечательный оздоровительный продукт, как настойка женьшеня. Это общеукрепляющее и заряжающее энергией средство не являлось лекарством, а потому свободно могло продаваться в обычной торговой сети. Однако же на этот раз владельцы магазинов потребовали, чтобы при товаре имелись сертификаты и всё было чин чином. Рыночный же торговец сертификатов не требовал, но просил убедительно доставлять ещё и женьшень в натуре. Все торговые партнеры получили заверения, что поставляемая продукция будет первосортной, что у Сергея как раз на дальнем Востоке служит брат-офицер, который изъездил весь Приморский и Хабаровский края, Амурскую область, и уж он-то знает, где  и как там искать чудодейственный корень.
                Между тем надо было что-то делать с четырьмя мешками орехов, возвращенных с прилавков как бракованный товар.
                - Ведь если мы сами употребим эти двести кило,- в раздумье сказал Кипелов, нам придется грызть их до конца учёбы и ещё килограммов по пять на брата останется грызть их уже на рабочем месте. Без отрыва от производства.
                - Столько они не выживут, не будем же мы питаться одной плесенью, - возразил Вершинин. – Надо куда-то их пристроить, с пользой. Для потребителя и для себя.
               Пришлось прибегнуть к такому  технологическому приему, как флотация. Орехи просто засыпали в ванну с водой, как следует взбаламучивали и снимали «пену» - то есть пустые, высохшие и поломанные семена кедра, не чаявшие попасть в категорию брака, да ещё так далеко от родных мест. Затонувшие, качественные орешки выгребали, рассыпали на газетах и загружали в ванну новую партию. Дело подвигалось довольно споро, но становилось ясно, что с помощью газет таежный урожай не высушить и не сохранить – он рискует заплесневеть уже окончательно и бесповоротно. Решение нашлось только одно: срочно искать сушилку и Попов, как местный житель, немедленно отправился на её поиски. Часа через полтора он позвонил и дал указание затаривать всё отсортированное в мешки, так как с сушилкой всё договорено. Однако водные процедуры ещё не были завершены, несмотря на самоотверженный труд Вершинина и Кипелова, взмокших не столько от барахтания в ванне, сколько от пота. Подоспевший Попов немедленно пришёл им на помощь и через четверть часа первая часть операции  по спасению даров сибирской тайги была завершена. Оставалась сушка. Вызвали такси и, загрузив вдвойне дорогую теперь поклажу, помчались по адресу, указанному Поповым. Здесь оказалась небольшая столярная мастерская, где производились нехитрые поделки для быта, от табуреток до диванов и комодов с резьбой, покрытых поталью, имитирующей сусальное золото. В чём была несомненная ценность мастерской – так это в её электрической сушилке, где доводился до кондиции сырой пиломатериал. Она вполне годилась и для просушки орехов. Пообещав столярам как следует заплатить, если результат будет хорошим, а лучше – отличным, трое утомленных многочасовой трудовой вахтой компаньонов отправились в ближайшее кафе перекусить и выпить пива за успех  дела.
              Сушка мелких орешков не потребовала много времени и работники столярного цеха предъявили плоды своего труда – теплая, почти горячая скорлупа не крошилась при раскусывании ореха, что свидетельствовало о его непересушенности, но издавала в то же время вполне деревянный треск, что говорило о его вполне приемлемой досушенности. Что и говорить, ребята в столярке были с головой, хотя с кедовыми орехами им дела никогда иметь не приходилось. За что и были вознаграждены, в полном соответствии с договорённостью. 
              На этот раз для реализации многострадальных орешков были выбраны два магазина в дальнем предместье. И тут обошлось без накладок – вкус продукта не вызывал отрицательной реакции. Сами компаньоны на него уже и смотреть не могли – до того достал. Однако же деньги от реализации были скоро получены и, стало быть, все труды были не напрасны. Удача, хоть и с некоторыми оговорками, была налицо. И за неё-то было решено выпить.
                - Но только не как в прошлый раз, - сказал Кипелов, когда выпили по первой и второй. – Серега не досидел до конца, и чуть всё не испортил. А к этому ко всему надо относиться серьёзно. Иначе… У нас есть такой препод; так вот он не пил, не курил, на всякие дискотеки не ходил…
              - Я, кажется, где-то такое слышал, - перебил Вершинин. – Это Буров,  да?
              - Ну да, Буров. Ты уже и его знаешь? Откуда?
              - Не помню. Помню, что он лечится.
              - Вот-вот. Так что нельзя пренебрегать. Удача – она за тобой бегать не будет. Ну, ещё по одной!
              Нельзя сказать, что трое молодых предпринимателей слишком часто заглядывали в бутылку – не чаще однокашников, и всё по делу. С первой сделки Сергей отправил в Коковище двадцать тысяч, со второй – ещё десять. Он отправил бы больше, будь карман потолще. Но надо было содержать себя и нести расходы по проведению коммерческих предприятий. Как, например, по скупке и перепродаже настоящих импортных сигарет, которой они занимались между делом. Особенных барышей это не приносило, но всё-таки. Были затем и другие мелкие операции. За этими занятиями едва не потеряли Попова, который слишком увлёкся посреднической деятельностью и стал непозволительно много пропускать занятий в университете, так что встал даже вопрос о его отчислении. Но до крайней меры не дошло, поскольку он срочно исправился и налег на учёбу, приятно удивив ряд преподавателей. Кипелов и Вершинин до такого скандала не дошли, но забросили свои музыкальные упражнения из-за, как они объясняли, большой загруженности по изучению наук.
                - Доторгуетесь, барыги! – сказал как-то им в сердцах руководитель ансамбля, который был вовсе не лох. – Связался я с вами!
                - За всё приходится платить, - вздохнув, обронил тем вечером Кипелов. –  Два зайца, оба нужны. Предпринимательство может и не заладиться. Как бы нам бы доучиться?
                - Вы-то доучитесь, - откликнулся Вершинин, - а вот я…  Мне на год больше мордоваться.
                - Сыграть нам что-нибудь этакое… Так инструмента теперь у меня нету. Ты, Серега, хоть на баяне выдай что-нибудь. Ну там «Любо братцы любо…» или чего другое. Прямо расстроил меня этот подлец.
                - Который худрук?
                - Ну, он, конечно.
               Сергей Вершинин достал из футляра свой баян и накинул на плечи ремни. Играл он не меньше получаса, соскучившись по клавишам за бесконечной чередой университетских и предпринимательских дел. Олег Кипелов, грустно облокотившись на спинку кровати, в такт  мелодиям прихлопывал по полу носком туфли. Попов, к музыке довольно равнодушный, на этот раз, зараженный меланхолией приятелей, лежал на кровати, закинув руки за голову, и слушал. Он несколько изменился за то время, что наверстывал упущенное в штудировании учебного материала; теперь, казалось, он находил в этом занятии какое-то удовольствие. Что было странно для такого практичного и делового человека. Диплом, конечно, нужен, но что же пластаться из-за него сверх меры? Это отразилось и на состоянии коммерческих дел трех компаньонов. Похоже, начиналась полоса неудач. Затея с женьшенем не увенчалась успехом: Влас на обращение брата с просьбой помочь в реализации соответствующего проекта отвечал, что Сергею следует вплотную заняться учёбой, а не маяться дурью. Он, Влас, готов найти и выслать хоть килограмм женьшеня, если Сергей в нём нуждается сам, но обеспечивать этим драгоценным ископаемым всю европейскую часть Российской Федерации он не станет – у него просто нет таких возможностей. В этом был весь Влас: то, что не нравилось ему самому, не имело права на существование в принципе. В данном случае не повезло бизнесу. И хотя идея была не забыта, пришлось трём квартиросъёмщикам искать пока другие пути пополнения собственного бюджета.
              Свой вариант на этот раз предложил Олег Кипелов. По его мысли, следовало бы попробовать силы в ресторанной отрасли. Конечно, купить, а тем более построить ресторан или кафе им было пока не под силу, но если взять в аренду? Не может быть, чтобы не нашлось такого! Кто ищет…  А уж они приложили бы все старания, чтобы заведение расцвело пышным цветом. 
              - Но ведь мы ни уха, ни рыла не смыслим в этом деле - усомнился Попов.
               - Не скажи. Моя старшая сестра работала поваром в кафе. Я там кое-чего насмотрелся, ещё в детстве.
               - А-а, ну тогда другое дело. То-то я гляжу – у тебя суп получается отменный. Когда не пересолишь. И яичница.
                - Зря иронизируете. Нам-то суп варить не придется. Это дело спецов. Наше – организация работы внутри и по доставке нужных продуктов. Ну, разумеется, и бухгалтерия.
               - Тогда нам придется забросить учёбу. Это же всё надо настроить, запустить, как-то залучить посетителей, или клиентов – как их там?
               - Может, для начала замутим что попроще – какую-нибудь пиццерию? – включился в дискуссию Сергей Вершинин. – Читал, до революции в России такие заведения назывались пиццарнями – дёшево и сердито. Сейчас почему-то – пиццерии, да ещё и с ударением на предпоследнем слоге. Это, наверное, из-за цены: повышается цена – повышается статус забегаловки. У нас будет суперпиццерия. На вывеске: «Суперпиццерия «Три стройных блондина».
                - Не катит, - возразил Кипелов, - блондинистость больше идет женщинам. Блондин-мужик – это как-то странно. Мне даже как-то подозрительно.
              - Ну ладно, пусть будут три брюнета.
              - По-моему, тоже не очень, - встрял Попов, - почему именно брюнета? Дискриминация какая-то. Если уж на то пошло, так, например, три джентльмена.
              - А может, лучше – трое в лодке?- задумчиво почесал бровь Кмпелов.
                - Тогда нужно будет иметь богатый выбор пива и крепких напитков. Потому что если они в лодке, им хорошо – должны же они в чём-то плавать? В какой-то субстанции.
              - Да уж, конечно – не в киселе, - согласился Вершинин.
              - Ну, если всё это будет и ещё жареный рябчик – так это уже тебе и ресторан, - резонно заметил Попов.
              - Евгений Петрович, - строго сказал Кипелов, - вы нынче на себя не похожи. Никакой заинтересованности. А?
                Причина незаинтересованности Попова в ресторанном бизнесе вскоре открылась. А пока решено было направить силы на поиски заведения, отвечающего намеченным планам.
                ***
             Ирина Ветрова напрасно ждала сообщений от Андрея.  За неделю до окончания его трехмесячной саранчовой командировки он позвонил и заверил её, что дней через десять, много пятнадцать будет в Сибирске  и намерен провести в родных краях не меньше месяца. Но ни через десять, ни через пятнадцать дней африканский командированный не появился и даже не позвонил. Мало того, и до него дозвониться было невозможно. Недели через три у неё зазвонил телефон с неизвестного номера, но дальше этого дело не пошло. Напрасно прождала она повторного звонка часа два и наконец, решила позвонить сама. Никакого ответа, и даже никакого звука в ответ не последовало. Она терялась в догадках, но ничего правдоподобного на ум не приходило. Учитель физкультуры Кирилл Налабардин, заметив подавленное состояние коллеги, поинтересовался, не заболела ли она, и получил ответ что да, в последнее время у неё немного болит голова. Тогда Кирилл успокоено сказал, что если немного, то это ничего, как-никак весна, погода всё время меняется, ко всему ещё и время это самое простудное. Но, может быть, ей стоит сходить к врачу? Пока не надо? У самого у него тоже болит голова, но совершенно по деловой, рабочей причине: скоро городские соревнования среди школьных команд по волейболу и на него возложена обязанность как следует подготовить сборную их школы. Чтобы не уронить славные её традиции в этом виде спорта.
                - Директор так и сказал, - жаловался учитель физкультуры, - так и сказал: «Мы постоянно были чемпионами, и вам, Кирилл Евсеевич, надо приложить усилия, чтобы и на этот раз…» - ну и так далее. А от ветеранов школы я узнал, что чемпионами мы были один только раз – в 1995 году. Но как ему это объяснишь?
              - Да, пожалуй, - посочувствовала Налабардину Ирина. – Но я почему-то думаю, что он обрадуется любому месту, лишь бы оно было не последнее. Последних не любят, хотя и меньше, чем первых.  Он, наверное, и виду не покажет, что рад, а нам надо делать своё дело.  «Делай, что должно, и будь, что будет».
                - Ты считаешь, не надо первое место занимать, то есть я хотел сказать – необязательно?
              - Да. Но это моё мнение, не для публики.
              - Ну, конечно, - облегчённо вздохнул Кирилл Налабардин.
              Ирине же Ветровой успокоения не было. Не представлялось возможным лично принять участие в розыске пропавшего человека – не те у неё полномочия. Они заканчиваются на дневниках школьников и классном журнале. Не идти же, в самом деле, к гадалке!  Или идти? Ирина как-то спросила Василия Вершинина, уже дылду – семиклассника, что делает его дядька и не поможет ли он ей починить одно учебное пособие, которое надо застеклить?
                При этом Ирина Ветрова неимоверно краснела. Но всё было напрасно: Василий отвечал, что уже второй или даже третий месяц об Андрее ничего не слышно и он совсем потерялся где-то в Африке. Вся родня беспокоится и ничего понять не может. И никто не может им объяснить, что случилось. Еще племянник аспиранта сообщил, что старики Ребровы на этой почве стали сильно прихварывать и его, Василия, родители часто навещают их.
              Разумеется, такие известия нисколько её не утешили. Возникла было мысль навестить Ребровых, но тут же была отвергнута. Под каким видом Ирина появится у них, ведь Андрей даже не познакомил её со своими родителями? И с чем она пожалует? Только расстроит их, пожалуй. Нет, лучше повременить. Она стала внимательно смотреть телепередачи, где дело касалось Африки, и скоро замечательно начала ориентироваться во многих африканских вопросах, начиная от нынешнего климата в районе Нгоронгоро и кончая ситуацией с лихорадкой Западного Нила. Узнала, что нашествий Марокканской саранчи пока не наблюдается, но по-прежнему сложная обстановка в Сомали и ряде других стран континента, и кое-где продолжаются вооруженные столкновения и экстремистские выпады оппозиции. Но все эти знания ничуть не проясняли дела об исчезновении аспиранта Реброва, уехавшего в научно-производственную командировку на запад Африки. Ирина Ветрова похудела, побледнела и вообще переменилась: стала более нервной, чем полагается педагогу и классному руководителю, и несколько менее внимательной. Однажды после уроков она предприняла даже поход к реке Коке на место первой встречи с неистовым мотоциклистом. Доска, теперь уже другая, но такая же мощная, как и та, первая, лежала на старом месте, всё так же проплывали под ней листья деревьев и обычный мусор. На противоположном берегу раскинулось Коковище со своим повседневным будничным круговоротом дел. Она долго стояла на берегу, прислушиваясь в странной надежде, не раздастся ли сзади треск мотоцикла, но ничего, кроме отдаленного шума проезжавших по набережной улице машин, не было слышно. Одна из них остановилась на берегу поодаль и из неё высыпала компания, с явным намерение устроить здесь маленький пикничок. Может быть, у них недоставало средств съездить отдохнуть и как следует погулять где-нибудь в Хургаде или Паттайе, или слишком мало было времени, чтобы съездить за черту населенных пунктов в верховья Коки – кто знает? Но, кажется, им и так было хорошо. Костёр разводить не стали. Они раскинули на траве большую полиэтиленовую клеёнку, заставили её бутылками и снедью и устроились вокруг. Донеслась музыка.
                «Над землёю птицы белые летят,
                Собирает их в большие стаи осень;
                А за нею холода идут опять,
                Наше счастье гуси-лебеди уносят.
                Но никогда ни в чём не станем каяться…» - растекался над Кокой голос певицы. Ирина Ветрова торопливо шла домой.
               В электронной почте ничего не прибавилось. И молчал телефон. Подготовившись к завтрашним урокам, не поужинав, она легла спать с больной головой и, кажется, с температурой.
               Волейбольная сборная школы с успехом выступила на городских соревнованиях, о чём сразу по приезде её в родные стены сообщил директору Кирилл Налабардин. Следующим, кого он посвятил в детали спортивных баталий на волейбольных площадках первенства, была Ирина Ветрова.
               - Мы заняли двенадцатое место! – с воодушевлением рассказывал он ей в обеденный перерыв – в большую перемену. – Представляешь, из восемнадцати команд – двенадцатые! В прошлом году были пятнадцатые!
              Кирилл весь светился от избытка чувств.
                - Поздравляю! – не пряча улыбки, сказала она. Всё-таки одна только химия – это слишком тяжело. – А что директор?
              - А-а, директор. Он тоже поздравил. Ты была права.
              Наступили соревновательные дни и у неё самой – она готовила своего ученика к общегородской школьной олимпиаде.  Сколько тут пришлось перелопатить всяких учебных пособий – страсть! Но труды её и юного вундеркинда не пропали даром – он занял пятое место. Потрясающий результат для молодого педагога и, разумеется, очень неплохой – для ученика.
             Олимпиадам по различным предметам не было числа, но не каждый раз ученики из третьей школы занимали места в первой пятерке знатоков, поэтому Ирину Ветрову и её воспитанника поздравил сам директор на линейке. Не обошлось без поздравлений и со стороны коллег, в первую очередь – учителя физкультуры Кирилла Налабардина, который преподнёс Ирине букет цветов.
             Вообще мероприятия в школе, - и не только третьей, конечно, шли валом. Некогда вздохнуть и составить отчёт; уже требуется план очередного, которое пройдёт уже сегодня после обеда, а после завтрашнего обеда – следующее. Кроме всего, педагогам  вменялось в обязанность учить детей и вести среди них воспитательную работу. Это особо касалось классных руководителей, так что у Ирины Ветровой недостатка в школьных нагрузках не было. Как и у многих других учителей.
             В один из не очень удачных дней команда по настольному теннису, которую вез на соревнования в сельский район Кирилл Налабардин, вернулась поздно, из-за того, что случилась поломка школьного автобуса. Кирилл сообщил о непредвиденной задержке по телефону директору, а тот успокаивал родителей, до которых не дозвонились дети. К приезду команды он распорядился приготовить хотя бы небольшое чаепитие – с задержкой, да ещё после дальней дороги наверняка все должны были проголодаться. Из работниц столовой задержалась к этому времени только одна – остальные ушли полчаса назад. Оставалась ещё Ирина Ветрова, отдавшая свой зависший домашний компьютер в ремонт и готовившая материалы к занятиям на школьном. Её директор попросил помочь в благом деле насыщения изголодавшихся спортсменов.
                Она с готовностью согласилась, прикинув, что оставшуюся свою работу сможет доделать, придя в школу пораньше утром. Чем заслужила большую признательность руководителя.
                - Родина нас не забудет, - сказал он и добавил: хорошо, что вы задержались сегодня на работе, вдвойне это хорошо.
               «Рада стараться!» - едва не сказала она в тон директору, но передумала и отправилась помогать на кухню.
                Теннисисты под водительством Кирилла Налабардина и помощника - ещё одного учителя физкультуры - прибыли уже в полной темноте и, несмотря на то, что по окончании соревнований был дан ужин принимающей школой, успели изрядно проголодаться.
              Некоторых уже ждали родители на авто, других же усадили за столы и накормили не слишком разнообразно, но вполне сытно. Ирина Ветрова особенно откармливала замотавшегося Кирилла, который уже раз два сказал «Спасибо, я больше не буду» - как провинившийся школяр, но продолжал есть, не в силах отказать ей. Наконец, все насытились и стали клевать носом. На автобусе запоздавших обитателей третьей школы развезли по домам, последним покинул борт Кирилл Налабардин.
                Дня через три после этого Василий Вершинин, встретив Ирину Ветрову в коридоре, как бы невзначай сказал:
                - На дядю Андрея Реброва и его товарища в Африке было нападение. Товарищ был ранен и долго не приходил в себя, а потом сказал, что не знает, что случилось с Андреем дальше. Вроде, ищут.
               - Родители его уже знают?
               - Да, конечно.
                Вечером Ирина Ветрова дошла до дома Ребровых, постояла напротив, но так и не зашла.
                ***   
                Планы Елены Вершининой относительно вхождения в туристический бизнес претерпели изменения. Не то, чтобы она была непостоянным человеком, а вследствие  привходящих внешних обстоятельств. Хорошая знакомая Марии Васильевны, работавшая главным бухгалтером в энергетической компании, посоветовала учиться Елене на финансиста. По окончании учёбы Клавдия Павловна – так звали знакомую – обещала устроить молодого специалиста на достойно оплачиваемую должность со всем соцпакетом и многими премиальными. До тех пор, была уверена Клавдия Павловна, она ещё не уйдет на пенсию. А если что-то вдруг пойдёт не так, хорошему финансисту устроиться на работу не слишком сложно: сейчас всяческих фирм не счесть. И все без конца считают и пересчитывают  доходы и расходы. Елена же, при своих способностях может освоить дело без особых проблем. Недаром же она золотая медалистка. При всём том, если желание её втиснуться в турбизнес будет непреодолимым – и туда путь ей не заказан, но только после окончания института и трезвого расчёта всех плюсов и минусов.
                - Ну что Елене, эти туроператоры и турагентства – при своей будущей зарплате она сможет поехать, куда захочет, и без фирменных льготных путёвок. Ёе будут обслуживать, а не она.
                Клавдия Павловна слыла женщиной напористой и решительной, недаром же взобралась так высоко – и убедила Вершининых поступить именно так, а не иначе.
                Борис Морозов, когда узнал об изменении вектора устремлений Елены, никакой озабоченности не выказал и даже поддержал такой поворот событий. Сам он решил  учиться на программиста. Всё для учёбы имелось под рукой – в Сибирске. И хотя вершининская дочь должна была получать стипендию, родители вряд ли смогли бы учить в вузах сразу двоих, но Сергей, молодец, обеспечивал себя сам и иногда даже помогал семье. И Елена, и Борис без труда поступили на заявленные факультеты и уже к концу первого курса будущий айтишник предложил будущему финансисту руку и сердце.
                - Но как же мы будем существовать, где жить? Не у твоих же родителей, и не у моих тоже. Они с ума сойдут с нашими занятиями, хотя мои-то немного привыкли. – Тут она засмеялась и Морозов засмеялся тоже. - И на что жить, если мы, допустим, снимем комнату? Давай чуть подождём, тогда и родителей не переполошим, и вообще определимся.
                - Я уже думал, - с воодушевлением начал Борис Морозов, - я устроюсь ночным сторожем или ещё кем. Днём буду учиться, а ночью – на службу.
              - Так зачем же нам снимать квартиру, если мы там и видеться не будем? – резонно возразила Елена. – Я там буду жить одна?
                - Ну, после занятий-то я буду забегать, - не совсем уверенно сказал он. – И потом, есть же выходные.
                - Вахтовое у нас получится жильё. Житьё-бытьё. Нерациональное. И всё равно придется у родителей одалживаться. У нас-то пока никаких накоплений. Давай хоть что-то сначала соберём. Говорят, быт разваливает большинство семей. Неустроенный, я имею в виду. 
               - Сколько нам для начала потребуется, по-твоему?
               - Ну, не знаю - хотя бы, чтоб заплатить за жилье на полгода вперёд. И на все сопутствующие расходы:  может, не будет ни стола, ни стульев, ни кровати. А уж посуду и постельное бельё покупать придётся непременно. Думаю, тысяч семьдесят-восемьдесят понадобится.
               - Ладно, будем думать. Но ты настраивайся; ты ведь не для отвязки всё это говоришь?
               - Не для отвязки, понял? – с достоинством отвечала Елена Вершинина.
                - Всё, всё, - поспешил согласиться Борис Морозов. – Разрешите приступить к исполнению?
              - Только, Кирилл, без вреда для здоровья. Иначе зачем нам эти деньги? Будет время – появятся.
              - Я понял, понял. Не волнуйся, будем осмотрительны и всяко осторожны.
                Такой разговор состоялся у них на финише первого курса и Борис без промедления взялся за реализацию проекта, подсказанного однокурсником Васей Петровым из Забайкалья. Идея состояла в том, чтобы мыть золото. Вручную, не себя. Однокурсник, по его словам, занимался этим промыслом едва ли не с детства и имел хороший опыт. Правда, государством оно не одобрялось и без опаски быть привлечённым, мыть драгоценный металл можно было, только заключив трудовое соглашение с артелью, имеющей лицензию на его добычу. Вася говорил, что это не проблема. Сейчас они договорились после весенней сессии безотлагательно отправиться на добычу золотого песка, а может быть, если повезёт – и самородков.
               В эти планы Елену Борис пока не посвящал, подозревая, что она, пожалуй, испугается и будет резко возражать. Хотя рассказать о них придётся. Но это уже на самом старте, когда она проникнется убеждением, что так надо, оценив его решительность.
                И действительно, находясь в плену послесессионных волнений и переживаний по поводу дальнейшего жизненного устройства, она не без тревоги, но отпустила его на золотой разбой, ещё раз напомнив об осторожности и взяв слово, что он не задержится больше, чем на три недели. С чем он вместе с приятелем и отбыл за священный Байкал.
              Путь до места занял три дня. В посёлке, где жила семья Василия, они обзавелись инвентарём – новыми пластмассовыми тазами темно-синего цвета, моющим средством для разрыхления осадка с песком и ещё кое-какой мелочью. Лопаты у Василия дома были, как и двухместная палатка. Оставалось составить договор-соглашение на временное трудоустройство с какой-нибудь золотопромышленной бригадой, но это, сказал Василий – по ходу дела, на месте, по мере обнаружения таковой. И он показал отпечатанный лист такого договора, где оставалось поставить подписи. Перед уходом в тайгу на ручьи хозяин предупредил Бориса, что телефонной связи всё время их промысла не будет – поблизости не имеется там ни одного ретранслятора. Борис тут же позвонил Елене и отрапортовал, что выходит на добычу, известно чего. Он получил в ответ пожелание успеха и опять же напутствие быть осторожней.
                Работа с лотком оказалась делом непростым, тут нужна была сноровка. Достигалась она, конечно же, бесчисленными упражнениями по набору песка, смыванию мути и сортировке того, что осело на дне лотка. Тут в ход шёл магнит, при помощи которого выбиралась ненужная металлизированная фракция. В итоге после многих манипуляций на дне должен был остаться только золотой песок. Но у новоприбывших старателей ничего похожего в лотках не оставалось. Ещё куда ни шло - у Бориса, который по недостатку опыта мог смыть вместе с грязью и золото, но не клеилось и у Петрова. Впрочем, отнеслись они к этому философски – мало ли, это всего лишь первый день. Хотя все мускулы, особенно рук и спины, к концу трудового дня задеревенели, так же как и ноги, пребывающие постоянно в холодной воде. Сапоги, конечно, помогали, сколько могли, но возможности их были невелики. Всё-таки – резина.
               - Уж рыбачить сегодня, наверно, не будем? – спросил Петров, когда они, наконец, выбрались из ручья.
                - Какая рыбалка, я бы сейчас же спать завалился! – ответил Борис и лег на теплую траву. – А ты что же, и снасти прихватил?
               - Конечно. Но не столько для рыбалки, сколько для конспирации. Понимаешь, могут появиться люди ягодники, те же рыбаки, а то, глядишь золотоартельщики. Тогда берем в руки удочки и – вперёд! Нам лишнее внимание ни к чему.
               - Это же надо заметить их раньше, чем они нас.
                - В этом всё и дело. Тут уж как повезёт. Но ягодникам-то наплевать. Рыбаки, браконьеры, только довольны будут, что мы им дорогу не перебегаем. Вот артельщики – другое дело. Это мужики сердитые. Но будем питать надежду. Да всё это семечки – было бы золото.
                Вскипятив чай, они наскоро перекусили и отправились спать. На следующее утро, когда Кирилл проснулся, его напарник уже был весь в заботах: горел маленький костерок и в котелке варилась каша, сам же Василий настраивал удочки. Вырезав два длинных тальниковых пруда, он изготовил из них удилища, привязал лески без грузил и поплавков и к ним – тонкие полуметровые поводки с обманками - искусственными мухами, изготовленными им самим.
               - А-а, проснулся? На природе страшно крепко спится. Особенно под утро, когда мороз, - приветствовал он Бориса.
                Утро и впрямь было холодное, сырое, хотя солнце уже поднялось. Над ручьем и ближним болотом поднимался туман. Наскоро умывшись, гость принялся приседать и размахивать руками, чтобы согреться – к концу ночёвки он основательно подмёрз, хотя и укрыт был как следует.
                - Сейчас перекусим и – за рыбалку. В воду лезть с лотками ещё холодно, - сказал Петров и они устроились возле костра, растянувшись на траве и черпая ложками огненную кашу, которую запивали холодным чаем, чтобы не спалить горло и внутренности. Эта каша помогла разогнать кровь и взбодрила гораздо лучше физзарядки.
                - Ну, за дело! – скомандовал Петров, - если не повезло с металлом, должно повезти с рыбой. Надо же нам что-то предъявить проверяющим. Ты на обманку, наверное, не рыбачил. Вот как это – смотри.
                Он взмахнул удилищем и забросил муху к противополжному берегу. Течение тащило её по поверхности, не давая затонуть, пока она вместе с леской не остановилась  , сдерживаемая удилищем. Заброс тут же был повторён, ещё, ещё и ещё; при этом рыболов понемногу следовал по течению вслед за движением обманки.
                - Понял? – осведомился Василий, обернувшись на секунду. В этот миг из воды наполовину выскочила серебристая рыба и плюхнулась обратно.
              - Проспал! – с досадой сказал Василий и больше уж не отрывался от удочки.
              - А мне что же, за тобой идти? После тебя-то, наверное, делать мне нечего.
              - Не волнуйся: у нас разные обманки. Бывает на одну не клюёт, на другую тут же рядом берёт без остановки. В крайнем случае, перейдешь на кузнечиков.
                - К большому удивлению, довольно скоро у Бориса последовала поклевка, такая резкая, что он вздрогнул. Но подсечь не успел.
              - У меня клевало! – с восторгом сообщил он.
              - Ну вот видишь!      
              - Но как-то по-дурацки.
                - Так это хариус, не налим. Он полчаса насадку заглатывать не станет: раз! – и нету. Тут кто успел – или ты, или он.
              - Да, с таким клёвом добычи у нас будет не больше, чем с…
              - Не впадай в панику. Не может быть, чтобы мы ничего не поймали. Но шуметь надо поменьше, - рассудительно произнёс Василий и вдруг резко выхватил из воды небольшую вертящуюся рыбёшку, которая в воздухе сорвалась с крючка и шлепнулась на песок.
              - Вот и первый хайрюзина! – победно возгласил Петров и коршуном бросился на неё, поймав у самой воды. - Невелик, но почин есть, главное.
                Борис подошёл посмотреть на прыткую рыбину. Светло-коричневая мелкая чешуя крепко сидела на ней, не отставая и не прилипая к рукам, как у плотвы и ельцов. Но против окуневой, пожалуй,  слаба. Так что чистить её было бы нетрудно, ещё при том, что у хариуса не имелось никаких шипов и колючек. Несмотря на то, что ростом мал, весил он изрядно, будучи довольно плотным. 
                - Деликатес, - сообщил Василий и через минуту подсёк ещё одного – этого одним махом вытянуть было нельзя, он тяжело ворочался у поверхности, выбрасывая брызги из стороны в сторону. Но скоро сдался и был вытащен на берег. Это оказался красавец с темно-коричневой спиной и желтыми полосами вдоль брюха, на спине его топорщился высоченный радужный плавник. Весил он, должно быть, не меньше полкило. Для этой рыбы очень крупный экземпляр, как сказал Василий Петров.
              Повезло, наконец, и гостю – но его уловом стал елец, хотя и почтенных тоже размеров.
              - Итого, для отчёта и на уху хватит, - подытожил Петров. – Надо завязывать, а то мы, пожалуй, прорыбачим весь день.   
              Что и говорить, занятие было увлекательное, не в пример основному но, может статься, потому, что основное не принесло пока абсолютно ничего, кроме нытья мышц после вчерашних многочасовых упражнений.
                - Оно тут есть, зуб даю, - убежденно заявил Василий Петров, - просто неудачно мы упали. Сегодня немного сдвинемся туда, - и он указал рукой вниз по течению.
                До обеда они промыли уйму песка с илом, но и какой-то результат был налицо: корифей приисков Петров продемонстрировал Морозову щепотку блестящих крупинок на дне своего лотка – размером с мелко размолотую соль. Они с восторгом смотрели на первые плоды своих трудов и после обеда, не дав себе роздыху, вновь принялись за работу. Кое-что искомое начало появляться и в шлихе у неопытного старателя Морозова. К вечеру здоровья у них хватило только на то, чтобы наспех испечь на рожне рыбу – варить показалось слишком долго. Запив её горячим чаем, они отправились на покой.
              Следующие два дня были посвящены тем же трудам: с утра приятели вылавливали несколько рыб, разойдясь метров на триста друг от друга по противоположным берегам, затем завтракали и, как только рассасывался туман, брались за лотки.
                Улов был разным: на четвёртый день они поймали почти десяток хариусов и небольшого ленка, так что часть рыбы пришлось оставить на завтра, добыча же полезных ископаемых была постоянно небольшой и исчислялась малыми граммами. Что никак не отражалось на решимости золотопромышленников отдать делу всё отпущенное им время. Как на грех, седьмые сутки были отмечены затяжным дождём, который, начавшись утром, вопреки пословице, к обеду не кончился, а моросил до следующего утра. В непогоду хорош оказался клёв, а вот  подолгу мыть металл не получалось: слишком сыро и холодно. Так что один день целиком был потерян. Особую досаду вызывало то, что накануне они сделали крупный переход от первоначальных участков поиска и с нетерпением ждали, когда же можно будет опробовать новое место.
               Елена Вершинина, по мере того, как проходили дни, отпущенные золотоискателю Морозову, всё больше начинала беспокоиться. Некстати вспоминалась командировка  Андрея Реброва в Африку. Он тоже уехал как будто ненадолго, но бесследно исчез и вот уже скоро год, как о нём нет никаких известий. Конечно, Африка есть Африка, ну что с неё возьмешь? Однако же и Забайкалье пугает не меньше. Особенно, если учесть его резко континентальный климат. К тому же – медведи, рыси, всякие там росомахи. Недаром же поётся «По диким степям Забайкалья…». Первое время она крепилась, но по истечении недели стала каждый день набирать номер Бориса Морозова. Связи не было.
                «И зачем надо было его отпускать? – корила она себя. – Ну кто там приготовил для них с Василием золото? И если бы оно попадалось, то вся Россия была бы в Забайкалье, а не в Москве. Телефон не отвечает. Вот уж поистине – дикие места».
                Тут же она высмеивала себя: «Ну что такого страшного – съездить за Байкал? Тем более не в одиночку. Ездят и на Камчатку, и на Северный полюс. И ничего. Тем более – не на полгода, не на год – на три недели».   
               Но другой, зловредный голос, тотчас  возражал: «Как же: закон - тайга, прокурор – медведь. Павда, и у нас – Сибирь, но это ручная. А там – дикая.  Места каторжные. К тому же – наводнения, заторы».
              «Да какие заторы, лёд-то давно уж растаял» - не сдавался первый голос.
              « Всё равно опасно» - упорствовал второй.
                Вероятность простой неудачи в поисках золота волновала Елену почему-то куда меньше.
               - Ты, часом, не заболела ли? – встревожено спросила её Мария Васильевна на исходе второй недели тайной командировки Бориса Морозова.
               - Нет, не заболела, - совершенно правдиво отвечала дочь. - Просто ещё от сессии, наверное, отойти не могу.
               - Ты спи побольше; отоспишься – человеком будешь.
   Мария Васильевна не догадывалась, что как раз спать-то у Елены и не получалось. А может и догадывалась, но не подавала виду.               
                Как раз на следующий день после этого золотоискатели вынуждены были прекратить свои водно-земляные работы. А получилось это по той причине, что к их ручью вышли нечаянные гости. Голоса  они услышали в последний момент,  успели закинуть подальше в кусты лотки, но не вооружиться удочками. Тревога оказалась напрасной: из леса вышли двое парней того же возраста в камуфляжных костюмах лягушачьей раскраски и с мешками на плечах.
               - О-о, да тут людно! – восхитился один, видимо, природный балагур, соскучившийся в слишком узком кругу общения. - Наше вам! – и он наклонил голову.
               - И вам того же!
               - Золотишко, пропади оно пропадом?
               - Рыбёшка, - в тон гостю ответил Петров, кивая на удилища, лежащие в траве.
               - Ловится?
               - Помаленьку. А вы, я вижу, с черемшой.
               - С ней, заразой.
               - Вроде, поздновато уже – конец июня.
               - Ну, начали-то мы давно, а сегодня, наверно, последний выход. Да, Женя? – обратился говорливый к своему молчащему товарищу.- Деревенеет уже черемша.
              - Так вы, получается, промысловики? На продажу? Нормально получается?
               - Больше клещей насобираешь. Но всё равно кроме заработать не на чем. – Он сел и закурил, блаженно щурясь и вытянув ноги. - А вы – для себя? Удочкой-то много не наловишь.
               Все тоже уселись.
                - Для себя. Да клюёт-то не очень. Июнь. На рыбу плюнь, - включился в разговор Борис. – Но надоел минтай. Пусть его дельфины кушают. Всякие там барракуды.
               - И с сетями сильно не разбежишься – инспекторы. У вас тут не появлялись?
                - Нет. Да нам-то чего скрываться? Рыбы – полведра, снасти – удочки простые, без всякого электричества.
              - Ну да. Хорошо ещё, и на черемшу лицензии пока не нужно покупать. Но, наверное, эта лафа ненадолго. Цветы же запретили собирать? Запретили. Хотя кому они нужны? Ну, девки иной раз нарвут букет – вот и всё. А чего это у вас лопаты? – неожиданно спросил он, заметив невдалеке забытый шанцевый инструмент.
              - Червей копали, - невозмутимо ответил Морозов.
              - Двумя лопатами?
                - Ну да, - поддержал товарища Василий, - их же сейчас мало, червей. Копаешь, копаешь… Спина болит!
                - Вот жизнь пошла: ни тебе рыбы, ни червей, ни черемши порядочной! Ну, передохнули – и двинем. Да, Жень?
              Евгений молча кивнул, оба таёжника поднялись, взвалили на плечи мешки, набитые лесным луком, и пошли берегом вниз по течению.
              - Стало быть, и наши труды закончились, - подытожил встречу Василий. И, отвечая на немой вопрос приятеля, добавил: парни не из нашего села. Да если бы и наши – вполне могут стукнуть золотым артельщикам. Пора нам сматывать удочки.
              - Так ты же собирался заключать с ними договор?
              - Поздно. Давай уже двинемся отсюда понемногу.
              Несмотря на недовыполненный план пребывания за приисках, Борис рад был досрочно убраться с опостылевшего ручья и позвонить, на конец, в Сибирск, в Коковище.
              И на пятнадцатый день у Елены Вершининой, наконец, раздался долгожданный звонок.
              - Мы закончили дело, - донёсся голос Бориса Морозова.
              - Как хорошо! Ты здоров?
              - Здоров.
              - Ждём.
              И она не спросила ничего о Жёлтом  дьяволе.
                ***         
               Вася Вершинин с головой ушёл в кораблестроение. То есть в сборку моделей парусников, поскольку современные плавающие средства военного и цивильного флота его пока не вдохновляли. Не было в них того куража, который читался в деревянных корпусах и мачтах, в бушприте с целой связкой косых парусов, в многоярусных парусах на высоко взносящихся реях, вантах и открытых пушечных портах с торчащими из них дулами орудий. Если строить необходимо было макет, в точности повторяющий все части, детали и оснастку каравеллы или тем более, фрегата – следовало изготовить и собрать сотни комплектующих. Вообще, работы хватило бы на целую бригаду, потому что следовало сделать все деревянные составляющие, металлические – например, якоря пластмассовой бутафорией не заменить; надо было выкроить и обшить паруса, сплести и натянуть ванты, застеклить, где это надо, тончайшие рамы и много чего ещё. Он наловчился довольно уверенно строчить на старой ручной швейной машинке Марии Васильевны, приобрел, а частью сам изготовил малые инструменты для строгания, пиления, долбления дерева, резки и пайки медных деталей, освоил шпаклёвку, покраску и лакирование готовых изделий. Сходили они со стапелей, несмотря на его упорный труд, очень нечасто – слишком кропотливой и тонкой была работа.
               - Ты, пожалуй, уже сможешь сбацать натуральную яхту, - с уважением говорили ему судомоделисты-кружковцы.
               - Было бы, из чего, - вполне серьезно отвечал он. Упорства Вершининым было не занимать.
               Домашние, видя такую целеустремлённую деятельность, только сочувствовали ему и старались помочь, где можно. Только Егор Егорович однажды спросил:
               - Василий, ты не одуреешь от этих своих дредноутов?
               - Нет, - отвечал сын, - вот без них я скорей одурею.
               - Ты сделал бы хоть один беленький пассажирский корабль, - заметила как-то Дарья, какие сейчас плавают.
               - Ты должна говорить правильно, - объяснял ей азы мореходного дела Василий. – Пассажирских кораблей не бывает, пассажирское – это судно, а вот военное – корабль. И по морю не плавают, по морю они ходят. Но я как-нибудь попозже займусь и нынешним флотом. Наберись терпения.
                Всё это потребовало значительных производственных площадей; он занял большую часть сарая, где отгородил двумя досками мастерскую, часть работ выполнял дома, в первую очередь, особо тонкие и доводочные, и, конечно, требующие участия швейной машинки. Кое-что приходилось делать и прямо под открытым небом, после чего оставались стружки, опилки, обрезки жести и поволоки, и прочие отходы производства. Их Василий убирал по мере накопления – собирать мусор каждый раз у него просто не хватало времени.
                Понятно, что при таком серьёзном подходе к делу результаты получались замечательные и плоды трудов младшего из братьев Вершининых пользовались признанием на нечастых выставках прикладного творчества. Но с некоторых пор коковищенский корабел стал участвовать в них неохотно. А причиной послужило отношение устроителей и сопроводителей этих показов к его, а может, и не только его, изделиям. Как-то ему вернули макет барка с отломленной под корень бизань-мачтой, несколькими поломанными реями и перепутанными снастями. Видимо, решили, что эта безделушка из разряда тех, что продаются в «Детском мире» по пятнадцать рублей за штуку. Хотя Василий трудился над ней больше месяца. Он решил, что до тех пор, пока экспонаты будут отгружаться, как дрова, никаких дел с выставкомами иметь не стоит.
              Зато стал проявляться интерес к его шхунам и чайным клиперам у фанатов парусного флота. Клипер, правда, был один и Василий с большим сожалением продал его, после некоторых сомнений. Цену ему подсказал руководитель кружка и советовал при этом раза в полтора завысить её для начала, поторговаться. Но Василий на это не пошёл: он и без торга-то чувствовал себя при этой сделке неуютно. Гонорар окупил почти все расходы по приобретению материалов и инструментов для его мастерской. Тогда Егор Егорович поздравил Василия с этим первым заработком  и, покачав удивленно головой, пошёл на кухню, где немного выпил за этот славный почин. Впрочем, не было никакой уверенности, что эта первая ласточка не станет и последней.
               Тем временем Дарья в своей детсадовской группе уже переходила в категорию дедов. Хотя по её поведению этого сказать никак было нельзя. Просыпалась она с воплями и никак не хотела выбираться из-под одеяла, особенно зимой.
              - Там ещё ночь! – утверждала она, показывая на окно. – Я не хочу на работу!
              - Все порядочные люди ходят на работу! – убеждал её Егор Егорович, пока Мария Васильевна одевала младшую, хотя та и сама уже могла одеваться. Когда никто не заставлял.
              - Сапоги плохие! – вдруг находила она изъян в свой экипировке.
              - Ну, вчера же были хорошие, - уговаривала Мария Васильевна.
              - А сегодня плохие! – стояла на своём Дарья. – Плохие, плохие!
                -   Ну мы купим новые, завтра, а сегодня сходи в этих, сейчас магазины же ещё закрыты.
               - Что-то давление у меня скакнуло, - вдруг озабоченно говорила дочь.
               - Чего-чего? –изумлялся Егор Егорович. – Как ты узнала?
               - Ну, давит.   
               - Чего давит?
               - Меня.
               - Всё ты сочиняешь. Это у меня давление, а у тебя вредность, - говорила Мария Васильевна. – Нельзя быть вредной, с тобой играть никто не будет.
              - Папа, сходи за меня на работу, - вдруг меняла тему Дарья.
              - А как я буду сидеть на ваших стульчиках? Или спать на ваших кроватках? Они же сломаются – я ведь большой.
              Видя, что положение безвыходное, Дарья угрюмо говорила:
              - Шоколадку!
              Хорошо, когда дело ограничивалось этим. Но случалось, что конфета оказывалась негодной и надо было совсем другую, которой не имелось. И мало ли ещё чего. В детсад поспевали в последние минуты.
               В выходные Дарья просыпалась, напротив, рано и приставала ко всем с требованием поиграть. Ещё когда была дома её сестра, это не составляло большой проблемы, но теперь у Елены появились какие-то свои, наверное, институтские интересы и с младшей заниматься не хватало времени. Дарья использовала недостаток внимания в своих целях. Однажды, когда Мария Васильевна замыслила стирку белья, дочь решила, что белые вещи – это скучно и бросила в стиральную машинку синюю акварельную краску – небольшой засохший кружочек. Результат был потрясающий! Когда старшая Вершинина стала вынимать простиранные тряпицы, все они имели нежный голубой цвет с более темными пятнами и разводами. С ней чуть не сделалось плохо: она подумала, что уж не сходит ли с ума? Но случившийся рядом трезвомыслящий Василий, сразу догадался, в чём дело. Дарья получила нагоняй, а стирка была повторена ещё дважды.               
               Единственное существо, которое не потакало младшей Вершининой,  и даже терроризировало её, был петух. В обычное время он мирно рылся вместе с курами в ограде, время от времени окидывая взглядом окрестности – не крадётся ли враг, или слонялся возле Егора Егоровича, когда тот занимался хозяйством. Но когда на крыльцо выходила Дарья, он, паразит, с громким криком кидался ей навстречу, вытянув шею и хлопая крыльями. При виде его Дарья тоже начинала кричать и спешила скрыться за дверью. Воспитательные, в том числе крутые репрессивные меры в отношении петуха никакого результата не имели и как-то раз, когда скандальная птица особенно напугала Дарью, Егор Егорович решил, что хватит. Он просто-напросто изловил петуха и отрубил ему голову, пока дочка плакала и жаловалась дома матери. В дальнейшем она уже свободно могла разгуливать по двору, хотя и остерегалась несколько прочих кур.
                Сам Егор Егорович после того, как почила ферма, на работу устроиться никак не мог – года были уже не те, и спина слишком жёсткая.
               - Ты, конечно, спец на все руки, дядя Егор, - говорили молодые прыткие предприниматели, - но тут, понимаешь, темп совсем другой, надо бегать, успевать, лезть в любую щелочку. Прогибаться там, где надо, лебезить. Дурачить. Ты ведь это не сможешь?
               - Пожалуй, не смогу.
              - Ну вот видишь. Дать, если требуется, по морде.
              - Это в принципе, возможно.
                - Так сейчас же все крутые – дзюдо изучали, разное там карате, киокушинкай. Это раньше – купец Калашников со всего плеча…
              А поскольку расходов, особенно с учёбой детей, было достаточно, Егор Егорович вполне серьёзно и ответственно занимался пчеловодством. Конечно, ему вполне подошёл бы пост охранника в каком-нибудь муниципальном учреждении, но все эти замечательные вакансии были заняты родственниками главы поселения. Так что даже главбуху Марии Васильевне не представлялось возможным устроить на службу супруга. Хотя в администрации её ценили, как старого и опытного работника. Глава даже хотел сделать её своим заместителем, но трезвом размышлении отказался от этой идеи: а ну как народу понравится стиль работы замглавы – и так-то она решает многие вопросы? И на очередных выборах предпочтут ему Марию Васильевну? Конечно, это кресло обрыдло уже ему со многими сопряженными с этим предметом мебели обязанностями. Но он отчётливо понимал, что именно кресло главы поселения и украшает его, занимающего это кресло. Поэтому в замах оставался бестолковый, но зато исполнительный молодой педагог. А для снятия нервных перегрузок глава держал в запирающемся отделении письменного стола напитки. Тут были коньяк, и водка. Коньяк – для радостных моментов, водка – для всех остальных. Первый выпадало пить нечасто, но зато вторая  была в постоянном употреблении. Если не предвиделось районных мероприятий. Он постоянно бывал занят, особенно по телефону:   
               - А-а, это ты, Николай? Чего у тебя? К дому подъехать невозможно? Ну как же я сегодня организую? Столько дел – в туалет сходить некогда.  Ей-пра. Давай уж на той неделе – заодно и другим подсыпку сделаем – не у тебя одного лужа. У меня вот тоже. И недосуг заняться - некогда вздохнуть!
              Положив телефон, глава наливал стаканчик водки и выпивал.   
              С посетителями было сложнее, особенно, когда попадался особо говорливый субъект.
                - Ну что же я сделаю, Марфа Петровна? – разводил руками глава на просьбу пенсионерки сделать ремонт крыши. – Три тысячи рублей! Ведь такой чудовищной суммы в бюджете не предусмотрено. Он ведь маленький, наш бюджет.- И глава показывал на пальцах, насколько сиротский у них бюджет, отчекрыживая ногтем большого пальца кончик указательного. Но не до крови, конечно. А ты бы по спонсорам, Марфа Петровна, по предпринимателям походила. Для них это не деньги, а просто- тьфу!
              - Так они ведь для начальников только щедрые, для контролёров. А мне дать – лучше удавятся!
               - Ну, это ты напрасно, Марфа Петровна: все они вышли из народа, дети семьи трудовой. Или ты думаешь, их заслали из-за границы?
              - Да кто их знает, откуда их заслали. Засланцы. На лицо вроде знакомые – ан, не наши!
              - А племянник-то твой, Илья? Он же мужик молодой, работящий, подкинет денежку?
                - Дак что толку-то? Работящий, а без работы. Другой раз я с пенсии их семье помогаю. Хоть копейки – а всё-таки.
              - Ну, я уж не знаю. Не угодишь на тебя, Марфа Петровна. Давай так: мы обратимся в районную администрацию, в совет ветеранов, в женсовет, в соцзащиту, в соцстрах. Хватит тебе столько?
                -  Да мне бы три тысячи только. Шифер купить, да мужикам заплатить за работу. Пенсия-то на дрова да на таблетки идёт.
              - Ну вот. А ты племяннику помогаешь. Ответственней надо быть! Международная обстановка сложная.
              - Да как же,- там ведь ребятишки малые!
              - Короче, мы пишем письма вот этим всем, про которых я сказал – и ждём ответа.
   Излишне говорить, что после такой тоскливой посетительницы глава наливал стаканчик и выпивал. Иногда даже – и два стаканчика. А как же? От такой работы к вечеру – голова, как бубен.
              Но Мария Васильевна всё-таки кое-что поимела от своей должности: устроила в своё время Дарью в детсад. Если бы не работа в администрации – не видать бы Дашутке садика, как своих ушей.
             Егор Егорович, впрочем, не отчаивался, что не удается устроиться куда-то на службу. Он наращивал поголовье пчёл. Теперь у него было уже двадцать пчелосемей и хотя здоровья вывозить их на выпас и сторожить там не стало, всё же и из усадьбы они летали за взятком с успехом.
             Одним из немногих его развлечений оставалась рыбалка, к которой привержен он был с детства, но впоследствии на неё уже не оставалось времени: хватало всяких забот. Теперь же время выбиралось, особенно по выходным, когда Дарью не надо было доставлять в детсад и забирать её обратно. Она также почувствовала вкус к рыбалке, хотя побаивалась пойманных больших рыб, а особенно – червяков. Чтобы она всегда была на глазах, выезжали на речку ещё и Мария Васильевна или Василий, когда она была занята. У этого хобби было ещё одно достоинство: Дарья, не отличавшаяся большим аппетитом, не речке ела как следует и почти всё, что было. Рыбалка её заключалась в том, что она бегала по траве и время от времени делала попытки забрести в воду; тут её безжалостно оттаскивали от реки, что вызывало бурный протест Дарьи. Наконец, додумались посадить мелких пойманных рыбёшек в стеклянную банку с водой, сделали маленькую удочку с крючком из мягкой проволоки в красной изоляции, которая изображала червяка и Дарья подолгу рыбачила в банке. Правда, она ничего не поймала, но рыбья мелочь толклась возле яркой приманки и иногда тюкала её носом. Наскучив пассивным способом ловли, она откладывала удочку и запускала в банку руку, силясь ухватить малька. Это никак не удавалось, но недаром рыбачка была Вершининой – она упорно продолжала свои попытки. В  конце концов Дарью осенило: она наклонила банку и вылила всю воду вместе с рыбой на траву. Но тут отвага оставила её: схватить рыбешку на открытом воздухе она до поры не решалась и звала на помощь кого-нибудь из старших домочадцев. Когда она в детсаде рассказывала потом про рыбалку, однокашники слушали, разинув рты. И понуждали потом своих родителей немедленно отправляться всем вместе на речку, чем доставляли дополнительные хлопоты. Хорошо ещё, что Дарья не была пока настоящим рыболовом и на вопросы о величине рыбы указывала истинные размеры, не догадываясь, что можно развести руки пошире.
                Егор Егорович тем временем ловил ельцов и, наживив одного-двух на большие крючки, ставил закидушки на щуку. Эти бестии попадались нечасто, но уж стоили полусотни ельцов и по весу, и по своим гастрономическим качествам: в них почти не было костей, чем грешили рыбы семейства карповых.
              Ельцов рыболов-спортсмен солил и развешивал вялиться в деревянной трубе, изготовленной для сквозняка – в ней всегда присутствовал ветер и не так рвались туда мухи. Для пущей надежности торцы трубы он затянул мелкой металлической сеткой, применяемой в пчеловодстве. Несмотря на то, что после просушки ельцы становились прозрачными и тонкими, чуть толще листа бумаги, как дополнение к пиву они были изумительны.
                Правда, в отличие от студенческих лет пиво теперь употреблял он нечасто: всё-таки оно стоило денег, хотя и было довольно дрянное. В виде компенсации он затевал брагу с добавлением шишек хмеля, и, когда выбродившись, она была готова к употреблению, могла дать сто очков вперед этому недоношенному пиву.
              Креативный человек был этот Егор Егорович, хотя он терпеть не мог подобных поганых словечек. Но что же тут можно поделать? Всякому здравомыслящему понятно - абсолютно ничего.
                ***
                - Телефон мой никто не видел? – спросил Кунга, когда все собрались на обед. Вид у него был встревоженный и даже злой. Мопа и Зивато отрицательно покачали головой а Ребров спросил у Мопы по-английски, хотя тайно изучил уже много слов на их языке:
              - Чего?
                - Телефон, телефон у него потерялся, досадуя на тупость аспиранта, объяснил начальник.
              - Так, может, обезьяны стащили? – предположил Ребров.
              - Нет здесь обезьян, они на острове не живут. Не нравится, - отрезал Мопа.
              - Чего? – в свою очередь, спросил его на родном Кунга.
              Получив разъяснение, он махнул рукой, в то время, как Мопа с Зивато начали хохотать.
              - Это попугаи, - заявил Кунга. – Я их всех перестреляю!
              С этими словами он исчез в хижине, а через миг появился со своей устрашающей винтовкой в руках. Прежде, чем занятые обедом трое у костра сообразили, что происходит, Кунга прицелился куда-то вверх и выстрелил. Все посмотрели в сторону цели; среди зелени ветвей кружились перья и сбитые листья, в тот же миг в траву на краю поляны шлепнулся большой зелено-серый попугай.
              - Не шуми! – предостерегающе поднял руку Мопа. – Могут услышать.
              Андрей Ребров почувствовал угрызения совести.
              - А кто тут может услышать? – отгоняя тоску, спросил он у Мопы.
              - Как кто? – удивился было тот. – А-а, ты ведь не знаешь. Наш король объявил войну соседям. Хотя у нас всё нормально и народ не голодает, но рейтинг у него почему-то падает. Чтобы поднять его, нужна маленькая победоносная война. Так всегда делается. Соседи живут бедно, леса мало у них – саванна. Вроде и защищать нечего. Но поднялись, как один:  «Дадим отпор врагу, отстоим свою нищету!». Что-то вроде этого. И пошло. То наши наседают, то их армия. И конца не видно. Уж наш король не рад стал, хотел замириться, так они наступают на пятки, прут через границу! Что ты будешь делать! Приходится опять мобилизовывать и отражать.
              - Ну, в таком случае, и нас могут забрить, мобилизовать, то есть?
              - Это вряд ли получится. Насчёт тебя-то тем более: тебя сразу расстреляют как шпиона.
              Мопа перевёл эти слова своим соплеменникам и все трое расхохотались, даже Кунга, который всё ещё переживал утрату телефона.
                Андрею было не до смеха. Он еще более укрепился в мысли бежать, и как можно скорее.
              - Но ты не переживай – джунгли большие. Когда ещё нас найдут! Хотя осторожность не мешает.
              Сам Мопа, и точно, не переживал: когда надо было приготовить пищу, жгли костёр, держали машину у края саванны, на реке – лодку. Но дым от костра не поднимался и до середины высоты леса, рассасываясь во влажной зелени, лодка и машина хорошо маскировались.
              Он в первые же дни обнаружил, что река, на которой расположен их остров, очень большая: тот рукав, через который они переправлялись на лодке, был втрое меньше основного, протекающего с другой стороны. Воды  текли не запад, в сторону Атлантики.
              «Что за река?- гадал он. - Нигер? Сенегал? Вольта? Куда вообще меня занесло? И кто воевал в Африке в последнее время? Может, Мопа всё выдумывает, чтобы совсем заморочить ему, Андрею, голову?».
                Почти всё светлое время суток отводилось ловле бабочек, для чего применялись сачки на трехметровых древках: знающие себе цену чешуекрылые летали и устраивались на пикники высоко, некоторые – даже в вершинах крон деревьев. Легко можно было поймать обычных бабочек, но они ничего не стоили. Однажды Андрей увидел поблекшего, с обтрепанными крыльями Адмирала, и очень ему обрадовался. Видно, что прилетел он издалека, одолев многие сотни, даже тысячи километров. Вряд ли из Сибири, но из центральной России – вполне возможно.
              - Привет тебе, земляк! – тепло поздравил его с прибытием Андрей. Адмирал, наверное, самая выносливая бабочка, экстремал, и живет аж около года. Не то что эта Лунная моль, век которой – только несколько дней. Андрей вспомнил, как Адмиралы, которых в России, в том числе и в Сибири, много, прилетали на брагу к Егору Егоровичу. Вершинин ставил смородиновое вино  и, когда оно перебродило, выбрасывал отжатые ягоды в конце огорода. На угощение слетались осы, но особенно любили хмельное блюдо бабочки Адмиралы – собирались самые крупные и яркие – наверное, кавалеры накануне свидания. Здесь, на острове, ни бражки, ни забродивших ягод не было, но бабочкам жилось неплохо, и за судьбу путешественника Андрей не беспокоился: тому будет, чем подкрепить силы. 
               От этой встречи он затосковал, вспомнил своих стариков, Ирину Ветрову, которая уже, конечно, перестала его ждать, вспомнил крестницу Голубую Моль. Как они там? Андрей в отчаянии пнул большой жёлтый гриб, который разлетелся на много кусков, обдав его вонючей жижей. Теперь он хорошо понимал Кунгу, застрелившего ни в чём не повинного попугая.
               Время шло и проклятые гусеницы, по расчетам Реброва, прошли половину отпущенной им дистанции и сожрали немереное количество зелени.
                Между тем число бабочек Антимахов и Зальмоксисов, заметно скратилось, или они стали обретаться уж слишком высоко: труды их ловцов не пропали даром. Мопа распорядился некоторое время заняться ловлей летающих цветков на материке. Это касалось  Зивато с Кунгой, и его самого, хотя из-за хромоты ему не хватало резвости. Андрей же должен был оставаться на острове и контролировать ситуацию в инсектарии, а также ловить бабочек поблизости, если представится случай. Кроме того, он должен был готовить обед и, по возможности, разнообразить его рыбой; снасти для этого имелись и приносили вполне приличную добычу. Что и говорить, обязанностей у Реброва было достаточно, хорошо, что не требовалось их абсолютно точно выполнять. Поскольку лодка отбывала на берег вместе с шайкой; о том, что пленник мог сбежать, никто не беспокоился – при наличии крокодилов это было невозможно.
               Андрей не собирался сидеть сложа руки: во время своих промысловых походов по острову он заприметил в одном месте на противоположном берегу наполовину обломанный и упавший в воду ствол дерева. Набегавшее течение то приподнимало, то опускало его, отчего раздавалось размеренное шлепанье. Дерево могло вот-вот оторваться, но пока его удерживала связка корней, вцепившихся в берег. До острова оно не доставало метров семь, и Андрей понял, что тут открывается возможность избавиться от заточения без всякой лодки.
               Оставалось только свалить с островного берега другое дерево, чтобы они образовали плавучий мост. Выбор был небогат, поскольку у самого берега в этом месте росло только одно, тонкое, но при этом высокое дерево. Плохо, что не было инструментов: топор, мачете и ножи Мопа с компанией увозили с собой, дабы он не соорудил плот или не подкараулил их с мачете в зарослях. Но он нашёл как-то заржавевший обломок ножа без рукоятки, заточил его о камень – на что ушло несколько дней работы урывками. Теперь настало время пустить инструмент в дело.
               Несостоявшийся истребитель саранчи дал себе клятву, что уж свой-то план побега с осточертевшего острова он осуществит, и принялся за дело. Оно оказалось нелёгким. Стоя на коленях, он подрезал как можно ниже ствол дерева, оказавшегося на редкость крепким. «Какое-то железное дерево. Квебрахо, альгарробо? Но те вроде растут в Южной Америке. Или, может, и его завез сюда уважаемый Садреддин?». Процесс лесоповала осложнялся крайне неудобным для выбранной цели орудием труда. Время от времени Андрей Ребров прекращал вырезание мельчайших щепок и прислушивался: не возвращаются ли уже сыны Африки? Но всё было спокойно и он продолжал работать. Часа через полтора у основания указательного пальца появилась мозоль, тогда нож пришлось взять в левую руку, что совсем уж замедлило темп работы. Еще через сорок минут Андрей решил, что на сегодня хватит, надо возвращаться на место базирования. Он тщательно собрал все щепки и стружки и забил их под слой старых гнилых листьев. Затем прикрыл травой надрез и остался недоволен результатом: рана на дереве оставалась заметной, выделяясь своей белизной. Тогда она была замазана влажной землей и уже сверху замаскировна пучком травы. Результат его титанического труда в этот день не был впечатляющим – всего три сантиметра при толщине ствола не меньше двадцати. Тут уж дровосек порадовался, что дерево ему подвернулось очень подходящее, не полуметровой толщины. Ещё бы чуть помягче – наподобие липы. Но что уж есть, то есть.    
               Больше недели понадобилось, чтобы перерезать основную часть ствола, и каждый раз каторжник с великими предосторожностями выходил к потайному месту, работал, а затем скрывал все следы. Наконец всё было готово: дерево держалось на тонком стержне, обструганном с великим тщанием с той стороны, куда лесине надлежало упасть. Андрей примерился, как будет преодолевать эти несколько метров до плавающего дерева и понял, что для надёжной переправы ему необходим шест, которым можно подпираться, как костылем. Ибо ствол, по которому ему предстояло пройти первую половину пути, был не только тонок, но  покрыт гладкой, будто отполированной корой. Он вырезал жердь метра три длиной, с шершавой корой для большего удобства, и навалился на подрезанный ствол. Не тут-то было: проклятое дерево содрогалось под ударами его плеча, но не падало. Время не терпело и он лихорадочно принялся кромсать своим ущербным орудием жёсткую древесину. И вот со скрипом наметился разлом, крону потянуло в сторону реки и упрямый представитель местной фауны обрушился в воду, подняв тучу брызг и с таким шумом, будто в реку сигануло стадо крокодилов. Время истекало, нельзя было терять ни минуты. Бросив прощальный взгляд на покидаемый остров, который долгое время был его нелюбимым домом, он ступил на тропу побега. Шест был очень кстати, иначе Андрей уже не раз сорвался бы в воду: не эквилибрист. Он дошёл уже до нижних веток кроны, когда сзади раздался негодующий вопль, от которого беглец едва не бросился бежать, что было невозможно.
               - Стой! – по голосу он узнал быстроногого Кунгу. – Стой, тебе говорят!            
                Дерево содрогнулось – это вспрыгнул на него преследователь. Андрей начал, согнувшись, пробираться сквозь ветви. Он уже хорошо понимал местный язык, но не издавал ни звука.
               - Стой, стрелять буду! – кричал Кунга, хотя на самом деле стрелять было не из чего: винтовки с ним не было. Тогда, неизвестно для чего, он выхватил из чехла нож. Лучше бы он этого не делал! Резкое движение нарушило равновесие, он поскользнулся на предательской коре и ухнул в воду, выронив своё оружие.. Андрей обернулся: Кунга приподнимался из воды, тщетно стараясь ухватиться за сбросившее его бревно, а к месту события уже спешил первый, небольшой крокодил.
                Мутная вода несла опавшие листья, траву и прочий мусор, но мусор не мог помочь Кунге, далёкое дно не позволяло бежать. «Любо братцы, любо…» - почему-то вспомнилось Андрею Реброву, и он мелкими, быстрыми шагами поспешил назад; поравнявшись с Кунгой, воткнул рядом свой шест и купальщик в мгновение ока взлетел по нему на строптивое бревно. Опираясь на жердь и страхуя друг друга, они вернулись на берег. Берег острова.
                Принявший опасную ванну Кунга уселся на траву, затем вскочил и начал приплясывть на самом краю берега, корча страшные рожи и издевательски что-то кричал реке. Когда истерика прекратилась, он подошёл к неудачливому беглецу и обнял его.
              - Ты вернешься в свою далёкую хижину, - сказал Кунга.
              Из зарослей вышел Мопа, посмотрел на утлую переправу, на мокрого, но счастливого Кунгу, выслушал его и пожал Андрею руку. И они двинулись к своему приюту, куда как раз подходил уже и Зивато, успевший обследовать противоположный берег острова. Узнав об обстоятельствах дела, он принялся смеяться и пугать Кунгу, раскрывая и схлопывая у него перед носом свои огромные ладони и изображая крокодила. Это происшествие никаких видимых перемен в жизнь Андрея Реброва не внесло. Лодка всё так же запиралась с помощью цепи на замок, ножи каждый разбойник держал при себе, а Зивато не расставался с мачете. Зато винтовку Кунга теперь беспечно оставлял без присмотра, как раньше оставлял телефон. Кроме всего, Андрею перестали утром давать бананы, от которых у него уже сводило челюсти, в то время, как вся команда с великим удовольствием уплетала их. Он же наловчился рыбачить в окружающих водах, и с большим успехом, так что недостатка в белках и жирах не испытывал. Раза два принимался было есть за компанию печёных змей, но это дело у него не пошло. Как-то после очередного ливня, когда вода поднялась и заполнила все прибрежные низины, прибежал Зивато и, бросив сачок, стал кричать, что в залив зашла большая рыба. Андрей уже достаточно хорошо понимал местный язык и без лишних слов поспешил за ним.  Ни сети, ни бредня у них не было, но это не остановило рыбаков.
              - Но это, случайно, не крокодил? – уточнил Анрей.
               - Нет, это рыба. Эх, жаль, Кунга уволок свою винтовку, - посетовал на бегу Зивато. – И зачем она ему сегодня понадобилась?
               Рыба и вправду толклась в небольшом узком заливчике, непонятно, чем промышляя в мутной, коричневой воде. При ближайшем рассмотрении она была определена, как щука. И ростом , пожалуй, метра полтора. Даром, что не крокодил.
               - Ну, пойдём? – спросил Зивато и полез в воду. – Нам надо выгнать её на мель.
                - Главное, не давать ей передышки, - сказал Андрей, заходя рядом и отрезая рыбине путь к отступлению в большую воду. – Резко наваливаемся и…
               Расставив руки, они бросились на добычу. Ошеломлённая вероломством нападавших, щука рванулась вперед и выскочила на мелководье, увязая брюхом в мутной жиже и поднимая каскады  грязных брызг. Молодой сибирский учёный леопардом бросился на неё, норовя ухватить под жабры. Следом, упав на колени, ухватился за рыбину Зивато, но получил мощный удар грязным хвостом в лицо, ослеп и ослабил хватку. Щука извернулась и устремилась назад , в воду . Андрей, обхватив её, волочился сбоку. Зивато протёр глаза и бросился в погоню, но было поздно: сделав могучий бросок, рыба вырвалась из недружелюбных объятий, а тот, кто боролся с ней, с головой окунулся в воду, получив на прощание оплеуху хвостом.

              - Эх! – сокрушённо воскликнул Зивато. – Но как ты здорово прокатился на ней! – И он с восхищением  поцокал языком.
              - Я рад, что тебе понравилось, - сухо сказал Андрей, с раздражением стряхивая грязную воду с волос и одежды.
              Что и говорить, эта охота закончилась для них бесславно. Но его вполне устраивали небольшие уловы, которые неизменно удавались по мере приобретения опыта. Он ставил короткие закидушки, которые не могли запутаться в придонной траве или корягах, и проверял их утром и вечером. В половине случаев наживка была просто объедена, но другие снасти приносили добычу. Иногда он рыбачил удочкой с высокого берега, чтобы не подкралась какая-нибудь рептилия. Вытоптав полянку, устраивался вечером на принесённый обломок дерева и полчаса-час, когда уже трудно было ловить бабочек, отдавал старой забаве. Делу – время, потехе – час. Хотя на сторонний взгляд, где же здесь дело, а где, наоборот, потеха, трудно было разобрать.
              Мопа раз в неделю отвозил упакованных в конверты бабочек и возвращался с запасом провизии и необходимых хозтоваров, которые при всём аскетизме обитателей лагеря становилось всё больше и они уже с трудом помещались в хижине. Кунга как-то даже заикнулся о расширении жилплощади, но поддержки не получил и решил про себя, что когда вернётся домой, уж там-то построит обширное жилище, которое Мопе с Зивато и не снилось. Они вообще-то были не прочь увеличить размеры их обиталища, но зачем тратить силы и время, если  не собирались тут жить вечно? Смешно! Разве что оставить дворец энтомологу Реброву – может быть, ему эта идея понравится и он навсегда останется на острове выращивать бабочек?
                Когда Зивато , смеясь, сказал это Кунге, тот пожал плечами и смеяться почему-то не стал.
   Поскольку целыми днями рыбачить не позволяли трудовые обязанности, а рыба, привередливая, как и повсюду, могла залечь на дно, особенно перед непогодой, Андрей взял за правило заготавливать её немного впрок. Единственный способ в отсутствие натурального мороза и холодильника – посол. А поскольку банная духота местности не гарантировала и при этом длительной сохранности продукта, он нарезал рыбу тонкими пластинами и пересыпал щедро солью. Обычно делал это вечером и к утру блюдо бывало готово. Его названные товарищи с большим подозрением отнеслись к этому блюду, когда оно было им предложено. Один лишь Кунга отважился продегустировать соленье, но тут же с содроганием отверг угощение. Конечно же, это была не еда, а закуска. Но кто имеет представление о закуске, если он почти не употребляет водку или спирт? Среди людей из окружения сибирского аспиранта таких не было.
              Мопа, кроме продовольствия и всякой кухонной мелочи, привозил по заявкам других островитян и кое-что из одежды. Благо, требовалось её тут совсем немного. Зато Кунга как-то раз заказал зонт, чем поверг в неподдельное изумление компаньонов. Они в недоумении обратились даже за разъяснениями к Андрею: не он ли подал их приятелю такую идею? Тот лишь пожал плечами и отвечал, что сам он прекрасно обходится без зонта и никак о нём не тоскует. Тут уж возразить было нечего, и Мопа привез Кунге замечательный чёрный зонт, с которым его обладатель впредь выходил из хижины каждый раз, как только начинался дождь. Но стоимость аксессуара распорядитель кредитов вычел из жалованья Кунги.
              Привозил он предметы экипировки и для Андрея, который больше всего ценил дермантиновые полусапоги.
    Обещанных денег он пока что не получал – видимо, Мопа решил не провоцировать лишнего соблазна для побега. Впрочем, вполне возможно, и даже скорее всего – Андрея просто дурачили, обещая сделать по окончании его миссии здесь расчёт. Однако, по его наблюдениям, и Зивато с Кунгой тоже никаких авансов не получали. Как-то северный гость попросил распорядителя кредитов сообщить о нём в Сибирск  – в счёт оплаты за оказанные услуги, но получил отказ.
                - Скорее всего, тебя уже не ищут. Но мало ли что: нельзя, чтобы нас засекли. И решаю такие дела не я, вернее, не только я. Но попробую поставить вопрос. Попробую. – И Мопа почесал свой седеющий ёжик.
                Между тем окуклившиеся гусеницы дозревали в своих огромных коконах и скоро должны были появиться бабочки – цель многомесячных трудов и ожиданий. Если всё до самого конца будет идти нормально. Иначе придется всё начинать сначала. На это Андрей уж никак не был согласен. Теперь он надолго не отлучался от инсектария, не покидал острова и Мопа, ставший беспокойным и сердитым. Однажды Реброву попался на глаза здоровенный бронзовый жук, изловить которого энтомолог захотел во что бы то ни стало. Он гонялся за насекомым минут пятнадцать, отыскивая среди зелёных листьев и снова упуская; хорошо, что жук делал недальние перелёты и не взлетал высоко. Когда в очередной раз добыча улетела раньше, чем ёё накрыл сачок, Андрей, отыскивая глазами резвого летуна, вдруг увидел вышедшего из-за кустов Мопу. Пахан быстро достал пистолет, выражение лица не предвещало ничего хорошего. Глядя поверх головы Реброва, Мопа поднял оружие.
               «Он спятил» - успел подумать Андрей и тут же грохнуло. К сего ногам свалилась, извиваясь, тонкая зелёная змея без головы. Он перевёл дыхание.
               - Ты что-то долго, - укоризненно заметил Мопа, - не забывай про нашу главную заботу.
               - Ты снайпер, Мопа?
               - Когда как, - последовал уклончивый ответ.
               - Спасибо!
               Дурацкий жук был забыт и они поспешили к лагерю.
               О, эта главная забота! По мере того, как истекали последние дни перед ожидаемым выходом бабочек, всё беспокойней становился начальник, которого, как видно, не отпускали сомнения. Тревога его передалась Андрею, Кунге и даже невозмутимому Зивато. Прочие бабочки были отставлены и обитатели островной хижины стали по очереди дежурить у рассадника Лунной моли. И вот как-то на рассвете всех разбудил возбуждённый Кунга, который в эту ночь нёс караул:
                - Проклюнулась! Проклюнулась бабочка! – вопил он, приплясывая, и тут же убежал обратно.
               Мопа, Зивато и Андрей бросились за ним. Отворив дверцу, осторожно зашли в инсектарий. Точно, треснувший кокон выпускал на свободу большую жёлтую бабочку.
                Одна за другой появлялись в сетчатом сарае огромные Сатурнии и тут же, уцепившись за ветки кустов, повисали вниз крыльями.
                - Сушатся, - пояснял Андрей Ребров.- потом будут спариваться и откладывать яйца. – Лишь бы они не растеряли раньше времени своих хвостов. Хвосты легко отрываются.
                - Да, так же говорил и Садреддин, - подтвердил Мопа, зачарованно глядя на диковинных бабочек, равных которым по размеру даже и в Африке не было, разве что Антимах.
                - У вас, наверное, в России, ничего похожего и вообще не водится? – обратился к Реброву Зивато.
                - Как же, - оскорбился  тот, - у нас на Дальнем Востоке имеется Парусник Маака; он только чуть поменьше этой портянки.
              - Так ты потом сможешь продолжить охоту у себя. Ловить этого… как? Маака.
              - Он, кажется, занесён в Красную книгу.
              - Хе! А те, которых мы ловим, думаешь, не занесены?
              - Преступники мы, я знаю.
              - Но сейчас – нет. Эту моль мы вырастили сами. Ведь так?
              Через три дня, когда одна из бабочек упала бездыханной на пол своего обиталища, Андрей решил, что цикл развития Лунной моли завершён, яйца отложены и теперь порхающий урожай можно собирать. Их было восемнадцать; половина коконов так и остались нераскрытыми. Безжалостно придавив каждой грудь, отчего они тут же переставали шевелиться, аккуратно упаковали их в непромокаемые конверты, погрузили в три фанерные коробки, специально приготовленные для перевозки ценных бабочек. Не медля больше ни минуты, Мопа собрался в путь, взяв с собой Кунгу с его винтовкой – на всякий случай: груз был слишком дорогой. Они отправились на большую землю, успев только наскоро перекусить, и не дожидаясь обеда.
             На острове остались Андрей и Зивато.
             Второй день после отъезда курьеров не принёс ничего нового, только со страшной силой парило, так что не хотелось есть и шевелиться, и лишь ради того, чтобы попить, островитяне выбирались из гамаков. Жара не спадала и поздно вечером. А ночью пошёл дождь. Не просто дождь: на разомлевшую землю обрушился настоящий ливень, сплошной водопад, от которого в первые же минуты протекла крыша хижины, и, было ясно – сарая тоже. Что там творилось с отложенными яйцами Лунной моли, было не понять, не посмотрев своими глазами. Обменявшись парой слов, Зивато с Андреем скинули одежду, затолкали ёё в полиэтиленовый баул, где хранился ящик с конвертами, альбомом Садреддина и лекарствами, и бросились под бешеный душ. В инсектарии дела оказались не так плохи: крыша протекала, но не катастрофически: лишь в двух-трех местах стучала частая капель. Сырость же на полу была из-за брызг, которые летели со всех сторон, несмотря на то, что постройка была поднята высоко над землёй. Через пять часов мало что изменилось: ливень не прекращался, но в обиталище знаменитых бабочек добавилось лишь несколько протечек. Яичные кладки их, расположенные на нижних сторонах листьев, чувствовали себя вполне удовлетворительно. Гораздо больше встревожило на этот раз островитян то, что начала прибывать вода. Уже невдалеке от поляны со стороны ближнего протока, блестели заливчики , с каждой минутой захватывающие всё новые участки острова и сливающиеся друг с другом в обширные озёра.
              - Надо строить плот, - сказал Зивато, - дело плохо!
              - Да, - согласился Андрей, - пока не поздно.
              Надежды на то, что именно в этот момент появятся Мопа с Кунгой, было мало. Ещё и неизвестно, найдут ли они оставленную на берегу лодку: и там вода уже, наверное, далеко ушла за обычный рубикон. Зивато вооружился своим мачете и без лишних разговоров принялся рубить дерево на дальнем от воды краю поляны. Андрей взял у него нож и занялся заготовкой лиан, выбирая самые гибкие. Скоро их была уже порядочная куча, тогда он взялся за поперечины, срезав и очистив от веток три жерди толщиной сантиметров десять. Зивато без передышки продолжал рубить стволы; их было уже четыре, и он свалил пятое дерево.
               - Сколько ты хочешь брёвен? – спросил Андрей, вытирая на ходу пот со лба.
               - Еще одно – и хватит?
               - Наверное. Если не пойдём в океан.
              Бревна были длиной метров по пять и достаточно толстые.
              Чуть передохнув, они принялись за постройку плота, уложив бревна на обрубленные ветви, чтобы можно было протолкнуть под ними лианы. Трудились уже часа полтора и наводнение, которое они наблюдали поминутно, казалось, уже приостановилось. Дождь заметно ослабевал.
                - Может, кончает прибывать? – спросил Андрей.
                - Может быть. – Зивато поднял глаза к небу и отрицательно покачал головой:
                - В верховьях дождь. Воды будет много. 
                Ещё через полчаса они завершили постройку плавсредства и, пока позволяли обстоятельства, наскоро перекусили. Оставалось собрать необходимый скарб.
                Одежду пришлось надеть на себя, ящик опорожнили в баул и приготовили эту жесткую и не тонущую тару для погрузки листьев с отложенными яйцами Лунной моли. Прочую мелочь, в основном кухонную, сложили в полипропиленовый мешок, а тяжелые вещи погрузили просто у одной из перекладин. Оставалось ждать и, как видно, недолго: вода поднялась уже до уровня пола в сарае и они принялись за эвакуацию потомства бабочки, доставившей им так много хлопот. Андрей срезал ветки с яйцекладкой, Зивато срывал пустые листья и выкладывал ими дно ящика. Ветки были со всей осторожностью уложены на эту съедобную постель и присыпаны сверху такими же листьями. Затем поверх крышки ящика натянули кусок полиэтиленовой пленки, которой была когда-то давно заделана дыра в крыше хижины. Пленку обвязали тонкой лианой и закрепили ящик ею же посередине плота. На этом приготовления были закончены. Экипаж погрузился на судно, отчего оно заметно просело, Зивато выдернул шест, удерживавший всё сооружение на месте, Андрей взял другой и они двинулись в сторону переправы, о которой теперь ничто не напоминало. Дождь почти перестал и начало светать, а скоро сквозь туман и мелкую морось проглянуло солнце, что было очень кстати, так как холод начал пробирать обоих островитян., хотя по российским меркам было вполне тепло. Осталась позади хижина, уже до половины затопленная жёлтой водой, и сетчатый сарай с оголёнными кустами, посаженными для комфортного проживания Лунной моли. Мусор, кусты и ветки плыли между деревьями, там и тут  раздавались всплески рыбы, радующейся, очевидно, такому приключению. Но Андрею и Зивато было не до рыбалки.
                ***
                Ирина Ветрова завершала уже свой четвёртый учебный год и её никак нельзя было назвать неопытным педагогом, хотя молодым – сколько угодно, ибо она собиралась отметить всего лишь четверть века со дня рождения. Эта выдающаяся дата совпадала по времени с планируемым празднованием Дня города – славного Сибирска. По каковой причине день рождения Ирины Ветровой грозил пройти незамеченным. Это её, впрочем, мало тревожило и даже, можно сказать, не тревожило вовсе. Достаточно того, что этот юбилей придется как раз на отпуск. Чего же ещё? Но не так думал Кирилл Налабардин, который иногда близко к сердцу принимал разные пустяки и на этот раз предался размышлениям, как придать большую широту и блеск этому празднику. Некоторыми своими соображениями он поделился с Ветровой. Она в этом вопросе никакого видимого энтузиазма не проявила, однако же ей было приятно, что для кого-то её день рождения – событие. И, как ни крути, - двадцать пять – это уже много, даже, пожалуй, слишком много.
                К концу учебного года в школе ликвидировались хвосты, доделывались дела, которые по недомыслию школа запланировала для себя сверх обязательных программ, готовились выпускные торжества. В числе прочих следовало до конца отработать проект «Тимуровцы – на посту», в рамках которого, согласно инициативе  школьников, следовало всемерно поспособствовать повышению уровня жизни пенсионеров и инвалидов. Конечно, колоть дрова пяти – и даже шестиклассникам было не под силу, тем более весной, когда чурки отмокали и колун увязал в них, как в мочале, но вот сложить расколотое в поленницу они вполне могли. Или натаскать от колонки воды в хозяйскую бочку, если при доме не имеется скважины. Или убрать и выбросить на ближайшую свалку мусор. Да мало ли что ещё.
               У класса, за который отвечал на тимуровском поприще Кирилл Налабардин, среди подшефных была пенсионерка Авдотья Павловна, уважаемая женщина, ветеран труда. Жила она одна в маленьком неблагоустроенном доме, но нипочём не соглашалась на все бесчисленные удобства дома престарелых, злостно отвергая все предложения такого свойства. Вместо этого она доставала ответственных лиц просьбами о ремонте крыши. Понятно, что в пору капитального ремонта дорог и возрождения правопорядка средств на то уж никак не находилось.
                «Да у неё у самой с крышей неладно! - сердился иной начальный человек, которому была отписана бумага от вышестоящего, получившего челобитную Авдотьи Павловны. – Поселилась бы с ровесниками и жила припеваючи!». Так или иначе, но она жила по месту своей полувековой прописки и ничего тут поделать было нельзя.
                Поскольку ремонт-то требовался совсем небольшой, Кирилл Налабардин решил взять это дело на себя. Побывав у пенсионерки, он определил объёмы работ и возможность использования местных материалов для работы. Они имелись – с полдюжины тесовых досок, вполне соответствующих дощатой крыше дома. И вот в один из погожих дней после уроков он с тремя учениками прибыл к Авдотье Павловне. Дети принялись за уборку двора, а учитель полез на крышу с выдергой – отрывать подгнившие доски. И он оторвал уже три негодных доски, оставалась только одна, требующая замены, когда вдруг случилось ЧП. Старая кровля местами поросла мхом, а это растение имеет свойство впитывать воду. И хотя дождь был три дня назад, мох был вполне себе влажный; когда Кирилл наступил на него, зелёная подушка поехала из-под ног и он потерял на краю крыши равновесие. Дружный вопль тимуровцев выгнал из дому хозяйку, которая готовила угощение помощникам.
              Кирилл лежал возле завалинки и морщился, силясь встать и тут же снова садясь на твёрдую, утоптанную землю.
              - Нога! – страдальчески сказал он Авдотье Павловне.
   Нога оказалась сломанной.  Получился негромкий скандал; хорошо ещё, не пострадал никто из ребятишек. Конечность Налабардина зафиксировали гипсовыми бинтами и прописали постельный пока режим. Крышу Авдотьи Павловны быстро отремонтировали профессиональные строители, о чём расстаралась администрация района. Получилось, что школьный учитель достиг поставленной цели, хотя и ценой собственного здоровья. Понятно, что и дирекция, и профком приняли самое непосредственное участие в судьбе невольного героя: было организовано посещение пострадавшего педагогами по чётко разработанному графику. Хотя некоторые и ворчали: «Подумаешь, невидаль – ногу сломал. Не шею же!». Однако график есть график. Без графика – никуда. Это всем было понятно.
                Ирину Ветрову известие о падении Кирилла Налабардина с крыши сильно опечалило и она без всяких отговорок отправляла своё дежурство у постели покалеченного. Иногда она заглядывала к нему и вне своего дежурства, и даже довольно часто, даже когда он начал вполне резво ходить с костылём  и игнорировал кровать.
              - Ну надо же такому случиться! – жаловался он Ирине. – Хромой учитель физкультуры! Такие бывают? Ты слыхала когда-нибудь про таких учителей?
                - Не помню. Но ты ведь недолго будешь прихрамывать, а тут скоро и конец учебного года, - утешала его она.
              - Хоть конец, это хорошо, - соглашался Кирилл. – Но ведь только подумать…  Был бы я учитель пения – другое дело: сидел бы на уроке с балалайкой и играл полонез Огинского. А тут ведь – учитель физвоспитания! Тут надо шевелиться!
              Чтобы уменьшить горечь его поражения на чужом игровом поле, Ирина старалась как можно более разнообразить рацион больного. В основном она приносила блюда, приготовленные дома, но раза два, когда было свободное время, варила-жарила у Кирилла в комнате на его электроплитке. Уже за первые дни своей немощности он порозовел и округлился на лицо.
              Между тем времени у Ирины Ветровой становилось всё меньше: надо было подтянуть отстающих по химии, а кроме того – тех из своего класса, кто не успевал по другим предметам. Как раз в эту пору поухаживать за Кириллом из пригородного посёлка приехала сестра, выбившая себе короткий отпуск, и Ветрова прекратила свои посещения. Поскольку и одной сиделки для Кирилла было достаточно, тем более, что он и сам вполне мог обслужить себя. Однако уже через два дня он в большой панике позвонил ей:
              - С тобой что-то случилось? – спрашивал он, несмотря на то, что как раз шёл урок.
                - Всё в порядке, ответила учительница химии. – Да, стекло было изобретено совершенно случайно. Нет, это я не тебе. Это я тебе, Тихонов. Я тебе перезвоню; нет, это не тебе, Тихонов. – И она выключила телефон.
              И после уроков она действительно позвонила Кириллу и справилась о его здоровье.
              - Ну, в общем-то, нормально, если не считать перелома, - сообщил он. – А почему ты не заходишь?
              - Теперь же есть, кому за тобой присмотреть. Да и наши школьные ещё, наверное, навещают?
                - Нет, как обрезало. Как узнали про сестру – так и пропали. Но главное, ты потерялась. От этого нога у меня разболелась.
               - От этого? – засмеялась Ирина Ветрова. – Но я же не каждый день ходила: в перерывах она не болела.
              - Может, болела, - не согласился он. – Просто я виду не подавал.
              - А что же сейчас?
              - А сейчас уже два дня болит. Не один, а два, уже третий пошёл.
              - Держись, я завтра приду, после уроков.
              - Ну, до завтра я, думаю, продержусь.
             Приезд сестры очень помог Ирине: она успела, не отвлекаясь, сделать кое-какие не терпящие отлагательства учебные дела, хотя и не все. Кириллу, напротив, визит близкой родственницы показался несвоевременным.
              - Ты когда собираешься домой? –  спросил он её на третьи сутки.
              - Да ты не переживай, - утешала его сестра. – Я не тороплюсь, сколько надо будет для твоего здоровья, столько и побуду!
              - Я вообще-то уже здоров, так что ты смело можешь уехать.
              - Ну нет! Я уж посмотрю ещё, чтобы всё было как следует. Кто же больше присмотрит?      
   Несколько последующих дней были посвящены лишь коротким разговорам между двумя педагогами по телефону, причём утром звонила Ирина Ветрова и справлялась о самочувствии Налабардина. Все последующие звонки в течение дня делал он. Все эти пустячные, в сущности, разговоры имели далеко идущие последствия: как-то Кирилл, против обыкновения, позвонил с раннего утра, когда Ирина Ветрова только ещё собиралась в школу, и радостно известил, что у него есть две новости.
                - Одна – это что моя сестра уезжает, она пошла на автовокзал. Освободила меня от своего опекунства.
               - Поздравляю! А вторая?
               -  Вторую новость по телефону  сообщать рискованно. Ведь Ирина придёт когда-нибудь навестить покалеченного человека?
              - Я думаю, придет, - заверила она.
             И в самом деле, как только закончились уроки и непременные в конце учебного года консультации, Ирина предприняла гуманитарный поход к болящему. Она купила в школьной столовой расстегаи, печёные завертки с сосисками и бутылку газировки. Кирилл  встретил гостью не только широкой улыбкой, но и её портретом, исполненным честь по чести – на холсте, и вставленным в раму. Портрет висел над кроватью Кирилла и щедрый слой масляной краски, наложенный гладкими лессировками, бросал на противоположную стену солнечные зайчики.
                - Самый наш известный художник, - отрекомендовал полотно хозяин и захромал к столу. – Ты, после работы, наверное, проголодалась? - Он достал стаканы, заварник и полез в холодильник.
               - Давай уж лучше я, по старой памяти, - предложила Ирина. – Я кое-что, кстати, и захватила.
                Накрыв стол, они сели пить чай, каковой процесс проходил в сосредоточенном молчании. Наконец Кирилл глубоко вздохнув и выдохнув, сказал:
              - Тут у меня для тебя есть новость: выходи за меня замуж!
              Он поднял протестующе руку, как бы отметая заранее всякие возможные отговорки.
              - Ты подумай сначала, не торопись говорить «Нет», а если «Да» - то пожалуйста. Вот.
               Установилось молчание. Ирина катала пальцем по столу крошку хлеба. Ей вспомнилось, как она едва не сошла с ума, поминутно возвращаясь мыслями к Андрею Реброву. Даже ночью сквозь сон они преследовали её. Домашние как могли, старались вытащить Ирину из этого полуобморочного состояния, что не очень-то получалось. Она осунулась и приобрела морщинки между бровей. Без всякого интереса проводила уроки и исправляла обязанности классного руководителя. Это продолжалось долго – несколько месяцев. И вот как-то на праздничной вечеринке по случаю дня рождения одной из коллег, когда шум и гам за столом во много превосходил всё то, что выдавали школяры, Ирина Ветрова поймала себя на том, что целых минут двадцать не вспоминала об Андрее. И  тогда она подумала что, пожалуй, выживет. Со временем такие тайм-ауты замороченный мозг брал всё чаще, спасаясь от флаттера. Но окончательное излечение ещё не наступило, хотя всё больше возрастал интерес к жизни, особенно, когда в неё вошёл Кирилл Налабардин. Которого она всерьёз поначалу никак не воспринимала. А теперь вот он ей сделал предложение.
                Кирилл выжидающе смотрел на неё и машинально глотал чай, не чувствуя вкуса; пожалуй, если бы ему подставили стакан со спиртом, он не ощутил бы подмены.
                - Я согласна, - отметая рой вдруг навалившихся противоречивых мыслей, сказала Ирина.
                ***
               Первенец, родившийся у Насти с Власом, внёс некоторое умиротворение в молодую семью, где характеры продолжали притираться друг к другу и всё ещё не могли притереться. Не сказать, что оба родителя слишком уж отличались чем-то от обычных, порядочных людей – каждый из них по отдельности был вполне достойным и даже замечательным человеком, но вместе они такого впечатления никак не производили. Увы. Бывает же такое – вот встретились два человека, души друг в друге не чают, кажется – более того, что уже есть, и желать нечего. Но стоит им объединиться и прожить полгода-год, а иногда и всего три месяца, как становится понятно: случилась роковая, катастрофическая ошибка. Кошмар часто заканчивается разводом – не к ночи будь сказано; иногда же он длится годами, то затухая, то снова распаляясь, как тлеющий торф в глубине пересохшего болота. И если ещё обе половины семейного экипажа заняты делом, которое требует много времени и сил, тогда ещё терпимо, если же нет – им не позавидуешь.
              Влас был постоянно занят на службе, что было одной из причин недопонимания между ним и Настей, теперь же – тем более. Ей пришлось бы весьма и весьма солоно, если бы не родители. Часть забот по взращиванию маленького Валерия взяла на себя бабушка, а дед взял на себя отдельные бабушкины заботы. Младенец был горластый и часто впадал отчего-то в раздражение; тогда его взрослое окружение начинало без меры суетиться, консультироваться со знакомыми медиками и даже раза два неспокойного Валерия таскали к знахаркам: один раз для того, чтобы заговорить гипотетическую грыжу, а второй – чтобы вообще снять порчу.  Судя по гонорару за эти труды, работа у знахарок была нелёгкая и, возможно, даже вредная. Поэтому одна из них выпивала стопку водки перед началом  лечебного сеанса, уйдя за перегородку, а другая, напротив – после процедуры, и не таясь. Но независимо от того, перед началом процедуры бывала выпита целебная микстура или после, младенец продолжал плакать.
                Когда бабушка не была занята дома, Настя с Валерием отправлялась в родительский дом, где и проводила целый день и даже могла бы остаться ночевать, но родители ей внушали, что это не дело и надо ей быть в своём доме. Мало ли, что Власа нет день-деньской, он же не виноват – такая у него работа.
               Так или иначе, к их удовлетворению, внук подрастал вполне успешно и хотя был не в меру криклив, но уж точно не давал ближайшим родственникам соскучиться. Лишь Влас не мог пересилить неодолимого желания иногда заткнуть уши и задавался, как отец Насти, вопросом: откуда у такого малютки такой могучий рёв?
              По случаю прибавления семейства они с Настей получили поздравления и подарки из Коковища, но лично поздравить их никто из Власовой родни не приехал: дорога неблизкая,  и два-три дня, проведённые в гостях, в итоге дают не меньше недели отсутствия того, кто поехал бы в гости к внуку. Егор Егорович и Мария Васильевна были привязаны к Коковищу Дарьей и уехать не могли, поскольку прежняя нянька Елена училась теперь в институте. Василий для представительства был слишком молод. Единственный, кто мог бы поехать – это Сергей, который в своём вузе уже настолько освоился, что мог отпроситься на несколько дней без особых затруднений. Но он не приехал, может быть, обиделся на Власа из-за того, что тот отказал ему в организации женьшеневого бизнеса. Сергей по-прежнему бился, чтобы выбраться из нищеты, и иногда ему удавались кратковременные бизнес-операции, но постоянного, хорошо налаженного дела всё не получалось. Проект по производству бодрящего и как бы общеукрепляющего, не лекарственного напитка под названием «Женьшеневая роса» не пошёл, так как никто не хотел вкладываться в него, не будучи уверенным, что затея принесёт прибыль. Есть уже вполне проверенные пути использования средств, зачем же изобретать велосипед?
               Тут, кстати, выяснилось, почему один из трех компаньонов – Попов отошёл от коммерческих изысканий.
               - Г-н Попов, - как-то в момент вынужденного безделья спросил Кипелов, -  что-то ваш охотничий азарт угасает. Я имею в виду – охота на бабки.
               - Всё именно так и есть, - ответил с лучезарной улыбкой Попов. – Парни, у меня дама.
               - Да ну? – деланно изумился Кипелов, хотя они с Сергеем об этом прекрасно знали.
               - Ну да.
              - И всё так безнадёжно? – встрял Вершинин. – То есть окончательно и бесповоротно?
              - Окончательно, - подтвердил Попов.
              - И, стало быть, бесповоротно, - заключил Кипелов. – Но это же должно стимулировать тебя на добывание денежных знаков. Иначе на что ты собираешься содержать жену? На стипендию?
                - Ребяты, раньше мы гуляли сами по себе… - мультяшным голосом пропел изменник, - а…
                - А теперь под присмотром бабушки, - закончил Сергей. – У неё есть бабушка, или только родители?
                - Есть у неё и бабушка, и дедушка, и родители, - заверил Попов. – И дело-то в чём: у отца её большая строительная компания,  в деньгах недостатка нет. И она говорит: «Бросай свои подработки, заканчивай без помех учёбу». Вот такие вот наши дела. И отсюда, наверное, я вскорости съеду.
                - Да, тяжелый случай, - сказал Кипелов. – Но мы тебя поздравляем. Не забудь на свадьбу пригласить.
              - Кого же и приглашать мне, если не вас.
              - Всё же вы резкие ребята. Вроде всё было тихо-мирно - и вот на тебе, бабушка, Юрьев день.
              - Жись, - философски заметил Вершинин.
             Дальнейшую реализацию проекта ресторана они начали осуществлять вдвоём с Олегом Кипеловым. Решающий рывок предстояло сделать во время летнего перерыва в учёбе. А пока приходилось искать деньги, ибо чем предметнее они занимались подготовкой к работе будущего
заведения, тем больше обнаруживалось потребностей в средствах.   
              Подходящее злачное место довольно быстро нашлось, и хотя оно было тесновато, решили, что на первых порах такого будет достаточно. Тем более, что тут оставалось кухонное оборудование и всё прочее, за исключением столов и полукресел, которые хозяин почему-то увёз в своё новое кафе, обширное, как футбольное поле и с вычурными светильниками и зеркалами. На мебель, по всей видимости, средств у ресторатора уже недостало. Поэтому он и торопил арендаторов с первым взносом, который должен быть внесён за три месяца. С учётом приобретения столов и стульев сумма вырисовывалась довольно внушительная. Всех денег, что были собраны от предыдущей коммерческой деятельности, не хватало.
             - Что, если подзанять у Попова? – предложил Сергей.
              - Н-уу, - с сомнением отозвался компаньон. – Ты имеешь в виду деньги его пассии? Так они ещё и не семья – как же он будет тянуть с неё бабки? С тобой всё в порядке? Чуть погодя мы, наверное, свихнемся оба.
              - Ладно. Но своими-то деньгами он может распоряжаться? Пусть поспоспешествует.
              - Это, конечно, можно, только вряд ли у него сейчас что-то приличное наберётся.
               Кипелов как в воду глядел: Попов сколько-нибудь значительными активами не располагал, хотя и пополнил кассу покинутой им ячейки.
               Тогда обратились к рыночным торговцам, с которыми имели деловые отношения прежде, начиная с ореховой эпопеи.
              Один из них, по его словам, был в глубоком пролёте, второй же согласился подкинуть нужную сумму за вполне сносный процент.
              Найти работников общепита взамен ушедших в новое кафе не составляло труда.
                И вот грянули фанфары! То есть хлопнула, вылетая из бутылки «Шампанского», пробка и в фужеры хозяев праздника, обслуги и немногих приглашённых полилась пенная струя. Старт гонке на неопределённую дистанцию был дан.
               Основная работа кафе, разумеется, приходилась на вечернее время, что соответствовало возможностям двоих арендаторов организовать музыкальное сопровождение. Но требовался ещё один человек, вернее сказать, женщина, дабы разнообразить вокальную часть: она могла бы солировать, петь с Сергеем дуэтом, прочее же время он мог заполнить сам. Кипелову, у которого совсем не было голоса, надлежало в нужных местах песен дуэтом  вступать с музыкальной басовой фразой «Бу. Бу. Бу.» в унисон со своим контрабасом - столько раз, сколько требовалось. Как показала дальнейшая практика, это получалось бесподобно. Однако следовало поскорее найти даму, и не только умеющую петь, но и способную играть на каком-то инструменте – не духовом, и не на скрипке, потому что нижняя челюсть и вообще рот у неё должны быть свободными. Особенную актуальность такому приобретению сообщило одно из первых выступлений с романсами самого Вершинина, когда он исполнил «Однообразные мелькают…».
              «Но и она печальна тоже,
              Мне приказавшая любовь,
              И под её атласной кожей, и под её атласной кожей
              Бежит отравленная кровь» -  доносил он до веселящейся публики Гумилёвские строки, зорко за ней наблюдая. Увы, и крутые ребята, и просто интеллигенты никакого почтения к романсу не выказали, как будто бы его и не было. Лишь один крепко захмелевший господин в роскошном смокинге влез на подиум к музыкантам и, обнявши Кипелова, поскольку обнять Вершинина не позволял баян, заревел:
              - И под её отвислой кожей… как? А! Течёт отъявленная кровь! Он перевёл дух, сказал:  «Класс!»
   и, довольный собой, пошатываясь, направился обратно к столику.
                - Не катит, - заключил Кипелов. – Ты, помнится, хотел ещё спеть арию Генри? Попустись!   
              - Так Генри – это нормальная песня, если не объявлять, что ария.
              - Ну это для нормальных людей. А для элиты – это отстой. Она, элита, об таких обстоятельствах даже и не слыхала. Некогда ей. Иначе как бы она выперлась в элиту?
                - Олег, раньше ты не был занудой. Тогда что нам делать? И вообще, где ты здесь видишь элиту?
              - Нужна писклявая девка. Или, наоборот, басовитая. Главное, чтобы отличалась.   
              - Где будем искать?
              - У себя в школе сначала. У нас же концерты бывают? Ну вот.
              - Так это же сколько ждать? Мы ждать не можем, сам видишь.
              - Ну тогда – активный розыск. Будем опрашивать.
                Поиски уже через несколько дней увенчались некоторым успехом. Будущую звезду звали Антонина Прокофьева. Неизвестно, была ли она потомком знаменитого композитора, но на фоно играла очень даже прилично. Спеть вживую она отказалась и дала возможность прослушать свою запись: дескать, чего зря надрываться, не в Гнесинку же поступает.
               - Так а на работе ты тоже будешь выбирать, стоит петь или пошли они…? – уточнил Кипелов.
                - Ну, работа есть работа. Вы ничего не потеряете. – Но я буду выступать в маске и парике. Иначе, чего доброго, ещё запишут в стриптизёрши. Тогда прощай, диплом!
              Поскольку выбранный парик делал её брюнеткой, Антонину представляли как Аноуше, надевала она на публику короткие, но широкоплечие балахоны умеренных тонов, узенькая маска с блёстками ничего не могла добавить к пониманию природы участницы ансамбля. Сами приятели, не боявшиеся, что их заподозрят в стриптизе, назывались своими настоящими именами.
              Ввиду того, что Антонина не хотела менять клавиши ни на что другое, Сергею пришлось отставить баян и взяться за гитару. Дело у трио пошло на удивление хорошо. Правда, до тех пор, пока посетители были ещё вменяемы; ближе к ночи интерес к музыке заметно слабел и тогда приходилось исполнять несколько последних шлягеров – одни и те же, но по очереди.
              По мере того, как арендаторы осваивали хитрое ресторанное ремесло, ширился ассортимент блюд и, как надеялись Кипелов и Вешинин, их качество. По крайней мера, в первые два месяца никто не отравился и вообще серьёзных претензий не высказал. И всё складывалось очень неплохо, за исключением того, что их вот-вот могли отчислить из облюбованного вуза за большое число прогулов. Пришлось искать распорядителя-администратора, который бы взял будничное управление заведением на себя. Такой человек тоже нашёлся – среди своих же официантов. Максим Пастухов тоже подумывал об открытии своего дела, но пока что для этого не было возможностей. И он целеустремлённо нарабатывал опыт на выбранном поприще.
                ***
              Борис Морозов вместе со своим товарищем и наставником по старательскому делу Петровым испытывали большое разочарование от результатов своего труда на золотоискательской каторге. Их прииск фарту, по мнению руководителя работ, не принёс.
               - Вообще-то, бывает и хуже, - рассуждал Петров. – Но иной раз повезёт. Тут всё вокруг копано-перекопано, мыто-перемыто, а всё же народ не бросает промысла: золото время от времени выходит на поверхность. Пожалуй, нам стоило бы заняться черемшой – заработали бы столько же. А здоровья много бы сэкономили. Но кто знал?
               Когда дорогостоящий песок был сбыт, карман Морозова пополнился на восемьдесят тысяч рублей. На такой доход он даже и не рассчитывал и недовольство приятеля его только забавляло.
               - Ну ты рвач! Подумай: это мы заработали за две недели. На обычной работе столько заработаешь ли и за два месяца!
               - Ну и лады. Хорошо, что ты не зря сюда прокатился.
               Домой Морозов прибыл в хорошем настроении, чему, конечно, в первую очередь способствовала предстоящая встреча с Еленой Вершининой. Она, получив первое сообщение об окончании старательских трудов, успокоилась и ждала добытчика также в приподнятом настроении. Конечно же, первым делом он поспешил показаться на глаза ей и уж только потом – родителям и остальной родне. Елена выслушала краткий отчёт об экспедиции с интересом, но сожаление Бориса о том, что срок был отпущен слишком маленький, не встретило её сочувствия.
                - Да хорошо, что всё хорошо закончилось. Всех денег не заработаешь, и ты не переживай. У тебя поездка получилась, по-моему, очень удачная.
              Между тем и сама Елена проводила время не праздно: репутация эффективного репетитора имела тот результат, что спрос на её услуги был устойчивый. И только одно смазывало картину: умница Вершинина не умела торговаться.Но выручало то, что такса за натаскивание нерадивых школяров была давно утверждена и колебания её оставались незначительными на протяжении долгого времени.
                - Ещё я куда-нибудь устроюсь, - мечтательно говорил Борис, – и мы с тобой купим машину. Хоть и не новую. А потом начнём думать о квартире.
              - О-о, до квартиры нам далеко! – засмеялась Елена.
                - Ничего, ничего. Но у тебя голова не болит – с отстающими заниматься? Я бы, наверное, не смог.
              - У нас же всё хорошо; почему же у меня должна болеть голова?
              - Да. Но ты особенно-то не перегружайся. Тебе и самой скоро учиться: лето кончается.
               Борис слов на ветер не бросал, искал для себя вакансии и нашёл место ночного сторожа на вилле владельца обширного продовольственного магазина, на котором, конечно же, красовалась вывеска «Продукты». Напрасно его сестра, эстетствующая особа, убеждала брата заменить это слово. Ведь продукты, не к столу будь сказано, бывают довольно разные: например, гниения, пищеварения и мало ли ещё. Почему бы не написать «Продовольственные товары», или, на худой конец, «Провизия», «Провиант» и даже «Харчи»? Но хозяин упорно стоял на своём и нипочём не хотел менять вывеску. И правильно делал: у всех - «Продукты», и дело спорится, и у него тоже, а попробуй напиши «Продовольствие» - и крах, наверное, неизбежен. Да и вообще Николай Петрович не любил менять свои решения, и тут никто ему был не указ.
              Загородный дом его, в запальчивости названный виллой, вряд ли тянул на такой заоблачный статус, но был вместительный, двухэтажный и с обширным подвалом в придачу. А поскольку хозяева там бывали нечасто, требовались домработница и сторож. Потому что при закрытых дверях и окнах в доме неизвестно откуда появлялась пыль и её надо было постоянно вытирать, требовалось также поливать комнатные растения, убавлять или добавлять, по мере нужды, мощность электрообогрева и, конечно, готовить еду и убирать посуду, когда хозяева наезжали в свою загородную резиденцию. Ночной же сторож требовался ввиду отдалённости её от делового центра и на вызов охранной сигнализации спецы приезжали бы только для констатации факта посещения виллы злоумышленниками. Получив от хозяина подробный инструктаж, как и что делать, Борис Морозов заступил на дежурство. Длительность его равнялась двенадцати часам – с семи вечера, когда домработница, Елизавета Варсонофьевна, уходила домой, и до семи утра, когда она вновь приходила на службу. Прежде всего она проверяла, не надо ли убавить мощность бойлера, так как хозяева берегли электроэнергию и настрого велели температурный режим держать в очень умеренных рамках. С отоплением магазина в Сибирске было несколько экспериментов: поначалу он отапливался посредством кочегарки и, соответственно, угля. Но уголь был дрянь – по словам кочегаров, половину в нём составляли камни а половину – земля. Сколько при таком раскладе приходилось на уголь, неизвестно, но топливо всё-таки горело.  Затем решено было переключиться на электрообогрев, закрыв тему негодного угля и заодно избавившись от истопников: с бойлером вполне справлялся один человек. Но скоро энергетики заломили такие цены на электричество, что Николай Петрович вынужден был отказаться от него и перейти на дрова, благо, кочегарка была сохранена. Тут опять потребовались истопники, которые таскали со двора и кидали в топку кривые березовые поленья, обзол и всяческие отходы от деревянного строительства и лесопереработки. Но и это стало слишком дорогим удовольствием, поскольку многочисленные частные дома в предместьях тоже отапливались дровами и последних стало не хватать, а цены были кошмарными. И Николаю Петровичу снова пришлось обратиться к углю, в своё время так легкомысленно отвергнутому.   Заботу о тепле приняли на себя два кочегара, старые работники Вадим и Кузьмич, привычно взявшиеся за охаивание угля с местного, областного разреза. Кузьмич был семейный человек, а Вадим – нет, он жил в небольшой старой халупе один. Что объединяло этих тружеников, помимо места работы – так это неизбывная любовь к горячительным напиткам. На случай различных проверок они держали под рукой серьёзный запас чеснока, нарезавшись которого, отбивали у проверяющих всякое желание перемолвиться с ними поближе. Так сказать, накоротке.
                В этот вечер выдалось дежурство Кузьмича, но скоро появился и Вадим, которому дома делать было абсолютно нечего, а кроме того, он чувствовал большую потребность опохмелиться.
               - Кузьмич, - обратился он к коллеге, - возьмешь чекушку?
               - Так, взял бы – ни рубля нет.
               - А в долг? Всё-таки мы их магазин отапливаем. Должны войти в положение. Я бы сам взял, да у меня уже долгу – выше крыши.
              - Хе, а у меня? Ты как будто не знаешь!
              - Да знаю, знаю, - вздохнул Вадим. – Думал, может в последний раз дадут?
              - Не дадут. Да и чеснока мы нарезались. Ещё и обругают.
              - Вот жизнь! Что же делать-то? А знаешь, ведь на даче-то у хозяина сторож уволился.
              - Ну и что? Хочешь устроиться? – и Кузьмич горько рассмеялся.
                - При чём тут «устроиться»? Надо заглянуть туда и затариться  водярой. Может, и деньга какая-нибудь найдётся. Нового сторожа пока вроде нет: девки магазинские давали объявление в газету, что требуется. Да мы мигом обернёмся, никто и не поймёт, что мы куда-то отскакивали. Ты просто постоишь на стрёме. Только фонарь прихвати.
               - На трамвай-то наберём ли? – с сомнением почесал бровь Кузьмич, которому тоже страсть как хотелось выпить.
                - Наберем, - заверил Вадим и потряс карманом, где звенели монеты. Которых не хватало даже на одеколон.
               - Ну, рысью, - отозвался Кузьмич и, прикрыв снаружи дверь, навесил замок.
              Они скорым шагом пустились к трамвайной остановке.
              Борис Морозов устроился в маленькой комнатушке, которая, скорее всего, и была задумана, как вместилище охранника, ибо ни на прихожую и ни на что другое не была похожа. Но здесь имелись диван и небольшой телевизор, а также столик наподобие сервировочного, и электрочайник. Вполне достаточно для человека, чтобы переночевать, да к тому же за это платили.
              Сообщив Елене и родителям, что приступил к дежурству, он наскоро перекусил тем, чем нагрузили его дома и пристроился в углу дивана, чтобы посмотреть телевизор. До минимума убавил звук, выключил свет во всех комнатах, где он горел. Борис рассчитывал, что ни при каких обстоятельствах не уснет, а будет верой и правдой нести караульную службу. Но, паче чаяния, незаметно задремал, убаюканный едва слышным бульканьем телевизора.
              Проснулся он оттого, что где-то скрипнула дверца шкафа. Померещилось? Часы показывали полдвенадцатого – самое время отходить ко сну. У Николая Петровича водятся привидения? Он ничего об этом не говорил. Им-то закон не писан – они могут шататься ночь напролёт. Бледный отсвет голубого огня мелькнул в проёме двери.
                - Пора разобраться с привидением, - пробормотал Борис Морозов и неслышными шагами двинулся вглубь квартиры, держа в руке штатное оружие охранника этого дома – бейсбольную биту.
              Действие происходило в гостиной, где двигался свет фонарика.
              - Кто здесь? – рявкнул секьюрити, переступая порог. В тот же миг звякнуло стекло, луч света метнулся к окну и темная согбенная фигура нырнула рыбкой в темный проём. Борис успел схватить татя за ногу, но в руках у него остался только ботинок. Прикинув, что лаз в окне для него слишком узок, Борис бросился к входной двери. Отпереть два замка - дело двух секунд, но время было упущено: нигде никаких признаков грабителя. Держа в руках ботинок, он подошёл к окну, в котором недоставало большого стекла, пробежался вокруг дома. Никого!
             Надо же: среди полутора десятков евроокон в загородном доме коммерсанта было всего два рядовых, старых окна с деревянными переплётами – с тыльной стороны. Тут-то и вскрыли виллу Николая Петровича. Никакого видимого ущерба, кроме выставленного стекла, грабитель не причинил, да и стекло в целости и сохранности стояло за окном, прислоненное к стене.
              Делать нечего, пришлось звонить хозяину.
              - Что – то успели украсть? – спросил тот, раздосадованный ещё и такой, никак не ожидаемой именно сегодня, напастью.
                - Я не могу сказать – просто ещё не знаю, что могли бы украсть. Порядок полный, если не считать распечатанного окна. Может, вызвать полицию, по горячим следа?
                - Пока не надо. Я сейчас приеду. И вызовем домработницу – она-то всё наперечёт знает, что в доме было. Минут через десять ворота открывай.
                И точно, прошло немногим более четверти часа, как уже и Николай Петрович, и Елизавета Варсонофьевна почти одновременно появились на месте происшествия. Придирчиво осмотрев всё помещение, включая и второй этаж, никаких пропаж они не обнаружили, за исключением двух бутылок дорогого вина, хотя другие, в том числе и более дорогие, остались нетронутыми и лишь приоткрытая дверца бара указывала на то, что кто-то в него заглянул, и не только заглянул. Повертев в руках ботинок, хозяин пожал плечами и выругался.
               Заявлять в полицию не стали, справедливо рассудив, что если ни к чему не привели поиски украденного с песчаного карьера крупного экскаватора, то надежда найти две бутылки пусть и марочного, вина невелика. Николай Петрович проникся даже некоторым уважением к похитителю: сразу видно, знаток и ценитель именно этого вина, хотя в баре были и более изысканные. Но тут дело вкуса. Ведь человек не устрашился возможного задержания и связанных с ним репрессий, пошёл на большой риск. Н-да. Он долго и задумчиво вновь рассматривал ботинок грабителя; наморщив лоб, силился что-то вспомнить и даже применить дедуктивный метод, но в конце концов махнул рукой.
              Борис Морозов получил устную благодарность, но ввиду позднего времени делиться новостью со своими домашними и Еленой Вершининойне стал а, вставив окно и заперев ворота за хозяином и домработницей, вернулся на свой пост и попытался снова задремать. Но на этот раз ничего не получилось и он до утра листал телепередачи, чутко прислушиваясь к поскрипыванию и потрескиванию половиц и стен дома, выполненных из недосушенного дерева.
              - Ну ты как Ватсон, - сказал Вадиму Кузьмич, когда они без суеты, чинно и благородно погрузились в трамвай и поняли, что погони нет.
               - Чего это? – переводя дыхание, не сразу понял Вадим.
               - Неповоротливый. Тормозной то есть.
                - Ты бы оба ботинка потерял, - не согласился Вадим. – Там оказался охранник, молодой и прыткий, зараза. Хорошо, не успел шарахнуть битой.
              - А охранник уже есть? Ну тогда да. Где выпьем?
              - Как где? Ты должен быть на рабочем месте, в кочегарке. Там и выпьем.
              - Ты что же, хочешь сидеть там в одном ботинке?
              - Почему? Там же есть у меня сменка – сапоги.
              - А, я и забыл. Но этот башмак надо уничтожить. Чтобы никто его больше не видал.
              - Так в кочегарке и спалим.
              - Ну ты точно – Ватсон. А вдруг хозяин?
              - Ладно, выброшу в мусорный бак.
                Трамвай, скорее всего, был последний, народу – почти никого и Вадим надеялся так же, как и при посадке, выйти, не привлекая ничьего внимания. Но тут в трамвай вошёл полицейский и скромно устроился на одном из задних сидений.
              - Т-вашу..! – вполголоса выругался Кузьмич, прикрывая своими ногами ноги Вадима, который сидел у окна. Следующая остановка - их, но нечего было и думать попытаться выйти: в вагоне оставались только они с Вадимом, пожилая дама и полицейский. И еще неизвестно, кто был любопытнее. Они понеслись по пустынному городу дальше. И ещё дальше. И ещё.
              - Конечная, - объявила вагоновожатая. – И я еду в парк.
              - О-о, - сказал, поднимаясь и потирая поясницу, Кузьмич, - спина задеревенела. Дома придется  делать массаж. Старость! Но как приятно проехать по вечернему городу!
                Он неуклюже стал вылезать в проход, хватаясь за поручни, хотя трамвай не двигался. Пока он кряхтел и тяжело переступал ногами, и дама и полицейский покинули вагон и Вадим мог безбоязненно выходить на волю.
               Возвращаться пришлось через несколько кварталов. Вадим снял свою вязаную шапочку и обул несчастную ногу, на которой остался лишь носок. А земля к ночи уже задубела от мороза.  Бутылки теперь тащил Кузьмич, на долю которого выпало не так много испытаний. Вино, по-хорошему, надо бы выпить, но дурацкие пробки без инструмента было не выдернуть. Наконец мытарствам пришёл конец:  открыли кочегарку и ввалились в благословенное тепло. Вадим тотчас же снял никчёмный теперь ботинок и натянул сапоги.
              - Ты бутылки спрячь пока, я схожу ботинок выкину, - сказал Вадим и, погладив предмет обуви, приложился к нему губами.
                - Ты ещё заплачь-зарыдай, - саркастически заметил Кузьмич. – И ведь с него надо стереть отпечатки пальцев: мало ли что.
              Вадим взял какую-то засаленную тряпку и протёр ботинок.
              - А внутри?
              - Ты чего? – изумился Вадим. – Думаешь,  они и с ног отпечатки пальцев снимают?
              - Да кто их знает! Прогресс-то далеко шагнул вперёд.
              Чертыхаясь, хозяин несчастливого ботинка вытащил из него стельку и закинул в топку, затем вместе с ботинком исчез за дверью.
                - Тут всё равно пить рискованно, - дождавшись его, сказал Кузьмич. Пойдём-ка за углом посидим. Если что – услышим Николая. Не пешком же придёт.
              Так и сделали. Большой шуруп с привязанной к нему бечёвкой послужил штопором и скоро были наполнены два стакана пахучей рубиновой влагой.
                - Ну, за «Кто ищет, тот всегда найдёт!» - провозгласил тост Вадим и они дружно выпили.
              - Да-а, - неопределенно протянул Кузьмич. – Не очень. Аж скулы сводит.
              -Точно. Пойло так себе. Слабенькое, как пиво, и кислое. Хотя кислое мне идёт. Ты отказываешься?
                - Ещё чего! Вместе доставали – вместе будем отдуваться. Что тут написано?- Он вгляделся в этикетку. «Кьянти», ли хоманка его забери. Не разберу дальше, темно тут. 1956 г. Год выпуска, стало быть. Остальное непонятно.
                - Что, выдержка больше пятидесяти лет? Да оно ещё сто лет простоит – крепче не станет. Но что же делать, придется выпивать. Неужели Колян пьёт  такую дрянь?
              - Под аристократа, поди, косит.
              - Не вовремя подвернулся этот проклятый охранник, не успел я присмотреть хорошие бутылки. Теперь уж ничего не поделаешь, надо выпивать.
              Тем временем Борис Морозов, доставивший столько неприятностей труженикам котельной, безмятежно полулежал на диване, очумело глядя на экран телевизора и тщетно стараясь уснуть.
                Не спала и Елена Вершинина – а отчего она-то не спала, совершенно непонятно. Не спали хозяин виллы и его жена, а также домработница. И лишь приятели-кочегары, выкинув куда подальше опорожненные бутылки из-под «Кьянти», мирно дремали на топчане близ водонагревательного котла, под которым догорал дрянной уголь с регионального разреза.
                ***
                Егор Егорович по осени, когда схлынули пчеловодные заботы и полосатые летуны в своих дадановских ульях готовились к зиме, выбрасывая трутней и сурово карая чужих и приблудных пчёл, когда те намеревались уворовать из честных ульев немного мёда, занялся мелким ремонтом. Здоровья, как он с грустью замечал, становилось меньше и откладывать такое дело на потом было нельзя. Тем более, что пока ещё дома Василий.  Он уже мужик, даром, что не годен к строевой службе. Медкомиссия установила плоскостопие. Оно было, конечно, и раньше, но это мало кого трогало, и лишь по мере приближения призывного возраста младшего из Вершининых  стало вызывать озабоченность военкомата. Последняя призывная комиссия придирчиво изучала Василия, интересовалась, не стала ли сама по себе исправляться стопа, и не было ли в роду плоскостопных и душевнобольных родственников; всесторонне исследовали его ноги также на предмет мошенничества – вдруг ему закачали силикон? Но оказалось, что силикон тут ни при чём. Раздосадованный председатель комиссии в сердцах Вершинину сказал какую-то грубость, на что получил не менее ругательский ответ. У старших школьников с этим быстро. Прапорщик, обеспечивающий порядок, дёрнулся было вызвать полицию, но раздумал:  первым-то начал дурак председатель – и тому целая рота свидетелей. Зачем раздувать скандал? Военком будет страсть недоволен.
                Что до самого призывника, его это обстоятельство также печалило – потому, что путь в капитаны дальнего плавания был, по-видимому, заказан. Но так легко со своими морскими устремлениями он расставаться не собирался и дал себе слово ходить, хотя бы по малым водам, без всякого зачисления в штат, самостоятельно. Он построит яхту. Работа огромная, для одного тем более, помощников взять негде – батя не в счёт, года уже не те, Дарья – тоже; её года недостаточны. В том, что умения у него хватит, Вася не сомневался. Для начала сделает небольшое судно, королевские яхты подождут. 
                Егор Егорович планировал перекрыть крышу: снять обветшавший шифер и заменить его на лёгкий и яркий профлист, но Мария Васильевна, памятуя о незадаче, случившейся с учителем физкультуры Налабардиным, о которой рассказывал Василий, отговорила мужа. Дескать, к следующему лету поднакопят денег и наймут строителей. Егор Егорович, человек упрямый, на этот раз спорить не стал: у Марии Васильевны в последнее время начало скакать давление и зачем лишний раз её расстраивать? Тем более, напастей что-то стало и без того много: умер её брат Ребров, что-то не ладится у Власа с Настей, в довершение Елена, похоже, обзавелась кавалером и как бы не объявила о свадьбе. А почти вся учёба еще впереди. И вот племянник, Андрей Ребров, потерялся в Африке, и без следа. Вроде было нападение, но с чего? Андрей в военные и государственные тайны не посвящён, не миллиардер, и даже не миллионер, и никто никаких требований в связи с его пропажей не выдвигал – ни тебе выкупа, и ничего другого. А его пассия вышла замуж, как раз за этого Налабардина. Вот она и жизнь. Кроме всего, Марию Васильевну начала всё больше доставать работа. Не бухгалтерская сама по себе, хотя тут всё было непросто. Куда больше здоровья отнимало добывание денег на различные торжественные и праздничные мероприятия, встречи комиссий и культурно-просветительских, спортивных и иных гостей, без чего не проходило, кажется, и недели. На всё это денег в бюджете не предусматривалось, за исключением особо знаменательных событий. А поскольку дело касалось денег, первую скрипку ту, безусловно, должна была играть бухгалтерия. И Мария Васильевна обзванивала и обходила всех близлежащих спонсоров, с тем, чтобы они внесли посильную лепту в общее дело. Спонсоров было гораздо меньше, чем деловых и праздничных мероприятий.
               - Так, может, бросишь ты эту работу к лешему? – переживал за свою половину Егор Егорович. – Проживём как-нибудь.
                - Ну что ты говоришь? – возражала она. – А как же дети? Двое учатся, Вася вот-вот куда-то пойдёт учиться, а там – и Дарьюшка. Как же я оставлю работу? Вот уж дотяну до пенсии, там видно будет. Немного осталось.
                Егор Егорович решил ограничиться приданием благородной отделки хотя бы стенам дома и построить новый забор. Фасад и две боковые стены они с Василием обшили сайдингом кремового цвета, предварительно содрав старую, подгнившую вагонку. На тыльную стену пошли более сохранившиеся планки вагонки, которую покрасили в два слоя бежевой краской. На эти труды ушло две недели, но получилось всё как нельзя лучше.
              Хорошо, что уже работал детсад и Голубая Моль днём была занята там. Но когда её привозили домой, она тут же встревала в дело, просила шуруповёрт и хотела так же, как и отец с братом, прикручивать сайдинговые листы.
                - Отойди, не мешай! – говорила она Василию, силясь отобрать у него электроинструмент.
               - Да ведь он тяжелее тебя. Ты его не поднимешь! – противился атаке Василий и не отдавал жужжащую машинку.
              Тогда его сестра хватала молоток и принималась колотить по гладким облицовочным листам, приводя в ужас отца. Так что в дело приходилось включаться Марии Васильевне и в результате всё заканчивалось плаксивым скандалом. Дарья закрывала лицо ладонями и между пальцами наблюдала, какой результат возымеет её плач не родственников. Если реакция была мало активной, она распалялась до такой степени, что из глаз начинали бежать настоящие слёзы, и теперь уже стоило больших трудов остановить их поток.
                - Совсем избаловалась, - ворчал Василий, который в своём детстве за подобное поведение незамедлительно получил бы подзатыльник.   
Но тут могла помочь только рыбалка, которую младшая Вершинина любила всё-таки больше, чем различные строительные работы. Егор Егорович, правду говоря, и сам был не прочь часок-другой посидеть у воды с удочкой, несмотря на утомительный трудовой день. У них с Василием снасти всегда были наготове и, покормив Дарью, её грузили в автомобиль и выезжали на более или менее чистый плёс. Мария Васильевна оставалась отдохнуть и без суеты приготовить ужин.
                Таким методом обновили и забор со стороны улицы. Василий после занятий выворачивал подгнившие столбы, подправлял ямы, потом вдвоём с отцом они устанавливали новые столбы, прибивали перекладины, а уж доски к ним приколачивал Егор Егорович.      
             Меж тем его младший сын был занят по горло и собственными делами – школьными и судостроительными. И когда ремонтные работы в домовладении были успешно завершены, после чего у Егора Егоровича заболела спина, Василий самозабвенно принялся за прерванное занятие в своей мастерской. Дополнительную энергию ему сообщило приглашение принять участие в выставке изделий самодеятельных умельцев от областного Дома народного творчества. При этом всё обставлялось в полном соответствии с требованиями организации таких солидных мероприятий, так что за сохранность парусников можно было не волноваться. Устроители вернисажа обещали, что его посетят тысячи жителей области и непременно сюда будут приглашаться все иностранные и отечественные туристические группы. Вполне возможно, что найдутся и покупатели. Цену мастер волен назначать по своему усмотрению. Младший Вершинин решил при таком раскладе выставить две модели – испанского галеона «Санта-Анна» и знаменитого немецкого парусника «Зееадира». Он собрал все книги, которые смог найти, с описанием судов прошлого, пособия по модельному делу, и нещадно эксплуатировал Интернет. Работа по доведению макетов этих почтенных кораблей была кропотливая и тонкая, так что к концу трудового дня у мастера дрожали руки. Особенно много канители было с оснасткой, с надстройками, пушечными портами; материалов требовалась пропасть и мастерская просто не в состоянии была изготовить все недостающие. Так, якорные цепи для галеона корабелу пришлось позаимствовать у старых, чудом сохранившихся ходиков. Он покрасил звенья кузбасс-лаком и они приобрели необходимый чёрный цвет. Цепи для «Зееадиры», крупного судна, пришлось купить в магазине, где продавались намордники, поводки, ошейники и цепи для собак. Выбранная им была самой тонкой; для какой породы она предназначалась, Василий не понял, да ему это было и без надобности. Мария Васильевна, глядя на эти титанические усилия сына, убеждала его сходить погулять, или сбегать на рыбалку, позвонить Власу, или Сергею, или Елене.
                - Ведь ты же побледнел весь, осунулся, - увещевала она трудоголика. На большинство этих предложений он откликался, но наскоро разделавшись с прописанной программой отдыха, тут же вновь с головой уходил в марину. 
              - Вот кончу две этих вещи, и уж тогда так отдохну, так отдохну! – успокаивал он мать.
               - И в кого он такой? – разводил руками Егор Егорович. – Надо, конечно, трудиться, но надо и меру знать. А это что же такое…
              Но в душе он был доволен упорством сына.
              - Я тоже начну сколо колабли стлоить, - насмотревшись на старания брата, заявила однажды Дарья.
               -  Ну тогда уж нам с матерью совсем лихо придётся, - сказал Егор Егорович. – Из дому беги.
                Наконец, подоспело и время выставки, и за изделиями Василия Вершинина приехали представители выставкома. Они выдали народному умельцу соответствующую расписку, весьма обстоятельную, которая всё же уместилась на трёх листах, и увезли экспонаты. Он отсыпался, с небольшими перерывами, три дня.
                ***
                Прошло уже четыре года с того дня, когда аспирант Ребров, в недобрый час, отправился на охоту за Марокканской саранчой, и два года, как он распростился с Африкой.  Даты, конечно, но совсем не хотелось их отмечать. Хотя по совокупности событий, в основном пакостных, африканские два года заменяли, наверное, лет пять обычных. Ему вспоминались месяцы на острове посредине большой реки , и особенно дни, когда он распростился, наконец, с этим обиталищем охотников на бабочек.
                Андрей и Зивато спешили опередить пришедшее после ливней наводнение и последний день, последние часы пребывания на оставшемся клочке суши были отданы лихорадочной деятельности по строительству плота и спасению вещей и яиц Лунной моли. Когда работа была завершена, поляна, где гнездилась база охотников, ушла под воду. Хотя на острове оставались и более возвышенные, незатопленные места. Но это уже не имело значения: и до них могла добраться вода. Андрей Ребров и Зивато выбрались из затопленного леса на стремнину и тут им пришлось пожалеть о своей самонадеянности в деле постройки плота. Казавшийся тяжелым и неповоротливым на неспешной воде лесной поляны, в свободно несущемся взбаламученном потоке он казался щепкой, его швыряло из стороны сторону, крутило водоворотами и то одна половина, то другая так глубоко зарывались в воду, что казалось, уже и не вынырнут. Андрей и Зивато орудовали своими шестами, то отталкиваясь ими, то загребая как веслом а больше всего стараясь при их помощи, как канатоходцы, удержать равновесие. Тот, кто оказался бы за бортом, был бы навсегда потерян для общества. Андрей, оценив свои шансы удержаться на ногах, должен был признать, что они ничтожны и опустился на колени, не переставая при этом работать шестом. Зивато, краем глаза заметив этот маневр, не замедлил повторить его. Они мчались со скоростью курьерского поезда среди вывороченных кустов и деревьев, мусора и каких-то спасающихся животных, которых из-за мокрой прилипшей шерсти было не распознать. На десять метров пути, пройденного по течению, едва ли приходился метр в направлении противоположного берега, несмотря на титанические усилия гребцов, стремящих к нему свой плот. Через десять минут этих неустанных борений течение, наконец, замедлилось- они приблизились к высокому противоположному берегу, который местами поднимался над водой. Но теперь появилась опасность на всё ещё хорошей скорости врезаться в глинистый откос или дерево. И точно: несмотря на все старания плотовщиков, плавсредство налетело на скрытый под мутными потоками травянистый пригорок. Дальше такие пригорки сквозь чащу деревьев виднелись над водой уже во множестве – начиналась возвышенность. От резкого толчка и Андрей, и Зивато свалились с плота и рухнули в воду, что сырости их одежде уже не добавило. Ребров, тут же вскочив, бросился бежать, хлюпая по бочажинам, в чащу леса. Зивато, привстав на колени, с изумлением смотрел ему вслед.
                - Яйца береги! – обернувшись, крикнул на бегу Андрей и помчался ещё быстрее, высоко вскидывая колени.
               - Стой! – завопил Зивато, бросаясь в погоню, но тут же крутнулся на месте, подбежал к плоту и рванул своё мачете, заткнутое под перекладину. Не тут-то было: оружие заклинило между разбухшими стволами и оно ни на миллиметр не подалось. Тогда преследователь пустился за беглецом налегке и бежал он шибко. И неизвестно, чем и как бы всё кончилось, но тут Андрей набежал на вязкое место, и только отсутствие лишних килограммов позволило ему спастись от увязания в трясине. Зивато был не так лёгок – инерции его бега не хватило, чтобы вынести сто килограммов на твёрдую землю и сначала одна нога, а затем и другая застряли в тяжёлой, липкой каше.
                - Стой! – рявкнул он в сердцах, силясь вырваться из цепких объятий топи. – Ты пропадешь один! Попадёшь в лапы пограничникам.Ты же ещё без денег. Мопа расплатится с тобой!
               Андрей продирался сквозь непроходимую чащу.
               - Мопа не бандит. Он воевал, и его ранили в ногу, - орал, задыхаясь, Зивато. – Его друг тащил его по джунглям пятнадцать километров без передышки, и дотащил. Но у него остановилось сердце.
              Андрей прервал свой бег и обернулся в сторону, откуда бежал.
                - И вот Мопа помогает его жене и трём детям. И у него двое своих. Он бьётся, чтобы были деньги, но он не бандит! – кричал Зивато. - А ты сволочь! Бросаешь людей!   
              Андрей раздвинул кусты, сквозь которые только что прорвался:  Зивато по грудь увяз в трясине и с каждым движением уходил глубже. Злоба нахлынула на аспиранта Реброва.
               - Я что, до скончания века должен сидеть здесь и возиться с проклятыми бабочками? – закричал он, торопясь к тонущему и высматривая по пути подходящую лесину. Подхватив из бурелома полугнилое бревно, с ним наперевес бросился к Зивато и бросил замшелый обломок, сколько мог, дальше. От резкого броска колода переломилась, но половина долетела до Зивато. Тотчас Андрей бросил вдогонку и другую, а сам принялся резать длинную лиану, благо нож, взятый им у Зивато на острове, был при нём. Утопленник теперь, подмяв под себя обломки дерева, чуть приподнялся над болотиной и только водил глазами, глядя, как Андрей выдирал отрезанную лиану из переплетения ветвей, вырезая всё лишнее. Наконец, он справился с этой задачей и с криком:
               - Лови, на фиг! – швырнул конец хозяину джунглей.
   Началось перетягивание каната, в котором спаситель безнадёжно проигрывал: несмотря на все  усилия, увязшего он не мог сдвинуть с места; ноги скользили по мокрой земле и траве и он ехал к трясине при каждом новом усилии.
               Тогда беглец срезал ещё одну лиану, обмотал один её конец вокруг толстого комля ближайшего куста, свободный конец отправил снова своему преследователю, а первой лианой посоветовал обмотаться подмышками.
                - Ты тащи себя той, которая привязана к кусту, - сказал он, а этой тебя буду тащить я. Ну, поехали: раз, два!
                На этот раз некоторый успех был налицо: Зивато вылез из трясины до пояса, и дело было бы сделано, но измазанные в грязи руки не позволяли намертво цепляться за лиану.
                - Руки вытри о волосы! – крикнул Андрей, и Зивато точас последовал этому совету. Но уж слишком сдобрены скользкой, липкой жижей были его руки – шевелюры для их качественной очистки не хватило. Тогда Андрей снял рубаху и швырнул её Зивато:
                - Чисть рубахой, и заодно протри лиану! – От досады и физического напряжения он кричал так громко, будто спасаемый был тугоухим.
                Отдохнувший слегка и снова осевший вниз Зивато теперь взялся за своё спасение с ещё большим подъёмом и при колоссальных усилиях своих и Андрея выбрался, наконец, на твердую почву. 
              Он тут же растянулся на траве и дышал, как марафонец на сорок первом километре.. Присев около, Андрей тоже старался восстановить дыхание.
                - Я почти утонул, - констатировал Зивато, не поднимаясь и глядя на вершины деревьев, где затевала кутерьму пестрая птичья мелочь.
                - Почему ты должен был тонуть? – неожиданно совсем близко раздался знакомый голос. – Ты же плаваешь, как рыба!
              Из зарослей, откуда десять минут назад вернулся Андрей Ребров, вынырнул Мопа, а за ним – и Кунга.
              - Да пропадите вы все пропадом! – по-русски выругался гость джунглей, понимая, что несколько промедлил с продолжением своего бегства.
              - Я увяз в трясине, - сказал Зивато и, наконец, уселся. – Андрей вытащил меня, - и он показал на зыбучую топь, которая жадно пускала пузыри в том месте, где несколько минут назад барахталась её несостоявшаяся добыча.   
              - Здравствуйте! – Мопа, а за ним и Кунга пожали нечистые руки. – Как тебя занесло в болото? А мы издалека услышали: кто-то орёт. На два голоса. Что на острове? Что с яйцами? – вопросы сыпались не переставая. Андрей, пребывавший в крайнем раздражении, молчал, отвечал Зивато, к которому вернулась способность соображать.
              - Остров больше, чем наполовину, утонул. Хижина и рассадник тоже. Мы еле успели построить плот и собрать пожитки. Они и яйца – всё на плоту. Идёмте.
              Новоприбывшие вскинули на плечи сброшенные было рюкзаки, но начать марш к покинутому судну отряд не успел.
              - Стой! – прозвучал на плохом английском грозный голос. – Не двигаться! Руки подняли!
               Из расступившихся кустов вышли четверо молодых африканцев, двое из которых сжимали в руках ружья.
              - Андрюха! – с радостным воплем бросился к поднявшей руки компании один из разбойников и с ходу обнял Реброва, едва не опрокинув его на землю.
              - Мокумба! – изумился тот. – Это ты? Ты живой, Мокумба? – и тоже обнял друга.
              - А ты думал! Ещё какой!
                - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! – Андрей взял нежданного гостя за плечи и отодвинул на расстояние вытянутых рук. – Точно, Мокумба. Но откуда ты? И кто это с тобой?
              - Расскажу после. А это мои родственники. Тебе, наверное, собираться долго не надо? Сейчас уходим.
                С этими словами Мокумба подошёл к Кунге, всё ещё ошарашено вращающему глазами, и ударил его в живот, отчего бедняга согнулся и грохнулся на землю. Зивато дернулся было вперёд, но стволы ружей дружно поднялись на уровень его груди. Мокумба взял винтовку Кунги и кивнул одному из своих спутников, вооруженному только ножом; сунув нож в чехол за воротником, он быстро обыскал Зивато и Мопу, забрав у последнего пистолет.
               - Повесить их? – в раздумье посмотрел Мокумба на Реброва и сделал зверскую мину.
                - Да не стоит, - был ответ. – Они люди подневольные. Вот главного я бы повесил, если б нашёл.
              - Ну, нет, так нет, - решил Мокумба Зебе. – Тогда уходим.
                - Один момент, - поспешно сказал Мопа. – Мне надо отдать долг, и он кивнул на Андрея.
              - Только без шуток, - предупредил Мокумба.
              Мопа под пристальными взглядами всех собравшихся порылся в своём рюкзаке, выронив коробку чая,  достал пачку долларов и протянул Андрею.
              -  Как обещал, - сказал он и, посмотрев на остальных, добавил – больше здесь нету.
   Мокумба пожал плечами и взял Андрея под руку.
              - Яйца выживут? – спросил вдогонку Мопа.
                - Думаю, да. Через пару дней ждите гусениц. – Андрей незаметно ущипнул себя за ногу: не снится ли всё это? Или он сходит с ума?
               - Как я рад, что нашёл тебя! – тряхнул его руку Мокумба. – Когда узнал, что тебя украли, чуть не спятил!
              - Спасибо, ты подоспел вовремя. Но как хорошо ты говоришь по-русски!
              - Я занимался, - отвечал довольный Мокумба. – А подоспеть надо бы раньше. Не получалось!
              Путь по промокшим, но уже не залитым водой джунглям занял два часа; наконец, стали встречаться проплешины и путники вышли к машине, укрытой среди кустов.
               Езда по условной дороге до сменившего густые заросли редколесья вымотала весь экипаж вездехода. Андрей, давно отвыкший от какой бы то ни было езды, чувствовал, что весь покрыт синяками и вдобавок у него оторвались все внутренние органы. Несмотря на это, душа его пела. Свободен!
               Ещё несколько часов по саванне и, уже в потёмках, они добрались до родной деревни Мокумбы Зебе. Дома у него их ждали, радостно пожимали руку Андрею Реброву, хлопали друг друга по плечам; был праздник и всех пригласили ужинать. Но первое, о чём попросил робинзон Мокумбу – позвонить домой, что и было тут же сделано. На звонок ответила мать и на несколько мгновений замолчала, узнав его голос. Потом она заплакала, просила подольше не класть трубку и всё говорила, медленно и с дрожью в голосе. По мере того, как Андрей слушал её, напряженная улыбка уходила с его лица и, наконец, уступила место печати скорби. Мокумба, слышавший отдельные слова и понявший их, озабоченно то и дело бросал  на него взгляд и, наконец, когда долгий разговор был закончен, подошёл к Андрею:
               - Что?
               - Отец, - вполголоса ответил Андрей. – Он умер.
                Мокумба положил ему на плечо руку. Помолчали. Андрей покачал головой и попросил набрать ещё один номер, что и было сделано. На этот раз разговор получился короткий. Мокумба отошёл на пару минут, а когда вернулся, телефон был уже отключен. Андрей совсем побледнел и друг подумал, как бы он не упал в обморок.
               - Что?
               - Невеста, - не сразу ответил Ребров. – Она вышла замуж.
               Мокумба ударил кулаком себя по бедру и так, что скривился от боли.
               - Пошли, - он увлёк сотоварища к общему столу, где все поняли: что-то не заладилось у гостя на родине, но не подали виду. – Водки нет, но есть ром. Давай выпьем. Тебе сейчас надо.
                Мокумба Зебе наполнил стопки и придвинул одну российскому подданному, сожалея, что водки у местных торговцев не нашлось. Но Андрей не замечал, что именно он пил; шум в голове поутих, напиток грел и дурманил.
                - Выпьем за нашего гостя, за Андрея Реброва, - провозгласил, вставая, следующий тост хозяин. – Он вообще уже учёный, много знает, но много и перенес. Пожелаем здоровья и силы духа! – Мокумба склонился к Андрею и сказал по-русски:
               - За тебя!
              Через недолгое время его родственники, помогавшие в освобождении пленника, разошлись, домочадцы отправились на покой и только двое научных работников продолжали своё суженное заседание. Но о научных изысканиях говорили они мало: речь шла обо всём понемногу, перекидываясь невзначай с одной темы на другую, и они не помнили, о чём говорили ещё две минуты назад. Лишь о вестях из России не обмолвились ни словом. Разговор понемногу замедлялся, и то один, то другой напрягали память, силясь вспомнить, что ещё хотел сказать – что-то важное, но ускользающее от внутреннего взора. Слишком велика была усталость и крепок ром – и для Андрея, который за долгие месяцы островной жизни отвык от спиртного, и для Мокумбы, который к спиртному и не привыкал. Наконец, сраженные этими двумя обстоятельствами, они уснули тоже. Занимался рассвет.
                Проснулись рано – Андрей торопился сделать всё необходимое для возвращения домой. Но после ночи, проведённой в компании с большой бутылкой рома, требовался некоторый период реабилитации. Отпивались настоем, приготовленным на смеси трав и ягод, с тем, чтобы отбить стойкий запах окислившегося алкоголя. В присутственных местах любой страны, даже самой пьющей, такой букет никак не приветствуется.
                Во время автогонки по джунглям и саванне разговаривать не представлялось возможным – легко можно прикусить язык, а из вчерашней застольной беседы Ребров мало что помнил и, пользуясь взятым тайм-аутом, спросил:
              - Как ты всё-таки меня нашёл, Мокумба?
              - Помнишь, на нас напали трое? Из них двое на меня. Я их запомнил, хотя и было уже темно. Я неплохо вижу в темноте. Одному я вчера врезал по печени - там, где мы отбили тебя. Второго высадили в другой деревне, здесь недалеко. Я его узнал, когда увидел однажды в городе, хотя времени прошло уже много – несколько месяцев. Я хотел выследить его, но это трудно делать днём в открытой саванне, хотя стало понятно, что  этих мест он обитает где-то недалеко и это в сторону джунглей. Потому что отправился он из города уже под вечер, на мотоцикле, а кому охота трястись на нём ночью, когда и днём-то дороги конкретной нет – тут везде дорога. И везде тряска.
                - Ну, этого хватает и у нас, - вставил Андрей. – Хотя дороги есть, но местами народ гонит по степи рядом – дорога только для ориентира.
              - Ха. Знаю. На ваши степи не наберешься дорог. Ну вот, начал я бывать в ближайших поселениях – со своими родственниками. На всякий случай. Мы предлагали внести взнос в строительство страусиной фермы. Знаешь, некоторые соглашались. – Мокумба засмеялся: придется, наверное, из энтомологов пере… как? Переклассифици… - короче, стать птицеводом. Правда ведь, я уже хорошо говорю на русском? И я нашёл его. Поначалу хотели этого парня тоже захватить по-тихому в плен и выбить из него, куда увезли тебя. Но он мог и не проговориться, а мог и не знать этого. С моим двоюродным братом стали по очереди следить за ним. И как-то в полдень к его жилью подрулил джип и пожилой, прихрамывающий негр вошёл внутрь. Пробыл он там недолго, обратно вышел с наполненным рюкзаком. Никуда он больше не заезжал, а отправился сразу в обратный путь. Мой брат, который дежурил в тот день, на велосипеде двинулся следом но, конечно, скоро отстал. Однако проследить ему удалось, что хромой двигался по кратчайшей дороге к джунглям. В следующий раз джип появился через неделю, хромой привёз что-то в рюкзаке – что-то вроде коробки; груз, сразу видно, был нетяжёлый. И, как в первый раз, он пробыл в гостях недолго, вышел снова с нагруженным, уже увесистым рюкзаком. Теперь мы точно знали, что шайка по-прежнему связана и есть шанс узнать всё-таки, где ты, поскольку один из неё был у нас в руках. Дальше мы узнали, что наш наблюдаемый рано поутру ездит на базар и закупает там провизию, помногу, хотя живёт вдвоём с женой. В общем, всё становилось понятно, оставалось только выяснить, где же именно находишься ты, если жив. Можно было перехватить хромого, но это мог оказаться пустой номер – мало ли чем промышляли эти друзья? Следовало проследить до конца его маршруты.
                - Да, детектив у вас складывался тягомотный, - заметил Ребров.
                - Какой? – не понял Мокумба.
                - Ну, другими словами, долгий, утомительный.
                - А- а, да. Но раза два хромой ездил в город и отоваривался там сам, а главное – он встречался в одной кафешке знаешь с кем? Угадай! С замом начальника нашего департамента, и что-то передавал ему. Ну вот. После того, как на велосипеде мой брат упустил пирата, мы держали наготове поблизости машину. График появления его уже был известен – он появлялся в конце недели, обычно в субботу. В эти дни и дежурили. Два раза хромой всё-таки ушёл от нас: в первый раз слишком резко оторвался, пока мы выкатывали из укрытия машину, а второй раз – поздно вечером: наверное, ему не понравились наши фары, и он выключил свои. В потёмках мы его потеряли. Но вчера был наш день, и твой день, Андрюха. Да?
                - Спасибо тебе ещё раз, Мокумба. Я-то несколько раз хотел убежать, но не получилось. Хотя к концу была возможность уложить или покалечить сторожей – по одному, но уж не было столько злости, сколько требовалось.
                - Да я тебя знаю. В той нашей драке и я, и ты могли бы кого-нибудь убить, но после…
                - А ты там, в джунглях, предлагал их повесить – это не всерьёз?
                - Нет, конечно. Просто, чтобы они прочувствовали. Я только дал по печени тому гаду, который ударил меня кастетом. Думаю, печень у него будет побаливать. Но заслужил, получай. Мы долги надолго стараемся не откладывать. На твоём месте я бы всем им надавал по морде, пока они стояли под прицелом.
                - Обойдутся. Вообще, они сами по себе мужики неплохие, пираты ненастоящие. Я потом расскажу тебе, особенно про хромого.
                - Что не профессионалы – это точно. Кто же станет вытаскивать людей за ноги из палатки, когда хотят похитить? Какой-то детский сад, как у вас говорят.
                Андрей слушал и старался поддерживать разговор, но на душе у него скребли кошки, она, душа, рвалась на части. Мокумба чувствовал это и постарался занять друга делом.
               - Пожалуй, нам пора, - сказал он, - чиновники люди хоть и ленивые, но сейчас уже все должны быть на работе. Я знаю, тебе даже на час задержаться тяжело. Может, ты когда-нибудь приедешь ещё. Мы об этом перед отъездом твоим поговорим. А сейчас пойдём делать справки.  И департамент тебе должен ещё выплатить деньги – ведь первый этап нашей работы был выполнен.  Я получил, что полагалось. Тоже и у вас, в России. Не всё так просто, правда. Но об этом – потом.
                В полиции были довольны, что пропавший пару лет назад иностранец нашелся, сейчас же сделаны были все соответствующие сообщения и отчёты и начальник местного управления получил поощрение за исправную службу от вышестоящего начальства. Искать место заключения Реброва не стали, поскольку он заявил, что в джунглях ориентироваться вообще не может и вряд ли покажет дорогу. Это с одной стороны; с другой – коль скоро он сбежал, вряд ли бандиты будут сидеть на месте и ждать, когда нагрянет полиция. Ну и, наконец – остров – это уже территория другого государства.  Поскольку пострадавший ни на чём не настаивал, то и проблем никаких не было. Мокумба, знавший некоторых причастных к делу людей, об этом знании скромно умолчал, справедливо полагая, что если лихоимцы знаются с господином из департамента продовольствия, вполне возможно, что связаны они и с полицией.
                Сборы, наконец, были закончены, получил Андрей и деньги за исследовательскую работу по Марокканской саранче и клещу, которую продолжил Мокумба. Теперь предстояло добраться до Каира а дальше – морским путём до своих берегов. Авиарейсы на Россию были отменены.
                - Тебя подбросит до Катанды один из родственников, - сказал накануне отъезда Мокумба. – Потому что есть некоторые подозрения – тебе хотят помешать уехать. Я останусь и присмотрю за дорогой. Будь на связи. От Катанды придется ехать на автобусе. Наш человек поедет с тобой до самого синего моря. Не возражай, сделай одолжение – так у вас говорят? Утром я дам тебе одну вещицу, чтобы ты не забывал мою Африку. И когда-нибудь вернулся. Не волнуйся – не контрабанда. Шутка. Может, я перестраховываюсь, но будь осторожен. То есть начеку.
              Рано утром подъехал джип без верха, со знакомым уже Андрею человеком из отряда Мокумбы. Было ветрено и даже довольно прохладно, по небу бежали облака.
              - Ничего, дождя не будет, скоро начнет припекать, - сказал Мокумба. – Лучше бы был дождь, но это роскошь. Я тебе должен сказать, Андрюха, что затея с клещом оказалась как бы это сказать – наполовину пустой. Он не большой любитель Марокканской саранчи – предпочитает даже больше мелких насекомых, особенно ягодных клопов. Но их мало. Так что диссертация моя под вопросом, хотя наблюдения я продолжаю. По крайней мере, можно утверждать, что этот клещ – один из способов борьбы с саранчой. Так что работаем, думаю, не зря. А вот это наш местный фетиш,- и Мокумба протянул Андрею корзинку из прутьев, плотно закрытую такой же плетёной крышкой. Он приоткрыл крышку, сунул внутрь руку и вытянул за шею дергающуюся змею с чёрными поперечными полосками на морде.
                - Кобра, - пояснил Мокумба. – Когда подъедешь к границе нашей территории, выпусти её. Тогда ты обязательно сюда когда-нибудь вернешься. Ко мне в гости, - и Мокумба кивнул головой, словно соглашаясь сам с собой.
                - Почему у неё чёрные зубы? – спросил Андрей, которого не ко времени посетила тревога: в своём ли уме его друг? Его пальцы в десяти сантиметрах от устрашающих чёрных зубов, стоит ей открыть пасть…
                - Ха, - ответил Мокумба, - это не зубы, это нитки. У неё зашит рот. Это сделали наши – как тебе объяснить… - наши знахари, говоря по-русски. Или шаманы. Ты вернешься, хотя, может быть, ненадолго. За змею не переживай: нитки вроде хирургических – через неделю-две они рассыплются, за это время ей ничего не сделается. Да что тебе объяснять – сам знаешь. Ну, дай руку!
              Они пожали друг другу руки, обнялись. Мокумба махнул рукой и машина заворчала, Андрей сел рядом с шофёром, поставил в ногах корзинку, чтобы была на виду, и экипаж тронулся. Мокумба Зебе, стоя на краю дороги, долго махал рукой. Ребров поднял над головой корзинку.
              Однообразный окружающий пейзаж наводил дрёму и Андрей, уставший за все предыдущие дни и толком не выспавшийся, заснул бы, будь дорога не такой ухабистой и жёсткой. Прокалённые солнцем кочки по прочности не уступали камню. Из полусонного состояния его вывел телефонный звонок. Звонил Мокумба:
                - Слушай, Андрюха: похоже, за вами кто-то увязался. На этой дороге чисто, но мне позвонили – по параллельной в ту же сторону пошла машина, и на хорошей скорости. Может, у людей свои дела, но поглядывай. Жёлтый джип, без верха, конечно. В нём трое. Я двинусь за вами на всякий случай. Хотя вас уже трудно догнать.
               - Далеко ещё до границы? – спросил Андрей у водителя.    
               - Не меньше часа, - отозвался тот. – Это Мокумба?
               - Мокумба. Говорит, что за нами может быть хвост. Хотя, может, и не за нами. Жёлтый джип.
               Сидевший за рулём оглянулся и прибавил газу.
               - Погоня, погоня… - пробормотал он.
                - А с чего бы? – понял его вопрос Андрей. -  Вроде я никому не должен. Может, мне кто-то забыл долг вернуть?
              Водитель засмеялся.
               Вскоре они и точно, заметили далеко позади шлейф пыли а затем на её фоне и автомобиль жёлтого, пустынного цвета.
              - Да, кажется, это за нами, - сказал Андрей Ребров и подумал, что, пожалуй, надо было взять пистолет.
              - Мощная машина, - проворчал водитель, констатируя факт для себя.
              Какое-то время им удавалось сохранять дистанцию, но постепенно она начала сокращаться. Ещё раз позвонил Мокумба:
              - Что, видно эту жёлтую лихорадку?
              - Видно. Помалу поджимает.
              - Не факт, что гонится за вами, но держите скорость. Я на всех парусах – к вам.
               Половину слов было не разобрать из-за тряски и гула мотора, что-то гремело и стрекотало и в трубке Мокумбы; ясно только, что встревожился он не зря. Как ни старался его родственник оторваться от следовавшего по пятам жёлтого джипа, это не получалось. К исходу получаса погони преследователи вплотную приблизились к своей цели, и она стала именно целью, поскольку сзади начали стрелять. Трудно было сказать, стреляли по колесам или же по экипажу, но когда одна пуля разнесла вдребезги левое зеркало заднего вида, стало ясно - колеса стрелка занимали меньше всего. 
              Он устроился на переднем сиденье, рядом с водителем и стрелять ему было удобно: в машине Ребров узнал российский УАЗ. Вытянув правую руку, стрелок палил из выгодной позиции. В следующую секунду Андрей узнал и его: заместитель начальника департамента продовольствия!
                Ребров был хорошей мишенью, так как на его машине пассажирское сиденье было слева. Если бы не бешеная гонка по неровностям полупустыни, неизвестно, как долго он оставался бы невредимым; но пистолет – не дробовик, если выстрел неточен, вряд ли цель будет задета. Пригнувшись, Андрей поднял с полу корзинку и приоткрыв крышку, бесстрашно сунул туда руку. Несмотря на всю плачевность положения, водитель начал смеяться.
               - Когда вытащу змею, чуть притормози! - крикнул ему Ребров и, обернувшись к замначпроду, крикнул ещё громче:
               - Подставь свой фэйс, плиз!
               - Вот?- удивился тот.
               Андрей кое-как собрал змею в комок:
                - Харю подставь, говорю! – рявкнул он и швырнул её в лицо стрелку. Кобра развернулась в полёте и шлепнулась ему на грудь, голова хлестнула по щеке шофёра, который от ужаса дернулся в сторону и выпустил баранку. Несчастный УАЗ, гремя и поднимая тучи пыли, дважды перевернулся и лег на бок. Шофёр Андрея бешено хохотал, то падая на руль, то откидываясь на спинку и было опасение, что и этот автомобиль совершит кульбиты по примеру жёлтой лихорадки.
               - Далеко ещё нам?- спросил молодой учёный.
               - Да уже почти доехали, - давясь смехом и не в силах отдышаться, ответил шофёр.
               Андрей достал телефон и вызвал Мокумбу:
                - Слушай, те, кто гнался за нами, кажется, свернули себе шею. Змею пришлось отпустить. Не рано?
                Шофёр при этих словах снова принялся хохотать, из последних сил сдерживаясь, чтобы не пустить слюни.
               - Водитель говорит, что мы почти у границы.
                - Нормально, - облегчённо выдохнул Мокумба. – Если так, проверь-ка те деньги – вдруг фальшивые?
                - Ладно. Мы тут отделались. Так что ты возвращайся назад и лучше по другой дороге – ты про аварию не слыхал, не видал и ничего не знаешь. Хорошо? Дальше мы сами.
               Мокумба похлопал своего водителя по плечу:
               - Возвращаемся! Погоня накрылась.
                Мотоцикл резко развернулся, так что Мокумба, державший в одной руке телефон, едва не слетел с сиденья.
               - Остановись на секунду! – крикнул он и спрыгнул с разгорячённого железного коня, разминая затёкшие ноги.
                - Так я не понял: они что, в рытвину угодили? – спросил он в наступившей тишине Андрея и, получив краткий отчёт, принялся смеяться, хлопая себя по бокам. – Ну вот видишь, змея начала приносить тебе пользу.
               И Мокумба поделился причиной своего веселья с водителем, вызвав и у того неудержимый смех. Наконец, съехав с главной дороги, они отправились в обратный путь. А уцелевший джип вместе с уцелевшим тоже содержимым приблизился к шлагбауму. Водитель и пассажир достали документы. Они были в порядке. Никаких претензий. Андрей глубоко вздохнул.
              И вот уже два года он дома. Встречала его мать и не было конца разговорам; на другой день съездили к отцу, положили цветы. Андрей допоздна работал по хозяйству: чинил, поправлял, красил. Мать, уставшая и успокоенная, отдыхала, время от времени сгоняя дрёму и подходя к окну: не приснилось ли? Нет, сын стучал и пилил во дворе. И никак не кончал работу. К вечеру она принялась готовить ужин и, поздно поев, они поздно легли спать, поговорив ещё перед тем. Назавтра приехали Вершинины – родители, Василий и Дарья; позже ненадолго забежал Елена, которая куда-то торопилась, но уж никак не могла не проведать Андрея и его мать. Егор Егорович, несмотря на то, что предстояло сесть за руль, выпил за встречу с потерянным было, и вновь обретённым племянником. Потому что ведь кроме него и Андрея никто в собравшейся компании не пил. Особенно радовалась Дарья, которой в подарок была привезена роскошная большая засушенная бабочка и смартфон. Счастливей её в этот день в Сибирске не было человека.
                - Андрей, а ты куда ездил? – спросила Дарья. – В Москву?
                - Немного дальше - в Африку.
                - Там гориллы, злые крокодилы, да ?
                - Да, есть там и гориллы, и крокодилы, и слоны – кого там только нет!
                - А бабочки там все большие? Такие, как эта?
                - Нет, есть и маленькие. Но есть и больше этой. Например, тезка твоя, Моль. Только ты Гоулубая Моль, а она – жёлтая, Лунная называется.
                - А почему ты не привёз Лунную Моль? Может, ты быстро съездишь за ней?
                - Может быть, я поеду ещё раз в Африку, но нескоро – это далеко, туда очень долго надо ехать.
                - Ну, ты когда поедешь, не забудь!
               Отбыли гости поздно, порасспросив как следует обо всех африканских делах Андрея и взяв с него слово, что, разделавшись с хозяйственными делами, он непременно вместе с матерью навестит и их.
              Следующий день был отмечен визитом старых институтских друзей, невесть откуда узнавших о его приезде. Потом пришли телеграммы от Власа и Сергея, приветствовавших возвращение Андрея домой.      
              И только один человек, на встречу с которым он тайно надеялся, никак не напомнил о себе. Может быть, она не знала, что Андрей Ребров вернулся? Может быть. Что ж, он не станет извещать о себе. К чему? Чтобы ворошить прошлое? Что было – быльём поросло.
              Первым делом после неотложных домашних было выяснение ситуации с его аспирантскими  перспективами. По словам Мокумбы, того эффекта, на который рассчитывал профессор Лузин, их научный руководитель, использование клеща не дало. Но всё-таки применять его имело смысл – недаром же Мокумбе было предложено продолжить исследования и писать уже диссертацию по тем результатам, которые есть. Ведь Марокканская саранча – стойкая бестия, что тебе стадная летающая крыса: к ядохимикатам она привыкает моментально и может питаться ими за милую душу, не удостаивает внимания механические способы борьбы и прочее. При таких обстоятельствах остается пока надеяться на комплекс мер, и одна из них – борьба с вредителем посредством означенного клеща. Так что не всё потеряно – рассуждал Андрей Ребров. Следовало созвониться с профессором. Что и было сделано. Убелённый сединами энтомолог поздравил молодого коллегу с возвращением и сказал, что для обстоятельного разговора Реброву следует приехать к своему научному руководителю. От того, что он говорил о себе в третьем лице, неприятно потянуло холодком протокола. Андрей был несколько озадачен, но не сказать, чтобы слишком запереживал – к неприятностям он был готов. Уж такая у него сейчас полоса. Такая планида. Хорошо уже то, что он вообще добрался до дому. Ехать куда-то сейчас же, когда он только-только встретился с матерью, и вообще невозможно, надо было побыть с ней ещё хотя бы с неделю. Однако как-то в разговоре сама подняла аспирантскую тему и спросила, что он думает предпринять в этом направлении. И скоро ли поедет продолжать своё образование. При этом она просила только не ездить больше в Африку, и лучше уж совсем бросить всякие диссертации, чем ехать туда. И Андрей заверил её, что никакая Африка ему не нужна, он сыт ей по горло. И когда он заходит в продовольственный магазин за покупками, у него начинаются позывы к тошноте от одного только вида и запаха бананов.
              - Вот и ладно, - успокоилась мать. – Меня от них тоже тошнит, хотя я их и не ем.
              И скоро, оставив её на попечение Вершининых, Андрей отправился определиться с перспективами своей кандидатской диссертации. Лучше бы он и вообще не ездил. Профессор сразу узнал его и долго тряс руку, прикидывая, могла ли эта рука вести огонь на поражение и управляться с кинжалом, поскольку ему, профессору, задавали вопросы – а не мог ли молодй учёный, примкнуть к сомалийским пиратам и не состоял ли в наркосиндикатах? Умело при этом маскируясь, так что два года африканского сыска ни к чему не привели. И потом он сам вдруг возникает из ниоткуда, как чёрт из табакерки. И рассказывает странные истории из жизни бабочек. Правда, и этот его напарник, африканец Мокумба Зебе, рассказывал о каком-то нападении на них и что-де, Ребров был похищен, а он сам едва не погиб. Но африканец – другое дело; за него поручилась его страна, отправив на соискание учёной степени, и он исправно корпел над профильной литературой, над кубышками и имаго саранчи. Это могли засвидетельствовать многие его соотечественники, в первую очередь – руководители департамента продовольствия. Совсем иная история, можно сказать, тёмная и подозрительная, с Ребровым. И если допустить его к защите диссертации и она вдруг состоится, а потом вдруг обнаружатся явные признаки причастности так называемого учёного к преступной деятельности – что тогда? Не хотелось даже и думать.         
               И умудренный энтомолог доверительным тоном сообщил Андрею что, паче чаяния, с такой любовью и заботой взращённый контрсаранчовый клещ не оправдал надежд, что для аспиранта уже не было новостью. Зато неприятной новостью стало известие, что написание полноценной диссертации на таком неоднозначном материале вряд ли возможно. Правда, Мокумба Зебе таковую уже практически написал, но он постоянно будет отслеживать ситуацию с клещом и, возможно, она кардинально переменится. И не оставлять же заказчиков этих исследований ни с чем? А что результат есть, - об этом может свидетельствовать только учёная степень, присвоенная научному сотруднику. В данном случае – Мокумбе Зебе. Но Андрею не стоит отчаиваться: ему над поработать над такой темой, как , условно: «Перспективные методы борьбы с Марокканской и среднеазиатской саранчой в условиях Северного Кавказа и Крымского полуострова, а также  областей низовий Волги». Спешить тут не надо – труд должен быть серьёзным и обстоятельным. И профессор отечески похлопал Андрея Реброва по плечу. Такой деликатный отлуп не скрывал существа дела: с претензиями на звание кандидата наук придётся распрощаться или уж, по крайней мере, отложить их на неопределённый срок – до тех пор, пока руководители сельхозпредприятий не закричат в голос: «Дайте нам скорее перспективные методы борьбы с Марокканской саранчой на Северном Кавказе и в Крыму, а также и в Поволжье!». Скорее всего, такое случится нескоро.
               С тем Ребров и отбыл обратно в Сибирск, проклиная Марокканскую, а заодно – и среднеазиатскую и всю прочую саранчу, экзотических бабочек и лукавых профессоров с их никудышными клещами.
              Предстояло найти какую-то работу, и именно в Сибирске, поскольку мать ни за что не поехала бы ни в какие иные края – на старости-то лет. Бывшие однокашники – те из них, которые оказались при деле, приняли участие в его трудоустройстве и старания эти увенчались успехом -  Андрей Ребров стал преподавать защиту растений в аграрном колледже. Педагогических навыков у него не было, зато имелся уже богатый аспирантский опыт по части прямокрылых и чешуекрылых насекомых. Опыт прямо-таки неоценимый, жаль, что великим почтением он пользовался лишь у далёких теперь Мопы и его сотоварищей. Худо-бедно, но все теоретические и практические познания расстающегося уже с молодостью аспиранта начали давать какую-то отдачу.
               Однажды Мокумба, с которым  Андрей поддерживал постоянную связь, сообщил, что едет в Россию. Защищать диссертацию, выпившую у него немало крови, особенно, если считать их с Андреем трехмесячные каторжные работы по внедрению клеща, нападение бандитов и особенно довольно скромные результаты, показанные этим членистоногим. Но все сомнения ему было предписано отбросить и настраиваться на защиту учёной степени. И вот всё готово, назначен день.
                - Ты не приедешь ли, морально поддержать? – спрашивал Мокумба.
                - Невозможно: я ведь только что устроился на работу – преподавателем тут в колледже. Сразу брать несколько дней отпуска не могу. Иначе я бы безотлагательно…
                - Понимаю. Хорошо, что ты обзавёлся работой. Поздравляю! Я и не знал.
                - Тружусь-то всего вторую неделю. Давай я буду ругать тебя на все корки, когда у тебя начнётся защита, и ты чётко справишься. А потом ты заглядывай сюда ко мне, я ведь у тебя был, а ты у меня – ещё ни разу. Идёт? Я буду ждать, ты настраивайся и сюда.
                - Хорошо. Там, конечно, и дома у меня будут ждать. Но успеется. Я загляну к тебе.
               Андрей Ребров с нетерпением ждал окончания диссертационных страданий своего африканского приятеля, так что порой даже забывал о занозе, застрявшей где-то глубоко в груди. И вот, наконец, Мокумба позвонил:
                - Готовься встречать, я еду в Сибирск. То есть лечу. Слушай рейс и время.
                - Запомнил. Но ты упустил одну мелочь: ты сдал зачёт?
                - Сдал, сдал, Андрюха! Хотя, мне показалось, без большого блеска.
                - Ха, да ты что? На кой тебе блеск? Куда ты его присобачишь? Поздравляю со степенью!
               Мокумба закатился неудержимым смехом:
                - Жди!      
               В аэропорту Андрею долго не пришлось высматривать своего гостя: настоящих африканцев тут мелькало не так-то много.  Бойцы саранчи обнялись и даже облобызались, заставив окружающих воззриться на такую радостную встречу. Хотя глазели, скорее всего, другие гости: сибиряки-то  народ сдержанный и деликатный, особенно когда они трезвые. А в аэропортах пьяные встречаются крайне редко, немного навеселе – другое дело.
                - Ну, ты утешил! – радовался Андрей Ребров. – Я до последнего думал: вдруг какая-нибудь нестыковка, и отбудешь ты домой, не навестив Реброва. Но свой лимит по приключениям мы, наверное, выбрали. Едем ко мне!
               О приезде африканского друга племянника узнали Вершинины и Егор Егорович, не мешкая, позвонил Андрею.
               - Андрюха, ты так и не побывал у нас после чужбины, хоть и обещал!
               - Так Егор Егорович – всё не получалось, везде спешка нужна была.
                - Ну как же, понятно: огурцы, прополка, коровы, свинопоголовье… Я слышу, к тебе приехал далёкий соратник? Так вот, ждём вас всех в гости, всех троих. Когда прибудете: сегодня, завтра? Значит, завтра. Ну, ждём.
               Случай был выдающийся, и Вершинины предприняли беспрецедентные меры по организации праздника. Перво-наперво был закуплен солидный объём бананов, апельсинов, манго и фиников. Затем, памятуя рассказы Андрея об африканской гастрономической экзотике, Егор Егорович хотел нажарить саранчи, для чего отрядить на её вылов Василия – кузнечиков в эту пору прыгало много. Но воспротивилась Мария Васильевна:
                - Ну что ты будешь готовить блюдо, которого и не знаешь? Сделаешь что-нибудь не так. И потом, как его употреблять-то? Гость что, будет есть кузнечиков один? Или ты составишь компанию?
              - А что, я могу, – сказал Егор Егорович, которому отваги было не занимать.
              - Да брось. Мы выставляем исконно наше угощение; своё он успеет поесть и дома.
               Доводы были достаточно резонные и глава семейства на жареных кузнечиках настаивать не стал. По той же причине была отметена и идея изловить змею и приготовить жаркое также из неё.
               - Ну что же ты думаешь – в Африке питаются одними насекомыми и гадами? – спрашивала Мария Васильевна. – Наверное, и обычная среднемировая еда там не противопоказана.
              Поскольку гость мог оказаться мусульманином, никаких блюд со свининой, включая колбасу, решено было не выставлять, а обойтись бараниной, чтобы ненароком не опростоволоситься и с говядиной. Вдруг корова на родине Андреева друга - священное животное? Особенно жалела хозяйка, что нельзя приготовить свиной холодец, который получался у неё бесподобно. Но ничего не поделаешь. Зато больше внимания и усердия досталось другим блюдам. На помощь пришла Елена, которая отвечала за раздел салатов, в то время, как Егор Егорович жарил шашлык, а Мария Васильевна стряпала знаменитые бурятские бузы. Василию было поручено испечь на рожне несколько пелядей. Наконец, прибыли и гости и тоже принялись что-то делать, включая Мокумбу.Первоклассница Дарья старалась помогать всем и при этом мешала не очень. Но больше всего она вертелась возле дядьки и его экзотического товарища, с которым быстро нашла общий язык. Однако ей не особо давали говорить, из опасения, что она может ляпнуть какое-нибудь нечаянное непотребство и обидеть гостя. Поэтому привлекли её к сервировке стола. Жареное и пареное занимали свои места. Копчёности, соленья и варенья также должны были присутствовать на праздничном ужине. Из напитков выбрали водку, которую предпочитал сам хозяин дома, но к ней – ещё какое-то,  по этикетке - испанское, вино:  всё-таки Испания ближе к Африке чем, например, Грузия. Учтено было воспоминание Андрея Реброва о его посиделках у друга после вызволения из плена – там пили ром. Тут же был приобретён и ром. И, поскольку речь шла также и о защите диссертации, прикупили шампанское.
              Застолье получилось дружным и вполне себе непринуждённым, чему немало способствовал компанейский характер заморского гостя и его приличное знание языка. А также то, что он сразу запомнил всех по именам, самого же Мокумбу, понятно, запомнить никаких трудов не составляло. Компания собралась хоть и небольшая, но разговор не затухал ни на минуту, за исключением тех моментов, когда произносился очередной тост. Ответственно относились к призыву пить до дна лишь Егор Егорович, Андрей и Мокумба. Хозяйка, поскольку немного страдала давлением, только пригубляла бокал, почти также участвовала в поддержании тостов Елена, Василий хоть и пил, но вполне умеренно. Довольно скоро Мокумба Зебе признался, что столько есть ему давно не приходилось, да и пить – тоже. Но эти слова во внимание приняты не были. Егор Егорович поднял руку:
               - Теперь прошу поднять бокалы за нового учёного, который, несмотря на все трудности, сделал, без сомнения, себе имя. Успехов тебе, Мокумба, и в дальнейшем!
               Тут уж никто, в том числе и сам Мокумба, уклониться от первейшей застольной обязанности не мог.   
                - Между прочим, Андрей, - сказал он, когда все закусили и, оглушённые ромом, на минуту замолчали, - когда ты отпустил змею, те ребята здорово побились.
              - Да? Я всё хотел тебя спросить. Говоришь, сильно?
              - Задний – насовсем. Шофер сломал обе ноги, а наш приятель из департамента – несколько рёбер и сотрясение мозга.
              - Да-а, не тот расшибся, - заметил Андрей Ребров.
              - Но у него на этом не кончилось. Я же говорил тебе, что с моими родственниками присматривали за ним, так вот, он, кроме бабочек, приторговывал оружием. Война же была, если помнишь. С оружием их как-то и зафотографировали, но они заметили. Вот тут-то мы с тобой дошли до края. Со мной они не торопились, - я то не уезжал. Ты – другое дело: собрался ехать домой. А вдруг заявишь в Интерпол? Тогда уж местными силами замять такие дела не удастся. Мы помалкивали насчёт этого, иначе тебя правоохранители нескоро бы отпустили. Но ты рисковал. Ну, а когда уехал – я всё выложил, тут и начались разбирательства. И наш деятель из департамента крепко увяз. Добрались и до твоих рабовладельцев – но они к оружию отношения не имели. А то тебя искал бы Интерпол. Так что всё хорошо, что хорошо кончается.
                Тут Мокумба сообразил, что говорит, пожалуй, не то, что надо, и поспешно сам предложил тост:
              - За моего друга Андрея, за всю его замечательную родню! – и залихватски опрокинул стопку рома.
                Засиделись до темна. Наконец, видя, что Мокумба вот-вот уснёт, Андрей заплетающимся языком попросил Василия вызвать такси. Мать с Марией Васильевной давно отдыхали на диване, занятые своим разговором и расставались, ещё не наговорившись. Но Андрей пригласил всех назавтра к себе и с тем гости отбыли.
              Утром, предварительно позвонив и справившись об их здоровье, приехал только Егор Егорович, извинившись за всех остальных домочадцев: они были заняты уборкой. Мокумба чувствовал себя неважно, да и двое других участников вчерашнего празднества тоже, хотя настроение оставалось приподнятым. Пока мать готовила нехитрые салаты, Андрей быстро сварил пельмени, которые очень полезны после чрезмерного употребления алкоголя. Понятно, что при его наличии в момент их поедания польза от пельменей многократно возрастает. Появилась бутылка хорошей водки и Андрей на правах хозяина наполнил стопки. Мать налила себе чаю и пила его с собственноручно приготовленным печеньем. Кроме всего, она сварила компот из сухофруктов, имея в виду известную мудрость «сколько водку ни пей, всё равно водой опохмеляться». Имелся также квас. Беседа за столом была неспешной и спокойной; время эмоций ещё не приспело. Наконец Егор Егорович, ввиду возраста и ответственного отношения к тостам удачно захмелевший, вполголоса затянул «Ах, зачем эта ночь так была хороша…».  Андрей с матерью поддержали, Мокумба, подперев подбородок ладонью, с затуманенными глазами слушал неизвестную ему песню, которую и в России уж немногие знали.
                - Ну что же это такое, - спохватился, отдышавшись , Егор Егорович, - давай и ты, Мокумба, спой что-нибудь. подпевать мы тебе не сможем, но уж слушатели будем хорошие.
              Гость ломаться не стал и запел свою песню. И точно: слушали его внимательно, а затем дружно аплодировали.
              - Ну вот, что называется – культурный обмен, - резюмировал Андрей Ребров и снова в стопки полился прозрачный веселящий напиток. – За культурный обмен!
              Мокумба, чувствуя, что пьянеет, недопивал всё больше и больше, опасаясь ненароком пуститься в пляс или упасть в обморок.
               - Да ты пей, пей, - подбадривал его товарищ, - в кои-то веки…
                - Очень хорошо мне у вас, - слабым голосом отвечал Мокумба. – Но я хотел бы умереть на родине.
              Егор Егорович похлопал его по руке и поднял вверх большой палец.
              - Высший класс! – перевёл для Мокумбы Андрей. 
                ***       
                Влас Вершинин с грустью должен был признаться себе, что их с Настей семейный корабль дал течь и чем дальше, тем она становилась больше.  Причина была в недостаточном участии его в делах семьи – это можно было заключить из слов Насти, которая при помощи своих родителей, детского сада, а затем и школы, воспитывала их с Власом двоих детей. Глава семейства занят был на службе и с течением времени ему присвоили звание капитана, что было очень неплохо, учитывая его некоторые проступки, в частности, сломанные ребра одного из его собутыльников., тоже младшего офицера. Сам Влас, однако же, был недоволен столь явной недооценкой его стараний. В его возрасте – а молодость по принятой в обществе шкале как раз закончилась, - он должен был бы быть на худой конец подполковником, а если по справедливости – полковником., если уж не генералом. И не имелось в его распоряжении способов добиться этого, кроме той самой службы. А она очень скупо отвечала на его труды. Просто-напросто вела себя подло. Не он ли отдал ей лучшие годы жизни? С малолетства занимаясь физической подготовкой и изучением военной истории, оружия и приемов вольной борьбы? Не его ли шпыняет Анастасия за неисчислимые пробелы в воспитании детей? Что, мол, они – практически безотцовщина? Ведь того, что он приносит время от времени со службы деньги – далеко недостаточно, чтобы крепить семью, - говорит она. И, трезво помыслив, с этим приходится согласиться. Поэтому вечерами Влас всё реже оставался трезвым, чтобы не так тягостно было смотреть на жизнь. Вот Сергей, братишка – он никому не подчиняется, ну, кроме всевозможных деканов, да и то постольку-поскольку, живёт в своё удовольствие, промышляет разными коммерческими затеями. Не всегда, верно, получается, но ухитряется посылать десяток-другой тысяч родителям и сестрам. Правда, у него нет семьи, но и на себя он тратит не меньше. Смешно представить, чтобы Влас отсылал кому-то со своей получки такие же суммы. Тогда – зубы на полку. Ведь Настя-то не работает. Правда, гражданские служащие, работающие по найму рядом завидуют: вот-де, у капитана зарплатища! Денежное, вещевое, сухое и всякое иное удовольствие; дуры!   
               Как-то надо бы навестить Сергея – по телефону ведь обо всём не поговоришь. Может быть, после выхода на пенсию получится заняться тоже какой-нибудь спекуляцией. Не обязательно грабежом – в старину спекуляцией называли всякое дело по купле-продаже и перепродаже. Что ж тут такого? Вполне уважаемое понятие. Хотя вообще-то Влас спекулянтов терпеть не мог. Но брат – другое дело. Как у него сейчас дела? Жаль, что в своё время он, Влас, не поспособствовал Сергею в женьшеневом проекте, и даже отчитал его – мол, не занимайся чепухой. Как в песне: «Часто простое кажется вздорным: чёрное – белым, белое – чёрным». Может быть, ещё и не поздно что-то предпринять. Надо, надо съездить к Серёге, посмотреть, что он, и как. Но прежде, конечно, созвониться и подгадать, чтобы отпуск взять к месту. Ко времени, больше всего.
              И вот как-то утром у Сергея Вершинина зазвонил телефон, высветив имя Власа. Такое бывало нечасто, но всё-таки не всё время разговор между братьями проистекал по звонку младшего – звонил и старший. Хотя обмен новостями происходил всё реже и был всё более немногословным.
              - Привет, Серега! – раздался в трубке голос Власа. - Как поживаешь, как дела?
              - Здравия желаю! Дела не сказать, что шибко хорошо, но терпимо. Сейчас упираюсь на разрыв: тут ресторан, тут же тебе и защита диплома. Глаза - на лоб. А что у тебя?
              - Без особых изменений. Всё по накатанной, по расписанию. Думаю выбрать время да проехаться вдоль-поперёк, встряхнуться. К тебе заглянуть ненадолго, посмотреть твой предпринимательский опыт. Авось, сгодится. Ты как на это смотришь?
              Застигнутый врасплох, Сергей не сразу нашёлся.
              - А что, приезжай, - наконец, неуверенно выдавил он. – Давно не виделись. Да я и с нашими домашними-то сто лет уже не виделся. Всё некогда.
              - Я тоже. В этот раз, может, соберусь. Но я тебе позвоню, как только.
              - Ладно. 
                Не совсем ко времени собрался в гости к брату Влас. Дела предпринимательские как раз обстояли из рук вон плохо. Всё началось с того, что Олег Кипелов, как в своё время Попов, подпал под влияние молодой дамы. И всё бы ничего, но у неё оказалось собственное дело – рекламное агентство. Когда приятель сообщил Сергею о намечающейся свадьбе, тот схватился за голову:
              - Да это что же такое? Что же это делается?
             Предвидя самые печальные последствия этого шага сподвижника, он сделал попытку предотвратить или хотя бы отсрочить крушение ресторанного проекта, который балансировал на грани быть, или не быть. Без Кипелова участь его была предрешена.
              - Ты, я думаю, наши дела не забросишь? Может, мы и твою половину возьмём в дело?
              Кипелов отрицательно покачал головой:
               - Нет, Серега, не получится. Она в своё агентство вбухала порядочно бабок и сил и ни за что теперь от него не отступится. Но времена крутые, конкуренция жёсткая. Ей нужен надёжный помощник. То есть компаньон – как угодно. Она же женщина. А ты и один справишься, ты же крепкий мужик!
               Что мог противопоставить коварной предпринимательнице Вершинин? Абсолютно ничего. Разве только напомнить Кипелову, что она на целых три года старше его, но  в данном случае это не имело никакого значения. Человек пропал в огнедышащей лаве любви и вызволить его оттуда не представлялось возможным. Потеряв одного за другим обоих товарищей, обложенный со всех сторон кредиторами, Сергей совсем пал духом. Хорошо хоть, закончилась с грехом пополам его учёба и оставалось защитить дипломную работу. В голове его стал зреть форс-мажорный план. Как только отшумели торжества по случаю защиты и вручения дипломов и выпуска курса на вольные поиски работы, он  заплатил работникам своего кафе за последние две недели трудов, сказал, что уезжает недели на две, а может быть и больше, и посоветовал попробовать всем подыскать новую работу. Сторожу он заплатил ещё за неделю вперёд, с тем, чтобы он дождался хозяина-арендодателя и отдал ему ключи. В том, что хозяин за это время появится, Сергей не сомневался: долг по аренде составил уже почти полмиллиона рублей и владелец то и дело напоминал об этом обстоятельстве Вершинину, опасаясь, что и этот может бросить заведение, как два его бывших компаньона и, таким образом, кинуть хозяина. И опасения его были не напрасны: заехав в кафе на исходе четвертого дня, считая с того, когда арендатор расплатился со своими работниками, искомого арендатора он не нашёл. Не было его и по месту прописки, и он не отвечал на телефонные звонки.
                Последней, кто видел Сергея Вершинина, была Аноуше, которая оставалась в заведении до конца – до того момента, когда он отдал ключи сторожу и что-то негромко приказал ему.  Аноуше прошла несколько шагов вслед за Сергеем, покинувшим кафе, словно ожидая, не скажет ли он что-нибудь.
               - Пока, Аноуше, - рассеянно посмотрев на неё, молвил Вершинин и исчез за углом.
                В это же время на телефон Власа пришла эсэмэска: «Влас, ввиду особых обстоятельств я исчезаю с горизонта. На сколько – не знаю. Если наши будут искать, скажи им как-нибудь неопределённо, чтобы не беспокоились. Сергей».
              Озадаченный и встревоженный, Влас принялся звонить брату. Бесполезно! Никаких признаков жизни телефон последнего не подавал. То же было и через полчаса, и через час; позвонив ещё раз назавтра, капитан автомобильных войск понял, что до Сергея он не дозвонится. И без того не особенно бодрое настроение последних дней окончательно испортилось. Вечером он принял уже увеличенную дозу спиртного и, придя домой, даже не стал оправдываться, рассказывая о тяготах службы. Он просто лёг спать, даже не перекинувшись парой слов с детьми и не отведав жареного хариуса.
              Тем временем младший из братьев, Василий, успешно одолевал второй курс колледжа культуры и искусств, куда он поступил учиться на платной основе, поскольку бюджетных мест там была едва ли десятая часть. Декоративно-прикладное искусство, которым он намеревался заняться, не сулило, по глубокому убеждению родителей, никаких особых доходов, но, зная упёртость сына, переубеждать его они не стали. Тем более, что на областной выставке изделий народных умельцев, прошедшей с большим размахом, работы его были очень даже замечены. Особенно «Зееадира». По истечении второй недели выставки её посетили немецкие туристы и были от «Зееадиры» в восторге. Понятно было бы, если б на вернисаже выставлялись макеты российских кораблей, знаменитого на весь мир крейсера «Варяг», например, но немецкая «Зееадира»?
               Один из туристов захотел немедленно приобрести её для своей коллекции и уже начал переговоры с кураторами выставки, но тут выяснилось, что доставить изделие в далёкую Германию будет очень и очень затруднительно. Поскольку длина его, если считать с бушпритом, составляла почти полтора метра, и высота мачт соответствовала размерам корпуса. Не разбирать же произведение на части? Герберт Келлер – так звали заезжего коллекционера – был страшно расстроен неудачей, но, как настоящий собиратель он, ничтоже сумняшеся, отправился к автору работы, адрес которого ему любезно подсказали в выставочном зале. И даже прикомандировали переводчика на английский, поскольку немец не знал русского, а Вершинин – немецкого, да, чего греха таить, и инглиш знал не в совершенстве. Нашли Василия в колледже, где, узнав о цели визита гостей, немедленно отпустили его с занятий. Василий не был избалован вниманием иностранных туристов, поэтому договорились они быстро. Келлер хотел иметь точную копию славного германского корабля, но уменьшенную в 1,7 раза. Возможно ли это? Ну да, конечно. И качество будет не хуже? Никак не хуже. Сколько времени потребуется на выполнение работы? Месяца три, но если срочно – можно и побыстрее. Нет, он, Герберт Келлер, подождёт, не надо торопиться. Пусть всё будет естественно и по высшему разряду.
                На все переговоры, включая и устный договор о цене, ушло пятнадцать минут, после чего договаривающиеся стороны обменялись номерами телефонов и Вершинин вернулся в аудиторию, а Келлер отбыл к своей делегации.
                Дома к сообщению о предложении заграничного коллекционера отнеслись скептически.
              - Не дождёшься ты его, по-моему, Вася, - сказал Егор Егорович, - зря только будешь стараться. Он, по всей видимости, просто путешествующий бездельник.
                Старишй Вершинин редко ошибался в людях, но тут он был неправ, может быть, потому, что самолично Герберта не видел и с ним не разговаривал. На самом деле Васин заказчик был занятой человек, владел типографией, букинистическим магазином пополам с антикварным и собственной галереей произведений прикладного искусства – последняя никаких прибылей не приносила, но он и не помышлял об этом. Турпоездки он использовал для пополнения своей коллекции, но были у него попутно и коммерческие интересы. Прослышав о незадаче, случившейся с заезжим, притом немецким, ценителем российской красоты, к «Зееадире» ринулись отечественные любители всяческих украшений, дотоле не обращавшие особого внимания на парусники Василия Вершинина. И повремени он, можно было бы, пожалуй, устраивать аукцион по продаже замечательного изделия. Но, опасаясь, что интерес к нему может так же внезапно, как возник, угаснуть, согласился на первое же предложение о продаже, которое успел сделать наиболее проворный нувориш.
                - Сколько же это может стоить? – отведя в сторонку кураторшу, спросил вполголоса Василий.
               - Проси пятьдесят. Пятьдесят тысяч, - также шепотом ответила мудрая женщина.
              Покупатель без лишних слов выложил пятьдесят тысяч.
              Егор Егорович, когда были принесены эти деньги, решил, что Василий не всегда бывает неправ.      
                ***
              Борис Морозов через два года сменил место работы: он попросту выбыл из почтенной когорты охранников и занялся копирайтингом. Отдавать полсуток ежедневно на то, чтобы укараулить чужое добро казалось ему кощунством по отношению к человеку, в данном случае – к самому себе. Он, правда, в часы дежурства мог штудировать учебные материалы, но обстановка как-то не особо к этому располагала. Елена давно уже советовала бросить это занятие и сосредоточиться на учёбе, тем более, и ему и ей оставалось закончить последний курс. Копирайтерство его заключалось в написании курсовых работ для ребят, которые хотели закончить вуз, но не имели склонностей к какой-либо исследовательской работе. Материалов по любой теме в Интернете было хоть завались, оставалось только должным образом перелицевать уже изученное и написанное и добавить изюминки  местного значения, сколь возможно, выпятить факты, которые присущи именно только этому научному труду. Работа была не ахти какая доходная, но всё же лучше, чем ничего. Елена, когда выдавалась возможность, продолжала заниматься репетиторством. По возможности помогали и родители, хотя и он, и она отказывались брать деньги. Наконец, помогала и стипендия. Куда же лучше?
                Борис похудел за эти последние два года, но зато купил подержанную, на вид абсолютно новую, японскую «Короллу». Дело шло к свадьбе, которую решено было сыграть, как только они получат дипломы.
                С уходом со сторожевой службы у Бориса появилось много свободного времени, хотя он и занимался штудиями – за себя и бездельников, имеющих состоятельных родителей и готовых платить за собственную несостоятельность в учёбе. Весь конец лета перед последним курсом они с Еленой провели на колёсах, выезжая на озёра, за ягодами и грибами, просто в гости к однокурсникам. И даже с приходом зимы, в преддверии надвигающейся сессии у них случались вояжи – в недальние края. В середине декабря они были званы на свадьбу приятеля Бориса, учившегося с ним в одной группе. Свадьба должна была отмечаться в одном из городских кафе, но выкупать невесту следовало по обычаю – из дома родителей, которые жили в посёлке километрах в сорока от Сибирска. Туда к назначенному времени в недобрый час и отправились Борис с Еленой. Зима была в том году снежная, хоть и без больших морозов. Дороги, особенно вдали от областного центра, покрывались коркой спрессованного колёсами снега, который несущиеся автомобили не успевали разметать. Дорожники замотались держать трассы в более или менее пристойном состоянии, местами расчищали заносы, сыпали гравий. Но где же его напасешься на сотни километров дорог? Доступные запасы были практически исчерпаны ещё до середины зимы. Водителям приходилось нелегко, особенно в оттепель, когда свежевыпавший снег уминался под колёсами и они скользили, как по мылу. Тут, конечно, шли в ход и дедовские приспособления, вроде цепей, и шипы – само собой, и вообще всё , на что хватало фантазии. Как-то после такого тёплого снегопада перед крутым подъёмом столпились большегрузы, не в силах дорыться до асфальта. Но в кузовах – случается и везение – был каменный уголь. Напрасно Вадим и Кузьмич бранили уголь с областного разреза: подсыпанный под колёса, он работал не хуже гравия, особенно, когда в нём было много камней и земли. Грузовики успешно одолели подъём и угольная дорожка ещё много дней выручала тут автомобилистов. Но в тот день, когда Борис Морозов и Елена Вершинина ехали на выкуп невесты, ни гравия, ни угля на спусках и подъёмах не было, хотя большегрузы встречались. Один из них, гружёный брёвнами, в конце спуска прибавил газу, чтобы с разбегу взобраться на встречный склон, но не рассчитал. Подгоняемый силой тяжести, «КАМАЗ» набрал лишнюю скорость, хвост его занесло и бежавшая навстречу  белая «Королла» ударилась о прицеп.  Легковушка, подминая мелкий кустарник и переворачиваясь, покатилась под откос. Побелевший шофёр лесовоза выпрыгнул из кабины и бросился вслед, оскользаясь и хватаясь за кусты. Машина стояла на колёсах в глубоком снегу. Ему удалось открыть одну дверь. Он сразу принялся звонить в «Скорую».
               Из деловой поездки в это время возвращался в Сибирск Загибалов. Приблизившись к месту ДТП, он осторожно объехал лесовоз, заметил у свалившейся под откос машины мечущуюся фигуру – человек уже предпринимал какие-то меры – и даже не вышел из машины, скотина. Лишь набрал, в свою очередь, 03. И поехал дальше. У него больное сердце, и тяжелые сцены и переживания противопоказаны.  К тому же он давно уж не депутат. Трудно сказать, где именно Загибалов надорвал здоровье – возможно даже, что как раз на службе электорату. Но если бы даже он поспешил к разбитой машине, ничем уже не смог бы помочь  И никто не смог бы.      
               Мгла опустилась на дом Вершининых. Большую часть ритуальных забот взял на себя Андрей Ребров, на вторые сутки, к вечеру, добрался  до Коковищ Влас. Известить Сергея не было никакой возможности. Дарья плакала без конца, у Марии Васильевны случился сердечный приступ, который через три дня, после возвращения с кладбища, развился в инфаркт. Её положили в отделение реанимации и Егор Егорович с Василием попеременно посещали больницу, хотя к Марии Васильевне не пускали. Влас вернулся к службе и звонил каждый день, справляясь о её состоянии. Оно было тревожным. Наконец её выписали, назначив полдюжины лекарств. Но они помогали не очень: в весеннюю непогоду случился второй инфаркт, которого она уже не пережила. 
               Егор Егорович уж не ходил больше на речку, позабыв про снасти, охладел к пчёлам. Он только следил, чтобы была накормлена и одета как следует дочь. Дарья впервые за три года своей учёбы стала приносить тройки.
               - Осиротели мы, дочка, - говорил Егор Егорович и никаких нравоучений не делал. Он иногда с соседом выпивал бутылку водки, но не напивался. Хотя мог бы: наконец ему стали приносить пенсию.  Василий оставил свои модели, в том числе и заказ Герберта Келлера, а один раз пришёл домой выпивший. Тут уж Егор Егорович не стерпел:
                - Ты что, хочешь, чтобы и я заболел? – спросил он Василия и тот больше не прикладывался к стопке, по крайней мере, в тот год.
               После всех несчастий стала совсем  часто прихварывать мать Андрея, и он взял часть мелких домашних дел на себя. Хотела навещать её Дарья, но добираться из Коковища до дома Ребровых  было долго, да и небезопасно. Иногда ненадолго заезжал Егор Егорович, и , обменявшись пустяковыми новостями, они больше молчали. Всё же эти посещения были полезны, поскольку гостей у Ребровых практически уже не случалось. Андрей всё никак не женился и это тоже беспокоило его мать, но тут уж поделать она ничего не могла. Известно ей было и о Ирине Ветровой и о том, что появился Кирилл Налабардин и всё у сына нарушилось. Если бы не Африка! Хорошо ещё, вернулся сын цел и невредим. Лишь бы сейчас у него всё понемногу устроилось; какие его годы! А уж такой парень! Уже мужчина.
                ***
                Мокумбу Зебе с почётом встречали в родных краях. Хотя он был здесь далеко не первый учёный, на торжество по случаю присвоения ему степени кандидата наук собрались все родственники, друзья и соседи. Прибыл также начальник департамента продовольствия и с ним ещё двое сотрудников этой замечательной структуры. Начальник имел виды на Мокумбу, но и Мокумба имел виды на главу департамента. И когда отошли праздничные мероприятия, не теряя времени, отправился в Дом правительства. Дело у него к начальнику департамента было необычное и даже несколько скандальное: он просил о государственной награде для своего российского напарника в исследовательской работе по особо вредоносной Марокканской саранче. Начальник, приготовившийся к выслушиванию самых нескромных просьб, что было в порядке вещей, этой был застигнут врасплох.
                - Так послушай, - сказал он просителю, - у нас и своих-то награждённых граждан не так-то много, а ты захотел… И чем бы, его, по-твоему, следовало наградить?
               - Хорошо бы орденом… - начал Мокумба, но собеседник в панике замахал руками. – Ну, тогда медалью «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности» - хорошая медаль.
              - Медаль хорошая, - согласился, несколько успокаиваясь, начальник департамента. Но ведь у нас столько людей, достойных её, ходят ненаграждёнными. Это же не так просто!
              - Да я понимаю. Конечно, у нас много замечательных тружеников. Но этот-то работал по нашему приглашению, хорошо работал – вы сами знаете. И пострадал на службе нашей продовольственной безопасности. Хорошо, остался жив. А пока он был в плену, его невеста вышла замуж: думала, он уже никогда не вернётся.
                - Да-а, дела! – протянул старейшина. – Прямо ошарашил ты меня своим заявлением. – А для себя-то ты ничего не просишь? Ну как так – твой напарник будет награждён, а ты нет. Получается, что ты хуже работал?
                - У меня есть какой-то результат. Эта учёная степень. Хотя и от медали я бы не отказался, - скромно обронил Мокумба Зебе.
              Аграрный руководитель затрясся от смеха:
              - Однако… Ты молодец!
              - А у Андрея Реброва степени нет, вот в чём дело, - продолжал Мокумба.
              - Нет? А что такое?
                - Там есть в университете есть такие… опасливые. Дескать, Ребров вляпался в какую-то тёмную историю и, пожалуй, со степенью надо повременить.
              - Вот как? Но ты пробовал им разъяснить?
              - Конечно. Но одно дело я – тем более, его напарник. Другое дело – признание заслуг государством. Нашим.
                - Ну что же, - в раздумье сказал начальник департамента.- Начнём готовить документы. Но должен тебе сказать, что не всё тут решаю я. И ещё: это будет больше моральная поддержка. К медали полагается лишь единовременная денежная выплата, и  небольшая; из других благ – бесплатный проезд на общественном транспорте в пределах наших границ и похороны за государственный счёт – опять-таки только на нашей территории. И ещё: с медалью Мокумбе Зебе при всех обстоятельствах уже ничего не получится.
              - Я, может быть, заработаю её в следующий раз.
              - Ну вот и ладно. 
              Как-то утром у Андрея Реброва зазвонил телефон, высветив совершенно незнакомый номер. Звонили из областной администрации и настоятельно просили прибыть в кабинет № 328 к   Георгию Ивановичу Коробцову, сообщив всё это на вахте. Озадаченный вечный аспирант посетил названный кабинет, где ему была вручена копия письма из министерства иностранных дел, в котором Реброву предлагалось прибыть в Москву для получения награды в посольстве дружественной африканской страны. Указывались сроки прибытия с запасом времени в расчёте на ненадёжность дорог и недостаточную личную организованность гражданина. Из языков общения предлагались английский, французский и португальский. Были ещё какие-то инструкции.  Вся обстановка исключала возможность идиотского розыгрыша. Андрей выехал в столицу ещё и со своим небольшим запасом времени – на всякий случай.
              Вся церемония награждения была не очень продолжительной. Временный поверенный достал из сейфа коробочку, покрытую зелёным бархатом, открыл её и вручил замечательную медаль «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности», которую секретарь немедленно прикрепил к пиджаку награждённого под дружные аплодисменты. Вручив ему также коробочку и сопроводительный аттестат, дипломат произнёс короткую поздравительную речь, на которую, согласно полученным инструкциям, без долгой подготовки ответил благодарственной речью Андрей Ребров. Затем несколько слов были сказаны представителем отечественного министерства – то ли иностранных дел, то ли сельского хозяйства – Андрей уже плохо соображал, подавленный всем случившимся.
                Сообщения об этом событии появилась в средствах массовой информации, в том числе в Сибирской областной и городских газетах. Посыпались поздравления.
 но ещё раньше последовал звонок из минсельхоза ректору славного вуза, где воспитывался учёный – именинник:
              - Ребров Андрей Петрович, - это ведь из ваших кадров?
              Минутное замешательство абонента слегка раздосадовало звонившего:
              - Вы, надеюсь, знаете его?
              - К сожалению, как-то не припоминаю. Столько людей…
              - Напрасно. Он награжден медалью страны, в которую был направлен вашим вузом для исследовательской работы. Прошу подготовить все материалы по этой работе, результаты её и всё, что имеет отношение к делу. Вполне вероятно, что он будет поощрён и с нашей стороны.
              Руководитель образовательного учреждения промокнул лоб, чертыхнулся и вызвал секретаршу. Поднялся управляемый, интеллигентный переполох; наконец, был установлен непосредственный вдохновитель исследований Марокканской саранчи в африканской саванне и он же научный руководитель аспиранта Реброва, профессор-энтомолог, уважаемый и достойный человек. Узнав о существе дела, он побледнел, затем жутко покраснел но тут же разом нашёлся: у него был пластичный, изобретательный ум исследователя насекомых.
                - Нам показались недостаточно исчерпывающими результаты работы аспиранта Реброва, - ответил он на вопрос ректора.
              - То есть у него нет даже и степени кандидата наук?
              - Нет. Нам кажется, ему надо ещё поработать над материалами.
              - Странно. У нас столько учёных, труды которых не стоят ломаного гроша, а тут человек, награждённый медалью иностранного государства, что непросто – и не кандидат! Не постигаю!
              И что – вот прямо неприемлемые результаты?
             - Мы постараемся всё привести в соответствующую норму, в самое ближайшее время.
              - Уж постарайтесь, будьте любезны. Мы выглядим просто неприлично. В глазах… да что там говорить!
                Нечего и говорить, что награжденный, не мудрствуя лукаво, позвонил Мокумбе Зебе и не ошибся: после взаимных приветствий на вопрос, не причастен ли кандидат сельхознаук к этому делу, Мокумба расхохотался, довольный. И поздравил приятеля с наградой.
              - Ну, за мной полянка, - пообещал Андрей.
              - Побаиваюсь я ваших полянок. Кстати, ты тоже можешь поздравить меня: я теперь замначальника продовольственного департамента. Вместо того нашего приятеля, которого ты угостил змеёй по фэйсу.
              - О, это класс! Поздравляю! Не зря ты грыз гранит!   
              Через неделю Андрею Реброву в Сибирск пришло письмо с предложением ускорить подготовку диссертации по ранее оговорённой теме «Перспективные методы борьбы с марокканской и среднеазиатской саранчой на Сверном Кавказе, в Крыму и нижнем Поволжье». Были указаны сроки представления её для рецензирования и всех других сопутствующих мероприятий.
                Спустя два дня позвонил его научный руководитель, бывший – как ещё недавно полагал Андрей Ребров -  и поинтересовался, уложится ли соискатель в означенные временные рамки, иначе всё осложнится. Ответ был что да, уложится. Началась авральная вахта по шлифовке и полировке научной работы и за два дня до обусловленного срока она была отправлена электронной почтой по назначению. 
               Последующая защита прошла без всяких накладок, и скоро в Аграрном колледже Сибирска одним кандидатом наук стало больше. На посиделках по этому поводу кто-то заявил, что у Андрея Реброва началась полоса везения. И пусть она продолжается до бесконечности. Дома это замечательное событие было отмечено скромно: пригласили только Егора Егоровича, с которым именинник и опорожнил бутылку коньяка; мать только пригубляла солнечный напиток.
               Из Вершининых в Коковище оставалась с отцом только Дарья, которая  в отсутствие Василия составляла теперь главную опору для Егора Егоровича. С Василием же вышла в конце концов странная история, начавшаяся с заказа на модель корабля от Келлера. Вопреки предсказаниям, Келлер не потерялся – он появился вновь в Сибирске, как и обещал, хотя несколько позже договорного срока. Он купил уменьшенную «Зееадиру», которую Василий делал на этот раз долго и трудно, и не задержись заказчик,  закончить её не успел бы. Келлер, кроме всего, предложил молодому мастеру поработать в Германии, где была практически готовая мастерская для таких, как он. Рассчитана она была на двоих; один человек, тоже молодой, но умелый, был найден Келлером на месте, но ему непременно хотелось, чтобы и Василий Вершинин потрудился над пополнением экспозиции его музея. Вся закавыка была лишь в том, что сибирский умелец учился в колледже, и ему оставалось ещё полтора года до окончания учёбы. Но никакой проблемы немец в этом не виде: в ближайшие каникулы он организует для Василия ознакомительную поездку в фатерланд, и полтора года – это небольшой срок, он подождёт. Тем временем сделает ещё несколько заказов и по мере выполнения их, будет забирать изделия. Относительно оплаты также никаких накладок не будет. А Василий, если будет выкраиваться время, мог бы понемногу осваивать немецкий язык, хотя на первых порах сгодится и английский. Он, Келлер, не сомневается, что работать и жить в Германии – в перспективе – Вершинину понравится и дойч весьма пригодится. Сейчас, в каникулярное время, как раз Василий обретался в неметчине.
                Егору Егоровичу идея понравилась не очень, но он рассудил – пусть сын решает сам. Обо всём этом он рассказал Андрею за бутылкой коньяка.
                - А как же моя крестница поживает – Голубая Моль? – справился тот и о Дарье. 
                - О, она у нас молодец! – сдержанно отвечал его дядька. – В доме всё делает, ещё в огороде помогает. Учится хорошо, и говорит, когда вырастет, будет учиться на туроператора, как хотела Лена.
                Егор Егорович смахнул пальцем соринку, попавшую в глаз, и опустошил недопитую стопку.
                - Я ей заготовил подарок, - помолчав, сказал Андрей, - планшет. Наверное, пригодится. Хотел заглянуть к вам и вручить. Но раз ты здесь, дядя Егор, передай ей ты.
               Андрей достал с комода новенький электронный агрегат в чехле и положил на стол.
               - Так ты бы уж сам – ведь твой подарок.
               - Я всё равно зайду к вам в гости, с конфетами. Ведь она не разлюбила конфеты?
                - Нет. Когда надо, она берет немного денег и покупает, что хочет.  Изредка тоже и я, но я-то знаю только, что ей нравится горький шоколад, а в остальных конфетах  не уверен.
               - Вот и ладно. Передай ей привет.
               - Передам.
                ***
              Совсем обмелела река Кока и теперь уж такого величавого звания она никак не заслуживала, теперь ей подходило только – речка. Рыба в ней почти вся перевелась, зато прибавилось мусора, хотя в последние годы наскоками то в одном месте, то в другом дно её чистилось. Посредством волонтёров, с которых, понятно, много не возьмёшь. Разросшийся Сибирск перестал умещаться на правом берегу Коки и перекинулся на левый. Здесь с пугающей быстротой стали строиться коттеджи, дачи и небольшие замки вперемешку с магазинами и развлекательными заведениями. Дошло до того, что постепенно стала застраиваться ранее отдалённая и затем разросшаяся свалка. Куда застройщики девали мусор, оставалось загадкой, надо думать, где-то день ото дня значительно прирастала в объёмах другая свалка, но в окрестностях Коковища таковой отмечено не было. Вырос спрос на старые дома с приусадебными участками; не один уже раз приступали с просьбами продать дом и к Егору Егоровичу, но цену предлагали подлую – на вырученные деньги в Сибирске нельзя было бы купить и однокомнатную квартиру. К тому же он не представлял, как бы он жил в ней вдвоём с Дарьей, да и Василий мог в любой момент возвратиться, не имея больше никакого пространства. А кроме того – не бросать же пчёл: его пенсионный доход вряд ли бы обеспечил им безбедное житьё, тем более, что дочке ещё предстояла долгая учёба. А на 65-летие ему старые сотоварищи по совхозу подарили овечку.
                - Что же нам с ней делать? – удивился Егор Егорович, отвыкший уже от копытной скотины.
               - Будто ты не знаешь. Избаловался совсем; палец о палец… Ты разве не животновод?
               Юбилей этот справили тихо, по-стариковски, хотя уж насчет водки именинник расстарался, и сам показывал пример её употребления.  Рассчитывая, что хотя бы на этот вечер гости забудут про свои хвори и таблетки. И верно: постепенно компания захмелела, как в былые времена, и даже дошло до песен.
               Овечку Егор Егорович колоть не стал, оставил подрасти. Но пришлось купить трехцентнеровый рулон сена, потому что косить было уже поздно. А овца по части аппетита – это треть коровы, хотя по весу – едва десятая часть. Старые стайки сохранились, так что и с этой стороны блеющий презент был на зиму обеспечен. Вода пока есть, хотя колодец совсем обмелел.         Что же удивительного: обмелела Кока, выпитая уже наполовину огромным Сибирском, истощились глубинные воды. Который уже год ставится на ребро вопрос о строительстве водовода с полноводных пока, дальних озёр. Это заманчивое дело, поскольку озёра в обозримом будущем выпить при всей расточительности не удастся: можно будет рассчитывать литров на пятьсот в день на человека. Римляне, правда, после определённых гидротехнических работ имели по кубометру воды на жителя – так это народ был избалованный, капризный. Сибирским-то ребятам кубометр ни к чему. С водоводом Кока бы вздохнула, воспряла. Глядишь, появилась бы опять и рыба. В соседнем сельском районе, подальше от Сибирска, тоже есть река, но туда ездить Егор Егорович не любил: берега глинистые, крутые и высокие, чисто каньон. Сидишь с удочкой, и заглядываешь под берег – клюёт, не клюёт? Того гляди, сам к рыбам полетишь. И вытащить-то клюнувшую – задача, потому что обрыв метра полтора- два. Мелкую-то ещё можно – дёрнул, она и летит свечкой. А, например, щуку? Кока куда приветливей. Ещё бы добавить воды и убавить мусора. Хорошо, что теперь, по крайней мере, его не будет слишком прибывать. Кузьма Елистратов, волгоградский учёный, сподобился изобрести новый вид пластика, который разлагается всего за год, причём на безобидные вещества. И получил за это Нобелевскую премию. Правда, её оспаривал ещё один американец, но после изучения всех обстоятельств было установлено, что Кузьма Елистратов произвёл и зарегистрировал свой пластик на1 час 15 минут раньше, с учётом разницы во времени между Волгоградом и Сан-Франциско. Технология отличалась дешевизной, и скоро новое сырьё для затаривания пищевых продуктов вытеснило напрочь старый, трижды проклятый полиэтилен.       
                Дарья закончила десятый класс и теперь ей осталось два – одиннадцатый и двенадцатый. Школьные программы в последние два-три десятка лет лихорадило: сокращали одни предметы и за счёт них разрастались другие, по прошествии времени урезали часы на эти и прибавляли к ранее урезанным; экспериментам не было переводу. В конце концов стало понятно, что в существующие одиннадцать лет всё желаемое никак не вмещается и для надлежащего среднего образования необходим ещё один год. И его прибавили, прибавив печали школярам и их родителям. Егор Егорович вспоминал не раз добрым словом десятилетку, которую, как и многие другие, окончил сам и имел в запасе время для поступления в институт. Как минимум, год. Но времена меняются. Хорошо, что Дарью поддерживает материально Василий, посылая время от времени деньги от своих германских трудов, не забывает и Андрей Ребров. Но основные расходы, конечно, несет отец. Расходы, надо сказать, умеренные.
                - Дочка, не совсем моё дело, наверное, - как-то сказал он ей, - но мне кажется, тебе надо создавать из всей материальной помощи свой фонд, неприкосновенный запас. Не за горами – поступление в вуз, там траты будут посерьёзнее.
                - Да я же слишком и не трачу. Одежда, иногда вечера и дискотеки. Деньги эти там же, где все, только в конверте, чтобы подумать на всякий случай – брать или не брать. Если нам нужно на хозяйство – ты бери, я же каждый раз говорю, когда Вася присылает.
                - Ты умница у нас. Такой курс и держи, но тоже слишком-то себя не ущемляй. Я-то тут плохой советчик, решай сама.
                Пенсии Егора Егоровича,  выручки от продажи мёда и одного-двух пчелиных отводков в год – этого в основном хватало на их скромный быт. Имелся ведь ещё и огород. Лишь бы хватило здоровья выучить Дарью, да ещё подсобить бы на первых порах. Понемногу он откладывал ей на книжку. Эх, исчез без вести Серега! Тоже бы помог ей. От Власа ничего ждать не приходится – неудачная получилась семья. Хотя дети вполне нормально подрастают: не совсем уж плохи дела.
                Этим летом он решил сам накосить для овцы сена, чтобы хватило на осень, а в конце её заколоть животину. К тому времени она наберёт вес. И будет у них баранина, в довесок к покупному мясу. Найти места для косьбы – не большая проблема. Это для стада нужны обширные сенокосные угодья, для одной-то овцы он накосит по неудобъям, по оврагам. Вспомнился анекдотический случай с местным фермером. Приехал как-то из областного правительства специалист по социальным вопросам, оценить состояние нынешнего села по своему профилю. Но человек был разносторонний. И проезжая мимоходом по фермерским полям, заметил непорядок.
                - А почему это в овраге сплошь растёт пшеница? Разве для того выделяются аграриям субсидии, чтобы они засевали лучшей пшеницей овраги? – вознегодовал он.
               Известно: за деревней – глаз да глаз. Хотя и город-то тоже… 
                Сопровождающие подавленно молчали. В вышине звенел жаворонок. Горе, горе!
               Тут как раз подъехал и фермер, привлечённый толчеёй у его поля.
                - А-а, - простецки улыбаясь, ответил он на нелицеприятный вопрос, - так это не пшеница, это ячмень. – И улыбнулся ещё шире: - весной, когда случается шторм, посеянное зерно выдувает на некоторых, так называемых ветроударных участках. Здесь на поле как раз такой. Семена летят  и – в овраг. Поле мы потом пересевали, но зерно уже не получить – всё выращенное пойдёт на зелёный корм. 
               Все удивились необычайной простоте разгадки, тут не было злодейского умысла или даже - просто преступной халатности. И радостно засмеялись. Кроме корифея социальной сферы, который пробурчал себе под нос: «Идиотизм какой-то!».  В правительстве он, кстати, так и отозвался о полевых делах в ходе отчёта о командировке, присовокупив это как довесок к отчёту.
              - Да, да, - закивал головой сельхозминистр, - идиотов хватает!
              Егор Егорович достал старый, уже заржавевший инструмент, отбил и наточил затупившуюся от безделья косу и начал понемногу кормозаготовительную кампанию. Он косил, а Дарья, вызвавшаяся помогать, сгребала скошенное накануне и складывала в тележку, в которую была запряжена «Нива». Дальнейшая судьба травы была связана с двором Вершининых, где она досушивалась, превращаясь в сено, а потом укладывалась в стог. Часть шла на текущее питание овцы Жучки, поэтому кормовой запас пополнялся небыстро. Тем временем трава начала грубеть, а впереди к тому же, по прогнозу, ожидались затяжные дожди. И Егор Егорович решил ускорить процесс  кормозаготовки, закончить её за два дня. Он встал на этот раз ещё раньше, усадил сонную Дарью с заранее приготовленной снедью, и поспешил на примеченное место. Хорошо отбитая и направленная коса легко ходила по росной траве.
                - Вжик! Вжик! – полукруглые рядки мятлика аккуратно ложились один за другим. Это была песня! Он вспомнил сенокосные поры давних лет, когда на сеноуборку выходило много, очень много людей. Но мало кто мог угнаться с косой за Вершининым.
                Солнце только что взошло, но уже стало жарко. Егор Егорович торопился скосить побольше, пока не обсохла трава. Литовка становилась всё тяжелее, но он не отдыхал, лишь время от времени подтачивая лезвие. Некогда перевести дыхание. Работать, так работать! Вжик! Вжик!  Голубое небо вдруг вывернулось наизнанку чёрной стороной, ноги подкосились. Он попытался удержаться, оперевшись на черенок косы, но не смог и упал лицом в пахучую свежескошенную траву. На крик Дарьи прибежали несколько сенокосчиков и две старушки, собиравшие богородскую траву. Кто-то знающий принялся делать массаж сердца, Дарья меж тем вызвонила «Скорую». Она поехала встречать медиков на большак. Через пятнадцать минут они были уже здесь и вслед за проводницей поспешили к Егору Егоровичу, которому всё это время делали массаж и искусственное дыхание. Напрасно!  Реанимация ничем уже не могла помочь.
               В Коковище приехали  Влас с Настей, через двое суток – Василий. Три дня отпуска без содержания взял Андрей Ребров, здесь была и его мать. Заходили старики – сотоварищи Вершинина по работе в совхозе, которые навещали его редко, и он их почти не навещал; тут же – и соседи.
                - Сглазили Вершининых, - доверительно говорила вполголоса одна из соседок другой, - оттого и все несчастья. А я говорила ему:
                - Егорыч, ну сходи ты к бабке Клаве, погадай, попроси снять порчу. Да где там! Мужики – они и есть мужики.
               После похорон стали думать, как определиться с Дарьей и решили, что ей надо ехать к старшему брату – и он, и его жена звали её к себе, убеждая, что это лучший вариант. Да особенно выбирать и не приходилось, хотя звали Дарью и Ребровы. И, оформив все открепительные и сопроводительные, оставив дом под присмотром соседей и контролем Андрея,  Дарья с Власом  на десятый день отбыли из Коковища вслед за Настей, которая уехала раньше. Пчёл  Андрей определили на временное содержание знакомому пчеловоду – им безразлично, кто их хозяин, лишь бы не было помех в сборе мёда; а вот овца Жучка, которую продали соседям через дорогу, жалобно блеяла, пытаясь вырваться из чужого двора и вернуться домой. Бесполезно!
                ***
               Семейство Власа размещалось в четырехкомнатной квартире, добытой неустанным трудом а также некоторыми доходами, получаемыми Власом от продажи армейского бензина. Дело было, конечно, до известной степени рискованное, тем более, что участвовал он в нём не один, но достаточно прибыльное. Не то, чтобы он сам придумал схему списания топлива, отправленного не  по назначению: поначалу ему и в голову не приходила такая мысль. Но по мере продвижения по ступеням карьеры обходить Вершинина становилось просто невозможным и товарищи по службе, отвечающие за получение и использование горючего, вынуждены были посвятить его в свой бизнес. Небольшой предпринимательский союз состоял из ревностных блюстителей воинской дисциплины и исполнительности. Прочие не могли тягаться с ними по части поощрений и наград, заслуженных каждодневным нелёгким трудом. Раскрыв карты перед новобранцем союза, его члены с тревогой ждали ответа. Капитан Вершинин впал в тоску и стал выпивать чаще. Он за всю свою жизнь не украл ничего стоящего, и нисколько не жалел об этом. И в семье Вершининых не принято было говорить о добыче того, что тебе не принадлежит. Но тут совсем всё обстояло иначе: сослуживцы, неплохие ребята, все семейные люди, обременённые детьми. Многажды отмеченные за образцовое исполнение обязанностей командованием, некоторые уже на пороге увольнения – а что ждёт на гражданке? Они доверились ему и пригласили разделить с ними деньги, которые никому не принадлежат. И он их сдаст? Влас никогда не был предателем. К тому же по зрелом размышлении он вынужден был согласиться с армейскими бизнесменами, что служебная их деятельность в материальной плоскости ценится недостаточно и кто же в таком случае позаботится о них, кроме них самих? Система работает не первый год и показала свою жизнеспособность. И Влас уступил увещеваниям, хотя и с большой долей сомнения в правильности выбранного решения. Почему-то вспомнился Сергей с его ресторанным бизнесом и последующим бегством в никуда. Но военному ли бояться?
                Соблюдая умеренность в изъятии госбензина из армейского оборота, члены союза были в целом довольны приработком и, по крайней мере, не бедствовали. Чувство некоторой тревоги и дискомфорта у Власа притупилось, врачуемое внебухгалтерскими поступлениями  денежных знаков.
              При таких обстоятельствах приём в семью сестры Власа не сулил материальных затруднений. Тем более, что у неё были родительские сбережения и время от времени из своей Германии слал деньги Васька. 
               - Ну вот мы и прибыли! – довольно сказал Влас, открывая двери квартиры. – Проходи, Даша, будем устраиваться. Но сначала перекусим, что тут нам приготовили. Познакомьтесь-ка очно: Ольга, Егор. А это наша Дарья. Прошу любить и жаловать.
               - Очень приятно, - отозвался крепыш Егор, а бледная и худая Ольга согласно кивнула головой.
               Время подошло обеденное и перекусить, в самом деле, было пора. 
                Дарья ела мало, и только для того, чтобы не обидеть хозяев. Она что-то цепляла на вилку, не чувствуя вкуса, пила совершенно пресный чай, а может быть, это был кофе и думала, не лучше ли вернуться домой?
               - Ты, наверное, устала? – спросила Настя, - давай мы тебя сейчас устроим, и ложись отдыхать.
               - Да, отдохни, - поддержал её Влас. – Всё остальное – потом.    
                Поселили её в комнату Ольги, где был полнейший порядок и Моль машинально отметила что, должно быть, его наводили к её приезду. Однако она ошиблась: Ольга, как и её мать, самозабвенно любила чистоту и даже пошла дальше матери – она была просто одержима наведением порядка. Её глубоко возмущало безответственное отношение к этому важнейшему делу брата. Егор содержал свою комнату в разгильдяйском виде, нисколько от этого не страдал и выказывал недовольство, когда мать, а том более Ольга, пытались навести там лоск. Пожалуй, единственное, что им позволялось, так это пропылесосить раз в неделю и помыть пол. Дарье не требовалось прилагать особенных усилий, чтобы не разочаровать в этом отношении женскую половину семьи – по части соблюдения санитарного благополучия она могла многим дать фору. Сейчас же она просто легла на диван и провалилась то ли в тяжёлую дрёму, то ли в лёгкий обморок.
               Оставшиеся до начала учебного года дни были употреблены на определение новоприбывшей жительницы города в школу. Это оказалось далеко не просто, но всё же задача была решена. Правда, добираться до этой школы предстояло через весь город, но куда Дарье было торопиться? В семье Власа она чувствовала себя младшей, хотя была на два года старше Ольги и на три – Егора. Неистребимая и даже болезненная тяга хозяйки и её дочери к чистоте накладывала отпечаток и на их отношение к Голубой Моли, для которой чистота не была фетишем.
               - Даша, ну что же ты разложила везде свои учебники? – морщась, как от зубной боли, вопрошала Ольга. – Ведь можно доставать по одному! Да ты и не занимаешься.
                - Я только сходила в прихожую за телефоном, сейчас буду заниматься. У меня реферат – на середине, а надо клевать из нескольких источников. Иначе не зачтут.
               Ольга поджимала губы.
                - Дарья, чем это ты моешь посуду? Хозяйственным мылом? Где ты его взяла? Ведь есть же фэйри! – порицала Анастасия Павловна.
                - Так ведь , кажется, капля фэйри, как и капля никотина, убивает лошадь! – защищалась Моль.
                - А зараза может убить табун лошадей! – не соглашалась Анастасия Павловна, бывшая тетя Настя.
               С течением времени Дарья стала проводить в жилище брата минимум времени, уходя утром чуть свет «добираться далеко и долго» и возвращаясь затемно: «литература нужная только в читалке». Она и в самом деле засиживалась в читальном зале, находя печатное слово более надёжным и обстоятельным, нежели электронное. Но главное – была здесь независима.
                Анастасия Павловна оказалась не так проста, как казалось на первый взгляд. Она задалась целью выяснить, так ли уж велики успехи постоялицы в учёбе, как должны бы быть, учитывая её полусуточное пребывание в школе? А может, и не в школе? Может, она занимается совсем какими-то другими делами? И на правах родственницы втайне от Дарьи Вершининой она      посетила эту школу у чёрта на куличках. К вящему удивлению и даже разочарованию блюстительницы всеобъемлющей чистоты , учебные успехи Вершининой были несомненны, как и то, что ни разу она не пропустила уроков и не замешана была ни в каких склоках. Хотя держалась особняком, что и неудивительно – ведь она пришла из другого коллектива.  Всё это нисколько не успокоило, однако, Анастасию Павловну, она, что называется, закусила удила. Влас  пытался как-то  смягчить наметившееся противостояние между собственными домочадцами и сестрой, но это не очень-то удавалось, потому что кроме поздних возвращений с работы, он частенько приходил навеселе. Однажды, уже в начале зимы, он пришёл домой совсем уже пьяный и небрежно кинул загрязнившиеся ботинки в угол прихожей, слегка запачкав обои. Это совершенно вывело супругу из себя.
                - Ну что ты делаешь? Ты же не занимаешься уборкой! Если бы убирал, чистил да скрёб, так не швырялся бы обувью. Ты как будто солдат из деревни!
                - Что из деревни – это замечательный факт. Но я сегодня майор, - нетвердым голосом уточнил Влас.
                - И что? Можно пить и разводить грязь? Ты посмотри на соседа – не зря он был полицейский: никогда не напивается, ботинки по углам не швыряет, уже тридцать лет на пенсии, а завел своё дело и зарабатывает. А ты знаешь, какая у него пенсия? Мог бы человек и вообще не работать!
                - Ну ясное дело, заслужил. Ушёл-то он подполковником. Хотя ещё эти тридцать лет мог бы пахать. Что он делал-то?
                - А ты изработался!
                - А чего ты ещё хочешь? И у меня есть дело. Откуда, по-твоему, берутся деньги на всякие тряпки, на эти бесконечные стиралки и пылесосы? Которые непременно нужны последней модели? Может, лучше купить сотню стиральных досок – и будешь каждый день стирать на новой? И дёшево.
                - Ну да, тебе и дела нет до нормальной, цивилизованной жизни, как у порядочных людей. Привык к тому, что всё за тебя делают. И вся ваша Вершининская порода такая!
                Куда делась милая и ласковая студентка Настя? Сейчас в прихожке бесновалась фурия.
                - Вершининские нисколько не хуже твоих, - не согласился Влас.
                Моль, как и её племянники, слышавшая перепалку, поняла - это не премьера и решила, что пора и честь знать: уж слишком она загостилась. Уже несколькими днями раньше начались поиски приемлемого жилья и они увенчались успехом. Собственно, выбор был невелик: снимать где-то угол или устроиться в общежитии. Углом Дарья была сыта по горло и решила во что бы то ни стало поселиться в общаге. Наиболее подходящим располагал колледж архитектуры и дизайна, где у Власа имелись знакомые. Он поначалу пытался отговорить сестру от такого кардинального решения, но в конце концов махнул рукой и занялся её устройством. Поскольку учебный год был в разгаре, это дело оказалось непростым – места давно заняты, но всё-таки проблема была решена и в преддверии Нового года Дарья переселилась на новое место. За два дня до этого она познакомилась с Викой и Марьей – обитательницами комнаты, где ей предстояло жить. Они сразу поладили и с первого дня были уже на короткой ноге, так как Моль за знакомство пригласила их в кафе, где они незаметно для окружающих выпили, кроме апельсинового сока, принесённую ею маленькую бутылку коньяка.
               Вещей у неё было немного, и переезд не доставил особых хлопот, зато доставил много положительных эмоций обитателям квартиры, откуда съезжала постоялица. Хотя они и пытались делать грустные лица. Даже Влас вздохнул с облегчением: теперь не надо будет заискивать перед женой. Дудки!
                Моль же так радостно улетала, как давно уже ничего с таким воодушевлением не делала. В комнате была Вика; показав свободное место, она поспешно накинула плащ, надела туфли и бросив: «Я сейчас!» исчезла за дверью. Когда она вернулась, то с трудом узнала свою аккуратную комнату: Дарьина постель была переворочена, будто её пинали, одежда валялась на полу около, из открытой дверцы тумбочки свисало полотенце, и виднелась одна туфля, другая как раз  полетела к двери и шлёпнулась прямо под ноги опешившей Виктории.
                - Дашка, ты сошла с ума? Что ты делаешь?
               В ответ раздался смех. Дарья упала на кровать и продолжала заливаться. Давно она не смеялась так.
               Вика вместе с пакетом опустилась на кровать рядом и наблюдала это веселье округлившимися глазами.
               - Я потом расскажу тебе, - вытирая выступившие слёзы, пообещала Дарья.
               - Ну-ну, - несколько успокоилась старожилка. Минуту спустя губы её невольно начали растягиваться в улыбку и она вот-вот готова была тоже впасть в истерику, глядя на эту совершенно трезвую потеху. Но тут из её пакета выкатилась бутылка вина и хлопнулась на ногу Вершининой, отчего та перестала, наконец, смеяться и сказала «ой, не могу!»
              - Правильно, хватить беситься, пора начинать понемногу отмечать новоселье. Машка сейчас подойдёт.
               И точно, словно карауля за дверью упоминание о себе, вошла Мария и всплеснула руками, увидев раскрасневшихся дам и разбросанные по всей комнате вещи.
               - Вы что, уже подрались, что ли?
    Успокоившаяся Моль рассказала о своём неряшестве в царстве Анастасии Павловны и Ольги, и о том, что теперь испытывает глубокое отвращение к идеальной чистоте. Приятельницы были в восторге и солидарны с нею. 
                - Стало быть, забудем всё это и отметим хороший день, - сказала Вика. – У нас полусухой закон, поэтому пьём полусухое.
                Они с Марией принялись готовить стол, пока Моль прибирала свои разбросанные вещи. Вика, оглядываясь на неё, то и дело прыскала от смеха и качала головой.
                Отучилась остаток года Вершинина нормально, а в начале лета уехала в Коковище – там она собиралась жить и закончить двенадцатый класс. Отговаривать её было некому, да и незачем.
                ***
              Следующей весной Влас был уволен в запас и стал военным пенсионером. Получив окончательный расчёт, он отправил чувствительную сумму сестре, перед которой чувствовал себя виноватым и подозревал, что в будущем с такими отчислениями у него будет совсем немного возможностей. Он оставил свой ответственный пост с лёгким сердцем, особенно радовало выбывание из отряда продавцов армейского бензина: привыкнуть к мысли, что он вор, Влас так и не смог. Да и помнил пословицу насчёт веревочки. Уход со службы был отмечен грандиозным гулянием; военные автомобилисты не поскупились на прощальный подарок, презентовав Вершинину надувную лодку с лёгким мотором, поскольку тот почувствовал тягу к рыбалке. Влас, со своей стороны, не поскупился на полянку, которая и в самом деле была накрыта на живописной поляне вдали от шума городского.  Широта и размах в проведении праздников – эту традицию Вершининых он никак не хотел предать. Что с того, если затем приходилось несколько затягивать пояса и экономить  на том и сём вплоть до следующего большого события, зато уж есть что вспомнить! Понятно, что так отмечались только праздники личного, или семейного свойства.  А, например, выход футбольной сборной страны в четвертьфинал мирового первенства почти никак не отмечался.  Хотя никто не мог бы сказать, что Вершинины, в том числе и старший сын – не патриоты. И Влас расстарался: затеял шашлык из баранины, которой закупил десять килограммов, из расчёта по полкило на человека, в достатке балыка кеты, трехлитровую банку красной икры, четырёх здоровых ленков – на уху и порядочный кус солёного сала. Из всей этой провизии лишь балык был приобретён в магазине, всё остальное – у порядочных людей, кустарей, отвечающих за свою продукцию. Оставалось прикупить что-то травянистое, вроде острой маринованной корейской морковки, огурцов и помидоров. Это сделали сослуживцы, принявшие активное участие в подготовке празднества. Сам же Влас отправился на поиски хорошей водки, хотя такие поиски – дело практически безнадёжное. Он, однако, имел план действий и приехал в ресторан, в котором ему предлагали отметить прощание со службой; послезавтра у них был как раз незанятый никем день. Влас спросил, было ли и позавчера здесь какое-нибудь торжество и получил утвердительный ответ. Тогда он поинтересовался, где приобретается водка для таких торжественных случаев и была ли она на столах в этот раз. Получив заверение в том, что была, он наконец, доверительно понизив голос, спросил администратора:
                - А гости – все живы?
               Администратор в испуге замахал руками, будто отбиваясь от пчёл:
                - Ну как можно? Все живы, опохмеляются ещё и пьют, как лошади!
               Узнав адрес, по которому рестораном закупалась водка, Влас отправился туда и загрузился двумя ящиками славного русского напитка, справедливо рассудив, что бутылки на человека будет мало, а две – пожалуй, в самый раз. Шампанского он покупать не стал – в данных обстоятельствах оно было неуместно, к тому же и дам на этот банкет не приглашали. Оценив запас горячительного, Вершинин засомневался, хватит ли настоящей закуски на двадцать литров водки и попросил приятеля по-быстрому сгонять в магазин и взять чего-нибудь мясного, килограмма два, а также два кило сыру. И заказанное скоро было доставлено.  Сыром Влас остался доволен, но когда увидел колбасу, лицо его омрачилось.
                - Ты что купил-то? Я же просил – мясное!
                - Так вот же – колбаса.
                - Скажи на милость, ну что общего между мясом и этой колбасой? Эх, пропадёшь ты на гражданке без столовой!
                Но делать было нечего: чтобы придать колбасе какой-то изыск, решили её слегка поджарить.  Скоро от костра донёсся земляной запах варёной картофельной шелухи.         
                Влас, который над мангалом жарил шашлыки, чертыхнулся и обжёг палец.
                - Ну, хватит сервировки! – распорядился он. – Что не дорезали, по ходу дорежем, что не дожарили – в антракте дожарим. Прошу за стол, друзья-однополчане!
                Столом служила полиэтиленовая плёнка, расстеленная на траве. Участники же застолья расположились вокруг, устроившись на такой же плёнке, чтобы ненароком не вляпаться в последствия пищеварения овец, которые паслись тут до приезда большой и шумной компании. Пикник удался на славу. Уже поздней ночью, кое-как собравшись с силами, погрузились в машины и отбыли домой. Власу было легче: на следующее утро никто его на службе не ждал и он мог славно опохмелиться, к чему ещё ночью призывал и всех приятелей. Но то ли служебный долг пересилил похмельный синдром, то ли они сумели подавить его без отрыва от своих прямых обязанностей, поутру к Власу никто не добрался. Лишь поздно вечером заявились двое самых азартных друзей, когда хозяин успел уже проспаться. И посидели они на кухне очень душевно. На третий день Вершинин опохмеляться уже не стал, а взял тайм-аут, чтобы привести в порядок мысли и вообще прийти в себя после организационных хлопот, жарки шашлыков и убийственных доз спиртного. 
                Его половина, чувствуя, что сносному финансированию семейного ковчега приходит конец, вскоре осторожно поинтересовалась, чем же на досуге он хочет заняться.
                - А ничем, - беспечно ответил Влас, нимало не заботясь, что не вытер как следует кроссовки, вернувшись с утренней пробежки. – Я лучше как следует отдохну. Хобби – потом.
               Опечаленная Анастасия Павловна не рискнула упоминать соседа-подполковника, имеющего своё дело и почла за лучшее несколько повременить с этим разговором. Постоянное присутствие в доме крупного человека, каким был Влас, сделало квартиру несколько тесноватой и менее комфортной. Чувствовал тесноту и он сам  и решил перебраться на дачу, приобретённую незадолго до того.
               Что бы ни говорил Вершинин своей жене, для себя он решил, не откладывая надолго, подыскать для себя подходящую работу и на исходе первого отпускного месяца устроился заведующим гаражом частного автотранспортного предприятия. Тут всё ему показалось в диковинку: и старые колхозные гаражи, занятые предприятием, где раздолбанные створки ворот держались на честном слове, и собачий холод зимой внутри них, так что лесовозы приходилось пред рейсом отогревать паяльной лампой, и  что постоянно не было денег на бензин, и что ремонт автомобилей приходилось делать на коленке. В довершение ко всему, хозяин по месяцу, а то и по два не платил мужикам зарплату и они держались только потому, что больше идти было некуда. В иных местах не платили и по полгода. А спрос за работу был строгий, достойный спрос. Через полгода работы Влас плюнул на это свинство и уволился.
               Влезать в коммерцию он совершенно не хотел – с него достаточно было и армейской бензиновой. Выпавший внеочередной отпуск был использован на приведение в порядок дачного участка. Влас был, конечно, далёк от стремления навести тут баварскую чистоту, чего хотела его половина, но отремонтировать забор, зияющий дырами от оторванных досок, ремонтировать было необходимо. Как и убрать крупные остатки строительного мусора. За этим хлопотами застал его сосед по даче, когда в продолжение недели Вершинин трудился на участке, не выезжая уже на дрянную автобазу.
                - Бог в помощь, сосед! – поприветствовал труженика высокий худой мужчина одних лет с ним.  Он облокотился на штакетник, обмахиваясь  бейсболкой, что давало столько же прохлады, сколько мельтешение крыльев бабочки.
                - Здравствуйте, - без особого подъёма отозвался Влас. – Соседи, значит? – Он приблизился к ограде.
                - Да, я в том вот доме проживаю. Печник я, ну, когда надо – и кузнец. Хотя кузнеца теперь надо не очень. А с той стороны от вашей дачи – там Игнатьев проживает. Иван. Тоже немолодой уже, но всё чепухой занимается.
              - Чепухой?
               - Ну да. Картины рисует. Художник он. Да им ходу нет – никто не покупает. Уж целый сарай у него этих картин, и всё рисует, рисует! Правда, в последнее время реже пополняет свой склад: вдохновение не совпадает.
              - С чем не совпадает?
                - Ну как же! Он ведь хорошо рисует, когда вдохновение есть, а оно бывает только, когда он выпьет. Раньше, может, и без выпивки рисовал, но эти годы – нет. Ну и вот, пока он выпивши, но не пьяный, тут и вдохновение. Раньше подолгу держалось, а в последнее время всё короче становится, потому что ослаб человек: вот он ещё выпивши,  а вот через десять минут уже пьяный. Где же тут рисовать? Хотя, говорят, современные мастера – чтоб их! - могут и за десять минут вроде как шедевр сбацать. Это у них как понос: прохватило, надо успевать. Счёт идет на минуты. У Ивана сейчас тоже так. Но картины никто не покупает. Он одну подарил мне. На кухне висит. А ты чем занимаешься, сосед? – запросто перешёл на «ты» словоохотливый гость.
               - Я-то? Таксую помаленьку, сейчас отпуск. А вообще-то я пенсионер.
               - Что так? Инвалид, что ли? На вид – так прямо юноша.
               - Военный пенсионер я. Стаж выработал.
               - А-а. Понятно. «Гремя огнём…». Пенсия, небось, тысяч 15 будет?
               - Да, в общем, невелика, - уклончиво ответил Вершинин. – Меньше генеральской.
                - Ну, куда…  Да у нас тут тоже разные пенсии. Степанида Волошина  -  тринадцать тысяч получает! Ну, передовицей типа, была, стаж, многожёнс… то есть, многодетность. Ты подумай – тринадцать! Я со своими печками и то не всегда столько получаю. А видишь, кирпич-то дорожает, там, песок…  Раньше если печка обходилась заказчику ну, тысяч в двадцать – половина за кирпич, половина печнику. Теперь если за кирпич отдают  двенадцать-тринадцать тысяч, да литьё тоже дорогое – печнику остается пустяк. Народ-то переплачивать не шибко настроен. Кредит, что ли, на печку брать?
               - Да уж, -  согласился Влас. – Если уж брать, так на дом.
               Собеседник поперхнулся и внимательно посмотрел на хозяина усадьбы. Но тот был, точно, трезв.
              - Импотеку, что ли? Да ну её…. - Константин, - отрекомендовался сосед.
              - Влас.
              - Ну, что, тогда, может, за знакомство? Я бы сбегал.
              - Это подразумевало, естественно, что заказчиком будет выступать свежий дачник.
              - Эх! Да, ну конечно! – Влас с долей сожаления оглянулся на неоконченную работу и махнул рукой. Он достал три сотни: - Хватит?
              - Да хватит, конечно. Огурцы у меня наросли, лук там, редиска.
              - Одной травой закусывать будем?
              - Ну, почему одной? – обиделся новый знакомый, - хлеб имеется, соль, грибочки прошлогодние.
              - Нет, грибочки пусть ещё полежат.   
              Нет стремительней приятельства, заведённого за стопкой крепкого напитка! К исходу второго часа посиделок Влас и Константин были уже друзьями. Разговор шёл обо всём и ни о чём, но говорили они всё громче, а поскольку заседание проходило на лавочке посередь ограды, то довольно скоро  в поле их зрения появился и третий сосед. Он неопределённо остановился на проезжей части в некотором отдалении и явно не знал, что предпринять дальше.
                - А вот и художник, - уже вполголоса сообщил Власу Константин. – Что, будем звать, нет? Он так-то человек безвредный.
              - А-а, зови! – разрешил Вершинин, и Константин заблажил тонким высоким голосом:
               - Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? – тут он запнулся, силясь вспомнить, что там дальше.
               - Пушки с пристани палят… - невпопад подсказал Влас.
               - Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят! – закончил печных дел мастер и призывно помахал рукой.
               Зовимый не заставил себя долго ждать.
               - Иван, - протянул руку хозяину художник.
               - Влас.
                - За знакомство, понимаешь ли… - сказал Константин и разлил в два имевшихся стакана водку, оставив немного в бутылке себе и скромно, не рисуясь, выпил.
              Полчаса спустя двое хлебосольных соседей были званы к Ивану.
                - Я живу-то один, так что преследований не опасайтесь, - сразу успокоил он Вершинина. Вот только водочки у меня нет. Но есть бражка. Вы пока собирайтесь, а я пошёл.
              - Не заработаем мы несварение от этой его бражки? – с сомнением чуть погодя спросил Влас.
              - Да ну, там же всё равно есть немного спирта. У него бражка хорошая, только недолго держится.
              Собрав остатки овощей, принесённых Константином, они отправились в гости. 
                Стол к их приходу был накрыт половиной буханки хлеба. Иван побежал ещё в огород, где у него тоже кое-что росло, несмотря на отсутствие женского взгляда, но Константин остановил:
                - Да не надо! – и показал пакет со своими огурцами, которых оставалось ещё с полведра.
              В дополнение к хлебу и огурцам на стол был водружён трехлитровый бидон бражки. Хозяин достал стаканы и вдруг, хлопнув себя по лбу, выбежал вон. Через минуту он вернулся, победно размахивая вяленым лещом, засушенным до состояния столярной сосновой доски. Отвернув на столе клеёнку, художник с размаху ударил лещом по деревянной столешнице, перевернув рыбу, ударил её другим боком. Потом попробовал мять огромную щепку руками: не тут-то было! Тогда он вооружился тяжёлой скалкой и принялся колотить ею по ребрам леща. Тут уж желаемого результата живописец достиг: лещ помягчел и был распластан на части. Прекрасная закуска; что там омары! Хотя есть в ней и минус: всем хороша рыба лещ, но уж больно костлява.
                - И на кой ему столько костей? – ворчал Влас, заедая бражку. – У селёдки и половины того нет, а живёт в океане. Там нагрузки-то ого-го: шторма, цунами. Не то что в пресных стоячих прудах. Ты сам, Иван, леща ловишь?
                - Ну, где там? Лещ у нас капризный, на удочку не идёт, сетями его промышляют. Я карасей ловлю помаленьку, они ребята сговорчивые. Но тоже костей много, да и потрохов. Ведро поймаешь – полведра отходов. Потом в бочке вместе со всякими объедками жгу. Воняет, а что делать? Хоть бы одна свинья на всю улицу была!
                - Скажешь тоже, - критически заметил Константин, - свинья не человек, всё подряд есть не станет. Так что кормить замучишься. А поить, чистить? Прививки всякие? Колоть – сколько возни! Да ещё крысы разведутся – они свинячий корм любят. Ты, Влас, поди, и не видал таких крыс!
               - Ага, как же! – оскорбился Влас. - Да наши армейские крысы никак не хуже ваших, зачуханных, сто очков дадут. Уж там крысы, так крысы!
                - Ну и ладно, - сдался Константин. - Здоровья им и благополучия… то есть я хотел сказать: - Поднимем!
              И все подняли стаканы.
               - Назавтра – какие планы? – заплетающимся языком спросил Константин.
  - Завтра восстанавливаюсь, - сурово отозвался Вершинин. – Послезавтра надо на работу.
                ***   
                Андрей Ребров с матерью серьезно беспокоились за Дарью. Когда обсуждался вопрос, где ей и с кем жить, когда в родном гнезде, кроме неё, никого не осталось, хотели взять Моль к себе. Но не получилось: не оспаривать же такое право у ближайшего родственника – Власа, тем более, что он настроен был опекать сестру весьма решительно.
                - Хоть бы всё было там хорошо, - говорила престарелая матушка Андрею, - хотя у нас ей было бы лучше. Опять же – и места всё привычные, знакомые, и одноклассники.
                - Да уж, - не спорил он. – Но до весны как-нибудь надо ей держаться. А там видно будет.
   Конечно, они созванивались и с  Дарьей, и с  Власом и всё шло как будто нормально. Но чем дальше, тем больше возникало у Ребровых сомнений: всё ли там ладно?
               Наконец, когда после новогодних праздников крестница как бы невзначай поинтересовалась у Андрея, цела ли ещё их, Вершининская, избушка, стало ясно: Моль не прижилась в семье брата. Стали решать, что делать: ждать ли окончания учебного года или же, не откладывая, ехать за ней.   
               Сочли лучшим всё же позвонить Дарье и выяснить конкретно, как и что.
   - Не волнуйтесь, - ответила она. – От Власа я ушла, там маленькие проблемы образовались, так себе, пустяки. Но зачем они? Я устроилась в общежитие колледжа, тут всё в порядке. А закончу этот класс, приеду в Коковище. Ты, дядя Андрей, говорил, что наш дом стоит? Я там и буду жить, закончу школу. А потом посмотрим.
                - Так ты бы лучше настраивалась жить у нас: места хватает, никто докучать не будет. Да и  веселей.         
                - Я позову кого-нибудь из студенток – многие же снимают угол. – Оплаты мне не надо, кухонные расходы – пополам.
                - Вижу, ты серьезно подошла к делу. Ну ладно, пусть так и будет. Но ты позванивай почаще, держи нас в курсе.
                - Хорошо, дядя Андрей.
               На том и поладили.  Поскольку никаких тайн уже не было, Моль регулярно сообщала о своих делах, а родственники из Сибирска – о своих, не забывая время от времени отправить ей немного денег. Она отказывалась, говорила, что у неё ещё много родительских накоплений, но эти отказы во внимание не принимались. Андрей наведывался  к вершининскому дому – там всё оставалось без изменений, хотя чувствовалось некоторое запустение и скрытая печаль.  По ограде часто  слонялись коты без определённого места жительства, размышляя, как было бы хорошо поселиться в этом доме, где не было кота и недоумевая, куда же подевались хозяева. 
               Наконец в начале лета Моль сообщила, что учебный год она закончила, с неплохими оценками, сделала всё, что требуется для отбытия домой и уже завтра выезжает в Сибирск.
                - Ждём, - отвечал Андрей Ребров.
                И точно: Дарью Вершинину они ждали, поскольку убедили её всё-таки до начала нового учебного года пожить у них: где же летом найдёшь квартирантку? Моль согласилась ночевать у Ребровых, но день проводить в родительском доме, чтобы он совсем не захирел без обитателей. В планах у неё было выращивание овощей, кроме того, на участке при доме было несколько кустов вишни, смородина и малина – ягод в обычные годы собирали по нескольку вёдер. Труды едва окупались. Особенно много хлопот было с малиной, которую приходилось собирать чуть ли не каждый день в продолжение июля и половины августа. И лишь выращивать картошку её отговорили: много ли ей надо на зиму? Мешок, от силы два – у Ребровых всегда была лишняя, хотя и садили они немного. Андрей понимал толк в агрономии. Хотя что до малины, по его мнению, никакие агрономические ухищрения не могли поставить по качеству окультуренную ягоду в один ряд с дикорастущей. Он помнил далёкое время, когда Ребровы всей семьёй выбирались в дальние леса; если случалось забраться в густые заросли спелой малины, запах её валил с ног. А варенье! Садовая и крупнее, и урожайнее, и далеко искать не надо – но не то, не то! Хотя тоже неплохой продукт, особенно, если ты не знаком с настоящей, дикой малиной.
                Накануне приезда крестницы Андрей рано утром побывал в доме Вершининых, дабы оценить ещё раз, насколько последний пригоден для жилья. Инспектирование началось с общего обзора строения, из-за ограды. Это ответственное занятие было прервано появлением двух пожилых людей, ковыляющих вдоль забора. Заметнее был крупный, хоть и сгорбившийся старик с рыжеватой бородой; он вёл под руку совсем уже дряхлую старушку, которая семенила, подпираясь с другой стороны тросточкой.
                - А вот здесь жили Вершинины, - остановившись и переводя дух, сказала она.- Какая славная была семейка! Надежда и опора. А теперь вот дом пустой – никого не осталось.
                «А вот и ошибаетесь!» - хотел возразить Ребров, но тут рыжебородый пробормотал:
                - Как же, помню: Егор с Марией и дети. Пойдём, Настасья Саввишна!
                - Пойдём, пойдём, внучек!
                Внутри дома было тоже всё в порядке, если не считать невесть откуда взявшейся тонкой пыли, белым налетом покрывшей все поверхности.
                Но это уже забота Моли – времени навести чистоту  у неё  будет достаточно. Заперев за собой дверь, он завёл машину и поехал на работу. Там, кроме курса защиты растений, который вёл Ребров, его ждал кружок любителей энтомологии. Директор учебного заведения как-то в приватной беседе попросил Реброва замутить нечто вроде клуба по интересам с энтомологической направленностью. Уж слишком скромным выглядели здесь начатки дополнительного образования. Да, никуда не денешься. Ну кто же станет заниматься такими пустяками, когда молодёжь настроена исключительно на бабки? Андрею Петровичу Реброву его коллеги конфиденциально советовали бросить эту затею, но он всё-таки организовал кружок. И, всем на удивление, записалось в него гораздо народу, причём молодой народ этот с увлечением занимался членистоногими, прямокрылыми, чешуекрылыми, двукрылыми и вовсе бескрылыми. Понемногу собиралась коллекция всех этих летающих, скачущих и ползающих существ. Особенной популярностью, в первую очередь, среди кружковцев слабого пола, пользовались бабочки и их самозабвенно добывали, как редкое селфи, иногда с риском для жизни. Хотя руководитель и говорил, что фанатизм тут ни к чему и просил не жертвовать ничем, кроме лишнего времени, для пополнения коллекции. Сам он долгое время к бабочкам относился неприязненно, что и неудивительно: уж слишком тесно и интенсивно он занимался ими в тропиках.
                - Андрей Петрович, а расскажите, как вы охотились на бабочек в Африке, - просили энтомологи-любители.
                - В Африке? – удивлялся Ребров. – Да я и был-то там чуть больше года, и то некоторое время занимался исключительно саранчой. А бабочки – что ж: носишься с сачком по опушкам, по полянам и машешь им, когда надо. Точно так же, как и мы ловим здесь. Только ручка у сачка длиннее – как рыболовное удилище.
                - А, говорят, вы ловили таких бабочек, которых можно по пальцам пересчитать.
                - Ну да, попадались и редкие экземпляры, но чтобы по пальцам… И учтите, ребята, на всякий случай: в большинстве стран за ловлю редких бабочек и вообще редких насекомых можно угодить в тюрьму. Да. Как вам известно, красота – страшная сила.
                - А правда, что самая красивая бабочка – ядовитая?
                - Ну. если считать за самую красивую Уранию мадагаскарскую, то – да.
                - Она что, кусается, собака?
                - Нет, не кусается. Просто она насквозь ядовитая. Чтобы есть её было никому неповадно.
                - А вас в самом деле захватили пираты в Африке?
                - В Африке давно я был, уж лет двадцать прошло. Всего и не упомню. 
                Но кое-что он всё-таки помнил и иногда рассказывал. Особенно понравилась кружковцам история с ловлей щуки, на которой прокатился Андрей Петрович Ребров.
              - А там много рыбы?- спрашивал один заядлый рыболов.
              - Тогда было много. Даже очень много.
              - Повезло вам, Андрей Петрович!
              - Да уж…
              Когда о кружке узнал Мокумба, признался:
                - Завидую. А я занимаюсь продовольствием – это езда туда-сюда, совещания –заседания, бумаги, бумаги, бумаги. Хотел же я делать докторскую, теперь уж об этом и не мечтаю. Продовольственная безопасность – главное, мне говорят. Да я и сам догадался. А ты не пишешь ли такую?
              - Нет, не пишу. Может быть, о бабочках как-нибудь позже. Но не научный труд, а нечто вроде записок натуралиста.
                - У тебя получится. Но вот ты обязательно должен ко мне приехать – обещался. Да и змею как-никак по правилам отпустил. Даже с перевыполнением правил. Тебе сюда прямая дорога. А то я разучусь говорить по-русски.
                - Пока ты шпаришь, как учитель словесности. А насчет приезда – я пока не могу, Мокумба. Мать у меня совсем старая, оставить нельзя.
              - Понимаю. Передай привет. Я бы сам приехал, да всё время занято. Как понимаешь – продовольствием. А хорошо было бы встретиться.
              - Уж конечно. А по продовольственным связям ты не можешь учинить сюда поездку?
              - Думал. Пока не получается. Видишь, страна у нас не слишком богатая. Это у вас – задумали, тут же собрали делегацию человек пятьдесят и… как это? – и погнали! А тут требуют серьёзные экономические обоснования на такие траты. Но идею эту я не оставляю. Хорошо бы завязать долговременные торговые связи.  Семье Россию показать.
              - Давно мы обстоятельно не говорили; ты, значит, женат?
              - Да, конечно. Две жены у меня. А что ты?
              - Ни одной. Как-то не подворачиваются жёны.
              - Это ты зря, пожалуй. Хотя и сборы свадебные дорогие, и климат у вас другой.
              - Хочешь сказать – замороженный? – засмеялся Ребров.
              - Ну, как… Неужели это всё из-за той?
              - Как сказать…
              - Ладно. Какие наши годы!
             Мокумба жизнерадостно засмеялся:
              - Как я рад был тебя услышать!
              - Я тоже. Старые друзья-то почти не звонят, куда-то все подевались.
              - Я же говорю: климат у вас другой!
              Они посмеялись.
                ***
              Вернувшись после года отсутствия в родной дом, Моль, засучив рукава, принялась за увядшее хозяйство. Первым делом стало наведение порядка в доме. В срочном порядке стиральная машина, пылесос, телевизор и прочее ценное имущество, хранившееся у Ребровых, было доставлено на прежнее место и начало разминать затекшие члены. Чистить пришлось даже потолок, где появилась кисея паутин. Хозяйка перемыла, кроме полов, дверей, косяков и поверхности мебели, всю имевшуюся в наличии посуду и переместилась наружу, устроив банный день также  помутневшим стеклам окон. Заключительным аккордом стала покраска крыльца. После трудового дня Дарья появлялась у Ребровых, где ей была отведена комната и где она ночевала, после особо утомительных трудов отсыпаясь до десяти утра. Нет нужды говорить, как рада была её присутствию в доме мать Андрея. Она не знала, куда усадить племянницу, спрашивала, как ей спалось и не надо ли чего; встав поутру, пекла блины или оладьи и выставляла мёд и варенье. И была тем более довольна, чем дольше спала Голубая Моль, потому что сын отбывал на работу рано и кроме кошки, никакой компании в течение дня у пожилой хозяйки не было. Она уже давно потеряла надежду обрести внука или внучку, всё реже заводя с Андреем разговор, что негоже ему жить одному, неженатому. На худой конец, была бы у него хоть какая приятельница. Увы. Поэтому в племяннице она души не чаяла. Дарья, кроме всего, помогала и по хозяйству: мыла вечером посуду, по субботам – полы, успевала в небольшом огороде Ребровых. При этом она трудилась и на собственном, пропалывая и поливая грядки и по два-три часа убивая на сбор ягод. Их  в то лето уродилось как никогда, много. Предварительно позвонив знакомым, в основном одноклассникам, узнавала, кому нужна малина или смородина и набирала пятилитровое, а иногда и большое ведро.
                - Ты бы побольше отдыхала, Дарьюшка, - говорила тётка, - совсем похудела и загорела, как индианка! Да ты обедаешь ли?
                - Ничего, - успокаивала юная родственница, - в самую жару я не работаю. Варю обед; пока остывает, влезаю в интернет. Потом обедаю – обязательно. Так что ничего страшного. А ягодам – не пропадать же. Жалко. Да и заработаю хоть себе на выпускной. Принципиально.
                - Молодец! Но слишком всё же не утруждайся.
                - Да я прямо здоровею на этих ягодах. Полведра их, наверное, съела. Насквозь пропиталась витаминами!
                - Ну и ладно. Здоровье-то пригодится. У тебя двенадцатый класс. Подумать только! Хорошо ещё, что не пятнадцатый. Хотя учиться дальше всё равно надо.
               Мимоходом  Моль набрала ведро смородины и полведра малины  для Ребровых и хозяйка этого дома с увлечением варила варенье, разложив его потом в литровые и полулитровые банки, которых набралось аж  два десятка штук.
                - Я потом наберу ещё вишни, - пообещала ягодница.- Я и себе варю помаленьку: литр, два – когда ведро не набирается для желающих.
                - Ой-ёй! Я бы тебе помогла, да уж не помощница. Отдыхай, отдыхай побольше!
                Долго ли, коротко – закончилось лето и Моль вернулась в школу. Она быстро нашла себе квартирантку и теперь заглядывала к Ребровым нечасто, больше по выходным, потому что кроме учёбы, были ещё и огородные дела, которые надо было завершить – в стране вовсю шла уборка урожая. Престарелая тётка её затосковала и перешла на таблетки, которых употребляла она в течение суток больше, чем еды. Андрей, кроме обязательных часов преподавания в колледже, старался надолго не отлучаться. Кружок энтомологов по его настоятельной просьбе временно взял на себя биолог Петров, надо сказать, без особого энтузиазма, поскольку работа эта пока никак не оплачивалась. Ну совершенно никак!
               Между тем мать Андрея всё никак не поправлялась. Моль, забегавшая проведать родственников и кое-что сделать по хозяйству, видя такое положение дел, вновь стала ночевать у них. Своей квартирантке она посоветовала найти ещё одну и тут проблем не возникло. Будучи осведомлены обо всех обстоятельствах хозяйки дома, её постоялицы решили на своём совещании платить Дарье за квартиру, хоть и немного, будучи из небогатых сёл. Она поначалу отказалась, но они пригрозили, что съедут тогда и будут искать другое жильё. Ей ничего не оставалось больше, как только согласиться. Андрей Петрович с возвращением Моли испытал большое облегчение. Имея за плечами институт с его общежитским столованием, африканские «пикники» и частую подмену матери на кухне он, разумеется, был не профан в поварском деле. Но вот разнообразия в питании, которое, наверное, требовалось больной, обеспечить не мог. Настала очередь Дарьи стряпать блинчики и оладьи,  готовить курицу с самодельной лапшой и другие блюда неисчислимой российской кухни, которые все она, понятно, не знала, как не в состоянии их знать и никакой профессор поварского дела. Ибо некоторые из них обнаруживаются лишь где-то в одном населённом пункте, на краю света, встречается и что-то похожее в других местах, но не то, не то! Федот, да не тот.
                Андрей Петрович вернулся к своим юным натуралистам, чем весьма и весьма обрадовал биолога Петрова, не чаявшего уже отделаться от нежданной обузы.
               Дом Вершининых с обширным земельным участком продолжал оставаться привлекательным объектом для предпринимателей, жаждущих развернуть тут строительство какого-нибудь доходного заведения. Ребров как-то спросил Дарью, а не продать ли в самом деле, дом, чтобы раз и навсегда отвязаться от назойливых покупателей.
               Моль помолчала, опустив голову, потом заплакала:
               - Я не могу продавать этот дом!   
                - Ну, ну! – что ты, что ты? – пожалел о своём предложении он. – Тогда не надо продавать. Это я так спросил, на всякий случай. Не расстраивайся.
                Учёба у неё протекала без всяких осложнений, как в своё время и у всех Вершининых; она с умопомрачительной суммой баллов сдала ЕГЭ и подала документы в Университет туризма и сервиса, а также в его филиал в Сибирске, непременно решив осуществить мечту старшей сестры.
               Тётушка её становилась всё более слаба и Моль поступила в филиал, всё так же продолжая жить у Ребровых. Андрей был бесконечно благодарен крестнице и старался как можно меньше оставлять ей хозяйственных дел. Он всё больше беспокоился за мать. Она ушла через два года, тихо и без жалоб – просто не проснулась ненастным апрельским утром. Моль плакала. Ухаживать теперь было не за кем и она перешла жить в родительский дом, уплотнив квартиранток. Да места хватило бы и ещё на стольких же: Вершинины здесь помещались всемером. 
              Однажды в начале лета они проснулись на рассвете от запаха дыма, который хлынул в открытую форточку. За окном полыхало.
                - Горим! – крикнула одна из квартиранток. Моль выбежала на крыльцо: горел задний угол дома и близко стоящие амбар с хранилищем  ульев и мелкого пчеловодного инвентаря. На улице поднялся шум, прибежали полуодетые соседи, спешили хозяева отдалённых домов; вёдер было мало, но ещё меньше было воды – слабенький летний водопровод не рассчитан был на авральную её подачу. Примчалась пожарка местной пожарной дружины с полуторакубовой ёмкостью и принялась поливать стену и крышу дома. Багром и длинными досками пытались развалить полыхающий амбар. Начал трещать и разлетаться на куски шифер. Моль со своими квартирантками  успели сделать два рейда в дом и из дома, вынеся документы, одежду и ноутбуки, затем дым стал таким густым, что дышать было невозможно и нельзя ничего разглядеть. Подоспели две пожарные машины из Сибирска и окатывали толстыми струями дом и крышу амбара, вернулась с Коки, запасшись новой порцией воды, машина добровольной дружины. Через полчаса огонь на остатках амбара и провалившейся внутрь дома крыше был потушен и теперь заливали тлеющие бревна и доски развороченных строений. Дым ещё долго поднимался над пожарищем, мешаясь с паром, но в конце концов иссяк. Остался только неистребимый запах гари. Восстанавливать дом не представлялось возможным.
                Андрей Петрович Ребров узнал о случившемся спустя час и поспешил в Коковище. Моль была здесь – она сидела на приступке уцелевшей бани и безучастно смотрела на вытоптанные и заваленные горелыми досками грядки, на остатки дома. Рядом лежала наволочка от подушки, набитая какой-то одеждой, валялся ноутбук, поверх которого – модные зимние сапоги.
                - Чего же ты не позвонила?
                - Да ничего поделать было уже нельзя.
                - А где твои жительницы?
                - Не знаю. Сказали вроде – надо на занятия. Или куда-то…
                - Та-ак.  Ну давай поедем ко мне.
                - Я ещё тут побуду.
                - Ну, давай побудем.
               Участники пожаротушения расходились. Аврал закончился.
               Тревогу ещё прежде соседей поднял сторож-дежурный поселковой администрации, которому позвонили по телефону и придушённый голос сообщил, что горит дом Вершининых. Дежурный клялся, что выскочив сразу на крыльцо, ничего не увидел. Но уже через пару секунд в стороне Вешининского дома точно, возник отсвет пламени.
                - Стало быть, хотели предупредить, чтобы никто не пострадал ,- предположил участковый. – Им нужен только участок. Обычное дело.
                - Заботливые какие, чтоб вы сдохли! – ругнулся молодой и несдержанный глава администрации.
                Поскольку был пожароопасный период, во всех администрациях назначались дежурные, которые незамедлительно докладывали в райцентр обо всех возгораниях. Срочно сообщили и о пожаре в Коковище. Но поскольку сгоревшая усадьба не представляла исторической и культурной ценности, а хозяйкой являлась всего-навсего студентка, Дарья Егоровна Вершинина, двадцати лет, никакого особого расследования не требовалось. Но, разумеется, все необходимые отчёты были составлены и подчёркивалось, что благодаря слаженным действиям ответственных лиц, никто не пострадал и спасены все соседние дома, а профилактическая работа поднята на ещё более высокий уровень.
                Когда, наконец, Моль с Андреем собрались покинуть пожарище, из подкатившего такси вынырнули её квартирантки. Поздоровавшись с Ребровым, они сообщили Дарье, что договорились временно с общежитием и пусть она собирается и они поедут – такси ждёт. Тут у Моли глаза опять оказались на мокром месте, а её крестный обронил задумчиво:
               - Та-ак.
               - Спасибо, девчонки, но я, наверное, устроюсь у крёстного, - ответила просветлённая Моль.
              - Ладно. Запиши адрес. Звони. За постой мы отдадим попозже. Ну, мы пошли? Давай!
              Дома у Андрея состоялся совет.
               - Сейчас-то тебе прямая дорога в Москву, определяйся там. Мы постараемся сделать перевод, хотя там такие вещи не очень любят. Участок надо продавать. Ты не против? Понадобятся деньги.
               - Да, что же держаться за него теперь.
               - Нам надо бы подключить Власа.
               - Дядя Андрей, надо узнать, есть ли возможность перевестись. Если можно, тогда я устроюсь и одна. Если нет – буду доучиваться здесь.
               - Что ж, пусть будет так. Но это в крайнем случае. Если не хочешь привлечь к проекту Власа, тогда я поеду с тобой – у меня впереди отпуск и есть неоконченные дела в одном научном издательстве.
              Следующие несколько дней были целиком посвящены продаже земельного участка, получению в поселковой администрации справки о том, что дом гр. Д.Е. Вершининой сгорел в результате поджога. Было также направлено письмо депутату Госдумы от Сибирска с просьбой оказать содействие гр. Д.Е. Вершининой, оказавшейся в сложной жизненной ситуации – необходим перевод в столичный вуз. Ребров созвонился с одним из старых приятелей-однокурсников, уже два года работающим в Москве, на предмет помощи землячке при устройстве в столице. Однокурсник, несказанно удивлённый, но и обрадованный этим звонком, поддержку обещал. Был решены другие вопросы, бытового и бюрократического свойства и, наконец, родственники отбыли в первопрестольную, устраивать будущее Голубой Моли.
                ***
                Таксомотрная деятельность Власа не затянулась. А всему виной был его не слишком гибкий темперамент и свинское поведение подвыпивших граждан, пользующихся услугами такси. До поры он терпел это, в надежде, что полосатая жизнь метнула ему темную полосу аккурат в начале  трудов на этом поприще и надо перетерпеть. Но тщетно спорил он с судьбой: время текло, а поведение ночных пассажиров не менялось  В дневные же часы слишком велика была конкуренция среди таксистов и диких бомбил. Влас не мог угнаться за молодыми и наглыми. Ближе к полуночи, а зимой уже и в десять вечера они, нарубив бабок, отправлялись на покой и тут, казалось, можно было работать спокойнее. Но нет! Как-то поздней осенью он взял троих подгулявших парней: в актуальном прикиде, с бутылкой коньяка и поленом балыка они не вызывали подозрений в плане платёжеспособности. Но когда стали выгружаться и Влас напомнил им, что неплохо было бы рассчитаться, альфа-самец этого стада похлопал себя по карманам и театрально запричитал:
                - А денежки-то для дяди нету, денежку-то я позабыл! Вот горе горькое!
               И он дыхнул на Власа алкогольной вонью, непереносимой для трезвого. Случалось, что подобные сопленосцы не платили, но сразу ударялись в бега. Тут был иной случай. Двое других встали по сторонам. Таксиста это ничуть не смутило: распаляясь всё больше, он сгреб неосмотрительного грубияна за шиворот и за штаны и хрястнул его об асфальт. Реакция борца помогла ему увернуться от бутылки, нацеленной в висок; он тут же заломил руку с бутылкой и она перекочевала к нему. И вовремя: третий кинулся с ножом, но стеклянный сосуд пришёлся ему как раз поперек носа и он без звука свалился под ноги Власу, выронив и нож, и балык. Недавний заведующий коньяком, моментально придя в чувство, бросился наутёк. Но никто за ним не гнался. Поразмыслив потом за графинчиком водки на своей даче, Влас решил что, пожалуй, с него хватит: надо  прекращать эту дурацкую погоню за приработком, пока он кого-нибудь не зашиб. И Вершинин стал чистым пенсионером.
                Это событие было широко отмечено с соседями, которые порадовались за Власа, может быть, ещё и потому, что сами они не имели постоянного, надёжного заработка. Отмечали также и на следующий день, благо, Анастасия Павловна на даче появлялась нечасто, больше по выходным. Летом – другое дело, но сейчас был октябрь. На третий день именинник решил уже только слегка опохмелиться: суббота, и сюда должна была приехать его половина, может быть, с кем-то из детей. Ввиду таких обстоятельств приём горячительного проводили во дворе, чтобы не создавать беспорядка на кухне. И не вызывать недовольства Анастасии, страсть не любящей малейший даже бедлам. Устроившись на лавочке, разговаривали и выпивали, закусывая колбасной нарезкой, без хлеба. Холода не чувствовалось, хотя уже была убрана капуста и частью она даже порядочно подмёрзла.
               - А вот и твоя Серпентина, - неожиданно сказал Иван.
               - Чего? – не понял хозяин.
               - Змея твоя ползёт, говорю, - совершенно нетвёрдым языком пояснил приятель.
               Влас увидел вдалеке Анастасию, повернулся к художнику, взял его за шиворот и приподнял над лавкой:
                - Это я могу называть жену как заблагорассудится, а для тебя она Анастасия Павловна. Ты понял?- и он для придания своим словам дополнительного веса встряхнул непочтительного соседа.
                - Да понял, понял я, - покаянно склонил голову тот.
                - Ну и вот. А теперь расходимся, быстро и пристойно.
               И они разошлись – точно, быстро но не совсем пристойно: Иван при выходе налетел на столб от ворот и ударился лбом, отчего минуту стоял не двигаясь. Но, затем как и другой сосед, Константин, удалился от дачи Вершинина.
               Наконец-то настало время, когда можно было полностью отдаться рыбалке, которой бредили отец и Василий, и которой немного увлекался Сергей. Где-то они, братья? Особенно Сергей – ни слуху, ни духу, уж сколько лет. Василий где-то в неметчине, поди, в выходные удит по лицензии пронумерованных форелей в прозрачных германских ручьях. Сам Влас особенно рыбалкой не увлекался, налегая на спорт. Может, и зря, говорят же: хороша физкультура, а спорт – это не очень хорошо. Особенно интенсивный. Ну что ж, никогда не поздно поменять хобби – оно ни к чему не обязывает и никто не требует отчетности по результатам. В окрестностях дачного посёлка было несколько больших карьеров, оставшихся от добычи песка в период развитого социализма. Заполнившись водой, они быстро заполнились и рыбой. Рыба была, правда, не благородных кровей – всё в основном караси, редко попадались окуни и щуки. Этим последним тут было бы раздолье, будь приток свежей воды. Но стоячую они переносили плохо, и дискомфорт этот не могло компенсировать даже изобилие еды. Поэтому караси плодились с пугающей силой, а ввиду недостаточности кормовой базы для всего их поголовья всё более мельчали. И если в первые годы их заселения в мутные пруды тут попадались лапти по полкило весом и даже больше, то в последнее время удачей считалось поймать карася размером с ладонь учительницы начальной школы.
                - Эх, порыбачу! – запальчиво сказал Влас прохладным октябрьским утром, загружая в машину банку с червями, удочки и подсачек, которым местные рыболовы никогда не пользовались, считая это извращением. Но подсачек ему впарили в магазине «Охота-рыбалка», где он покупал крючки, поплавки и удилища. Аргументы привели убедительные: на карьерах берега крутые и без подсачека-де – никак.
                - Рыба – это хорошо, - безрадостно отозвался Константин, с утра по причине незанятости висевший на штакетнике. Он рассчитывал, что планы у соседа будут несколько иные и удастся немного подлечиться. К рыбалке Константин был абсолютно равнодушен. Но вот Иван, подошедший только что, немедленно загорелся идеей съездить на природу. Да и что с него возьмешь – художник, он и есть художник. Из снастей у него имелась только старая, почерневшая от времени ивовая корчага. Он поспешно бросился к себе, привязал к корчаге вместо сгнившей бечевы другую, прихватил рюкзак, быстро наполнив его нужными, на его взгляд, вещами и так же быстро вернулся.
                - Ну, ни чешуи, ни хвоста! – кисло пожелал соседям Константин и поплёлся домой; настроение с самого утра было испорчено. Знал бы он, что таилось в рюкзаке у Ивана!
                На ближнем карьере было довольно людно: известно, население за пределами города праздное. Решили проехать дальше. На втором карьере рыболовы тоже имелись, но в небольшом числе. Тут Влас и остановился.
                - Красота! – восхитился художник, оглядывая окружающие водоём кусты ивняка и заросшее иван-чаем большое поле, где некогда сеяли сельхозкультуры. Иван-чай, когда он растёт отдельными кустами или куртинами – живописное и трогательное зрелище. Когда же он заселяет целые поля и они наливаются сплошь фиолетово-лиловым цветом – впечатление пейзаж производит унылое. Но истинный художник видит красу во всём. Именно к таковым принадлежал и сосед Вершинина.
                Пока он восторгался ландшафтом, Влас настроил и забросил обе свои удочки и, усевшись на сплющенную от долгого использования кочку, погрузился в лёгкую дрёму. Но ему не суждено было подремать: вдруг оба поплавка дёрнулись и поплыли навстречу друг другу. Вскочив, он выдернул одну, затем и другую удочки. На крючках трепыхались два карася размером чуть больше осинового листа.
                - Что, с почином? – отвлёкся от созерцания природы Иван.
                - Хорошо, что на машине, - отозвался Влас, - иначе нам бы не допереть. И он показал свой улов.
              - Мал золотник… - воодушевился художник и принялся снаряжать корчагу. Он заткнул выгрузную дыру пучком травы, положил внутрь пару камней, несколько сухарей и швырнул корчагу в воду.
               - И-эх! – вслед за тем сокрушённо воскликнул браконьер, наблюдая, как расходятся по воде круги и колышут свободно плывущую бечеву, - верёвку-то я не привязал! Давно этим не занимался. Тьфу!
                Влас между тем продолжал таскать карасей; они не давали ему ни минуты роздыху, так что  в конце концов одну удочку пришлось бросить.
               - Влас, я корчагу утопил! – пожаловался художник и указал на воду.
                - А я что сделаю? – отмахнулся удильщик. – Хочешь – возьми вторую удочку. Замучишься успевать!
              - Корчагу жалко. Столько лет служила. Старее её только бабка Клава.
                - Вот навязались… - с досадой пробурчал Влас, бросил снасть и полез в рюкзак. Оттуда он извлёк отцеп – увесистый свинцовый шарик на толстой леске, а затем тройной крючок такого размера, что его можно было использовать вместо якоря на маломерных судах. Это было приобретено вместе с подсачеком – на сома и калугу. Прикрепив адское изделие к шарику, Влас принялся метать снасть в то место, где утонула корчага. И на четвёртом забросе он, подтягивая леску к себе, зацепил-таки утопленницу. Её тут же отправили обратно в мутные глубины, но уже по всем правилам – накрепко привязав бечеву к кусту.
               - Ну, Егорович, за уловы! – провозгласил Иван и на радостях достал из своего рюкзака бутылку самогона, которую купил за умеренную цену у местных умельцев. Влас несказанно удивился, но удивляться было нечему: художник сбацал вывеску одному из предпринимателей на его парикмахерскую и получил расчёт. Вершинин, правду говоря, и сам прихватил бутылку водки, но до поры решил о ней не упоминать. Однако предложение приятеля его не оставило равнодушным и они, забыв на время о карасях, выпили за удачу. Напиток оказался высококачественным: настоянный на кедровых орехах, прошедший очистку углем, марганцовкой и ещё невесть чем, он имел благородный красно-коричневый окрас и по вкусу мало отличался от армянского коньяка. То ли армянский коньяк изготовлялся по схожей технологии, то ли в последнее время он поставлялся в магазины от местных умельцев, но разобрать, где одно, а где другое, если напитки налиты в одинаковые сосуды, по вкусу было невозможно. Одно бесспорно: в них отсутствовал метанол. И за то производителям, конечно, большое спасибо.      
                Удача, точно, сопутствовала рыболовам: всё так же азартно кидалась рыба на червяка, а вынимаемая время от времени корчага приносила по полведра карасиков-пятаков, которых Иван вываливал в полиэтиленовый мешок. До планшета для зарисовок, прихваченного художником на природу, руки не доходили. Всё шло весело и без зарисовок. Когда была выпита водка, запасённая Власом и они порядочно отяжелели, хотя и закусывали печёными на костре карасями, решено было закончить рыбалку. Стаи ворон, которые утром летели с юга на север, сопровождая свой полёт непрерывным ором, теперь летели назад, всё так же громко каркая.
               - Чисто Босх, - пробормотал Иван, неодобрительно глядя на ворон.
               - Что?
              - Я говорю – Босх; был такой художник, и на одной картине у него из обыкновенной задницы вылетают вороны.
              - Да, похоже, эти тоже из задницы – иначе чего они так орут?
              - Вот-вот.

              - Но что делать с этой прорвой мелюзги? – спросил Влас, отплёвываясь от чешуи и бесчисленных мелких костей.- На что она вообще годится?
                - Местные сушат её, а потом перемалывают на мясорубке. И стряпают пироги или делают котлеты.
               - Так ведь замучишься чистить!
                - Да кто её чистит? Всё в дело идет. И ничего – вкусно. А больших карасей, понятно, жарят. В сметане. Вообще объедение, но если только сметана не заводская, не исправленная. Дикая сметана.
              - Я бы, пожалуй, пироги с чешуёй и кишками есть не стал.
              - Ну, это на любителя. Раньше этой рыбной мукой ещё подкармливали свиней, но понемногу, иначе мясо рыбой провоняет. А сейчас свиней не держат, раз невыгодно, приходится всё самим есть. Красная рыба дороговата, зараза, да даже и дрянной минтай-то…
              - Так, может, ты и моих возьмёшь, засушишь? А я только крупных заберу.
              - Можно, потом я тебе на котлеты отвалю. Пироги-то ты лепить, наверное, не станешь?
              - Да уж не стану.
              - А немого ещё и Косте презентуем. У него жена мастерица на кухне. Пусть радуется.
              - Пусть.
              Когда Константин получил полведра ещё живых карасиков-недорослей и увидел, насколько веселы его друзья, он понял, какого свалял дурака, не поехав на рыбалку. Да было уж поздно.
             Через несколько дней после этого Власа удивил телефонный звонок: ему и без того звонили нечасто, а тут выстветился аж Андрей Ребров, с которым разговоров не случалось уже года два, если не три. После короткого обмена приветствиями и выжидательных пауз Власа родственник из Сибирска перешёл к делу:
                - Ты же в курсе, наверное, что Дарья учится туристическому делу и сложилось так, что она перевелась доучиваться в Москву. Два года отучилась в Сибирске, и всё шло у неё хорошо. Но Москва – не Сибирск, хотя и тут пакостей хватает.  Ты бы съездил к ней на пару дней, а лучше – на недельку, посмотрел, как и что, подбодрил.            
              Влас удивился:
              - Так она в Москве? А что так резко надумала?
              - Видишь ли, дом ваш в Коковище сгорел. Поджог.
              - Сгорел? Их нашли?
                - Нет. Участок мы с Дарьей продали, так что средства у неё пока есть. Но нет моральной поддержки.
              - Ну, если такие дела, то надо ехать.
              - Но ты прежде созвонись с ней, извести.
              - Само собой. Начну собираться. Спасибо, что позвонил.
               И Влас начал собираться в дорогу, согреваемый мыслью, что он где-то нужен. Ехать решил на поезде – торопиться не обязательно и можно посмотреть, где, как и что – давно он не выбирался в дальнюю поездку. Позвонил сестре и сообщил о своём намерении; судя по глоссу, она обрадовалась, хотя словесно никаких восторгов не высказала.
              В день старта он прибыл на вокзал почти за час до отправления поезда. Суета и спешка, снующие туда и сюда пассажиры с ошалелыми глазами немало позабавили Власа – ему мчаться куда-то сломя голову не было нужды. Расчёт и предусмотрительность – этого у него не отнять. Вечернее время на интенсивность сутолоки никак не влияло – казалось, она становилась ещё более разнузданной.
                «С чего бы это? – подумал он. – Сезон отпусков вроде закончился, да и дачно-огородный. Мундиалей нету. Великих строек – тоже. Куда?».
              - Влас! – неожиданно раздался где-то недалеко хрипловатый голос. - Вершинин!
               Он огляделся;  лавируя среди толпы, к нему продвигался невысокий, с брюшком, мужчина примерно его лет. Приглядевшись, Влас узнал сослуживца, бывшего капитана Усова, которого не видел со времени лесного банкета в честь выхода Вершинина на пенсию:
              - Валера!
              Они похлопали друг друга по плечам, обнялись, но целоваться не стали – не к лицу офицерам лобызаться, как барышням.
              - Сколько лет, сколько зим, Влас! Ты куда?
              - В Московию. А ты?
              - Я уже приехал. Был у тестя в гостях, кое-что помог ему с его машиной. Так надо бы отметить. Ты сильно торопишься?
              - Да времени немного есть. В ресторан?
              - Конечно! Вот это встреча!
             Привокзальный ресторан был тоже переполнен, но они-таки устроились за столиком у самой двери. Это их нисколько не огорчало. Заказали коньяк , который был доставлен без промедления, и спартанскую закуску, которая поспела, тем не менее, не скоро. Но ждать её не стали, и без долгих слов выпили за встречу. Потом – за автомобильные войска. Затем, не став пить за любовь, выпили сразу за здоровье, ещё за что-то, и ещё. Тут подоспела и закуска и они снова заказали коньяка.
              - А помнишь, Валерка...?
              - А знаешь, ведь бензиновый бизнес накрыли!
              - Да ну?
              - Вот тебе и… А поехали ко мне в гости? Там – не тут!
              …ть! – взвился вдруг Влас, - мой поезд!
              Он приподнялся со стула и тут же рухнул обратно. – Так уже восемь. Он должен отойти в семь сорок пять!
                Поддерживая друг друга, автомобилисты бросились на перрон. Поздно! Урочный поезд на Москву только что отошёл.
               Назавтра в конце дня, отойдя после вечеринки у Валерия Усова, Влас позвонил сестре в Москву и, извинившись, сказал, что не смог выехать к ней. Поднялось давление. И билет-то был уже куплен, а вот не получилось. Но он приедет, попозже. А пока перекинет ей малость денег.
               И Влас практически не врал: и билет-то был куплен, и давление поднялось – но только не до, а после отхода поезда, на вторые сутки.
              - Ну ничего, - отвечала Моль. – Ты не переживай – береги здоровье.
             Скоро Анастасия Павловна забрала Власа с дачи насовсем – чтобы был под приглядом. Мало ли что. Да и пенсия его сохранней будет. Без неё детей не выучить. В воспитательных целях супруга напомнила Вершинину про соседа по лестничной площадке, подполковника, который получает пенсию уже тридцать девятый год и почти ничего не пропивает – всё в дом, всё для семьи.
              - Если ты ещё раз вспомнишь про него, я придушу тебя вместе с этим негодяем полковником! – веско молвил Влас, и отчего-то загрустил. Запечалился. Затосковал.  Некому пожаловаться.
                ***
              Андрей Петрович Ребров пользовался нешуточным авторитетом в своём учебном заведении, где проработал уже много лет. Особенную популярность он снискал среди молодых людей, посещающих энтомологическую лабораторию. Случалось, выпускники присылали ему козявок, которых сами не знали и не могли определить. Это в конце концов оказывались давно известные науке представители армии насекомых, только в такие периоды, иногда слишком скоротечные, когда случайно их встретить почти невозможно. Только при постоянном, порой многомесячном наблюдении можно было уловить какой-то переходной момент в их развитии. Тем ценнее оказывались такие находки. Он отвечал всем и благодарил за содействие в расширении экспозиции лаборатории. Один из питомцев  приглашал Реброва на Сахалин; теперь остров соединял с материком мост и не надо было болтаться на пароме в Татарском проливе, путешествие – одно удовольствие. А самое главное – сообщал сахалинец, знавший пристрастие наперсника к рыбалке – здесь водится такая замечательная рыба! И, наконец, на Сахалине встречаются потрясающие махаоны – просто голова кругом!
               - Вот шельмец! Даже сердце заныло, - Ребров вздохнул, представив, какие рыбины попадаются на Сахалине. Он пообещал приехать, но уже не в этом году – лето кончается, а ему ещё надо съездить в первопрестольную к Дарье. Да и свой учебный год скоро начнётся. Но приглашение заслуживает внимания, и ещё как! Конечно, на своей машине делать такой дальний пробег Андрей Петрович не собирался, хотя автомобиль был испытанный, с роторным двигателем, что сейчас в моде. Презренные поршневые остались, пожалуй, только на тракторах да, может быть, ещё на камнедробилках. К электромобилям, которых тоже расплодилось достаточно, душа у него не лежала. Автомобиль во всяком случае отпадал – всё-таки он не автотурист; поедет на поезде. Разбередили естественнонаучную душу! Андрей Петрович решил, пока есть свободное время, съездить на озёра. Там он, конечно, не поймает красной рыбы, и даже леща – навряд, но уж караси и плотва, окуни и ерши в тех водах не перевелись. Жаль, что нельзя ловить хариуса – он занесён в красную книгу и к речке, где его выуживали раньше, теперь даже и подходить не рекомендуется. Всякую другую, так называемую сорную рыбу – лови, пожалуйста! Не забудь только про лицензию.
                Среднестатистический гражданин, если он не спортсмен, не игроман, не коллекционер и не расхититель народных средств, довольствуется таким хобби, как рыбалка. Ею повязаны большие армии как юных, так и зрелых, и уже убелённых сединами жителей республик, краёв и областей. Жаль, лето коротко, а зимняя рыбалка прельщает далеко не всех. Андрей Петрович Ребров держал свои рыболовные снасти всегда наготове, запасаться перед очередной рыбалкой приходилось только червяками, да иногда он ловил в старой теплице больших мух и слепней, которые набивались туда в жару и бились потом о стекло в напрасной надежде проломить его и выбраться наружу. Мухи были излюбленным лакомством плотвы и особенно – недосягаемых теперь хариусов и ленков. На этот раз мух заготавливать он не стал, ограничившись лишь червяками. Может, и зря: рыбалка в этот день не задалась. Вполне возможно, что рыба занемогла перед переменой погоды – по прогнозу назавтра должен был пойти дождь и усилиться ветер. А сегодня припекало, и хотя день только занялся, духота чувствовалась даже на озёрах. Всё-таки он поймал с полкило карасей и ершей, что вполне укладывалось в разрешённый лимит  вылова за один день. Но это всё была мелочь, и вспомнилось приглашение сахалинца.
Окунувшись в озере перед дорогой домой, Андрей Петрович собрал снасти, сказал: «Благодарствую!» и двинулся прочь.
                Положительно, день был неудачный.  Не успел он выехать на торную дорогу, как спустило  колесо. Причина обнаружилась сразу: на покрышке красовался обломок дранки с гвоздём, который и продырявил резину.
                «Чёрт возьми, откуда же на озере дранка?» - Ребров прошёл немного назад, вглядываясь в траву и кустарник и за густой купой тальника обнаружил кучу мусора – хлам от какой-то разобранной стайки. «Больные, что ли? Везти мусор за тридцать километров – и не на свалку?». Но тут же догадался: люди захотели порыбачить и – как же иначе? – совместить приятное с полезным. Загрузили, кроме снастей, мусор. Только и всего.  Короче, свиньи.
              Полуденное солнце жгло даже сквозь рубашку, и когда он закончил возиться с колесом, был мокрый, как из-под дождя.
                Минут через пять езды Андрей Петрович увидел легковушку, норовившую с просёлочной дороги выехать на большак. Одно переднее колесо уже было на грунтовке, но дальше дело не двигалось. Автомобиль был заднеприводной, а на просёлке блестела влажная глина. Две молодые особы в майках и трусах стояли возле и о  чём-то оживленно толковали;  из машины вывалился мужик в тенниске и штанах ниже колен а-ля Плохиш, и замахал рукой.
               - Да пошёл ты! – вслух молвил Ребров и бессердечно прокатил  мимо. – Сам мог бы вытолкнуть машину, уж не говоря, что можно запрячь и этих..!
                Странные они, эти вечно отдыхающие ребята. Такие же странные явления, как «элитный сэконд-хенд» или «безалкогольное шампанское». Креативный, благочестивый монах Периньон уж никак не думал, что над его детищем потомки будут так измываться. Хотя, надо быть, эти-то предпочитают алкогольное, и нечто покрепче шампанского.
              Желчным размышлениям Андрея Петровича положила конец лошадь, пасущаяся на правой обочине. К дороге она стояла задом и он не предполагал никакого подвоха, но, испугавшись вдруг накатившего рокота мотора, кляча задом наперёд вымахнула на дорогу и пересекла её, прежде, чем шофёр успел затормозить.
                - Ну что же это за день такой поганый! – вконец обозлился он и прибавил газу, торопясь поскорей добраться домой.
                Потехе –  час. Утолив на время рыболовную страсть, переделав мелкие хозяйственные дела, Ребров засобирался в Москву. За эти годы он уже четыре раза побывал у Моли, когда стало ясно, что Влас, а тем более Василий не найдут возможности принять участие в её штудиях. Нынче она закончила университет и малое время спустя утроилась на работу в турагентство, не первой руки, но тем не менее, довольно респектабельное. Хотя оно сегодня такое, а завтра… 
                Андрей Петрович нашёл крестницу в добром  здравии и вполне уверенную в себе, ему показалось даже – несколько самоуверенную. Ну что ж, это не так и плохо.
                - Теперь, дядя Андрей, я уже могу обеспечивать Дарью, - сказала она, когда они обменялись новостями. – Ты отдохнёшь.
                - Да я слишком и не напрягался, - обронил Ребров, заметив, как заблестели, увлажнившись, её глаза. – Ты давай, укрепляйся на службе, укореняйся, так сказать. Это самое главное.
                - Я укореняюсь – чем мне больше заниматься? И работа интересная.
                - Ну вот и славно. Когда теперь приеду – не знаю. Но и ты в Сибирск не отрывайся – нет нужды. Если соберёшься во время отпуска – другое дело. А так-то у меня всё в порядке.
                - Будем перезваниваться. Ты побольше говори о своих делах, о Сибирске. Раньше он и Коковище всё время снились. Сейчас меньше – может, отупела от учёбы. Но всё равно вспоминаю.
                - Само собой. Ты ещё пока наша, хоть и москвичка. Буду время от времени названивать.
   В новогодние праздники Моль приехала к Андрею Петровичу. Была сдержанно-радостной и немного тревожной. Говорили о том и о сём: что турфирма Дарьи живёт вполне себе благополучно и что у нё, у Дарьи, постоянно расширяется круг знакомств, причём не только в России. Что к Андрею Петровичу зачастили коллеги из других, родственных учебных заведений с целью изучения опыта работы энтомолаборатории. Что Дарья Вершинина включена в состав делегации по развитию туристических связей с Грецией. Что первая часть работы Андрея Петровича « Маршруты натуралиста» уже подготовлена к печати. И много чего ещё.
                - Дядя Андрей, я ведь собралась выйти замуж, - наконец призналась гостья.
                - Вот как? Ну что сказать… Кто же он?
                - Он вообще-то новозеландец, тоже в туриндустрии. У нас был по реализации проекта « Новая Зеландия – родина хоббитов». Там, понимаешь, шли съемки фильма по Толкину.
               Ребров покачал головой:
                - Дарья, у нас 140 миллионов, уж наверное, и женихов тьма, тем более – Москва. А ты… - ну надо же! Но раз так, то пусть будет так. И что, назревает свадьба?
               -  Мы никакой большой церемонии не планируем – всё будет в узком кругу. Тем более, что у них, в Новой Зеландии, широко гулять вроде не принято.
               - Да уж, с нашими застольями тягаться только арабским шейхам. И что – ты поедешь в Зеландию?
               - Поеду. Может, не насовсем. Здесь меня ничего не держит. Возьму немного земли с могилок… Вот только как ты, дядя Андрей? Может, мы выпишем тебя к себе?
                - Староват я уже, Даша, не приживусь в том полушарии. Да ты не волнуйся – есть у меня тут одна… бабушка. Так что я не один. А тебе желаю счастья!
               Моль с облегчением вздохнула, потом они стали пить чай с вареньем, приготовленным Молью в прошлогодний приезд. Потом она принялась хлопотать внутри дома и вне его, наводя порядок там, где его не хватало. Хотя Андрей Петрович содержал жилище в чистоте, что было нетрудно при его аскетическом образе жизни, женский взгляд находил то, что нуждалось в уходе. На третий день Голубая Моль Сибирск покинула.
              Зима в тот год выдалась снежная и Ребров на работу чаще ходил пешком – разгребать сугробы у гаража после каждого очередного снегопада не было желания. Да и пешие прогулки должны были способствовать отменному самочувствию, как утверждали заядлые пешеходы. Особенно те, которые нарезали круги с варяжскими палками. Особого улучшения самочувствия он не ощутил, но зато во время этих походов можно было ничем не заниматься, кроме того, что необходимо переставлять ноги. И думалось на совершенно отвлечённые темы, например, как хорошо было бы приобрести лодку и съездить на несколько дней в гости к Енисею. Или устроить шиншилловую ферму. Но лучше всего выбраться на Сахалин и в Африку: Ребров в последнем разговоре с Мокумбой клятвенно пообещал обязательно наведаться к нему предстоящим летом. А что? Бабушки у него никакой нету –это он приврал, чтобы Дарью успокоить. Так что можно ездить без оглядки.
               Снег так же, как быстро и щедро завалил землю, растаял в течение двух апрельских недель и в май  город и окрестности вступили в голом и несколько неряшливом виде. Начались санитарные и благоустроительные субботники. Мутные ручьи уносили часть антисанитарии в реку, которая избавлялась ото льда пока лишь у берегов. У впадения ручьёв и паслась оставшаяся в Коке рыба, выискивая подходящий корм. И Андрей Петрович, соскучившись за долгую зиму по рыбалке, предпринял вылазку на реку. Выехал он за добычей ближе к полудню, когда лёд, намерзший у берегов за ночь, растаял и было куда закинуть донку. Лучше, конечно, пытать удачу на другом берегу, и подальше от шума городского. Переезжая мост, Ребров заметил вдруг двух ребятишек, барахтающихся в воде среди обломков льда метрах в десяти от берега. Они, было видно, отчаянно звали на помощь, но крики до него не доносились.  Переехать мост – одна минута, ещё минуты три по берегу. А там… лишь бы не ушли под лёд. Промчавшись по кочкастому берегу, он резко затормозил, скинул куртку и ступил в воду. Тысячи иголок впились в ноги, затем в туловище, перехватило дыхание. Ребров продвигался вперёд, разламывая локтями тонкий лёд. Дно ещё чувствовалось под ногами, он успел ухватить тонущих за рукава и, по горло в воде, поволок их на берег. Со всех троих текло, в машине на полу тотчас образовалась лужа. Не попадал зуб на зуб, губы задеревенели.
               - Куда? Быстро говорите! – рявкнул Ребров и, следуя указаниям негнущихся рук, погнал машину, не глядя на дорогу. 
               Он сдал самого близко живущего купальщика родителям под оханье и нечленораздельные вопли.
              - Второго вы довезите сами, или вызовите родителей, - бросил он, а я – домой.
              - Антон, дай свою одежду, переодеться человеку, - скомандовала хозяйка, с быстротой фокусника переодевая пацана. – И вези скорее Петьку!
               Она начала переодевать и Петьку, в то время, как громадный Антон выдал Реброву штаны и толстую мохнатую рубаху, которой Андрей Петрович мог обернуться два раза. Секунду помедлив, он скинул свои мокрые одежды и облачился в сухое. И не стал больше задерживаться: собрал свои тряпки и пошёл к машине. Следом выбежали Антон с Петькой; Антон стал открывать ворота, чтобы выгнать машину.
              - Как вас зовут? – успел крикнуть Реброву, усаживающемуся в машину.
               -  Андрей, - он захлопнул дверцу и резко взял с места. Антон глянул вдогонку – на номера.
                Дома Андрей Петрович поспешно достал из шкафа заслуженно отдыхавший  там древний тулуп, закутался в него, вынул из буфета бутылку водки и проглотил почти половину. Потом подогрел недоеденную утром яичницу и выпил ещё – теперь уже с закуской. Чувствуя, что начинает отогреваться, он снял выданную напрокат одежду и лёг на диван, укрывшись нагретым тулупом. Под восхищённое бормотание теледикторов нештатный спасатель задремал.
                Ему снились  коридоры колледжа, развешанные на ветвях дерева небольшие печальные крокодилы, окуни, которых он то и дело таскал из глубины, но никак не мог выволочь на берег; он ругался и с досады бросал в воду камни. Этот холодный ветер… Почему обязательно такая фамилия?  Она тотчас всплывает в памяти, лишь только начинают хлопать форточки и шуметь тополя. Как хорошо, когда атмосфера спокойна!
              Просыпался Андрей Петрович с тяжестью в голове и всём теле. То ли от приснившегося ветра, или ещё от чего, его сотрясал озноб. Проснувшись окончательно, вспомнил про купание среди льдин  и пошёл на кухню, где выпил ещё немного водки. Стало теплей, но голова отяжелела совсем. Он пристроил подмышкой термометр и пытался понять, что там идёт по телевизору. Ртуть поднялась до отметки 39.  Нимало не смущаясь приёмом водки, он проглотил таблетку аспирина и снова лёг на диван. Было уже поздно: за окнами гасли последние отсветы зари.  Андрей Петрович малое время спустя подумал, что хорошо бы ещё раз измерить температуру, но стоило пошевелиться, как сразу же под тулуп врывался убийственный холод.  Часа через полтора он всё-таки достал с тумбочки и установил термометр. Прибор показал 39. « Что же будет ночью?». Он, презрев пронизывающий мороз, добрался до аптечки и принял тетрациклин, а чуть погодя – ещё одну таблетку аспирина. К полуночи, однако, состояние не улучшилось, а стало хуже. Временами он впадал в забытье; махнув рукой на самолечение, позвонил в «Скорую». У него ещё достало потом здоровья запереть входную дверь и самостоятельно погрузиться  в прибывший автомобиль. Районная больница уже спала и прибытие нового пациента прошло практически незамеченным. Эка невидаль! Только один бессонный человек спросил забежавшую со шприцем молоденькую медсестру:
               - Что это за возня там в коридоре?
               - Деда привезли с простудой.
               - С простудой? На дворе под тридцать градусов!
               - А у него за 39. Долго ли?
               - Уж да. Не знаешь, где и чебурахнешься. И что – в реанимацию?
               - Надо бы, но там сердечники; жара, что ли,  действует. Так резко ударила.
                Андрею Петровичу привиделась Голубая Моль, когда ещё была маленькой – ей отмечали  третий день рождения. Когда кто-то из гостей произносил стоя тост, она, вымазавшись досрочно тортом, решила сполоснуть руки и вытянула из-под оратора табуретку, чтобы достать до умывальника. Никто этого не заметил и оратор, лихо опорожнив стопку, грохнулся на пол.
               - Дарья, ну что ты делаешь! – всплеснула руками тогда Мария Васильевна. – Хоть бы предупредила!
               - А я допередила!
               - Не выдумывай, пожалуйста: мы не слышали.
               - Гадом буду! – заверила Моль и все принялись смеяться.
              - Она уж не та маленькая Голубая Моль, - проскрипел чей-то голос и Андрей Петрович разглядел в сумраке большого коричнево-зелёного саранчука, - да она в своей Новой Зеландии уж давно толстая и седая тётка.
              - Врёшь, гад – она всегда моя маленькая Моль!
              - А вот и нет, вот и нет! – хором закричали зловредные саранчуки, которых вдруг стало много. – А ты вообще старый старик. Ненавидим! – Вопли стали походить на звяканье лабораторных пробирок.
              - Вот подождите, я вымою пол и займусь тогда вами: не будете знать, куда бежать! – и Андрей Петрович, схватив слабой рукой подушку, ударил ею ближнего прямокрылого прямо под дых. Подушка угодила как раз под ноги доктору, только что вошедшему в палату.
               - Ай-яй-яй, – огорченно сказал он и поднял подушку. - Чем я провинился, разрешите узнать?
                - Да он всё время бормочет что-то, ворочается с боку на бок, - раздражённо ответил кто-то с соседней койки. – Спать не даёт!
              - Мы переводим его в реанимацию. Положение серьёзное.
              Никто не сказал больше ни слова.
              Утром Андрея Петровича разбудило солнце, бившее прямо в глаза. Он отвернулся и сиплым голосом попросил открыть окно: душно!
   Медсестра, делавшая какое-то снадобье у шкафа с медикаментами, с сомнением посмотрела на занемогшего. Никакой духоты в этот ранний час не наблюдалось, но  она чуть приоткрыла окно. Затем  ушла и звяканье склянок в реанимации прекратилось. Вместе со свежим воздухом в окно влетела маленькая голубая бабочка, размером чуть больше ногтя, и устроилась на сгибе локтя больного, припав к руке всеми четырьмя крыльями. Андрей Петрович не шевелился. Может быть, минуту, две, а может быть – все полчаса. Времени не замечалось. Распахнулась дверь и вошли двое: один в халате, надетом в рукава, другой – в накинутом на плечи. Бабочка беззвучно вспорхнула и вылетела из палаты. Он посмотрел ей вслед, перевёл глаза на вошедших, сказал:
              - Меня навестила Голубая Моль! - и счастливо закрыл глаза.
              Доктор покачал головой.
              - Человек, часом, не ударился головой о льдину, когда спасал детей? – обратился он к посетителю, которому вообще-то вход сюда был воспрещён.
              - Нет. Просто Ребров много времени провёл в Африке, где коллекционировал бабочек. Наверное, это ему и привиделось.
              «Много вы понимаете « - сквозь дремотный туман подумал коллекционер.
                - Ну, хорошо, если с головой всё в порядке. А вообще состояние сложное – двустороннее воспаление. И возраст не юношеский.
                - Вы уж постарайтесь. В колледже его ждут. И смотрят на меня – будто если я директор, то всё могу.
              - Бу-бу-бу.
              - Бу-бу-бу.
             Дальше Ребров ничего не слышал. Он крепко спал.
                Владимир Сметанин
                2018 г.    
 
      
   
  -      
         
   
 
   
   
    
    

   









































































































































































































































































































































































 
       
      
    
      

   
    
               
       
   
   
   
      
    
      
    
   
   
      
      
          
   
               
               
               
               
            
 

             
               
                Голубая моль
                Роман
 Это уже довольно-таки давно началось. Еще когда обезьяны всего мира  подсознательно питали симпатию к советскому  человеку, потому что ведь советский человек не ел бананов, всяких там манго и прочих фиников и, таким образом, не составлял в этом плане конкуренции приматам. Хотя, конечно, имели место и отдельные исключения – экзотические фрукты и овощи не переводились на столах особо ценных для отечества лиц, отягощенных ответственными должностями.  Для каковых лиц  действовали специальные магазины или отделы-распределители. Прочее население довольствовалось парой мандаринов на Новый год, которые комиссионно вкладывались в мешочек с праздничными подарками наряду с конфетами и печеньем. Андрей Ребров, аспирант- энтомолог, не подозревал, что  скоро бананы будут вызывать у него от постоянного употребления тошноту и банановая диета чуть не сведет его с ума. А пока он спешил к своей крестнице Дарье на день рождения, запасшись этими самыми бананами, которые продавались свободно в России уже пятый год, честными российскими яблоками, конфетами и плюшевой обезьянкой.  Дарье исполнился год.
 Путь предстоял недальний: в пригородное село, которое отделялась от полиса небольшой речушкой Кокой и сообщалась с ним мостом старой постройки, а местами – просто доской, перекинутой с берега на берег. Поселение было на редкость длинное, вытянутое на пять километров вдоль Коки, и где же тут набраться капитальных мостов? Несмотря на кажущуюся простоту, Коковище было незаурядным селом: въезд в него предваряла мощная железобетонная стела с надписью, удостоверяющей, что это не какой-то иной населенный пункт, а именно Коковище. С обратной стороны ее можно было бы ожидать наименование города, но нет: вместо надписи «г. Сибирск» рубленые буквы складывались в пожелание «Счастливого пути!». Что было, безусловно, справедливо: почему за счет Коковища должен популяризироваться Сибирск? Разумеется, и противная сторона была на высоте: при въезде в город вздымался богатый знак с  наименованием замечательного города Сибирска, по другую сторону которого - как же иначе? –  пожелание счастливого пути.  Кроме стелы, в Коковище имелся деловой центр, называвшийся Заречная-Сити, основу которого составлял частично крытый рынок в обрамлении магазинов, магазинчиков и просто киосков; было тут же популярное кафе «Метрополитен-плаз…а». В некоторой странности вывески был виноват дурак художник, который написал «плазма», поскольку о «плазе» до поры ничего и не слышал. Переделывание отложили на потом, понеже хозяин изнывал от нетерпения – ведь надо было срочно зарабатывать деньги. Вместо буквы «м» нарисовали солнце с  лучами и получилось, в общем, неплохо. Тут появились впоследствии замечательные напитки: коньяк, ром, виски, текила и даже кальвадос. Но завсегдатаи предпочитали водку, а вместо роллов, суши и прочих изысканных блюд из риса и морских гад – презренную яичницу или селедку с луком. Если уж выпивать приходилось много - то мясо натуральное, с натуральной же картошкой и с горчицей. Для них кафе представляло ценность исключительно потому, что здесь можно было посидеть в любую погоду и сколько угодно, в то время как дома они подвергались безжалостным гонениям. Некоторые ухитрялись приносить сюда даже водку, купленную в магазине, где она была куда дешевле, а совсем уж бессовестные – даже самогон. Такие непотребства владельцем заведения немедленно пресекались.
 - Тебе что тут, распивочная, караван в сарае? – гневно кричал он. – Если ничего не заказываешь – иди  заседай под забором.
 
- Да я недолго – заплетающимся языком оправдывался тать. - Тебе никакого ущерба. Один почет!
 - Ага, как же! – ярился кровосос. – А посуду за вами, а полы – Пушкин будет мыть? А электричество, музыка? Давай пошел отсюда! Вместе со своим почетом!
Поскольку участковый был в приятелях у ресторатора, особо пререкаться с ним не приходилось. Себе дороже. Хотя пару раз он получил как следует – у российского загулявшего человека душа щедрая.
К деловому центру Коковища  примыкала администрация поселения с залом для заседаний, который поначалу мыслилось наречь конференц-залом, но ввиду малости сидячих мест  (30) от данной идеи с большим сожалением отказались.  Дали поначалу это название бывшему актовому залу отдела культуры,  но уж там  насчитывалось без малого 150 мест, вследствие чего его вскоре стали именовать конгресс-залом.
- Ехал козак за Дунай, казав дивчине: «Проща-ай…» - напевал Андрей Ребров, умеренно газуя на своем мотоцикле по окраинным ухабистым улицам города и приближаясь к речке Коке. Он намеревался проскочить на другой берег по ближней мостовой доске, что проделывал уже не раз прежде.  Вот показалась и славная речка Кока, а там и доска, к которой вела пешеходная тропинка. С этой стороны у переправы виднелась женская фигурка- путница, видимо, сомневалась, удастся ли ей благополучно перебраться на коковищенский берег. В нерешительности она отошла на несколько шагов назад, будто готовясь преодолеть преграду с разбегу. Андрей Ребров поспешил личным примером показать, что все не так страшно и прибавил газу.
                ***
   Ирина Ветрова, а для школьников Ирина Петровна, учительствовала второй год и этот, нынешний учебный уже подходил к концу. Конечно, поначалу у нее было немного часов, еще меньше стажа, все нужные расходные материалы и учебные пособия приобретались за свой счет, так же как и краска, кисти, обои, паста для побелки класса и много чего еще. К тому же старые педагоги пугали тем, что и такое удовольствие, как курсы повышения квалификации учителей оплачиваются как раз именно ими. То есть окончательный доход весьма и весьма получается умеренный. Это все, разумеется, не вызывало восторга, но более всего молодого преподавателя химии беспокоило классное руководство, которым ее нагрузили по прошествии первого года работы. Пятиклассники способны были кого угодно довести до обморока. Не все, конечно, но и явных негодников хватало. Родительские собрания помогали, разумеется, но каждый день проводить их не будешь. Записи в дневниках и звонки родителям , походы в детскую комнату милиции – скучать Ирине Петровне особенно не приходилось. Но вот, наконец, учебный год подошел к финишу и надо же – Вершинин разбил окно в кабинете зама директора по АХЧ. Нашел же, где разбить… Нудность завхоза была широко известна. Да и все-таки окно – не пустяк. Хорошо еще, оно было простое, крестьянское, потому что зимой уже было кем-то разбито. По причине мороза ждать, когда изготовят новое евроокно, не было возможности и в школьной столярке быстро сварганили не такое красивое, но вполне приличное простенькое. И, главное, всего за полдня - кабинет даже не успел как следует вымерзнуть, а поскольку дверь оставалась закрытой, лишь в коридоре чувствовался легкий сквозняк. На этот раз морозов не было, середина мая выдалась на редкость солнечной и погожей, но, конечно, разбитое окно учебное заведение не украшало. Вершинин объяснял свой безобразный поступок тем, что хотел проучить ворону, которая сидела над окном и гадила на подоконник. Он, разумеется, взял камень и почти попал в наглую птицу. Стекло он разбивать не хотел.
  -Что же это, Иван Петрович, у вас постоянно окно разбитое? – пенял завхозу директор. – Казалось бы – заместитель по хозяйственной части…
 От этого замечания завхоз совсем взбеленился и наотрез отказался способствовать ремонту силами и ресурсами школы.
  - Пусть восстанавливают родители! – непреклонно сказал он Ирине Петровне. – Я не собираюсь расходовать школьный пиломатериал и стекло из-за какого-то оболтуса!
 Ирина Петровна, прижав ладонью губы, торопливо и согласно кивала головой.
 Смех смехом, а пришлось ей идти к Вершининым, потому что их телефон не отвечал, предусмотрительно выведенный из строя Васей еще накануне вечером, после неудачного броска.
  - Василий, когда твои родители бывают дома – утром, вечером, в обед? – спросила она у несчастного пятиклассника.
 «Вот и делай людям добро» - с горечью подумал он, лихорадочно соображая, что же ответить. Конечно, оба родителя враз заболеть не могли, не могли уехать и в турпоездку. Разве сказать, что они поссорились и их забрали в полицию? Тут Вася вспомнил, что в этот день решено отметить день рождения его младшей сестры и это мероприятие назначено на пять вечера. «Уж тут-то они ругаться не будут» - подумал он и сказал:
 -Родители мои будут в пять часов.
- Предупреди их, что я хочу встретиться с ними.
- Ага, – отвечал Вася, снова впадая в печаль.
Дело принимало совсем скверный оборот. Путей к отступлению не было. Все остальное время он напряженно размышлял. И придумал, конечно.
            Без пятнадцати пять он, вооружившись удочкой и ножовкой, отправился к реке. У переправы никого не было видно. Закинув на всякий случай удочку без червяка, он разделся и полез в воду. Пилить было неудобно, потому, что ножовкой следовало орудовать зубьями вверх, подпиливая нижнюю сторону доски. Но никто не мешал и дело спорилось. Через несколько минут операция была завершена. Доска не вызывала никаких подозрений и никто бы не догадался, что в двух метрах от городского берега она наполовину пропилена. Василий здраво рассудил, что искупавшись в самом начале переправы, классная руководительница остынет и вряд ли захочет двигаться дальше. Но пока что замерз он сам – майская вода мало располагала к долгому пребыванию в ней. Схватив удочку, он поспешил к недальним потоптанным кустам, где занял наблюдательную позицию.
                ***
              Приблизившись к реке и поравнявшись с путницей, Андрей наддал, точно целя на середину доски. Тут же раздался треск и он вместе с железным конем ухнул в воду, подняв тучу брызг и обдав заодно и попутчицу. Она изумленно смотрела на эту неудачную попытку самоубийства. Потревоженная река подхватила обломки доски и неторопливо понесла их вниз по течению. Андрей Ребров, ругаясь про себя последними словами, встал на ноги и принялся толкать на только что покинутый берег свой мотоцикл.
              -Вам помочь? – сочувственно спросила свидетельница удивительного трюка и, не дожидаясь ответа , стала тянуть руль мотоцикла. Эта помощь, хоть и небольшая, была очень кстати: через минуту, они, запыхавшись, выволокли агрегат на берег.
             - Спасибо вам! – переведя дух, поблагодарил Андрей Ребров.
              - Ну что вы, это вам спасибо! – тут же ответила Ирина Петровна, поскольку, конечно же, это была она.
           -Мне-то за что?- удивился он.
           - Ну как же: если бы не подоспели вы, в речке оказалась бы я.
           - Ну, это не факт – вас-то мост может быть, выдержал бы. А тут все-таки большой груз. Но странно: я столько раз проезжал по этой самой доске, каждый сучок на ней знаю. С чего бы вдруг? А смотрите-ка: доска-то ведь распилена поперек. Это кому же надо было?
           Она пожала плечами.
           - Делать кому-то нечего! – в сердцах подытожил Андрей Ребров.- А вам куда? Может, я через центральный мост подвезу?
          - Нет, уж сегодня я туда не ходок – она показала на забрызганную одежду. – Да вы и простудитесь, весь мокрый. В другой раз зайду. К Вершининым.
- К Егору Егорычу? Так и я к ним же, к крестнице на день рождения. Вы что, тоже?
 -Нет, я по другому вопросу. Ведь у них есть сын Василий? Он мой ученик.
 -А-а, так вот оно что! Он стал двоечником или что-то натворил, мелкий разгильдяй?
 -Слегка натворил: разбил окно. Завхоз в гневе. У-у! – она передернула плечами.
 -А он знал, что вы сегодня собираетесь к ним?
 -Я его просила предупредить родителей.
 -Понятно. Вот теперь-то понятно – загадочно сказал Андрей Ребров. - Значит, требуется ремонт? Поскольку я дядька шалопая, беру этот труд на себя. Завтра же и зайду. Как вас и где найти? Кстати я – Андрей.
 -Ирина.
 И они пожали друг другу мокрые руки.
 Вместе с инструкцией по поиску Ирины Ветровой ее новый знакомый получил заверения, что все равно она в ближайшее время навестит старших Вершининых. Порядок есть порядок.
  -А как же, – согласился он. – Ну что же, деловую часть мы разобрали. Теперь – домой, мне тоже надо переодеться. Поедемте, поскольку нам по пути. Лишь бы моя лошадка не повредилась в рассудке. Нет, завелась, молодчина!  Должно же и порядочным людям иногда везти.

 И точно: мотоцикл, сердито фыркая и чихая, повез их обратно в Сибирск.
                ***
             Егор Егорович и Мария Васильевна Вершинины среди коковищенской общественности пользовались репутацией замечательных людей, как оно и было на самом деле. Глава семейства, охотовед по образованию, долгое время возглавлял молочнотоварную ферму местного совхоза, поскольку практическое охотоведение оказалось полной чепухой, а жалованье – и подавно. Завфермой тоже, конечно, не капитан дальнего плавания, но при хороших надоях зарплата получается вполне сносная. За надои и привесы он вел настоящую борьбу, согласно призывам партии и правительства. Однажды, когда Егор Егорович боролся со скотником Иваном Зелениным, не вышедшим на работу по причине запоя, он серьезно повредил руку. Зеленин был мужик вздорный и вместо того, чтобы усвоить внушение руководителя, полез в драку.
               -Ах ты, паразит, ах ты захребетник! – обозлился Егор Егорович и отступать не стал. – За тебя кто должен работать?
              - Я  те покажу «паразит», я те покажу «паразит»! – не соглашался Зеленин. – Сам ты паразит!
                Извозились они порядочно, кувыркаясь по скотному  двору и вряд ли бы все закончилось ушибленным вершининским коленом и полуоторванным зеленинским ухом, да разняли бабы, работавшие на ферме. Хотя поначалу они, скучавшие по зрелищам, активно болели за бойцов.
             - Наподдай ему, Горыныч! – подбадривали одни Егора Егоровича.
             - Ванька,  держи марку родовы! – кричали представители многочисленного рода Зелениных.И хоть шоу было сумбурное и неорганизованное, зато исключительно натуральное, в отличие от нынешних , где половина статистов дремлет а прочие , с изумлением глядя на беснующихся спорщиков, как бы спрашивают себя: «Куда это, на фиг, меня занесло?».
                В конце концов, видя, что схватка может закончиться крупными увечьями, схлестнувшихся животноводов растащили. А поскольку заменить пьяницу и дебошира Зеленина было все равно некем, то и увольнять его не стали, хотя не раз уже делали это прежде. К концу своей зоотехнической службы Вершинин имел с полкилограмма почетных грамот и дипломов и приличный, хоть и одноэтажный дом без удобств. С приходом демократии в совхозе не стало идиотского бюрократизма а заодно – и работы, поскольку  это  планово-убыточное предприятие было расформировано. И Егор Егорович занялся мелким пчеловодством:  затевать что-то другое было уже поздно. Мед был уже не в том почете, что прежде, но все-таки часть его удавалось продавать.
                Мария Васильевна, служившая в сельсовете, а затем и сельской администрации много лет, почетных грамот имела несравненно меньше, зато имела постоянный и неплохой заработок, что не так почетно, но гораздо более полезно для здоровья.
                Пятеро детей увенчивали цветение этой примерной первичной ячейки общества, которая минувшей осенью заняла на районном конкурсе «Великолепная семья» первое место. Сегодня в доме творился праздник – младшей, Дарье, исполнился год. Были приглашены самые близкие, и все говорило за то, что праздник этот будет исключительно хорош. Потому что Марии Васильевне приснились какие-то насекомые – к деньгам. Хозяйка и старшая дочь  Ленка еще со вчерашнего вечера принялись готовить угощение. Именинница, чувствуя ответственность момента, особо не докучала, а когда мать призывалась ею особо настоятельно, к столу становился сам Егор Егорович, который кроме шашлыков умел парить-жарить и еще кое-что, хотя и не так много – все-таки он учился когда-то в институте и жил в общежитии. О-о, эти общежитские блюда! Особенно на первом курсе. Но никто ведь не умер. Нет, никто. Хотя диареи случались, не к столу будь сказано.
                Под стать отцу с матерью были и дети. Старший сын, Влас, увлекался спортом и особенную страсть питал к поднятию тяжестей, за что его уважительно величали Домкратом. Второй, Сергей- рубаха-парень, душа своей компании и вообще большой ловкач. Василий строил корабли: до громоздких дредноутов в натуральную величину он пока не дошел, но макеты бригов и шхун получались на загляденье. Пока их было три, из которых один еще пребывал, так сказать, на стапелях. То, что ребята не были слишком хорошими учениками, с лихвой восполнялось их сестрой Еленой, которая слыла совершенно выдающейся отличницей.  Так что учителя, слушая ее ответы на уроках, порой украдкой листали учебник: откуда, черт возьми, она это взяла? Но ни разу уличить ее в измышлениях никому не удалось. Поскольку излагала она чистую правду, вернее, то, что излагалось в учебных пособиях и прочих хрестоматиях. Дополнительных вопросов ей не задавали, хотя иногда и появлялся соблазн поставить шибко грамотную в тупик:  при ее дальнейших ответах на других учеников просто не хватило бы урочного времени. В этом смысле очень повезло Василию: он учился на два класса ниже сестры и обращался к ней с заморочками по любому предмету и тут же был наставляем на ум-разум.
                Самая младшая, Дарья, пока что присматривалась к окружающему, пытаясь понять, что означает весь этот кавардак и суета и туда ли вообще она попала?
               Тут надо сказать, что победа в «Великолепной семье» досталась Вершининым не так-то просто, даже очень непросто, что бы там ни говорила Настасья Саввишна. Начать с того, что едва-едва удалось уломать поучаствовать в конкурсе главу семейства.
               - Да что я, школяр что ли, играть во все эти игрушки? – возмутился он при первом подходе к нему с соответствующим запросом. – Да я даже в футбол-то уж  лет  30 не играл, а тут… Отстаньте!
             Не возымели действия и несмелые попытки принудить его к позорищу и со стороны супруги. Между тем дело не терпело отлагательства – срок конкурса неумолимо приближался. Тогда к Вершининым прибыла из райцентра целая делегация агитаторов во главе с начальником отдела культуры г-жой Бабаковой.
               Черт бы с ним, с этим Егором Егоровичем, но где срочно найти другого надлежащего отца семейства? Иных уж нет, а те далече, как сказал поэт. Один выпивает, другой прихворнул, у того жена скандалистка, у пятого то, у десятого – другое. И каждый норовит отмахнуться. Найти-то можно, но это значит – признать поражение, если отступиться от этого Горыныча. Тут всё уже просчитано и известно; Вершинины – не кот в мешке. Ведь требования к конкурсантам были серьёзные, и даже очень прихотливые. Во-первых, семья должна быть многодетной, во-вторых, благополучной, в-третьих, общественно активной. Затем следовали требования, чтобы школьники успевали, а родители имели столько-то лет общего трудового стажа и столько-то – непрерывного. Кроме тог, необходимо было отразить, имеются ли неоплаченные ссуды в кредитных организациях и соблюдаются ли в хозяйстве правила противопожарной безопасности. Всего в перечне необходимых соответствий имелось 256 пунктов. Поэтому подобрать какие-то другие кандидатуры в исключительно сжатые сроки было бы нелегко.
               Бабакова начала с того, что Россия переживает непростой момент и поэтому каждый должен сплотиться и всемерно посодействовать ей. И каждое участие в общественных мероприятиях – это вклад в копилку повышения благосостояния народа. А неучастие – наоборот, радость врагу. Как прогул, практически. О чем тоже сказал поэт. На возражение Егора Егоровича в том смысле, что за свою трудовую деятельность он не совершил ни одного прогула, вся делегация дружно начала кричать, что вот поэтому-то, и по другим высокочеловеческим качеством его и выдвигают на роль главы «Великолепной семьи». Бабакова напомнила, кстати, о неисчислимых грамотах, полученных Егором Егоровичем в свое время и должен же он как-то отблагодарить общество. Группа поддержки не давала ему раскрыть рта и он в конце концов махнул рукой:
               - Ладно, как я понимаю, мне следует спеть песню, на большее я нынче не способен. Какую?
               - Ну конечно, жизнерадостную какую-нибудь.»Идет солдат по городу», например – предложил кто-то из прибывших.
               - Нет, это уже старо. Уже состарилось, -  не согласились другие.
               - Но ведь солдат-то в песне молодой.
               -Так это когда было, сейчас-то он, наверное, уж на пенсии, нянчит внуков.
               - Ну если поновей, тогда, может, «Нечего надеть, что ни говори, износились платья…»?
               Но этой идее воспротивился Егор Егорович:
               - При чем тут платья? Да и, сдается мне, не износились, а «не нравятся».
              -Точно - подтвердил кто-то из делегации. Ну тогда какую же? Может, романс?
                - Романсы – у кого финансы. - рассудительно сказал хозяин дома. – «Шумел камыш» – нет возражений?.
                - Н-да, хорошая песня, но уж слишком какая-то гулящая – с сомнением заметила Бабакова.
              - Ну тогда «Любо братцы, любо…» - начал терять терпение Егор Егорович. – Пойдет?
              - О-о, еще как пойдет! – уловив его настроение, восторженно заверила на этот раз Бабакова.
                На том и порешили.  Что до Марии Васильевны, с ней было намного проще, поскольку она как работник администрации, в первую голову должна была быть заинтересована в выставлении на конкурс команды от Коковищ. А потому тут никаких заминок не возникло, так же, как и с вовлечением в это мероприятие остальных Вершининых, включая Дарью.
                Оно прошло блестяще. Егор Егорович перед выходом на сцену выпил граммов сто водки, зажевав, чтобы отбить запах, лимонной коркой и исполнил свой номер, вызвав большой энтузиазм зрителей. Правда, оказавшись лицом к лицу с аудиторией, он забыл напрочь, какую же песню ему следовало исполнить, и сходу выдал «Ах, зачем эта ночь так была хороша…», чем вызвал некоторое недоумение членов агитационной бригады во главе с г-жой Бабаковой. Но все прошло гладко, если не считать одной помарки: он спел «Не видала она, как я в церкви стоял: прислонившись к стене, безуспешно рыдал». Никто не стал смеяться и свистеть, надо думать, зрители слабо знали текст. Егора Егоровича вызвали на бис. Он подошел к аккомпаниатору и что-то шепнул ему на ухо. Тот наморщил лоб, пожал плечами и помотал головой, а затем, протянув ладонь лодочкойв сторону Егора Егоровича, словно прося подаяние, объявил:
               - Следующая песня будет исполнена а-капелла!
               И точно: солист исполнил ее без всякого музыкального сопровождения, что было, пожалуй, даже лучше, а в одном месте, там где «Зачем, зачем , о люди злыя, вы их разрознили сердца?» там и сям в зале начали сморкаться в платочки.
                Далее был выход Марии Васильевны, и она с Дарьей на руках исполнила несколько тактов вальса, получив свою долю аплодисментов. Выступление Власа также было вполне успешным: он двадцать раз выжал правой двухпудовую гирю. Сергей сыграл на гармошке полонез Огинского, который разучивал без малого неделю, но зато и сбацал без сучка и задоринки. Ленка прочитала без всякой шпаргалки главу из «Евгения Онегина», ввергнув в сон менее стойкую часть зала, и тоже была вознаграждена аплодисментами, за то, в основном, что все-таки остановилась. Вася выставил на обозрение макет корабля. Дарья на первый раз ограничилась тем, что измочила пеленки.
                Словом, выступила семья Вершининых отлично и приз получила неслабый – телевизор с диагональю 120. Заместитель мэра района по социальным вопросам, вручая награду, сказала, что такие семьи – гордость и достояние района, а также – и страны, и ее будущее. Надежда и опора государства. Она недавно была назначена замом и получалось у нее вполне натурально. Заместительница растрогалась, а в зале вновь послышалось сморкание. Но не все, разумеется, были довольны конкурсом. Особенно не понравились его результаты Настасье  Саввишне, бухгалтеру Коковищенской школы.  Она утверждала, что-де Вершинины заняли первое исключительно благодаря обитанию Марии Васильевны в сельской администрации, а во власти, как известно, рука руку поголовно моет. И что некоторые выступили бы не хуже. И даже очень не хуже. Потеха! А кто вам не давал-то? Заранее было объявлено в районной газете, и устно сколько всем поступило приглашений…   
                ***
                К назначенному времени начали прибывать гости: подруги и сослуживцы Марии Васильевны, приятели Егора Егоровича и один его старый институтский друг, работающий в Москве и приехавший в Сибирск в командировку. Приехали на такси старики Ребровы; не было только Андрея.
                -И куда он подевался? – недоумевал старший Ребров. – Ведь собирался! Ну, вы, Егорыч, начинайте – подтянется.
                Принесли разнаряженную именинницу , которая разместилась с матерью во главе стола, Егор Егорович поднялся со стопкой в руке и сказал так:
                - Дорогая ты наша Дарья Егоровна! Разреши поздравить тебя с днем рождения и пожелать здоровья, счастья и долгих лет жизни в окружении родных и друзей! Запомни этот прекрасный день! А мы дарим тебе новую кроватку, летние туфли – и что еще, Васильевна? – и много чего еще. Будь здорова, расти большая!
                На Дарью эта речь особого впечатления не произвела, но все прочие дружно захлопали и выпили стоя.
     Затем  поздравили младшую Вершинину Ребровы, презентовав ей роскошного белого медведя, хотя и ненастоящего, и пять тысяч рублей, дабы она сама выбрала себе еще подарок по вкусу. Тут кстати, появился и младший Ребров и присоединился  к поздравлению. Все дружно выпили. Надо сказать, что в Сибири с мизерными, позорными подарками в гости ходить не принято. При совпавшем со свадьбой или юбилеем безденежье человек залезет в долги, возьмет кредит или заложит фамильный перстень, но придет на праздник с достойным подарком. Доподлинно неизвестно, случались ли грабежи, если у него (человека) не было других возможностей достать средства на подарок, но полностью исключать такую вероятность нельзя: ходила молва о том, что некий молодой человек стянул барсетку  у одного  респектабельного господина, и попался. На тупой вопрос, зачем ему деньги, он ответил «Иду на свадьбу друга».  Понятно, что на свадьбу он уже не пошел, и не по своей воле.  Хотя  задержавшие  его понимали, что не попрется же человек на свадьбу друга с пустыми руками.  Да.  Порядочный сибиряк в любом случае  явится на торжество с весомым взносом. Ребровы отвалили Дарье в этот день едва ли не половину своей пенсии, получив еще подкрепление от Андрея. Основательными были и дары всех других гостей. Но уж и угощали их на славу!  Тут присутствовали и шампанское, и коньяк, и водка и – на любителя – самогонка. Был запеченный поросенок, осетрина, при том что осетры в Коке отродясь не водились. Черной икры, правда, не было, но красной – завались. Варенья, соленья, копченья – для сладостей, фруктов и прочих тортов ни у кого уже не хватило здоровья. Понятно, копили на все три месяца.  Московский гость, поотвыкший уже от обычаев этих мест, время от времени сконфуженно икал, но компанию не покидал. Словом, все были довольны и веселы, за исключением младшего Вершинина. Василий время от времени ловил на себе зверские взгляды  Андрея, а один раз ему был показан даже кулак.
              Тем временем Дарья, пользуясь своим привилегированным положением и раззадорившаяся от всеобщего внимания и шума, игнорировала попытки уложить ее спать и считала, что ей место – лишь на руках. Конечно, брали ее только члены семейства именинницы, имевшие каждодневный опыт обращения с ней и к тому же остававшиеся трезвыми, за исключением Егора Егоровича. Так как у нее были голубые глаза, одели ее на праздник соответственно: белое платье с голубыми кружевными рюшками, маленькая голубая безрукавка- чтобы не продуло, когда будет постоянно открываться и закрываться входная дверь, и большой тоже голубой бант, который она то и дело норовила сдернуть с головы. Крестному ее ненадолго все же доверили.  Она сразу решила отведать на вкус его свитер и вцепилась в рукав.
               -Да это же моль! – воскликнул Андрей Ребров. – Она любит грызть шерсть!
              - Какое -  грызть? У нее и зубы-то, поди, еще не выросли! – засмеялся кто-то из гостей.
              - Не скажите. Она скоро рукав мне насквозь прогрызет. Чисто моль! Моль голубая. – Он слегка приплюснул ей нос, чтобы она выпустила свитер изо рта и не наглоталась шерсти. –
Моль, вообще-то, пока летает, ничего не грызет. Но это же не простая, моль, ох, не простая! Она еще себя покажет!
               С этим утверждением спорить не стали, все признали, что моль эта действительно выдающаяся, за что дружно и выпили.
               Дарья наконец начала клевать носом и ее унесли спать, гости понемногу стали расходиться и лишь московский друг Егора Егоровича остался сидеть с хозяином – его оставили заночевать и потолковать не торопясь, о том-о -сём, тем более, что следующая встреча ожидалась неизвестно когда, да и вообще – ожидалась ли? Андрей решил воспользоваться случаем и известить старшего Вершинина о непотребствах, чинимых младшим . Василий ввиду позднего часа уже спал, а может, прикидывался, что спит, но никак себя не проявлял, в то время, как братья и сестра занимались уборкой посуды. Егор Егорович со своим другом перебрались на веранду, где к ним и присоединился Андрей.
               - Тут у меня коротенький разговор насчет Василия – начал он.
               -Василия? – нахмурился Вершинин, заранее не ожидая никаких приятных известий.
                - Ну да. Он там в школе разбил окно и классная, которая Ирина Петровна, пошла сегодня к вам – дозвониться не могла, у вас телефон не работает.
                - Не работает? Что это с ним? До последнего времени работал. Надо проверить. Ну ладно, значит, Ирина Петровна пошла к нам. Но мы ее как-то не видели.
              - Да, конечно. Она просто не дошла. Он подпили доску, которая через Коку.
              Мария Васильевна, заглянувшая узнать, не надо ли чего, всплеснула руками, а глава семейства стал багроветь.
                - Но ничего страшного не случилось. – Поспешил успокоить их родственник.- До доски она не дошла – там случайно оказался я, и она ушла домой. Но обязательно придет.  А стекло я вставлю - пообещал.
                - Ну, я ему покажу! – грозился Егор Егорович, в то время, как его московский гость давился от смеха.
               -Ты-то, Андрюха, как там оказался?
              -Ну как - как? На день рождения шел, вестимо.
              - Тогда, значит, ты в воду попал7
              -Да, было немного.
                -Ну, тогда надо опять же выпить – от простуды. Я и то смотрю – ты все чихаешь. Давайте поднимем!
                Выпили, с целью уберечься от простуды, и Андрей, с чувством честно исполненного долга, засобирался домой. Но Еегор Егорович запротестовал:
                - Я вижу, ты совсем трезвый. Уклонялся, что ли? Так ты лихоманку не задавишь. Давай-ка выпьем по следующей. Может, тебе с перцем? Не надо? Ну, смотри, только выпивай ответственно.
                - Понимаешь, от простуды это основное лекарство – продолжал он, когда все трое выпили и закусили. В зоопарках, в цирках разных дают зверям в холода вино для сугрева. Слонам там, гиппопотамам – разной южной скотине. Наши бедные воробьи – голос его дрогнул – в сорокаградусные морозы перебиваются собственными силами. Ты прикинь: слон, такая туша, пользуется кагором, ведро за один присест выпивает,  а наш совсем махонький воробей… Егор Егорович огорченно махнул рукой:
                -Ему  бы кто-нибудь хоть немного самогонки поднес, не до хорошего. Он бы тогда и не такие морозы выдержал.
                - Очень ты правильно сказал, Егор, – поддержал его московский гость. У нас уж так заведено: все лучшее иностранцам, а своим… И-эх! – и гость расстроенно махнул рукой. Но вот насчет самогонки – тут можно поспорить: на западе у нас, да и не только у нас, предпочитают питье собственного приготовления. Ты поставь ему магазинской водки – так он насмерть оскорбится.
                -Ну да – согласился Егор Егорович – а здесь вот наоборот: если ты поставил самогон и только – тебя сочтут жмотом и человеконенавистником.  Везде свои порядки.
                - Ясное дело, но без горячительного – никуда, и если прижмет, западные выпьют и магазинскую отраву, а восточные – самогон, за милую душу. Потому что организм требует. Ты смотрел – как -то по ящику передача была про африканских, кажется, животных, так они год ждут не дождутся, когда созреют там  какие-то пьяные плоды, и вот набрасываются на них. До того наберутся, бедняги, что потом валяются, где попало, наутро держатся за голову. А что поделаешь? Организм требует, наподобие витаминов. И потом ждут, родимые, до нового урожая.
                -Ну, может, у них есть еще другие праздники, мы же всего не знаем. Курить они не курят, но, может, жуют  иногда какую-нибудь дурь?
                - Или квасят чего-нибудь. Понимаешь, когда осенью ударит морозец, ягоды замерзают. Потом солнышко пригрело – оттаяли, и начинается брожение. Вот если синицы наклюются таких ягод, хмелеют. Хорошо, если до ночи протрезвеют, иначе могут замерзнуть в отключке. Да вы закусывайте, закусывайте, и выпивайте, не оставляйте. Иначе тоже замерзнем – тут прохладно. Если смущает водка, выпьем самогоночки. Вещь качественная, проверенная; закуска тоже без всяких полезных добавок, не то, что западный «молочный продукт». Наши-то фермы все пошли по миру, потому что немцы, французы, прочие супостаты задавили своим дешевым сухим молоком, всяким генным мясом и помидором. Хотя сами они такую дрянь, наверное, не едят.
                - Что до понимающих , они, ясное дело, не едят. Так еще у Булгакова в «Собачьем сердце»- помнишь? – профессор домработнице говорит: «Ну что ты как дитё малое! Не ешь эту краковскую колбасу: если у тебя заболит живот, мы с тобой возиться не будем!». Как-то так, примерно. И скормил всю эту колбасу собаке, для которой и покупал. Разве она, да и любая другая стали лучше? Хуже! Только собакам, да и то не каждая есть станет. А, скажем, кот – уж тем более.
              - Но вот же настоящая краковская – за уши не оттащишь! Которую сами краковцы мастерят. Или настоящее шампанское, которое сами шампанцы заквашивают. Или там , хамон. Или босоножки, например. Качество! От людей зависит. Вот были же люди – Александр, который скульптор, Пифагор, геометрик и боксер, Архимед – ну тот вообще… И прочие. А всего-то этих всяких греков было – раз-два и обчелся. Н-да. В Мосвке 15 миллионов, кажется? Что-нибудь подобное кто -то создал?
                - Ну как же! – смешался застигнутый врасплох московский друг. – «Ты моя зайка, я твой крол…» - тут у него язык окончательно заплелся и он сделал вид, что закусывает.
                - Чем они… чем вы там занимаетесь? – тоже нетвердо спросил хозяин, но гость уже спал, откинувшись на спинку стула.
      Андрей Ребров тихо вышел, завел с третьей попытки мотоцикл и поехал домой, через центральный мост, здраво рассудив, что сегодня даже по непиленой доске он вряд ли проедет. Кровать слегка кружилась, а потолок то поднимался, то опускался, но не сильно. Затем Андрею снились пьяные удавы, больные с похмелья обезьяны и потные воробьи, устало бредущие по знойной саванне.
                ***
                На следующее утро, в полном соответствии со своим обещанием, Андрей Ребров был уже в третьей городской школе. Имея координаты многострадального окна, он быстро нашел объект предстоящего ремонта. Работа небольшая: первый этаж, разбито было только большое стекло наружной рамы. Измерив его, Андрей на всякий случай обошел школу кругом, но все остальные окна были целы. Приехав домой, он открыл сарай, где после выхода на пенсию иногда столярничал отец, нашел подходящее стекло и выкроил нужную пластину, оставив сверх размера еще немного на припуски. Сунул в карман плоскогубцы, несколько мелких гвоздей и со стеклиной подмышкой отправился в обратный путь, теперь уже пешком, поскольку на мотоцикле везти такой груз не получалось. К школе уже подтягивались самые нетерпеливые ученики – может быть, те, кто на этот раз выучил уроки и твердо решил исправить предыдущую,  не очень удачную оценку. Он вынул раму, аккуратно очистил от  осколков, и тут же, прямо на асфальте, застеклил. Вся операция, вместе с водворением всего изделия на место, не заняла и десяти минут.
               Отряхнув на всякий случай куртку и джинсы, Андрей отправился с отчетом к классной руководительнице 5»а» Ирине Ветровой. Он понятия не имел, что ныне при каждой школе имеется охрана и посторонний человек в джинсах и с оттопыренным карманом куртки, разумеется, внутрь здания пропущен не будет. Да и на пришкольной территории ему делать нечего. Ходят тут!
              Ирина Ветрова подоспела вовремя – лишь только Ребров вознамерился подняться на крыльцо, возвышаясь среди спешащих учеников, словно застарелый второгодник.
              -Здравствуйте! – тронув его за локоть, приветствовала она родственника негодного школьника. – А я почему-то думала, что вы не придете. Или не сегодня. И не тороплюсь.
                - Но как можно? Просто-напросто никак нельзя не прийти! А с окном я разобрался. Прошу принять работу. Или у вас уже уроки?
                -О, спасибо! Пойдемте. Уж наш Иван Петрович будет так доволен, так доволен. Надо же: без всяких школьных затрат!
               Не меньше, чем Иван Петрович, был доволен результатом своей работы и сам стекольщик. На что-то, кроме жуков и пауков и он годен!
                - Не отличить, как будто то же самое окно, никем не ломанное, - вынесла вердикт при ближайшем рассмотрении Ирина Ветрова. Спасибо вам большое, Андрей. Если сломается у меня дома, можно обратиться к вам? Теперь я знаю – вы специалист. Вы строитель?
                - Не совсем. Я потом расскажу. Вас, наверное, сейчас потеряют, - сказал он, чувствуя некоторое неудобство от того, что задерживает занятого человека. А когда соберетесь к Вершининым, позвоните, я вас доставлю. Ну, я пошёл.
               И он точно, пошел, помахав на прощание свой трудолюбивой рукой. 
               - А как погуляли?- запоздало спросила она, взбегая на крыльцо.
               Он поднял большой палец и двинулся своей дорогой. Настроение отчего-то было отличное и Ребров споро подвигался вперед, мурлыча себе под нос какую-то модную песенку, глупую и прилипчивую, от которой трудно отвязаться.
              Между тем над его головой сгущались тучи. Если говорить точнее, они сгущались над институтом, где ему удалось поступить в аспирантуру, и где он намеревался полностью выложиться на научном поприще, во славу этого учебного заведения и отечественной энтомологии. А напасть состояла в том, что вуз не одолел лицензирования, речь шла о его закрытии.
                - И правильно, - говорил дядя Петя, ветеран службы исполнения наказаний, а ныне сторож институтских подсобных помещений. – Развелось этих ученых! Да была бы хоть какая-нибудь польза, доставка электричества без проводов, например. Да где им! Попались бы они ему на зоне!
                У дяди Пети уже четвертый год стоял без электричества новый загородный дом. Участок был отведен на болоте, но это полбеды, с этим он справился.  Однако во время дефолта программу строительства нового микрорайона временно заморозили, и так крепко, что разморозка все никак не получается. Дядя Петя с большим трудом, но все-таки довел своё строительство до конца и что? И – ничего. Электричество подводить никто не собирается, в распутицу добирайся хоть на тракторе. Энергетики – чтоб им! – говорят: если есть большое желание, оплатите проброску  ЛЭП, мы вам обязательно сделаем. Заключим договор, и все будет в лучшем виде. Прикинув расходы, дядя Петя заработал временное несварение желудка. Даже половины этой суммы он не осилил бы, несмотря на серьезные накопления, пенсию и институтскую подработку. О дороге не приходилось и говорить. Неудивительно, что он был зол на весь свет, а особенно почему-то – на ученых, считая их первопричиной всех бед. «Кроссбредные линии…   Да чтоб вас всех!». Он даже был готов лишиться своей работы, лишь бы ученых и весь институт вместе со студентами - черт их побери! - разогнали. И дело довольно скоро шло к тому. Печаль царила в коридорах. Конечно, и администрация вуза, и самые известные, заслуженные выпускники, и руководство города и области предпринимали меры для предотвращения его  кончины. Само собой – и часть общественности. Но громоздкая и неповоротливая, неумолимая ликвидационная машина уже размослалась, набрала полный ход и остановить ее не было никакой возможности. Оставалось только искать запасные варианты. Их, увы, было не слишком много и почти все - отвратительного качества.
                Андрей Ребров, удалившись от вполне благополучной третьей городской школы, вошел в уже неблагополучный институт, чтобы поговорить со своим научным руководителем профессором Кондратовым. Он был готов к любому приговору и ждал его достаточно спокойно – чего психовать-то?
                - А-а, Ребров, здравствуй, здравствуй.  Дела в целом не улучшаются, к сожалению. Они только ухудшаются. Но молодым-то у нас дорога, какая-никакая. А старикам – исключительно почет. Гипотетический. Но хватит. Для тебя, Андрей свет Петрович, есть неплохое известие. Я переговорил с московскими коллегами насчет перевода тебя в родственный вуз. Негоже разбрасываться такими перспективными…  В принципе дело разрешимое. Так что помаленьку готовься. Но до поры никому – ни гу-гу. Я, когда надо, тебя извещу. Телефон тот же? Ну-ну.
               - А вы, Анатолий Борисович?
               - Там видно будет. А вообще-то я подустал. Пора и отдохнуть, может быть…
                Ребров вышел от корифея в смешанных чувствах. Было о чем раскинуть мозгами. С одной стороны, конечно, Москва…  С другой – как там обустроиться? Не прежние времена. Вопросов возникает сразу пропасть. Но чего париться раньше времени? Неизвестно еще, как всё получится у профессора. Он и сам в дрянном положении. Жалко.
                Солнце вскарабкалось уже высоко – разгорался один из последних майских дней. Аллейка из акаций перед институтом отбрасывала резкие летние тени. Сидевший на ветке воробей чистил клюв. Рассеянно посмотрев на Андрея, он опорожнил ЖКТ прямо на стоящую внизу скамейку.
              - Васьки на тебя нет, - сказал Андрей, погрозив воробью пальцем. – Распустился тут без забот.
              -Чи-и? – удивленно спросил воробей.
              -Распоясался тут, я говорю, – молчал бы уж.
              Воробей, не сходя с ветки, сделал выпад, ловя что-то мелкое, но промахнулся и снова начал чистить клюв.
                «Так и я « - подумал Андрей – «гоняюсь за мухами и стрекозами и, может быть, ничего не поймаю. И придется оставить это дело на хобби, а на жизнь – приказчиком в лавке. Или таксистом. А что? Вполне даже нормальный труд». 
              Надо сказать, что с насекомыми он был на короткой ноге сызмальства. С отцом они при первой возможности выезжали на рыбалку на озера, за 70 километров от Сибирска. Там случалась и крупная рыба, но в основном, как и везде – окуни, плотва и ельцы. Для их поимки ловились прежде бабочки-боярышницы, во множестве обитавшие на черемухе. Им до половины обрывались крылья – и наживка готова. При хорошей погоде или когда она уже переменилась и моросил дождь, клев на бабочек был отменный. Годились для насадки и кузнечики – нестадная сибирская саранча, а более всего представители семейства карповых любили слепней, по-местному – паутов. Против такого угощения не мог устоять никто из них , и даже больше, чем ельцы, их обожали хариусы, обитавшие в небольшой речке, впадающей в озера. Но эти бестии были очень пугливы и хитры и разбегались, лишь только где-то появлялась тень. Приходилось подбираться к воде едва ли не ползком. Такая рыбалка Ребровых не устраивала. Другое дело – большие быстрые реки. Там рыба куда более самоуверенная и отважная. Да и покрупней, конечно. Но такие рыбалки выпадали крайне редко, так что ответ за все приходилось держать обитателям озер. Там, кстати, водились щуки и на живца шли довольно хорошо.
               -   А мы вот сейчас вас! – говорил старший Ребров, заметив в зарослях осоки у берега нерядовой всплеск. Он доставал снасть с большим крючком, цеплял к нему посредством резинки маленького, но аппетитного ельца и подбрасывал яство к замеченному месту. При таком способе насадки елец мог полдня, не болея, кружить на одном месте, удерживаемый грузилом. Какая же щука или окунь откажется от угощения? Попадались щуки и по пять, и даже семь килограммов.  Количество бабочек, кузнечиков и паутов, скормленных Андреем на рыбалке, было неисчислимо. Но не только в качестве наживки интересовали они его. Он  даже записался в кружок натуралистов и с увлечением изучал всевозможную мелкую летающую, ползающую и скачущую живность. Биологичка на своих уроках на него нарадоваться не могла:  чисто кандидат наук! Математика вот только…
                - И в кого он такой пошел? – недоумевал старший Ребров,  опасливо обходя уголок Андрея с коробками, наполненными жуками.
                - Ну, пусть уж лучше жуки, чем дурная компания – резонно замечала супруга.
                ***
               Влас собирался поступать в военное училище. На семейном совете решили, что  это вполне приемлемо – как-никак полная определенность с работой и полная занятость. Опять же денежное, вещевое и прочее удовольствие. И, в крайнем случае, можно уволиться. Но это уж при непреоборимых обстоятельствах. Родители убедились, что решение сына твердое и уже только этим были довольны. Ну, в самом деле: отговори его, а что предложить взамен? Все так зыбко и неустойчиво. Сегодня есть – а завтра нету. И если при этом у Власа что-то не заладится, виноваты будут они. Нет уж! Пусть идет своим путём. Служат же люди – и не обижаются. Ну да, конечно, надоедает всё одно и то же, но и на любой работе так: кому она не обрыдла? Особенно если человек имеет только одну запись в трудовой книжке длиной в три десятка лет. А если четыре?
              Влас давно уже заметил одну свою особенность: он плохо переносил, если кто-то был у него за спиной; в случае, если приходилось усаживаться, садился лицом к двери. Двигаясь по улице, он всегда замечал, если следом двигалась бездомная дворняга, присматриваясь  к  его  пяткам  и принимал меры. Понимая, что это дано не всем, втайне решил, что он прирожденный разведчик, а может быть, контрразведчик.  С течением времени убеждение, что его призвание –  военная служба, только крепло. Он начал делать по утрам зарядку, обливаться холодной водой и кидать в огороде кирпичи – правой, левой рукой, а в заключение тренировки обеими вместе.  Кирпичи заменяли ему противотанковую гранату. Само собой, ходил он также на секцию борьбы, а в порядке самостоятельной подготовки, кроме метания кирпичей, поднимал еще гири. В связи с чем пользовался определенным авторитетом у сверстников.  Особенно, когда дело доходило до потасовок с «деревенскими», то есть учениками Коковищенской школы, которая всех коковищенских детей вместить не могла. Поэтому жители крайних, соседствующих с Кокой улиц были приписаны к третьей городской школе и имели прозвище «городских собак», в то время, как учащиеся Коковищенской школы именовались  «колбасой деревенской», а чаще – просто колбасой. Почему колбасой – непонятно, так как в селении никогда производством этого продукта не занимались. В прежние времена противостояние имело угрожающий характер, но постепенно почти сошло на нет: то ли молодежь пошла слишком ленивая, то ли уж очень была занята – уроками, секциями, кружками, компьютером и айфоном – так или иначе схватки случались лишь от случая к случаю и приобретали характер ЧП. Власу было не очень-то нужно отстаивать интересы городских, в то время, как и они, и он сам были, если в натуре разобраться, все-таки деревенскими. И летом, когда дурацкие школьные штудии забывались, забывалась и эта межшкольная усобица,  в Коковище между младшими жителями наступали взаимопонимание и согласие. Так что эта вражда по географическому признаку без иной подпитки истощалась и усыхала до крайности. То есть до начала следующего учебного года, когда она вновь пробуждалась к жизни, вяло и без былого азарта. 
                Влас успешно поступил в военное училище и теперь, когда приезжал домой и появлялся в присутственных местах при полной форме, производил вполне благоприятное впечатление. Особенно был доволен выбором брата Василий, гордился им и утверждал что и он, скорее всего, станет офицером, если не получится стать капитаном дальнего плавания. Вершинины-старшие тоже вполне были расположены к новому статусу Власа.   Сын теперь уж мало принадлежал им, редко появляясь в Коковище, поскольку учился далеко от этих мест, да и отпуска были слишком редки. В один из таких приездов Егор Егорович решил с помощью Власа подремонтировать дом. Строение было старое, нижний венец подгнил и уже давно требовал  замены, да все не доходили руки. Конечно, следовало бы сделать капитальный ремонт, призвав бригаду строителей, но на это не набиралось денег: как-никак семья немаленькая и дети требовали расходов. Был неприкосновенный фонд, но на то он и неприкосновенный, чтобы его без крайней нужды не трогать. Кредит брать Егор Егорович принципиально не хотел, поскольку и простой-то долг отдавать нелегко, а уж с такими процентами… 
               - Черт побери! – ругнулся он вроде мысленно, но получилось вслух, и хлопнул себя по коленке, отложив бумагу и карандаш, посредством которых вычислял примерную стоимость капитальных работ. – Так и так, придется нам, Влас, заняться с тобой ремонтом самим. Иначе мы заморозим эту Дарью, - и он спросил младшую, которая вертелась тут же – заморозим?
               Она лишь утвердительно кивнула, хотя могла уже и говорить.
               В дверь постучали и ввалился Андрей Ребров.
                - Услышал, что прибыл Влас и решил заскочить, поздороваться, -  и потряс хозяевам руки. – О-о и Моль здесь? – он взял племянницу на руки и подбросил ее, вызвав восторженный визг.
              Обменявшись новостями о житье-бытье и о службе, порешили тотчас же приступить к ремонтным работам, поскольку и Андрей вызвался помогать, раз такое дело.
               - Вообще, это кажется, что работа небольшая – а только возьмись, оказывается и то надо, и это, черт побери! – снова выразился, забывшись, Егор Егорович. – С другой стороны, глаза боятся, а руки делают.
                Он решительно встал, но слишком резко, табуретка покачнулась и упала ему на ногу. Егор Егорович поморщился и открыл было рот.
              -Чёлт побели! – подсказала Дарья.
              - Вот именно – под дружный смех отозвался Егор Егорович.- Ленка, забери Дашутку, мы сейчас начнем работать. Идите, погуляйте, пока мать там жарит-парит.
              Задача по восстановлению теплоизоляционных свойств дома состояла в том, чтобы утеплить его нижнюю часть изнутри. Упрощалась она тем, что такая операция требовалась пока северной стене и тем, что доски пола шли параллельно ей. Свернув линолеум и отодрав пот три доски в большой и смежной комнатах, принялись за самую ответственную работу. Прибили вдоль нижнего бруса широкие доски-пятерки, оставив зазор в пол-ладони шириной, и принялись забивать в эту щель паклю, заготовленную для такого случая.
               Пожалуй, батя, еще один тюк пакли покупать придется, - сказал Влас  и чихнул, наглотавшись пыли, которая обильно поднималась вдоль всего фронта работ. Пыль и труха гнилого сена усеивали пол и всю землю возле фундамента.
                - Да, уж, придется. Разве это пакля? Один мусор. Вот раньше была пакля! Хоть валенки из неё катай. А это что за дрянь? – и он с отвращением потряс неприглядный клок. Тем временем  Васька,  посланный на чердак поискать рулоны старого ватина, заготовленные Марией Васильевной для производства домашней теплой одежды на зимнее время, вернулся с ватином и какой-то старой, даже не желтой, а коричневой газетой.
                - Тут, кажется про нас написано. Вот, чернилами обведено – сказал он, протягивая ее отцу.
              - Да ну? Где ты ее раскопал?
               - Да там пачка каких-то еще бумаг вывалилась. Она на самом верху была. И ещё облигации какие-то, грамоты; мусор, короче.
                - Поосторожнее: мусор! Люди вкалывали, а ты…  Надо будет посмотреть. Ну-ка, а тут что?
              - Отмеченная чьей-то рукой небольшая заметка называлась «Образцовая семья».
              «Илья Николаевич Вершинин, - начал вслух  читать Егор Егорович – и его жена Наталья Ивановна из Коковищенской бригады колхоза «Прямой путь» постоянно перевыполняют план. Он – на вспашке зяби, а она – на уходе за телятами. Они дают хороший привес и нет падежа. Взрослых поддерживают трудолюбимые дети. Старший, Николай, помогает отцу, а Егор пасет летом овец. Они вносят свой склад в дело государства, которое постоянно заботится о них».      Подпись была «Активист».
                - Так это же дедушка с бабашкой, а Егор Ильич – отец.- Ну надо же! Мать, иди-ка сюда!
   Прибежала встревоженная Мария Васильевна, оставив кухню. Но все обошлось. Принялись обсуждать событие, вертя районную газету «Светлая заря» за 1935 год так и этак, восторгаясь и гордясь передовыми дедами.
                - Петька, - вдруг встрепенулся Егор Егорович – неси-ка сюда наш диплом за первое место в «Семье»!
              Когда диплом был доставлен, глава семейства зачитал вслух и его. Там были слова, сказанные о Вершининых при вручении награды, а завершался текст выводом о том, что такие семьи составляют основу государства и его будущее, а оно постоянно заботится о них.
              - М-да, - задумчиво произнес Егор Егорович. - Реинкарнация, однако.
              - Хм, - коротко отозвался Андрей Ребров.
                Съездили за паклей и скоро ремонтные работы были успешно завершены. Ватина не потребовалось. Понадобилось еще некоторое время, чтобы убрать мелкий травяной мусор, оставшийся от негодяйской пакли, и пыль, с чем разобрался пылесос.
                По случаю такого серьезного и полезного, которое долгое время откладывалось, дела, хозяин выставил литровую бутылку водки, а Мария Васильевна – большой перечень солений, копчений, вареного и жареного, включая и рыбный пирог с мойвой, луком, картошкой и перцем, от которого  заходился дух.
               За столом собралась вся семья, включая и Дарью, которая уже вполне самостоятельно умела сидеть на взрослом стуле, но предпочитала сидеть на руках. Подоспел Сергей, ездивший в кафе за тортом. Егор Егорович провозгласил первый тост за успешное проведение только что законченной работы и выразил уверенность, что этого ремонта хватит надолго, по крайней мере, до тех пор, пока Дарья не подрастет и перестанет простывать от каждого мало-мальского сквозняка. Следующий тост был за семейство Вершининых – надежду и опору, а также и за Ребровых. Пили водку только строители, все остальные обходились компотом. Тем не менее, было вполне весело всем. Домой Андрей поехал по центральному мосту. Сегодня всяческие планы, само собой, уже не могли обдумываться и претворяться в жизнь. Утро вечера мудренее.
              Между тем решалась дальнейшая судьба Андрея Реброва. Профессор, его научный руководитель, добился-таки, чтобы подающего надежды аспиранта из Сибирска приняли в аспирантуру уважаемого столичного вуза. Правда, пришлось подождать полгода и понести определенные материальные издержки. Но родители настояли, чтобы он продолжал начатое.
              - Иди до победного – сказал отец, раз уж взялся.
               - А мы проживем – поддержала его мать. Да и будешь же приезжать, звонить почаще.
              На том обсуждение вопроса было закончено. Но никак не меньше Андрея тревожила перспектива расставания с учительницей химии из третьей школы Ириной Ветровой.
              После истории с разбитым окном он ждал ее звонка, чтобы доставить к Вершининым, однако звонка не было и на третий день позвонил ей сам.
              - Вы еще не забыли про свою угрозу? – спросил Андрей после взаимных приветствий. – Насчет родителей Василия, любителя разбивать окна?  Мой мотоцикл бьет копытом.               
              - Извинитесь перед ним за меня – засмеялась она. – Я уже была у них. А вас просто не стала беспокоить.
               - Понятно. Я-то ничего, но вот он вряд ли простит обманутые ожидания. Если не к Вершининым, тогда, может быть, съездим на рыбалку? Поскольку городские достопримечательности вам наверное, уже примелькались.
               Наступила пауза. Затем трубка спросила неуверенно:
               - А где это?
                - Настоящая рыбалка далековато, за 50 кэмэ, но мы можем попытать счастья поближе, на Коке. Там тоже еще сеть рыба, как ни удивительно.
               - Есть? Ни за что бы не подумала. Мне казалось, там плавают только пластиковые бутылки, да и стеклянные тоже.
                - Ну, так люди любят отдыхать. И не все забираются далеко. Но можно найти место вполне пригодное. Так как?
                - Ну если ненадолго. А когда?
                -Если других планов нет, то в воскресенье. Лучше раньше, часов в восемь. Светает сейчас уже в пять. Не заняты в воскресенье?
                - Планы не очень великие и с ними могу не спешить. Но что надо – удочку, завтрак туриста?
               -Завтрак можно прихватить, по вашему вкусу, а удочки у меня есть и все другое. Типа червей.
               В трубке послышался смех:
               -А без червей нельзя обойтись?
                - Конечно, можно и без них, но с червями лучше. Да, не забудьте сапоги – может попасться мокрый берег. Но и легкую обувь. Ну и вот. Тогда – до воскресенья?
               - До воскресенья. Вы позвоните?
               - Да, позвоню.
               В оговоренный час у дома Ирины Ветровой остановилась белая «Королла».
               -Я прибыл – доложил по телефону сидящий в ней, и вышел наружу.
               - Отцовская, – пояснил он вышедшей Ирине. – Да отец сейчас редко ездит. Да и куда ездить-то? Если в гости, на праздник – пить надо только чай. Зачем тогда ехать? – Он засмеялся. - Но вот тоже на рыбалку мы с ним ездим иногда, на озера.
                Отъехав с десяток километров, они нашли подходящее место, с невытоптанными кустами по берегу, под которыми заманчиво темнели омуты.
             Андрей без промедления и с большим энтузиазмом принялся настраивать удочки. Их окзалось целых пять и все они были расставлены веером метрах в десяти друг от друга. Затем он вытащил из багажника охапку дров и развел костер. В завершение воткнул по бокам костра две проволочные рогульки и положил на них арматурный прут.
               - А я думала, костры разводят из подручного хвороста – сказала Ирина Ветрова, изумленно глядевшая на это священнодействие.
              - Так тут и хвороста вовсе не осталось,- повел кругом рукой спутник. – Дольше возиться, если его собирать. Отдыхающие  без костра не могут отдыхать, скоро тут не останется ни кустика. Ну вот, сейчас привесим котелок и можно варить уху.
              - Вы что, и рыбу из дома прихватили?
              - Нет, рыбу я брать не стал, а то местная осерчает и проигнорирует нас. Будем рассчитывать на улов. Вы какие удочки выбираете?
              - Да мне хватит и одной – вот этой, крайней.
              - Смотря, конечно, какой клев будет, но с одной скучновато. Берите на контроль и следующую. Червяков, я думаю, мы объединенными усилиями сможем переменить, если их исклюют. Сможем?
              - Сможем – беззаветно ответила Ирина Ветрова. - Но пока, я вижу, у меня не клюет.
               - Подойдем поближе, устроимся. Других дел пока у нас нет. Хотя можно уже и загорать – солнце как следует греет.
              Поплавки безмятежно кружились в заводях, иногда прибиваясь к берегу, и тогда удочки изымались из реки и забрасывались как надо, заодно при этом проверялось наличие на крючке червей. Все они были в целости и сохранности, хотя прошло уже полчаса.
    
                -Бывает – философски заметил руководитель экспедиции, - а потом вдруг как навалятся, только успевай…
             Словно в подтверждение его слов сразу два поплавка зашлись мелкой дрожью.
              -Тащи! – придушенно крикнул Ирине Ветровой руководитель, как-то забыв, что надо бы обращаться на «вы» и сам потянул свою удочку. Пусто! Зато у  Ирины на крючке оказался хороший елец, которого она благополучно и вырвала из воды, забросив в кусты позади себя, отчего сразу запуталась леска. Вдвоем они бросились за добычей: елец успел сняться с крючка и норовил улизнуть, пробираясь в густую траву.
              - Держи! – воскликнула Ирина Ветрова, запутавшаяся в леске.
              Её спутник как коршун бросился на рыбу и настиг-таки её.
              Малое время спустя у Ирины заклюнул еще один представитель семейства карповых, а затем – и третий.
              -Новичкам обычно везет – рассудительно заметил Андрей. В других обстоятельствах, например, когда они рыбачили с Васькой и у того поклевки были чаще, Андрей говорил: «Везет дуракам!». Но, конечно, в данном случае сказать так он не мог.
               Однако кто хочет – тот добьется. Поплавок на дальней удочке Андрея понемногу стал тонуть, в то время,  как легкое круговое течение стремилось вселить в него жизнь, и совсем скрылся  из виду. В несколько прыжков застоявшийся рыболов достиг снасти и резко подсек, почти сразу потянув добычу на себя. Не тут-то было, поддавшись в первый момент на его уверенные действия, речной обитатель тут же уперся и, в свою очередь, дернул снасть обратно, от чего конец удилища совсем согнулся.
               «Лишь бы леска выдержала!» - в смятении думал Андрей Ребров, ощутив нешуточное упорство своего визави, понемногу пятясь от воды и стараясь смягчить рывки противоборствующей стороны. Конечно, ни багорика, ни подсачека с собой у него не было: зачем брать подсачек на Коку, в которой основная рыба – ельцы весом в 50 граммов. Хотя несколько лет назад, когда предприниматель из Сибирска хотел открыть на базе давно угасшей Коковищенской фермы ресторан и производил дезинфекцию помещения, выяснилось, что в реке рыба есть. Хлорка попала в Коку. Не сама, конечно: чей-то свободно пасущийся бык пришел посмотреть на оживление у фермы; стоявшая у входа вонючая бочка ему определенно не понравилась и получила рогами в бок. Упавшая емкость плеснула хлоркой прямо в морду парнокопытному, отчего тот и вовсе разъярился и погнал ее прочь. Бочка катилась под уклон и в конце концов оказалась в Коке. Хлорки и оставалось-то, наверное, ведра два, не больше, но этого хватило, чтобы показать все рыбное богатство реки: вверх брюхом плыли гольяны, пескари, ельцы, караси, окуни, налимы и, говорят, даже здоровые щуки. Крупная рыба скоро оклемалась и кое-как убралась куда подальше, а мелочь долго еще собирали прибрежные жители. Предпринимателю хотели вчинить иск, но он совершенно справедливо указал на бесхозно пасущуюся повсюду скотину, а поскольку преступного быка опознать не смог среди других  коров и овец, то дело на этом и заглохло. Как и вся ресторанная эпопея.
                Все это моментально промелькнуло в голове Андрея Реброва и  теперь ему вполне отчетливо представлялась нормальная щука килограммов на семь-восемь, почему-то взявшая на мелкого червя. Но мало ли… Только бы выдержала леска!
                Ирина Ветрова, сразу поспешившая на место действия, сильно переживала, но помочь ничем не могла.
                Андрей быстро приноровился к вываживанию рыбины и, то слегка отпуская, то натягивая леску, подтянул улов к берегу. И вот оно! Из воды показался конец нетолстого металлического троса, а потом среди поднятой мути и он сам. Трос свернулся беспорядочными кольцами и пружинил, когда его тащили из реки. Ирина Ветрова зашлась в беззвучном смехе, а нефартовый рыболов так же беззвучно сквернословил, проклиная владельца каната, и почему-то – щук, быков и прочих предпринимателей.
              Ввиду малости общего улова уху в тот день варить не стали, а обошлись провизией, прихваченной из дому. Несмотря на недобросовестность реки, сыгравшей злую шутку, рыбалкой они остались довольны, обращались теперь друг к другу «на» ты и собирались вскорости повторить выезд на Коку. Жизнь начала обретать ещё какой-то смысл, кроме химии и энтомологии.
                ***
               Двухлетие Дарьи отмечалось не так широко, как годовой юбилей, однако же забытым  далеко не было. Неизвестно только было, прибудет ли Андрей Ребров, раньше часто проведывающий маленькую Моль. В последнее время заглядывать он стал от случая к случаю.
                - Да у него теперь другая моль на уме, - заверил Сергей, - вот такая,- и он показал рукой высоту этой моли.
              - Что, и правда? – спросила Мария Васильевна.
              -Когда я врал-то? – оскорбился Сергей. - Да вы же ее знаете, была у нас – это Васькина классная.
              - Что ты говоришь? Да, мир тесен. Ну и ладно, давно пора, - заключил Егор Егорович.
    К дате Василий смастерил из сосновой коры маленький кораблик, который во избежание травм сестры утыкивать мачтами не стал, а снабдил только трубой и рубкой.
               - Бери и пользуйся! – без всяких пространных речей сказал он при вручении подарка. Судно она с упоением запускала в тазу с водой, все время норовя его утопить, что никак не получалось. Зато, улучив момент, именинница с успехом утопила мобильник брата Сергея, пустив его в плавание, чтобы сосновому кораблику было не так одиноко. Но если последний никак тонуть не хотел, то телефон, наоборот, никак не хотел плавать.
               - Ты что наделала! Мой телефон! – завопил Сергей, как только мать, заметившая катастрофу, выудила «Нокию» из таза. – Он же теперь сдох!
               И точно: как ни старался Серега привести аппарат  в сознание, все старания его были напрасны – точно как в старой песне про кочегара, у которого помутилось в глазах. Рассердившийся брат поздравлять Дарью даже не стал, а ушёл в амбар, где делал корчагу на ельцов. Вообще-то он был доволен: утопленник был стар и давно вышел из моды, у друзей были уже смартфоны. На покупку такого же им не однажды делалась заявка родителям, но все как-то не удовлетворялась: то не было свободных денег, то он своевременно не исправил годовую тройку по физике. Он уже решил сам обеспечить себя навороченным средством связи, почему и взялся за рыбный промысел. Ну, теперь-то уж им всем деваться некуда: совершенно же ясно, что человек в восьмом классе без мобильной связи и селфи существовать не может. Вопрос только в том, как скоро ему этот телефон купят. Однако идею насчет добычи и реализации рыбы он отметать не стал и трудился в амбаре, вспоминая, как изготавливал когда-то корчагу отец.
               Мария Васильевна, которая вместе с Еленой была занята на кухне и не могла вовремя проследить за Дарьей, вынесла порицание за недосмотр Егору Егоровичу, который только крякнул с досады и почесал в затылке. 
                - А где носит самого-то Серегу? – недовольно спросил он.
                -Чёлт побели, – неуверенно добавила именинница, чувствовавшая, что она несколько виновата.
                Обстановку разрядил треск мотоцикла и ее крестный Андрей, возникший вслед за тем на пороге.
                - А-а, Моль купается! – закричал он и подхватил именинницу на руки. – А что у меня есть?
                Поставив ее на ноги, он снял со спины рюкзак и достал из него куклу и прозрачный пакет с чем-то разноцветным внутри. При ближайшем рассмотрении, которое было организовано женской половиной, это оказалось платьишком, маленьким, но сплошь увешанным этикетками, ярлыками и лейблом «Армани». И цена-то была не пустячная! Уж родственник постарался.
                - Какая прелесть, правда, Дашута? – восхитилась Мария Васильевна, незаметно обрывая нитки, свисающие с подола изделия. – Что надо сказать дяде Андрею?
               - Спасибо! – немедленно последовал ответ, хотя Моль была занята исключительно куклой.
             Ленка со смешанными чувствами смотрела на удивительное платье, но не сказала ни слова, а Егор Егорович с Васькой вообще ничего не поняли, кроме того, что именины в целом получаются неплохие.
                -Вот так, свет Андрюша, – сказал Егор Егорович, - помаленьку начинает разлететься семья-то: Влас, видишь, заканчивает училище, скоро – на службу.
                - Ну, у вас народу еще много, а вот я тоже собираюсь в Московию, и мои совсем остаются одни.
                - Вот. Эх, придется по праздникам нам вдвоем с Васильевной тосты поднимать. Правда, Васильевна?
              - Свистопляска какая, - заметила Дарья, укачивая кукла.
              - Вот именно – свистопляска – согласился глава семейства.
              - Ты, Андрюша, когда едешь-то? – спросила Мария Васильевна.
              - Уже через неделю.
              - Ну, будем проведывать твоих.  Да скажи, пусть и они почаще к нам заезжают.  Летом особенно. Летом тут есть, где дыхнуть кислородом.
              - Скажу.
   
              - Вот именно. Поскольку по Индонезиям у нас на билет не хватит – ну, будем между Сибирском и Коковищем  поездки организовывать. Да ты что не пьешь-то, Васильевна,  Андрюха ведь уезжает. Когда еще посидим?
              - А где Сергей? – спросил гость.
              - Горе у него, - объяснил Вася, - Дашка телефон Серегин утопила.
              - Ай-яй-яй. И что он?
              - Хочет заработать сам, на рыбе.
              - На рыбе?
              - Ну да. Сделал уже две корчаги, третью плетет.
              - Надо покупать ему новый. Давно просит. У всех есть, а у него нету, - вмешалась Мария Васильевна.
                - Да кто спорит? Конечно, надо. Вот если с медом будет нормально, сразу и купим. А свою рыбную идею пусть претворяет. Надо же что-то и самому делать!
              - Чёлт побели, - добавила Дарья.
              - Доча, нельзя так говорить. Это нехорошие слова – укоризненно сказала Мария Васильевна и строго посмотрела на мужа.
              - Да, да, это только старые больные люди так говорят, а такие умницы, как ты – нет. Поняла, Дарья? – посыпал себя пеплом Егор Егорович.
             - А с пчелами он не занимается? – спросил Андрей.
               - Нет. Он шибко нетерпеливый, торопится, а тут суета вредна. Как-то поднял верхний корпус улья, не посмотрел, что он приклеен к нижнему, нижний оборвался и грохнулся на подставку. Туча пчел!  Хорошо, он был в маске, но все равно покусали – в рукава, и через брюки жалили. Да ну – от греха подальше! Не знаю, кем вырастет. Влас определился, Василий собирается в моряки, Лена – в турбизнес, короче, все при деле. А Серега -  ни туда, ни сюда.
              -Не иначе, в менеджеры метит, - предположил Андрей, - а может – в депутаты.
              - Ха, в менеджеры. Читал я недавно в газете: мол, заброшенная когда-то ферма в Коковище типа обрела вторую жизнь. Там надои – во! Там дисциплина – во! Там качество, там передовые технологии, а всему голова – новый эффективный менеджер из Кореи.
              - Что, там, в Корее, занимаются фермами, пьют молоко?- наивно спросила Елена.
              -Так, наверно.  Пьют молоко, крабами закусывают, чё им больше делать-то? – встрял Васька.
              - Ну и вот, – продолжал Егор Егорович, - думаю, посмотреть, сходить, что ли. Что это за эффективный такой менеджер? Так сказать, засвидетельствовать своё почтение коллеге. Мы в свое время тоже в передовиках были, а ферма закрылась. Ну и вот, пока собирался, встретил старую доярку – ну, при мне-то она молодая была. Наталья Иванова.  Поздоровались, то-сё, поговорили про житьё-бытьё. Она до пенсии еще не доросла, работает там.
              - Слышу, у вас эффективный менеджер? – спрашиваю.
                - И-и, не говори, Егорыч: я ведь уже по второму заходу на нашей ферме. Ну, теперь-то не на нашей.
              - Как это – по второму заходу?
              - Так он же набрал сперва лучших из доярок, и кто чуть помоложе – совсем-то молодые, новые на такую работу не идут. Лучше впроголодь дома сидеть будут. Потому что нагрузка в два раза стала больше – прежнюю нашу численность вдвое «оптимизировали». Ну вот, через две недели всех уволил, не сразу – поочередно. Меня – последнюю.
              - А чего ему не так было?
              -Опоздал на пять минут – штрафные очки, недочистил чуть-чуть где-то – опять; пятое-десятое… Короче, за неделю все штрафниками стали. Тут нужны роботы. Некоторые сами уволились. Набрал он новых. Да сильно брать-то неоткуда, и вот снова позвал меня. Но, чувствую, скоро опять попросит. С фермы. Да пошёл он, знаешь куда?
              - А как же. Вы и меня, бывало, туда посылали…
              - И-и, сравнил! Тогда золотое было времечко. Сказка!
                - И что думают делать, хозяин, например? Этот менеджер-то – он ведь тоже наемный, не голова.
              - Слышала, условие хозяину поставил: или выписываем работников и оборудование из Кореи, или же он говорит Коковищенской ферме «До свидания». Но зарплата должна быть не меньше 150 тысяч и соответственные жилищные условия. Мы получаем 30 тысяч, ну а жилищные – ты и сам в курсе. Смехота! Он, когда ферму принимал, спросил у нас про зарплату.
               - 25 тысяч было – говорим.
               - За неделю? – спрашивает.
               -Какой за неделю – за месяц!
              Он соображал-соображал:
                -А-а, догадался! Это пособие, компенсация за ужасные условия труда! У нас тоже иногда делают компенсацию, если есть какой-то… как это? – некомфорт. Но я бы еще хотел знать, какая у вас зарплата?
              - 25 тысяч, - говорим. - Да хоть у хозяина спросите.
                - Да спрашивал, - отвечает. И сложил ладони, глаза – к небу, но ничего больше не сказал.
    Егор Егорович выпил стопку, махнул рукой:
              -Вот такие пироги, менеджеры, то есть. 
                - А и у нас такие наросли моментально, как грибы после дождя. Чисто овчарки. Каких еще корейских менеджеров надо искать? – вставила Мария Васильевна.
               - Так управитель-то думает: ага, сейчас выпишу эффективного…  тьфу ты, пропасть! – и все пойдет как по маслу.  Ага, щас!  Это я помню, в старые времена: неурожайный год был, кормов в совхозе мало заготовили. Началась на ферме голодовка, даже был падеж. И на других фермах тоже. Понаехало начальство, - райком, райисполком;  давай разбираться. Говорим «надо бы где-то на дальней стороне сена занять, централизованно, в организованном порядке». Нет, им кланяться не с руки. Типа, занять-то просто, так и дурак сможет. Вы попробуйте без заема! И пригласили они профессора из сельхозакадемии. Дескать, вот вам, мотайте на ус!  Профессор приехал, походил по фермам, посмотрел:  - Кормить, говорит, надо! – и уехал. Потеха! Так и тут.
              - И что потом? – спросил Андрей, выпивая, по примеру хозяина.
              - А что потом? Пришлось договариваться аж в Казахстане и оттуда солому и сено везти. Иначе бы всю скотину прирезать пришлось. Хорошо, Казахстан был не заграница.
                - Невезучая какая-то ваша ферма стала, – заметила Мария Васильевна, - и ресторан из нее не получился, и образцовое капиталистическое производство. Хотя, если бы, например, Наталье платили 150 тысяч…
              - Вот именно.   
              Моль задремала и застолье стало сворачиваться. Смеркалось.
                ***
              «Хорошо иметь домик в деревне!» - бурчал Сергей, выволакивая из ограды копну снега, погруженную на старый капот от «Нивы». – И когда кончится этот снег, эта зима?
              Приподняв капот за край, он с трудом опрокинул поклажу к другим грудам, уже доставленным за ворота в процессе очистки, и двинулся за новой партией груза.
                - Васька, ты поменьше грузи, снег какой-то сырой, тяжелый, - дал он наставление брату, орудовавшему большой снеговой лопатой.
                Эта их повинность особенно доставала после затяжных снегопадов или метели: двор был обширный и иногда приходилось возиться с его очисткой по полдня, а то и больше. Конечно, в критических случаях подключался отец, но это было уже как бы поражение их с Васькой. Раньше такую работу делал Влас – он здоровый. Но теперь далеко. Эх!
              Сергей вытер пот со лба, отдыхая, пока нагружалась повозка.
              - Хорошо, что от коров отделались, - словно угадав мысли брата, сказал Василий, окончивший погрузку.
              - Да уж.
              С коровами в последнее время была одна морока: мало того, что надо было косить, сушить и завозить сено, чистить навоз и гонять скотину на реку, где поить ее из проруби – совсем невозможной стала пастьба. В пастухи никто не шёл, потому что плату за пастьбу собрать со всех было куда как трудно, даже и нереально. В конце концов скотина настолько распустилась, что потеряла всякое представление о дисциплине. Ни грозные окрики, ни хлестание кнутом не помогали: парнокопытные при малейшей возможности устремлялись на посевы, предпочитая злаки, а когда урожай был убран, бродили по стерне, поедая зазевавшихся мышей, или по помойкам, которых имелось в достатке. Содержать скотину без выгона не представлялось возможным: слишком много потребовалось бы кормов.
                - Все, хватит! – решил однажды Егор Егорович, когда одна из двух коров едва не издохла, объевшись чего-то на свалке. – Чем пить такое помоечное молоко, лучше совсем не пить!
               - А как же дети, Дашутка особенно? – пробовала было возразить Мария Васильевна.
              - Будем покупать, теперь-то с этим нет проблемы. Чай, капитализм.
              - Так покупное-то молоко всё равно хуже своего. Откуда ты знаешь, из чего оно?
              - Не знаю, и это хорошо, потому что своё, я знаю – с помойки. А там всё-таки пастеризованное, да ещё исправленное. А с коровами мы замучимся штрафы платить за потраву. Себе дороже выйдет.
                И вопрос был решен. Правда, Дарья, в первый раз попробовавшая магазинского молока, сказала «кака» и пить его наотрез отказалась. Но путем уговоров, добавления в продукт сахара и мёда, а также обещаний после каждого приёма молока покатать её на машине, старшие добились более терпимого отношения дочки к нему. Теперь из живности в хозяйстве остались только куры да пчелы. Тоже, конечно, не подарок, особенно первые. Эти потомки динозавров унаследовали от птеродактилей их скверный характер, наглость и безграничную прожорливость. Но мать, курировавшая эту отрасль, как-то с ними ладила.
                Пчелами занимался отец. На лето, как только начиналось большое цветение в лугах и на полях, все десять ульев вывозились к медоносам, километров за 20. Чтобы пчел не умыкнули, приходилось их сторожить. Несколько пчеловодов объединялись , свозили свои пчелосемьи в одно место и по очереди несли дежурство каждую ночь, что бы ни случилось. Поскольку настоящая полнокомплектная пчелосемья по стоимости почти равнялась средней месячной зарплате по региону. Хотя мед  падал в цене, а вместе с ним – и пчёлы. Но лихой человек готов стянуть всё, что плохо лежит, вплоть до погнутой алюминиевой ложки.   
               Сергей вывалил очередную порцию снега и работа почти была закончена. Оставалось только подскрести остатки сугробов по углам. Почти бесполезная работа, потому что сегодня же ночью может навалить столько же, а то и больше. Хорошо бы обходиться только тропинками, но в Коковище благополучной и авторитетной считается усадьба, где штакетник свежепокрашен, а снег зимой напрочь выметен. Иначе как смотреть людям в глаза? Конечно, были и такие, кто на эти мелочи не обращал внимания. Подумаешь, снег! Не навоз же. Да хоть бы и навоз – какое ваше собачье дело? Но это были, разумеется, недостойные люди.
               Нет, пчёлы не про него. Сергей хотел найти такое дело, где бы деньги являлись более-менее быстро и желательно в крупном количестве. С рыбой ничего не получилось: корчаги приносили  небольшой улов худосочных ельцов, а в довершение ко всему, две из трех этих ловушек сперли. Так что любителям речной рыбы приходилось довольствоваться морской, благо, селедки и минтая в магазинах было довольно. Вот стоила она, зараза, уж больно дорого, как будто её, солёную и мороженую, откармливали перед продажей хамоном и сдобными булками со сгущенным молоком, а потом раз десять перепродавали, хотя на самом деле -  всего 5-6 раз.
    
                - Серег, ты на подледную рыбалку не собираешься? – спросил неожиданно Василий, так что старший брат вздрогнул. – Я бы с тобой!
              - Ты, экстрасенс, что ли? Пугаешь порядочных людей. И с чего я попрусь мерзнуть?
              - Мазаевы вчера налимов поймали. Витька говорил.
              - И много?
              - Двух штук.
              Сергей пожал плечами:
              - Да ну их, вместе с налимами.
               Смартфон ему все-таки купили, но нужда в личных деньгах не отпала, и он напрягал мысль, чтобы отыскать их источник. Понятное дело, почти везде он опоздал: все доходные места уже заняты. Но что-то должно достаться и ему. Надо копытить. Нынче он заканчивает десятый класс еще год и что? Задача! Не сидеть же в киоске и торговать газетами! Как-то он видел в Сибирске открытую палатку, где человек восточного типа торговал беляшами. Это был виртуоз! У него шипела сковорода или даже две, он делал моментально две маленькие лепешки из теста, клал на одну фарш, другую прилеплял сверху, скатывал в шар и кидал на сковороду. Между этими действиями он успевал выхватывать с пылу, с жару готовый аппетиный беляш и вручал на салфетке покупателю, тут же отсчитывая сдачу. На сколько времени у него хватало здоровья, неизвестно, но уж, заменяя бригаду общепитовцев, за свою вахту зарабатывал он немало. Сергей с огорчением должен был признаться себе, что у него так не получится. Опять же и всякие санитары могут претензии предъявить: хватая грязные купюры и мелочь голыми руками и этими же руками держа беляши, можно с ними вместе всучить проголодавшемуся пиплу какую-нибудь заразу.
                Хорошо Власу – он нашёл себе дело, видно, получает удовольствие от службы, и деньги неплохие. Но Сергея казарменные порядки никак не привлекали и при мысли о возможной предстоящей воинской повинности у него портилось настроение. Как на грех, и здоровье ни в чём не подводило, что показывали многочисленные допризывные обследования. Не иначе, придется ломиться в какой-то вуз, где ещё есть военная кафедра. Там служба – раз в неделю. Заодно можно получить какое-то образование. Кроме военного. Так думают многие его приятели.
               - Память у меня какая-то дрянная – жаловался он, когда в семье обсуждался такой вариант. – Вся она Ленке досталась.
                - Тренировать надо, – советовала Мария Васильевна. - Лена же вон без конца учит. Не так просто хорошую память иметь.
              - Так когда тренировать? Год остается. Память – это же не гири.
              - Всё равно можно чего-то добиться, – поддержал свою половину Егор Егорович. – Не совсем же ты колода.
              - У меня хорошая музыкальная память, – встал на свою защиту Сергей.
              - Ну, хоть что-то. Куда бы еще её пристроить.
               Да, всё непросто. Хорошо, что появился хоть какой-то просвет: он вошёл в состав вокально-инструментальной группы. Это сулило при известном везении какое-то материальное благо, кроме всего прочего. В ансамбле было вместе с Сергеем пять человек: гитара, труба, тромбон, баян и большой барабан, без которого руководитель бригады Тимур Косов не мыслил успеха. Тем более, что исполнять планировалось как современную музыку, так и старые народные песни, чтобы был спрос на «Мандарин», как называлась группа, в любой аудитории. Тимур бредил особенно большим барабаном, который бы покорил сердца всех слушателей-зрителей. Он однажды видел выступление ансамбля волынщиков, где четверо играли на волынках,  а пятый без устали в такт им лупил в большой барабан, ростом выше его самого. Получалось классно! Тимур был сражен и понял, что без такого барабана скорой славы им не заработать. Хотя возникала при этом и проблема: как с таким инструментом ездить на гастроли, когда слава обрушится на «Мандарин»? Его трудно протащить через двери, не говоря уже о том, чтобы разместить, например, в микроавтобусе. Но решение этой задачи пока было отложено на потом.
               - Эх, жалко, что ты не хочешь на рыбалку, – огорченно сказал Василий, - одному неинтересно.
                - Так у меня сегодня репетиция, – примирительно ответил брат. – Уже через полчаса. За налимами уж как-нибудь в другой раз. Может, еще и потеплеет; сейчас-то климат что-то не очень подходящий. 
              За воротами послышалось приглушенное урчание автомобиля, затем сигнал клаксона.
              - Ну вот, за мной уже приехали.
                Сергей на всякий случай выглянул из калитки, помахал рукой и через пару минут, вооружившись баяном, отбыл на репетицию группы «Мандарин».
                ***
               У Ленки забот прибавилось: кроме того, что предстояло окончить девятый класс с его экзаменом, вечером надо было заниматься с сестрой. Дарья уже с осени ходила в детский сад. Мария Васильевна, вышедшая на работу еще в начале лета, когда у старших детей начались каникулы, теперь будила Моль рано, что очень ей не нравилось: она начинала хныкать и кричать, что пусть все идут на работу,  а ей там не нравится и старалась забраться подальше под одеяло.  Но суровая данность жизни диктовала свои правила и бесполезно было в одиночку биться против этих дрянных правил. По темным и холодным зимним утрам подниматься было особенно невыносимо. Все сочувствовали младшей, но ничего поделать не могли. Полусонную Дарью одевали, обували, устраивали в машине на коленях у Марии Васильевны и  Егор Егорович доставлял пассажиров к детсаду, где Дарью раздевали и сдавали на попечение воспитателей. И сколько же непроспавшихся юных граждан везли в этот ранний час на работу! Машины шли туда одна за другой. Буквально вот одна за другой! Но не у всех были автомобили, ах, не у всех! Ничего нельзя поделать. Тогда малых усаживали на санки и в метель, и в трескучий мороз везли по нечищеным склизким обочинам. Вечером – обратно. Иногда по полкилометра и больше. Где же при таких обстоятельствах набраться здоровья и не досаждать педиатрам? Оно, конечно – сибиряки, но не до такой же степени! Чай, не пингвины. Дарья, случалось, тоже прихварывала.
               После детсада Егор Егорович доставлял супругу на работу и отправлялся домой – до вечера, когда надо было забирать дочь из детсада. Теперь с ним ехала Елена, к тому времени приходившая из школы. Если она задерживалась, то звонила и тогда, на время оторвавшись от своей работы, собирать Дарью домой ехала Мария Васильевна. Потому что в детсаде страсть не любили, когда родители задерживались. Да оно и понятно: попробуй-ка целый день…  Да с такой зарплатой.
                До прихода матери в обычные дни с Дарьей возилась её сестра, да отчасти Егор Егорович, насколько позволяли его полсотни лет; у братьев не хватало терпения. Как только Елена освобождалась от воспитательной функции, она принималась за уроки, а потом – за изготовление ужина или наоборот – смотря по обстоятельствам. Ей до  школы приходилось добираться пешком, но вместе обычно шли и братья. Обратно она шла уже одна. Всё бы ничего, но донимали собаки, иногда появляющиеся целыми стаями. Меры, конечно, принимались руководством всякого уровня, но собак, кажется, становилось только больше. Совсем недавно из Сибирска приезжала спецбригада по отлову собак – согласно заявке администрации района. Как и было в заявке, специалисты отловили десять бродячих собак как раз по улице Вершининых, самой протяженной и насыщенной собаками. Они предъявили улов ответственным лицам и получили соответствующие подписи и печати в акт выполненных работ. А на днях Егор Егорович встретил на своей улице самую бездомную и наглую, давно знакомую собаку. Она, как ни в чем не бывало, облаяла его и поспешила облаивать дальше. Злые языки утверждали, что спецбригада возит с собою одних и тех же собак, которых и демонстрирует в конце операции как свежепойманных. Поговаривали также, что собак действительно ловят, а потом выпускают где-нибудь подальше, чтобы не сразу прибежали назад. В самом деле, ну кому они, на фиг, нужны – возиться с ними, кормить, лечить, обеспечивать им моцион и подыскивать добропорядочных новых хозяев? Смешно!
                Несмотря на уверенное и поступательное движение по всем  позициям, три проблемы в районе решить никак не могли: справиться с собаками, справиться с мусором и справиться с занятостью, или лучше сказать, с незанятостью, поскольку с занятостью достаточно быстро и успешно справился в своё время рынок. Вместе с тунеядцами он отправил отдыхать и часть довольно работящих граждан.
               Наперекор всем препятствиям Елена училась с блеском и не было сомнений, что в этом классе зреет будущий медалист.
                - С умом-то и дурак сможет, - ворчала по этому поводу Настасья Саввишна, - ты попробуй без ума!
              Олимпиадные задачи Вершинина щелкала, как орехи, была рукодельница и участница художественной самодеятельности. И лишь одно ей никак не давалось: на уроке физкультуры она не могла перепрыгнуть через козла. Учитель, Кирилл Налабардин, был в унынии. И в самом деле, ну что же это за отличник, который не может преодолеть козла? То есть весьма сомнительный отличник. Но учитель не сдавался:
              - У тебя, Елена, голова есть на плечах, или нет? – спрашивал он в отчаянии, одержимый идеей заставить ее перепрыгнуть через набитое войлоком дермантиновое чучело. – Смотри, как надо!
              И он с легкостью перелетал через непарнокопытный спортивный снаряд. Но всё было бесполезно.
                - Достала меня эта Вершинина, - как-то даже пожаловался он Ирине Ветровой, с которой в учительской сидел рядом.
              -Что такое? – обеспокоилась она.
              - Да смех и грех – через козла не может перепрыгнуть!
               - Ну, не волнуйся ты так! Я, помнится, тоже долго не могла одолеть эту ско… задачу. Не все же развиты одинаково! То есть физически, я имею в виду.
              - Так-то оно так, но всё же как-то не по себе. Не могу научить, вот в чем дело. Видно, плохой я педагог - корил себя он.
              И совершенно напрасно: педагог он был нормальный. Не хуже преподавателей ОББЖ и географии, да и других – Ирина Ветрова так и сказала. И посоветовала слишком не заморачиваться  Вершининой, а сосредоточить все усилия на перспективных спортсменах. Чем и внесла некоторое успокоение в его смятенную душу.  Зато сама она была растревожена, вспомнив родственника Вершининых. Хотя он и так постоянно присутствовал где-то в специально выделенном уголке памяти. Но тут как бы заявил о себе конкретно. Сегодня вечером она  позвонит в Москву!  Взяв журнал 7»б», учительница химии твердым шагом двинулась в этот класс.
               -Ирина Петровна, а у нас география! – дружно закричали семиклассники.
               - Разве? – удивилась Ирина Ветрова. – Ах, да. Извините.
               И она пошла обратно в учительскую, чтобы заменить журнал.
                Елена Вершинина тем временем, не подозревая, как много сумятицы она внесла в мысли части педагогического коллектива, этим не ограничилась  и сеяла смуту в умах части одноклассников. Как и в первом случае, сама того не желая. В порядке шефской помощи она, по поручению классного руководителя, стала натаскивать по математике отстающего Борю Иванова. Боря пристрастился при каждом удобном случае списывать решения задач у Вершининой, зная, что все прочие корифеи математики в классе могут ошибиться, но Вершинина – никогда. Понятно, что это не осталось тайной для учителя математики и он обратился к классной. Она приняла единственно правильное решение:
                - Елена! – сказала классная руководительница отличнице. – Давая списывать Иванову, ты развращаешь лодыря. Если действительно хочешь помочь, возьми человека под опеку, консультируй его. Вот это будет дело!
                И Елена взяла Борю на буксир, возилась с ним в ущерб своему личному времени. И всё бы хорошо, но вдруг стал тупить Никита Морозов, который всё время сидел позади неё, хотя никогда и не списывал, потому, что учился вполне себе прилично. Теперь он без конца заглядывал в её тетрадь, и без стеснения списывал всё подряд.
                - Никита, что с тобой? – растерянно спрашивал учитель математики. – Одни двойки. Ты обленился? Раньше у тебя не было проблем с математикой…
                - Да нет, Павел Сергеевич, - отвечал нерадивый ученик, - что-то память клинит и вообще голова не работает.
              - Ну, ты поднатужься, напряги волю. Без труда, понимаешь…
                - Да я понимаю, Павел Сергеевич; не получается! Уж и волю напрягал, и тужился. Ничего не помогает. Наверно, я переучился, перегрузился то есть. Своего ума уже не хватает. Мне бы репетитора…
                Делать нечего – пришлось классной снова обращаться к Вершининой, поскольку Никита возлагал надежды на своё подтягивание именно на неё. Елена набивать себе цену не стала: все-таки учить-то будет Павел Сергеевич, а она – на подхвате. Дело осложнялось только тем, что началась уже последняя и самая короткая четверть. Темпы натаскивания отстающих поэтому должны были быть велики. Занимались после уроков в классе, а иногда, смотря по обстоятельствам – у Вершининых дома, в маленькой летней кухне. Памятуя, что голодное брюхо к учению глухо, молодая хозяйка угощала гостей прежде чаем с какой-нибудь прикуской, а потом приступала непосредственно к учебному процессу. Боря восполнял огрехи в своём математическом образовании медленно, но стабильно. Сложнее всё обстояло с Морозовым: он иногда совсем пустяковые правила не мог постичь с первого раза, и лишь когда Елена начинала терять терпение, вдруг вскрикивал, пугая её:
              -А-а, понял! Ура!
    Точно так же кричал он, когда замечал, что она просто устала, что было немудрено: засиживался он иногда довольно долго, не замечая, по-видимому, хода времени. Действительно, с головой у него теперь было несколько неладно. Но при всем том эти уроки удивительным образом шли ему на пользу.  Павел Сергеевич был в восторге.
                - Ну что за молодчина эта Вершинина! – потирая руки, говорил он в учительской, - результат её поддержки уже виден, особенно по Морозову. Уж вроде я опытный учитель, столько лет…  Не понимает! А Елена принимается – вот уже и оценка приличная. Прирождённый педагог!   
                Ирина Ветрова отчего-то встревожилась: как бы вся эта история не превратилась в драму. Но пока что всё было хорошо.
                ***
              Андрей Ребров появился в Москве на исходе лета, хотя тот август вполне сошел бы за середину июля – такая стояла жара. Народ спасался прохладительными напитками, фонтанами, зонтиками и солнцезащитными очками, которые то и дело съезжали по потным носам, и воздержанием от излишних прогулок  по горячему асфальту. Ввиду таких обстоятельств, а может быть, по какой-то иной причине приезд молодого сибирского соискателя учёной степени в столицу прошёл незамеченным. Отложив изучение достопримечательностей населённого пункта на потом, он сразу по прибытии устремился в нужный вуз, однако же всё равно опоздал: искомые люди работу уже закончили. Что и неудивительно, поскольку до пункта назначения пришлось добираться больше часа, а ступил он на землю первопрестольной в послеобеденное время.  Огорчённый таким началом, Ребров двинулся на поиски гостиницы, но тут, глубоко поразив его, зазвонил телефон:
              - Андрей? – раздался в трубке незнакомый мужской голос. – Ты уже в Москве?
              - Да, тут. Извините, а кто говорит?
               - Старый знакомый, - засмеялась трубка. – У Егора Егоровича дочки на именинах, помнишь? Так вот он сейчас позвонил, мол, ты где-то уже здесь должен быть. Попросил содействовать. Ты где в настоящий момент? Или устраиваешь дела?
                Андрей поначалу растерялся, и даже хотел отказаться от услуг, но потом подумал, что это будет выглядеть глупо, опять же и Егор Егорович – он что, зря старался? И, поразмыслив так, назвал адрес института, с делами в котором он сегодня опоздал.
               - Ты там и будь, у входа, я скоро заеду. Черная «Ауди». Жди.
                И точно, не прошло и часа, как среди прочего транспорта появилась и «Ауди» названной масти.
               - Ну, с прибытием; здравствуй! – вышел из неё навстречу далекому гостю хозяин.
                - Здравствуйте, Николай Петрович! Вы очень неожиданно меня выловили.  Егор Егорович говорил, мол, обращайся. Но я думал – уж в крайнем случае.
               - А что мы теряем? Мы только приобретаем. Садись, поедем ко мне. Притомился, наверное, за дорогу?
               - Да не очень. Но жара…
               - Это верно. Дышать невозможно. Но скоро охладимся. Ты вещи где оставил?
               Уже довольно скоро они были дома у Николая Петровича Мазина, экспедитора замечательно богатой фирмы. Через недолгое время появилась, завершив свой рабочий день, и его супруга Аида Перфильевна. Жили они вдвоём, поскольку сын со свой семьей имели собственную квартиру на другом конце города.
               Гостя усадили за стол и холодильник щедро поделился со столом своими запасами, которые не приходилось долго готовить, лишь полуфабрикаты пришлось подвергнуть термической обработке, но это не заняло много времени. Солнце еще только клонилось к закату, но лучи его пробиться сквозь плотные занавеси на окнах не могли,  и вместе с полумраком было относительно прохладно, хотя за несколько знойных дней многоэтажная каменная коробка прогрелась как следует.  Отрабатывал свою стоимость кондиционер, и в целом жить было можно.
                - Ну, за приезд и будущие успехи! – разлив коньяк, провозгласил тост хозяин  и они выпили, при чем Аида Перфильевна только пригубила рюмку.
               - Тут, понимаешь, надо привыкнуть, к Москве, – говорил Мазин – усвоить московские повадки. Это непросто. Я уж сколько времени здесь, и вроде всё делаю правильно: хожу на белых подметках, шарф завязываю только удавкой, постоянно – к месту и не к месту говорю «на самом деле» и много ещё чего, что требуется. Но всё равно чувствую некоторое отчуждение аборигенов – они каким-то образом определяют, что я не коренной москвич. Но ты этим не заморачивайся, занимайся своим делом. Ведь и в Сибири свои порядки.
                За разговорами о сибирском житье-бытье и о житье московском незаметно употребили полбутылки и, без сомнения, одолели бы и всю, но хозяйка озабоченно напомнила о завтрашнем важном для Андрея дне и что ему уж точно, потребуется свежая голова. Замечание было резонное.
                - Стало быть, вернемся к этому процессу, как только Андрей, у тебя утрясутся первые дела - заключил Мазин и ужин на этом закончился. Гость уснул сразу же, как только добрался до отведенного ему места.
              Утром рано Андрей с первыми тружениками института был уже в этом почтенном учреждении, на этот раз вполне вовремя. Успешно пройдя собеседование, он получил все нужные направления, в том числе, в общежитие и, не медля, отправился туда с напутствием после устройства быта явиться непосредственно для определения научных задач. По дороге решил, что надо уж заодно захватить из камеры хранения вещи, что и было сделано. Общежитие ничем не отличалось от массы ему подобных, даже при том, что здесь был достаточно интернациональный контингент. В том числе и в комнате, где должен был поселиться новый аспирант.
              Комната была рассчитана на троих. И два постояльца были в наличии, когда сюда, постучавшись, вошёл Андрей Ребров.
               Один из них, кучерявый и темноволосый, со светлой кожей, сидел за столом и что-то писал, другой, тоже кучерявый и темнокожий, делал что-то вроде утренней зарядки, чередуя глубокие приседания с элементами буги-вуги. Оба немедленно прервали свои занятия и воззрились на вошедшего. Его чемодан свидетельствовал, что зашёл он не просто так, а с вполне определёнными намерениями.
               -Я к вам пришёл навеки поселиться, - скромно заявил он и представился:
               - Андрей Ребров!
               Протянутую для пожатия руку схватил танцор:
               -Мокумба Зебе!
                - Олига Хачатрян, – отрекомендовался вставший из-за стола и крепко стиснул руку гостя.
              «Похоже, тут спортсмены подобрались» - решил про себя Андрей и сказал дежурное:
              -Очень  приятно!
    Было ли очень приятно старожилам комнаты, оставалось неясным, но дальнейшая беседа носила вполне дружеский характер.
              - Энтомология? – спросил Мокумба Зебе.
              -Энтомология, - подтвердил новоприбывший.
              - Прямокрылые? – поинтересовался Олига Хачатрян
              - Прямокрылые, - заверил его Ребров, - саранча.
              Хачатрян удовлетворенно кивнул головой, а Мокумба Зебе подытожил:
              - Халеги. Уководитель – Петхов?
              - Петров.
              -Ха-аоший бой… как это? – муцик!
               - Надеюсь.
               - Даже не надеись: ха-аоший!
              Далее Андрей Ребров принялся за своё устройство в комнате: разобрав содержимое чемодана, повесил, что нужно, в шкаф, что-то сложил в тумбочку, подумав, переложил содержимое с верхней полки на нижнюю, а с нижней – на верхнюю;  небольшой запас непортящегося продовольствия – в холодильник.
               - Ну, а за знакомство – чуть погодя, - сказал он .
                За этими мелкими хлопотами прошло почти три часа, приближалось время обеда. Андрей решил использовать оставшееся для того, чтобы отзвониться – родителям и Ирине Ветровой. Особенно их порадовало, что всё устроилось с жильём. После обеда свежий аспирант снова был у своего куратора, Ивана Петровича Лузина, большого знатока насекомых и педанта. Он порасспросил молодого человека о его начальных научных трудах, пообещал за пару дней просмотреть их в компьютере и определиться с дальнейшей работой.  Как раз через два дня и состоялся этот замечательный разговор, резко изменивший размеренное, в общем-то течение жизни аспиранта из Сибирска.
                - Вот какое дело, коллега, - с подъемом начал профессор Лузин, - в ряде регионов Африки большую озабоченность вызывают периодические нашествия марокканской саранчи.  Вы наслышаны о марокканской саранче, не меньше, понятно, чем и о нашей доморощенной, нестадной. О сибирской кобылке, я имею в виду, исследованием которой вы начинали заниматься. Так вот, наши товарищи из Западной Африки обратились с просьбой о сотрудничестве с ними по борьбе с этим вредителем. Они кое-что узнали о наших новых разработках в этом направлении, и связывают с ними определенные надежды. Как вам известно, марокканская саранча с большим презрением относится к ядохимикатам, моментально вырабатывая иммунитет  и химические обработки не дают большого эффекта. Хотя учёные продолжают искать инсектицид-панацею.  – Лузин перевёл дух:
                – Мы пошли другим путём: сделали ставку на биологические методы борьбы, в частности, на применение клещей, когда обнаружили, что часть из них паразитирует на личинках саранчи. Они погибают. Очень перспективная, обнадеживающая мера борьбы с этим насекомым. Дело теперь за полевыми испытаниями. Но их надо делать на месте, в совершенно естественных условиях.
                Лузин помолчал, с сомнением пощёлкал пальцами возле подбородка и продолжал, уже без прежнего воодушевления:
                - Надо ехать туда, в Магриб. И вот это мы и хотели поручить вам, коллега. Трудности, конечно, будут, но зато будет и первостатейный материал для диссертации!
                Он замолчал, ожидая реакции Реброва и, поскольку тот безмолвствовал, ошарашенный неожиданным предложением,  добавил:
                - Наши туристы  платят серьезные деньги, чтобы побывать в тех краях, вам же это не будет стоить практически ничего: дорога за наш счет, питание и проживание – за счет принимающей стороны. Туда же едет тамошний житель и ваш коллега Мокумба Зебе, вдвоём будет веселей и сподручнее.
              - А Олига Хачатрян – он не едет?
              - Он не едет.
              - Но ведь и у нас на Кавказе тоже есть эта саранча, ему бы и карты в руки.

              - У Хачатряна несколько другие интересы – уклончиво отвечал профессор и на лицо его набежала легкая тень. А насчет Кавказа: если мы заведем там клеща, неизвестно ещё, как он там начнёт действовать. Вдруг навалится на пчёл, наподобие варроатозного клеща? Это нам совершенно ни к чему. Да и потом – африканские товарищи просили провести все исследования именно у них – всё-таки не только страны, но и континенты у нас разные. Кстати, насчет пчёл мы имели с ними разговор и параллельно вам придется проследить за состоянием пчёл в зоне действия клеща. Всё это будет под контролем.
              - Мокумба уже в курсе?
              - Да, он постоянно готов в дорогу – сгорает от нетерпения. Но, правду сказать, я больше надеялся бы на вас. Загубить эту работу нельзя.
              - На какой срок она рассчитана?
              - Месяца три и, по обстоятельствам – плюс – минус две недели.
              - Можно подумать?
              - Да, конечно. Но я бы такой шанс упускать не стал. Мы можем сделать великое дело.
              Полный сомнений, Андрей Ребров вышел из здания и уселся на скамейке неподалеку, в тени жидких акаций. Надо  действительно подумать. С одной стороны, Африка – это все-таки не Антарктида, опять же и диссертация, с другой – три месяца тоже не пустяк. Вдруг он понадобится в Сибирске? Родители старые, а с указанного черного континента враз не доберешься. Ирина Ветрова… Но взялся за гуж, не стони, что не дюж. Надо ехать. Авось, они с Мокумбой смогут сделать все за более короткое время.
              Вновь он принялся звонить в далекий свой Сибирск. Родители немного взволновались перспективой такой дальней и длительной командировки, но никаких возражений не высказали:               
              Чай, не на околоземную орбиту сроком на год, - рассудил отец. – Давай, валяй,  дави саранчу, чтоб ей пусто было!
              Ирина Ветрова, выслушав московского аспиранта, ответила почти профессорскими словами:
                - Если представилась такая возможность, надо воспользоваться, я думаю. Три месяца – не так уж долго. Правда, там местами как будто неспокойно, да ещё эти всякие лихорадки. Не напугала я тебя? Нет? Но будь осторожней! Что ты молчишь? Алло!
                - Видишь, – не успели познакомиться, тут мне надо в Москву, теперь уже в Африку…  Как-то всё неправильно складывается. Я даже на пару дней заехать не успею. Может, лучше отказаться?
              - Не надо. Не станем же мы караулить друг друга день и ночь. Вернешься оттуда – подумаем насчет Москвы, как нам там угнездиться. Хорошо?
              - Хорошо, - безрадостно ответил Андрей Ребров. На душе отчего-то скребли кошки.
              Не задерживаясь более с ответом, он дал согласие на африканскую командировку и несколько следующих дней были посвящены подготовке к ней, потребовавшей много бумаг и согласований, излишних, вообще-то, напутствий, консультаций и просто дурацких советов, следовать которым никто не собирался.
               Андрей за время этих приготовлений сошёлся ближе со своим будущим соратником по козням против марокканской саранчи. Мокумба Зебе оказался вполне компанейским парнем, одних лет с Ребровым. Дело осложнялось только недостаточным знанием с его стороны русского языка и полным незнанием родного языка Мукумбы Зебе со стороны его русского товарища. По-английски, как выяснилось, они тоже поначалу не могли найти общего языка. Он, конечно, английский, но учили ему их разные школы и, по правде сказать, обе были далеки от совершенства. Но комбинируя известные им слова двух языков и сопровождая их выразительными жестами, они довольно скоро начали понимать друг друга вполне прилично. Олига Хачатрян, глядя на всю эту суету, казалось, втайне завидовал им. Но менять что-то было уже поздно: день отъезда аспирантов приблизился вплотную.
                - Я чего не помню, - сказал уже перед самым стартом Мокумба Зебе Реброву – а хогда нам дадут хлопов?
               - Каких клопов? – напрягся последний.
               - Хотоые хушают саанчу.
              - А-а, клещей! Сказали – накануне отъезда.
              Сообразив, что «накануне» вряд ли что объяснит спрашивающему, Андрей переиначил фразу:
              - Вечером перед отъездом. Получим, поспим и – ту-ту!
              Мокумба Зебе удовлетворенно заулыбался и исполнил несколько танцевальных па, высоко вскидывая колени.   
              Наконец, настал и день, вернее, утро отъезда. Пройдя все необходимые процедуры в аэропорту, предъявив документы на поразительный клещевой багаж и обычный туристский, двое аспирантов-энтомологов погрузились в самолет сообщением Москва – Каир и отбыли в рабочую командировку. Мокумба Зебе приплясывал, поднимаясь по трапу, но никто из аэрофлотовских служащих не обращал на это внимания: они хорошо разбирались, где подвыпивший потенциальный дебошир, а где – просто безобидный придурок.  Солнце поднималось над Среднерусской равниной.
                ***
                Отзвенело жаркое, но короткое сибирское лето; припала к земле трава, утренние росы стали холодными и держались до полудня, солнце грело как следует лишь когда взбиралось на вершину небесного купола, цвели тлько запоздалые цветы да репейник. Пришла пора закрывать полевой сезон в пчеловодстве. В один из последних дней августа Егор Егорович Вершинин вдвоем с сыном Василием отправились за пчёлами. Собственно, день ещё и не начинался: вовсю горела утренняя заря. Несмотря на ранний час, у некоторых летков уже замечалось движение: обитатели ульев готовились к вылету за взятком. Егор Егорович сноровисто заглушил открытые летки деревянными пробками, после чего они с Василием взялись за погрузку. Хотя совсем недавно состоялась откачка мёда, двухкорпусные ульи были тяжелыми, как будто вместо рамок туда наставили кирпичей: год случился урожайный и на зиму полосатые летуны обеспечили себя кормом по высшему разряду. Не придется их подкармливать, как в голодный год, сахаром, чего Егор Егорович всегда старался избегать, так как пчёлы от такого питания быстро изнашивались и пропадали в большом количестве. Зимой основная забота – следить, чтобы они, добравшись в процессе поедания мёда до потолка и зажатые со всех сторон рамками, не остались бы там умирать от голода. Приходилось принимать меры и когда заготовленная на зиму продукция сильно закристаллизовывалась, хоть ковыряй ножом. Но всё-таки зимой пчеловод отдыхает, если пасека у него небольшая, и не висит над душой хозяин, без конца требующий прироста поголовья, сбора воска и прополиса, обновления рамок и впаивания в новые рамки вощины, что довольно муторное занятие, поскольку вначале надо натянуть между их планками тонкую проволоку. При своей и небольшой пасеке, как у Вершининых, всё это не так утомительно.
               - Ну что, поедем? – обратился Егор Егорович к сыну, - кажется, мы ничего не забыли?
                - Ничего, - подтвердил Василий и бортовой УАЗ с полным кузовом гудящих ульев взял курс на Коковище.
                - Сильно покусали? – спросил старший Вершинин сына.
                - Штук пять, или шесть – отвечал Вася, потирая ужаленные места.
             - Поздновато мы приехали, они уже начали выползать, особенно, когда услышали нашу возню.
              Сам Егор Егорович давно привык к укусам и почти перестал их замечать. Самая-то напряженка с этим – откачка мёда. Пчёлы тогда злые, не нравится им, что забирают плоды их труда, нипочём не хотят отдавать. Тут нужно умение и терпение.
                На дороге показались двое голосующих с вёдрами, набитыми груздями. Но места в кузове не было, а если бы даже и оставалось, он бы пассажиров не взял, наученный опытом. Как-то, когда он вёз из соседней деревни первый купленный улей, увидел на обочине крутую иномарку и мужика, голосующего около. При ближайшем рассмотрении оказался это районный депутат и коммерсант Загибалов. С ним вместе ехала и жена, которая тоже вышла из машины, как только Егор Егорович остановился рядом.
                - Фал есть, Егорыч? – после приветствий спросил Загибалов, что-то у меня машина сдохла. Генератор, чтоб ему!
              Троса не было.
              Позвонив туда и сюда и неудачно, Загибалов махнул рукой:
              - Ладно, доедем с тобой, там у мастера-ломастера должно найтись. Попрошу его сюда приехать, лишь бы дома был.
                Кабина в УАЗе тесная, Загибалов же мужик громоздкий, так что пришлось ему взбираться в кузов, в то время как его половина устроилась на пассажирском сиденье.
              Егор Егорович в то время пчеловод был неопытный и, чтобы не повредить драгоценный груз, забросил в кузов три тюка соломы. Два он поставил впереди улья, чтобы он не бился о передний борт, а третий положил плашмя сзади, дабы о не давал улью уползать назад. На этот тюк и уселся Загибалов, закутавшись в плащ, чтобы не простудиться на ветру. И они понеслись! Только в скором времени послышался какой-то шум и даже, как будто, крики. В заднее окно через прессованную солому, конечно, ничего было не видно. Тут раздалась дробь ударов по крыше кабины. Пришлось остановиться. Загибалов тотчас спрыгнул на землю и, пригибаясь и размахивая руками, тяжкой рысью бросился прочь. За ним гнались пчелы, но недолго: прогнав супостата, они вернулись к машине. Егор Егорович, надев маску-сетку, в виде премии выданную ему продавцом пчел, полез в кузов. Разъяренные, по-видимому, тряской и тем, что оказались в полном заточении, полосатые нашли щёлку между ветхими корпусами и тонким ручейком вытекали наружу. Лицо Егора Егоровича было закрыто, но они вмиг искусали ему руки и жалили даже через штаны. Он быстро оторвал от подола рубашки тряпку и заткнул щель, отыскав в соломе крепкий стебелек, законопатил её как следует, под непрерывными атаками озверевших  четверокрылых. Затем стремглав бросился в кабину и рванул с места. Загибалов бежал, теряя силы, всё медленнее, затем перешёл на шаг.
                - Куда ты, мил человек? – чертыхаясь про себя, крикнул Егор Егорович, - садись, поедем!
              - Да ни в жизнь, чтоб их паралик расшиб, этих пчёл! – обиженно отвечал Загибалов.
              - Я их загерметизировал, больше не вылезут. А ты еще надень сетку!
              В конце концов несчастливый пассажир согласился: до дому-то было ещё километров восемь. При своём животе он нипочём бы не одолел это расстояние до ночи.
              Положили все тюки плашмя, чтобы не загораживать задний сектор обзора из кабины, надели на пострадавшего накомарник и доехали-таки до Коковища! Но с тех пор Егор Егорович зарекся брать пассажиров, если на борту имелись пчёлы.      
                Выгрузив по прибытии с поля ульи, Вершинины стали перетаскивать их в дальний конец усадьбы, чтобы они ненароком не напали на Дарью, да и ни на кого другого. Вконец уморившись, глава семейства присел на лавочке отдохнуть, благо, Моль спала – было ещё рано. Скоро ей выходить на службу в детсад, а пока пусть отсыпается. Хорошо, что заводит её туда и выводит, одевает и раздевает мать. Егор Егорович один только раз заглянул к малышне и, когда Дарья с воплем побежала к нему обниматься, воспитательница воскликнула:
                -А-а, к Даше дедушка пришёл! – чем насмерть оскорбила Вершинина и он больше туда – ни ногой, только подвозил младшую с Марией Васильевной. Васильевна на десять лет моложе его и никто не додумается назвать её бабушкой, особенно, когда она накрасится. Ей и карты в руки!
               - Привет, Горыныч! – прервал его размышления фамильярный возглас.
    В приоткрытую калитку заглядывал сосед, Витька Пахомов. Поскольку ко всем он обращался по имени, кроме совсем уж старых стариков, к нему обращались соответственно: Витька. Конечно, ровесники и кто постарше, потому что Витьке шёл сорок восьмой год.
                - Как ты смотришь, продолжал он, заходя во двор, если бы нам поехать на озера? Сети у меня есть, хоть и немного рваные. Но на уху наловим, и душу отведем. Не всё же время упираться-мордоваться! А? Я на этих стройках-недостройках уже спину надсадил. Да и ты, вижу, похудел. С пчёлами что ли, тоже тяжеловато?
                - Когда как, - дипломатично ответил хозяин. – Можно и спину надсадить, если без ума.
                Витька заядлый рыбак и ночи просиживал бы на Коке, вылавливая налимов, если бы их было побольше. Хотя и рано поутру успевал закинуть удочки – на ельцов и окуней. Не имело значения, какая рыба, лишь бы она была. Страсть эта иногда чуть не доводила его до греха. Как-то зимой на Коке он ловил окуньков и ершей из-подо льда. Там же рыбачил и один капитан из райотдела милиции. На льду-то, понятно, он был не капитан, а просто рыбак без знаков различия. Но все знали, кто он такой и откуда, потому что мужикам, попавшим по пьяни в кутузку, давал часто по морде, а то и по почкам. За это его крепко не любили. И откуда он взялся, им на беду? Но тоже был рыбак, зараза. Ну и вот, сидят они, удят, клёв не сказать, что хороший, но всё-таки помалу ловится. И вдруг Витька видит – милиционер сидел-сидел, и брык – с ящичка набок. А ведь не пил, Витька бы увидел – недалеко сидел. Сам-то Витька принимал помаленьку для сугреву, поэтому и задержался – интерес был. А почему задержался тот, неизвестно. Народ, который был, рассеялся. Витька к лежачему; тот охает, встать не может.
                - Спина, спина! – скулит. Ну, показалось Витьке, надо что-то делать. И вот навесил он себе на плечи этого капитана, и поволок. С полкилометра там будет, даже больше до дороги. Витька в тулупе, мент в тулупе, в унтах. Кое-как допёр  до крайних домов, там помогли. Радикулит, что ли.
Мужики потом на чём свет ругали Витьку:
              - Зачем тащил его, дурак?!
              - Пьяный был – оправдывался Витька.
                - Я вообще к тебе по делу, - сказал гость. – Сынишка мой младший приболел, простудился, видно. Оно и немудрено: днями из речки не вылазит, а уж не июль-месяц, осень на носу. Ребятня-то успевают накупаться, пока снег не пошёл. Костёр на берегу жгут, выскакивают из воды – греются. Ну и вот, кашляет теперь, чихает. Температуры вроде нет. Сказали, надо настоять прополис на спирту и две, то ли три ложечки в сутки. Граммов десять-двадцать, говорят , надо.  Есть такой у тебя? Я заплачу.
             - Да какая плата – по-соседски. У меня где-то были запасы на такой случай, но я тебе наскребу посвежее, с последних холстин.
             Егор Егорович отправился в сарайчик для пчелоинвентаря, вынес пару холстин, какие укладывают на рамки улья и, вооружившись коленчатой стамеской, стал соскребать с холстин прополис пополам с воском. Набрав комок с голубиное яйцо, протянул его соседу.
                - Ну, мерсю тебя, Егорыч. Раз ты мзду не берешь, так может, посидим по-соседски опять же, кровь разгоним?
              -  Так, что же, прямо с утра?
              - Давай тогда вечерком я к тебе зайду.
              И точно: едва солнце начало клониться к закату, утрешний гость появился снова, с полбутылкой спирта.
                - Мать поставила эту пропололи… как его? – прополисную настойку. А это для нас с тобой. Ты чистый пьёшь, нет? Я специально разводить не стал.
              - Года уж не те, чистый-то пить. Разводить надо.
              - Тогда давай воду и пару стаканчиков.
              Удалившись в летнюю кухню, развели спирт, получив в результате больше бутылки сорокаградусной, и под солёное сало с хлебом и зелёным луком выпили за здоровье хворого.
              - Эх, качественный напиток! – одобрил Виктор, хрустя луком.
              - Да, пожалуй, не метанол – согласился Егор Егорович.
              - Моя-то жалуется:  мол ты, Витя, часто выпиваешь с друзьями со своими всеми. Целая мафия, говорит, тут у тебя. Так я же в бригаде. Стройку начинаем – за успех надо выпить, заканчиваем – за окончание. А где не мафия? В деревне выпивают, в посёлке тоже, в городе выпивают. Простой народ выпивает, начальники выпивают, депутаты  тоже не прочь, подполковники – не оттащишь, о генералах я уже молчу. Так что и ехать-то, менять обстановку то есть, некуда. Да и кто где нас ждёт? Это раньше можно было сорваться: везде рабочие руки нужны, дадут тебе общежитие, когда-нибудь – квартиру. Без всяких ипотек. Сейчас-то и на работу не устроишься.
               - Так, конечно. Но вот Влас наш – он, правда, не генерал и не подполковник, но всё же военный; он не пьет. Ну и мы с тобой не алкоголики и даже не бытовые пьяницы – придумают же! А жена – так все порядочные жёны на страже семейного очага.
                - Не говори! Тут они командиры. Ну, давай ещё по одной! Эх, хороша! Душа отмякает! Так вот я и говорю: командиры. Междоусобицы из-за чего происходят? Вот жена говорит мужу:
               - Что-то мы в недостатке живём. Ты, дескать, посмотри – у соседей больше. А у тех ещё больше, а в той местности вообще… И вот пилит и пилит его, беднягу. И под конец он хватается за топор или что у него там есть, и бежит разбираться, делить, отнимать. А кто же ему отдаст? Ага, щас! И начинается буча. Хлещут друг друга почём зря – одни за тех, другие за этих. Разруха, нищета, дети голодные. И вот эта дурра сопли по щекам размазывает – типа «Ну сколько можно биться, друг друга угроблять? И чего им не хватает?».
              - Да уж, - засмеялся Вершинин, - жадность - причина всех бед.
              За такой приятной беседой засиделись соседи до сумерек и посидели бы, может быть, ещё, потому что и у Егора Егоровича имелся некоторый запас, но зазвонил его телефон.
               - Влас! Лёгок на помине! Здравствуй, здравствуй, Влас! Как дела?
                По мере того, как Влас рассказывал о каком-то деле, лицо Егора Егоровича вытягивалось и принимало озадаченное выражение.
               - Вот тебе, бабушка… - пробормотал он и сказал соседу:
              - Ты извини, я к Васильевне. Влас, понимаешь, надумал жениться!
                ***
              Влас Вершинин, вполне успешно окончив военное училище и получив назначение на Дальний Восток, довольно быстро втянулся в армейскую службу. Время шло, и скоро он стал вполне знающим своё дело младшим офицером автомобильных войск. Его армейский опыт  по этой части мог пригодиться впоследствии на  гражданке, хотя об этом он пока не задумывался. Хватало дел и на службе: кроме автомобильного дела с изучением матчасти, методов всяких регулировок, ремонта техники. Немало внимания уделялось вопросам  взаимодействия при транспортировке людей, грузов в кузове, кунге и на буксире рядовых приходилось обучать владению оружием, приборами радиационной, химической разведки, выживанию в различных условиях, уставам,  а также заниматься  строевой подготовкой.
               Вся эта, на сторонний взгляд, бестолковщина и неразбериха оборачивались в конце концов более-менее грамотной и слаженной работой всех звеньев автомобильных подразделений, что всего-навсего и требовалось.
               Ещё во время пребывания в училище Влас познакомился с классной девушкой. И хотя встречаться постоянно не позволяли обстоятельства, отношения только крепли и по окончании его учёбы они решили пожениться – как только Влас получит назначение и обоснуется на месте службы. Мастер по пошиву зимних головных уборов классная девушка Настя Косарева не сомневалась, что найдет себе работу без особых проблем, если только их не зашлют в Краснодарский край, где нужда в меховых шапках не слишком большая. Но этого случиться уж никак не могло, поскольку за такое назначение для Вершинина похлопотать было некому. Дальний Восток, куда был распределён Влас, был вполне подходящим местом, тем более, что оба не были избалованы излишней цивилизацией. И как только Вершинин прибыл в часть, решено было, не откладывая, играть свадьбу.
               Начальство следовало поставить перед фактом, что у них семья и все связанные с этим жилищные и прочие вопросы должны быть надлежащим образом решены. Хотя Влас понимал, что прежде следовало бы предъявить невесту родителям. А затем поехать в Сибирск, в Коковище и отгрохать там настоящую свадьбу. Чтобы всё, как у людей: с оравой гостей, с музыкантами, с тамадой и фильмом. Но жизнь распоряжается по-своему.
              Не медля понапрасну, Влас позвонил отцу, после чего поговорил с матерью, после чего опять с отцом и в заключение – снова с матерью. Разговор получился сумбурный: уж слишком неожиданно обрушился на старших Вершининых сын, и в час, когда все здравомыслящие люди уже собирались отходить ко сну. Обсудить предстояло ещё многое, но это решили отложить на завтра-послезавтра, собравшись с мыслями. Во всяком случае, начало свадебному процессу было положено и так или иначе, развитие его просматривалось вполне определенно.. Со стороны родителей невесты конкретных возражений не последовало, да и вообще никаких. Чего же ещё: военный, не какой-нибудь шоумен или свободный художник-программист, по возрасту очень даже подходящий, как и по здоровью. Гренадер!
                Жить на первых порах вместе с родителями Насти Влас решительно не хотел: что же это за офицер, который прижился на птичьих правах в семье, где небольшая жилая площадь, как и у всех порядочных людей?
               Между тем в далёком Коковище Вершинины держали совет, как же быть в такой несусветной ситуации. Ясно, что на свадьбе должен быть кто-то со стороны жениха, в первую очередь – родители. Но Мария Васильевна ехать не могла, так как Дарья никогда более, чем на день, не оставалась без матери. Егор Егорович не мог ехать потому, что упомянутую Дарью надо было возить в детсад, если же нет – у неё будет прогул в несколько дней.  Что повлечет за собой собирание справок о здоровье и присутствия при ней матери или же всех троих старших детей, потому что в одиночку на протяжении рабочего дня никто с ней бы не справился, даже Елена. В результате пришли к мнению, что ехать надо Егору Егоровичу, Дарью мать будет отвозить и привозить на такси, школьники  продолжат ходить в школу и, таким образом, всё будет как бы и нормально. Общее же местное веселье состоится, когда молодожёны приедут сюда – ведь выберутся же они когда-нибудь в Коковище. И глава семейства, уже убеленный по вискам легкой сединой, отутюженный и весь сияющий – от туфель до упомянутых седин, отбыл на торжество. Оно состоялось в маленьком кафе и прошло замечательно, даром, что не было тут друзей Власа из Сибирска. Егор Егорович вместе со словами поздравления молодой чете вручил сто тысяч рублей, что было хотя и не завидно много, но и не слишком мало. Вполне достойный взнос в копилку молодой семьи. Насте он также подарил золотые цепочку и сережки, заготовленные Марией Васильевной, а Власу – перстень. Сделал он также несколько десятков снимков всей церемонии, включая и застолье, которое продолжалось до полуночи – дольше кафе не работало. Но поскольку все знали об этом, к часу закрытия уже мало кто мог пить и есть, включая сослуживцев жениха, несмотря на то, что это был народ молодой и крепкий. Егор Егорович был особо почётным гостем и старался не уронить высокое звание отца жениха и представителя славного села Коковище. Особенно ревностно заботились о нём сваты, как и дочка, тоже весьма классные люди. И они пригласили его ночевать к себе.
                Вернувшись домой, Вершинин-старший подробно рассказал, как было дело, представил снимки и передал домочадцам горячий привет от молодожёнов и сватов. После этого он пошёл в летнюю кухню и как следует выпил с устатку и от пережитых треволнений, так что уснул, сидя за столом и не в силах выпить вторую бутылку подарочного коньяка.
                У Власа с Настей началась счастливая  семейная жизнь и они ни минуты не сомневались, что такой она будет и все последующие годы и десятилетия. Немного напрягала только военная дисциплина, которая временами превосходила даже ту, что была в прежних колхозах, да удлиненный распорядок дня, что при наложении друг на друга давало повод для некоторого раздражения. Но всё это были, конечно, семечки – молодые супруги не придавали такой мелочи значения. Впереди были безоблачные горизонты, и следовало сохранять их такими, стирая с небосклона хмарь и прочую непрошенную облачность, как, бывало, стирались мокрой тряпкой со школьной доски неправильно решённые двоечником примеры.
                В октябре фирма, в которой работала Настя, командировала её на две недели в Москву для изучения опыта пошива супермодных головных уборов. Власу при его занятости на службе скучать особенно не приходилось, но всё же он с нетерпением ждал её возвращения, каждый вечер названивая в столицу или ожидая ответного звонка. Как-то в эти дни к нему воскресным вечером заглянул сослуживец, тоже недавно пришедший в часть. Иван Коптелов – так его звали, холостяк, живущий на первом этаже, пригласил Власа скоротать время за «чаркой чая».
               - Немного можно, - не стал кочевряжиться Влас, - немного, чтобы завтра не болеть с похмелья.
               - Не заболеем , - самонадеянно отвечал Иван Коптелов.
    Запасшись напитками и закуской, они расположились в двухместной комнате Коптелова, где одно место пока пустовало, и завели разговор, естественно, о службе. Тема была неисчерпаемой., хотя и перемежалась время от времени дискуссиями на вопросы политики, экономики, экономической политики и политической экономии, а также о перспективах развития западных,  восточных и иных регионов страны конкретно. Тут хозяин комнаты необдуманно высказался в том смысле, что Сибирь хоть и богата ресурсами, но недостаточно богата умами. В ответ гость отметил крайнюю замордованность и пугливость западных жителей, за что Иван Коптелов обозвал его сибирским валенком, а в ответ был обозван драным Орловским  лаптем. Затем младшие офицеры перешли от слов к действию. Иван Коптелов ударил Власа в левую скулу, что, учитывая значительную длину рук худого, но жилистого орловца, было чувствительно. Тогда Влас сгреб его в охапку и выбросил в открытое окно. И всё бы ничего – мало ли что случается при дружеской беседе, - но Иван Коптелов упал на пустую бутылку, невесть откуда взявшуюся под окном. И сломал два ребра. Дело замяли, но за Власом закрепилась незаслуженная слава дебошира и дуболома. И отразилась, увы, на его дальнейшей карьере. Хорошо, что хоть Настя об этом не узнала в ту пору, а узнала гораздо позже, потому что в ту пору она была беременна. И всякие волнения ей были ни к чему. Но и раньше, и позже Влас в семье рукоприкладством не занимался, а это уже куда как хорошо. Ивана Коптелова подремонтировали, на что потребовалось две недели, но уж больше они с Власом никаких посиделок не затевали.
                Служба шла своим чередом, будни не отличались разнообразием, но то, что не было никаких событий, уже хорошо, потому что события – это нечто незапланированное и всегда со знаком минус, то есть ЧП. А за ЧП приходится так или иначе отвечать, или, как давно уже замечено – за всёприходится платить.
                Настя в скором времени ушла в декретный отпуск и теперь семейные узы молодой пары ещё более укрепились. Влас почувствовал дополнительную ответственность уже не только за вверенное ему дело, но и за семейный корабль, экипаж которого вот-вот должен был пополниться еще одним членом.
                Насти приняла часть её забот по дому на себя, заглядывая после работы или по выходным  и это шефство пришлось очень кстати. Власу часто звонили из Коковища, и он постоянно отзванивался с краткими отчетами о текущей обстановке. Она не вызывала тревоги и все были, в общем, довольны.
                Свадебные пожелания молодым «Так будьте здоровы, живите богато…» в общем и целом начинали реализовываться. Образовалась у Вершининых и своя компания из молодых людей, веселая и добропорядочная, как оно и должно быть у таких симпатичных во всех отношениях граждан.
               Особенно дорожили все совместными вылазками на природу, без учений и команд – просто-напросто повеселиться и слегка даже повалять дурака. Когда же ещё? Тогда Влас вспоминал берег реки Коки, березовые рощицы и сосновые колки, дальние озера; даже сибирских лаек, в большинстве ставших бомжами,  и его начинало тянуть в Коковище – заглянуть туда хоть ненадолго.
                ***
               Андрей Ребров и Мокумба Зебе добирались до места назначения на автобусе. Духотв стояла неимоверная, хотя стёкла в окнах экспресса были опущены до предела. Спасало только то, что шофёр гнал транспортное средство как очумелый, нимало не заботясь ни о его сохранности, ни о внутренностях пассажиров – зато в окна врывался ветер, охлаждая разгорячённые тела. Через два часа пути по равнине, покрытой чахлой и жесткой растительностью, добрались до оазиса, где сделали привал, отдышавшись в тени пальм. Впрочем, неподдельно отдышался, кажется, один только Андрей Ребров, все же прочие его попутчики, местные жители, особого дискомфорта от жары не испытывали. Некоторые даже не вспотели. Мокумба Зебе, поначалу старавшийся как-то развлечь сибиряка пейзажами Африки, скоро утомился, поскольку пейзажи были однообразны и скучны. Некоторый интерес вызывали только время от времени встречающиеся деревни с небольшими возделанными полями в низинах и верблюдами, пасущимися среди мелкого колючего кустарника. Мокумба Зебе задремал и спал до самого привала.
                Дальнейшая дорога заняла около часа, но после отдыха уже не казалась Андрею Реброву слишком экстремальной. Город Намбери, конечная цель путешествия его и Мокумбы, был небольшой и располагался среди невысоких гор, здесь было как-то прохладней. А на вершинах, почему-то подумал Ребров, наверное, вообще комфортный климат.
              - Ничехо, ничехо, - ободряюще улыбнулся Мокумба, когда они выгрузились на центральной площади, - ночью бывает- бывает холод.  Хах Мосхва. Ночью холод, в день – тепло. Сильно тепло: бывает сорок пять. 
              Он мог бы говорить и на английском, но упорно совершенствовал свой русский.
              - Круглый год? – спросил Андрей, чувствуя, как по спине опять побежали ручейки пота, надо думать, из последних запасов влаги в организме.
              - Весь ход, хрухлый, - Мокумба Зебе очертил рукой в воздухе круг, подтверждая, что от «тепла» не спасёт никакое время года.
              - Сюда, - указал он затем на узкий переулок, и аспиранты двинулись куда-то по горячей дороге, которая прижигала даже сквозь подошвы сандалий.
                В департаменте сельского хозяйства, продовольствия и гигиены они были представлены его начальнику, седеющему неулыбчивому  господину с длинной худой шеей и твёрдым взглядом. Собственно, представлен был только посланец России, Мокумбу же именно этот департамент и отправлял в Гиперборею, и его представлять не было необходимости.
                Начдеп довольно бегло говорил по-английски, что свидетельствовало о его иностранном образовании, а возможно, он так наловчился говорить в процессе постоянного общения с туристами или деловыми людьми из-за пределов республики. Андрей отвечал  коротко и, по его мнению, исчерпывающе. Мокумба вставлял иногда два-три слова на своём языке и в конце концов все основные вопросы были решены. Исследователям надлежало произвести в течение трех месяцев изучение трех потенциально самых опасных зон с токи зрения вспышек саранчи, после чего осуществить засев клещей-пожирателей этих насекомых. Буде выход личинок случится в ближайшее время, следует оценить эффект от применения клещей, если же личинки должны будут массово появиться позже, определить срок их проклёвывания и организовать следующую экспедицию. Но, по его мнению, слишком долго ждать не придется, поскольку саранча плодовита и плодится уж никак не раз в году, наподобие буйволов, а заметно  чаще.
              Чувствовалось, что руководитель владеет  темой достаточно хорошо и, если бы не многочисленные обязанности по продовольствию и гигиене, отнимающие массу времени, он сам разметал бы полчища саранчи и навсегда решил проблему.
               Было определено наиболее подходящее для производства всех работ селение, куда завтра утром и должны были отправиться исследователи. Мокумбе Зебе, как знатоку местных условий и порядков, были выданы полевые деньги, расписался он также за получение палатки и мотороллера с небольшим кузовом, наподобие старинного Российского «Муравья», на котором каратели саранчи и отбыли на ночлег. Он ждал их в доме Мукумбы Зебе. Когда лёгкая суета в департаменте, вызванная приездом ученых, улеглась, помощник начальника департамента, белый человек с тусклым взглядом объевшейся лягушки, вышел в туалет, и, набрав нужный номер, позвонил.
                - Они приехали, - вполголоса сказал он по-английски. – Двое: один наш, второй, как и ожидалось – русский. Но тебе ведь без разницы, русский там, или японец.
                - Надолго приехали?
                - Ориентировочно – три месяца.
                - Хорошо. Я пока займусь организацией конкретно. Информируй, если что. Но они точно энтомологи?
              - А ты думаешь, мы пригласили на битву с саранчой архитекторов?
              - Да кто его знает – от этого департамента не знаешь, чего и ожидать. Может, выписали просто туристов-любителей. Имею в виду любителей жуков-пауков.
             - Не волнуйся, мы радеем за благополучие республики.
             - Ну, флаг вам в руки!
                Имея в запасе карту, откопированную в родном теперь департаменте, рано утром, ещё до восхода солнца Андрей Ребров и Мокумба Зебе отправились в путь протяженностью более пятидесяти километров. Мокумба знал, куда ехать, и без карты, но на ней были отмечены очаги наиболее интенсивного размножения прямокрылых в прежние годы. В нанесении некоторых из них на карту участвовал и Мокумба, но имелись и такие, которые были отмечены до него.
              Все последующие дни были посвящены поискам наиболее заселенных кубышками саранчи участков внутри трех оговоренных зон. Применялась отработанная методика подсчета кубышек на квадратном метре. Затем учитывалась их плотность по всей зоне. Работа была не из приятных: на корточках под солнцем, без возможности иметь источник воды. За ней, как и за простенькой провизией, Мокумба ездил в близ расположенное селение. Изысков не было: маисовые лепешки, тушёнка, вяленая, а точнее, сушёная рыба, финики и немного овощей. Ввиду отсутствия холодильника никакой свежей пищи более, чем пару часов, хранить было нельзя. Мокумба знал о пристрастии жителей северной страны к картофелю, но порадовать им Андрея Реброва не мог: не росла картошка в этом иссохшем краю. Зато он как-то собственноручно изжарил в горячем песке граммов триста крупной саранчи и, показав пример поедания её, предложил Андрею. Тот попробовал, но большого аппетита от деликатеса не почувствовал. Больше это блюдо не приготовлялось, хотя Мокумба с большим сожалением наблюдал, как бесполезно пропадает вкуснейшая еда, сама пожирая при этом и без того небогатую растительность. Хорошо, что саранча покуда была нестадной и мирно паслась на месте, не посягая на дальние территории.
              В первый же день работы у Андрея обгорели руки, потому что он необдуманно надел рубашку с короткими рукавами. Между тем не было даже и сорока градусов – по словам Мокумбы , - чуть больше тридцати. «Истинно – работа для негров», подумал посланец суровой Сибири, но ничего не сказал, дабы не обидеть напарника. Зато по ночам был собачий холод и если бы Андрей не знал наверняка, что он в Африке, причем почти на самом экваторе, мог бы подумать спросонок, что он ночует где-то в далёкой тундре. Тут весьма кстати оказалась палатка, но и укрывшись в ней, приходилось утепляться на ночь какими-нибудь накидками. Утром пили из термоса горячий чай, накалённый в чайнике на солнцепеке предыдущим днём и, не мешкая, принимались за дело, торопясь сделать как можно больше до знойной второй половины дня. Часа два выкраивалось ещё вечером, но потом быстро темнело, и выискивать в серой земле серые кубышки становилось невозможно. Самая комфортная атмосфера обнаруживалась в полночные часы, когда было уже не жарко, но ещё и не холодно. Вообще-то настоящего холода и не было, предрассветная дрожь организма вызывалась лишь падением температуры по сравнению со знойным днём. Андрей Ребров акклиматизировался к исходу первой недели; Мокумба не настаивал, чтобы он трудился, не разгибая спины.
               Как-то спустя несколько дней после начала изысканий  заглянули к ним начальник департамента сельского хозяйства со своим помощником. Посмотрев карты заселенности зон пораженности саранчой по секторам с указанием численности и прочих параметров, оба остались довольны.
               - Окей! - сказал начальник.
              - Окей! – как эхо, повторил заместитель. И они уехали.
              - Не зря вхаливаем, - заметил с гордостью Мокумба Зебе и его сотоварищ согласился:
              - Не зря.  Но вкалывать ещё ой-ёй-ёй сколько. Ишачить.
              - Да. Ишачить? Хоошо. Прохлятая саанча! Но зато мы есть хабота. Плата.
              Наконец были нанесены на карту все наиболее опасные участки, и теперь предстояло произвести их засев клещом,  воспитанным в лаборатории профессора Лузина, как ему представлялось, в духе ненавистничества к представителям саранчовых. Истекала уже седьмая неделя пребывания Андрея Реброва на втором по величине континенте. Раз в неделю он выбирался с напарником в селение и отправлял по электронке послания в далёкий Сибирск, заряжал нетбук и ждал ответа. 
               Узнав, что работа специалистов защиты растений подошла к самой ответственной фазе, департамент сельского хозяйства, продовольствия и гигиены организовал доставку на место действия трех пчелиных ульев на предмет изучения отношения клещей-киллеров к пчёлам. Их распределили по всем трём зонам.
              Помощник начальника департамента звонил по известному ему номеру:
              - Они готовятся к выпуску клещей.
              - У меня давно уже всё готово, надо начинать.
               -  Подожди ещё малость; недели, я думаю, им хватит. Видишь , за борьбу с вредителями отвеча в департаменте я и дело надо закончить, хотя бы первый этап. Результаты мы изучим уже и без аспирантов. Надо подождать. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили за бездеятельность? И неизвестно ещё, выгорит ли что из твоей затеи.
              - Дорогу осилит идущий – откуда это? Из Хемингуэя? Хотя значения не имеет, главное – верно.
              - Будем осиливать, но старт - через неделю.    
              - Хорошо, ждём неделю,  и ни дня больше.
              - Ни дня.
             Наступил и торжественный момент запуска в африканскую фауну изголодавшихся и истомленных неволей клещей. В течение нескольких дней борцы с саранчой педантично высевали клещей по всем отмеченным на карте участкам и делали необходимые отметки в журнале проведения работ. Они шли с опережением графика и рассчитывали, что вся первая половина предприятия будет выполнена почти на три недели раньше запланированного срока. Тогда Андрей Ребров сможет, наконец, вернуться на родину, а его сотоварищ соответственно – на чужбину, чтобы продолжить аспирантские бдения. На седьмую ночь Андрею почему-то спалось плохо: мерещились тарантулы, фаланги, скорпионы и отчего-то – завхоз из школы Ирины Ветровой. Он уснул за полночь, но полностью погрузиться в сон не успел: раздался чуть слышный топот, легкий полог палатки был откинут и кто-то за ноги рывком выдернул Андрея из палатки. Услышавший возню Мокумба дал хорошего пинка тому, кто вцепился в его лодыжки и лиходей, охнув, отступил. Но был еще третий налётчик: он вырвал колья, крепящие палатку и, опрокинув её, набросился на Мокумбу вдвоём с тем, который получил пинок в живот. Они могли и одолеть Мокумбу, несмотря на всё его здоровье, но он снова достал пяткой в живот первого противника. Тогда второй нападающий постарался ударить его с разбегу головой и это ему удалось, но только частично: удар получился скользящий. Тем временем Андрей Ребров бился с тем, кто вытащил его из палатки.
              - Чего надо? – зло спрашивал он по-русски и, не получив ответа, совершенно искренне крикнул: - Свинья!
                Африканец был здоров, как горилла, и один из его ударов получился настолько тяжёлым, что Андрей грохнулся почти без чувств. Победитель бросился на помощь двум другим. Мокумба отбивался от них из последних сил. Помотав головой, Андрей сдернул крышку со стоящего рядом улья и, схватив рамку с мёдом и пчёлами, с размаху ударил своего противника по лицу.
              - Не желаете мёду? – пробормотал он.
              Одновременно с этим один из дравшихся с Мокумбой, получив третий удар в живот,  выхватил из кармана что-то вроде кастета и с диким воплем ударил энтомолога- земляка по голове. Еще более дикий вопль издал атакованный пчелиной рамой, скребя пальцами лицо, залепленное мёдом и жалящими пчёлами. А Мокумба как подкошенный рухнул навзничь с окровавленной головой. Из подъехавшего неслышно джипа выскочил седоватый африканец с пистолетом в руке. Выругавшись при виде упавшего бездыханно Мокумбы, он яростно сплюнул и, указав пистолетом на Андрея Реброва, мотнул головой в сторону машины. Двое схватили исследователя , заломили руки и потащили к джипу. У него ещё кружилась после нокдауна голова. Боксер с воем продолжал отбиваться от роя пчёл, яростно оттирая рукавами от мёда и яда враз распухшее лицо. Где-то близко залаяла собака. Владелец пистолета придавил педаль газа и вездеход помчался по выгоревшей траве прочь от полевого стана.
                ***
                Сергей Вершинин достаточно успешно, на удивление себе самому, окончил школу, одолел ЕГЭ – может быть, потому, что слишком не заморачивался по этому поводу и не считал диплом залогом каких-то преференций. Лишь одно было у документа несомненное достоинство: открывалась возможность поступать в вуз.
                - Так вот, Сергей, - сказал ему как-то в присутствии Марии Васильевны Егор Егорович, - если ты хочешь поступить в вуз, зубри предметы, готовься к экзамену как следует. Учить тебя на платной основе – мы не потянем. Тут еще Лена закончит, и тоже будет поступать. Мы сможем вас снабдить копейками на одежду и питание. Ты понял, Сергей?
                - Да понял, понял, чего не понять-то?
                - Так что готовься и поступай. И нам спокойнее будет, если ты займешься учёбой.
               Спорить было не о чём. Стало быть, даешь вуз! Ради такого дела стоило покорпеть некоторое время над учебниками. Чему он и посвящал всё свободное время с упорством, с каким раньше стремился достичь вершин в вылове рыбы из Коки. Несчастным ельцам повезло, что терпения у него хватило ненадолго, иначе бы он заставил корчагами всю реку. И заставил бы, пожалуй, если бы были приличные уловы. При всём том он не прекращал деятельности в ансамбле, который, правду сказать, не снискал пока что слишком большой популярности. Уж чересчур много было конкурентов:  в каждом селе, в райцентре, не говоря уже о самом Сибирске; пробиться на большую сцену стоило немалых трудов и вообще неизвестно, сколько этих трудов потребуется – год, два, десять? Такая неопределенность не устраивала Сергея, но он продолжал участвовать в репетициях. Поскольку кроме надежд на будущую славу и доходы, игра в ансамбле доставляла ему удовольствие. Это было хобби.
                Вузов с военными кафедрами было немного и выбирать особенно не приходилось, но его устраивало то, что практически все они были техническими. К гуманитарным наукам Сергей относился без сочувствия, и они платили ему тем же.
             Для поступления намечено было три высшие кузницы кадров, и после всех процедур и волнений выяснилось, что Сергею придется учиться в Воронеже, что не очень хорошо, поскольку далековато, но за счет бюджете, что как раз очень хорошо.
             Несколько освоившись в университетской обстановке, он решил возобновить музыкальные упражнения, для чего обратился к руководителю головного ансамбля. Всё портило то, что он играл только на балалайке и баяне, однако же его взяли в группу запасных, с перспективой после испытательного срока включить в основной состав. Репетиций Сергей не пропускал, справедливо считая, что когда-нибудь это ему зачтется, и не только в ансамбле. Действительно, спустя две недели один из его членов, контрабасист Олег Кипелов, отозвал его в сторону и спросил:
                -Ты где ночуешь? Ну, без разницы: если подходит, перебирайся к нам с Женькой Поповым. Мы снимаем комнату; был ещё третий, но он отвалил. Вдвоём-то нам накладно, а если трое – то уже в самый раз. Хотя, конечно, лучше бы совсем не платить. Но что поделаешь? Мы не местные. Ну так как? Квартира недалеко, можно и пешком минут за десять добежать.
              Сергей, обретавшийся в самой захудалой гостинице, не раздумывая, согласился. «Сокамерники», как они себя называли, учились на втором курсе и взяли шефство над новоприбывшим.
              Понемногу всё налаживалось, и лишь одно смазывало общую благополучную картину: недостаток средств и отсутствие реальных вариантов их добычи. Попов как-то спросил:
              - Тебе финансами родители помогают? Работают?
              - Мать. Отец на пенсии.
                - Да, не разбежишься. Стипендии даже на пиво не хватает. В ваших новосибирских краях ничего не водится такого, что можно без проблем продать? Рыба какая-нибудь особенная, наподобие байкальского омуля? Может, редкие лекарственные сорняки, вроде элеутерококка? Что-нибудь такое-этакое…
                - Ну, в новосибирских не знаю, а у нас – с налёту даже и не соображу. Рыба-то ценная вся в северных районах. Что же, что же? А  орехи кедровые не пойдут?
                - Орехи? – заинтересовался Попов. – А что, можно попробовать. Только как мы их оттуда доставать будем? То есть, доставлять? Всякая логистика и прочая м…ка?
              - Надо думать.
              - Ты подумай срочно. А то мы тут замутили кое с какой травкой… да не волнуйся, не наркота. Она-то наверно, пошла бы без проблем. А эта – кулинарная. Не очень-то расхватывается. Не такая, говорят, как надо, ненастоящая. Я вот не понимаю – ну, телевизор можно подделать, лыжи какие-нибудь, таблетки, но как можно подделать траву?
              Сергей пожал плечами:
              - Если только сушёную и размолотую – ничего хитрого.
              - Нет, в натуральном виде, лишь подвяленная.
              - Не знаю. Сейчас всякие спецы есть.
                - А мне сдаётся – это жадность. Цену сбивают, поэтому и наводят тень на плетень. Цена и так-то невеликая, да, Олег?
               - Куда уж меньше. Остается только за взятие пучка нам еще доплачивать. То есть мы будем доплачивать. А?
               - Вот-вот. Так что ты, Сергей, думай.
              - Ну, для начала надо попробовать продать малость, на пробу – как будут покупать. Или есть на примете, кто может взять и продать всё?
              - Есть-то есть, но если продавать дрянь, большого навара не получишь.
              - Я отпишу к себе, пусть вышлют килограммов десять. 
              Скоро все десять заявленных килограммов орехов прибыли и Попов отвез приманку по известному ему адресу.
              Отзыв был получен через два дня и носил весьма положительный характер: товар шёл хорошо. Смущало только то, что навар с килограмма составлял всего сотню рублей; если продать тонну орехов, прибыль составит всего сто тысяч рублей.
              - Так, пожалуй, нам всю вашу тайгу придется вычесать, - заметил Олег.
              - Ну что уж так сразу. Мы можем приподнять ещё цену, а у Андрея в Сибирске наверное, найдется выход прямо на заготовителей. Они-то продадут подешевле. Те, присланные, как я понимаю, куплены в магазине?
              - Конечно.
                - Ну вот. А там своя накрутка, если ещё они взяли товар без перекупщиков. А если через них – то вообще в разы цена стала больше. Что, возьмёмся за это дело? Траву тоже будем помалу продавать, сколько получится.
              - Орехи хоть в упаковке – в скорлупе, но тоже портятся со временем. Да и всё заготовленное могут быстро распродать – спрос и в наших местах есть неплохой, - сказал Андрей. Особенно, если год неурожайный. А это часто.
               -Ну ты смотри, - поразился Олег, - кажись, чего только у нас нет, а как до дела – и того мало, и этого, всего не хватает, всё в обрез.
               - Много у нас лесов, полей и рек, – не согласился Попов.
                - Насчет полей и рек - это правильно, но вот лесов…  В наших краях, например, их не так-то много осталось. 
               - Вот видишь, - оживился Кипелов, - хорошо еще, что реки сибирские в пустыню не завернули. А то остались бы у нас одни поля.  Ну так что, практически?
               - После сессии я сбегаю в Сибирск, если с орехами всё в порядке, загружу тонну. Как получится. Но нужны деньг, тысяч шестьдесят и за доставку – наверное, тысяч сколько? Пятнадцать, двадцать?
               - Итого, значит, восемьдесят  тыщ. Осилим? - Кипелов по очереди посмотрел на приятелей.
               - Вообще, конечно – что за деньги? – отозвался Попов.- Раз пообедать в хорошем ресторане. Но пока для нас – чудовищная сумма. Ладно, я попробую взять авансом за будущий товар. Но сразу всё вряд ли получится. Скорее всего, отвалят тысяч пятьдесят, в лучшем случае.
               - Тогда должно получиться, – подытожил Кипелов, - тридцать я найду.
   На том и порешили. Деньги были собраны, и сразу после зимней сессии Сергей Вершинин отбыл в сибирскую командировку. Он показал пример расторопности и организованности, совершив закупку  товара в короткие сроки и уже через неделю вернулся, а в скором времени прибыл и контейнер с тонной орехов – почти тридцать мешков. Их развели по мелким магазинам и часть в виде опыта занарядили на рынок. С нетерпением ждали результатов и результаты оказались радостными, учитывая то, что такую мелочь, как кедровый орех, покупатели ценили не слишком высоко. Кроме всего прочего, лузгать орешки надо было умеючи, это не семечки. А сноровка вырабатывается не сразу. И всё-таки все затраты компаньонов окупились и чистая прибыль составила почти полторы сотни тысяч.
                Почин решили отметить. Чтобы не навлекать на себя недовольство вахтёров-охранников по нетрезвом возвращении в общежитие, отпраздновать трудовую победу собрались в своей комнате. С шампанским естественно, связываться не6 стали, а купили бутылку виски и три бутылки водки, чтобы уж наверняка хватило. В качестве прохладительного напитка выступало пиво в количестве пяти литров. В закуске изысков не делали, всё было питательно, дёшево и сердито.
               - Ну, за успешное завершение начала и продолжение предприятия! – провозгласил Кипелов первый тост, и все дружно выпили.
               - Спасибо Сергею, конкретно сработал, - заметил Попов. – Ну и нам с Олегом тоже объявляется благодарность.
               - А как же, - поддержал Вершинин, - без денег – никуда!
               И они выпили по новой.
                - Ну, а теперь – за удачу, чтобы она не покидала нас никогда! – призвал после того, как закусили, Олег Кипелов. – Да ты пей, пей, Серега! Удача – она капризная дама, не угодишь – отвернется.
               И, проследив за вершининским процессом выпивания, удовлетворенно заметил:
               -А то будет, как с Буровым.
               - А что с ним? – запивая водку пивом, чтобы освежиться, поинтересовался Сергей.
               - Это препод такой есть, Буров. Он не пил, не курил, в азартные игры не играл, даже просто на интере; на всякие дискотеки – ни-ни! А организм – он ведь не железный. Нельзя измываться. Вот и надорвался. Так говорят. Теперь в больнице лежит, лечится. К нему родственник какой-то приехал, по делам в городе был, ну и заглянул. Бананы, мандарины, и бутылочку коньяка прихватил.
               « Давай, говорит, потихоньку, – тебе на пользу пойдет».  Так представляешь: он и тут выпить отказался! Ну где же тогда набраться здоровья? Вот так и лежит, как бы лечится. И неизвестно, сколько будет лечиться. Потому что если с ранних лет здоровье подорвал, восстанавливать его ой, как трудно! Понимаешь?
               Сергей, может быть, и понял бы, но он уже крепко спал, прикорнув на углу стола и о злоключениях трезвенника Бурова больше ничего не слышал.
                ***
      
                Джип скакал по полуночной равнине с полудневной скоростью, так что всех бросало из стороны в сторону и вверх, до упора в потолок. Африканец, обладавший пистолетом, гнал как обколовшийся мажор, спешащий на свидание, назначенное на вчера. Андрей опасался, как бы не отскочили колёса – тогда эта гонка стала бы последней для всего экипажа. Хотя никаких причин для такого дикого галопа не было – ни погони, ни надвигающейся грозы; их не преследовало стадо разъяренных слонов и не горела степь позади, швыряясь ошметками пылающего бурьяна.
                - Куда? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил по-английски Андрей, когда скорость уменьшилась и немедленно получил удар по ребрам от амбала, пропахшего медом и пчелиным ядом.
              - Ловить бабочек, - лаконично ответил рулевой, покосившись на гориллу.
                - Бабочек? – немного погодя уточнил Андрей, решивший, что недостаточно хорошо знает инглиш и не понял  владельца пистолета.
              - Бабочек, бабочек, - подтвердило водительское кресло. – Безобидное занятие.
               - Андрей замолчал, понимая, что над ним издеваются. Но потом всё-таки поинтересовался:
               - И ради этого надо было похищать меня и убивать Мокумбу?
               Предводитель ударил кулаком по баранке и рявкнул:
                - Никто не собирался его убивать, так он полез со своим джиу-джитсу! А эти дуболомы… И вообще ты заткнись. Скажи спасибо, что не лег там же рядом.
                Через несколько десятков километров джип остановился: седовласый и один из шайки, самый неприметный, вышли из машины и о чём-то коротко переговорили. В завершение беседы неприметный приблизил лицо к шоферскому и погрозил пальцем. Тот кивнул и вернулся в машину, один. Они помчались дальше.
              Под колёсами трещали мелкие кусты, затем они стали мощнее и их приходилось уже объезжать, выбирая проплешины в сгустившихся зарослях. Наконец проехать на машине стало уже невозможно: впереди поднималась стена леса, а кустарник стал непролазным. В довершение ко всему с ветвей каскадом ссыпалась вода, заливая стёкла при соприкосновении с ними: тут, по всей видимости, прошёл хороший дождь. 
                - Выходим! – скомандовал начальник экспедиции и вылез из автомобиля. Сосед Андрея слева тоже вышел вон, тотчас же аспирант получил справа удар в бок от боксёра – приглашение покинуть транспортное средство.  Углубившись в лес, двое принялись хлопотать по устройству привала, а старший, прислушиваясь и глядя по сторонам, пошёл назад; время от времени он останавливался и приподнимался  на цыпочках.
               Один из оставшихся занялся сбором хвороста, а второй разводил костёр. В условиях сплошной сырости это было непростым делом. Андрей, подбирая мелкие веточки, отходил в сторону, противоположную той, где возился с хворостом амбал. Улучив момент, он сделал несколько быстрых и лёгких шагов в чащу и затерялся в ней.
               - Э-э! – через несколько секунд раздался встревоженный возглас от костра. Донеслась торопливая перепалка, затем треск кустов. Во время этой суматохи Андрей пробежал еще метров тридцать и затаился. Стихло всё и в стороне бивуака. Затем послышался приглушённый шум мотора, который через минуту стал неразличим, заглушаемый густыми мокрыми зарослями. Выждав на всякий случай ещё минут двадцать и не ломая пока голову над тем, что бы значило это поспешное бегство похитителей, Андрей осторожно двинулся, по его представлениям, вдоль границы леса и кустарника.
                - А! – тут же раздался где-то рядом торжествующий вопль, - хальт!
                И в следующую минуту из зелени возникли все трое разбойников-африканцев. Амбал не  преминул сейчас же дать крепкого тычка кулаком Андрею в бок, но развить в этом направлении дальнейшую деятельность ему помешал окрик начальника:
               - Зивато!
                «Ах, так ты Зивато, черт бы тебя побрал!» - выругался про себя Андрей Ребров. «И как они, паразиты, так ловко вычислили меня?».
                Все, кроме него, были страшно довольны, не исключая и Зивато, который осклабился во всю ширину рта, отчего заплывшие от пчёл его глаза превратились в узкие щёлки.
                - Бежать тебе бесполезно! – грозно нахмурил затем брови сагиб, поигрывая пистолетом. – И куда побежишь – на корм львам?
                Третий солидарно кивал головой, сияя белозубой улыбкой, и демонстрировал  тяжелую винтовку, с какой, вероятно, ходят на слона.
              Насквозь промокшие, они добрались до костра, который уже как следует разгорелся и посягал на окружающую траву - она высохла и дымилась.
                - Носорога не боитесь? – спросил бесцветным голосом неудачливый погубитель саранчи, потерпевший очередное фиаско.
              Никто не ответил. Человек с винтовкой отложил оружие и, повесив на ближайший куст мокрую рубашку, пристроил над огнём чайник, наполненный из канистры. Зивато умывал горящее лицо, периодически обирая ладонями влагу с мокрых листьев. Начальник  достал телефон и отошёл за кусты имея, как видно, секретный разговор. Костровой собирал теперь хворост. Улучив момент, Андрей Ребров выхватил из костра маленький уголёк и бросил в карман сохнувшей рубашки. Нахохлившись, как мокрый коршун, он индифферентно смотрел в одну точку, которая находилась где-то позади костра. Запахло палёной тряпкой. Хозяин рубашки с проклятиями сорвал её с куста и ткнул в мокрую траву раз, другой – пока она не перестала дымить. Вернувшийся начальник неодобрительно смотрел на эти манипуляции, но ничего не сказал. Андрей чувствовал, что у него резко портится характер. Он чувствовал также неодолимую потребность выхватить из огня здоровую головешку и отходить ею как следует во-первых, главаря шайки и потом… Но тут же был вынужден сознаться, что из этой затеи ничего не выйдет – дети Африки после его побега явно начеку. Пришлось удовольствоваться прожженной рубашкой одного из татей. Эта маленькая месть доставила ему настолько же малую радость.
                Зивато разломил на четыре части большую лепешку и уложил на большой лист болотной травы, сюда же были присовокуплены бананы и две горсти вяленой саранчи. Только что вскипевшая вода была закрашена брикетом чая и разлита в маленькие железные кружки. Трапеза, несмотря на свою скромность, была очень кстати. Даже кипяток в обжигающих кружках пришёлся к месту.
               - Вот так-то, - сказал , переводя дыхание после очередного глотка, предводитель. – С  прибытием в страну бабочек! – и покосился на Андрея.
                - Не пойму, - отозвался тот, - у вас этот парень, - он кивнул на худощавого – он, что, изучал дойч? Кричит мне: «Хальт!».
              - Не очень изучал.  У него родственники в Кёльне. Вот он и знает слова.
              - Но почему мне-то он кричит: «Хальт!»? Я-то не немец!
              - Какая разница? Ты белый, а белые все на одно лицо.
              И он засмеялся, довольный своим замечанием, потом поделился причиной смеха со своими приятелями и теперь они захохотали все вместе.
               Постепенно веселье сошло на нет и все начали дремать, утомленные приключениями ночи и этого мокрого утра. Но начальник после получасового отдыха решительно встал и отдал отрывистую короткую команду. Двое вскочили и начали споро собирать пожитки у костра, затем вынимать поклажу из джипа; всё это они складывали в мешки с лямками и в завершение приторочили к одному из них канистру, предварительно вылив из неё остатки воды. Мешков было четыре и один из них без лишних разговоров водрузили на спину пленнику. Груз был небольшой – килограммов двадцать, но неизвестно, сколько времени его придется тащить, и по какой дороге. Если по джунглям – носильщикам этих мешков и ему в том числе не позавидуешь. Худшие опасения Реброва оправдались: со старта отряд двинулся прямо в чащу, орошаемый сыплющимся с ветвей дождём. Но было уже не холодно: через пятнадцать минут хода по переплетенной траве и корням деревьев все взмокли еще и от пота, и ноги переставлять было всё труднее, тем более, что местами они увязали в раскисшей почве. Сырость не успевала испаряться и с ней не справлялись все деревья, кусты и трава, как ни много они поглощали влаги. Через час пути Мопа обернулся, приложил палец к губам и негромко сказал Андрею:
              - Граница. Не шуми, иначе можно заполучить пулю. У нас тут военное положение.
              Дорога с двумя короткими привалами заняла полтора часа и венцом её стала река, шириной около пятнадцати метров; противоположный берег был от самой воды покрыт буйной растительностью, так что и не понять, крутой он или отлогий. Над деревьями и над водой носились малые и большие птицы, раздавались их голоса из зарослей. Джунгли просыпались. 
                - Кунга! – позвал Зивато, пытавшийся вытащить из зарослей лодку, которая с налившейся водой была слишком тяжела. Тот, кого назвали Кунгой, поспешил на помощь, сейчас же к ним присоединился и главарь. Совместными усилиями они выволокли маломерное судно на отмель, где перевернули его и вылили воду. Вернув лодку в исходное положение, сложили в неё мешки, причём с одним обращались особо осторожно. Зивато указал Андрею рукой его место, явно намереваясь при посадке взбодрить пленного ударом в бок, но не успел: аспирант одним прыжком оказался в посудине. Она являла собой образец срочного строительства: наспех оструганные доски, тяжелый нос, вода попадала внутрь не только от дождя: в двух местах она сочилась между досками. Но, конечно, в море на этом судне выходить никто не собирался, а для каботажного плавания она вполне годилась, если вовремя вычерпывать воду.
               Вёсел дредноуту, как видно, не полагалось и приводился он в движение посредством шеста, которым орудовал, стоя на корме, Зивато. Кунга держал в руках ружьё, намереваясь, видимо, подстрелить какую-нибудь водоплавающую дичь, буде она попадется.  Неизвестно, что осталось бы от неё, попади он в цель из своей чудовищной винтовки. Но ничего за весь короткий путь до  конца переправы не попалось. Перед самым берегом Зивато удвоил усилия, разогнав лодку до скорости узлов восемь-десять и она с хрустом врезалась в прибрежные заросли, которые тут же попытались швырнуть её вон. Но Зивато знал своё дело: она так плотно вклинилась в кусты, что более не пошевелилась.  Разгрузка и дальнейший путь через зеленые влажные дебри не заняли много времени: скоро они вышли на поляну, по большей части рукотворную, на что указывали пеньки деревьев и кустов. С краю поляны, но в тени, виднелось сооружение, напоминавшее обычную хижину, однако поднятое почти на метр над землёй. Рядом с ней на той же высоте размещался вместительный сарайчик с кровлей из больших пальмовых листьев, и без стен: при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что их заменяла тонкая металлическая сетка, натянутая по всему периметру. Дверь представляла собой четыре рейки, скреплённые по углам, и тоже состояла из сетки.
                На крыше сарая восседали два попугая, с любопытством, вытянув шеи, наблюдавшие за прибытием гостей. На ветке рядом стоящего дерева устроилась здоровенная зелёная ящерица, не подававшая признаков жизни. Попугаи же при приближении людей вспорхнули и переменили дислокацию, усевшись метров на двадцать выше. Высота деревьев тут доходила, пожалуй, до полусотни метров и кроны их, судя по птичьему гвалту, были неплохо заселены. Солнце пробивалось сквозь парной туман, напитанный тяжелым запахом прелых растений. На спине у пришельца из Северного полушария выступила испарина. «Будет банный день» - подумал он. Кунга убрал обломок жерди, подпиравшей дверь хижины, вспрыгнул на помост и отворил её. Заглянув внутрь, он пригнулся и позвал вполголоса:
                - Мопа!
   Предводитель взобрался на помост следом и вгляделся в темноту помещения. Он медленно достал пистолет и выстрелил внутрь хижины два раза, после чего они оба с Кунгой вбежали внутрь и через минуту выволокли дергающуюся в конвульсиях змею метра в три длиной.
                - Хо! – торжествующе воскликнул Мопа и сообщил Андрею:
                - Боа. Неядовитая, удав. Вообще их тут мало, но нас давно не было, вот он и устроился.
                Змею повесили на крепкий сук ближайшего дерева – весила она, наверное, не меньше полупуда. Кунга взял жердь, подпиравшую раньше дверь хижины и, улучив момент, наотмашь саданул несчастливого удава по голове. Тот почти перестал шевелиться.
                - Ну вот, с новосельем! – сделал приглашающий жест Андрею Мопа и распахнул дверь. – Опасаться нечего: раз там был боа, больше никого там нет.  Мы можем поспать, а уж потом займемся делами.
                Он что-то сказал по-своему Зивато и тот, вооружившись большим тонким  ножом, подобием мачете, раскромсал змею на дюжину кусков. Всё полученное он загрузил в большую кастрюлю, принесённую из хижины и, прикрыв крышкой, поставил в тени. Тем временем Кунга вернулся с канистрой, наполненной водой. Её налили в кастрюлю и разожгли огонь на старом кострище, окруженном большими камнями, на которых и пристроили кастрюлю.
                « Сколько же они собираются есть этого удава? – подумал Андрей Вершинин. – Ведь холодильника нет, а через сутки варево протухнет, если даже не раньше. Стало быть, пир сегодня будет большой. Да и то сказать, мужики проголодались: разве наешься кузнечиками да бананами?». Но говорить он ничего не стал, а продолжал осматриваться. Предводитель приблизился к диковинному сарайчику и сквозь сетку долго и пристально рассматривал что-то внутри. Затем он посмотрел на Андрея и бросил:
                - Спать! Часа полтора.
   Они втроём – Мопа, Кунга и Андрей забрались в хижину, где было натянуто пять гамаков, и устроились в них. Зивато был назначен дежурным по кухне и остался возле костра – варить добычу, которая досталась им так легко. Смертельно уставший Андрей не хотел ни о чем думать. Едва устроившись в гамаке и чувствуя себя в безопасности в окружении соседей, он мгновенно заснул.
                Разбудил всех Зивато. Он давно уже сварил змею и теперь боролся со сном, валящим его с ног еще и по той причине, что организм амбала был отравлен пчелиным ядом, действие которого лишь ослабело, но не прекратилось совсем. Уже позавтракавший удавом, Зивато залег спать, как только поднялись с гамаков его спутники, и уже через минуту из хижины донёсся его храп.
                Кушанье было горячим, но к нему полагалась холодная вода, так что в целом всё было в норме. За исключением того, что Андрею при виде здоровенных вареных кусков с коричневым узором по спине и жёлтым брюхом чуть не сделалось плохо.
                - Ешь, сказал, заметив его реакцию, Мопа – на одних бананах ты долго не протянешь, нет привычки питаться одной травой. А мясо это вкусное, диетическое.
               Он отхватил ножом небольшой пласт мяса и на щербатой тарелке придвинул Андрею:
                - Надо же когда-то начинать. Представь, что курица. Вкус почти такой же. Ну, начали! Иначе, я же говорю, ты не выживешь.
               Кунга одобрительно кивал головой.
                -А сколько надо выживать? – спросил Андрей.
                - Недолго.
                - Неделю, две? Меня дела ждут.
                - Наверное, чуть больше года – смотря по обстоятельствам.
                - Ты шутишь, Мопа?
                - Ничуть. Да, я ведь не рассказал тебе о сути дела, только назвал направление. Пойдём, я         тебе всё подробно объясню.
                Мопа встал, дожевывая деликатес. Андрей окинув взглядом ближайший радиус и, не найдя ничего, чем можно было бы зашибить бандита, поплёлся за ним, утешаясь мыслью, что до Мопы он еще доберется. Если впереди – целый год. Он содрогнулся.
               Впереди идущий приблизился к сараю, открыл задвижку и распахнул дверь.
                - Прошу, - указал он внутрь сооружения.
                Сквозь пол, выстланный поверх жердей-половиц всё той же сеткой, прорастало с десяток кустов, для которых были сделаны дыры. В одном из углов лежала куча листьев, на которых устроилось десятка полтора ярко-зелёных гусениц, занятых поеданием этих листьев.
                - Вот, это наша работа, - сказал Мопа,- а теперь и твоя. Мы выращиваем Лунную моль: слыхал про такую бабочку?
                - Моль, - как в трансе повторил Андрей Ребров и на него повеяло Сибирском, Коковищем  с маленькой Голубой Молью – Дарьей Вершининой. Запершило в горле. Он закашлялся.
              - Так что, известно тебе это насекомое?
              -  Известно, если речь о Сатурнии, Мадагаскарской комете  – отвечал Андрей.
              -  Ну вот, - удовлетворенно потёр руки предводитель, - так же говорил и Садреддин. Ты настоящий энтомолог. Это для нас очень хорошо.
              Заметив гримасу запоздалого сожаления на лице энтомолога, добавил:
              - Но не печалься: если бы оказался тупым дилетантом, нам пришлось бы пустить тебя в расход. А так – ты принесешь пользу хорошим людям и сам заработаешь. Если дело у нас пойдёт.
    Утешив таким образом Реброва, Мопа подозвал Кунгу, который, окончив обильнейшую трапезу, стоял возле входа, и что-то сказал ему. Тот быстро сходил в хижину  и вернулся с небольшим ящиком из толстой фанеры. Мопа открыл ящик и достал из него крупных размеров блокнот. В нём помещались фотографии бабочек, первыми из которых шли Лунная моль, Урания, Парусники – Антимох и Зальмоксис, с десяток других, а также фотографии растений, среди которых Андрей узнал и кусты, растущие  в этом инсектарии. Место под фотографиями и на свободных страницах было испещрено мелким почерком, как понял он, на арабском.
              - Вот эти самые ценные бабочки, - сообщил Мопа, в то время, как все разглядывали блокнот. Уважаемый Садреддин много занимался этим делом, привёз с Мадагаскара яйца Лунной моли, очень торопился, потому что яйца долго ждать не могут – по-моему, не больше двух недель. Он ещё привез кусты, которыми то ли питается моль, то ли откладывает на них яйца – ни на каких других. Климат у нас тут, он говорил, вполне мадагаскарский, и всё должно получиться. Ты можешь читать по-арабски? Мы, к сожалению, нет. И ты тоже? Ну что же, ты ведь энтомолог, сам разберешься, да?
               - Там видно будет, – уклончиво отвечал энтомолог. Но где же сейчас уважаемый Садреддин?
                При упоминании этого имени трое разбойников переглянулись – теперь и проснувшийся Зивато с Кунгой поняли, о чем речь. Кунга отвернулся, Зивато пожал плечами.
              - Его укусила болотная гадюка. Месяц назад. Не здесь – там, на берегу, - махнул рукой Мопа. – Он даже не успел добежать до машины. Там у него была сыворотка. Здесь тоже есть, но, по-моему, она давно уже прокисла.  Но Садреддин успел позаботиться о малышах – показал Мопа на гусениц, безостановочно грызущих сочную зелень. Теперь надо, чтобы всё дошло до бабочек, они-то нам и нужны. И чтобы они отложили яйца. Теперь тебе понятно? Тут в ящике есть специальные конверты для бабочек и кое-что ещё – сам посмотришь. Продавать нам есть куда.
              -  Месяц назад, - Андрей потер лоб, пытаясь сосредоточиться после всех вываленных на него известий. - Значит, до бабочек ждать не меньше полугода.
                - Именно так и прикидывал Садреддин. Если местный климат не внесёт коррективы. Да и вообще за этим хозяйством надо приглядывать постоянно. Эти попугаи, например, нахально иногда стараются разорвать сетку и наверное, сожрать гусениц. Глупые твари: один раз они украли у нас на глазах ложку, в другой – мой ремень. Да: ты хорошо плаваешь? Не надо лезть в воду – крокодилы.
              Всё было ясно. Начались будни, к которым Андрей не готовился и о которых даже не помышлял. Его бесила собственная беспомощность. Но это, утешал он себя, ненадолго – надо сначала присмотреться и как следует раскинуть мозгами. Что больше всего тревожило его – невозможность сообщить о себе в Сибирск.
              Как-то Кунга оставил у очага свой телефон, удалившись с Зивато на охоту за бабочками. Андрей тотчас же схватил его, взял сачок и бросился в заросли. Он набрал номер Ирины Ветровой. Но проклятый агрегат только пискнул два-три раза и сообщил, что на счету нет средств. С ненавистью посмотрев на него, аспирант размахнулся и зашвырнул его в чашу; раздался чмокающий звук – телефон угодил в болото. Через минуту почти с той же стороны появился Кунга, бережно несущий в сетке сачка крупную бабочку. Прибыл и Зивато. Пора было готовить обед.
                ***
               Следующий куш решено было сорвать, не откладывая дела в долгий ящик. Вершинин начал созваниваться со своими поставщиками орехов и договорился пока на полтонны – непроданного продукта на местах оставалось уже мало. Была сделана предоплата – на пятьдесят процентов. Вскорости подоспел и заказанный товар. Старые знакомые магазинчики начали было бойко торговать им, но тут случилась осечка: орешки оказались на треть залежалыми, с легкой плесенью внутри и имели вкус качественного хозяйственного мыла. Всё непроданное торговцы рекомендовали Попову и компании немедленно забрать, от греха подальше. От Роспортребнадзора, а также прочих инспекций. И не делать им больше подлянку со своими дурацкими орехами, не подводить порядочных людей. Но ребята они были отходчивые, потому что – деловые, и если возникал какой-то материальный интерес, на прошлые неувязки готовы были закрыть глаза. Так и на этот раз: в двух магазинах и одному рыночному торговцу был предложен такой замечательный оздоровительный продукт, как настойка женьшеня. Это общеукрепляющее и заряжающее энергией средство не являлось лекарством, а потому свободно могло продаваться в обычной торговой сети. Однако же на этот раз владельцы магазинов потребовали, чтобы при товаре имелись сертификаты и всё было чин чином. Рыночный же торговец сертификатов не требовал, но просил убедительно доставлять ещё и женьшень в натуре. Все торговые партнеры получили заверения, что поставляемая продукция будет первосортной, что у Сергея как раз на дальнем Востоке служит брат-офицер, который изъездил весь Приморский и Хабаровский края, Амурскую область, и уж он-то знает, где  и как там искать чудодейственный корень.
                Между тем надо было что-то делать с четырьмя мешками орехов, возвращенных с прилавков как бракованный товар.
                - Ведь если мы сами употребим эти двести кило,- в раздумье сказал Кипелов, нам придется грызть их до конца учёбы и ещё килограммов по пять на брата останется грызть их уже на рабочем месте. Без отрыва от производства.
                - Столько они не выживут, не будем же мы питаться одной плесенью, - возразил Вершинин. – Надо куда-то их пристроить, с пользой. Для потребителя и для себя.
               Пришлось прибегнуть к такому  технологическому приему, как флотация. Орехи просто засыпали в ванну с водой, как следует взбаламучивали и снимали «пену» - то есть пустые, высохшие и поломанные семена кедра, не чаявшие попасть в категорию брака, да ещё так далеко от родных мест. Затонувшие, качественные орешки выгребали, рассыпали на газетах и загружали в ванну новую партию. Дело подвигалось довольно споро, но становилось ясно, что с помощью газет таежный урожай не высушить и не сохранить – он рискует заплесневеть уже окончательно и бесповоротно. Решение нашлось только одно: срочно искать сушилку и Попов, как местный житель, немедленно отправился на её поиски. Часа через полтора он позвонил и дал указание затаривать всё отсортированное в мешки, так как с сушилкой всё договорено. Однако водные процедуры ещё не были завершены, несмотря на самоотверженный труд Вершинина и Кипелова, взмокших не столько от барахтания в ванне, сколько от пота. Подоспевший Попов немедленно пришёл им на помощь и через четверть часа первая часть операции  по спасению даров сибирской тайги была завершена. Оставалась сушка. Вызвали такси и, загрузив вдвойне дорогую теперь поклажу, помчались по адресу, указанному Поповым. Здесь оказалась небольшая столярная мастерская, где производились нехитрые поделки для быта, от табуреток до диванов и комодов с резьбой, покрытых поталью, имитирующей сусальное золото. В чём была несомненная ценность мастерской – так это в её электрической сушилке, где доводился до кондиции сырой пиломатериал. Она вполне годилась и для просушки орехов. Пообещав столярам как следует заплатить, если результат будет хорошим, а лучше – отличным, трое утомленных многочасовой трудовой вахтой компаньонов отправились в ближайшее кафе перекусить и выпить пива за успех  дела.
              Сушка мелких орешков не потребовала много времени и работники столярного цеха предъявили плоды своего труда – теплая, почти горячая скорлупа не крошилась при раскусывании ореха, что свидетельствовало о его непересушенности, но издавала в то же время вполне деревянный треск, что говорило о его вполне приемлемой досушенности. Что и говорить, ребята в столярке были с головой, хотя с кедовыми орехами им дела никогда иметь не приходилось. За что и были вознаграждены, в полном соответствии с договорённостью. 
              На этот раз для реализации многострадальных орешков были выбраны два магазина в дальнем предместье. И тут обошлось без накладок – вкус продукта не вызывал отрицательной реакции. Сами компаньоны на него уже и смотреть не могли – до того достал. Однако же деньги от реализации были скоро получены и, стало быть, все труды были не напрасны. Удача, хоть и с некоторыми оговорками, была налицо. И за неё-то было решено выпить.
                - Но только не как в прошлый раз, - сказал Кипелов, когда выпили по первой и второй. – Серега не досидел до конца, и чуть всё не испортил. А к этому ко всему надо относиться серьёзно. Иначе… У нас есть такой препод; так вот он не пил, не курил, на всякие дискотеки не ходил…
              - Я, кажется, где-то такое слышал, - перебил Вершинин. – Это Буров,  да?
              - Ну да, Буров. Ты уже и его знаешь? Откуда?
              - Не помню. Помню, что он лечится.
              - Вот-вот. Так что нельзя пренебрегать. Удача – она за тобой бегать не будет. Ну, ещё по одной!
              Нельзя сказать, что трое молодых предпринимателей слишком часто заглядывали в бутылку – не чаще однокашников, и всё по делу. С первой сделки Сергей отправил в Коковище двадцать тысяч, со второй – ещё десять. Он отправил бы больше, будь карман потолще. Но надо было содержать себя и нести расходы по проведению коммерческих предприятий. Как, например, по скупке и перепродаже настоящих импортных сигарет, которой они занимались между делом. Особенных барышей это не приносило, но всё-таки. Были затем и другие мелкие операции. За этими занятиями едва не потеряли Попова, который слишком увлёкся посреднической деятельностью и стал непозволительно много пропускать занятий в университете, так что встал даже вопрос о его отчислении. Но до крайней меры не дошло, поскольку он срочно исправился и налег на учёбу, приятно удивив ряд преподавателей. Кипелов и Вершинин до такого скандала не дошли, но забросили свои музыкальные упражнения из-за, как они объясняли, большой загруженности по изучению наук.
                - Доторгуетесь, барыги! – сказал как-то им в сердцах руководитель ансамбля, который был вовсе не лох. – Связался я с вами!
                - За всё приходится платить, - вздохнув, обронил тем вечером Кипелов. –  Два зайца, оба нужны. Предпринимательство может и не заладиться. Как бы нам бы доучиться?
                - Вы-то доучитесь, - откликнулся Вершинин, - а вот я…  Мне на год больше мордоваться.
                - Сыграть нам что-нибудь этакое… Так инструмента теперь у меня нету. Ты, Серега, хоть на баяне выдай что-нибудь. Ну там «Любо братцы любо…» или чего другое. Прямо расстроил меня этот подлец.
                - Который худрук?
                - Ну, он, конечно.
               Сергей Вершинин достал из футляра свой баян и накинул на плечи ремни. Играл он не меньше получаса, соскучившись по клавишам за бесконечной чередой университетских и предпринимательских дел. Олег Кипелов, грустно облокотившись на спинку кровати, в такт  мелодиям прихлопывал по полу носком туфли. Попов, к музыке довольно равнодушный, на этот раз, зараженный меланхолией приятелей, лежал на кровати, закинув руки за голову, и слушал. Он несколько изменился за то время, что наверстывал упущенное в штудировании учебного материала; теперь, казалось, он находил в этом занятии какое-то удовольствие. Что было странно для такого практичного и делового человека. Диплом, конечно, нужен, но что же пластаться из-за него сверх меры? Это отразилось и на состоянии коммерческих дел трех компаньонов. Похоже, начиналась полоса неудач. Затея с женьшенем не увенчалась успехом: Влас на обращение брата с просьбой помочь в реализации соответствующего проекта отвечал, что Сергею следует вплотную заняться учёбой, а не маяться дурью. Он, Влас, готов найти и выслать хоть килограмм женьшеня, если Сергей в нём нуждается сам, но обеспечивать этим драгоценным ископаемым всю европейскую часть Российской Федерации он не станет – у него просто нет таких возможностей. В этом был весь Влас: то, что не нравилось ему самому, не имело права на существование в принципе. В данном случае не повезло бизнесу. И хотя идея была не забыта, пришлось трём квартиросъёмщикам искать пока другие пути пополнения собственного бюджета.
              Свой вариант на этот раз предложил Олег Кипелов. По его мысли, следовало бы попробовать силы в ресторанной отрасли. Конечно, купить, а тем более построить ресторан или кафе им было пока не под силу, но если взять в аренду? Не может быть, чтобы не нашлось такого! Кто ищет…  А уж они приложили бы все старания, чтобы заведение расцвело пышным цветом. 
              - Но ведь мы ни уха, ни рыла не смыслим в этом деле - усомнился Попов.
               - Не скажи. Моя старшая сестра работала поваром в кафе. Я там кое-чего насмотрелся, ещё в детстве.
               - А-а, ну тогда другое дело. То-то я гляжу – у тебя суп получается отменный. Когда не пересолишь. И яичница.
                - Зря иронизируете. Нам-то суп варить не придется. Это дело спецов. Наше – организация работы внутри и по доставке нужных продуктов. Ну, разумеется, и бухгалтерия.
               - Тогда нам придется забросить учёбу. Это же всё надо настроить, запустить, как-то залучить посетителей, или клиентов – как их там?
               - Может, для начала замутим что попроще – какую-нибудь пиццерию? – включился в дискуссию Сергей Вершинин. – Читал, до революции в России такие заведения назывались пиццарнями – дёшево и сердито. Сейчас почему-то – пиццерии, да ещё и с ударением на предпоследнем слоге. Это, наверное, из-за цены: повышается цена – повышается статус забегаловки. У нас будет суперпиццерия. На вывеске: «Суперпиццерия «Три стройных блондина».
                - Не катит, - возразил Кипелов, - блондинистость больше идет женщинам. Блондин-мужик – это как-то странно. Мне даже как-то подозрительно.
              - Ну ладно, пусть будут три брюнета.
              - По-моему, тоже не очень, - встрял Попов, - почему именно брюнета? Дискриминация какая-то. Если уж на то пошло, так, например, три джентльмена.
              - А может, лучше – трое в лодке?- задумчиво почесал бровь Кмпелов.
                - Тогда нужно будет иметь богатый выбор пива и крепких напитков. Потому что если они в лодке, им хорошо – должны же они в чём-то плавать? В какой-то субстанции.
              - Да уж, конечно – не в киселе, - согласился Вершинин.
              - Ну, если всё это будет и ещё жареный рябчик – так это уже тебе и ресторан, - резонно заметил Попов.
              - Евгений Петрович, - строго сказал Кипелов, - вы нынче на себя не похожи. Никакой заинтересованности. А?
                Причина незаинтересованности Попова в ресторанном бизнесе вскоре открылась. А пока решено было направить силы на поиски заведения, отвечающего намеченным планам.
                ***
             Ирина Ветрова напрасно ждала сообщений от Андрея.  За неделю до окончания его трехмесячной саранчовой командировки он позвонил и заверил её, что дней через десять, много пятнадцать будет в Сибирске  и намерен провести в родных краях не меньше месяца. Но ни через десять, ни через пятнадцать дней африканский командированный не появился и даже не позвонил. Мало того, и до него дозвониться было невозможно. Недели через три у неё зазвонил телефон с неизвестного номера, но дальше этого дело не пошло. Напрасно прождала она повторного звонка часа два и наконец, решила позвонить сама. Никакого ответа, и даже никакого звука в ответ не последовало. Она терялась в догадках, но ничего правдоподобного на ум не приходило. Учитель физкультуры Кирилл Налабардин, заметив подавленное состояние коллеги, поинтересовался, не заболела ли она, и получил ответ что да, в последнее время у неё немного болит голова. Тогда Кирилл успокоено сказал, что если немного, то это ничего, как-никак весна, погода всё время меняется, ко всему ещё и время это самое простудное. Но, может быть, ей стоит сходить к врачу? Пока не надо? У самого у него тоже болит голова, но совершенно по деловой, рабочей причине: скоро городские соревнования среди школьных команд по волейболу и на него возложена обязанность как следует подготовить сборную их школы. Чтобы не уронить славные её традиции в этом виде спорта.
                - Директор так и сказал, - жаловался учитель физкультуры, - так и сказал: «Мы постоянно были чемпионами, и вам, Кирилл Евсеевич, надо приложить усилия, чтобы и на этот раз…» - ну и так далее. А от ветеранов школы я узнал, что чемпионами мы были один только раз – в 1995 году. Но как ему это объяснишь?
              - Да, пожалуй, - посочувствовала Налабардину Ирина. – Но я почему-то думаю, что он обрадуется любому месту, лишь бы оно было не последнее. Последних не любят, хотя и меньше, чем первых.  Он, наверное, и виду не покажет, что рад, а нам надо делать своё дело.  «Делай, что должно, и будь, что будет».
                - Ты считаешь, не надо первое место занимать, то есть я хотел сказать – необязательно?
              - Да. Но это моё мнение, не для публики.
              - Ну, конечно, - облегчённо вздохнул Кирилл Налабардин.
              Ирине же Ветровой успокоения не было. Не представлялось возможным лично принять участие в розыске пропавшего человека – не те у неё полномочия. Они заканчиваются на дневниках школьников и классном журнале. Не идти же, в самом деле, к гадалке!  Или идти? Ирина как-то спросила Василия Вершинина, уже дылду – семиклассника, что делает его дядька и не поможет ли он ей починить одно учебное пособие, которое надо застеклить?
                При этом Ирина Ветрова неимоверно краснела. Но всё было напрасно: Василий отвечал, что уже второй или даже третий месяц об Андрее ничего не слышно и он совсем потерялся где-то в Африке. Вся родня беспокоится и ничего понять не может. И никто не может им объяснить, что случилось. Еще племянник аспиранта сообщил, что старики Ребровы на этой почве стали сильно прихварывать и его, Василия, родители часто навещают их.
              Разумеется, такие известия нисколько её не утешили. Возникла было мысль навестить Ребровых, но тут же была отвергнута. Под каким видом Ирина появится у них, ведь Андрей даже не познакомил её со своими родителями? И с чем она пожалует? Только расстроит их, пожалуй. Нет, лучше повременить. Она стала внимательно смотреть телепередачи, где дело касалось Африки, и скоро замечательно начала ориентироваться во многих африканских вопросах, начиная от нынешнего климата в районе Нгоронгоро и кончая ситуацией с лихорадкой Западного Нила. Узнала, что нашествий Марокканской саранчи пока не наблюдается, но по-прежнему сложная обстановка в Сомали и ряде других стран континента, и кое-где продолжаются вооруженные столкновения и экстремистские выпады оппозиции. Но все эти знания ничуть не проясняли дела об исчезновении аспиранта Реброва, уехавшего в научно-производственную командировку на запад Африки. Ирина Ветрова похудела, побледнела и вообще переменилась: стала более нервной, чем полагается педагогу и классному руководителю, и несколько менее внимательной. Однажды после уроков она предприняла даже поход к реке Коке на место первой встречи с неистовым мотоциклистом. Доска, теперь уже другая, но такая же мощная, как и та, первая, лежала на старом месте, всё так же проплывали под ней листья деревьев и обычный мусор. На противоположном берегу раскинулось Коковище со своим повседневным будничным круговоротом дел. Она долго стояла на берегу, прислушиваясь в странной надежде, не раздастся ли сзади треск мотоцикла, но ничего, кроме отдаленного шума проезжавших по набережной улице машин, не было слышно. Одна из них остановилась на берегу поодаль и из неё высыпала компания, с явным намерение устроить здесь маленький пикничок. Может быть, у них недоставало средств съездить отдохнуть и как следует погулять где-нибудь в Хургаде или Паттайе, или слишком мало было времени, чтобы съездить за черту населенных пунктов в верховья Коки – кто знает? Но, кажется, им и так было хорошо. Костёр разводить не стали. Они раскинули на траве большую полиэтиленовую клеёнку, заставили её бутылками и снедью и устроились вокруг. Донеслась музыка.
                «Над землёю птицы белые летят,
                Собирает их в большие стаи осень;
                А за нею холода идут опять,
                Наше счастье гуси-лебеди уносят.
                Но никогда ни в чём не станем каяться…» - растекался над Кокой голос певицы. Ирина Ветрова торопливо шла домой.
               В электронной почте ничего не прибавилось. И молчал телефон. Подготовившись к завтрашним урокам, не поужинав, она легла спать с больной головой и, кажется, с температурой.
               Волейбольная сборная школы с успехом выступила на городских соревнованиях, о чём сразу по приезде её в родные стены сообщил директору Кирилл Налабардин. Следующим, кого он посвятил в детали спортивных баталий на волейбольных площадках первенства, была Ирина Ветрова.
               - Мы заняли двенадцатое место! – с воодушевлением рассказывал он ей в обеденный перерыв – в большую перемену. – Представляешь, из восемнадцати команд – двенадцатые! В прошлом году были пятнадцатые!
              Кирилл весь светился от избытка чувств.
                - Поздравляю! – не пряча улыбки, сказала она. Всё-таки одна только химия – это слишком тяжело. – А что директор?
              - А-а, директор. Он тоже поздравил. Ты была права.
              Наступили соревновательные дни и у неё самой – она готовила своего ученика к общегородской школьной олимпиаде.  Сколько тут пришлось перелопатить всяких учебных пособий – страсть! Но труды её и юного вундеркинда не пропали даром – он занял пятое место. Потрясающий результат для молодого педагога и, разумеется, очень неплохой – для ученика.
             Олимпиадам по различным предметам не было числа, но не каждый раз ученики из третьей школы занимали места в первой пятерке знатоков, поэтому Ирину Ветрову и её воспитанника поздравил сам директор на линейке. Не обошлось без поздравлений и со стороны коллег, в первую очередь – учителя физкультуры Кирилла Налабардина, который преподнёс Ирине букет цветов.
             Вообще мероприятия в школе, - и не только третьей, конечно, шли валом. Некогда вздохнуть и составить отчёт; уже требуется план очередного, которое пройдёт уже сегодня после обеда, а после завтрашнего обеда – следующее. Кроме всего, педагогам  вменялось в обязанность учить детей и вести среди них воспитательную работу. Это особо касалось классных руководителей, так что у Ирины Ветровой недостатка в школьных нагрузках не было. Как и у многих других учителей.
             В один из не очень удачных дней команда по настольному теннису, которую вез на соревнования в сельский район Кирилл Налабардин, вернулась поздно, из-за того, что случилась поломка школьного автобуса. Кирилл сообщил о непредвиденной задержке по телефону директору, а тот успокаивал родителей, до которых не дозвонились дети. К приезду команды он распорядился приготовить хотя бы небольшое чаепитие – с задержкой, да ещё после дальней дороги наверняка все должны были проголодаться. Из работниц столовой задержалась к этому времени только одна – остальные ушли полчаса назад. Оставалась ещё Ирина Ветрова, отдавшая свой зависший домашний компьютер в ремонт и готовившая материалы к занятиям на школьном. Её директор попросил помочь в благом деле насыщения изголодавшихся спортсменов.
                Она с готовностью согласилась, прикинув, что оставшуюся свою работу сможет доделать, придя в школу пораньше утром. Чем заслужила большую признательность руководителя.
                - Родина нас не забудет, - сказал он и добавил: хорошо, что вы задержались сегодня на работе, вдвойне это хорошо.
               «Рада стараться!» - едва не сказала она в тон директору, но передумала и отправилась помогать на кухню.
                Теннисисты под водительством Кирилла Налабардина и помощника - ещё одного учителя физкультуры - прибыли уже в полной темноте и, несмотря на то, что по окончании соревнований был дан ужин принимающей школой, успели изрядно проголодаться.
              Некоторых уже ждали родители на авто, других же усадили за столы и накормили не слишком разнообразно, но вполне сытно. Ирина Ветрова особенно откармливала замотавшегося Кирилла, который уже раз два сказал «Спасибо, я больше не буду» - как провинившийся школяр, но продолжал есть, не в силах отказать ей. Наконец, все насытились и стали клевать носом. На автобусе запоздавших обитателей третьей школы развезли по домам, последним покинул борт Кирилл Налабардин.
                Дня через три после этого Василий Вершинин, встретив Ирину Ветрову в коридоре, как бы невзначай сказал:
                - На дядю Андрея Реброва и его товарища в Африке было нападение. Товарищ был ранен и долго не приходил в себя, а потом сказал, что не знает, что случилось с Андреем дальше. Вроде, ищут.
               - Родители его уже знают?
               - Да, конечно.
                Вечером Ирина Ветрова дошла до дома Ребровых, постояла напротив, но так и не зашла.
                ***   
                Планы Елены Вершининой относительно вхождения в туристический бизнес претерпели изменения. Не то, чтобы она была непостоянным человеком, а вследствие  привходящих внешних обстоятельств. Хорошая знакомая Марии Васильевны, работавшая главным бухгалтером в энергетической компании, посоветовала учиться Елене на финансиста. По окончании учёбы Клавдия Павловна – так звали знакомую – обещала устроить молодого специалиста на достойно оплачиваемую должность со всем соцпакетом и многими премиальными. До тех пор, была уверена Клавдия Павловна, она ещё не уйдет на пенсию. А если что-то вдруг пойдёт не так, хорошему финансисту устроиться на работу не слишком сложно: сейчас всяческих фирм не счесть. И все без конца считают и пересчитывают  доходы и расходы. Елена же, при своих способностях может освоить дело без особых проблем. Недаром же она золотая медалистка. При всём том, если желание её втиснуться в турбизнес будет непреодолимым – и туда путь ей не заказан, но только после окончания института и трезвого расчёта всех плюсов и минусов.
                - Ну что Елене, эти туроператоры и турагентства – при своей будущей зарплате она сможет поехать, куда захочет, и без фирменных льготных путёвок. Ёе будут обслуживать, а не она.
                Клавдия Павловна слыла женщиной напористой и решительной, недаром же взобралась так высоко – и убедила Вершининых поступить именно так, а не иначе.
                Борис Морозов, когда узнал об изменении вектора устремлений Елены, никакой озабоченности не выказал и даже поддержал такой поворот событий. Сам он решил  учиться на программиста. Всё для учёбы имелось под рукой – в Сибирске. И хотя вершининская дочь должна была получать стипендию, родители вряд ли смогли бы учить в вузах сразу двоих, но Сергей, молодец, обеспечивал себя сам и иногда даже помогал семье. И Елена, и Борис без труда поступили на заявленные факультеты и уже к концу первого курса будущий айтишник предложил будущему финансисту руку и сердце.
                - Но как же мы будем существовать, где жить? Не у твоих же родителей, и не у моих тоже. Они с ума сойдут с нашими занятиями, хотя мои-то немного привыкли. – Тут она засмеялась и Морозов засмеялся тоже. - И на что жить, если мы, допустим, снимем комнату? Давай чуть подождём, тогда и родителей не переполошим, и вообще определимся.
                - Я уже думал, - с воодушевлением начал Борис Морозов, - я устроюсь ночным сторожем или ещё кем. Днём буду учиться, а ночью – на службу.
              - Так зачем же нам снимать квартиру, если мы там и видеться не будем? – резонно возразила Елена. – Я там буду жить одна?
                - Ну, после занятий-то я буду забегать, - не совсем уверенно сказал он. – И потом, есть же выходные.
                - Вахтовое у нас получится жильё. Житьё-бытьё. Нерациональное. И всё равно придется у родителей одалживаться. У нас-то пока никаких накоплений. Давай хоть что-то сначала соберём. Говорят, быт разваливает большинство семей. Неустроенный, я имею в виду. 
               - Сколько нам для начала потребуется, по-твоему?
               - Ну, не знаю - хотя бы, чтоб заплатить за жилье на полгода вперёд. И на все сопутствующие расходы:  может, не будет ни стола, ни стульев, ни кровати. А уж посуду и постельное бельё покупать придётся непременно. Думаю, тысяч семьдесят-восемьдесят понадобится.
               - Ладно, будем думать. Но ты настраивайся; ты ведь не для отвязки всё это говоришь?
               - Не для отвязки, понял? – с достоинством отвечала Елена Вершинина.
                - Всё, всё, - поспешил согласиться Борис Морозов. – Разрешите приступить к исполнению?
              - Только, Кирилл, без вреда для здоровья. Иначе зачем нам эти деньги? Будет время – появятся.
              - Я понял, понял. Не волнуйся, будем осмотрительны и всяко осторожны.
                Такой разговор состоялся у них на финише первого курса и Борис без промедления взялся за реализацию проекта, подсказанного однокурсником Васей Петровым из Забайкалья. Идея состояла в том, чтобы мыть золото. Вручную, не себя. Однокурсник, по его словам, занимался этим промыслом едва ли не с детства и имел хороший опыт. Правда, государством оно не одобрялось и без опаски быть привлечённым, мыть драгоценный металл можно было, только заключив трудовое соглашение с артелью, имеющей лицензию на его добычу. Вася говорил, что это не проблема. Сейчас они договорились после весенней сессии безотлагательно отправиться на добычу золотого песка, а может быть, если повезёт – и самородков.
               В эти планы Елену Борис пока не посвящал, подозревая, что она, пожалуй, испугается и будет резко возражать. Хотя рассказать о них придётся. Но это уже на самом старте, когда она проникнется убеждением, что так надо, оценив его решительность.
                И действительно, находясь в плену послесессионных волнений и переживаний по поводу дальнейшего жизненного устройства, она не без тревоги, но отпустила его на золотой разбой, ещё раз напомнив об осторожности и взяв слово, что он не задержится больше, чем на три недели. С чем он вместе с приятелем и отбыл за священный Байкал.
              Путь до места занял три дня. В посёлке, где жила семья Василия, они обзавелись инвентарём – новыми пластмассовыми тазами темно-синего цвета, моющим средством для разрыхления осадка с песком и ещё кое-какой мелочью. Лопаты у Василия дома были, как и двухместная палатка. Оставалось составить договор-соглашение на временное трудоустройство с какой-нибудь золотопромышленной бригадой, но это, сказал Василий – по ходу дела, на месте, по мере обнаружения таковой. И он показал отпечатанный лист такого договора, где оставалось поставить подписи. Перед уходом в тайгу на ручьи хозяин предупредил Бориса, что телефонной связи всё время их промысла не будет – поблизости не имеется там ни одного ретранслятора. Борис тут же позвонил Елене и отрапортовал, что выходит на добычу, известно чего. Он получил в ответ пожелание успеха и опять же напутствие быть осторожней.
                Работа с лотком оказалась делом непростым, тут нужна была сноровка. Достигалась она, конечно же, бесчисленными упражнениями по набору песка, смыванию мути и сортировке того, что осело на дне лотка. Тут в ход шёл магнит, при помощи которого выбиралась ненужная металлизированная фракция. В итоге после многих манипуляций на дне должен был остаться только золотой песок. Но у новоприбывших старателей ничего похожего в лотках не оставалось. Ещё куда ни шло - у Бориса, который по недостатку опыта мог смыть вместе с грязью и золото, но не клеилось и у Петрова. Впрочем, отнеслись они к этому философски – мало ли, это всего лишь первый день. Хотя все мускулы, особенно рук и спины, к концу трудового дня задеревенели, так же как и ноги, пребывающие постоянно в холодной воде. Сапоги, конечно, помогали, сколько могли, но возможности их были невелики. Всё-таки – резина.
               - Уж рыбачить сегодня, наверно, не будем? – спросил Петров, когда они, наконец, выбрались из ручья.
                - Какая рыбалка, я бы сейчас же спать завалился! – ответил Борис и лег на теплую траву. – А ты что же, и снасти прихватил?
               - Конечно. Но не столько для рыбалки, сколько для конспирации. Понимаешь, могут появиться люди ягодники, те же рыбаки, а то, глядишь золотоартельщики. Тогда берем в руки удочки и – вперёд! Нам лишнее внимание ни к чему.
               - Это же надо заметить их раньше, чем они нас.
                - В этом всё и дело. Тут уж как повезёт. Но ягодникам-то наплевать. Рыбаки, браконьеры, только довольны будут, что мы им дорогу не перебегаем. Вот артельщики – другое дело. Это мужики сердитые. Но будем питать надежду. Да всё это семечки – было бы золото.
                Вскипятив чай, они наскоро перекусили и отправились спать. На следующее утро, когда Кирилл проснулся, его напарник уже был весь в заботах: горел маленький костерок и в котелке варилась каша, сам же Василий настраивал удочки. Вырезав два длинных тальниковых пруда, он изготовил из них удилища, привязал лески без грузил и поплавков и к ним – тонкие полуметровые поводки с обманками - искусственными мухами, изготовленными им самим.
               - А-а, проснулся? На природе страшно крепко спится. Особенно под утро, когда мороз, - приветствовал он Бориса.
                Утро и впрямь было холодное, сырое, хотя солнце уже поднялось. Над ручьем и ближним болотом поднимался туман. Наскоро умывшись, гость принялся приседать и размахивать руками, чтобы согреться – к концу ночёвки он основательно подмёрз, хотя и укрыт был как следует.
                - Сейчас перекусим и – за рыбалку. В воду лезть с лотками ещё холодно, - сказал Петров и они устроились возле костра, растянувшись на траве и черпая ложками огненную кашу, которую запивали холодным чаем, чтобы не спалить горло и внутренности. Эта каша помогла разогнать кровь и взбодрила гораздо лучше физзарядки.
                - Ну, за дело! – скомандовал Петров, - если не повезло с металлом, должно повезти с рыбой. Надо же нам что-то предъявить проверяющим. Ты на обманку, наверное, не рыбачил. Вот как это – смотри.
                Он взмахнул удилищем и забросил муху к противополжному берегу. Течение тащило её по поверхности, не давая затонуть, пока она вместе с леской не остановилась  , сдерживаемая удилищем. Заброс тут же был повторён, ещё, ещё и ещё; при этом рыболов понемногу следовал по течению вслед за движением обманки.
                - Понял? – осведомился Василий, обернувшись на секунду. В этот миг из воды наполовину выскочила серебристая рыба и плюхнулась обратно.
              - Проспал! – с досадой сказал Василий и больше уж не отрывался от удочки.
              - А мне что же, за тобой идти? После тебя-то, наверное, делать мне нечего.
              - Не волнуйся: у нас разные обманки. Бывает на одну не клюёт, на другую тут же рядом берёт без остановки. В крайнем случае, перейдешь на кузнечиков.
                - К большому удивлению, довольно скоро у Бориса последовала поклевка, такая резкая, что он вздрогнул. Но подсечь не успел.
              - У меня клевало! – с восторгом сообщил он.
              - Ну вот видишь!      
              - Но как-то по-дурацки.
                - Так это хариус, не налим. Он полчаса насадку заглатывать не станет: раз! – и нету. Тут кто успел – или ты, или он.
              - Да, с таким клёвом добычи у нас будет не больше, чем с…
              - Не впадай в панику. Не может быть, чтобы мы ничего не поймали. Но шуметь надо поменьше, - рассудительно произнёс Василий и вдруг резко выхватил из воды небольшую вертящуюся рыбёшку, которая в воздухе сорвалась с крючка и шлепнулась на песок.
              - Вот и первый хайрюзина! – победно возгласил Петров и коршуном бросился на неё, поймав у самой воды. - Невелик, но почин есть, главное.
                Борис подошёл посмотреть на прыткую рыбину. Светло-коричневая мелкая чешуя крепко сидела на ней, не отставая и не прилипая к рукам, как у плотвы и ельцов. Но против окуневой, пожалуй,  слаба. Так что чистить её было бы нетрудно, ещё при том, что у хариуса не имелось никаких шипов и колючек. Несмотря на то, что ростом мал, весил он изрядно, будучи довольно плотным. 
                - Деликатес, - сообщил Василий и через минуту подсёк ещё одного – этого одним махом вытянуть было нельзя, он тяжело ворочался у поверхности, выбрасывая брызги из стороны в сторону. Но скоро сдался и был вытащен на берег. Это оказался красавец с темно-коричневой спиной и желтыми полосами вдоль брюха, на спине его топорщился высоченный радужный плавник. Весил он, должно быть, не меньше полкило. Для этой рыбы очень крупный экземпляр, как сказал Василий Петров.
              Повезло, наконец, и гостю – но его уловом стал елец, хотя и почтенных тоже размеров.
              - Итого, для отчёта и на уху хватит, - подытожил Петров. – Надо завязывать, а то мы, пожалуй, прорыбачим весь день.   
              Что и говорить, занятие было увлекательное, не в пример основному но, может статься, потому, что основное не принесло пока абсолютно ничего, кроме нытья мышц после вчерашних многочасовых упражнений.
                - Оно тут есть, зуб даю, - убежденно заявил Василий Петров, - просто неудачно мы упали. Сегодня немного сдвинемся туда, - и он указал рукой вниз по течению.
                До обеда они промыли уйму песка с илом, но и какой-то результат был налицо: корифей приисков Петров продемонстрировал Морозову щепотку блестящих крупинок на дне своего лотка – размером с мелко размолотую соль. Они с восторгом смотрели на первые плоды своих трудов и после обеда, не дав себе роздыху, вновь принялись за работу. Кое-что искомое начало появляться и в шлихе у неопытного старателя Морозова. К вечеру здоровья у них хватило только на то, чтобы наспех испечь на рожне рыбу – варить показалось слишком долго. Запив её горячим чаем, они отправились на покой.
              Следующие два дня были посвящены тем же трудам: с утра приятели вылавливали несколько рыб, разойдясь метров на триста друг от друга по противоположным берегам, затем завтракали и, как только рассасывался туман, брались за лотки.
                Улов был разным: на четвёртый день они поймали почти десяток хариусов и небольшого ленка, так что часть рыбы пришлось оставить на завтра, добыча же полезных ископаемых была постоянно небольшой и исчислялась малыми граммами. Что никак не отражалось на решимости золотопромышленников отдать делу всё отпущенное им время. Как на грех, седьмые сутки были отмечены затяжным дождём, который, начавшись утром, вопреки пословице, к обеду не кончился, а моросил до следующего утра. В непогоду хорош оказался клёв, а вот  подолгу мыть металл не получалось: слишком сыро и холодно. Так что один день целиком был потерян. Особую досаду вызывало то, что накануне они сделали крупный переход от первоначальных участков поиска и с нетерпением ждали, когда же можно будет опробовать новое место.
               Елена Вершинина, по мере того, как проходили дни, отпущенные золотоискателю Морозову, всё больше начинала беспокоиться. Некстати вспоминалась командировка  Андрея Реброва в Африку. Он тоже уехал как будто ненадолго, но бесследно исчез и вот уже скоро год, как о нём нет никаких известий. Конечно, Африка есть Африка, ну что с неё возьмешь? Однако же и Забайкалье пугает не меньше. Особенно, если учесть его резко континентальный климат. К тому же – медведи, рыси, всякие там росомахи. Недаром же поётся «По диким степям Забайкалья…». Первое время она крепилась, но по истечении недели стала каждый день набирать номер Бориса Морозова. Связи не было.
                «И зачем надо было его отпускать? – корила она себя. – Ну кто там приготовил для них с Василием золото? И если бы оно попадалось, то вся Россия была бы в Забайкалье, а не в Москве. Телефон не отвечает. Вот уж поистине – дикие места».
                Тут же она высмеивала себя: «Ну что такого страшного – съездить за Байкал? Тем более не в одиночку. Ездят и на Камчатку, и на Северный полюс. И ничего. Тем более – не на полгода, не на год – на три недели».   
               Но другой, зловредный голос, тотчас  возражал: «Как же: закон - тайга, прокурор – медведь. Павда, и у нас – Сибирь, но это ручная. А там – дикая.  Места каторжные. К тому же – наводнения, заторы».
              «Да какие заторы, лёд-то давно уж растаял» - не сдавался первый голос.
              « Всё равно опасно» - упорствовал второй.
                Вероятность простой неудачи в поисках золота волновала Елену почему-то куда меньше.
               - Ты, часом, не заболела ли? – встревожено спросила её Мария Васильевна на исходе второй недели тайной командировки Бориса Морозова.
               - Нет, не заболела, - совершенно правдиво отвечала дочь. - Просто ещё от сессии, наверное, отойти не могу.
               - Ты спи побольше; отоспишься – человеком будешь.
   Мария Васильевна не догадывалась, что как раз спать-то у Елены и не получалось. А может и догадывалась, но не подавала виду.               
                Как раз на следующий день после этого золотоискатели вынуждены были прекратить свои водно-земляные работы. А получилось это по той причине, что к их ручью вышли нечаянные гости. Голоса  они услышали в последний момент,  успели закинуть подальше в кусты лотки, но не вооружиться удочками. Тревога оказалась напрасной: из леса вышли двое парней того же возраста в камуфляжных костюмах лягушачьей раскраски и с мешками на плечах.
               - О-о, да тут людно! – восхитился один, видимо, природный балагур, соскучившийся в слишком узком кругу общения. - Наше вам! – и он наклонил голову.
               - И вам того же!
               - Золотишко, пропади оно пропадом?
               - Рыбёшка, - в тон гостю ответил Петров, кивая на удилища, лежащие в траве.
               - Ловится?
               - Помаленьку. А вы, я вижу, с черемшой.
               - С ней, заразой.
               - Вроде, поздновато уже – конец июня.
               - Ну, начали-то мы давно, а сегодня, наверно, последний выход. Да, Женя? – обратился говорливый к своему молчащему товарищу.- Деревенеет уже черемша.
              - Так вы, получается, промысловики? На продажу? Нормально получается?
               - Больше клещей насобираешь. Но всё равно кроме заработать не на чем. – Он сел и закурил, блаженно щурясь и вытянув ноги. - А вы – для себя? Удочкой-то много не наловишь.
               Все тоже уселись.
                - Для себя. Да клюёт-то не очень. Июнь. На рыбу плюнь, - включился в разговор Борис. – Но надоел минтай. Пусть его дельфины кушают. Всякие там барракуды.
               - И с сетями сильно не разбежишься – инспекторы. У вас тут не появлялись?
                - Нет. Да нам-то чего скрываться? Рыбы – полведра, снасти – удочки простые, без всякого электричества.
              - Ну да. Хорошо ещё, и на черемшу лицензии пока не нужно покупать. Но, наверное, эта лафа ненадолго. Цветы же запретили собирать? Запретили. Хотя кому они нужны? Ну, девки иной раз нарвут букет – вот и всё. А чего это у вас лопаты? – неожиданно спросил он, заметив невдалеке забытый шанцевый инструмент.
              - Червей копали, - невозмутимо ответил Морозов.
              - Двумя лопатами?
                - Ну да, - поддержал товарища Василий, - их же сейчас мало, червей. Копаешь, копаешь… Спина болит!
                - Вот жизнь пошла: ни тебе рыбы, ни червей, ни черемши порядочной! Ну, передохнули – и двинем. Да, Жень?
              Евгений молча кивнул, оба таёжника поднялись, взвалили на плечи мешки, набитые лесным луком, и пошли берегом вниз по течению.
              - Стало быть, и наши труды закончились, - подытожил встречу Василий. И, отвечая на немой вопрос приятеля, добавил: парни не из нашего села. Да если бы и наши – вполне могут стукнуть золотым артельщикам. Пора нам сматывать удочки.
              - Так ты же собирался заключать с ними договор?
              - Поздно. Давай уже двинемся отсюда понемногу.
              Несмотря на недовыполненный план пребывания за приисках, Борис рад был досрочно убраться с опостылевшего ручья и позвонить, на конец, в Сибирск, в Коковище.
              И на пятнадцатый день у Елены Вершининой, наконец, раздался долгожданный звонок.
              - Мы закончили дело, - донёсся голос Бориса Морозова.
              - Как хорошо! Ты здоров?
              - Здоров.
              - Ждём.
              И она не спросила ничего о Жёлтом  дьяволе.
                ***         
               Вася Вершинин с головой ушёл в кораблестроение. То есть в сборку моделей парусников, поскольку современные плавающие средства военного и цивильного флота его пока не вдохновляли. Не было в них того куража, который читался в деревянных корпусах и мачтах, в бушприте с целой связкой косых парусов, в многоярусных парусах на высоко взносящихся реях, вантах и открытых пушечных портах с торчащими из них дулами орудий. Если строить необходимо было макет, в точности повторяющий все части, детали и оснастку каравеллы или тем более, фрегата – следовало изготовить и собрать сотни комплектующих. Вообще, работы хватило бы на целую бригаду, потому что следовало сделать все деревянные составляющие, металлические – например, якоря пластмассовой бутафорией не заменить; надо было выкроить и обшить паруса, сплести и натянуть ванты, застеклить, где это надо, тончайшие рамы и много чего ещё. Он наловчился довольно уверенно строчить на старой ручной швейной машинке Марии Васильевны, приобрел, а частью сам изготовил малые инструменты для строгания, пиления, долбления дерева, резки и пайки медных деталей, освоил шпаклёвку, покраску и лакирование готовых изделий. Сходили они со стапелей, несмотря на его упорный труд, очень нечасто – слишком кропотливой и тонкой была работа.
               - Ты, пожалуй, уже сможешь сбацать натуральную яхту, - с уважением говорили ему судомоделисты-кружковцы.
               - Было бы, из чего, - вполне серьезно отвечал он. Упорства Вершининым было не занимать.
               Домашние, видя такую целеустремлённую деятельность, только сочувствовали ему и старались помочь, где можно. Только Егор Егорович однажды спросил:
               - Василий, ты не одуреешь от этих своих дредноутов?
               - Нет, - отвечал сын, - вот без них я скорей одурею.
               - Ты сделал бы хоть один беленький пассажирский корабль, - заметила как-то Дарья, какие сейчас плавают.
               - Ты должна говорить правильно, - объяснял ей азы мореходного дела Василий. – Пассажирских кораблей не бывает, пассажирское – это судно, а вот военное – корабль. И по морю не плавают, по морю они ходят. Но я как-нибудь попозже займусь и нынешним флотом. Наберись терпения.
                Всё это потребовало значительных производственных площадей; он занял большую часть сарая, где отгородил двумя досками мастерскую, часть работ выполнял дома, в первую очередь, особо тонкие и доводочные, и, конечно, требующие участия швейной машинки. Кое-что приходилось делать и прямо под открытым небом, после чего оставались стружки, опилки, обрезки жести и поволоки, и прочие отходы производства. Их Василий убирал по мере накопления – собирать мусор каждый раз у него просто не хватало времени.
                Понятно, что при таком серьёзном подходе к делу результаты получались замечательные и плоды трудов младшего из братьев Вершининых пользовались признанием на нечастых выставках прикладного творчества. Но с некоторых пор коковищенский корабел стал участвовать в них неохотно. А причиной послужило отношение устроителей и сопроводителей этих показов к его, а может, и не только его, изделиям. Как-то ему вернули макет барка с отломленной под корень бизань-мачтой, несколькими поломанными реями и перепутанными снастями. Видимо, решили, что эта безделушка из разряда тех, что продаются в «Детском мире» по пятнадцать рублей за штуку. Хотя Василий трудился над ней больше месяца. Он решил, что до тех пор, пока экспонаты будут отгружаться, как дрова, никаких дел с выставкомами иметь не стоит.
              Зато стал проявляться интерес к его шхунам и чайным клиперам у фанатов парусного флота. Клипер, правда, был один и Василий с большим сожалением продал его, после некоторых сомнений. Цену ему подсказал руководитель кружка и советовал при этом раза в полтора завысить её для начала, поторговаться. Но Василий на это не пошёл: он и без торга-то чувствовал себя при этой сделке неуютно. Гонорар окупил почти все расходы по приобретению материалов и инструментов для его мастерской. Тогда Егор Егорович поздравил Василия с этим первым заработком  и, покачав удивленно головой, пошёл на кухню, где немного выпил за этот славный почин. Впрочем, не было никакой уверенности, что эта первая ласточка не станет и последней.
               Тем временем Дарья в своей детсадовской группе уже переходила в категорию дедов. Хотя по её поведению этого сказать никак было нельзя. Просыпалась она с воплями и никак не хотела выбираться из-под одеяла, особенно зимой.
              - Там ещё ночь! – утверждала она, показывая на окно. – Я не хочу на работу!
              - Все порядочные люди ходят на работу! – убеждал её Егор Егорович, пока Мария Васильевна одевала младшую, хотя та и сама уже могла одеваться. Когда никто не заставлял.
              - Сапоги плохие! – вдруг находила она изъян в свой экипировке.
              - Ну, вчера же были хорошие, - уговаривала Мария Васильевна.
              - А сегодня плохие! – стояла на своём Дарья. – Плохие, плохие!
                -   Ну мы купим новые, завтра, а сегодня сходи в этих, сейчас магазины же ещё закрыты.
               - Что-то давление у меня скакнуло, - вдруг озабоченно говорила дочь.
               - Чего-чего? –изумлялся Егор Егорович. – Как ты узнала?
               - Ну, давит.   
               - Чего давит?
               - Меня.
               - Всё ты сочиняешь. Это у меня давление, а у тебя вредность, - говорила Мария Васильевна. – Нельзя быть вредной, с тобой играть никто не будет.
              - Папа, сходи за меня на работу, - вдруг меняла тему Дарья.
              - А как я буду сидеть на ваших стульчиках? Или спать на ваших кроватках? Они же сломаются – я ведь большой.
              Видя, что положение безвыходное, Дарья угрюмо говорила:
              - Шоколадку!
              Хорошо, когда дело ограничивалось этим. Но случалось, что конфета оказывалась негодной и надо было совсем другую, которой не имелось. И мало ли ещё чего. В детсад поспевали в последние минуты.
               В выходные Дарья просыпалась, напротив, рано и приставала ко всем с требованием поиграть. Ещё когда была дома её сестра, это не составляло большой проблемы, но теперь у Елены появились какие-то свои, наверное, институтские интересы и с младшей заниматься не хватало времени. Дарья использовала недостаток внимания в своих целях. Однажды, когда Мария Васильевна замыслила стирку белья, дочь решила, что белые вещи – это скучно и бросила в стиральную машинку синюю акварельную краску – небольшой засохший кружочек. Результат был потрясающий! Когда старшая Вершинина стала вынимать простиранные тряпицы, все они имели нежный голубой цвет с более темными пятнами и разводами. С ней чуть не сделалось плохо: она подумала, что уж не сходит ли с ума? Но случившийся рядом трезвомыслящий Василий, сразу догадался, в чём дело. Дарья получила нагоняй, а стирка была повторена ещё дважды.               
               Единственное существо, которое не потакало младшей Вершининой,  и даже терроризировало её, был петух. В обычное время он мирно рылся вместе с курами в ограде, время от времени окидывая взглядом окрестности – не крадётся ли враг, или слонялся возле Егора Егоровича, когда тот занимался хозяйством. Но когда на крыльцо выходила Дарья, он, паразит, с громким криком кидался ей навстречу, вытянув шею и хлопая крыльями. При виде его Дарья тоже начинала кричать и спешила скрыться за дверью. Воспитательные, в том числе крутые репрессивные меры в отношении петуха никакого результата не имели и как-то раз, когда скандальная птица особенно напугала Дарью, Егор Егорович решил, что хватит. Он просто-напросто изловил петуха и отрубил ему голову, пока дочка плакала и жаловалась дома матери. В дальнейшем она уже свободно могла разгуливать по двору, хотя и остерегалась несколько прочих кур.
                Сам Егор Егорович после того, как почила ферма, на работу устроиться никак не мог – года были уже не те, и спина слишком жёсткая.
               - Ты, конечно, спец на все руки, дядя Егор, - говорили молодые прыткие предприниматели, - но тут, понимаешь, темп совсем другой, надо бегать, успевать, лезть в любую щелочку. Прогибаться там, где надо, лебезить. Дурачить. Ты ведь это не сможешь?
               - Пожалуй, не смогу.
              - Ну вот видишь. Дать, если требуется, по морде.
              - Это в принципе, возможно.
                - Так сейчас же все крутые – дзюдо изучали, разное там карате, киокушинкай. Это раньше – купец Калашников со всего плеча…
              А поскольку расходов, особенно с учёбой детей, было достаточно, Егор Егорович вполне серьёзно и ответственно занимался пчеловодством. Конечно, ему вполне подошёл бы пост охранника в каком-нибудь муниципальном учреждении, но все эти замечательные вакансии были заняты родственниками главы поселения. Так что даже главбуху Марии Васильевне не представлялось возможным устроить на службу супруга. Хотя в администрации её ценили, как старого и опытного работника. Глава даже хотел сделать её своим заместителем, но трезвом размышлении отказался от этой идеи: а ну как народу понравится стиль работы замглавы – и так-то она решает многие вопросы? И на очередных выборах предпочтут ему Марию Васильевну? Конечно, это кресло обрыдло уже ему со многими сопряженными с этим предметом мебели обязанностями. Но он отчётливо понимал, что именно кресло главы поселения и украшает его, занимающего это кресло. Поэтому в замах оставался бестолковый, но зато исполнительный молодой педагог. А для снятия нервных перегрузок глава держал в запирающемся отделении письменного стола напитки. Тут были коньяк, и водка. Коньяк – для радостных моментов, водка – для всех остальных. Первый выпадало пить нечасто, но зато вторая  была в постоянном употреблении. Если не предвиделось районных мероприятий. Он постоянно бывал занят, особенно по телефону:   
               - А-а, это ты, Николай? Чего у тебя? К дому подъехать невозможно? Ну как же я сегодня организую? Столько дел – в туалет сходить некогда.  Ей-пра. Давай уж на той неделе – заодно и другим подсыпку сделаем – не у тебя одного лужа. У меня вот тоже. И недосуг заняться - некогда вздохнуть!
              Положив телефон, глава наливал стаканчик водки и выпивал.   
              С посетителями было сложнее, особенно, когда попадался особо говорливый субъект.
                - Ну что же я сделаю, Марфа Петровна? – разводил руками глава на просьбу пенсионерки сделать ремонт крыши. – Три тысячи рублей! Ведь такой чудовищной суммы в бюджете не предусмотрено. Он ведь маленький, наш бюджет.- И глава показывал на пальцах, насколько сиротский у них бюджет, отчекрыживая ногтем большого пальца кончик указательного. Но не до крови, конечно. А ты бы по спонсорам, Марфа Петровна, по предпринимателям походила. Для них это не деньги, а просто- тьфу!
              - Так они ведь для начальников только щедрые, для контролёров. А мне дать – лучше удавятся!
               - Ну, это ты напрасно, Марфа Петровна: все они вышли из народа, дети семьи трудовой. Или ты думаешь, их заслали из-за границы?
              - Да кто их знает, откуда их заслали. Засланцы. На лицо вроде знакомые – ан, не наши!
              - А племянник-то твой, Илья? Он же мужик молодой, работящий, подкинет денежку?
                - Дак что толку-то? Работящий, а без работы. Другой раз я с пенсии их семье помогаю. Хоть копейки – а всё-таки.
              - Ну, я уж не знаю. Не угодишь на тебя, Марфа Петровна. Давай так: мы обратимся в районную администрацию, в совет ветеранов, в женсовет, в соцзащиту, в соцстрах. Хватит тебе столько?
                -  Да мне бы три тысячи только. Шифер купить, да мужикам заплатить за работу. Пенсия-то на дрова да на таблетки идёт.
              - Ну вот. А ты племяннику помогаешь. Ответственней надо быть! Международная обстановка сложная.
              - Да как же,- там ведь ребятишки малые!
              - Короче, мы пишем письма вот этим всем, про которых я сказал – и ждём ответа.
   Излишне говорить, что после такой тоскливой посетительницы глава наливал стаканчик и выпивал. Иногда даже – и два стаканчика. А как же? От такой работы к вечеру – голова, как бубен.
              Но Мария Васильевна всё-таки кое-что поимела от своей должности: устроила в своё время Дарью в детсад. Если бы не работа в администрации – не видать бы Дашутке садика, как своих ушей.
             Егор Егорович, впрочем, не отчаивался, что не удается устроиться куда-то на службу. Он наращивал поголовье пчёл. Теперь у него было уже двадцать пчелосемей и хотя здоровья вывозить их на выпас и сторожить там не стало, всё же и из усадьбы они летали за взятком с успехом.
             Одним из немногих его развлечений оставалась рыбалка, к которой привержен он был с детства, но впоследствии на неё уже не оставалось времени: хватало всяких забот. Теперь же время выбиралось, особенно по выходным, когда Дарью не надо было доставлять в детсад и забирать её обратно. Она также почувствовала вкус к рыбалке, хотя побаивалась пойманных больших рыб, а особенно – червяков. Чтобы она всегда была на глазах, выезжали на речку ещё и Мария Васильевна или Василий, когда она была занята. У этого хобби было ещё одно достоинство: Дарья, не отличавшаяся большим аппетитом, не речке ела как следует и почти всё, что было. Рыбалка её заключалась в том, что она бегала по траве и время от времени делала попытки забрести в воду; тут её безжалостно оттаскивали от реки, что вызывало бурный протест Дарьи. Наконец, додумались посадить мелких пойманных рыбёшек в стеклянную банку с водой, сделали маленькую удочку с крючком из мягкой проволоки в красной изоляции, которая изображала червяка и Дарья подолгу рыбачила в банке. Правда, она ничего не поймала, но рыбья мелочь толклась возле яркой приманки и иногда тюкала её носом. Наскучив пассивным способом ловли, она откладывала удочку и запускала в банку руку, силясь ухватить малька. Это никак не удавалось, но недаром рыбачка была Вершининой – она упорно продолжала свои попытки. В  конце концов Дарью осенило: она наклонила банку и вылила всю воду вместе с рыбой на траву. Но тут отвага оставила её: схватить рыбешку на открытом воздухе она до поры не решалась и звала на помощь кого-нибудь из старших домочадцев. Когда она в детсаде рассказывала потом про рыбалку, однокашники слушали, разинув рты. И понуждали потом своих родителей немедленно отправляться всем вместе на речку, чем доставляли дополнительные хлопоты. Хорошо ещё, что Дарья не была пока настоящим рыболовом и на вопросы о величине рыбы указывала истинные размеры, не догадываясь, что можно развести руки пошире.
                Егор Егорович тем временем ловил ельцов и, наживив одного-двух на большие крючки, ставил закидушки на щуку. Эти бестии попадались нечасто, но уж стоили полусотни ельцов и по весу, и по своим гастрономическим качествам: в них почти не было костей, чем грешили рыбы семейства карповых.
              Ельцов рыболов-спортсмен солил и развешивал вялиться в деревянной трубе, изготовленной для сквозняка – в ней всегда присутствовал ветер и не так рвались туда мухи. Для пущей надежности торцы трубы он затянул мелкой металлической сеткой, применяемой в пчеловодстве. Несмотря на то, что после просушки ельцы становились прозрачными и тонкими, чуть толще листа бумаги, как дополнение к пиву они были изумительны.
                Правда, в отличие от студенческих лет пиво теперь употреблял он нечасто: всё-таки оно стоило денег, хотя и было довольно дрянное. В виде компенсации он затевал брагу с добавлением шишек хмеля, и, когда выбродившись, она была готова к употреблению, могла дать сто очков вперед этому недоношенному пиву.
              Креативный человек был этот Егор Егорович, хотя он терпеть не мог подобных поганых словечек. Но что же тут можно поделать? Всякому здравомыслящему понятно - абсолютно ничего.
                ***
                - Телефон мой никто не видел? – спросил Кунга, когда все собрались на обед. Вид у него был встревоженный и даже злой. Мопа и Зивато отрицательно покачали головой а Ребров спросил у Мопы по-английски, хотя тайно изучил уже много слов на их языке:
              - Чего?
                - Телефон, телефон у него потерялся, досадуя на тупость аспиранта, объяснил начальник.
              - Так, может, обезьяны стащили? – предположил Ребров.
              - Нет здесь обезьян, они на острове не живут. Не нравится, - отрезал Мопа.
              - Чего? – в свою очередь, спросил его на родном Кунга.
              Получив разъяснение, он махнул рукой, в то время, как Мопа с Зивато начали хохотать.
              - Это попугаи, - заявил Кунга. – Я их всех перестреляю!
              С этими словами он исчез в хижине, а через миг появился со своей устрашающей винтовкой в руках. Прежде, чем занятые обедом трое у костра сообразили, что происходит, Кунга прицелился куда-то вверх и выстрелил. Все посмотрели в сторону цели; среди зелени ветвей кружились перья и сбитые листья, в тот же миг в траву на краю поляны шлепнулся большой зелено-серый попугай.
              - Не шуми! – предостерегающе поднял руку Мопа. – Могут услышать.
              Андрей Ребров почувствовал угрызения совести.
              - А кто тут может услышать? – отгоняя тоску, спросил он у Мопы.
              - Как кто? – удивился было тот. – А-а, ты ведь не знаешь. Наш король объявил войну соседям. Хотя у нас всё нормально и народ не голодает, но рейтинг у него почему-то падает. Чтобы поднять его, нужна маленькая победоносная война. Так всегда делается. Соседи живут бедно, леса мало у них – саванна. Вроде и защищать нечего. Но поднялись, как один:  «Дадим отпор врагу, отстоим свою нищету!». Что-то вроде этого. И пошло. То наши наседают, то их армия. И конца не видно. Уж наш король не рад стал, хотел замириться, так они наступают на пятки, прут через границу! Что ты будешь делать! Приходится опять мобилизовывать и отражать.
              - Ну, в таком случае, и нас могут забрить, мобилизовать, то есть?
              - Это вряд ли получится. Насчёт тебя-то тем более: тебя сразу расстреляют как шпиона.
              Мопа перевёл эти слова своим соплеменникам и все трое расхохотались, даже Кунга, который всё ещё переживал утрату телефона.
                Андрею было не до смеха. Он еще более укрепился в мысли бежать, и как можно скорее.
              - Но ты не переживай – джунгли большие. Когда ещё нас найдут! Хотя осторожность не мешает.
              Сам Мопа, и точно, не переживал: когда надо было приготовить пищу, жгли костёр, держали машину у края саванны, на реке – лодку. Но дым от костра не поднимался и до середины высоты леса, рассасываясь во влажной зелени, лодка и машина хорошо маскировались.
              Он в первые же дни обнаружил, что река, на которой расположен их остров, очень большая: тот рукав, через который они переправлялись на лодке, был втрое меньше основного, протекающего с другой стороны. Воды  текли не запад, в сторону Атлантики.
              «Что за река?- гадал он. - Нигер? Сенегал? Вольта? Куда вообще меня занесло? И кто воевал в Африке в последнее время? Может, Мопа всё выдумывает, чтобы совсем заморочить ему, Андрею, голову?».
                Почти всё светлое время суток отводилось ловле бабочек, для чего применялись сачки на трехметровых древках: знающие себе цену чешуекрылые летали и устраивались на пикники высоко, некоторые – даже в вершинах крон деревьев. Легко можно было поймать обычных бабочек, но они ничего не стоили. Однажды Андрей увидел поблекшего, с обтрепанными крыльями Адмирала, и очень ему обрадовался. Видно, что прилетел он издалека, одолев многие сотни, даже тысячи километров. Вряд ли из Сибири, но из центральной России – вполне возможно.
              - Привет тебе, земляк! – тепло поздравил его с прибытием Андрей. Адмирал, наверное, самая выносливая бабочка, экстремал, и живет аж около года. Не то что эта Лунная моль, век которой – только несколько дней. Андрей вспомнил, как Адмиралы, которых в России, в том числе и в Сибири, много, прилетали на брагу к Егору Егоровичу. Вершинин ставил смородиновое вино  и, когда оно перебродило, выбрасывал отжатые ягоды в конце огорода. На угощение слетались осы, но особенно любили хмельное блюдо бабочки Адмиралы – собирались самые крупные и яркие – наверное, кавалеры накануне свидания. Здесь, на острове, ни бражки, ни забродивших ягод не было, но бабочкам жилось неплохо, и за судьбу путешественника Андрей не беспокоился: тому будет, чем подкрепить силы. 
               От этой встречи он затосковал, вспомнил своих стариков, Ирину Ветрову, которая уже, конечно, перестала его ждать, вспомнил крестницу Голубую Моль. Как они там? Андрей в отчаянии пнул большой жёлтый гриб, который разлетелся на много кусков, обдав его вонючей жижей. Теперь он хорошо понимал Кунгу, застрелившего ни в чём не повинного попугая.
               Время шло и проклятые гусеницы, по расчетам Реброва, прошли половину отпущенной им дистанции и сожрали немереное количество зелени.
                Между тем число бабочек Антимахов и Зальмоксисов, заметно скратилось, или они стали обретаться уж слишком высоко: труды их ловцов не пропали даром. Мопа распорядился некоторое время заняться ловлей летающих цветков на материке. Это касалось  Зивато с Кунгой, и его самого, хотя из-за хромоты ему не хватало резвости. Андрей же должен был оставаться на острове и контролировать ситуацию в инсектарии, а также ловить бабочек поблизости, если представится случай. Кроме того, он должен был готовить обед и, по возможности, разнообразить его рыбой; снасти для этого имелись и приносили вполне приличную добычу. Что и говорить, обязанностей у Реброва было достаточно, хорошо, что не требовалось их абсолютно точно выполнять. Поскольку лодка отбывала на берег вместе с шайкой; о том, что пленник мог сбежать, никто не беспокоился – при наличии крокодилов это было невозможно.
               Андрей не собирался сидеть сложа руки: во время своих промысловых походов по острову он заприметил в одном месте на противоположном берегу наполовину обломанный и упавший в воду ствол дерева. Набегавшее течение то приподнимало, то опускало его, отчего раздавалось размеренное шлепанье. Дерево могло вот-вот оторваться, но пока его удерживала связка корней, вцепившихся в берег. До острова оно не доставало метров семь, и Андрей понял, что тут открывается возможность избавиться от заточения без всякой лодки.
               Оставалось только свалить с островного берега другое дерево, чтобы они образовали плавучий мост. Выбор был небогат, поскольку у самого берега в этом месте росло только одно, тонкое, но при этом высокое дерево. Плохо, что не было инструментов: топор, мачете и ножи Мопа с компанией увозили с собой, дабы он не соорудил плот или не подкараулил их с мачете в зарослях. Но он нашёл как-то заржавевший обломок ножа без рукоятки, заточил его о камень – на что ушло несколько дней работы урывками. Теперь настало время пустить инструмент в дело.
               Несостоявшийся истребитель саранчи дал себе клятву, что уж свой-то план побега с осточертевшего острова он осуществит, и принялся за дело. Оно оказалось нелёгким. Стоя на коленях, он подрезал как можно ниже ствол дерева, оказавшегося на редкость крепким. «Какое-то железное дерево. Квебрахо, альгарробо? Но те вроде растут в Южной Америке. Или, может, и его завез сюда уважаемый Садреддин?». Процесс лесоповала осложнялся крайне неудобным для выбранной цели орудием труда. Время от времени Андрей Ребров прекращал вырезание мельчайших щепок и прислушивался: не возвращаются ли уже сыны Африки? Но всё было спокойно и он продолжал работать. Часа через полтора у основания указательного пальца появилась мозоль, тогда нож пришлось взять в левую руку, что совсем уж замедлило темп работы. Еще через сорок минут Андрей решил, что на сегодня хватит, надо возвращаться на место базирования. Он тщательно собрал все щепки и стружки и забил их под слой старых гнилых листьев. Затем прикрыл травой надрез и остался недоволен результатом: рана на дереве оставалась заметной, выделяясь своей белизной. Тогда она была замазана влажной землей и уже сверху замаскировна пучком травы. Результат его титанического труда в этот день не был впечатляющим – всего три сантиметра при толщине ствола не меньше двадцати. Тут уж дровосек порадовался, что дерево ему подвернулось очень подходящее, не полуметровой толщины. Ещё бы чуть помягче – наподобие липы. Но что уж есть, то есть.    
               Больше недели понадобилось, чтобы перерезать основную часть ствола, и каждый раз каторжник с великими предосторожностями выходил к потайному месту, работал, а затем скрывал все следы. Наконец всё было готово: дерево держалось на тонком стержне, обструганном с великим тщанием с той стороны, куда лесине надлежало упасть. Андрей примерился, как будет преодолевать эти несколько метров до плавающего дерева и понял, что для надёжной переправы ему необходим шест, которым можно подпираться, как костылем. Ибо ствол, по которому ему предстояло пройти первую половину пути, был не только тонок, но  покрыт гладкой, будто отполированной корой. Он вырезал жердь метра три длиной, с шершавой корой для большего удобства, и навалился на подрезанный ствол. Не тут-то было: проклятое дерево содрогалось под ударами его плеча, но не падало. Время не терпело и он лихорадочно принялся кромсать своим ущербным орудием жёсткую древесину. И вот со скрипом наметился разлом, крону потянуло в сторону реки и упрямый представитель местной фауны обрушился в воду, подняв тучу брызг и с таким шумом, будто в реку сигануло стадо крокодилов. Время истекало, нельзя было терять ни минуты. Бросив прощальный взгляд на покидаемый остров, который долгое время был его нелюбимым домом, он ступил на тропу побега. Шест был очень кстати, иначе Андрей уже не раз сорвался бы в воду: не эквилибрист. Он дошёл уже до нижних веток кроны, когда сзади раздался негодующий вопль, от которого беглец едва не бросился бежать, что было невозможно.
               - Стой! – по голосу он узнал быстроногого Кунгу. – Стой, тебе говорят!            
                Дерево содрогнулось – это вспрыгнул на него преследователь. Андрей начал, согнувшись, пробираться сквозь ветви. Он уже хорошо понимал местный язык, но не издавал ни звука.
               - Стой, стрелять буду! – кричал Кунга, хотя на самом деле стрелять было не из чего: винтовки с ним не было. Тогда, неизвестно для чего, он выхватил из чехла нож. Лучше бы он этого не делал! Резкое движение нарушило равновесие, он поскользнулся на предательской коре и ухнул в воду, выронив своё оружие.. Андрей обернулся: Кунга приподнимался из воды, тщетно стараясь ухватиться за сбросившее его бревно, а к месту события уже спешил первый, небольшой крокодил.
                Мутная вода несла опавшие листья, траву и прочий мусор, но мусор не мог помочь Кунге, далёкое дно не позволяло бежать. «Любо братцы, любо…» - почему-то вспомнилось Андрею Реброву, и он мелкими, быстрыми шагами поспешил назад; поравнявшись с Кунгой, воткнул рядом свой шест и купальщик в мгновение ока взлетел по нему на строптивое бревно. Опираясь на жердь и страхуя друг друга, они вернулись на берег. Берег острова.
                Принявший опасную ванну Кунга уселся на траву, затем вскочил и начал приплясывть на самом краю берега, корча страшные рожи и издевательски что-то кричал реке. Когда истерика прекратилась, он подошёл к неудачливому беглецу и обнял его.
              - Ты вернешься в свою далёкую хижину, - сказал Кунга.
              Из зарослей вышел Мопа, посмотрел на утлую переправу, на мокрого, но счастливого Кунгу, выслушал его и пожал Андрею руку. И они двинулись к своему приюту, куда как раз подходил уже и Зивато, успевший обследовать противоположный берег острова. Узнав об обстоятельствах дела, он принялся смеяться и пугать Кунгу, раскрывая и схлопывая у него перед носом свои огромные ладони и изображая крокодила. Это происшествие никаких видимых перемен в жизнь Андрея Реброва не внесло. Лодка всё так же запиралась с помощью цепи на замок, ножи каждый разбойник держал при себе, а Зивато не расставался с мачете. Зато винтовку Кунга теперь беспечно оставлял без присмотра, как раньше оставлял телефон. Кроме всего, Андрею перестали утром давать бананы, от которых у него уже сводило челюсти, в то время, как вся команда с великим удовольствием уплетала их. Он же наловчился рыбачить в окружающих водах, и с большим успехом, так что недостатка в белках и жирах не испытывал. Раза два принимался было есть за компанию печёных змей, но это дело у него не пошло. Как-то после очередного ливня, когда вода поднялась и заполнила все прибрежные низины, прибежал Зивато и, бросив сачок, стал кричать, что в залив зашла большая рыба. Андрей уже достаточно хорошо понимал местный язык и без лишних слов поспешил за ним.  Ни сети, ни бредня у них не было, но это не остановило рыбаков.
              - Но это, случайно, не крокодил? – уточнил Анрей.
               - Нет, это рыба. Эх, жаль, Кунга уволок свою винтовку, - посетовал на бегу Зивато. – И зачем она ему сегодня понадобилась?
               Рыба и вправду толклась в небольшом узком заливчике, непонятно, чем промышляя в мутной, коричневой воде. При ближайшем рассмотрении она была определена, как щука. И ростом , пожалуй, метра полтора. Даром, что не крокодил.
               - Ну, пойдём? – спросил Зивато и полез в воду. – Нам надо выгнать её на мель.
                - Главное, не давать ей передышки, - сказал Андрей, заходя рядом и отрезая рыбине путь к отступлению в большую воду. – Резко наваливаемся и…
               Расставив руки, они бросились на добычу. Ошеломлённая вероломством нападавших, щука рванулась вперед и выскочила на мелководье, увязая брюхом в мутной жиже и поднимая каскады  грязных брызг. Молодой сибирский учёный леопардом бросился на неё, норовя ухватить под жабры. Следом, упав на колени, ухватился за рыбину Зивато, но получил мощный удар грязным хвостом в лицо, ослеп и ослабил хватку. Щука извернулась и устремилась назад , в воду . Андрей, обхватив её, волочился сбоку. Зивато протёр глаза и бросился в погоню, но было поздно: сделав могучий бросок, рыба вырвалась из недружелюбных объятий, а тот, кто боролся с ней, с головой окунулся в воду, получив на прощание оплеуху хвостом.

              - Эх! – сокрушённо воскликнул Зивато. – Но как ты здорово прокатился на ней! – И он с восхищением  поцокал языком.
              - Я рад, что тебе понравилось, - сухо сказал Андрей, с раздражением стряхивая грязную воду с волос и одежды.
              Что и говорить, эта охота закончилась для них бесславно. Но его вполне устраивали небольшие уловы, которые неизменно удавались по мере приобретения опыта. Он ставил короткие закидушки, которые не могли запутаться в придонной траве или корягах, и проверял их утром и вечером. В половине случаев наживка была просто объедена, но другие снасти приносили добычу. Иногда он рыбачил удочкой с высокого берега, чтобы не подкралась какая-нибудь рептилия. Вытоптав полянку, устраивался вечером на принесённый обломок дерева и полчаса-час, когда уже трудно было ловить бабочек, отдавал старой забаве. Делу – время, потехе – час. Хотя на сторонний взгляд, где же здесь дело, а где, наоборот, потеха, трудно было разобрать.
              Мопа раз в неделю отвозил упакованных в конверты бабочек и возвращался с запасом провизии и необходимых хозтоваров, которые при всём аскетизме обитателей лагеря становилось всё больше и они уже с трудом помещались в хижине. Кунга как-то даже заикнулся о расширении жилплощади, но поддержки не получил и решил про себя, что когда вернётся домой, уж там-то построит обширное жилище, которое Мопе с Зивато и не снилось. Они вообще-то были не прочь увеличить размеры их обиталища, но зачем тратить силы и время, если  не собирались тут жить вечно? Смешно! Разве что оставить дворец энтомологу Реброву – может быть, ему эта идея понравится и он навсегда останется на острове выращивать бабочек?
                Когда Зивато , смеясь, сказал это Кунге, тот пожал плечами и смеяться почему-то не стал.
   Поскольку целыми днями рыбачить не позволяли трудовые обязанности, а рыба, привередливая, как и повсюду, могла залечь на дно, особенно перед непогодой, Андрей взял за правило заготавливать её немного впрок. Единственный способ в отсутствие натурального мороза и холодильника – посол. А поскольку банная духота местности не гарантировала и при этом длительной сохранности продукта, он нарезал рыбу тонкими пластинами и пересыпал щедро солью. Обычно делал это вечером и к утру блюдо бывало готово. Его названные товарищи с большим подозрением отнеслись к этому блюду, когда оно было им предложено. Один лишь Кунга отважился продегустировать соленье, но тут же с содроганием отверг угощение. Конечно же, это была не еда, а закуска. Но кто имеет представление о закуске, если он почти не употребляет водку или спирт? Среди людей из окружения сибирского аспиранта таких не было.
              Мопа, кроме продовольствия и всякой кухонной мелочи, привозил по заявкам других островитян и кое-что из одежды. Благо, требовалось её тут совсем немного. Зато Кунга как-то раз заказал зонт, чем поверг в неподдельное изумление компаньонов. Они в недоумении обратились даже за разъяснениями к Андрею: не он ли подал их приятелю такую идею? Тот лишь пожал плечами и отвечал, что сам он прекрасно обходится без зонта и никак о нём не тоскует. Тут уж возразить было нечего, и Мопа привез Кунге замечательный чёрный зонт, с которым его обладатель впредь выходил из хижины каждый раз, как только начинался дождь. Но стоимость аксессуара распорядитель кредитов вычел из жалованья Кунги.
              Привозил он предметы экипировки и для Андрея, который больше всего ценил дермантиновые полусапоги.
    Обещанных денег он пока что не получал – видимо, Мопа решил не провоцировать лишнего соблазна для побега. Впрочем, вполне возможно, и даже скорее всего – Андрея просто дурачили, обещая сделать по окончании его миссии здесь расчёт. Однако, по его наблюдениям, и Зивато с Кунгой тоже никаких авансов не получали. Как-то северный гость попросил распорядителя кредитов сообщить о нём в Сибирск  – в счёт оплаты за оказанные услуги, но получил отказ.
                - Скорее всего, тебя уже не ищут. Но мало ли что: нельзя, чтобы нас засекли. И решаю такие дела не я, вернее, не только я. Но попробую поставить вопрос. Попробую. – И Мопа почесал свой седеющий ёжик.
                Между тем окуклившиеся гусеницы дозревали в своих огромных коконах и скоро должны были появиться бабочки – цель многомесячных трудов и ожиданий. Если всё до самого конца будет идти нормально. Иначе придется всё начинать сначала. На это Андрей уж никак не был согласен. Теперь он надолго не отлучался от инсектария, не покидал острова и Мопа, ставший беспокойным и сердитым. Однажды Реброву попался на глаза здоровенный бронзовый жук, изловить которого энтомолог захотел во что бы то ни стало. Он гонялся за насекомым минут пятнадцать, отыскивая среди зелёных листьев и снова упуская; хорошо, что жук делал недальние перелёты и не взлетал высоко. Когда в очередной раз добыча улетела раньше, чем ёё накрыл сачок, Андрей, отыскивая глазами резвого летуна, вдруг увидел вышедшего из-за кустов Мопу. Пахан быстро достал пистолет, выражение лица не предвещало ничего хорошего. Глядя поверх головы Реброва, Мопа поднял оружие.
               «Он спятил» - успел подумать Андрей и тут же грохнуло. К сего ногам свалилась, извиваясь, тонкая зелёная змея без головы. Он перевёл дыхание.
               - Ты что-то долго, - укоризненно заметил Мопа, - не забывай про нашу главную заботу.
               - Ты снайпер, Мопа?
               - Когда как, - последовал уклончивый ответ.
               - Спасибо!
               Дурацкий жук был забыт и они поспешили к лагерю.
               О, эта главная забота! По мере того, как истекали последние дни перед ожидаемым выходом бабочек, всё беспокойней становился начальник, которого, как видно, не отпускали сомнения. Тревога его передалась Андрею, Кунге и даже невозмутимому Зивато. Прочие бабочки были отставлены и обитатели островной хижины стали по очереди дежурить у рассадника Лунной моли. И вот как-то на рассвете всех разбудил возбуждённый Кунга, который в эту ночь нёс караул:
                - Проклюнулась! Проклюнулась бабочка! – вопил он, приплясывая, и тут же убежал обратно.
               Мопа, Зивато и Андрей бросились за ним. Отворив дверцу, осторожно зашли в инсектарий. Точно, треснувший кокон выпускал на свободу большую жёлтую бабочку.
                Одна за другой появлялись в сетчатом сарае огромные Сатурнии и тут же, уцепившись за ветки кустов, повисали вниз крыльями.
                - Сушатся, - пояснял Андрей Ребров.- потом будут спариваться и откладывать яйца. – Лишь бы они не растеряли раньше времени своих хвостов. Хвосты легко отрываются.
                - Да, так же говорил и Садреддин, - подтвердил Мопа, зачарованно глядя на диковинных бабочек, равных которым по размеру даже и в Африке не было, разве что Антимах.
                - У вас, наверное, в России, ничего похожего и вообще не водится? – обратился к Реброву Зивато.
                - Как же, - оскорбился  тот, - у нас на Дальнем Востоке имеется Парусник Маака; он только чуть поменьше этой портянки.
              - Так ты потом сможешь продолжить охоту у себя. Ловить этого… как? Маака.
              - Он, кажется, занесён в Красную книгу.
              - Хе! А те, которых мы ловим, думаешь, не занесены?
              - Преступники мы, я знаю.
              - Но сейчас – нет. Эту моль мы вырастили сами. Ведь так?
              Через три дня, когда одна из бабочек упала бездыханной на пол своего обиталища, Андрей решил, что цикл развития Лунной моли завершён, яйца отложены и теперь порхающий урожай можно собирать. Их было восемнадцать; половина коконов так и остались нераскрытыми. Безжалостно придавив каждой грудь, отчего они тут же переставали шевелиться, аккуратно упаковали их в непромокаемые конверты, погрузили в три фанерные коробки, специально приготовленные для перевозки ценных бабочек. Не медля больше ни минуты, Мопа собрался в путь, взяв с собой Кунгу с его винтовкой – на всякий случай: груз был слишком дорогой. Они отправились на большую землю, успев только наскоро перекусить, и не дожидаясь обеда.
             На острове остались Андрей и Зивато.
             Второй день после отъезда курьеров не принёс ничего нового, только со страшной силой парило, так что не хотелось есть и шевелиться, и лишь ради того, чтобы попить, островитяне выбирались из гамаков. Жара не спадала и поздно вечером. А ночью пошёл дождь. Не просто дождь: на разомлевшую землю обрушился настоящий ливень, сплошной водопад, от которого в первые же минуты протекла крыша хижины, и, было ясно – сарая тоже. Что там творилось с отложенными яйцами Лунной моли, было не понять, не посмотрев своими глазами. Обменявшись парой слов, Зивато с Андреем скинули одежду, затолкали ёё в полиэтиленовый баул, где хранился ящик с конвертами, альбомом Садреддина и лекарствами, и бросились под бешеный душ. В инсектарии дела оказались не так плохи: крыша протекала, но не катастрофически: лишь в двух-трех местах стучала частая капель. Сырость же на полу была из-за брызг, которые летели со всех сторон, несмотря на то, что постройка была поднята высоко над землёй. Через пять часов мало что изменилось: ливень не прекращался, но в обиталище знаменитых бабочек добавилось лишь несколько протечек. Яичные кладки их, расположенные на нижних сторонах листьев, чувствовали себя вполне удовлетворительно. Гораздо больше встревожило на этот раз островитян то, что начала прибывать вода. Уже невдалеке от поляны со стороны ближнего протока, блестели заливчики , с каждой минутой захватывающие всё новые участки острова и сливающиеся друг с другом в обширные озёра.
              - Надо строить плот, - сказал Зивато, - дело плохо!
              - Да, - согласился Андрей, - пока не поздно.
              Надежды на то, что именно в этот момент появятся Мопа с Кунгой, было мало. Ещё и неизвестно, найдут ли они оставленную на берегу лодку: и там вода уже, наверное, далеко ушла за обычный рубикон. Зивато вооружился своим мачете и без лишних разговоров принялся рубить дерево на дальнем от воды краю поляны. Андрей взял у него нож и занялся заготовкой лиан, выбирая самые гибкие. Скоро их была уже порядочная куча, тогда он взялся за поперечины, срезав и очистив от веток три жерди толщиной сантиметров десять. Зивато без передышки продолжал рубить стволы; их было уже четыре, и он свалил пятое дерево.
               - Сколько ты хочешь брёвен? – спросил Андрей, вытирая на ходу пот со лба.
               - Еще одно – и хватит?
               - Наверное. Если не пойдём в океан.
              Бревна были длиной метров по пять и достаточно толстые.
              Чуть передохнув, они принялись за постройку плота, уложив бревна на обрубленные ветви, чтобы можно было протолкнуть под ними лианы. Трудились уже часа полтора и наводнение, которое они наблюдали поминутно, казалось, уже приостановилось. Дождь заметно ослабевал.
                - Может, кончает прибывать? – спросил Андрей.
                - Может быть. – Зивато поднял глаза к небу и отрицательно покачал головой:
                - В верховьях дождь. Воды будет много. 
                Ещё через полчаса они завершили постройку плавсредства и, пока позволяли обстоятельства, наскоро перекусили. Оставалось собрать необходимый скарб.
                Одежду пришлось надеть на себя, ящик опорожнили в баул и приготовили эту жесткую и не тонущую тару для погрузки листьев с отложенными яйцами Лунной моли. Прочую мелочь, в основном кухонную, сложили в полипропиленовый мешок, а тяжелые вещи погрузили просто у одной из перекладин. Оставалось ждать и, как видно, недолго: вода поднялась уже до уровня пола в сарае и они принялись за эвакуацию потомства бабочки, доставившей им так много хлопот. Андрей срезал ветки с яйцекладкой, Зивато срывал пустые листья и выкладывал ими дно ящика. Ветки были со всей осторожностью уложены на эту съедобную постель и присыпаны сверху такими же листьями. Затем поверх крышки ящика натянули кусок полиэтиленовой пленки, которой была когда-то давно заделана дыра в крыше хижины. Пленку обвязали тонкой лианой и закрепили ящик ею же посередине плота. На этом приготовления были закончены. Экипаж погрузился на судно, отчего оно заметно просело, Зивато выдернул шест, удерживавший всё сооружение на месте, Андрей взял другой и они двинулись в сторону переправы, о которой теперь ничто не напоминало. Дождь почти перестал и начало светать, а скоро сквозь туман и мелкую морось проглянуло солнце, что было очень кстати, так как холод начал пробирать обоих островитян., хотя по российским меркам было вполне тепло. Осталась позади хижина, уже до половины затопленная жёлтой водой, и сетчатый сарай с оголёнными кустами, посаженными для комфортного проживания Лунной моли. Мусор, кусты и ветки плыли между деревьями, там и тут  раздавались всплески рыбы, радующейся, очевидно, такому приключению. Но Андрею и Зивато было не до рыбалки.
                ***
                Ирина Ветрова завершала уже свой четвёртый учебный год и её никак нельзя было назвать неопытным педагогом, хотя молодым – сколько угодно, ибо она собиралась отметить всего лишь четверть века со дня рождения. Эта выдающаяся дата совпадала по времени с планируемым празднованием Дня города – славного Сибирска. По каковой причине день рождения Ирины Ветровой грозил пройти незамеченным. Это её, впрочем, мало тревожило и даже, можно сказать, не тревожило вовсе. Достаточно того, что этот юбилей придется как раз на отпуск. Чего же ещё? Но не так думал Кирилл Налабардин, который иногда близко к сердцу принимал разные пустяки и на этот раз предался размышлениям, как придать большую широту и блеск этому празднику. Некоторыми своими соображениями он поделился с Ветровой. Она в этом вопросе никакого видимого энтузиазма не проявила, однако же ей было приятно, что для кого-то её день рождения – событие. И, как ни крути, - двадцать пять – это уже много, даже, пожалуй, слишком много.
                К концу учебного года в школе ликвидировались хвосты, доделывались дела, которые по недомыслию школа запланировала для себя сверх обязательных программ, готовились выпускные торжества. В числе прочих следовало до конца отработать проект «Тимуровцы – на посту», в рамках которого, согласно инициативе  школьников, следовало всемерно поспособствовать повышению уровня жизни пенсионеров и инвалидов. Конечно, колоть дрова пяти – и даже шестиклассникам было не под силу, тем более весной, когда чурки отмокали и колун увязал в них, как в мочале, но вот сложить расколотое в поленницу они вполне могли. Или натаскать от колонки воды в хозяйскую бочку, если при доме не имеется скважины. Или убрать и выбросить на ближайшую свалку мусор. Да мало ли что ещё.
               У класса, за который отвечал на тимуровском поприще Кирилл Налабардин, среди подшефных была пенсионерка Авдотья Павловна, уважаемая женщина, ветеран труда. Жила она одна в маленьком неблагоустроенном доме, но нипочём не соглашалась на все бесчисленные удобства дома престарелых, злостно отвергая все предложения такого свойства. Вместо этого она доставала ответственных лиц просьбами о ремонте крыши. Понятно, что в пору капитального ремонта дорог и возрождения правопорядка средств на то уж никак не находилось.
                «Да у неё у самой с крышей неладно! - сердился иной начальный человек, которому была отписана бумага от вышестоящего, получившего челобитную Авдотьи Павловны. – Поселилась бы с ровесниками и жила припеваючи!». Так или иначе, но она жила по месту своей полувековой прописки и ничего тут поделать было нельзя.
                Поскольку ремонт-то требовался совсем небольшой, Кирилл Налабардин решил взять это дело на себя. Побывав у пенсионерки, он определил объёмы работ и возможность использования местных материалов для работы. Они имелись – с полдюжины тесовых досок, вполне соответствующих дощатой крыше дома. И вот в один из погожих дней после уроков он с тремя учениками прибыл к Авдотье Павловне. Дети принялись за уборку двора, а учитель полез на крышу с выдергой – отрывать подгнившие доски. И он оторвал уже три негодных доски, оставалась только одна, требующая замены, когда вдруг случилось ЧП. Старая кровля местами поросла мхом, а это растение имеет свойство впитывать воду. И хотя дождь был три дня назад, мох был вполне себе влажный; когда Кирилл наступил на него, зелёная подушка поехала из-под ног и он потерял на краю крыши равновесие. Дружный вопль тимуровцев выгнал из дому хозяйку, которая готовила угощение помощникам.
              Кирилл лежал возле завалинки и морщился, силясь встать и тут же снова садясь на твёрдую, утоптанную землю.
              - Нога! – страдальчески сказал он Авдотье Павловне.
   Нога оказалась сломанной.  Получился негромкий скандал; хорошо ещё, не пострадал никто из ребятишек. Конечность Налабардина зафиксировали гипсовыми бинтами и прописали постельный пока режим. Крышу Авдотьи Павловны быстро отремонтировали профессиональные строители, о чём расстаралась администрация района. Получилось, что школьный учитель достиг поставленной цели, хотя и ценой собственного здоровья. Понятно, что и дирекция, и профком приняли самое непосредственное участие в судьбе невольного героя: было организовано посещение пострадавшего педагогами по чётко разработанному графику. Хотя некоторые и ворчали: «Подумаешь, невидаль – ногу сломал. Не шею же!». Однако график есть график. Без графика – никуда. Это всем было понятно.
                Ирину Ветрову известие о падении Кирилла Налабардина с крыши сильно опечалило и она без всяких отговорок отправляла своё дежурство у постели покалеченного. Иногда она заглядывала к нему и вне своего дежурства, и даже довольно часто, даже когда он начал вполне резво ходить с костылём  и игнорировал кровать.
              - Ну надо же такому случиться! – жаловался он Ирине. – Хромой учитель физкультуры! Такие бывают? Ты слыхала когда-нибудь про таких учителей?
                - Не помню. Но ты ведь недолго будешь прихрамывать, а тут скоро и конец учебного года, - утешала его она.
              - Хоть конец, это хорошо, - соглашался Кирилл. – Но ведь только подумать…  Был бы я учитель пения – другое дело: сидел бы на уроке с балалайкой и играл полонез Огинского. А тут ведь – учитель физвоспитания! Тут надо шевелиться!
              Чтобы уменьшить горечь его поражения на чужом игровом поле, Ирина старалась как можно более разнообразить рацион больного. В основном она приносила блюда, приготовленные дома, но раза два, когда было свободное время, варила-жарила у Кирилла в комнате на его электроплитке. Уже за первые дни своей немощности он порозовел и округлился на лицо.
              Между тем времени у Ирины Ветровой становилось всё меньше: надо было подтянуть отстающих по химии, а кроме того – тех из своего класса, кто не успевал по другим предметам. Как раз в эту пору поухаживать за Кириллом из пригородного посёлка приехала сестра, выбившая себе короткий отпуск, и Ветрова прекратила свои посещения. Поскольку и одной сиделки для Кирилла было достаточно, тем более, что он и сам вполне мог обслужить себя. Однако уже через два дня он в большой панике позвонил ей:
              - С тобой что-то случилось? – спрашивал он, несмотря на то, что как раз шёл урок.
                - Всё в порядке, ответила учительница химии. – Да, стекло было изобретено совершенно случайно. Нет, это я не тебе. Это я тебе, Тихонов. Я тебе перезвоню; нет, это не тебе, Тихонов. – И она выключила телефон.
              И после уроков она действительно позвонила Кириллу и справилась о его здоровье.
              - Ну, в общем-то, нормально, если не считать перелома, - сообщил он. – А почему ты не заходишь?
              - Теперь же есть, кому за тобой присмотреть. Да и наши школьные ещё, наверное, навещают?
                - Нет, как обрезало. Как узнали про сестру – так и пропали. Но главное, ты потерялась. От этого нога у меня разболелась.
               - От этого? – засмеялась Ирина Ветрова. – Но я же не каждый день ходила: в перерывах она не болела.
              - Может, болела, - не согласился он. – Просто я виду не подавал.
              - А что же сейчас?
              - А сейчас уже два дня болит. Не один, а два, уже третий пошёл.
              - Держись, я завтра приду, после уроков.
              - Ну, до завтра я, думаю, продержусь.
             Приезд сестры очень помог Ирине: она успела, не отвлекаясь, сделать кое-какие не терпящие отлагательства учебные дела, хотя и не все. Кириллу, напротив, визит близкой родственницы показался несвоевременным.
              - Ты когда собираешься домой? –  спросил он её на третьи сутки.
              - Да ты не переживай, - утешала его сестра. – Я не тороплюсь, сколько надо будет для твоего здоровья, столько и побуду!
              - Я вообще-то уже здоров, так что ты смело можешь уехать.
              - Ну нет! Я уж посмотрю ещё, чтобы всё было как следует. Кто же больше присмотрит?      
   Несколько последующих дней были посвящены лишь коротким разговорам между двумя педагогами по телефону, причём утром звонила Ирина Ветрова и справлялась о самочувствии Налабардина. Все последующие звонки в течение дня делал он. Все эти пустячные, в сущности, разговоры имели далеко идущие последствия: как-то Кирилл, против обыкновения, позвонил с раннего утра, когда Ирина Ветрова только ещё собиралась в школу, и радостно известил, что у него есть две новости.
                - Одна – это что моя сестра уезжает, она пошла на автовокзал. Освободила меня от своего опекунства.
               - Поздравляю! А вторая?
               -  Вторую новость по телефону  сообщать рискованно. Ведь Ирина придёт когда-нибудь навестить покалеченного человека?
              - Я думаю, придет, - заверила она.
             И в самом деле, как только закончились уроки и непременные в конце учебного года консультации, Ирина предприняла гуманитарный поход к болящему. Она купила в школьной столовой расстегаи, печёные завертки с сосисками и бутылку газировки. Кирилл  встретил гостью не только широкой улыбкой, но и её портретом, исполненным честь по чести – на холсте, и вставленным в раму. Портрет висел над кроватью Кирилла и щедрый слой масляной краски, наложенный гладкими лессировками, бросал на противоположную стену солнечные зайчики.
                - Самый наш известный художник, - отрекомендовал полотно хозяин и захромал к столу. – Ты, после работы, наверное, проголодалась? - Он достал стаканы, заварник и полез в холодильник.
               - Давай уж лучше я, по старой памяти, - предложила Ирина. – Я кое-что, кстати, и захватила.
                Накрыв стол, они сели пить чай, каковой процесс проходил в сосредоточенном молчании. Наконец Кирилл глубоко вздохнув и выдохнув, сказал:
              - Тут у меня для тебя есть новость: выходи за меня замуж!
              Он поднял протестующе руку, как бы отметая заранее всякие возможные отговорки.
              - Ты подумай сначала, не торопись говорить «Нет», а если «Да» - то пожалуйста. Вот.
               Установилось молчание. Ирина катала пальцем по столу крошку хлеба. Ей вспомнилось, как она едва не сошла с ума, поминутно возвращаясь мыслями к Андрею Реброву. Даже ночью сквозь сон они преследовали её. Домашние как могли, старались вытащить Ирину из этого полуобморочного состояния, что не очень-то получалось. Она осунулась и приобрела морщинки между бровей. Без всякого интереса проводила уроки и исправляла обязанности классного руководителя. Это продолжалось долго – несколько месяцев. И вот как-то на праздничной вечеринке по случаю дня рождения одной из коллег, когда шум и гам за столом во много превосходил всё то, что выдавали школяры, Ирина Ветрова поймала себя на том, что целых минут двадцать не вспоминала об Андрее. И  тогда она подумала что, пожалуй, выживет. Со временем такие тайм-ауты замороченный мозг брал всё чаще, спасаясь от флаттера. Но окончательное излечение ещё не наступило, хотя всё больше возрастал интерес к жизни, особенно, когда в неё вошёл Кирилл Налабардин. Которого она всерьёз поначалу никак не воспринимала. А теперь вот он ей сделал предложение.
                Кирилл выжидающе смотрел на неё и машинально глотал чай, не чувствуя вкуса; пожалуй, если бы ему подставили стакан со спиртом, он не ощутил бы подмены.
                - Я согласна, - отметая рой вдруг навалившихся противоречивых мыслей, сказала Ирина.
                ***
               Первенец, родившийся у Насти с Власом, внёс некоторое умиротворение в молодую семью, где характеры продолжали притираться друг к другу и всё ещё не могли притереться. Не сказать, что оба родителя слишком уж отличались чем-то от обычных, порядочных людей – каждый из них по отдельности был вполне достойным и даже замечательным человеком, но вместе они такого впечатления никак не производили. Увы. Бывает же такое – вот встретились два человека, души друг в друге не чают, кажется – более того, что уже есть, и желать нечего. Но стоит им объединиться и прожить полгода-год, а иногда и всего три месяца, как становится понятно: случилась роковая, катастрофическая ошибка. Кошмар часто заканчивается разводом – не к ночи будь сказано; иногда же он длится годами, то затухая, то снова распаляясь, как тлеющий торф в глубине пересохшего болота. И если ещё обе половины семейного экипажа заняты делом, которое требует много времени и сил, тогда ещё терпимо, если же нет – им не позавидуешь.
              Влас был постоянно занят на службе, что было одной из причин недопонимания между ним и Настей, теперь же – тем более. Ей пришлось бы весьма и весьма солоно, если бы не родители. Часть забот по взращиванию маленького Валерия взяла на себя бабушка, а дед взял на себя отдельные бабушкины заботы. Младенец был горластый и часто впадал отчего-то в раздражение; тогда его взрослое окружение начинало без меры суетиться, консультироваться со знакомыми медиками и даже раза два неспокойного Валерия таскали к знахаркам: один раз для того, чтобы заговорить гипотетическую грыжу, а второй – чтобы вообще снять порчу.  Судя по гонорару за эти труды, работа у знахарок была нелёгкая и, возможно, даже вредная. Поэтому одна из них выпивала стопку водки перед началом  лечебного сеанса, уйдя за перегородку, а другая, напротив – после процедуры, и не таясь. Но независимо от того, перед началом процедуры бывала выпита целебная микстура или после, младенец продолжал плакать.
                Когда бабушка не была занята дома, Настя с Валерием отправлялась в родительский дом, где и проводила целый день и даже могла бы остаться ночевать, но родители ей внушали, что это не дело и надо ей быть в своём доме. Мало ли, что Власа нет день-деньской, он же не виноват – такая у него работа.
               Так или иначе, к их удовлетворению, внук подрастал вполне успешно и хотя был не в меру криклив, но уж точно не давал ближайшим родственникам соскучиться. Лишь Влас не мог пересилить неодолимого желания иногда заткнуть уши и задавался, как отец Насти, вопросом: откуда у такого малютки такой могучий рёв?
              По случаю прибавления семейства они с Настей получили поздравления и подарки из Коковища, но лично поздравить их никто из Власовой родни не приехал: дорога неблизкая,  и два-три дня, проведённые в гостях, в итоге дают не меньше недели отсутствия того, кто поехал бы в гости к внуку. Егор Егорович и Мария Васильевна были привязаны к Коковищу Дарьей и уехать не могли, поскольку прежняя нянька Елена училась теперь в институте. Василий для представительства был слишком молод. Единственный, кто мог бы поехать – это Сергей, который в своём вузе уже настолько освоился, что мог отпроситься на несколько дней без особых затруднений. Но он не приехал, может быть, обиделся на Власа из-за того, что тот отказал ему в организации женьшеневого бизнеса. Сергей по-прежнему бился, чтобы выбраться из нищеты, и иногда ему удавались кратковременные бизнес-операции, но постоянного, хорошо налаженного дела всё не получалось. Проект по производству бодрящего и как бы общеукрепляющего, не лекарственного напитка под названием «Женьшеневая роса» не пошёл, так как никто не хотел вкладываться в него, не будучи уверенным, что затея принесёт прибыль. Есть уже вполне проверенные пути использования средств, зачем же изобретать велосипед?
               Тут, кстати, выяснилось, почему один из трех компаньонов – Попов отошёл от коммерческих изысканий.
               - Г-н Попов, - как-то в момент вынужденного безделья спросил Кипелов, -  что-то ваш охотничий азарт угасает. Я имею в виду – охота на бабки.
               - Всё именно так и есть, - ответил с лучезарной улыбкой Попов. – Парни, у меня дама.
               - Да ну? – деланно изумился Кипелов, хотя они с Сергеем об этом прекрасно знали.
               - Ну да.
              - И всё так безнадёжно? – встрял Вершинин. – То есть окончательно и бесповоротно?
              - Окончательно, - подтвердил Попов.
              - И, стало быть, бесповоротно, - заключил Кипелов. – Но это же должно стимулировать тебя на добывание денежных знаков. Иначе на что ты собираешься содержать жену? На стипендию?
                - Ребяты, раньше мы гуляли сами по себе… - мультяшным голосом пропел изменник, - а…
                - А теперь под присмотром бабушки, - закончил Сергей. – У неё есть бабушка, или только родители?
                - Есть у неё и бабушка, и дедушка, и родители, - заверил Попов. – И дело-то в чём: у отца её большая строительная компания,  в деньгах недостатка нет. И она говорит: «Бросай свои подработки, заканчивай без помех учёбу». Вот такие вот наши дела. И отсюда, наверное, я вскорости съеду.
                - Да, тяжелый случай, - сказал Кипелов. – Но мы тебя поздравляем. Не забудь на свадьбу пригласить.
              - Кого же и приглашать мне, если не вас.
              - Всё же вы резкие ребята. Вроде всё было тихо-мирно - и вот на тебе, бабушка, Юрьев день.
              - Жись, - философски заметил Вершинин.
             Дальнейшую реализацию проекта ресторана они начали осуществлять вдвоём с Олегом Кипеловым. Решающий рывок предстояло сделать во время летнего перерыва в учёбе. А пока приходилось искать деньги, ибо чем предметнее они занимались подготовкой к работе будущего
заведения, тем больше обнаруживалось потребностей в средствах.   
              Подходящее злачное место довольно быстро нашлось, и хотя оно было тесновато, решили, что на первых порах такого будет достаточно. Тем более, что тут оставалось кухонное оборудование и всё прочее, за исключением столов и полукресел, которые хозяин почему-то увёз в своё новое кафе, обширное, как футбольное поле и с вычурными светильниками и зеркалами. На мебель, по всей видимости, средств у ресторатора уже недостало. Поэтому он и торопил арендаторов с первым взносом, который должен быть внесён за три месяца. С учётом приобретения столов и стульев сумма вырисовывалась довольно внушительная. Всех денег, что были собраны от предыдущей коммерческой деятельности, не хватало.
             - Что, если подзанять у Попова? – предложил Сергей.
              - Н-уу, - с сомнением отозвался компаньон. – Ты имеешь в виду деньги его пассии? Так они ещё и не семья – как же он будет тянуть с неё бабки? С тобой всё в порядке? Чуть погодя мы, наверное, свихнемся оба.
              - Ладно. Но своими-то деньгами он может распоряжаться? Пусть поспоспешествует.
              - Это, конечно, можно, только вряд ли у него сейчас что-то приличное наберётся.
               Кипелов как в воду глядел: Попов сколько-нибудь значительными активами не располагал, хотя и пополнил кассу покинутой им ячейки.
               Тогда обратились к рыночным торговцам, с которыми имели деловые отношения прежде, начиная с ореховой эпопеи.
              Один из них, по его словам, был в глубоком пролёте, второй же согласился подкинуть нужную сумму за вполне сносный процент.
              Найти работников общепита взамен ушедших в новое кафе не составляло труда.
                И вот грянули фанфары! То есть хлопнула, вылетая из бутылки «Шампанского», пробка и в фужеры хозяев праздника, обслуги и немногих приглашённых полилась пенная струя. Старт гонке на неопределённую дистанцию был дан.
               Основная работа кафе, разумеется, приходилась на вечернее время, что соответствовало возможностям двоих арендаторов организовать музыкальное сопровождение. Но требовался ещё один человек, вернее сказать, женщина, дабы разнообразить вокальную часть: она могла бы солировать, петь с Сергеем дуэтом, прочее же время он мог заполнить сам. Кипелову, у которого совсем не было голоса, надлежало в нужных местах песен дуэтом  вступать с музыкальной басовой фразой «Бу. Бу. Бу.» в унисон со своим контрабасом - столько раз, сколько требовалось. Как показала дальнейшая практика, это получалось бесподобно. Однако следовало поскорее найти даму, и не только умеющую петь, но и способную играть на каком-то инструменте – не духовом, и не на скрипке, потому что нижняя челюсть и вообще рот у неё должны быть свободными. Особенную актуальность такому приобретению сообщило одно из первых выступлений с романсами самого Вершинина, когда он исполнил «Однообразные мелькают…».
              «Но и она печальна тоже,
              Мне приказавшая любовь,
              И под её атласной кожей, и под её атласной кожей
              Бежит отравленная кровь» -  доносил он до веселящейся публики Гумилёвские строки, зорко за ней наблюдая. Увы, и крутые ребята, и просто интеллигенты никакого почтения к романсу не выказали, как будто бы его и не было. Лишь один крепко захмелевший господин в роскошном смокинге влез на подиум к музыкантам и, обнявши Кипелова, поскольку обнять Вершинина не позволял баян, заревел:
              - И под её отвислой кожей… как? А! Течёт отъявленная кровь! Он перевёл дух, сказал:  «Класс!»
   и, довольный собой, пошатываясь, направился обратно к столику.
                - Не катит, - заключил Кипелов. – Ты, помнится, хотел ещё спеть арию Генри? Попустись!   
              - Так Генри – это нормальная песня, если не объявлять, что ария.
              - Ну это для нормальных людей. А для элиты – это отстой. Она, элита, об таких обстоятельствах даже и не слыхала. Некогда ей. Иначе как бы она выперлась в элиту?
                - Олег, раньше ты не был занудой. Тогда что нам делать? И вообще, где ты здесь видишь элиту?
              - Нужна писклявая девка. Или, наоборот, басовитая. Главное, чтобы отличалась.   
              - Где будем искать?
              - У себя в школе сначала. У нас же концерты бывают? Ну вот.
              - Так это же сколько ждать? Мы ждать не можем, сам видишь.
              - Ну тогда – активный розыск. Будем опрашивать.
                Поиски уже через несколько дней увенчались некоторым успехом. Будущую звезду звали Антонина Прокофьева. Неизвестно, была ли она потомком знаменитого композитора, но на фоно играла очень даже прилично. Спеть вживую она отказалась и дала возможность прослушать свою запись: дескать, чего зря надрываться, не в Гнесинку же поступает.
               - Так а на работе ты тоже будешь выбирать, стоит петь или пошли они…? – уточнил Кипелов.
                - Ну, работа есть работа. Вы ничего не потеряете. – Но я буду выступать в маске и парике. Иначе, чего доброго, ещё запишут в стриптизёрши. Тогда прощай, диплом!
              Поскольку выбранный парик делал её брюнеткой, Антонину представляли как Аноуше, надевала она на публику короткие, но широкоплечие балахоны умеренных тонов, узенькая маска с блёстками ничего не могла добавить к пониманию природы участницы ансамбля. Сами приятели, не боявшиеся, что их заподозрят в стриптизе, назывались своими настоящими именами.
              Ввиду того, что Антонина не хотела менять клавиши ни на что другое, Сергею пришлось отставить баян и взяться за гитару. Дело у трио пошло на удивление хорошо. Правда, до тех пор, пока посетители были ещё вменяемы; ближе к ночи интерес к музыке заметно слабел и тогда приходилось исполнять несколько последних шлягеров – одни и те же, но по очереди.
              По мере того, как арендаторы осваивали хитрое ресторанное ремесло, ширился ассортимент блюд и, как надеялись Кипелов и Вешинин, их качество. По крайней мера, в первые два месяца никто не отравился и вообще серьёзных претензий не высказал. И всё складывалось очень неплохо, за исключением того, что их вот-вот могли отчислить из облюбованного вуза за большое число прогулов. Пришлось искать распорядителя-администратора, который бы взял будничное управление заведением на себя. Такой человек тоже нашёлся – среди своих же официантов. Максим Пастухов тоже подумывал об открытии своего дела, но пока что для этого не было возможностей. И он целеустремлённо нарабатывал опыт на выбранном поприще.
                ***
              Борис Морозов вместе со своим товарищем и наставником по старательскому делу Петровым испытывали большое разочарование от результатов своего труда на золотоискательской каторге. Их прииск фарту, по мнению руководителя работ, не принёс.
               - Вообще-то, бывает и хуже, - рассуждал Петров. – Но иной раз повезёт. Тут всё вокруг копано-перекопано, мыто-перемыто, а всё же народ не бросает промысла: золото время от времени выходит на поверхность. Пожалуй, нам стоило бы заняться черемшой – заработали бы столько же. А здоровья много бы сэкономили. Но кто знал?
               Когда дорогостоящий песок был сбыт, карман Морозова пополнился на восемьдесят тысяч рублей. На такой доход он даже и не рассчитывал и недовольство приятеля его только забавляло.
               - Ну ты рвач! Подумай: это мы заработали за две недели. На обычной работе столько заработаешь ли и за два месяца!
               - Ну и лады. Хорошо, что ты не зря сюда прокатился.
               Домой Морозов прибыл в хорошем настроении, чему, конечно, в первую очередь способствовала предстоящая встреча с Еленой Вершининой. Она, получив первое сообщение об окончании старательских трудов, успокоилась и ждала добытчика также в приподнятом настроении. Конечно же, первым делом он поспешил показаться на глаза ей и уж только потом – родителям и остальной родне. Елена выслушала краткий отчёт об экспедиции с интересом, но сожаление Бориса о том, что срок был отпущен слишком маленький, не встретило её сочувствия.
                - Да хорошо, что всё хорошо закончилось. Всех денег не заработаешь, и ты не переживай. У тебя поездка получилась, по-моему, очень удачная.
              Между тем и сама Елена проводила время не праздно: репутация эффективного репетитора имела тот результат, что спрос на её услуги был устойчивый. И только одно смазывало картину: умница Вершинина не умела торговаться.Но выручало то, что такса за натаскивание нерадивых школяров была давно утверждена и колебания её оставались незначительными на протяжении долгого времени.
                - Ещё я куда-нибудь устроюсь, - мечтательно говорил Борис, – и мы с тобой купим машину. Хоть и не новую. А потом начнём думать о квартире.
              - О-о, до квартиры нам далеко! – засмеялась Елена.
                - Ничего, ничего. Но у тебя голова не болит – с отстающими заниматься? Я бы, наверное, не смог.
              - У нас же всё хорошо; почему же у меня должна болеть голова?
              - Да. Но ты особенно-то не перегружайся. Тебе и самой скоро учиться: лето кончается.
               Борис слов на ветер не бросал, искал для себя вакансии и нашёл место ночного сторожа на вилле владельца обширного продовольственного магазина, на котором, конечно же, красовалась вывеска «Продукты». Напрасно его сестра, эстетствующая особа, убеждала брата заменить это слово. Ведь продукты, не к столу будь сказано, бывают довольно разные: например, гниения, пищеварения и мало ли ещё. Почему бы не написать «Продовольственные товары», или, на худой конец, «Провизия», «Провиант» и даже «Харчи»? Но хозяин упорно стоял на своём и нипочём не хотел менять вывеску. И правильно делал: у всех - «Продукты», и дело спорится, и у него тоже, а попробуй напиши «Продовольствие» - и крах, наверное, неизбежен. Да и вообще Николай Петрович не любил менять свои решения, и тут никто ему был не указ.
              Загородный дом его, в запальчивости названный виллой, вряд ли тянул на такой заоблачный статус, но был вместительный, двухэтажный и с обширным подвалом в придачу. А поскольку хозяева там бывали нечасто, требовались домработница и сторож. Потому что при закрытых дверях и окнах в доме неизвестно откуда появлялась пыль и её надо было постоянно вытирать, требовалось также поливать комнатные растения, убавлять или добавлять, по мере нужды, мощность электрообогрева и, конечно, готовить еду и убирать посуду, когда хозяева наезжали в свою загородную резиденцию. Ночной же сторож требовался ввиду отдалённости её от делового центра и на вызов охранной сигнализации спецы приезжали бы только для констатации факта посещения виллы злоумышленниками. Получив от хозяина подробный инструктаж, как и что делать, Борис Морозов заступил на дежурство. Длительность его равнялась двенадцати часам – с семи вечера, когда домработница, Елизавета Варсонофьевна, уходила домой, и до семи утра, когда она вновь приходила на службу. Прежде всего она проверяла, не надо ли убавить мощность бойлера, так как хозяева берегли электроэнергию и настрого велели температурный режим держать в очень умеренных рамках. С отоплением магазина в Сибирске было несколько экспериментов: поначалу он отапливался посредством кочегарки и, соответственно, угля. Но уголь был дрянь – по словам кочегаров, половину в нём составляли камни а половину – земля. Сколько при таком раскладе приходилось на уголь, неизвестно, но топливо всё-таки горело.  Затем решено было переключиться на электрообогрев, закрыв тему негодного угля и заодно избавившись от истопников: с бойлером вполне справлялся один человек. Но скоро энергетики заломили такие цены на электричество, что Николай Петрович вынужден был отказаться от него и перейти на дрова, благо, кочегарка была сохранена. Тут опять потребовались истопники, которые таскали со двора и кидали в топку кривые березовые поленья, обзол и всяческие отходы от деревянного строительства и лесопереработки. Но и это стало слишком дорогим удовольствием, поскольку многочисленные частные дома в предместьях тоже отапливались дровами и последних стало не хватать, а цены были кошмарными. И Николаю Петровичу снова пришлось обратиться к углю, в своё время так легкомысленно отвергнутому.   Заботу о тепле приняли на себя два кочегара, старые работники Вадим и Кузьмич, привычно взявшиеся за охаивание угля с местного, областного разреза. Кузьмич был семейный человек, а Вадим – нет, он жил в небольшой старой халупе один. Что объединяло этих тружеников, помимо места работы – так это неизбывная любовь к горячительным напиткам. На случай различных проверок они держали под рукой серьёзный запас чеснока, нарезавшись которого, отбивали у проверяющих всякое желание перемолвиться с ними поближе. Так сказать, накоротке.
                В этот вечер выдалось дежурство Кузьмича, но скоро появился и Вадим, которому дома делать было абсолютно нечего, а кроме того, он чувствовал большую потребность опохмелиться.
               - Кузьмич, - обратился он к коллеге, - возьмешь чекушку?
               - Так, взял бы – ни рубля нет.
               - А в долг? Всё-таки мы их магазин отапливаем. Должны войти в положение. Я бы сам взял, да у меня уже долгу – выше крыши.
              - Хе, а у меня? Ты как будто не знаешь!
              - Да знаю, знаю, - вздохнул Вадим. – Думал, может в последний раз дадут?
              - Не дадут. Да и чеснока мы нарезались. Ещё и обругают.
              - Вот жизнь! Что же делать-то? А знаешь, ведь на даче-то у хозяина сторож уволился.
              - Ну и что? Хочешь устроиться? – и Кузьмич горько рассмеялся.
                - При чём тут «устроиться»? Надо заглянуть туда и затариться  водярой. Может, и деньга какая-нибудь найдётся. Нового сторожа пока вроде нет: девки магазинские давали объявление в газету, что требуется. Да мы мигом обернёмся, никто и не поймёт, что мы куда-то отскакивали. Ты просто постоишь на стрёме. Только фонарь прихвати.
               - На трамвай-то наберём ли? – с сомнением почесал бровь Кузьмич, которому тоже страсть как хотелось выпить.
                - Наберем, - заверил Вадим и потряс карманом, где звенели монеты. Которых не хватало даже на одеколон.
               - Ну, рысью, - отозвался Кузьмич и, прикрыв снаружи дверь, навесил замок.
              Они скорым шагом пустились к трамвайной остановке.
              Борис Морозов устроился в маленькой комнатушке, которая, скорее всего, и была задумана, как вместилище охранника, ибо ни на прихожую и ни на что другое не была похожа. Но здесь имелись диван и небольшой телевизор, а также столик наподобие сервировочного, и электрочайник. Вполне достаточно для человека, чтобы переночевать, да к тому же за это платили.
              Сообщив Елене и родителям, что приступил к дежурству, он наскоро перекусил тем, чем нагрузили его дома и пристроился в углу дивана, чтобы посмотреть телевизор. До минимума убавил звук, выключил свет во всех комнатах, где он горел. Борис рассчитывал, что ни при каких обстоятельствах не уснет, а будет верой и правдой нести караульную службу. Но, паче чаяния, незаметно задремал, убаюканный едва слышным бульканьем телевизора.
              Проснулся он оттого, что где-то скрипнула дверца шкафа. Померещилось? Часы показывали полдвенадцатого – самое время отходить ко сну. У Николая Петровича водятся привидения? Он ничего об этом не говорил. Им-то закон не писан – они могут шататься ночь напролёт. Бледный отсвет голубого огня мелькнул в проёме двери.
                - Пора разобраться с привидением, - пробормотал Борис Морозов и неслышными шагами двинулся вглубь квартиры, держа в руке штатное оружие охранника этого дома – бейсбольную биту.
              Действие происходило в гостиной, где двигался свет фонарика.
              - Кто здесь? – рявкнул секьюрити, переступая порог. В тот же миг звякнуло стекло, луч света метнулся к окну и темная согбенная фигура нырнула рыбкой в темный проём. Борис успел схватить татя за ногу, но в руках у него остался только ботинок. Прикинув, что лаз в окне для него слишком узок, Борис бросился к входной двери. Отпереть два замка - дело двух секунд, но время было упущено: нигде никаких признаков грабителя. Держа в руках ботинок, он подошёл к окну, в котором недоставало большого стекла, пробежался вокруг дома. Никого!
             Надо же: среди полутора десятков евроокон в загородном доме коммерсанта было всего два рядовых, старых окна с деревянными переплётами – с тыльной стороны. Тут-то и вскрыли виллу Николая Петровича. Никакого видимого ущерба, кроме выставленного стекла, грабитель не причинил, да и стекло в целости и сохранности стояло за окном, прислоненное к стене.
              Делать нечего, пришлось звонить хозяину.
              - Что – то успели украсть? – спросил тот, раздосадованный ещё и такой, никак не ожидаемой именно сегодня, напастью.
                - Я не могу сказать – просто ещё не знаю, что могли бы украсть. Порядок полный, если не считать распечатанного окна. Может, вызвать полицию, по горячим следа?
                - Пока не надо. Я сейчас приеду. И вызовем домработницу – она-то всё наперечёт знает, что в доме было. Минут через десять ворота открывай.
                И точно, прошло немногим более четверти часа, как уже и Николай Петрович, и Елизавета Варсонофьевна почти одновременно появились на месте происшествия. Придирчиво осмотрев всё помещение, включая и второй этаж, никаких пропаж они не обнаружили, за исключением двух бутылок дорогого вина, хотя другие, в том числе и более дорогие, остались нетронутыми и лишь приоткрытая дверца бара указывала на то, что кто-то в него заглянул, и не только заглянул. Повертев в руках ботинок, хозяин пожал плечами и выругался.
               Заявлять в полицию не стали, справедливо рассудив, что если ни к чему не привели поиски украденного с песчаного карьера крупного экскаватора, то надежда найти две бутылки пусть и марочного, вина невелика. Николай Петрович проникся даже некоторым уважением к похитителю: сразу видно, знаток и ценитель именно этого вина, хотя в баре были и более изысканные. Но тут дело вкуса. Ведь человек не устрашился возможного задержания и связанных с ним репрессий, пошёл на большой риск. Н-да. Он долго и задумчиво вновь рассматривал ботинок грабителя; наморщив лоб, силился что-то вспомнить и даже применить дедуктивный метод, но в конце концов махнул рукой.
              Борис Морозов получил устную благодарность, но ввиду позднего времени делиться новостью со своими домашними и Еленой Вершининойне стал а, вставив окно и заперев ворота за хозяином и домработницей, вернулся на свой пост и попытался снова задремать. Но на этот раз ничего не получилось и он до утра листал телепередачи, чутко прислушиваясь к поскрипыванию и потрескиванию половиц и стен дома, выполненных из недосушенного дерева.
              - Ну ты как Ватсон, - сказал Вадиму Кузьмич, когда они без суеты, чинно и благородно погрузились в трамвай и поняли, что погони нет.
               - Чего это? – переводя дыхание, не сразу понял Вадим.
               - Неповоротливый. Тормозной то есть.
                - Ты бы оба ботинка потерял, - не согласился Вадим. – Там оказался охранник, молодой и прыткий, зараза. Хорошо, не успел шарахнуть битой.
              - А охранник уже есть? Ну тогда да. Где выпьем?
              - Как где? Ты должен быть на рабочем месте, в кочегарке. Там и выпьем.
              - Ты что же, хочешь сидеть там в одном ботинке?
              - Почему? Там же есть у меня сменка – сапоги.
              - А, я и забыл. Но этот башмак надо уничтожить. Чтобы никто его больше не видал.
              - Так в кочегарке и спалим.
              - Ну ты точно – Ватсон. А вдруг хозяин?
              - Ладно, выброшу в мусорный бак.
                Трамвай, скорее всего, был последний, народу – почти никого и Вадим надеялся так же, как и при посадке, выйти, не привлекая ничьего внимания. Но тут в трамвай вошёл полицейский и скромно устроился на одном из задних сидений.
              - Т-вашу..! – вполголоса выругался Кузьмич, прикрывая своими ногами ноги Вадима, который сидел у окна. Следующая остановка - их, но нечего было и думать попытаться выйти: в вагоне оставались только они с Вадимом, пожилая дама и полицейский. И еще неизвестно, кто был любопытнее. Они понеслись по пустынному городу дальше. И ещё дальше. И ещё.
              - Конечная, - объявила вагоновожатая. – И я еду в парк.
              - О-о, - сказал, поднимаясь и потирая поясницу, Кузьмич, - спина задеревенела. Дома придется  делать массаж. Старость! Но как приятно проехать по вечернему городу!
                Он неуклюже стал вылезать в проход, хватаясь за поручни, хотя трамвай не двигался. Пока он кряхтел и тяжело переступал ногами, и дама и полицейский покинули вагон и Вадим мог безбоязненно выходить на волю.
               Возвращаться пришлось через несколько кварталов. Вадим снял свою вязаную шапочку и обул несчастную ногу, на которой остался лишь носок. А земля к ночи уже задубела от мороза.  Бутылки теперь тащил Кузьмич, на долю которого выпало не так много испытаний. Вино, по-хорошему, надо бы выпить, но дурацкие пробки без инструмента было не выдернуть. Наконец мытарствам пришёл конец:  открыли кочегарку и ввалились в благословенное тепло. Вадим тотчас же снял никчёмный теперь ботинок и натянул сапоги.
              - Ты бутылки спрячь пока, я схожу ботинок выкину, - сказал Вадим и, погладив предмет обуви, приложился к нему губами.
                - Ты ещё заплачь-зарыдай, - саркастически заметил Кузьмич. – И ведь с него надо стереть отпечатки пальцев: мало ли что.
              Вадим взял какую-то засаленную тряпку и протёр ботинок.
              - А внутри?
              - Ты чего? – изумился Вадим. – Думаешь,  они и с ног отпечатки пальцев снимают?
              - Да кто их знает! Прогресс-то далеко шагнул вперёд.
              Чертыхаясь, хозяин несчастливого ботинка вытащил из него стельку и закинул в топку, затем вместе с ботинком исчез за дверью.
                - Тут всё равно пить рискованно, - дождавшись его, сказал Кузьмич. Пойдём-ка за углом посидим. Если что – услышим Николая. Не пешком же придёт.
              Так и сделали. Большой шуруп с привязанной к нему бечёвкой послужил штопором и скоро были наполнены два стакана пахучей рубиновой влагой.
                - Ну, за «Кто ищет, тот всегда найдёт!» - провозгласил тост Вадим и они дружно выпили.
              - Да-а, - неопределенно протянул Кузьмич. – Не очень. Аж скулы сводит.
              -Точно. Пойло так себе. Слабенькое, как пиво, и кислое. Хотя кислое мне идёт. Ты отказываешься?
                - Ещё чего! Вместе доставали – вместе будем отдуваться. Что тут написано?- Он вгляделся в этикетку. «Кьянти», ли хоманка его забери. Не разберу дальше, темно тут. 1956 г. Год выпуска, стало быть. Остальное непонятно.
                - Что, выдержка больше пятидесяти лет? Да оно ещё сто лет простоит – крепче не станет. Но что же делать, придется выпивать. Неужели Колян пьёт  такую дрянь?
              - Под аристократа, поди, косит.
              - Не вовремя подвернулся этот проклятый охранник, не успел я присмотреть хорошие бутылки. Теперь уж ничего не поделаешь, надо выпивать.
              Тем временем Борис Морозов, доставивший столько неприятностей труженикам котельной, безмятежно полулежал на диване, очумело глядя на экран телевизора и тщетно стараясь уснуть.
                Не спала и Елена Вершинина – а отчего она-то не спала, совершенно непонятно. Не спали хозяин виллы и его жена, а также домработница. И лишь приятели-кочегары, выкинув куда подальше опорожненные бутылки из-под «Кьянти», мирно дремали на топчане близ водонагревательного котла, под которым догорал дрянной уголь с регионального разреза.
                ***
                Егор Егорович по осени, когда схлынули пчеловодные заботы и полосатые летуны в своих дадановских ульях готовились к зиме, выбрасывая трутней и сурово карая чужих и приблудных пчёл, когда те намеревались уворовать из честных ульев немного мёда, занялся мелким ремонтом. Здоровья, как он с грустью замечал, становилось меньше и откладывать такое дело на потом было нельзя. Тем более, что пока ещё дома Василий.  Он уже мужик, даром, что не годен к строевой службе. Медкомиссия установила плоскостопие. Оно было, конечно, и раньше, но это мало кого трогало, и лишь по мере приближения призывного возраста младшего из Вершининых  стало вызывать озабоченность военкомата. Последняя призывная комиссия придирчиво изучала Василия, интересовалась, не стала ли сама по себе исправляться стопа, и не было ли в роду плоскостопных и душевнобольных родственников; всесторонне исследовали его ноги также на предмет мошенничества – вдруг ему закачали силикон? Но оказалось, что силикон тут ни при чём. Раздосадованный председатель комиссии в сердцах Вершинину сказал какую-то грубость, на что получил не менее ругательский ответ. У старших школьников с этим быстро. Прапорщик, обеспечивающий порядок, дёрнулся было вызвать полицию, но раздумал:  первым-то начал дурак председатель – и тому целая рота свидетелей. Зачем раздувать скандал? Военком будет страсть недоволен.
                Что до самого призывника, его это обстоятельство также печалило – потому, что путь в капитаны дальнего плавания был, по-видимому, заказан. Но так легко со своими морскими устремлениями он расставаться не собирался и дал себе слово ходить, хотя бы по малым водам, без всякого зачисления в штат, самостоятельно. Он построит яхту. Работа огромная, для одного тем более, помощников взять негде – батя не в счёт, года уже не те, Дарья – тоже; её года недостаточны. В том, что умения у него хватит, Вася не сомневался. Для начала сделает небольшое судно, королевские яхты подождут. 
                Егор Егорович планировал перекрыть крышу: снять обветшавший шифер и заменить его на лёгкий и яркий профлист, но Мария Васильевна, памятуя о незадаче, случившейся с учителем физкультуры Налабардиным, о которой рассказывал Василий, отговорила мужа. Дескать, к следующему лету поднакопят денег и наймут строителей. Егор Егорович, человек упрямый, на этот раз спорить не стал: у Марии Васильевны в последнее время начало скакать давление и зачем лишний раз её расстраивать? Тем более, напастей что-то стало и без того много: умер её брат Ребров, что-то не ладится у Власа с Настей, в довершение Елена, похоже, обзавелась кавалером и как бы не объявила о свадьбе. А почти вся учёба еще впереди. И вот племянник, Андрей Ребров, потерялся в Африке, и без следа. Вроде было нападение, но с чего? Андрей в военные и государственные тайны не посвящён, не миллиардер, и даже не миллионер, и никто никаких требований в связи с его пропажей не выдвигал – ни тебе выкупа, и ничего другого. А его пассия вышла замуж, как раз за этого Налабардина. Вот она и жизнь. Кроме всего, Марию Васильевну начала всё больше доставать работа. Не бухгалтерская сама по себе, хотя тут всё было непросто. Куда больше здоровья отнимало добывание денег на различные торжественные и праздничные мероприятия, встречи комиссий и культурно-просветительских, спортивных и иных гостей, без чего не проходило, кажется, и недели. На всё это денег в бюджете не предусматривалось, за исключением особо знаменательных событий. А поскольку дело касалось денег, первую скрипку ту, безусловно, должна была играть бухгалтерия. И Мария Васильевна обзванивала и обходила всех близлежащих спонсоров, с тем, чтобы они внесли посильную лепту в общее дело. Спонсоров было гораздо меньше, чем деловых и праздничных мероприятий.
               - Так, может, бросишь ты эту работу к лешему? – переживал за свою половину Егор Егорович. – Проживём как-нибудь.
                - Ну что ты говоришь? – возражала она. – А как же дети? Двое учатся, Вася вот-вот куда-то пойдёт учиться, а там – и Дарьюшка. Как же я оставлю работу? Вот уж дотяну до пенсии, там видно будет. Немного осталось.
                Егор Егорович решил ограничиться приданием благородной отделки хотя бы стенам дома и построить новый забор. Фасад и две боковые стены они с Василием обшили сайдингом кремового цвета, предварительно содрав старую, подгнившую вагонку. На тыльную стену пошли более сохранившиеся планки вагонки, которую покрасили в два слоя бежевой краской. На эти труды ушло две недели, но получилось всё как нельзя лучше.
              Хорошо, что уже работал детсад и Голубая Моль днём была занята там. Но когда её привозили домой, она тут же встревала в дело, просила шуруповёрт и хотела так же, как и отец с братом, прикручивать сайдинговые листы.
                - Отойди, не мешай! – говорила она Василию, силясь отобрать у него электроинструмент.
               - Да ведь он тяжелее тебя. Ты его не поднимешь! – противился атаке Василий и не отдавал жужжащую машинку.
              Тогда его сестра хватала молоток и принималась колотить по гладким облицовочным листам, приводя в ужас отца. Так что в дело приходилось включаться Марии Васильевне и в результате всё заканчивалось плаксивым скандалом. Дарья закрывала лицо ладонями и между пальцами наблюдала, какой результат возымеет её плач не родственников. Если реакция была мало активной, она распалялась до такой степени, что из глаз начинали бежать настоящие слёзы, и теперь уже стоило больших трудов остановить их поток.
                - Совсем избаловалась, - ворчал Василий, который в своём детстве за подобное поведение незамедлительно получил бы подзатыльник.   
Но тут могла помочь только рыбалка, которую младшая Вершинина любила всё-таки больше, чем различные строительные работы. Егор Егорович, правду говоря, и сам был не прочь часок-другой посидеть у воды с удочкой, несмотря на утомительный трудовой день. У них с Василием снасти всегда были наготове и, покормив Дарью, её грузили в автомобиль и выезжали на более или менее чистый плёс. Мария Васильевна оставалась отдохнуть и без суеты приготовить ужин.
                Таким методом обновили и забор со стороны улицы. Василий после занятий выворачивал подгнившие столбы, подправлял ямы, потом вдвоём с отцом они устанавливали новые столбы, прибивали перекладины, а уж доски к ним приколачивал Егор Егорович.      
             Меж тем его младший сын был занят по горло и собственными делами – школьными и судостроительными. И когда ремонтные работы в домовладении были успешно завершены, после чего у Егора Егоровича заболела спина, Василий самозабвенно принялся за прерванное занятие в своей мастерской. Дополнительную энергию ему сообщило приглашение принять участие в выставке изделий самодеятельных умельцев от областного Дома народного творчества. При этом всё обставлялось в полном соответствии с требованиями организации таких солидных мероприятий, так что за сохранность парусников можно было не волноваться. Устроители вернисажа обещали, что его посетят тысячи жителей области и непременно сюда будут приглашаться все иностранные и отечественные туристические группы. Вполне возможно, что найдутся и покупатели. Цену мастер волен назначать по своему усмотрению. Младший Вершинин решил при таком раскладе выставить две модели – испанского галеона «Санта-Анна» и знаменитого немецкого парусника «Зееадира». Он собрал все книги, которые смог найти, с описанием судов прошлого, пособия по модельному делу, и нещадно эксплуатировал Интернет. Работа по доведению макетов этих почтенных кораблей была кропотливая и тонкая, так что к концу трудового дня у мастера дрожали руки. Особенно много канители было с оснасткой, с надстройками, пушечными портами; материалов требовалась пропасть и мастерская просто не в состоянии была изготовить все недостающие. Так, якорные цепи для галеона корабелу пришлось позаимствовать у старых, чудом сохранившихся ходиков. Он покрасил звенья кузбасс-лаком и они приобрели необходимый чёрный цвет. Цепи для «Зееадиры», крупного судна, пришлось купить в магазине, где продавались намордники, поводки, ошейники и цепи для собак. Выбранная им была самой тонкой; для какой породы она предназначалась, Василий не понял, да ему это было и без надобности. Мария Васильевна, глядя на эти титанические усилия сына, убеждала его сходить погулять, или сбегать на рыбалку, позвонить Власу, или Сергею, или Елене.
                - Ведь ты же побледнел весь, осунулся, - увещевала она трудоголика. На большинство этих предложений он откликался, но наскоро разделавшись с прописанной программой отдыха, тут же вновь с головой уходил в марину. 
              - Вот кончу две этих вещи, и уж тогда так отдохну, так отдохну! – успокаивал он мать.
               - И в кого он такой? – разводил руками Егор Егорович. – Надо, конечно, трудиться, но надо и меру знать. А это что же такое…
              Но в душе он был доволен упорством сына.
              - Я тоже начну сколо колабли стлоить, - насмотревшись на старания брата, заявила однажды Дарья.
               -  Ну тогда уж нам с матерью совсем лихо придётся, - сказал Егор Егорович. – Из дому беги.
                Наконец, подоспело и время выставки, и за изделиями Василия Вершинина приехали представители выставкома. Они выдали народному умельцу соответствующую расписку, весьма обстоятельную, которая всё же уместилась на трёх листах, и увезли экспонаты. Он отсыпался, с небольшими перерывами, три дня.
                ***
                Прошло уже четыре года с того дня, когда аспирант Ребров, в недобрый час, отправился на охоту за Марокканской саранчой, и два года, как он распростился с Африкой.  Даты, конечно, но совсем не хотелось их отмечать. Хотя по совокупности событий, в основном пакостных, африканские два года заменяли, наверное, лет пять обычных. Ему вспоминались месяцы на острове посредине большой реки , и особенно дни, когда он распростился, наконец, с этим обиталищем охотников на бабочек.
                Андрей и Зивато спешили опередить пришедшее после ливней наводнение и последний день, последние часы пребывания на оставшемся клочке суши были отданы лихорадочной деятельности по строительству плота и спасению вещей и яиц Лунной моли. Когда работа была завершена, поляна, где гнездилась база охотников, ушла под воду. Хотя на острове оставались и более возвышенные, незатопленные места. Но это уже не имело значения: и до них могла добраться вода. Андрей Ребров и Зивато выбрались из затопленного леса на стремнину и тут им пришлось пожалеть о своей самонадеянности в деле постройки плота. Казавшийся тяжелым и неповоротливым на неспешной воде лесной поляны, в свободно несущемся взбаламученном потоке он казался щепкой, его швыряло из стороны сторону, крутило водоворотами и то одна половина, то другая так глубоко зарывались в воду, что казалось, уже и не вынырнут. Андрей и Зивато орудовали своими шестами, то отталкиваясь ими, то загребая как веслом а больше всего стараясь при их помощи, как канатоходцы, удержать равновесие. Тот, кто оказался бы за бортом, был бы навсегда потерян для общества. Андрей, оценив свои шансы удержаться на ногах, должен был признать, что они ничтожны и опустился на колени, не переставая при этом работать шестом. Зивато, краем глаза заметив этот маневр, не замедлил повторить его. Они мчались со скоростью курьерского поезда среди вывороченных кустов и деревьев, мусора и каких-то спасающихся животных, которых из-за мокрой прилипшей шерсти было не распознать. На десять метров пути, пройденного по течению, едва ли приходился метр в направлении противоположного берега, несмотря на титанические усилия гребцов, стремящих к нему свой плот. Через десять минут этих неустанных борений течение, наконец, замедлилось- они приблизились к высокому противоположному берегу, который местами поднимался над водой. Но теперь появилась опасность на всё ещё хорошей скорости врезаться в глинистый откос или дерево. И точно: несмотря на все старания плотовщиков, плавсредство налетело на скрытый под мутными потоками травянистый пригорок. Дальше такие пригорки сквозь чащу деревьев виднелись над водой уже во множестве – начиналась возвышенность. От резкого толчка и Андрей, и Зивато свалились с плота и рухнули в воду, что сырости их одежде уже не добавило. Ребров, тут же вскочив, бросился бежать, хлюпая по бочажинам, в чащу леса. Зивато, привстав на колени, с изумлением смотрел ему вслед.
                - Яйца береги! – обернувшись, крикнул на бегу Андрей и помчался ещё быстрее, высоко вскидывая колени.
               - Стой! – завопил Зивато, бросаясь в погоню, но тут же крутнулся на месте, подбежал к плоту и рванул своё мачете, заткнутое под перекладину. Не тут-то было: оружие заклинило между разбухшими стволами и оно ни на миллиметр не подалось. Тогда преследователь пустился за беглецом налегке и бежал он шибко. И неизвестно, чем и как бы всё кончилось, но тут Андрей набежал на вязкое место, и только отсутствие лишних килограммов позволило ему спастись от увязания в трясине. Зивато был не так лёгок – инерции его бега не хватило, чтобы вынести сто килограммов на твёрдую землю и сначала одна нога, а затем и другая застряли в тяжёлой, липкой каше.
                - Стой! – рявкнул он в сердцах, силясь вырваться из цепких объятий топи. – Ты пропадешь один! Попадёшь в лапы пограничникам.Ты же ещё без денег. Мопа расплатится с тобой!
               Андрей продирался сквозь непроходимую чащу.
               - Мопа не бандит. Он воевал, и его ранили в ногу, - орал, задыхаясь, Зивато. – Его друг тащил его по джунглям пятнадцать километров без передышки, и дотащил. Но у него остановилось сердце.
              Андрей прервал свой бег и обернулся в сторону, откуда бежал.
                - И вот Мопа помогает его жене и трём детям. И у него двое своих. Он бьётся, чтобы были деньги, но он не бандит! – кричал Зивато. - А ты сволочь! Бросаешь людей!   
              Андрей раздвинул кусты, сквозь которые только что прорвался:  Зивато по грудь увяз в трясине и с каждым движением уходил глубже. Злоба нахлынула на аспиранта Реброва.
               - Я что, до скончания века должен сидеть здесь и возиться с проклятыми бабочками? – закричал он, торопясь к тонущему и высматривая по пути подходящую лесину. Подхватив из бурелома полугнилое бревно, с ним наперевес бросился к Зивато и бросил замшелый обломок, сколько мог, дальше. От резкого броска колода переломилась, но половина долетела до Зивато. Тотчас Андрей бросил вдогонку и другую, а сам принялся резать длинную лиану, благо нож, взятый им у Зивато на острове, был при нём. Утопленник теперь, подмяв под себя обломки дерева, чуть приподнялся над болотиной и только водил глазами, глядя, как Андрей выдирал отрезанную лиану из переплетения ветвей, вырезая всё лишнее. Наконец, он справился с этой задачей и с криком:
               - Лови, на фиг! – швырнул конец хозяину джунглей.
   Началось перетягивание каната, в котором спаситель безнадёжно проигрывал: несмотря на все  усилия, увязшего он не мог сдвинуть с места; ноги скользили по мокрой земле и траве и он ехал к трясине при каждом новом усилии.
               Тогда беглец срезал ещё одну лиану, обмотал один её конец вокруг толстого комля ближайшего куста, свободный конец отправил снова своему преследователю, а первой лианой посоветовал обмотаться подмышками.
                - Ты тащи себя той, которая привязана к кусту, - сказал он, а этой тебя буду тащить я. Ну, поехали: раз, два!
                На этот раз некоторый успех был налицо: Зивато вылез из трясины до пояса, и дело было бы сделано, но измазанные в грязи руки не позволяли намертво цепляться за лиану.
                - Руки вытри о волосы! – крикнул Андрей, и Зивато точас последовал этому совету. Но уж слишком сдобрены скользкой, липкой жижей были его руки – шевелюры для их качественной очистки не хватило. Тогда Андрей снял рубаху и швырнул её Зивато:
                - Чисть рубахой, и заодно протри лиану! – От досады и физического напряжения он кричал так громко, будто спасаемый был тугоухим.
                Отдохнувший слегка и снова осевший вниз Зивато теперь взялся за своё спасение с ещё большим подъёмом и при колоссальных усилиях своих и Андрея выбрался, наконец, на твердую почву. 
              Он тут же растянулся на траве и дышал, как марафонец на сорок первом километре.. Присев около, Андрей тоже старался восстановить дыхание.
                - Я почти утонул, - констатировал Зивато, не поднимаясь и глядя на вершины деревьев, где затевала кутерьму пестрая птичья мелочь.
                - Почему ты должен был тонуть? – неожиданно совсем близко раздался знакомый голос. – Ты же плаваешь, как рыба!
              Из зарослей, откуда десять минут назад вернулся Андрей Ребров, вынырнул Мопа, а за ним – и Кунга.
              - Да пропадите вы все пропадом! – по-русски выругался гость джунглей, понимая, что несколько промедлил с продолжением своего бегства.
              - Я увяз в трясине, - сказал Зивато и, наконец, уселся. – Андрей вытащил меня, - и он показал на зыбучую топь, которая жадно пускала пузыри в том месте, где несколько минут назад барахталась её несостоявшаяся добыча.   
              - Здравствуйте! – Мопа, а за ним и Кунга пожали нечистые руки. – Как тебя занесло в болото? А мы издалека услышали: кто-то орёт. На два голоса. Что на острове? Что с яйцами? – вопросы сыпались не переставая. Андрей, пребывавший в крайнем раздражении, молчал, отвечал Зивато, к которому вернулась способность соображать.
              - Остров больше, чем наполовину, утонул. Хижина и рассадник тоже. Мы еле успели построить плот и собрать пожитки. Они и яйца – всё на плоту. Идёмте.
              Новоприбывшие вскинули на плечи сброшенные было рюкзаки, но начать марш к покинутому судну отряд не успел.
              - Стой! – прозвучал на плохом английском грозный голос. – Не двигаться! Руки подняли!
               Из расступившихся кустов вышли четверо молодых африканцев, двое из которых сжимали в руках ружья.
              - Андрюха! – с радостным воплем бросился к поднявшей руки компании один из разбойников и с ходу обнял Реброва, едва не опрокинув его на землю.
              - Мокумба! – изумился тот. – Это ты? Ты живой, Мокумба? – и тоже обнял друга.
              - А ты думал! Ещё какой!
                - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! – Андрей взял нежданного гостя за плечи и отодвинул на расстояние вытянутых рук. – Точно, Мокумба. Но откуда ты? И кто это с тобой?
              - Расскажу после. А это мои родственники. Тебе, наверное, собираться долго не надо? Сейчас уходим.
                С этими словами Мокумба подошёл к Кунге, всё ещё ошарашено вращающему глазами, и ударил его в живот, отчего бедняга согнулся и грохнулся на землю. Зивато дернулся было вперёд, но стволы ружей дружно поднялись на уровень его груди. Мокумба взял винтовку Кунги и кивнул одному из своих спутников, вооруженному только ножом; сунув нож в чехол за воротником, он быстро обыскал Зивато и Мопу, забрав у последнего пистолет.
               - Повесить их? – в раздумье посмотрел Мокумба на Реброва и сделал зверскую мину.
                - Да не стоит, - был ответ. – Они люди подневольные. Вот главного я бы повесил, если б нашёл.
              - Ну, нет, так нет, - решил Мокумба Зебе. – Тогда уходим.
                - Один момент, - поспешно сказал Мопа. – Мне надо отдать долг, и он кивнул на Андрея.
              - Только без шуток, - предупредил Мокумба.
              Мопа под пристальными взглядами всех собравшихся порылся в своём рюкзаке, выронив коробку чая,  достал пачку долларов и протянул Андрею.
              -  Как обещал, - сказал он и, посмотрев на остальных, добавил – больше здесь нету.
   Мокумба пожал плечами и взял Андрея под руку.
              - Яйца выживут? – спросил вдогонку Мопа.
                - Думаю, да. Через пару дней ждите гусениц. – Андрей незаметно ущипнул себя за ногу: не снится ли всё это? Или он сходит с ума?
               - Как я рад, что нашёл тебя! – тряхнул его руку Мокумба. – Когда узнал, что тебя украли, чуть не спятил!
              - Спасибо, ты подоспел вовремя. Но как хорошо ты говоришь по-русски!
              - Я занимался, - отвечал довольный Мокумба. – А подоспеть надо бы раньше. Не получалось!
              Путь по промокшим, но уже не залитым водой джунглям занял два часа; наконец, стали встречаться проплешины и путники вышли к машине, укрытой среди кустов.
               Езда по условной дороге до сменившего густые заросли редколесья вымотала весь экипаж вездехода. Андрей, давно отвыкший от какой бы то ни было езды, чувствовал, что весь покрыт синяками и вдобавок у него оторвались все внутренние органы. Несмотря на это, душа его пела. Свободен!
               Ещё несколько часов по саванне и, уже в потёмках, они добрались до родной деревни Мокумбы Зебе. Дома у него их ждали, радостно пожимали руку Андрею Реброву, хлопали друг друга по плечам; был праздник и всех пригласили ужинать. Но первое, о чём попросил робинзон Мокумбу – позвонить домой, что и было тут же сделано. На звонок ответила мать и на несколько мгновений замолчала, узнав его голос. Потом она заплакала, просила подольше не класть трубку и всё говорила, медленно и с дрожью в голосе. По мере того, как Андрей слушал её, напряженная улыбка уходила с его лица и, наконец, уступила место печати скорби. Мокумба, слышавший отдельные слова и понявший их, озабоченно то и дело бросал  на него взгляд и, наконец, когда долгий разговор был закончен, подошёл к Андрею:
               - Что?
               - Отец, - вполголоса ответил Андрей. – Он умер.
                Мокумба положил ему на плечо руку. Помолчали. Андрей покачал головой и попросил набрать ещё один номер, что и было сделано. На этот раз разговор получился короткий. Мокумба отошёл на пару минут, а когда вернулся, телефон был уже отключен. Андрей совсем побледнел и друг подумал, как бы он не упал в обморок.
               - Что?
               - Невеста, - не сразу ответил Ребров. – Она вышла замуж.
               Мокумба ударил кулаком себя по бедру и так, что скривился от боли.
               - Пошли, - он увлёк сотоварища к общему столу, где все поняли: что-то не заладилось у гостя на родине, но не подали виду. – Водки нет, но есть ром. Давай выпьем. Тебе сейчас надо.
                Мокумба Зебе наполнил стопки и придвинул одну российскому подданному, сожалея, что водки у местных торговцев не нашлось. Но Андрей не замечал, что именно он пил; шум в голове поутих, напиток грел и дурманил.
                - Выпьем за нашего гостя, за Андрея Реброва, - провозгласил, вставая, следующий тост хозяин. – Он вообще уже учёный, много знает, но много и перенес. Пожелаем здоровья и силы духа! – Мокумба склонился к Андрею и сказал по-русски:
               - За тебя!
              Через недолгое время его родственники, помогавшие в освобождении пленника, разошлись, домочадцы отправились на покой и только двое научных работников продолжали своё суженное заседание. Но о научных изысканиях говорили они мало: речь шла обо всём понемногу, перекидываясь невзначай с одной темы на другую, и они не помнили, о чём говорили ещё две минуты назад. Лишь о вестях из России не обмолвились ни словом. Разговор понемногу замедлялся, и то один, то другой напрягали память, силясь вспомнить, что ещё хотел сказать – что-то важное, но ускользающее от внутреннего взора. Слишком велика была усталость и крепок ром – и для Андрея, который за долгие месяцы островной жизни отвык от спиртного, и для Мокумбы, который к спиртному и не привыкал. Наконец, сраженные этими двумя обстоятельствами, они уснули тоже. Занимался рассвет.
                Проснулись рано – Андрей торопился сделать всё необходимое для возвращения домой. Но после ночи, проведённой в компании с большой бутылкой рома, требовался некоторый период реабилитации. Отпивались настоем, приготовленным на смеси трав и ягод, с тем, чтобы отбить стойкий запах окислившегося алкоголя. В присутственных местах любой страны, даже самой пьющей, такой букет никак не приветствуется.
                Во время автогонки по джунглям и саванне разговаривать не представлялось возможным – легко можно прикусить язык, а из вчерашней застольной беседы Ребров мало что помнил и, пользуясь взятым тайм-аутом, спросил:
              - Как ты всё-таки меня нашёл, Мокумба?
              - Помнишь, на нас напали трое? Из них двое на меня. Я их запомнил, хотя и было уже темно. Я неплохо вижу в темноте. Одному я вчера врезал по печени - там, где мы отбили тебя. Второго высадили в другой деревне, здесь недалеко. Я его узнал, когда увидел однажды в городе, хотя времени прошло уже много – несколько месяцев. Я хотел выследить его, но это трудно делать днём в открытой саванне, хотя стало понятно, что  этих мест он обитает где-то недалеко и это в сторону джунглей. Потому что отправился он из города уже под вечер, на мотоцикле, а кому охота трястись на нём ночью, когда и днём-то дороги конкретной нет – тут везде дорога. И везде тряска.
                - Ну, этого хватает и у нас, - вставил Андрей. – Хотя дороги есть, но местами народ гонит по степи рядом – дорога только для ориентира.
              - Ха. Знаю. На ваши степи не наберешься дорог. Ну вот, начал я бывать в ближайших поселениях – со своими родственниками. На всякий случай. Мы предлагали внести взнос в строительство страусиной фермы. Знаешь, некоторые соглашались. – Мокумба засмеялся: придется, наверное, из энтомологов пере… как? Переклассифици… - короче, стать птицеводом. Правда ведь, я уже хорошо говорю на русском? И я нашёл его. Поначалу хотели этого парня тоже захватить по-тихому в плен и выбить из него, куда увезли тебя. Но он мог и не проговориться, а мог и не знать этого. С моим двоюродным братом стали по очереди следить за ним. И как-то в полдень к его жилью подрулил джип и пожилой, прихрамывающий негр вошёл внутрь. Пробыл он там недолго, обратно вышел с наполненным рюкзаком. Никуда он больше не заезжал, а отправился сразу в обратный путь. Мой брат, который дежурил в тот день, на велосипеде двинулся следом но, конечно, скоро отстал. Однако проследить ему удалось, что хромой двигался по кратчайшей дороге к джунглям. В следующий раз джип появился через неделю, хромой привёз что-то в рюкзаке – что-то вроде коробки; груз, сразу видно, был нетяжёлый. И, как в первый раз, он пробыл в гостях недолго, вышел снова с нагруженным, уже увесистым рюкзаком. Теперь мы точно знали, что шайка по-прежнему связана и есть шанс узнать всё-таки, где ты, поскольку один из неё был у нас в руках. Дальше мы узнали, что наш наблюдаемый рано поутру ездит на базар и закупает там провизию, помногу, хотя живёт вдвоём с женой. В общем, всё становилось понятно, оставалось только выяснить, где же именно находишься ты, если жив. Можно было перехватить хромого, но это мог оказаться пустой номер – мало ли чем промышляли эти друзья? Следовало проследить до конца его маршруты.
                - Да, детектив у вас складывался тягомотный, - заметил Ребров.
                - Какой? – не понял Мокумба.
                - Ну, другими словами, долгий, утомительный.
                - А- а, да. Но раза два хромой ездил в город и отоваривался там сам, а главное – он встречался в одной кафешке знаешь с кем? Угадай! С замом начальника нашего департамента, и что-то передавал ему. Ну вот. После того, как на велосипеде мой брат упустил пирата, мы держали наготове поблизости машину. График появления его уже был известен – он появлялся в конце недели, обычно в субботу. В эти дни и дежурили. Два раза хромой всё-таки ушёл от нас: в первый раз слишком резко оторвался, пока мы выкатывали из укрытия машину, а второй раз – поздно вечером: наверное, ему не понравились наши фары, и он выключил свои. В потёмках мы его потеряли. Но вчера был наш день, и твой день, Андрюха. Да?
                - Спасибо тебе ещё раз, Мокумба. Я-то несколько раз хотел убежать, но не получилось. Хотя к концу была возможность уложить или покалечить сторожей – по одному, но уж не было столько злости, сколько требовалось.
                - Да я тебя знаю. В той нашей драке и я, и ты могли бы кого-нибудь убить, но после…
                - А ты там, в джунглях, предлагал их повесить – это не всерьёз?
                - Нет, конечно. Просто, чтобы они прочувствовали. Я только дал по печени тому гаду, который ударил меня кастетом. Думаю, печень у него будет побаливать. Но заслужил, получай. Мы долги надолго стараемся не откладывать. На твоём месте я бы всем им надавал по морде, пока они стояли под прицелом.
                - Обойдутся. Вообще, они сами по себе мужики неплохие, пираты ненастоящие. Я потом расскажу тебе, особенно про хромого.
                - Что не профессионалы – это точно. Кто же станет вытаскивать людей за ноги из палатки, когда хотят похитить? Какой-то детский сад, как у вас говорят.
                Андрей слушал и старался поддерживать разговор, но на душе у него скребли кошки, она, душа, рвалась на части. Мокумба чувствовал это и постарался занять друга делом.
               - Пожалуй, нам пора, - сказал он, - чиновники люди хоть и ленивые, но сейчас уже все должны быть на работе. Я знаю, тебе даже на час задержаться тяжело. Может, ты когда-нибудь приедешь ещё. Мы об этом перед отъездом твоим поговорим. А сейчас пойдём делать справки.  И департамент тебе должен ещё выплатить деньги – ведь первый этап нашей работы был выполнен.  Я получил, что полагалось. Тоже и у вас, в России. Не всё так просто, правда. Но об этом – потом.
                В полиции были довольны, что пропавший пару лет назад иностранец нашелся, сейчас же сделаны были все соответствующие сообщения и отчёты и начальник местного управления получил поощрение за исправную службу от вышестоящего начальства. Искать место заключения Реброва не стали, поскольку он заявил, что в джунглях ориентироваться вообще не может и вряд ли покажет дорогу. Это с одной стороны; с другой – коль скоро он сбежал, вряд ли бандиты будут сидеть на месте и ждать, когда нагрянет полиция. Ну и, наконец – остров – это уже территория другого государства.  Поскольку пострадавший ни на чём не настаивал, то и проблем никаких не было. Мокумба, знавший некоторых причастных к делу людей, об этом знании скромно умолчал, справедливо полагая, что если лихоимцы знаются с господином из департамента продовольствия, вполне возможно, что связаны они и с полицией.
                Сборы, наконец, были закончены, получил Андрей и деньги за исследовательскую работу по Марокканской саранче и клещу, которую продолжил Мокумба. Теперь предстояло добраться до Каира а дальше – морским путём до своих берегов. Авиарейсы на Россию были отменены.
                - Тебя подбросит до Катанды один из родственников, - сказал накануне отъезда Мокумба. – Потому что есть некоторые подозрения – тебе хотят помешать уехать. Я останусь и присмотрю за дорогой. Будь на связи. От Катанды придется ехать на автобусе. Наш человек поедет с тобой до самого синего моря. Не возражай, сделай одолжение – так у вас говорят? Утром я дам тебе одну вещицу, чтобы ты не забывал мою Африку. И когда-нибудь вернулся. Не волнуйся – не контрабанда. Шутка. Может, я перестраховываюсь, но будь осторожен. То есть начеку.
              Рано утром подъехал джип без верха, со знакомым уже Андрею человеком из отряда Мокумбы. Было ветрено и даже довольно прохладно, по небу бежали облака.
              - Ничего, дождя не будет, скоро начнет припекать, - сказал Мокумба. – Лучше бы был дождь, но это роскошь. Я тебе должен сказать, Андрюха, что затея с клещом оказалась как бы это сказать – наполовину пустой. Он не большой любитель Марокканской саранчи – предпочитает даже больше мелких насекомых, особенно ягодных клопов. Но их мало. Так что диссертация моя под вопросом, хотя наблюдения я продолжаю. По крайней мере, можно утверждать, что этот клещ – один из способов борьбы с саранчой. Так что работаем, думаю, не зря. А вот это наш местный фетиш,- и Мокумба протянул Андрею корзинку из прутьев, плотно закрытую такой же плетёной крышкой. Он приоткрыл крышку, сунул внутрь руку и вытянул за шею дергающуюся змею с чёрными поперечными полосками на морде.
                - Кобра, - пояснил Мокумба. – Когда подъедешь к границе нашей территории, выпусти её. Тогда ты обязательно сюда когда-нибудь вернешься. Ко мне в гости, - и Мокумба кивнул головой, словно соглашаясь сам с собой.
                - Почему у неё чёрные зубы? – спросил Андрей, которого не ко времени посетила тревога: в своём ли уме его друг? Его пальцы в десяти сантиметрах от устрашающих чёрных зубов, стоит ей открыть пасть…
                - Ха, - ответил Мокумба, - это не зубы, это нитки. У неё зашит рот. Это сделали наши – как тебе объяснить… - наши знахари, говоря по-русски. Или шаманы. Ты вернешься, хотя, может быть, ненадолго. За змею не переживай: нитки вроде хирургических – через неделю-две они рассыплются, за это время ей ничего не сделается. Да что тебе объяснять – сам знаешь. Ну, дай руку!
              Они пожали друг другу руки, обнялись. Мокумба махнул рукой и машина заворчала, Андрей сел рядом с шофёром, поставил в ногах корзинку, чтобы была на виду, и экипаж тронулся. Мокумба Зебе, стоя на краю дороги, долго махал рукой. Ребров поднял над головой корзинку.
              Однообразный окружающий пейзаж наводил дрёму и Андрей, уставший за все предыдущие дни и толком не выспавшийся, заснул бы, будь дорога не такой ухабистой и жёсткой. Прокалённые солнцем кочки по прочности не уступали камню. Из полусонного состояния его вывел телефонный звонок. Звонил Мокумба:
                - Слушай, Андрюха: похоже, за вами кто-то увязался. На этой дороге чисто, но мне позвонили – по параллельной в ту же сторону пошла машина, и на хорошей скорости. Может, у людей свои дела, но поглядывай. Жёлтый джип, без верха, конечно. В нём трое. Я двинусь за вами на всякий случай. Хотя вас уже трудно догнать.
               - Далеко ещё до границы? – спросил Андрей у водителя.    
               - Не меньше часа, - отозвался тот. – Это Мокумба?
               - Мокумба. Говорит, что за нами может быть хвост. Хотя, может, и не за нами. Жёлтый джип.
               Сидевший за рулём оглянулся и прибавил газу.
               - Погоня, погоня… - пробормотал он.
                - А с чего бы? – понял его вопрос Андрей. -  Вроде я никому не должен. Может, мне кто-то забыл долг вернуть?
              Водитель засмеялся.
               Вскоре они и точно, заметили далеко позади шлейф пыли а затем на её фоне и автомобиль жёлтого, пустынного цвета.
              - Да, кажется, это за нами, - сказал Андрей Ребров и подумал, что, пожалуй, надо было взять пистолет.
              - Мощная машина, - проворчал водитель, констатируя факт для себя.
              Какое-то время им удавалось сохранять дистанцию, но постепенно она начала сокращаться. Ещё раз позвонил Мокумба:
              - Что, видно эту жёлтую лихорадку?
              - Видно. Помалу поджимает.
              - Не факт, что гонится за вами, но держите скорость. Я на всех парусах – к вам.
               Половину слов было не разобрать из-за тряски и гула мотора, что-то гремело и стрекотало и в трубке Мокумбы; ясно только, что встревожился он не зря. Как ни старался его родственник оторваться от следовавшего по пятам жёлтого джипа, это не получалось. К исходу получаса погони преследователи вплотную приблизились к своей цели, и она стала именно целью, поскольку сзади начали стрелять. Трудно было сказать, стреляли по колесам или же по экипажу, но когда одна пуля разнесла вдребезги левое зеркало заднего вида, стало ясно - колеса стрелка занимали меньше всего. 
              Он устроился на переднем сиденье, рядом с водителем и стрелять ему было удобно: в машине Ребров узнал российский УАЗ. Вытянув правую руку, стрелок палил из выгодной позиции. В следующую секунду Андрей узнал и его: заместитель начальника департамента продовольствия!
                Ребров был хорошей мишенью, так как на его машине пассажирское сиденье было слева. Если бы не бешеная гонка по неровностям полупустыни, неизвестно, как долго он оставался бы невредимым; но пистолет – не дробовик, если выстрел неточен, вряд ли цель будет задета. Пригнувшись, Андрей поднял с полу корзинку и приоткрыв крышку, бесстрашно сунул туда руку. Несмотря на всю плачевность положения, водитель начал смеяться.
               - Когда вытащу змею, чуть притормози! - крикнул ему Ребров и, обернувшись к замначпроду, крикнул ещё громче:
               - Подставь свой фэйс, плиз!
               - Вот?- удивился тот.
               Андрей кое-как собрал змею в комок:
                - Харю подставь, говорю! – рявкнул он и швырнул её в лицо стрелку. Кобра развернулась в полёте и шлепнулась ему на грудь, голова хлестнула по щеке шофёра, который от ужаса дернулся в сторону и выпустил баранку. Несчастный УАЗ, гремя и поднимая тучи пыли, дважды перевернулся и лег на бок. Шофёр Андрея бешено хохотал, то падая на руль, то откидываясь на спинку и было опасение, что и этот автомобиль совершит кульбиты по примеру жёлтой лихорадки.
               - Далеко ещё нам?- спросил молодой учёный.
               - Да уже почти доехали, - давясь смехом и не в силах отдышаться, ответил шофёр.
               Андрей достал телефон и вызвал Мокумбу:
                - Слушай, те, кто гнался за нами, кажется, свернули себе шею. Змею пришлось отпустить. Не рано?
                Шофёр при этих словах снова принялся хохотать, из последних сил сдерживаясь, чтобы не пустить слюни.
               - Водитель говорит, что мы почти у границы.
                - Нормально, - облегчённо выдохнул Мокумба. – Если так, проверь-ка те деньги – вдруг фальшивые?
                - Ладно. Мы тут отделались. Так что ты возвращайся назад и лучше по другой дороге – ты про аварию не слыхал, не видал и ничего не знаешь. Хорошо? Дальше мы сами.
               Мокумба похлопал своего водителя по плечу:
               - Возвращаемся! Погоня накрылась.
                Мотоцикл резко развернулся, так что Мокумба, державший в одной руке телефон, едва не слетел с сиденья.
               - Остановись на секунду! – крикнул он и спрыгнул с разгорячённого железного коня, разминая затёкшие ноги.
                - Так я не понял: они что, в рытвину угодили? – спросил он в наступившей тишине Андрея и, получив краткий отчёт, принялся смеяться, хлопая себя по бокам. – Ну вот видишь, змея начала приносить тебе пользу.
               И Мокумба поделился причиной своего веселья с водителем, вызвав и у того неудержимый смех. Наконец, съехав с главной дороги, они отправились в обратный путь. А уцелевший джип вместе с уцелевшим тоже содержимым приблизился к шлагбауму. Водитель и пассажир достали документы. Они были в порядке. Никаких претензий. Андрей глубоко вздохнул.
              И вот уже два года он дома. Встречала его мать и не было конца разговорам; на другой день съездили к отцу, положили цветы. Андрей допоздна работал по хозяйству: чинил, поправлял, красил. Мать, уставшая и успокоенная, отдыхала, время от времени сгоняя дрёму и подходя к окну: не приснилось ли? Нет, сын стучал и пилил во дворе. И никак не кончал работу. К вечеру она принялась готовить ужин и, поздно поев, они поздно легли спать, поговорив ещё перед тем. Назавтра приехали Вершинины – родители, Василий и Дарья; позже ненадолго забежал Елена, которая куда-то торопилась, но уж никак не могла не проведать Андрея и его мать. Егор Егорович, несмотря на то, что предстояло сесть за руль, выпил за встречу с потерянным было, и вновь обретённым племянником. Потому что ведь кроме него и Андрея никто в собравшейся компании не пил. Особенно радовалась Дарья, которой в подарок была привезена роскошная большая засушенная бабочка и смартфон. Счастливей её в этот день в Сибирске не было человека.
                - Андрей, а ты куда ездил? – спросила Дарья. – В Москву?
                - Немного дальше - в Африку.
                - Там гориллы, злые крокодилы, да ?
                - Да, есть там и гориллы, и крокодилы, и слоны – кого там только нет!
                - А бабочки там все большие? Такие, как эта?
                - Нет, есть и маленькие. Но есть и больше этой. Например, тезка твоя, Моль. Только ты Гоулубая Моль, а она – жёлтая, Лунная называется.
                - А почему ты не привёз Лунную Моль? Может, ты быстро съездишь за ней?
                - Может быть, я поеду ещё раз в Африку, но нескоро – это далеко, туда очень долго надо ехать.
                - Ну, ты когда поедешь, не забудь!
               Отбыли гости поздно, порасспросив как следует обо всех африканских делах Андрея и взяв с него слово, что, разделавшись с хозяйственными делами, он непременно вместе с матерью навестит и их.
              Следующий день был отмечен визитом старых институтских друзей, невесть откуда узнавших о его приезде. Потом пришли телеграммы от Власа и Сергея, приветствовавших возвращение Андрея домой.      
              И только один человек, на встречу с которым он тайно надеялся, никак не напомнил о себе. Может быть, она не знала, что Андрей Ребров вернулся? Может быть. Что ж, он не станет извещать о себе. К чему? Чтобы ворошить прошлое? Что было – быльём поросло.
              Первым делом после неотложных домашних было выяснение ситуации с его аспирантскими  перспективами. По словам Мокумбы, того эффекта, на который рассчитывал профессор Лузин, их научный руководитель, использование клеща не дало. Но всё-таки применять его имело смысл – недаром же Мокумбе было предложено продолжить исследования и писать уже диссертацию по тем результатам, которые есть. Ведь Марокканская саранча – стойкая бестия, что тебе стадная летающая крыса: к ядохимикатам она привыкает моментально и может питаться ими за милую душу, не удостаивает внимания механические способы борьбы и прочее. При таких обстоятельствах остается пока надеяться на комплекс мер, и одна из них – борьба с вредителем посредством означенного клеща. Так что не всё потеряно – рассуждал Андрей Ребров. Следовало созвониться с профессором. Что и было сделано. Убелённый сединами энтомолог поздравил молодого коллегу с возвращением и сказал, что для обстоятельного разговора Реброву следует приехать к своему научному руководителю. От того, что он говорил о себе в третьем лице, неприятно потянуло холодком протокола. Андрей был несколько озадачен, но не сказать, чтобы слишком запереживал – к неприятностям он был готов. Уж такая у него сейчас полоса. Такая планида. Хорошо уже то, что он вообще добрался до дому. Ехать куда-то сейчас же, когда он только-только встретился с матерью, и вообще невозможно, надо было побыть с ней ещё хотя бы с неделю. Однако как-то в разговоре сама подняла аспирантскую тему и спросила, что он думает предпринять в этом направлении. И скоро ли поедет продолжать своё образование. При этом она просила только не ездить больше в Африку, и лучше уж совсем бросить всякие диссертации, чем ехать туда. И Андрей заверил её, что никакая Африка ему не нужна, он сыт ей по горло. И когда он заходит в продовольственный магазин за покупками, у него начинаются позывы к тошноте от одного только вида и запаха бананов.
              - Вот и ладно, - успокоилась мать. – Меня от них тоже тошнит, хотя я их и не ем.
              И скоро, оставив её на попечение Вершининых, Андрей отправился определиться с перспективами своей кандидатской диссертации. Лучше бы он и вообще не ездил. Профессор сразу узнал его и долго тряс руку, прикидывая, могла ли эта рука вести огонь на поражение и управляться с кинжалом, поскольку ему, профессору, задавали вопросы – а не мог ли молодй учёный, примкнуть к сомалийским пиратам и не состоял ли в наркосиндикатах? Умело при этом маскируясь, так что два года африканского сыска ни к чему не привели. И потом он сам вдруг возникает из ниоткуда, как чёрт из табакерки. И рассказывает странные истории из жизни бабочек. Правда, и этот его напарник, африканец Мокумба Зебе, рассказывал о каком-то нападении на них и что-де, Ребров был похищен, а он сам едва не погиб. Но африканец – другое дело; за него поручилась его страна, отправив на соискание учёной степени, и он исправно корпел над профильной литературой, над кубышками и имаго саранчи. Это могли засвидетельствовать многие его соотечественники, в первую очередь – руководители департамента продовольствия. Совсем иная история, можно сказать, тёмная и подозрительная, с Ребровым. И если допустить его к защите диссертации и она вдруг состоится, а потом вдруг обнаружатся явные признаки причастности так называемого учёного к преступной деятельности – что тогда? Не хотелось даже и думать.         
               И умудренный энтомолог доверительным тоном сообщил Андрею что, паче чаяния, с такой любовью и заботой взращённый контрсаранчовый клещ не оправдал надежд, что для аспиранта уже не было новостью. Зато неприятной новостью стало известие, что написание полноценной диссертации на таком неоднозначном материале вряд ли возможно. Правда, Мокумба Зебе таковую уже практически написал, но он постоянно будет отслеживать ситуацию с клещом и, возможно, она кардинально переменится. И не оставлять же заказчиков этих исследований ни с чем? А что результат есть, - об этом может свидетельствовать только учёная степень, присвоенная научному сотруднику. В данном случае – Мокумбе Зебе. Но Андрею не стоит отчаиваться: ему над поработать над такой темой, как , условно: «Перспективные методы борьбы с Марокканской и среднеазиатской саранчой в условиях Северного Кавказа и Крымского полуострова, а также  областей низовий Волги». Спешить тут не надо – труд должен быть серьёзным и обстоятельным. И профессор отечески похлопал Андрея Реброва по плечу. Такой деликатный отлуп не скрывал существа дела: с претензиями на звание кандидата наук придётся распрощаться или уж, по крайней мере, отложить их на неопределённый срок – до тех пор, пока руководители сельхозпредприятий не закричат в голос: «Дайте нам скорее перспективные методы борьбы с Марокканской саранчой на Северном Кавказе и в Крыму, а также и в Поволжье!». Скорее всего, такое случится нескоро.
               С тем Ребров и отбыл обратно в Сибирск, проклиная Марокканскую, а заодно – и среднеазиатскую и всю прочую саранчу, экзотических бабочек и лукавых профессоров с их никудышными клещами.
              Предстояло найти какую-то работу, и именно в Сибирске, поскольку мать ни за что не поехала бы ни в какие иные края – на старости-то лет. Бывшие однокашники – те из них, которые оказались при деле, приняли участие в его трудоустройстве и старания эти увенчались успехом -  Андрей Ребров стал преподавать защиту растений в аграрном колледже. Педагогических навыков у него не было, зато имелся уже богатый аспирантский опыт по части прямокрылых и чешуекрылых насекомых. Опыт прямо-таки неоценимый, жаль, что великим почтением он пользовался лишь у далёких теперь Мопы и его сотоварищей. Худо-бедно, но все теоретические и практические познания расстающегося уже с молодостью аспиранта начали давать какую-то отдачу.
               Однажды Мокумба, с которым  Андрей поддерживал постоянную связь, сообщил, что едет в Россию. Защищать диссертацию, выпившую у него немало крови, особенно, если считать их с Андреем трехмесячные каторжные работы по внедрению клеща, нападение бандитов и особенно довольно скромные результаты, показанные этим членистоногим. Но все сомнения ему было предписано отбросить и настраиваться на защиту учёной степени. И вот всё готово, назначен день.
                - Ты не приедешь ли, морально поддержать? – спрашивал Мокумба.
                - Невозможно: я ведь только что устроился на работу – преподавателем тут в колледже. Сразу брать несколько дней отпуска не могу. Иначе я бы безотлагательно…
                - Понимаю. Хорошо, что ты обзавёлся работой. Поздравляю! Я и не знал.
                - Тружусь-то всего вторую неделю. Давай я буду ругать тебя на все корки, когда у тебя начнётся защита, и ты чётко справишься. А потом ты заглядывай сюда ко мне, я ведь у тебя был, а ты у меня – ещё ни разу. Идёт? Я буду ждать, ты настраивайся и сюда.
                - Хорошо. Там, конечно, и дома у меня будут ждать. Но успеется. Я загляну к тебе.
               Андрей Ребров с нетерпением ждал окончания диссертационных страданий своего африканского приятеля, так что порой даже забывал о занозе, застрявшей где-то глубоко в груди. И вот, наконец, Мокумба позвонил:
                - Готовься встречать, я еду в Сибирск. То есть лечу. Слушай рейс и время.
                - Запомнил. Но ты упустил одну мелочь: ты сдал зачёт?
                - Сдал, сдал, Андрюха! Хотя, мне показалось, без большого блеска.
                - Ха, да ты что? На кой тебе блеск? Куда ты его присобачишь? Поздравляю со степенью!
               Мокумба закатился неудержимым смехом:
                - Жди!      
               В аэропорту Андрею долго не пришлось высматривать своего гостя: настоящих африканцев тут мелькало не так-то много.  Бойцы саранчи обнялись и даже облобызались, заставив окружающих воззриться на такую радостную встречу. Хотя глазели, скорее всего, другие гости: сибиряки-то  народ сдержанный и деликатный, особенно когда они трезвые. А в аэропортах пьяные встречаются крайне редко, немного навеселе – другое дело.
                - Ну, ты утешил! – радовался Андрей Ребров. – Я до последнего думал: вдруг какая-нибудь нестыковка, и отбудешь ты домой, не навестив Реброва. Но свой лимит по приключениям мы, наверное, выбрали. Едем ко мне!
               О приезде африканского друга племянника узнали Вершинины и Егор Егорович, не мешкая, позвонил Андрею.
               - Андрюха, ты так и не побывал у нас после чужбины, хоть и обещал!
               - Так Егор Егорович – всё не получалось, везде спешка нужна была.
                - Ну как же, понятно: огурцы, прополка, коровы, свинопоголовье… Я слышу, к тебе приехал далёкий соратник? Так вот, ждём вас всех в гости, всех троих. Когда прибудете: сегодня, завтра? Значит, завтра. Ну, ждём.
               Случай был выдающийся, и Вершинины предприняли беспрецедентные меры по организации праздника. Перво-наперво был закуплен солидный объём бананов, апельсинов, манго и фиников. Затем, памятуя рассказы Андрея об африканской гастрономической экзотике, Егор Егорович хотел нажарить саранчи, для чего отрядить на её вылов Василия – кузнечиков в эту пору прыгало много. Но воспротивилась Мария Васильевна:
                - Ну что ты будешь готовить блюдо, которого и не знаешь? Сделаешь что-нибудь не так. И потом, как его употреблять-то? Гость что, будет есть кузнечиков один? Или ты составишь компанию?
              - А что, я могу, – сказал Егор Егорович, которому отваги было не занимать.
              - Да брось. Мы выставляем исконно наше угощение; своё он успеет поесть и дома.
               Доводы были достаточно резонные и глава семейства на жареных кузнечиках настаивать не стал. По той же причине была отметена и идея изловить змею и приготовить жаркое также из неё.
               - Ну что же ты думаешь – в Африке питаются одними насекомыми и гадами? – спрашивала Мария Васильевна. – Наверное, и обычная среднемировая еда там не противопоказана.
              Поскольку гость мог оказаться мусульманином, никаких блюд со свининой, включая колбасу, решено было не выставлять, а обойтись бараниной, чтобы ненароком не опростоволоситься и с говядиной. Вдруг корова на родине Андреева друга - священное животное? Особенно жалела хозяйка, что нельзя приготовить свиной холодец, который получался у неё бесподобно. Но ничего не поделаешь. Зато больше внимания и усердия досталось другим блюдам. На помощь пришла Елена, которая отвечала за раздел салатов, в то время, как Егор Егорович жарил шашлык, а Мария Васильевна стряпала знаменитые бурятские бузы. Василию было поручено испечь на рожне несколько пелядей. Наконец, прибыли и гости и тоже принялись что-то делать, включая Мокумбу.Первоклассница Дарья старалась помогать всем и при этом мешала не очень. Но больше всего она вертелась возле дядьки и его экзотического товарища, с которым быстро нашла общий язык. Однако ей не особо давали говорить, из опасения, что она может ляпнуть какое-нибудь нечаянное непотребство и обидеть гостя. Поэтому привлекли её к сервировке стола. Жареное и пареное занимали свои места. Копчёности, соленья и варенья также должны были присутствовать на праздничном ужине. Из напитков выбрали водку, которую предпочитал сам хозяин дома, но к ней – ещё какое-то,  по этикетке - испанское, вино:  всё-таки Испания ближе к Африке чем, например, Грузия. Учтено было воспоминание Андрея Реброва о его посиделках у друга после вызволения из плена – там пили ром. Тут же был приобретён и ром. И, поскольку речь шла также и о защите диссертации, прикупили шампанское.
              Застолье получилось дружным и вполне себе непринуждённым, чему немало способствовал компанейский характер заморского гостя и его приличное знание языка. А также то, что он сразу запомнил всех по именам, самого же Мокумбу, понятно, запомнить никаких трудов не составляло. Компания собралась хоть и небольшая, но разговор не затухал ни на минуту, за исключением тех моментов, когда произносился очередной тост. Ответственно относились к призыву пить до дна лишь Егор Егорович, Андрей и Мокумба. Хозяйка, поскольку немного страдала давлением, только пригубляла бокал, почти также участвовала в поддержании тостов Елена, Василий хоть и пил, но вполне умеренно. Довольно скоро Мокумба Зебе признался, что столько есть ему давно не приходилось, да и пить – тоже. Но эти слова во внимание приняты не были. Егор Егорович поднял руку:
               - Теперь прошу поднять бокалы за нового учёного, который, несмотря на все трудности, сделал, без сомнения, себе имя. Успехов тебе, Мокумба, и в дальнейшем!
               Тут уж никто, в том числе и сам Мокумба, уклониться от первейшей застольной обязанности не мог.   
                - Между прочим, Андрей, - сказал он, когда все закусили и, оглушённые ромом, на минуту замолчали, - когда ты отпустил змею, те ребята здорово побились.
              - Да? Я всё хотел тебя спросить. Говоришь, сильно?
              - Задний – насовсем. Шофер сломал обе ноги, а наш приятель из департамента – несколько рёбер и сотрясение мозга.
              - Да-а, не тот расшибся, - заметил Андрей Ребров.
              - Но у него на этом не кончилось. Я же говорил тебе, что с моими родственниками присматривали за ним, так вот, он, кроме бабочек, приторговывал оружием. Война же была, если помнишь. С оружием их как-то и зафотографировали, но они заметили. Вот тут-то мы с тобой дошли до края. Со мной они не торопились, - я то не уезжал. Ты – другое дело: собрался ехать домой. А вдруг заявишь в Интерпол? Тогда уж местными силами замять такие дела не удастся. Мы помалкивали насчёт этого, иначе тебя правоохранители нескоро бы отпустили. Но ты рисковал. Ну, а когда уехал – я всё выложил, тут и начались разбирательства. И наш деятель из департамента крепко увяз. Добрались и до твоих рабовладельцев – но они к оружию отношения не имели. А то тебя искал бы Интерпол. Так что всё хорошо, что хорошо кончается.
                Тут Мокумба сообразил, что говорит, пожалуй, не то, что надо, и поспешно сам предложил тост:
              - За моего друга Андрея, за всю его замечательную родню! – и залихватски опрокинул стопку рома.
                Засиделись до темна. Наконец, видя, что Мокумба вот-вот уснёт, Андрей заплетающимся языком попросил Василия вызвать такси. Мать с Марией Васильевной давно отдыхали на диване, занятые своим разговором и расставались, ещё не наговорившись. Но Андрей пригласил всех назавтра к себе и с тем гости отбыли.
              Утром, предварительно позвонив и справившись об их здоровье, приехал только Егор Егорович, извинившись за всех остальных домочадцев: они были заняты уборкой. Мокумба чувствовал себя неважно, да и двое других участников вчерашнего празднества тоже, хотя настроение оставалось приподнятым. Пока мать готовила нехитрые салаты, Андрей быстро сварил пельмени, которые очень полезны после чрезмерного употребления алкоголя. Понятно, что при его наличии в момент их поедания польза от пельменей многократно возрастает. Появилась бутылка хорошей водки и Андрей на правах хозяина наполнил стопки. Мать налила себе чаю и пила его с собственноручно приготовленным печеньем. Кроме всего, она сварила компот из сухофруктов, имея в виду известную мудрость «сколько водку ни пей, всё равно водой опохмеляться». Имелся также квас. Беседа за столом была неспешной и спокойной; время эмоций ещё не приспело. Наконец Егор Егорович, ввиду возраста и ответственного отношения к тостам удачно захмелевший, вполголоса затянул «Ах, зачем эта ночь так была хороша…».  Андрей с матерью поддержали, Мокумба, подперев подбородок ладонью, с затуманенными глазами слушал неизвестную ему песню, которую и в России уж немногие знали.
                - Ну что же это такое, - спохватился, отдышавшись , Егор Егорович, - давай и ты, Мокумба, спой что-нибудь. подпевать мы тебе не сможем, но уж слушатели будем хорошие.
              Гость ломаться не стал и запел свою песню. И точно: слушали его внимательно, а затем дружно аплодировали.
              - Ну вот, что называется – культурный обмен, - резюмировал Андрей Ребров и снова в стопки полился прозрачный веселящий напиток. – За культурный обмен!
              Мокумба, чувствуя, что пьянеет, недопивал всё больше и больше, опасаясь ненароком пуститься в пляс или упасть в обморок.
               - Да ты пей, пей, - подбадривал его товарищ, - в кои-то веки…
                - Очень хорошо мне у вас, - слабым голосом отвечал Мокумба. – Но я хотел бы умереть на родине.
              Егор Егорович похлопал его по руке и поднял вверх большой палец.
              - Высший класс! – перевёл для Мокумбы Андрей. 
                ***       
                Влас Вершинин с грустью должен был признаться себе, что их с Настей семейный корабль дал течь и чем дальше, тем она становилась больше.  Причина была в недостаточном участии его в делах семьи – это можно было заключить из слов Насти, которая при помощи своих родителей, детского сада, а затем и школы, воспитывала их с Власом двоих детей. Глава семейства занят был на службе и с течением времени ему присвоили звание капитана, что было очень неплохо, учитывая его некоторые проступки, в частности, сломанные ребра одного из его собутыльников., тоже младшего офицера. Сам Влас, однако же, был недоволен столь явной недооценкой его стараний. В его возрасте – а молодость по принятой в обществе шкале как раз закончилась, - он должен был бы быть на худой конец подполковником, а если по справедливости – полковником., если уж не генералом. И не имелось в его распоряжении способов добиться этого, кроме той самой службы. А она очень скупо отвечала на его труды. Просто-напросто вела себя подло. Не он ли отдал ей лучшие годы жизни? С малолетства занимаясь физической подготовкой и изучением военной истории, оружия и приемов вольной борьбы? Не его ли шпыняет Анастасия за неисчислимые пробелы в воспитании детей? Что, мол, они – практически безотцовщина? Ведь того, что он приносит время от времени со службы деньги – далеко недостаточно, чтобы крепить семью, - говорит она. И, трезво помыслив, с этим приходится согласиться. Поэтому вечерами Влас всё реже оставался трезвым, чтобы не так тягостно было смотреть на жизнь. Вот Сергей, братишка – он никому не подчиняется, ну, кроме всевозможных деканов, да и то постольку-поскольку, живёт в своё удовольствие, промышляет разными коммерческими затеями. Не всегда, верно, получается, но ухитряется посылать десяток-другой тысяч родителям и сестрам. Правда, у него нет семьи, но и на себя он тратит не меньше. Смешно представить, чтобы Влас отсылал кому-то со своей получки такие же суммы. Тогда – зубы на полку. Ведь Настя-то не работает. Правда, гражданские служащие, работающие по найму рядом завидуют: вот-де, у капитана зарплатища! Денежное, вещевое, сухое и всякое иное удовольствие; дуры!   
               Как-то надо бы навестить Сергея – по телефону ведь обо всём не поговоришь. Может быть, после выхода на пенсию получится заняться тоже какой-нибудь спекуляцией. Не обязательно грабежом – в старину спекуляцией называли всякое дело по купле-продаже и перепродаже. Что ж тут такого? Вполне уважаемое понятие. Хотя вообще-то Влас спекулянтов терпеть не мог. Но брат – другое дело. Как у него сейчас дела? Жаль, что в своё время он, Влас, не поспособствовал Сергею в женьшеневом проекте, и даже отчитал его – мол, не занимайся чепухой. Как в песне: «Часто простое кажется вздорным: чёрное – белым, белое – чёрным». Может быть, ещё и не поздно что-то предпринять. Надо, надо съездить к Серёге, посмотреть, что он, и как. Но прежде, конечно, созвониться и подгадать, чтобы отпуск взять к месту. Ко времени, больше всего.
              И вот как-то утром у Сергея Вершинина зазвонил телефон, высветив имя Власа. Такое бывало нечасто, но всё-таки не всё время разговор между братьями проистекал по звонку младшего – звонил и старший. Хотя обмен новостями происходил всё реже и был всё более немногословным.
              - Привет, Серега! – раздался в трубке голос Власа. - Как поживаешь, как дела?
              - Здравия желаю! Дела не сказать, что шибко хорошо, но терпимо. Сейчас упираюсь на разрыв: тут ресторан, тут же тебе и защита диплома. Глаза - на лоб. А что у тебя?
              - Без особых изменений. Всё по накатанной, по расписанию. Думаю выбрать время да проехаться вдоль-поперёк, встряхнуться. К тебе заглянуть ненадолго, посмотреть твой предпринимательский опыт. Авось, сгодится. Ты как на это смотришь?
              Застигнутый врасплох, Сергей не сразу нашёлся.
              - А что, приезжай, - наконец, неуверенно выдавил он. – Давно не виделись. Да я и с нашими домашними-то сто лет уже не виделся. Всё некогда.
              - Я тоже. В этот раз, может, соберусь. Но я тебе позвоню, как только.
              - Ладно. 
                Не совсем ко времени собрался в гости к брату Влас. Дела предпринимательские как раз обстояли из рук вон плохо. Всё началось с того, что Олег Кипелов, как в своё время Попов, подпал под влияние молодой дамы. И всё бы ничего, но у неё оказалось собственное дело – рекламное агентство. Когда приятель сообщил Сергею о намечающейся свадьбе, тот схватился за голову:
              - Да это что же такое? Что же это делается?
             Предвидя самые печальные последствия этого шага сподвижника, он сделал попытку предотвратить или хотя бы отсрочить крушение ресторанного проекта, который балансировал на грани быть, или не быть. Без Кипелова участь его была предрешена.
              - Ты, я думаю, наши дела не забросишь? Может, мы и твою половину возьмём в дело?
              Кипелов отрицательно покачал головой:
               - Нет, Серега, не получится. Она в своё агентство вбухала порядочно бабок и сил и ни за что теперь от него не отступится. Но времена крутые, конкуренция жёсткая. Ей нужен надёжный помощник. То есть компаньон – как угодно. Она же женщина. А ты и один справишься, ты же крепкий мужик!
               Что мог противопоставить коварной предпринимательнице Вершинин? Абсолютно ничего. Разве только напомнить Кипелову, что она на целых три года старше его, но  в данном случае это не имело никакого значения. Человек пропал в огнедышащей лаве любви и вызволить его оттуда не представлялось возможным. Потеряв одного за другим обоих товарищей, обложенный со всех сторон кредиторами, Сергей совсем пал духом. Хорошо хоть, закончилась с грехом пополам его учёба и оставалось защитить дипломную работу. В голове его стал зреть форс-мажорный план. Как только отшумели торжества по случаю защиты и вручения дипломов и выпуска курса на вольные поиски работы, он  заплатил работникам своего кафе за последние две недели трудов, сказал, что уезжает недели на две, а может быть и больше, и посоветовал попробовать всем подыскать новую работу. Сторожу он заплатил ещё за неделю вперёд, с тем, чтобы он дождался хозяина-арендодателя и отдал ему ключи. В том, что хозяин за это время появится, Сергей не сомневался: долг по аренде составил уже почти полмиллиона рублей и владелец то и дело напоминал об этом обстоятельстве Вершинину, опасаясь, что и этот может бросить заведение, как два его бывших компаньона и, таким образом, кинуть хозяина. И опасения его были не напрасны: заехав в кафе на исходе четвертого дня, считая с того, когда арендатор расплатился со своими работниками, искомого арендатора он не нашёл. Не было его и по месту прописки, и он не отвечал на телефонные звонки.
                Последней, кто видел Сергея Вершинина, была Аноуше, которая оставалась в заведении до конца – до того момента, когда он отдал ключи сторожу и что-то негромко приказал ему.  Аноуше прошла несколько шагов вслед за Сергеем, покинувшим кафе, словно ожидая, не скажет ли он что-нибудь.
               - Пока, Аноуше, - рассеянно посмотрев на неё, молвил Вершинин и исчез за углом.
                В это же время на телефон Власа пришла эсэмэска: «Влас, ввиду особых обстоятельств я исчезаю с горизонта. На сколько – не знаю. Если наши будут искать, скажи им как-нибудь неопределённо, чтобы не беспокоились. Сергей».
              Озадаченный и встревоженный, Влас принялся звонить брату. Бесполезно! Никаких признаков жизни телефон последнего не подавал. То же было и через полчаса, и через час; позвонив ещё раз назавтра, капитан автомобильных войск понял, что до Сергея он не дозвонится. И без того не особенно бодрое настроение последних дней окончательно испортилось. Вечером он принял уже увеличенную дозу спиртного и, придя домой, даже не стал оправдываться, рассказывая о тяготах службы. Он просто лёг спать, даже не перекинувшись парой слов с детьми и не отведав жареного хариуса.
              Тем временем младший из братьев, Василий, успешно одолевал второй курс колледжа культуры и искусств, куда он поступил учиться на платной основе, поскольку бюджетных мест там была едва ли десятая часть. Декоративно-прикладное искусство, которым он намеревался заняться, не сулило, по глубокому убеждению родителей, никаких особых доходов, но, зная упёртость сына, переубеждать его они не стали. Тем более, что на областной выставке изделий народных умельцев, прошедшей с большим размахом, работы его были очень даже замечены. Особенно «Зееадира». По истечении второй недели выставки её посетили немецкие туристы и были от «Зееадиры» в восторге. Понятно было бы, если б на вернисаже выставлялись макеты российских кораблей, знаменитого на весь мир крейсера «Варяг», например, но немецкая «Зееадира»?
               Один из туристов захотел немедленно приобрести её для своей коллекции и уже начал переговоры с кураторами выставки, но тут выяснилось, что доставить изделие в далёкую Германию будет очень и очень затруднительно. Поскольку длина его, если считать с бушпритом, составляла почти полтора метра, и высота мачт соответствовала размерам корпуса. Не разбирать же произведение на части? Герберт Келлер – так звали заезжего коллекционера – был страшно расстроен неудачей, но, как настоящий собиратель он, ничтоже сумняшеся, отправился к автору работы, адрес которого ему любезно подсказали в выставочном зале. И даже прикомандировали переводчика на английский, поскольку немец не знал русского, а Вершинин – немецкого, да, чего греха таить, и инглиш знал не в совершенстве. Нашли Василия в колледже, где, узнав о цели визита гостей, немедленно отпустили его с занятий. Василий не был избалован вниманием иностранных туристов, поэтому договорились они быстро. Келлер хотел иметь точную копию славного германского корабля, но уменьшенную в 1,7 раза. Возможно ли это? Ну да, конечно. И качество будет не хуже? Никак не хуже. Сколько времени потребуется на выполнение работы? Месяца три, но если срочно – можно и побыстрее. Нет, он, Герберт Келлер, подождёт, не надо торопиться. Пусть всё будет естественно и по высшему разряду.
                На все переговоры, включая и устный договор о цене, ушло пятнадцать минут, после чего договаривающиеся стороны обменялись номерами телефонов и Вершинин вернулся в аудиторию, а Келлер отбыл к своей делегации.
                Дома к сообщению о предложении заграничного коллекционера отнеслись скептически.
              - Не дождёшься ты его, по-моему, Вася, - сказал Егор Егорович, - зря только будешь стараться. Он, по всей видимости, просто путешествующий бездельник.
                Старишй Вершинин редко ошибался в людях, но тут он был неправ, может быть, потому, что самолично Герберта не видел и с ним не разговаривал. На самом деле Васин заказчик был занятой человек, владел типографией, букинистическим магазином пополам с антикварным и собственной галереей произведений прикладного искусства – последняя никаких прибылей не приносила, но он и не помышлял об этом. Турпоездки он использовал для пополнения своей коллекции, но были у него попутно и коммерческие интересы. Прослышав о незадаче, случившейся с заезжим, притом немецким, ценителем российской красоты, к «Зееадире» ринулись отечественные любители всяческих украшений, дотоле не обращавшие особого внимания на парусники Василия Вершинина. И повремени он, можно было бы, пожалуй, устраивать аукцион по продаже замечательного изделия. Но, опасаясь, что интерес к нему может так же внезапно, как возник, угаснуть, согласился на первое же предложение о продаже, которое успел сделать наиболее проворный нувориш.
                - Сколько же это может стоить? – отведя в сторонку кураторшу, спросил вполголоса Василий.
               - Проси пятьдесят. Пятьдесят тысяч, - также шепотом ответила мудрая женщина.
              Покупатель без лишних слов выложил пятьдесят тысяч.
              Егор Егорович, когда были принесены эти деньги, решил, что Василий не всегда бывает неправ.      
                ***
              Борис Морозов через два года сменил место работы: он попросту выбыл из почтенной когорты охранников и занялся копирайтингом. Отдавать полсуток ежедневно на то, чтобы укараулить чужое добро казалось ему кощунством по отношению к человеку, в данном случае – к самому себе. Он, правда, в часы дежурства мог штудировать учебные материалы, но обстановка как-то не особо к этому располагала. Елена давно уже советовала бросить это занятие и сосредоточиться на учёбе, тем более, и ему и ей оставалось закончить последний курс. Копирайтерство его заключалось в написании курсовых работ для ребят, которые хотели закончить вуз, но не имели склонностей к какой-либо исследовательской работе. Материалов по любой теме в Интернете было хоть завались, оставалось только должным образом перелицевать уже изученное и написанное и добавить изюминки  местного значения, сколь возможно, выпятить факты, которые присущи именно только этому научному труду. Работа была не ахти какая доходная, но всё же лучше, чем ничего. Елена, когда выдавалась возможность, продолжала заниматься репетиторством. По возможности помогали и родители, хотя и он, и она отказывались брать деньги. Наконец, помогала и стипендия. Куда же лучше?
                Борис похудел за эти последние два года, но зато купил подержанную, на вид абсолютно новую, японскую «Короллу». Дело шло к свадьбе, которую решено было сыграть, как только они получат дипломы.
                С уходом со сторожевой службы у Бориса появилось много свободного времени, хотя он и занимался штудиями – за себя и бездельников, имеющих состоятельных родителей и готовых платить за собственную несостоятельность в учёбе. Весь конец лета перед последним курсом они с Еленой провели на колёсах, выезжая на озёра, за ягодами и грибами, просто в гости к однокурсникам. И даже с приходом зимы, в преддверии надвигающейся сессии у них случались вояжи – в недальние края. В середине декабря они были званы на свадьбу приятеля Бориса, учившегося с ним в одной группе. Свадьба должна была отмечаться в одном из городских кафе, но выкупать невесту следовало по обычаю – из дома родителей, которые жили в посёлке километрах в сорока от Сибирска. Туда к назначенному времени в недобрый час и отправились Борис с Еленой. Зима была в том году снежная, хоть и без больших морозов. Дороги, особенно вдали от областного центра, покрывались коркой спрессованного колёсами снега, который несущиеся автомобили не успевали разметать. Дорожники замотались держать трассы в более или менее пристойном состоянии, местами расчищали заносы, сыпали гравий. Но где же его напасешься на сотни километров дорог? Доступные запасы были практически исчерпаны ещё до середины зимы. Водителям приходилось нелегко, особенно в оттепель, когда свежевыпавший снег уминался под колёсами и они скользили, как по мылу. Тут, конечно, шли в ход и дедовские приспособления, вроде цепей, и шипы – само собой, и вообще всё , на что хватало фантазии. Как-то после такого тёплого снегопада перед крутым подъёмом столпились большегрузы, не в силах дорыться до асфальта. Но в кузовах – случается и везение – был каменный уголь. Напрасно Вадим и Кузьмич бранили уголь с областного разреза: подсыпанный под колёса, он работал не хуже гравия, особенно, когда в нём было много камней и земли. Грузовики успешно одолели подъём и угольная дорожка ещё много дней выручала тут автомобилистов. Но в тот день, когда Борис Морозов и Елена Вершинина ехали на выкуп невесты, ни гравия, ни угля на спусках и подъёмах не было, хотя большегрузы встречались. Один из них, гружёный брёвнами, в конце спуска прибавил газу, чтобы с разбегу взобраться на встречный склон, но не рассчитал. Подгоняемый силой тяжести, «КАМАЗ» набрал лишнюю скорость, хвост его занесло и бежавшая навстречу  белая «Королла» ударилась о прицеп.  Легковушка, подминая мелкий кустарник и переворачиваясь, покатилась под откос. Побелевший шофёр лесовоза выпрыгнул из кабины и бросился вслед, оскользаясь и хватаясь за кусты. Машина стояла на колёсах в глубоком снегу. Ему удалось открыть одну дверь. Он сразу принялся звонить в «Скорую».
               Из деловой поездки в это время возвращался в Сибирск Загибалов. Приблизившись к месту ДТП, он осторожно объехал лесовоз, заметил у свалившейся под откос машины мечущуюся фигуру – человек уже предпринимал какие-то меры – и даже не вышел из машины, скотина. Лишь набрал, в свою очередь, 03. И поехал дальше. У него больное сердце, и тяжелые сцены и переживания противопоказаны.  К тому же он давно уж не депутат. Трудно сказать, где именно Загибалов надорвал здоровье – возможно даже, что как раз на службе электорату. Но если бы даже он поспешил к разбитой машине, ничем уже не смог бы помочь  И никто не смог бы.      
               Мгла опустилась на дом Вершининых. Большую часть ритуальных забот взял на себя Андрей Ребров, на вторые сутки, к вечеру, добрался  до Коковищ Влас. Известить Сергея не было никакой возможности. Дарья плакала без конца, у Марии Васильевны случился сердечный приступ, который через три дня, после возвращения с кладбища, развился в инфаркт. Её положили в отделение реанимации и Егор Егорович с Василием попеременно посещали больницу, хотя к Марии Васильевне не пускали. Влас вернулся к службе и звонил каждый день, справляясь о её состоянии. Оно было тревожным. Наконец её выписали, назначив полдюжины лекарств. Но они помогали не очень: в весеннюю непогоду случился второй инфаркт, которого она уже не пережила. 
               Егор Егорович уж не ходил больше на речку, позабыв про снасти, охладел к пчёлам. Он только следил, чтобы была накормлена и одета как следует дочь. Дарья впервые за три года своей учёбы стала приносить тройки.
               - Осиротели мы, дочка, - говорил Егор Егорович и никаких нравоучений не делал. Он иногда с соседом выпивал бутылку водки, но не напивался. Хотя мог бы: наконец ему стали приносить пенсию.  Василий оставил свои модели, в том числе и заказ Герберта Келлера, а один раз пришёл домой выпивший. Тут уж Егор Егорович не стерпел:
                - Ты что, хочешь, чтобы и я заболел? – спросил он Василия и тот больше не прикладывался к стопке, по крайней мере, в тот год.
               После всех несчастий стала совсем  часто прихварывать мать Андрея, и он взял часть мелких домашних дел на себя. Хотела навещать её Дарья, но добираться из Коковища до дома Ребровых  было долго, да и небезопасно. Иногда ненадолго заезжал Егор Егорович, и , обменявшись пустяковыми новостями, они больше молчали. Всё же эти посещения были полезны, поскольку гостей у Ребровых практически уже не случалось. Андрей всё никак не женился и это тоже беспокоило его мать, но тут уж поделать она ничего не могла. Известно ей было и о Ирине Ветровой и о том, что появился Кирилл Налабардин и всё у сына нарушилось. Если бы не Африка! Хорошо ещё, вернулся сын цел и невредим. Лишь бы сейчас у него всё понемногу устроилось; какие его годы! А уж такой парень! Уже мужчина.
                ***
                Мокумбу Зебе с почётом встречали в родных краях. Хотя он был здесь далеко не первый учёный, на торжество по случаю присвоения ему степени кандидата наук собрались все родственники, друзья и соседи. Прибыл также начальник департамента продовольствия и с ним ещё двое сотрудников этой замечательной структуры. Начальник имел виды на Мокумбу, но и Мокумба имел виды на главу департамента. И когда отошли праздничные мероприятия, не теряя времени, отправился в Дом правительства. Дело у него к начальнику департамента было необычное и даже несколько скандальное: он просил о государственной награде для своего российского напарника в исследовательской работе по особо вредоносной Марокканской саранче. Начальник, приготовившийся к выслушиванию самых нескромных просьб, что было в порядке вещей, этой был застигнут врасплох.
                - Так послушай, - сказал он просителю, - у нас и своих-то награждённых граждан не так-то много, а ты захотел… И чем бы, его, по-твоему, следовало наградить?
               - Хорошо бы орденом… - начал Мокумба, но собеседник в панике замахал руками. – Ну, тогда медалью «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности» - хорошая медаль.
              - Медаль хорошая, - согласился, несколько успокаиваясь, начальник департамента. Но ведь у нас столько людей, достойных её, ходят ненаграждёнными. Это же не так просто!
              - Да я понимаю. Конечно, у нас много замечательных тружеников. Но этот-то работал по нашему приглашению, хорошо работал – вы сами знаете. И пострадал на службе нашей продовольственной безопасности. Хорошо, остался жив. А пока он был в плену, его невеста вышла замуж: думала, он уже никогда не вернётся.
                - Да-а, дела! – протянул старейшина. – Прямо ошарашил ты меня своим заявлением. – А для себя-то ты ничего не просишь? Ну как так – твой напарник будет награждён, а ты нет. Получается, что ты хуже работал?
                - У меня есть какой-то результат. Эта учёная степень. Хотя и от медали я бы не отказался, - скромно обронил Мокумба Зебе.
              Аграрный руководитель затрясся от смеха:
              - Однако… Ты молодец!
              - А у Андрея Реброва степени нет, вот в чём дело, - продолжал Мокумба.
              - Нет? А что такое?
                - Там есть в университете есть такие… опасливые. Дескать, Ребров вляпался в какую-то тёмную историю и, пожалуй, со степенью надо повременить.
              - Вот как? Но ты пробовал им разъяснить?
              - Конечно. Но одно дело я – тем более, его напарник. Другое дело – признание заслуг государством. Нашим.
                - Ну что же, - в раздумье сказал начальник департамента.- Начнём готовить документы. Но должен тебе сказать, что не всё тут решаю я. И ещё: это будет больше моральная поддержка. К медали полагается лишь единовременная денежная выплата, и  небольшая; из других благ – бесплатный проезд на общественном транспорте в пределах наших границ и похороны за государственный счёт – опять-таки только на нашей территории. И ещё: с медалью Мокумбе Зебе при всех обстоятельствах уже ничего не получится.
              - Я, может быть, заработаю её в следующий раз.
              - Ну вот и ладно. 
              Как-то утром у Андрея Реброва зазвонил телефон, высветив совершенно незнакомый номер. Звонили из областной администрации и настоятельно просили прибыть в кабинет № 328 к   Георгию Ивановичу Коробцову, сообщив всё это на вахте. Озадаченный вечный аспирант посетил названный кабинет, где ему была вручена копия письма из министерства иностранных дел, в котором Реброву предлагалось прибыть в Москву для получения награды в посольстве дружественной африканской страны. Указывались сроки прибытия с запасом времени в расчёте на ненадёжность дорог и недостаточную личную организованность гражданина. Из языков общения предлагались английский, французский и португальский. Были ещё какие-то инструкции.  Вся обстановка исключала возможность идиотского розыгрыша. Андрей выехал в столицу ещё и со своим небольшим запасом времени – на всякий случай.
              Вся церемония награждения была не очень продолжительной. Временный поверенный достал из сейфа коробочку, покрытую зелёным бархатом, открыл её и вручил замечательную медаль «За заслуги в обеспечении продовольственной безопасности», которую секретарь немедленно прикрепил к пиджаку награждённого под дружные аплодисменты. Вручив ему также коробочку и сопроводительный аттестат, дипломат произнёс короткую поздравительную речь, на которую, согласно полученным инструкциям, без долгой подготовки ответил благодарственной речью Андрей Ребров. Затем несколько слов были сказаны представителем отечественного министерства – то ли иностранных дел, то ли сельского хозяйства – Андрей уже плохо соображал, подавленный всем случившимся.
                Сообщения об этом событии появилась в средствах массовой информации, в том числе в Сибирской областной и городских газетах. Посыпались поздравления.
 но ещё раньше последовал звонок из минсельхоза ректору славного вуза, где воспитывался учёный – именинник:
              - Ребров Андрей Петрович, - это ведь из ваших кадров?
              Минутное замешательство абонента слегка раздосадовало звонившего:
              - Вы, надеюсь, знаете его?
              - К сожалению, как-то не припоминаю. Столько людей…
              - Напрасно. Он награжден медалью страны, в которую был направлен вашим вузом для исследовательской работы. Прошу подготовить все материалы по этой работе, результаты её и всё, что имеет отношение к делу. Вполне вероятно, что он будет поощрён и с нашей стороны.
              Руководитель образовательного учреждения промокнул лоб, чертыхнулся и вызвал секретаршу. Поднялся управляемый, интеллигентный переполох; наконец, был установлен непосредственный вдохновитель исследований Марокканской саранчи в африканской саванне и он же научный руководитель аспиранта Реброва, профессор-энтомолог, уважаемый и достойный человек. Узнав о существе дела, он побледнел, затем жутко покраснел но тут же разом нашёлся: у него был пластичный, изобретательный ум исследователя насекомых.
                - Нам показались недостаточно исчерпывающими результаты работы аспиранта Реброва, - ответил он на вопрос ректора.
              - То есть у него нет даже и степени кандидата наук?
              - Нет. Нам кажется, ему надо ещё поработать над материалами.
              - Странно. У нас столько учёных, труды которых не стоят ломаного гроша, а тут человек, награждённый медалью иностранного государства, что непросто – и не кандидат! Не постигаю!
              И что – вот прямо неприемлемые результаты?
             - Мы постараемся всё привести в соответствующую норму, в самое ближайшее время.
              - Уж постарайтесь, будьте любезны. Мы выглядим просто неприлично. В глазах… да что там говорить!
                Нечего и говорить, что награжденный, не мудрствуя лукаво, позвонил Мокумбе Зебе и не ошибся: после взаимных приветствий на вопрос, не причастен ли кандидат сельхознаук к этому делу, Мокумба расхохотался, довольный. И поздравил приятеля с наградой.
              - Ну, за мной полянка, - пообещал Андрей.
              - Побаиваюсь я ваших полянок. Кстати, ты тоже можешь поздравить меня: я теперь замначальника продовольственного департамента. Вместо того нашего приятеля, которого ты угостил змеёй по фэйсу.
              - О, это класс! Поздравляю! Не зря ты грыз гранит!   
              Через неделю Андрею Реброву в Сибирск пришло письмо с предложением ускорить подготовку диссертации по ранее оговорённой теме «Перспективные методы борьбы с марокканской и среднеазиатской саранчой на Сверном Кавказе, в Крыму и нижнем Поволжье». Были указаны сроки представления её для рецензирования и всех других сопутствующих мероприятий.
                Спустя два дня позвонил его научный руководитель, бывший – как ещё недавно полагал Андрей Ребров -  и поинтересовался, уложится ли соискатель в означенные временные рамки, иначе всё осложнится. Ответ был что да, уложится. Началась авральная вахта по шлифовке и полировке научной работы и за два дня до обусловленного срока она была отправлена электронной почтой по назначению. 
               Последующая защита прошла без всяких накладок, и скоро в Аграрном колледже Сибирска одним кандидатом наук стало больше. На посиделках по этому поводу кто-то заявил, что у Андрея Реброва началась полоса везения. И пусть она продолжается до бесконечности. Дома это замечательное событие было отмечено скромно: пригласили только Егора Егоровича, с которым именинник и опорожнил бутылку коньяка; мать только пригубляла солнечный напиток.
               Из Вершининых в Коковище оставалась с отцом только Дарья, которая  в отсутствие Василия составляла теперь главную опору для Егора Егоровича. С Василием же вышла в конце концов странная история, начавшаяся с заказа на модель корабля от Келлера. Вопреки предсказаниям, Келлер не потерялся – он появился вновь в Сибирске, как и обещал, хотя несколько позже договорного срока. Он купил уменьшенную «Зееадиру», которую Василий делал на этот раз долго и трудно, и не задержись заказчик,  закончить её не успел бы. Келлер, кроме всего, предложил молодому мастеру поработать в Германии, где была практически готовая мастерская для таких, как он. Рассчитана она была на двоих; один человек, тоже молодой, но умелый, был найден Келлером на месте, но ему непременно хотелось, чтобы и Василий Вершинин потрудился над пополнением экспозиции его музея. Вся закавыка была лишь в том, что сибирский умелец учился в колледже, и ему оставалось ещё полтора года до окончания учёбы. Но никакой проблемы немец в этом не виде: в ближайшие каникулы он организует для Василия ознакомительную поездку в фатерланд, и полтора года – это небольшой срок, он подождёт. Тем временем сделает ещё несколько заказов и по мере выполнения их, будет забирать изделия. Относительно оплаты также никаких накладок не будет. А Василий, если будет выкраиваться время, мог бы понемногу осваивать немецкий язык, хотя на первых порах сгодится и английский. Он, Келлер, не сомневается, что работать и жить в Германии – в перспективе – Вершинину понравится и дойч весьма пригодится. Сейчас, в каникулярное время, как раз Василий обретался в неметчине.
                Егору Егоровичу идея понравилась не очень, но он рассудил – пусть сын решает сам. Обо всём этом он рассказал Андрею за бутылкой коньяка.
                - А как же моя крестница поживает – Голубая Моль? – справился тот и о Дарье. 
                - О, она у нас молодец! – сдержанно отвечал его дядька. – В доме всё делает, ещё в огороде помогает. Учится хорошо, и говорит, когда вырастет, будет учиться на туроператора, как хотела Лена.
                Егор Егорович смахнул пальцем соринку, попавшую в глаз, и опустошил недопитую стопку.
                - Я ей заготовил подарок, - помолчав, сказал Андрей, - планшет. Наверное, пригодится. Хотел заглянуть к вам и вручить. Но раз ты здесь, дядя Егор, передай ей ты.
               Андрей достал с комода новенький электронный агрегат в чехле и положил на стол.
               - Так ты бы уж сам – ведь твой подарок.
               - Я всё равно зайду к вам в гости, с конфетами. Ведь она не разлюбила конфеты?
                - Нет. Когда надо, она берет немного денег и покупает, что хочет.  Изредка тоже и я, но я-то знаю только, что ей нравится горький шоколад, а в остальных конфетах  не уверен.
               - Вот и ладно. Передай ей привет.
               - Передам.
                ***
              Совсем обмелела река Кока и теперь уж такого величавого звания она никак не заслуживала, теперь ей подходило только – речка. Рыба в ней почти вся перевелась, зато прибавилось мусора, хотя в последние годы наскоками то в одном месте, то в другом дно её чистилось. Посредством волонтёров, с которых, понятно, много не возьмёшь. Разросшийся Сибирск перестал умещаться на правом берегу Коки и перекинулся на левый. Здесь с пугающей быстротой стали строиться коттеджи, дачи и небольшие замки вперемешку с магазинами и развлекательными заведениями. Дошло до того, что постепенно стала застраиваться ранее отдалённая и затем разросшаяся свалка. Куда застройщики девали мусор, оставалось загадкой, надо думать, где-то день ото дня значительно прирастала в объёмах другая свалка, но в окрестностях Коковища таковой отмечено не было. Вырос спрос на старые дома с приусадебными участками; не один уже раз приступали с просьбами продать дом и к Егору Егоровичу, но цену предлагали подлую – на вырученные деньги в Сибирске нельзя было бы купить и однокомнатную квартиру. К тому же он не представлял, как бы он жил в ней вдвоём с Дарьей, да и Василий мог в любой момент возвратиться, не имея больше никакого пространства. А кроме того – не бросать же пчёл: его пенсионный доход вряд ли бы обеспечил им безбедное житьё, тем более, что дочке ещё предстояла долгая учёба. А на 65-летие ему старые сотоварищи по совхозу подарили овечку.
                - Что же нам с ней делать? – удивился Егор Егорович, отвыкший уже от копытной скотины.
               - Будто ты не знаешь. Избаловался совсем; палец о палец… Ты разве не животновод?
               Юбилей этот справили тихо, по-стариковски, хотя уж насчет водки именинник расстарался, и сам показывал пример её употребления.  Рассчитывая, что хотя бы на этот вечер гости забудут про свои хвори и таблетки. И верно: постепенно компания захмелела, как в былые времена, и даже дошло до песен.
               Овечку Егор Егорович колоть не стал, оставил подрасти. Но пришлось купить трехцентнеровый рулон сена, потому что косить было уже поздно. А овца по части аппетита – это треть коровы, хотя по весу – едва десятая часть. Старые стайки сохранились, так что и с этой стороны блеющий презент был на зиму обеспечен. Вода пока есть, хотя колодец совсем обмелел.         Что же удивительного: обмелела Кока, выпитая уже наполовину огромным Сибирском, истощились глубинные воды. Который уже год ставится на ребро вопрос о строительстве водовода с полноводных пока, дальних озёр. Это заманчивое дело, поскольку озёра в обозримом будущем выпить при всей расточительности не удастся: можно будет рассчитывать литров на пятьсот в день на человека. Римляне, правда, после определённых гидротехнических работ имели по кубометру воды на жителя – так это народ был избалованный, капризный. Сибирским-то ребятам кубометр ни к чему. С водоводом Кока бы вздохнула, воспряла. Глядишь, появилась бы опять и рыба. В соседнем сельском районе, подальше от Сибирска, тоже есть река, но туда ездить Егор Егорович не любил: берега глинистые, крутые и высокие, чисто каньон. Сидишь с удочкой, и заглядываешь под берег – клюёт, не клюёт? Того гляди, сам к рыбам полетишь. И вытащить-то клюнувшую – задача, потому что обрыв метра полтора- два. Мелкую-то ещё можно – дёрнул, она и летит свечкой. А, например, щуку? Кока куда приветливей. Ещё бы добавить воды и убавить мусора. Хорошо, что теперь, по крайней мере, его не будет слишком прибывать. Кузьма Елистратов, волгоградский учёный, сподобился изобрести новый вид пластика, который разлагается всего за год, причём на безобидные вещества. И получил за это Нобелевскую премию. Правда, её оспаривал ещё один американец, но после изучения всех обстоятельств было установлено, что Кузьма Елистратов произвёл и зарегистрировал свой пластик на1 час 15 минут раньше, с учётом разницы во времени между Волгоградом и Сан-Франциско. Технология отличалась дешевизной, и скоро новое сырьё для затаривания пищевых продуктов вытеснило напрочь старый, трижды проклятый полиэтилен.       
                Дарья закончила десятый класс и теперь ей осталось два – одиннадцатый и двенадцатый. Школьные программы в последние два-три десятка лет лихорадило: сокращали одни предметы и за счёт них разрастались другие, по прошествии времени урезали часы на эти и прибавляли к ранее урезанным; экспериментам не было переводу. В конце концов стало понятно, что в существующие одиннадцать лет всё желаемое никак не вмещается и для надлежащего среднего образования необходим ещё один год. И его прибавили, прибавив печали школярам и их родителям. Егор Егорович вспоминал не раз добрым словом десятилетку, которую, как и многие другие, окончил сам и имел в запасе время для поступления в институт. Как минимум, год. Но времена меняются. Хорошо, что Дарью поддерживает материально Василий, посылая время от времени деньги от своих германских трудов, не забывает и Андрей Ребров. Но основные расходы, конечно, несет отец. Расходы, надо сказать, умеренные.
                - Дочка, не совсем моё дело, наверное, - как-то сказал он ей, - но мне кажется, тебе надо создавать из всей материальной помощи свой фонд, неприкосновенный запас. Не за горами – поступление в вуз, там траты будут посерьёзнее.
                - Да я же слишком и не трачу. Одежда, иногда вечера и дискотеки. Деньги эти там же, где все, только в конверте, чтобы подумать на всякий случай – брать или не брать. Если нам нужно на хозяйство – ты бери, я же каждый раз говорю, когда Вася присылает.
                - Ты умница у нас. Такой курс и держи, но тоже слишком-то себя не ущемляй. Я-то тут плохой советчик, решай сама.
                Пенсии Егора Егоровича,  выручки от продажи мёда и одного-двух пчелиных отводков в год – этого в основном хватало на их скромный быт. Имелся ведь ещё и огород. Лишь бы хватило здоровья выучить Дарью, да ещё подсобить бы на первых порах. Понемногу он откладывал ей на книжку. Эх, исчез без вести Серега! Тоже бы помог ей. От Власа ничего ждать не приходится – неудачная получилась семья. Хотя дети вполне нормально подрастают: не совсем уж плохи дела.
                Этим летом он решил сам накосить для овцы сена, чтобы хватило на осень, а в конце её заколоть животину. К тому времени она наберёт вес. И будет у них баранина, в довесок к покупному мясу. Найти места для косьбы – не большая проблема. Это для стада нужны обширные сенокосные угодья, для одной-то овцы он накосит по неудобъям, по оврагам. Вспомнился анекдотический случай с местным фермером. Приехал как-то из областного правительства специалист по социальным вопросам, оценить состояние нынешнего села по своему профилю. Но человек был разносторонний. И проезжая мимоходом по фермерским полям, заметил непорядок.
                - А почему это в овраге сплошь растёт пшеница? Разве для того выделяются аграриям субсидии, чтобы они засевали лучшей пшеницей овраги? – вознегодовал он.
               Известно: за деревней – глаз да глаз. Хотя и город-то тоже… 
                Сопровождающие подавленно молчали. В вышине звенел жаворонок. Горе, горе!
               Тут как раз подъехал и фермер, привлечённый толчеёй у его поля.
                - А-а, - простецки улыбаясь, ответил он на нелицеприятный вопрос, - так это не пшеница, это ячмень. – И улыбнулся ещё шире: - весной, когда случается шторм, посеянное зерно выдувает на некоторых, так называемых ветроударных участках. Здесь на поле как раз такой. Семена летят  и – в овраг. Поле мы потом пересевали, но зерно уже не получить – всё выращенное пойдёт на зелёный корм. 
               Все удивились необычайной простоте разгадки, тут не было злодейского умысла или даже - просто преступной халатности. И радостно засмеялись. Кроме корифея социальной сферы, который пробурчал себе под нос: «Идиотизм какой-то!».  В правительстве он, кстати, так и отозвался о полевых делах в ходе отчёта о командировке, присовокупив это как довесок к отчёту.
              - Да, да, - закивал головой сельхозминистр, - идиотов хватает!
              Егор Егорович достал старый, уже заржавевший инструмент, отбил и наточил затупившуюся от безделья косу и начал понемногу кормозаготовительную кампанию. Он косил, а Дарья, вызвавшаяся помогать, сгребала скошенное накануне и складывала в тележку, в которую была запряжена «Нива». Дальнейшая судьба травы была связана с двором Вершининых, где она досушивалась, превращаясь в сено, а потом укладывалась в стог. Часть шла на текущее питание овцы Жучки, поэтому кормовой запас пополнялся небыстро. Тем временем трава начала грубеть, а впереди к тому же, по прогнозу, ожидались затяжные дожди. И Егор Егорович решил ускорить процесс  кормозаготовки, закончить её за два дня. Он встал на этот раз ещё раньше, усадил сонную Дарью с заранее приготовленной снедью, и поспешил на примеченное место. Хорошо отбитая и направленная коса легко ходила по росной траве.
                - Вжик! Вжик! – полукруглые рядки мятлика аккуратно ложились один за другим. Это была песня! Он вспомнил сенокосные поры давних лет, когда на сеноуборку выходило много, очень много людей. Но мало кто мог угнаться с косой за Вершининым.
                Солнце только что взошло, но уже стало жарко. Егор Егорович торопился скосить побольше, пока не обсохла трава. Литовка становилась всё тяжелее, но он не отдыхал, лишь время от времени подтачивая лезвие. Некогда перевести дыхание. Работать, так работать! Вжик! Вжик!  Голубое небо вдруг вывернулось наизнанку чёрной стороной, ноги подкосились. Он попытался удержаться, оперевшись на черенок косы, но не смог и упал лицом в пахучую свежескошенную траву. На крик Дарьи прибежали несколько сенокосчиков и две старушки, собиравшие богородскую траву. Кто-то знающий принялся делать массаж сердца, Дарья меж тем вызвонила «Скорую». Она поехала встречать медиков на большак. Через пятнадцать минут они были уже здесь и вслед за проводницей поспешили к Егору Егоровичу, которому всё это время делали массаж и искусственное дыхание. Напрасно!  Реанимация ничем уже не могла помочь.
               В Коковище приехали  Влас с Настей, через двое суток – Василий. Три дня отпуска без содержания взял Андрей Ребров, здесь была и его мать. Заходили старики – сотоварищи Вершинина по работе в совхозе, которые навещали его редко, и он их почти не навещал; тут же – и соседи.
                - Сглазили Вершининых, - доверительно говорила вполголоса одна из соседок другой, - оттого и все несчастья. А я говорила ему:
                - Егорыч, ну сходи ты к бабке Клаве, погадай, попроси снять порчу. Да где там! Мужики – они и есть мужики.
               После похорон стали думать, как определиться с Дарьей и решили, что ей надо ехать к старшему брату – и он, и его жена звали её к себе, убеждая, что это лучший вариант. Да особенно выбирать и не приходилось, хотя звали Дарью и Ребровы. И, оформив все открепительные и сопроводительные, оставив дом под присмотром соседей и контролем Андрея,  Дарья с Власом  на десятый день отбыли из Коковища вслед за Настей, которая уехала раньше. Пчёл  Андрей определили на временное содержание знакомому пчеловоду – им безразлично, кто их хозяин, лишь бы не было помех в сборе мёда; а вот овца Жучка, которую продали соседям через дорогу, жалобно блеяла, пытаясь вырваться из чужого двора и вернуться домой. Бесполезно!
                ***
               Семейство Власа размещалось в четырехкомнатной квартире, добытой неустанным трудом а также некоторыми доходами, получаемыми Власом от продажи армейского бензина. Дело было, конечно, до известной степени рискованное, тем более, что участвовал он в нём не один, но достаточно прибыльное. Не то, чтобы он сам придумал схему списания топлива, отправленного не  по назначению: поначалу ему и в голову не приходила такая мысль. Но по мере продвижения по ступеням карьеры обходить Вершинина становилось просто невозможным и товарищи по службе, отвечающие за получение и использование горючего, вынуждены были посвятить его в свой бизнес. Небольшой предпринимательский союз состоял из ревностных блюстителей воинской дисциплины и исполнительности. Прочие не могли тягаться с ними по части поощрений и наград, заслуженных каждодневным нелёгким трудом. Раскрыв карты перед новобранцем союза, его члены с тревогой ждали ответа. Капитан Вершинин впал в тоску и стал выпивать чаще. Он за всю свою жизнь не украл ничего стоящего, и нисколько не жалел об этом. И в семье Вершининых не принято было говорить о добыче того, что тебе не принадлежит. Но тут совсем всё обстояло иначе: сослуживцы, неплохие ребята, все семейные люди, обременённые детьми. Многажды отмеченные за образцовое исполнение обязанностей командованием, некоторые уже на пороге увольнения – а что ждёт на гражданке? Они доверились ему и пригласили разделить с ними деньги, которые никому не принадлежат. И он их сдаст? Влас никогда не был предателем. К тому же по зрелом размышлении он вынужден был согласиться с армейскими бизнесменами, что служебная их деятельность в материальной плоскости ценится недостаточно и кто же в таком случае позаботится о них, кроме них самих? Система работает не первый год и показала свою жизнеспособность. И Влас уступил увещеваниям, хотя и с большой долей сомнения в правильности выбранного решения. Почему-то вспомнился Сергей с его ресторанным бизнесом и последующим бегством в никуда. Но военному ли бояться?
                Соблюдая умеренность в изъятии госбензина из армейского оборота, члены союза были в целом довольны приработком и, по крайней мере, не бедствовали. Чувство некоторой тревоги и дискомфорта у Власа притупилось, врачуемое внебухгалтерскими поступлениями  денежных знаков.
              При таких обстоятельствах приём в семью сестры Власа не сулил материальных затруднений. Тем более, что у неё были родительские сбережения и время от времени из своей Германии слал деньги Васька. 
               - Ну вот мы и прибыли! – довольно сказал Влас, открывая двери квартиры. – Проходи, Даша, будем устраиваться. Но сначала перекусим, что тут нам приготовили. Познакомьтесь-ка очно: Ольга, Егор. А это наша Дарья. Прошу любить и жаловать.
               - Очень приятно, - отозвался крепыш Егор, а бледная и худая Ольга согласно кивнула головой.
               Время подошло обеденное и перекусить, в самом деле, было пора. 
                Дарья ела мало, и только для того, чтобы не обидеть хозяев. Она что-то цепляла на вилку, не чувствуя вкуса, пила совершенно пресный чай, а может быть, это был кофе и думала, не лучше ли вернуться домой?
               - Ты, наверное, устала? – спросила Настя, - давай мы тебя сейчас устроим, и ложись отдыхать.
               - Да, отдохни, - поддержал её Влас. – Всё остальное – потом.    
                Поселили её в комнату Ольги, где был полнейший порядок и Моль машинально отметила что, должно быть, его наводили к её приезду. Однако она ошиблась: Ольга, как и её мать, самозабвенно любила чистоту и даже пошла дальше матери – она была просто одержима наведением порядка. Её глубоко возмущало безответственное отношение к этому важнейшему делу брата. Егор содержал свою комнату в разгильдяйском виде, нисколько от этого не страдал и выказывал недовольство, когда мать, а том более Ольга, пытались навести там лоск. Пожалуй, единственное, что им позволялось, так это пропылесосить раз в неделю и помыть пол. Дарье не требовалось прилагать особенных усилий, чтобы не разочаровать в этом отношении женскую половину семьи – по части соблюдения санитарного благополучия она могла многим дать фору. Сейчас же она просто легла на диван и провалилась то ли в тяжёлую дрёму, то ли в лёгкий обморок.
               Оставшиеся до начала учебного года дни были употреблены на определение новоприбывшей жительницы города в школу. Это оказалось далеко не просто, но всё же задача была решена. Правда, добираться до этой школы предстояло через весь город, но куда Дарье было торопиться? В семье Власа она чувствовала себя младшей, хотя была на два года старше Ольги и на три – Егора. Неистребимая и даже болезненная тяга хозяйки и её дочери к чистоте накладывала отпечаток и на их отношение к Голубой Моли, для которой чистота не была фетишем.
               - Даша, ну что же ты разложила везде свои учебники? – морщась, как от зубной боли, вопрошала Ольга. – Ведь можно доставать по одному! Да ты и не занимаешься.
                - Я только сходила в прихожую за телефоном, сейчас буду заниматься. У меня реферат – на середине, а надо клевать из нескольких источников. Иначе не зачтут.
               Ольга поджимала губы.
                - Дарья, чем это ты моешь посуду? Хозяйственным мылом? Где ты его взяла? Ведь есть же фэйри! – порицала Анастасия Павловна.
                - Так ведь , кажется, капля фэйри, как и капля никотина, убивает лошадь! – защищалась Моль.
                - А зараза может убить табун лошадей! – не соглашалась Анастасия Павловна, бывшая тетя Настя.
               С течением времени Дарья стала проводить в жилище брата минимум времени, уходя утром чуть свет «добираться далеко и долго» и возвращаясь затемно: «литература нужная только в читалке». Она и в самом деле засиживалась в читальном зале, находя печатное слово более надёжным и обстоятельным, нежели электронное. Но главное – была здесь независима.
                Анастасия Павловна оказалась не так проста, как казалось на первый взгляд. Она задалась целью выяснить, так ли уж велики успехи постоялицы в учёбе, как должны бы быть, учитывая её полусуточное пребывание в школе? А может, и не в школе? Может, она занимается совсем какими-то другими делами? И на правах родственницы втайне от Дарьи Вершининой она      посетила эту школу у чёрта на куличках. К вящему удивлению и даже разочарованию блюстительницы всеобъемлющей чистоты , учебные успехи Вершининой были несомненны, как и то, что ни разу она не пропустила уроков и не замешана была ни в каких склоках. Хотя держалась особняком, что и неудивительно – ведь она пришла из другого коллектива.  Всё это нисколько не успокоило, однако, Анастасию Павловну, она, что называется, закусила удила. Влас  пытался как-то  смягчить наметившееся противостояние между собственными домочадцами и сестрой, но это не очень-то удавалось, потому что кроме поздних возвращений с работы, он частенько приходил навеселе. Однажды, уже в начале зимы, он пришёл домой совсем уже пьяный и небрежно кинул загрязнившиеся ботинки в угол прихожей, слегка запачкав обои. Это совершенно вывело супругу из себя.
                - Ну что ты делаешь? Ты же не занимаешься уборкой! Если бы убирал, чистил да скрёб, так не швырялся бы обувью. Ты как будто солдат из деревни!
                - Что из деревни – это замечательный факт. Но я сегодня майор, - нетвердым голосом уточнил Влас.
                - И что? Можно пить и разводить грязь? Ты посмотри на соседа – не зря он был полицейский: никогда не напивается, ботинки по углам не швыряет, уже тридцать лет на пенсии, а завел своё дело и зарабатывает. А ты знаешь, какая у него пенсия? Мог бы человек и вообще не работать!
                - Ну ясное дело, заслужил. Ушёл-то он подполковником. Хотя ещё эти тридцать лет мог бы пахать. Что он делал-то?
                - А ты изработался!
                - А чего ты ещё хочешь? И у меня есть дело. Откуда, по-твоему, берутся деньги на всякие тряпки, на эти бесконечные стиралки и пылесосы? Которые непременно нужны последней модели? Может, лучше купить сотню стиральных досок – и будешь каждый день стирать на новой? И дёшево.
                - Ну да, тебе и дела нет до нормальной, цивилизованной жизни, как у порядочных людей. Привык к тому, что всё за тебя делают. И вся ваша Вершининская порода такая!
                Куда делась милая и ласковая студентка Настя? Сейчас в прихожке бесновалась фурия.
                - Вершининские нисколько не хуже твоих, - не согласился Влас.
                Моль, как и её племянники, слышавшая перепалку, поняла - это не премьера и решила, что пора и честь знать: уж слишком она загостилась. Уже несколькими днями раньше начались поиски приемлемого жилья и они увенчались успехом. Собственно, выбор был невелик: снимать где-то угол или устроиться в общежитии. Углом Дарья была сыта по горло и решила во что бы то ни стало поселиться в общаге. Наиболее подходящим располагал колледж архитектуры и дизайна, где у Власа имелись знакомые. Он поначалу пытался отговорить сестру от такого кардинального решения, но в конце концов махнул рукой и занялся её устройством. Поскольку учебный год был в разгаре, это дело оказалось непростым – места давно заняты, но всё-таки проблема была решена и в преддверии Нового года Дарья переселилась на новое место. За два дня до этого она познакомилась с Викой и Марьей – обитательницами комнаты, где ей предстояло жить. Они сразу поладили и с первого дня были уже на короткой ноге, так как Моль за знакомство пригласила их в кафе, где они незаметно для окружающих выпили, кроме апельсинового сока, принесённую ею маленькую бутылку коньяка.
               Вещей у неё было немного, и переезд не доставил особых хлопот, зато доставил много положительных эмоций обитателям квартиры, откуда съезжала постоялица. Хотя они и пытались делать грустные лица. Даже Влас вздохнул с облегчением: теперь не надо будет заискивать перед женой. Дудки!
                Моль же так радостно улетала, как давно уже ничего с таким воодушевлением не делала. В комнате была Вика; показав свободное место, она поспешно накинула плащ, надела туфли и бросив: «Я сейчас!» исчезла за дверью. Когда она вернулась, то с трудом узнала свою аккуратную комнату: Дарьина постель была переворочена, будто её пинали, одежда валялась на полу около, из открытой дверцы тумбочки свисало полотенце, и виднелась одна туфля, другая как раз  полетела к двери и шлёпнулась прямо под ноги опешившей Виктории.
                - Дашка, ты сошла с ума? Что ты делаешь?
               В ответ раздался смех. Дарья упала на кровать и продолжала заливаться. Давно она не смеялась так.
               Вика вместе с пакетом опустилась на кровать рядом и наблюдала это веселье округлившимися глазами.
               - Я потом расскажу тебе, - вытирая выступившие слёзы, пообещала Дарья.
               - Ну-ну, - несколько успокоилась старожилка. Минуту спустя губы её невольно начали растягиваться в улыбку и она вот-вот готова была тоже впасть в истерику, глядя на эту совершенно трезвую потеху. Но тут из её пакета выкатилась бутылка вина и хлопнулась на ногу Вершининой, отчего та перестала, наконец, смеяться и сказала «ой, не могу!»
              - Правильно, хватить беситься, пора начинать понемногу отмечать новоселье. Машка сейчас подойдёт.
               И точно, словно карауля за дверью упоминание о себе, вошла Мария и всплеснула руками, увидев раскрасневшихся дам и разбросанные по всей комнате вещи.
               - Вы что, уже подрались, что ли?
    Успокоившаяся Моль рассказала о своём неряшестве в царстве Анастасии Павловны и Ольги, и о том, что теперь испытывает глубокое отвращение к идеальной чистоте. Приятельницы были в восторге и солидарны с нею. 
                - Стало быть, забудем всё это и отметим хороший день, - сказала Вика. – У нас полусухой закон, поэтому пьём полусухое.
                Они с Марией принялись готовить стол, пока Моль прибирала свои разбросанные вещи. Вика, оглядываясь на неё, то и дело прыскала от смеха и качала головой.
                Отучилась остаток года Вершинина нормально, а в начале лета уехала в Коковище – там она собиралась жить и закончить двенадцатый класс. Отговаривать её было некому, да и незачем.
                ***
              Следующей весной Влас был уволен в запас и стал военным пенсионером. Получив окончательный расчёт, он отправил чувствительную сумму сестре, перед которой чувствовал себя виноватым и подозревал, что в будущем с такими отчислениями у него будет совсем немного возможностей. Он оставил свой ответственный пост с лёгким сердцем, особенно радовало выбывание из отряда продавцов армейского бензина: привыкнуть к мысли, что он вор, Влас так и не смог. Да и помнил пословицу насчёт веревочки. Уход со службы был отмечен грандиозным гулянием; военные автомобилисты не поскупились на прощальный подарок, презентовав Вершинину надувную лодку с лёгким мотором, поскольку тот почувствовал тягу к рыбалке. Влас, со своей стороны, не поскупился на полянку, которая и в самом деле была накрыта на живописной поляне вдали от шума городского.  Широта и размах в проведении праздников – эту традицию Вершининых он никак не хотел предать. Что с того, если затем приходилось несколько затягивать пояса и экономить  на том и сём вплоть до следующего большого события, зато уж есть что вспомнить! Понятно, что так отмечались только праздники личного, или семейного свойства.  А, например, выход футбольной сборной страны в четвертьфинал мирового первенства почти никак не отмечался.  Хотя никто не мог бы сказать, что Вершинины, в том числе и старший сын – не патриоты. И Влас расстарался: затеял шашлык из баранины, которой закупил десять килограммов, из расчёта по полкило на человека, в достатке балыка кеты, трехлитровую банку красной икры, четырёх здоровых ленков – на уху и порядочный кус солёного сала. Из всей этой провизии лишь балык был приобретён в магазине, всё остальное – у порядочных людей, кустарей, отвечающих за свою продукцию. Оставалось прикупить что-то травянистое, вроде острой маринованной корейской морковки, огурцов и помидоров. Это сделали сослуживцы, принявшие активное участие в подготовке празднества. Сам же Влас отправился на поиски хорошей водки, хотя такие поиски – дело практически безнадёжное. Он, однако, имел план действий и приехал в ресторан, в котором ему предлагали отметить прощание со службой; послезавтра у них был как раз незанятый никем день. Влас спросил, было ли и позавчера здесь какое-нибудь торжество и получил утвердительный ответ. Тогда он поинтересовался, где приобретается водка для таких торжественных случаев и была ли она на столах в этот раз. Получив заверение в том, что была, он наконец, доверительно понизив голос, спросил администратора:
                - А гости – все живы?
               Администратор в испуге замахал руками, будто отбиваясь от пчёл:
                - Ну как можно? Все живы, опохмеляются ещё и пьют, как лошади!
               Узнав адрес, по которому рестораном закупалась водка, Влас отправился туда и загрузился двумя ящиками славного русского напитка, справедливо рассудив, что бутылки на человека будет мало, а две – пожалуй, в самый раз. Шампанского он покупать не стал – в данных обстоятельствах оно было неуместно, к тому же и дам на этот банкет не приглашали. Оценив запас горячительного, Вершинин засомневался, хватит ли настоящей закуски на двадцать литров водки и попросил приятеля по-быстрому сгонять в магазин и взять чего-нибудь мясного, килограмма два, а также два кило сыру. И заказанное скоро было доставлено.  Сыром Влас остался доволен, но когда увидел колбасу, лицо его омрачилось.
                - Ты что купил-то? Я же просил – мясное!
                - Так вот же – колбаса.
                - Скажи на милость, ну что общего между мясом и этой колбасой? Эх, пропадёшь ты на гражданке без столовой!
                Но делать было нечего: чтобы придать колбасе какой-то изыск, решили её слегка поджарить.  Скоро от костра донёсся земляной запах варёной картофельной шелухи.         
                Влас, который над мангалом жарил шашлыки, чертыхнулся и обжёг палец.
                - Ну, хватит сервировки! – распорядился он. – Что не дорезали, по ходу дорежем, что не дожарили – в антракте дожарим. Прошу за стол, друзья-однополчане!
                Столом служила полиэтиленовая плёнка, расстеленная на траве. Участники же застолья расположились вокруг, устроившись на такой же плёнке, чтобы ненароком не вляпаться в последствия пищеварения овец, которые паслись тут до приезда большой и шумной компании. Пикник удался на славу. Уже поздней ночью, кое-как собравшись с силами, погрузились в машины и отбыли домой. Власу было легче: на следующее утро никто его на службе не ждал и он мог славно опохмелиться, к чему ещё ночью призывал и всех приятелей. Но то ли служебный долг пересилил похмельный синдром, то ли они сумели подавить его без отрыва от своих прямых обязанностей, поутру к Власу никто не добрался. Лишь поздно вечером заявились двое самых азартных друзей, когда хозяин успел уже проспаться. И посидели они на кухне очень душевно. На третий день Вершинин опохмеляться уже не стал, а взял тайм-аут, чтобы привести в порядок мысли и вообще прийти в себя после организационных хлопот, жарки шашлыков и убийственных доз спиртного. 
                Его половина, чувствуя, что сносному финансированию семейного ковчега приходит конец, вскоре осторожно поинтересовалась, чем же на досуге он хочет заняться.
                - А ничем, - беспечно ответил Влас, нимало не заботясь, что не вытер как следует кроссовки, вернувшись с утренней пробежки. – Я лучше как следует отдохну. Хобби – потом.
               Опечаленная Анастасия Павловна не рискнула упоминать соседа-подполковника, имеющего своё дело и почла за лучшее несколько повременить с этим разговором. Постоянное присутствие в доме крупного человека, каким был Влас, сделало квартиру несколько тесноватой и менее комфортной. Чувствовал тесноту и он сам  и решил перебраться на дачу, приобретённую незадолго до того.
               Что бы ни говорил Вершинин своей жене, для себя он решил, не откладывая надолго, подыскать для себя подходящую работу и на исходе первого отпускного месяца устроился заведующим гаражом частного автотранспортного предприятия. Тут всё ему показалось в диковинку: и старые колхозные гаражи, занятые предприятием, где раздолбанные створки ворот держались на честном слове, и собачий холод зимой внутри них, так что лесовозы приходилось пред рейсом отогревать паяльной лампой, и  что постоянно не было денег на бензин, и что ремонт автомобилей приходилось делать на коленке. В довершение ко всему, хозяин по месяцу, а то и по два не платил мужикам зарплату и они держались только потому, что больше идти было некуда. В иных местах не платили и по полгода. А спрос за работу был строгий, достойный спрос. Через полгода работы Влас плюнул на это свинство и уволился.
               Влезать в коммерцию он совершенно не хотел – с него достаточно было и армейской бензиновой. Выпавший внеочередной отпуск был использован на приведение в порядок дачного участка. Влас был, конечно, далёк от стремления навести тут баварскую чистоту, чего хотела его половина, но отремонтировать забор, зияющий дырами от оторванных досок, ремонтировать было необходимо. Как и убрать крупные остатки строительного мусора. За этим хлопотами застал его сосед по даче, когда в продолжение недели Вершинин трудился на участке, не выезжая уже на дрянную автобазу.
                - Бог в помощь, сосед! – поприветствовал труженика высокий худой мужчина одних лет с ним.  Он облокотился на штакетник, обмахиваясь  бейсболкой, что давало столько же прохлады, сколько мельтешение крыльев бабочки.
                - Здравствуйте, - без особого подъёма отозвался Влас. – Соседи, значит? – Он приблизился к ограде.
                - Да, я в том вот доме проживаю. Печник я, ну, когда надо – и кузнец. Хотя кузнеца теперь надо не очень. А с той стороны от вашей дачи – там Игнатьев проживает. Иван. Тоже немолодой уже, но всё чепухой занимается.
              - Чепухой?
               - Ну да. Картины рисует. Художник он. Да им ходу нет – никто не покупает. Уж целый сарай у него этих картин, и всё рисует, рисует! Правда, в последнее время реже пополняет свой склад: вдохновение не совпадает.
              - С чем не совпадает?
                - Ну как же! Он ведь хорошо рисует, когда вдохновение есть, а оно бывает только, когда он выпьет. Раньше, может, и без выпивки рисовал, но эти годы – нет. Ну и вот, пока он выпивши, но не пьяный, тут и вдохновение. Раньше подолгу держалось, а в последнее время всё короче становится, потому что ослаб человек: вот он ещё выпивши,  а вот через десять минут уже пьяный. Где же тут рисовать? Хотя, говорят, современные мастера – чтоб их! - могут и за десять минут вроде как шедевр сбацать. Это у них как понос: прохватило, надо успевать. Счёт идет на минуты. У Ивана сейчас тоже так. Но картины никто не покупает. Он одну подарил мне. На кухне висит. А ты чем занимаешься, сосед? – запросто перешёл на «ты» словоохотливый гость.
               - Я-то? Таксую помаленьку, сейчас отпуск. А вообще-то я пенсионер.
               - Что так? Инвалид, что ли? На вид – так прямо юноша.
               - Военный пенсионер я. Стаж выработал.
               - А-а. Понятно. «Гремя огнём…». Пенсия, небось, тысяч 15 будет?
               - Да, в общем, невелика, - уклончиво ответил Вершинин. – Меньше генеральской.
                - Ну, куда…  Да у нас тут тоже разные пенсии. Степанида Волошина  -  тринадцать тысяч получает! Ну, передовицей типа, была, стаж, многожёнс… то есть, многодетность. Ты подумай – тринадцать! Я со своими печками и то не всегда столько получаю. А видишь, кирпич-то дорожает, там, песок…  Раньше если печка обходилась заказчику ну, тысяч в двадцать – половина за кирпич, половина печнику. Теперь если за кирпич отдают  двенадцать-тринадцать тысяч, да литьё тоже дорогое – печнику остается пустяк. Народ-то переплачивать не шибко настроен. Кредит, что ли, на печку брать?
               - Да уж, -  согласился Влас. – Если уж брать, так на дом.
               Собеседник поперхнулся и внимательно посмотрел на хозяина усадьбы. Но тот был, точно, трезв.
              - Импотеку, что ли? Да ну её…. - Константин, - отрекомендовался сосед.
              - Влас.
              - Ну, что, тогда, может, за знакомство? Я бы сбегал.
              - Это подразумевало, естественно, что заказчиком будет выступать свежий дачник.
              - Эх! Да, ну конечно! – Влас с долей сожаления оглянулся на неоконченную работу и махнул рукой. Он достал три сотни: - Хватит?
              - Да хватит, конечно. Огурцы у меня наросли, лук там, редиска.
              - Одной травой закусывать будем?
              - Ну, почему одной? – обиделся новый знакомый, - хлеб имеется, соль, грибочки прошлогодние.
              - Нет, грибочки пусть ещё полежат.   
              Нет стремительней приятельства, заведённого за стопкой крепкого напитка! К исходу второго часа посиделок Влас и Константин были уже друзьями. Разговор шёл обо всём и ни о чём, но говорили они всё громче, а поскольку заседание проходило на лавочке посередь ограды, то довольно скоро  в поле их зрения появился и третий сосед. Он неопределённо остановился на проезжей части в некотором отдалении и явно не знал, что предпринять дальше.
                - А вот и художник, - уже вполголоса сообщил Власу Константин. – Что, будем звать, нет? Он так-то человек безвредный.
              - А-а, зови! – разрешил Вершинин, и Константин заблажил тонким высоким голосом:
               - Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? – тут он запнулся, силясь вспомнить, что там дальше.
               - Пушки с пристани палят… - невпопад подсказал Влас.
               - Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят! – закончил печных дел мастер и призывно помахал рукой.
               Зовимый не заставил себя долго ждать.
               - Иван, - протянул руку хозяину художник.
               - Влас.
                - За знакомство, понимаешь ли… - сказал Константин и разлил в два имевшихся стакана водку, оставив немного в бутылке себе и скромно, не рисуясь, выпил.
              Полчаса спустя двое хлебосольных соседей были званы к Ивану.
                - Я живу-то один, так что преследований не опасайтесь, - сразу успокоил он Вершинина. Вот только водочки у меня нет. Но есть бражка. Вы пока собирайтесь, а я пошёл.
              - Не заработаем мы несварение от этой его бражки? – с сомнением чуть погодя спросил Влас.
              - Да ну, там же всё равно есть немного спирта. У него бражка хорошая, только недолго держится.
              Собрав остатки овощей, принесённых Константином, они отправились в гости. 
                Стол к их приходу был накрыт половиной буханки хлеба. Иван побежал ещё в огород, где у него тоже кое-что росло, несмотря на отсутствие женского взгляда, но Константин остановил:
                - Да не надо! – и показал пакет со своими огурцами, которых оставалось ещё с полведра.
              В дополнение к хлебу и огурцам на стол был водружён трехлитровый бидон бражки. Хозяин достал стаканы и вдруг, хлопнув себя по лбу, выбежал вон. Через минуту он вернулся, победно размахивая вяленым лещом, засушенным до состояния столярной сосновой доски. Отвернув на столе клеёнку, художник с размаху ударил лещом по деревянной столешнице, перевернув рыбу, ударил её другим боком. Потом попробовал мять огромную щепку руками: не тут-то было! Тогда он вооружился тяжёлой скалкой и принялся колотить ею по ребрам леща. Тут уж желаемого результата живописец достиг: лещ помягчел и был распластан на части. Прекрасная закуска; что там омары! Хотя есть в ней и минус: всем хороша рыба лещ, но уж больно костлява.
                - И на кой ему столько костей? – ворчал Влас, заедая бражку. – У селёдки и половины того нет, а живёт в океане. Там нагрузки-то ого-го: шторма, цунами. Не то что в пресных стоячих прудах. Ты сам, Иван, леща ловишь?
                - Ну, где там? Лещ у нас капризный, на удочку не идёт, сетями его промышляют. Я карасей ловлю помаленьку, они ребята сговорчивые. Но тоже костей много, да и потрохов. Ведро поймаешь – полведра отходов. Потом в бочке вместе со всякими объедками жгу. Воняет, а что делать? Хоть бы одна свинья на всю улицу была!
                - Скажешь тоже, - критически заметил Константин, - свинья не человек, всё подряд есть не станет. Так что кормить замучишься. А поить, чистить? Прививки всякие? Колоть – сколько возни! Да ещё крысы разведутся – они свинячий корм любят. Ты, Влас, поди, и не видал таких крыс!
               - Ага, как же! – оскорбился Влас. - Да наши армейские крысы никак не хуже ваших, зачуханных, сто очков дадут. Уж там крысы, так крысы!
                - Ну и ладно, - сдался Константин. - Здоровья им и благополучия… то есть я хотел сказать: - Поднимем!
              И все подняли стаканы.
               - Назавтра – какие планы? – заплетающимся языком спросил Константин.
  - Завтра восстанавливаюсь, - сурово отозвался Вершинин. – Послезавтра надо на работу.
                ***   
                Андрей Ребров с матерью серьезно беспокоились за Дарью. Когда обсуждался вопрос, где ей и с кем жить, когда в родном гнезде, кроме неё, никого не осталось, хотели взять Моль к себе. Но не получилось: не оспаривать же такое право у ближайшего родственника – Власа, тем более, что он настроен был опекать сестру весьма решительно.
                - Хоть бы всё было там хорошо, - говорила престарелая матушка Андрею, - хотя у нас ей было бы лучше. Опять же – и места всё привычные, знакомые, и одноклассники.
                - Да уж, - не спорил он. – Но до весны как-нибудь надо ей держаться. А там видно будет.
   Конечно, они созванивались и с  Дарьей, и с  Власом и всё шло как будто нормально. Но чем дальше, тем больше возникало у Ребровых сомнений: всё ли там ладно?
               Наконец, когда после новогодних праздников крестница как бы невзначай поинтересовалась у Андрея, цела ли ещё их, Вершининская, избушка, стало ясно: Моль не прижилась в семье брата. Стали решать, что делать: ждать ли окончания учебного года или же, не откладывая, ехать за ней.   
               Сочли лучшим всё же позвонить Дарье и выяснить конкретно, как и что.
   - Не волнуйтесь, - ответила она. – От Власа я ушла, там маленькие проблемы образовались, так себе, пустяки. Но зачем они? Я устроилась в общежитие колледжа, тут всё в порядке. А закончу этот класс, приеду в Коковище. Ты, дядя Андрей, говорил, что наш дом стоит? Я там и буду жить, закончу школу. А потом посмотрим.
                - Так ты бы лучше настраивалась жить у нас: места хватает, никто докучать не будет. Да и  веселей.         
                - Я позову кого-нибудь из студенток – многие же снимают угол. – Оплаты мне не надо, кухонные расходы – пополам.
                - Вижу, ты серьезно подошла к делу. Ну ладно, пусть так и будет. Но ты позванивай почаще, держи нас в курсе.
                - Хорошо, дядя Андрей.
               На том и поладили.  Поскольку никаких тайн уже не было, Моль регулярно сообщала о своих делах, а родственники из Сибирска – о своих, не забывая время от времени отправить ей немного денег. Она отказывалась, говорила, что у неё ещё много родительских накоплений, но эти отказы во внимание не принимались. Андрей наведывался  к вершининскому дому – там всё оставалось без изменений, хотя чувствовалось некоторое запустение и скрытая печаль.  По ограде часто  слонялись коты без определённого места жительства, размышляя, как было бы хорошо поселиться в этом доме, где не было кота и недоумевая, куда же подевались хозяева. 
               Наконец в начале лета Моль сообщила, что учебный год она закончила, с неплохими оценками, сделала всё, что требуется для отбытия домой и уже завтра выезжает в Сибирск.
                - Ждём, - отвечал Андрей Ребров.
                И точно: Дарью Вершинину они ждали, поскольку убедили её всё-таки до начала нового учебного года пожить у них: где же летом найдёшь квартирантку? Моль согласилась ночевать у Ребровых, но день проводить в родительском доме, чтобы он совсем не захирел без обитателей. В планах у неё было выращивание овощей, кроме того, на участке при доме было несколько кустов вишни, смородина и малина – ягод в обычные годы собирали по нескольку вёдер. Труды едва окупались. Особенно много хлопот было с малиной, которую приходилось собирать чуть ли не каждый день в продолжение июля и половины августа. И лишь выращивать картошку её отговорили: много ли ей надо на зиму? Мешок, от силы два – у Ребровых всегда была лишняя, хотя и садили они немного. Андрей понимал толк в агрономии. Хотя что до малины, по его мнению, никакие агрономические ухищрения не могли поставить по качеству окультуренную ягоду в один ряд с дикорастущей. Он помнил далёкое время, когда Ребровы всей семьёй выбирались в дальние леса; если случалось забраться в густые заросли спелой малины, запах её валил с ног. А варенье! Садовая и крупнее, и урожайнее, и далеко искать не надо – но не то, не то! Хотя тоже неплохой продукт, особенно, если ты не знаком с настоящей, дикой малиной.
                Накануне приезда крестницы Андрей рано утром побывал в доме Вершининых, дабы оценить ещё раз, насколько последний пригоден для жилья. Инспектирование началось с общего обзора строения, из-за ограды. Это ответственное занятие было прервано появлением двух пожилых людей, ковыляющих вдоль забора. Заметнее был крупный, хоть и сгорбившийся старик с рыжеватой бородой; он вёл под руку совсем уже дряхлую старушку, которая семенила, подпираясь с другой стороны тросточкой.
                - А вот здесь жили Вершинины, - остановившись и переводя дух, сказала она.- Какая славная была семейка! Надежда и опора. А теперь вот дом пустой – никого не осталось.
                «А вот и ошибаетесь!» - хотел возразить Ребров, но тут рыжебородый пробормотал:
                - Как же, помню: Егор с Марией и дети. Пойдём, Настасья Саввишна!
                - Пойдём, пойдём, внучек!
                Внутри дома было тоже всё в порядке, если не считать невесть откуда взявшейся тонкой пыли, белым налетом покрывшей все поверхности.
                Но это уже забота Моли – времени навести чистоту  у неё  будет достаточно. Заперев за собой дверь, он завёл машину и поехал на работу. Там, кроме курса защиты растений, который вёл Ребров, его ждал кружок любителей энтомологии. Директор учебного заведения как-то в приватной беседе попросил Реброва замутить нечто вроде клуба по интересам с энтомологической направленностью. Уж слишком скромным выглядели здесь начатки дополнительного образования. Да, никуда не денешься. Ну кто же станет заниматься такими пустяками, когда молодёжь настроена исключительно на бабки? Андрею Петровичу Реброву его коллеги конфиденциально советовали бросить эту затею, но он всё-таки организовал кружок. И, всем на удивление, записалось в него гораздо народу, причём молодой народ этот с увлечением занимался членистоногими, прямокрылыми, чешуекрылыми, двукрылыми и вовсе бескрылыми. Понемногу собиралась коллекция всех этих летающих, скачущих и ползающих существ. Особенной популярностью, в первую очередь, среди кружковцев слабого пола, пользовались бабочки и их самозабвенно добывали, как редкое селфи, иногда с риском для жизни. Хотя руководитель и говорил, что фанатизм тут ни к чему и просил не жертвовать ничем, кроме лишнего времени, для пополнения коллекции. Сам он долгое время к бабочкам относился неприязненно, что и неудивительно: уж слишком тесно и интенсивно он занимался ими в тропиках.
                - Андрей Петрович, а расскажите, как вы охотились на бабочек в Африке, - просили энтомологи-любители.
                - В Африке? – удивлялся Ребров. – Да я и был-то там чуть больше года, и то некоторое время занимался исключительно саранчой. А бабочки – что ж: носишься с сачком по опушкам, по полянам и машешь им, когда надо. Точно так же, как и мы ловим здесь. Только ручка у сачка длиннее – как рыболовное удилище.
                - А, говорят, вы ловили таких бабочек, которых можно по пальцам пересчитать.
                - Ну да, попадались и редкие экземпляры, но чтобы по пальцам… И учтите, ребята, на всякий случай: в большинстве стран за ловлю редких бабочек и вообще редких насекомых можно угодить в тюрьму. Да. Как вам известно, красота – страшная сила.
                - А правда, что самая красивая бабочка – ядовитая?
                - Ну. если считать за самую красивую Уранию мадагаскарскую, то – да.
                - Она что, кусается, собака?
                - Нет, не кусается. Просто она насквозь ядовитая. Чтобы есть её было никому неповадно.
                - А вас в самом деле захватили пираты в Африке?
                - В Африке давно я был, уж лет двадцать прошло. Всего и не упомню. 
                Но кое-что он всё-таки помнил и иногда рассказывал. Особенно понравилась кружковцам история с ловлей щуки, на которой прокатился Андрей Петрович Ребров.
              - А там много рыбы?- спрашивал один заядлый рыболов.
              - Тогда было много. Даже очень много.
              - Повезло вам, Андрей Петрович!
              - Да уж…
              Когда о кружке узнал Мокумба, признался:
                - Завидую. А я занимаюсь продовольствием – это езда туда-сюда, совещания –заседания, бумаги, бумаги, бумаги. Хотел же я делать докторскую, теперь уж об этом и не мечтаю. Продовольственная безопасность – главное, мне говорят. Да я и сам догадался. А ты не пишешь ли такую?
              - Нет, не пишу. Может быть, о бабочках как-нибудь позже. Но не научный труд, а нечто вроде записок натуралиста.
                - У тебя получится. Но вот ты обязательно должен ко мне приехать – обещался. Да и змею как-никак по правилам отпустил. Даже с перевыполнением правил. Тебе сюда прямая дорога. А то я разучусь говорить по-русски.
                - Пока ты шпаришь, как учитель словесности. А насчет приезда – я пока не могу, Мокумба. Мать у меня совсем старая, оставить нельзя.
              - Понимаю. Передай привет. Я бы сам приехал, да всё время занято. Как понимаешь – продовольствием. А хорошо было бы встретиться.
              - Уж конечно. А по продовольственным связям ты не можешь учинить сюда поездку?
              - Думал. Пока не получается. Видишь, страна у нас не слишком богатая. Это у вас – задумали, тут же собрали делегацию человек пятьдесят и… как это? – и погнали! А тут требуют серьёзные экономические обоснования на такие траты. Но идею эту я не оставляю. Хорошо бы завязать долговременные торговые связи.  Семье Россию показать.
              - Давно мы обстоятельно не говорили; ты, значит, женат?
              - Да, конечно. Две жены у меня. А что ты?
              - Ни одной. Как-то не подворачиваются жёны.
              - Это ты зря, пожалуй. Хотя и сборы свадебные дорогие, и климат у вас другой.
              - Хочешь сказать – замороженный? – засмеялся Ребров.
              - Ну, как… Неужели это всё из-за той?
              - Как сказать…
              - Ладно. Какие наши годы!
             Мокумба жизнерадостно засмеялся:
              - Как я рад был тебя услышать!
              - Я тоже. Старые друзья-то почти не звонят, куда-то все подевались.
              - Я же говорю: климат у вас другой!
              Они посмеялись.
                ***
              Вернувшись после года отсутствия в родной дом, Моль, засучив рукава, принялась за увядшее хозяйство. Первым делом стало наведение порядка в доме. В срочном порядке стиральная машина, пылесос, телевизор и прочее ценное имущество, хранившееся у Ребровых, было доставлено на прежнее место и начало разминать затекшие члены. Чистить пришлось даже потолок, где появилась кисея паутин. Хозяйка перемыла, кроме полов, дверей, косяков и поверхности мебели, всю имевшуюся в наличии посуду и переместилась наружу, устроив банный день также  помутневшим стеклам окон. Заключительным аккордом стала покраска крыльца. После трудового дня Дарья появлялась у Ребровых, где ей была отведена комната и где она ночевала, после особо утомительных трудов отсыпаясь до десяти утра. Нет нужды говорить, как рада была её присутствию в доме мать Андрея. Она не знала, куда усадить племянницу, спрашивала, как ей спалось и не надо ли чего; встав поутру, пекла блины или оладьи и выставляла мёд и варенье. И была тем более довольна, чем дольше спала Голубая Моль, потому что сын отбывал на работу рано и кроме кошки, никакой компании в течение дня у пожилой хозяйки не было. Она уже давно потеряла надежду обрести внука или внучку, всё реже заводя с Андреем разговор, что негоже ему жить одному, неженатому. На худой конец, была бы у него хоть какая приятельница. Увы. Поэтому в племяннице она души не чаяла. Дарья, кроме всего, помогала и по хозяйству: мыла вечером посуду, по субботам – полы, успевала в небольшом огороде Ребровых. При этом она трудилась и на собственном, пропалывая и поливая грядки и по два-три часа убивая на сбор ягод. Их  в то лето уродилось как никогда, много. Предварительно позвонив знакомым, в основном одноклассникам, узнавала, кому нужна малина или смородина и набирала пятилитровое, а иногда и большое ведро.
                - Ты бы побольше отдыхала, Дарьюшка, - говорила тётка, - совсем похудела и загорела, как индианка! Да ты обедаешь ли?
                - Ничего, - успокаивала юная родственница, - в самую жару я не работаю. Варю обед; пока остывает, влезаю в интернет. Потом обедаю – обязательно. Так что ничего страшного. А ягодам – не пропадать же. Жалко. Да и заработаю хоть себе на выпускной. Принципиально.
                - Молодец! Но слишком всё же не утруждайся.
                - Да я прямо здоровею на этих ягодах. Полведра их, наверное, съела. Насквозь пропиталась витаминами!
                - Ну и ладно. Здоровье-то пригодится. У тебя двенадцатый класс. Подумать только! Хорошо ещё, что не пятнадцатый. Хотя учиться дальше всё равно надо.
               Мимоходом  Моль набрала ведро смородины и полведра малины  для Ребровых и хозяйка этого дома с увлечением варила варенье, разложив его потом в литровые и полулитровые банки, которых набралось аж  два десятка штук.
                - Я потом наберу ещё вишни, - пообещала ягодница.- Я и себе варю помаленьку: литр, два – когда ведро не набирается для желающих.
                - Ой-ёй! Я бы тебе помогла, да уж не помощница. Отдыхай, отдыхай побольше!
                Долго ли, коротко – закончилось лето и Моль вернулась в школу. Она быстро нашла себе квартирантку и теперь заглядывала к Ребровым нечасто, больше по выходным, потому что кроме учёбы, были ещё и огородные дела, которые надо было завершить – в стране вовсю шла уборка урожая. Престарелая тётка её затосковала и перешла на таблетки, которых употребляла она в течение суток больше, чем еды. Андрей, кроме обязательных часов преподавания в колледже, старался надолго не отлучаться. Кружок энтомологов по его настоятельной просьбе временно взял на себя биолог Петров, надо сказать, без особого энтузиазма, поскольку работа эта пока никак не оплачивалась. Ну совершенно никак!
               Между тем мать Андрея всё никак не поправлялась. Моль, забегавшая проведать родственников и кое-что сделать по хозяйству, видя такое положение дел, вновь стала ночевать у них. Своей квартирантке она посоветовала найти ещё одну и тут проблем не возникло. Будучи осведомлены обо всех обстоятельствах хозяйки дома, её постоялицы решили на своём совещании платить Дарье за квартиру, хоть и немного, будучи из небогатых сёл. Она поначалу отказалась, но они пригрозили, что съедут тогда и будут искать другое жильё. Ей ничего не оставалось больше, как только согласиться. Андрей Петрович с возвращением Моли испытал большое облегчение. Имея за плечами институт с его общежитским столованием, африканские «пикники» и частую подмену матери на кухне он, разумеется, был не профан в поварском деле. Но вот разнообразия в питании, которое, наверное, требовалось больной, обеспечить не мог. Настала очередь Дарьи стряпать блинчики и оладьи,  готовить курицу с самодельной лапшой и другие блюда неисчислимой российской кухни, которые все она, понятно, не знала, как не в состоянии их знать и никакой профессор поварского дела. Ибо некоторые из них обнаруживаются лишь где-то в одном населённом пункте, на краю света, встречается и что-то похожее в других местах, но не то, не то! Федот, да не тот.
                Андрей Петрович вернулся к своим юным натуралистам, чем весьма и весьма обрадовал биолога Петрова, не чаявшего уже отделаться от нежданной обузы.
               Дом Вершининых с обширным земельным участком продолжал оставаться привлекательным объектом для предпринимателей, жаждущих развернуть тут строительство какого-нибудь доходного заведения. Ребров как-то спросил Дарью, а не продать ли в самом деле, дом, чтобы раз и навсегда отвязаться от назойливых покупателей.
               Моль помолчала, опустив голову, потом заплакала:
               - Я не могу продавать этот дом!   
                - Ну, ну! – что ты, что ты? – пожалел о своём предложении он. – Тогда не надо продавать. Это я так спросил, на всякий случай. Не расстраивайся.
                Учёба у неё протекала без всяких осложнений, как в своё время и у всех Вершининых; она с умопомрачительной суммой баллов сдала ЕГЭ и подала документы в Университет туризма и сервиса, а также в его филиал в Сибирске, непременно решив осуществить мечту старшей сестры.
               Тётушка её становилась всё более слаба и Моль поступила в филиал, всё так же продолжая жить у Ребровых. Андрей был бесконечно благодарен крестнице и старался как можно меньше оставлять ей хозяйственных дел. Он всё больше беспокоился за мать. Она ушла через два года, тихо и без жалоб – просто не проснулась ненастным апрельским утром. Моль плакала. Ухаживать теперь было не за кем и она перешла жить в родительский дом, уплотнив квартиранток. Да места хватило бы и ещё на стольких же: Вершинины здесь помещались всемером. 
              Однажды в начале лета они проснулись на рассвете от запаха дыма, который хлынул в открытую форточку. За окном полыхало.
                - Горим! – крикнула одна из квартиранток. Моль выбежала на крыльцо: горел задний угол дома и близко стоящие амбар с хранилищем  ульев и мелкого пчеловодного инвентаря. На улице поднялся шум, прибежали полуодетые соседи, спешили хозяева отдалённых домов; вёдер было мало, но ещё меньше было воды – слабенький летний водопровод не рассчитан был на авральную её подачу. Примчалась пожарка местной пожарной дружины с полуторакубовой ёмкостью и принялась поливать стену и крышу дома. Багром и длинными досками пытались развалить полыхающий амбар. Начал трещать и разлетаться на куски шифер. Моль со своими квартирантками  успели сделать два рейда в дом и из дома, вынеся документы, одежду и ноутбуки, затем дым стал таким густым, что дышать было невозможно и нельзя ничего разглядеть. Подоспели две пожарные машины из Сибирска и окатывали толстыми струями дом и крышу амбара, вернулась с Коки, запасшись новой порцией воды, машина добровольной дружины. Через полчаса огонь на остатках амбара и провалившейся внутрь дома крыше был потушен и теперь заливали тлеющие бревна и доски развороченных строений. Дым ещё долго поднимался над пожарищем, мешаясь с паром, но в конце концов иссяк. Остался только неистребимый запах гари. Восстанавливать дом не представлялось возможным.
                Андрей Петрович Ребров узнал о случившемся спустя час и поспешил в Коковище. Моль была здесь – она сидела на приступке уцелевшей бани и безучастно смотрела на вытоптанные и заваленные горелыми досками грядки, на остатки дома. Рядом лежала наволочка от подушки, набитая какой-то одеждой, валялся ноутбук, поверх которого – модные зимние сапоги.
                - Чего же ты не позвонила?
                - Да ничего поделать было уже нельзя.
                - А где твои жительницы?
                - Не знаю. Сказали вроде – надо на занятия. Или куда-то…
                - Та-ак.  Ну давай поедем ко мне.
                - Я ещё тут побуду.
                - Ну, давай побудем.
               Участники пожаротушения расходились. Аврал закончился.
               Тревогу ещё прежде соседей поднял сторож-дежурный поселковой администрации, которому позвонили по телефону и придушённый голос сообщил, что горит дом Вершининых. Дежурный клялся, что выскочив сразу на крыльцо, ничего не увидел. Но уже через пару секунд в стороне Вешининского дома точно, возник отсвет пламени.
                - Стало быть, хотели предупредить, чтобы никто не пострадал ,- предположил участковый. – Им нужен только участок. Обычное дело.
                - Заботливые какие, чтоб вы сдохли! – ругнулся молодой и несдержанный глава администрации.
                Поскольку был пожароопасный период, во всех администрациях назначались дежурные, которые незамедлительно докладывали в райцентр обо всех возгораниях. Срочно сообщили и о пожаре в Коковище. Но поскольку сгоревшая усадьба не представляла исторической и культурной ценности, а хозяйкой являлась всего-навсего студентка, Дарья Егоровна Вершинина, двадцати лет, никакого особого расследования не требовалось. Но, разумеется, все необходимые отчёты были составлены и подчёркивалось, что благодаря слаженным действиям ответственных лиц, никто не пострадал и спасены все соседние дома, а профилактическая работа поднята на ещё более высокий уровень.
                Когда, наконец, Моль с Андреем собрались покинуть пожарище, из подкатившего такси вынырнули её квартирантки. Поздоровавшись с Ребровым, они сообщили Дарье, что договорились временно с общежитием и пусть она собирается и они поедут – такси ждёт. Тут у Моли глаза опять оказались на мокром месте, а её крестный обронил задумчиво:
               - Та-ак.
               - Спасибо, девчонки, но я, наверное, устроюсь у крёстного, - ответила просветлённая Моль.
              - Ладно. Запиши адрес. Звони. За постой мы отдадим попозже. Ну, мы пошли? Давай!
              Дома у Андрея состоялся совет.
               - Сейчас-то тебе прямая дорога в Москву, определяйся там. Мы постараемся сделать перевод, хотя там такие вещи не очень любят. Участок надо продавать. Ты не против? Понадобятся деньги.
               - Да, что же держаться за него теперь.
               - Нам надо бы подключить Власа.
               - Дядя Андрей, надо узнать, есть ли возможность перевестись. Если можно, тогда я устроюсь и одна. Если нет – буду доучиваться здесь.
               - Что ж, пусть будет так. Но это в крайнем случае. Если не хочешь привлечь к проекту Власа, тогда я поеду с тобой – у меня впереди отпуск и есть неоконченные дела в одном научном издательстве.
              Следующие несколько дней были целиком посвящены продаже земельного участка, получению в поселковой администрации справки о том, что дом гр. Д.Е. Вершининой сгорел в результате поджога. Было также направлено письмо депутату Госдумы от Сибирска с просьбой оказать содействие гр. Д.Е. Вершининой, оказавшейся в сложной жизненной ситуации – необходим перевод в столичный вуз. Ребров созвонился с одним из старых приятелей-однокурсников, уже два года работающим в Москве, на предмет помощи землячке при устройстве в столице. Однокурсник, несказанно удивлённый, но и обрадованный этим звонком, поддержку обещал. Был решены другие вопросы, бытового и бюрократического свойства и, наконец, родственники отбыли в первопрестольную, устраивать будущее Голубой Моли.
                ***
                Таксомотрная деятельность Власа не затянулась. А всему виной был его не слишком гибкий темперамент и свинское поведение подвыпивших граждан, пользующихся услугами такси. До поры он терпел это, в надежде, что полосатая жизнь метнула ему темную полосу аккурат в начале  трудов на этом поприще и надо перетерпеть. Но тщетно спорил он с судьбой: время текло, а поведение ночных пассажиров не менялось  В дневные же часы слишком велика была конкуренция среди таксистов и диких бомбил. Влас не мог угнаться за молодыми и наглыми. Ближе к полуночи, а зимой уже и в десять вечера они, нарубив бабок, отправлялись на покой и тут, казалось, можно было работать спокойнее. Но нет! Как-то поздней осенью он взял троих подгулявших парней: в актуальном прикиде, с бутылкой коньяка и поленом балыка они не вызывали подозрений в плане платёжеспособности. Но когда стали выгружаться и Влас напомнил им, что неплохо было бы рассчитаться, альфа-самец этого стада похлопал себя по карманам и театрально запричитал:
                - А денежки-то для дяди нету, денежку-то я позабыл! Вот горе горькое!
               И он дыхнул на Власа алкогольной вонью, непереносимой для трезвого. Случалось, что подобные сопленосцы не платили, но сразу ударялись в бега. Тут был иной случай. Двое других встали по сторонам. Таксиста это ничуть не смутило: распаляясь всё больше, он сгреб неосмотрительного грубияна за шиворот и за штаны и хрястнул его об асфальт. Реакция борца помогла ему увернуться от бутылки, нацеленной в висок; он тут же заломил руку с бутылкой и она перекочевала к нему. И вовремя: третий кинулся с ножом, но стеклянный сосуд пришёлся ему как раз поперек носа и он без звука свалился под ноги Власу, выронив и нож, и балык. Недавний заведующий коньяком, моментально придя в чувство, бросился наутёк. Но никто за ним не гнался. Поразмыслив потом за графинчиком водки на своей даче, Влас решил что, пожалуй, с него хватит: надо  прекращать эту дурацкую погоню за приработком, пока он кого-нибудь не зашиб. И Вершинин стал чистым пенсионером.
                Это событие было широко отмечено с соседями, которые порадовались за Власа, может быть, ещё и потому, что сами они не имели постоянного, надёжного заработка. Отмечали также и на следующий день, благо, Анастасия Павловна на даче появлялась нечасто, больше по выходным. Летом – другое дело, но сейчас был октябрь. На третий день именинник решил уже только слегка опохмелиться: суббота, и сюда должна была приехать его половина, может быть, с кем-то из детей. Ввиду таких обстоятельств приём горячительного проводили во дворе, чтобы не создавать беспорядка на кухне. И не вызывать недовольства Анастасии, страсть не любящей малейший даже бедлам. Устроившись на лавочке, разговаривали и выпивали, закусывая колбасной нарезкой, без хлеба. Холода не чувствовалось, хотя уже была убрана капуста и частью она даже порядочно подмёрзла.
               - А вот и твоя Серпентина, - неожиданно сказал Иван.
               - Чего? – не понял хозяин.
               - Змея твоя ползёт, говорю, - совершенно нетвёрдым языком пояснил приятель.
               Влас увидел вдалеке Анастасию, повернулся к художнику, взял его за шиворот и приподнял над лавкой:
                - Это я могу называть жену как заблагорассудится, а для тебя она Анастасия Павловна. Ты понял?- и он для придания своим словам дополнительного веса встряхнул непочтительного соседа.
                - Да понял, понял я, - покаянно склонил голову тот.
                - Ну и вот. А теперь расходимся, быстро и пристойно.
               И они разошлись – точно, быстро но не совсем пристойно: Иван при выходе налетел на столб от ворот и ударился лбом, отчего минуту стоял не двигаясь. Но, затем как и другой сосед, Константин, удалился от дачи Вершинина.
               Наконец-то настало время, когда можно было полностью отдаться рыбалке, которой бредили отец и Василий, и которой немного увлекался Сергей. Где-то они, братья? Особенно Сергей – ни слуху, ни духу, уж сколько лет. Василий где-то в неметчине, поди, в выходные удит по лицензии пронумерованных форелей в прозрачных германских ручьях. Сам Влас особенно рыбалкой не увлекался, налегая на спорт. Может, и зря, говорят же: хороша физкультура, а спорт – это не очень хорошо. Особенно интенсивный. Ну что ж, никогда не поздно поменять хобби – оно ни к чему не обязывает и никто не требует отчетности по результатам. В окрестностях дачного посёлка было несколько больших карьеров, оставшихся от добычи песка в период развитого социализма. Заполнившись водой, они быстро заполнились и рыбой. Рыба была, правда, не благородных кровей – всё в основном караси, редко попадались окуни и щуки. Этим последним тут было бы раздолье, будь приток свежей воды. Но стоячую они переносили плохо, и дискомфорт этот не могло компенсировать даже изобилие еды. Поэтому караси плодились с пугающей силой, а ввиду недостаточности кормовой базы для всего их поголовья всё более мельчали. И если в первые годы их заселения в мутные пруды тут попадались лапти по полкило весом и даже больше, то в последнее время удачей считалось поймать карася размером с ладонь учительницы начальной школы.
                - Эх, порыбачу! – запальчиво сказал Влас прохладным октябрьским утром, загружая в машину банку с червями, удочки и подсачек, которым местные рыболовы никогда не пользовались, считая это извращением. Но подсачек ему впарили в магазине «Охота-рыбалка», где он покупал крючки, поплавки и удилища. Аргументы привели убедительные: на карьерах берега крутые и без подсачека-де – никак.
                - Рыба – это хорошо, - безрадостно отозвался Константин, с утра по причине незанятости висевший на штакетнике. Он рассчитывал, что планы у соседа будут несколько иные и удастся немного подлечиться. К рыбалке Константин был абсолютно равнодушен. Но вот Иван, подошедший только что, немедленно загорелся идеей съездить на природу. Да и что с него возьмешь – художник, он и есть художник. Из снастей у него имелась только старая, почерневшая от времени ивовая корчага. Он поспешно бросился к себе, привязал к корчаге вместо сгнившей бечевы другую, прихватил рюкзак, быстро наполнив его нужными, на его взгляд, вещами и так же быстро вернулся.
                - Ну, ни чешуи, ни хвоста! – кисло пожелал соседям Константин и поплёлся домой; настроение с самого утра было испорчено. Знал бы он, что таилось в рюкзаке у Ивана!
                На ближнем карьере было довольно людно: известно, население за пределами города праздное. Решили проехать дальше. На втором карьере рыболовы тоже имелись, но в небольшом числе. Тут Влас и остановился.
                - Красота! – восхитился художник, оглядывая окружающие водоём кусты ивняка и заросшее иван-чаем большое поле, где некогда сеяли сельхозкультуры. Иван-чай, когда он растёт отдельными кустами или куртинами – живописное и трогательное зрелище. Когда же он заселяет целые поля и они наливаются сплошь фиолетово-лиловым цветом – впечатление пейзаж производит унылое. Но истинный художник видит красу во всём. Именно к таковым принадлежал и сосед Вершинина.
                Пока он восторгался ландшафтом, Влас настроил и забросил обе свои удочки и, усевшись на сплющенную от долгого использования кочку, погрузился в лёгкую дрёму. Но ему не суждено было подремать: вдруг оба поплавка дёрнулись и поплыли навстречу друг другу. Вскочив, он выдернул одну, затем и другую удочки. На крючках трепыхались два карася размером чуть больше осинового листа.
                - Что, с почином? – отвлёкся от созерцания природы Иван.
                - Хорошо, что на машине, - отозвался Влас, - иначе нам бы не допереть. И он показал свой улов.
              - Мал золотник… - воодушевился художник и принялся снаряжать корчагу. Он заткнул выгрузную дыру пучком травы, положил внутрь пару камней, несколько сухарей и швырнул корчагу в воду.
               - И-эх! – вслед за тем сокрушённо воскликнул браконьер, наблюдая, как расходятся по воде круги и колышут свободно плывущую бечеву, - верёвку-то я не привязал! Давно этим не занимался. Тьфу!
                Влас между тем продолжал таскать карасей; они не давали ему ни минуты роздыху, так что  в конце концов одну удочку пришлось бросить.
               - Влас, я корчагу утопил! – пожаловался художник и указал на воду.
                - А я что сделаю? – отмахнулся удильщик. – Хочешь – возьми вторую удочку. Замучишься успевать!
              - Корчагу жалко. Столько лет служила. Старее её только бабка Клава.
                - Вот навязались… - с досадой пробурчал Влас, бросил снасть и полез в рюкзак. Оттуда он извлёк отцеп – увесистый свинцовый шарик на толстой леске, а затем тройной крючок такого размера, что его можно было использовать вместо якоря на маломерных судах. Это было приобретено вместе с подсачеком – на сома и калугу. Прикрепив адское изделие к шарику, Влас принялся метать снасть в то место, где утонула корчага. И на четвёртом забросе он, подтягивая леску к себе, зацепил-таки утопленницу. Её тут же отправили обратно в мутные глубины, но уже по всем правилам – накрепко привязав бечеву к кусту.
               - Ну, Егорович, за уловы! – провозгласил Иван и на радостях достал из своего рюкзака бутылку самогона, которую купил за умеренную цену у местных умельцев. Влас несказанно удивился, но удивляться было нечему: художник сбацал вывеску одному из предпринимателей на его парикмахерскую и получил расчёт. Вершинин, правду говоря, и сам прихватил бутылку водки, но до поры решил о ней не упоминать. Однако предложение приятеля его не оставило равнодушным и они, забыв на время о карасях, выпили за удачу. Напиток оказался высококачественным: настоянный на кедровых орехах, прошедший очистку углем, марганцовкой и ещё невесть чем, он имел благородный красно-коричневый окрас и по вкусу мало отличался от армянского коньяка. То ли армянский коньяк изготовлялся по схожей технологии, то ли в последнее время он поставлялся в магазины от местных умельцев, но разобрать, где одно, а где другое, если напитки налиты в одинаковые сосуды, по вкусу было невозможно. Одно бесспорно: в них отсутствовал метанол. И за то производителям, конечно, большое спасибо.      
                Удача, точно, сопутствовала рыболовам: всё так же азартно кидалась рыба на червяка, а вынимаемая время от времени корчага приносила по полведра карасиков-пятаков, которых Иван вываливал в полиэтиленовый мешок. До планшета для зарисовок, прихваченного художником на природу, руки не доходили. Всё шло весело и без зарисовок. Когда была выпита водка, запасённая Власом и они порядочно отяжелели, хотя и закусывали печёными на костре карасями, решено было закончить рыбалку. Стаи ворон, которые утром летели с юга на север, сопровождая свой полёт непрерывным ором, теперь летели назад, всё так же громко каркая.
               - Чисто Босх, - пробормотал Иван, неодобрительно глядя на ворон.
               - Что?
              - Я говорю – Босх; был такой художник, и на одной картине у него из обыкновенной задницы вылетают вороны.
              - Да, похоже, эти тоже из задницы – иначе чего они так орут?
              - Вот-вот.

              - Но что делать с этой прорвой мелюзги? – спросил Влас, отплёвываясь от чешуи и бесчисленных мелких костей.- На что она вообще годится?
                - Местные сушат её, а потом перемалывают на мясорубке. И стряпают пироги или делают котлеты.
               - Так ведь замучишься чистить!
                - Да кто её чистит? Всё в дело идет. И ничего – вкусно. А больших карасей, понятно, жарят. В сметане. Вообще объедение, но если только сметана не заводская, не исправленная. Дикая сметана.
              - Я бы, пожалуй, пироги с чешуёй и кишками есть не стал.
              - Ну, это на любителя. Раньше этой рыбной мукой ещё подкармливали свиней, но понемногу, иначе мясо рыбой провоняет. А сейчас свиней не держат, раз невыгодно, приходится всё самим есть. Красная рыба дороговата, зараза, да даже и дрянной минтай-то…
              - Так, может, ты и моих возьмёшь, засушишь? А я только крупных заберу.
              - Можно, потом я тебе на котлеты отвалю. Пироги-то ты лепить, наверное, не станешь?
              - Да уж не стану.
              - А немого ещё и Косте презентуем. У него жена мастерица на кухне. Пусть радуется.
              - Пусть.
              Когда Константин получил полведра ещё живых карасиков-недорослей и увидел, насколько веселы его друзья, он понял, какого свалял дурака, не поехав на рыбалку. Да было уж поздно.
             Через несколько дней после этого Власа удивил телефонный звонок: ему и без того звонили нечасто, а тут выстветился аж Андрей Ребров, с которым разговоров не случалось уже года два, если не три. После короткого обмена приветствиями и выжидательных пауз Власа родственник из Сибирска перешёл к делу:
                - Ты же в курсе, наверное, что Дарья учится туристическому делу и сложилось так, что она перевелась доучиваться в Москву. Два года отучилась в Сибирске, и всё шло у неё хорошо. Но Москва – не Сибирск, хотя и тут пакостей хватает.  Ты бы съездил к ней на пару дней, а лучше – на недельку, посмотрел, как и что, подбодрил.            
              Влас удивился:
              - Так она в Москве? А что так резко надумала?
              - Видишь ли, дом ваш в Коковище сгорел. Поджог.
              - Сгорел? Их нашли?
                - Нет. Участок мы с Дарьей продали, так что средства у неё пока есть. Но нет моральной поддержки.
              - Ну, если такие дела, то надо ехать.
              - Но ты прежде созвонись с ней, извести.
              - Само собой. Начну собираться. Спасибо, что позвонил.
               И Влас начал собираться в дорогу, согреваемый мыслью, что он где-то нужен. Ехать решил на поезде – торопиться не обязательно и можно посмотреть, где, как и что – давно он не выбирался в дальнюю поездку. Позвонил сестре и сообщил о своём намерении; судя по глоссу, она обрадовалась, хотя словесно никаких восторгов не высказала.
              В день старта он прибыл на вокзал почти за час до отправления поезда. Суета и спешка, снующие туда и сюда пассажиры с ошалелыми глазами немало позабавили Власа – ему мчаться куда-то сломя голову не было нужды. Расчёт и предусмотрительность – этого у него не отнять. Вечернее время на интенсивность сутолоки никак не влияло – казалось, она становилась ещё более разнузданной.
                «С чего бы это? – подумал он. – Сезон отпусков вроде закончился, да и дачно-огородный. Мундиалей нету. Великих строек – тоже. Куда?».
              - Влас! – неожиданно раздался где-то недалеко хрипловатый голос. - Вершинин!
               Он огляделся;  лавируя среди толпы, к нему продвигался невысокий, с брюшком, мужчина примерно его лет. Приглядевшись, Влас узнал сослуживца, бывшего капитана Усова, которого не видел со времени лесного банкета в честь выхода Вершинина на пенсию:
              - Валера!
              Они похлопали друг друга по плечам, обнялись, но целоваться не стали – не к лицу офицерам лобызаться, как барышням.
              - Сколько лет, сколько зим, Влас! Ты куда?
              - В Московию. А ты?
              - Я уже приехал. Был у тестя в гостях, кое-что помог ему с его машиной. Так надо бы отметить. Ты сильно торопишься?
              - Да времени немного есть. В ресторан?
              - Конечно! Вот это встреча!
             Привокзальный ресторан был тоже переполнен, но они-таки устроились за столиком у самой двери. Это их нисколько не огорчало. Заказали коньяк , который был доставлен без промедления, и спартанскую закуску, которая поспела, тем не менее, не скоро. Но ждать её не стали, и без долгих слов выпили за встречу. Потом – за автомобильные войска. Затем, не став пить за любовь, выпили сразу за здоровье, ещё за что-то, и ещё. Тут подоспела и закуска и они снова заказали коньяка.
              - А помнишь, Валерка...?
              - А знаешь, ведь бензиновый бизнес накрыли!
              - Да ну?
              - Вот тебе и… А поехали ко мне в гости? Там – не тут!
              …ть! – взвился вдруг Влас, - мой поезд!
              Он приподнялся со стула и тут же рухнул обратно. – Так уже восемь. Он должен отойти в семь сорок пять!
                Поддерживая друг друга, автомобилисты бросились на перрон. Поздно! Урочный поезд на Москву только что отошёл.
               Назавтра в конце дня, отойдя после вечеринки у Валерия Усова, Влас позвонил сестре в Москву и, извинившись, сказал, что не смог выехать к ней. Поднялось давление. И билет-то был уже куплен, а вот не получилось. Но он приедет, попозже. А пока перекинет ей малость денег.
               И Влас практически не врал: и билет-то был куплен, и давление поднялось – но только не до, а после отхода поезда, на вторые сутки.
              - Ну ничего, - отвечала Моль. – Ты не переживай – береги здоровье.
             Скоро Анастасия Павловна забрала Власа с дачи насовсем – чтобы был под приглядом. Мало ли что. Да и пенсия его сохранней будет. Без неё детей не выучить. В воспитательных целях супруга напомнила Вершинину про соседа по лестничной площадке, подполковника, который получает пенсию уже тридцать девятый год и почти ничего не пропивает – всё в дом, всё для семьи.
              - Если ты ещё раз вспомнишь про него, я придушу тебя вместе с этим негодяем полковником! – веско молвил Влас, и отчего-то загрустил. Запечалился. Затосковал.  Некому пожаловаться.
                ***
              Андрей Петрович Ребров пользовался нешуточным авторитетом в своём учебном заведении, где проработал уже много лет. Особенную популярность он снискал среди молодых людей, посещающих энтомологическую лабораторию. Случалось, выпускники присылали ему козявок, которых сами не знали и не могли определить. Это в конце концов оказывались давно известные науке представители армии насекомых, только в такие периоды, иногда слишком скоротечные, когда случайно их встретить почти невозможно. Только при постоянном, порой многомесячном наблюдении можно было уловить какой-то переходной момент в их развитии. Тем ценнее оказывались такие находки. Он отвечал всем и благодарил за содействие в расширении экспозиции лаборатории. Один из питомцев  приглашал Реброва на Сахалин; теперь остров соединял с материком мост и не надо было болтаться на пароме в Татарском проливе, путешествие – одно удовольствие. А самое главное – сообщал сахалинец, знавший пристрастие наперсника к рыбалке – здесь водится такая замечательная рыба! И, наконец, на Сахалине встречаются потрясающие махаоны – просто голова кругом!
               - Вот шельмец! Даже сердце заныло, - Ребров вздохнул, представив, какие рыбины попадаются на Сахалине. Он пообещал приехать, но уже не в этом году – лето кончается, а ему ещё надо съездить в первопрестольную к Дарье. Да и свой учебный год скоро начнётся. Но приглашение заслуживает внимания, и ещё как! Конечно, на своей машине делать такой дальний пробег Андрей Петрович не собирался, хотя автомобиль был испытанный, с роторным двигателем, что сейчас в моде. Презренные поршневые остались, пожалуй, только на тракторах да, может быть, ещё на камнедробилках. К электромобилям, которых тоже расплодилось достаточно, душа у него не лежала. Автомобиль во всяком случае отпадал – всё-таки он не автотурист; поедет на поезде. Разбередили естественнонаучную душу! Андрей Петрович решил, пока есть свободное время, съездить на озёра. Там он, конечно, не поймает красной рыбы, и даже леща – навряд, но уж караси и плотва, окуни и ерши в тех водах не перевелись. Жаль, что нельзя ловить хариуса – он занесён в красную книгу и к речке, где его выуживали раньше, теперь даже и подходить не рекомендуется. Всякую другую, так называемую сорную рыбу – лови, пожалуйста! Не забудь только про лицензию.
                Среднестатистический гражданин, если он не спортсмен, не игроман, не коллекционер и не расхититель народных средств, довольствуется таким хобби, как рыбалка. Ею повязаны большие армии как юных, так и зрелых, и уже убелённых сединами жителей республик, краёв и областей. Жаль, лето коротко, а зимняя рыбалка прельщает далеко не всех. Андрей Петрович Ребров держал свои рыболовные снасти всегда наготове, запасаться перед очередной рыбалкой приходилось только червяками, да иногда он ловил в старой теплице больших мух и слепней, которые набивались туда в жару и бились потом о стекло в напрасной надежде проломить его и выбраться наружу. Мухи были излюбленным лакомством плотвы и особенно – недосягаемых теперь хариусов и ленков. На этот раз мух заготавливать он не стал, ограничившись лишь червяками. Может, и зря: рыбалка в этот день не задалась. Вполне возможно, что рыба занемогла перед переменой погоды – по прогнозу назавтра должен был пойти дождь и усилиться ветер. А сегодня припекало, и хотя день только занялся, духота чувствовалась даже на озёрах. Всё-таки он поймал с полкило карасей и ершей, что вполне укладывалось в разрешённый лимит  вылова за один день. Но это всё была мелочь, и вспомнилось приглашение сахалинца.
Окунувшись в озере перед дорогой домой, Андрей Петрович собрал снасти, сказал: «Благодарствую!» и двинулся прочь.
                Положительно, день был неудачный.  Не успел он выехать на торную дорогу, как спустило  колесо. Причина обнаружилась сразу: на покрышке красовался обломок дранки с гвоздём, который и продырявил резину.
                «Чёрт возьми, откуда же на озере дранка?» - Ребров прошёл немного назад, вглядываясь в траву и кустарник и за густой купой тальника обнаружил кучу мусора – хлам от какой-то разобранной стайки. «Больные, что ли? Везти мусор за тридцать километров – и не на свалку?». Но тут же догадался: люди захотели порыбачить и – как же иначе? – совместить приятное с полезным. Загрузили, кроме снастей, мусор. Только и всего.  Короче, свиньи.
              Полуденное солнце жгло даже сквозь рубашку, и когда он закончил возиться с колесом, был мокрый, как из-под дождя.
                Минут через пять езды Андрей Петрович увидел легковушку, норовившую с просёлочной дороги выехать на большак. Одно переднее колесо уже было на грунтовке, но дальше дело не двигалось. Автомобиль был заднеприводной, а на просёлке блестела влажная глина. Две молодые особы в майках и трусах стояли возле и о  чём-то оживленно толковали;  из машины вывалился мужик в тенниске и штанах ниже колен а-ля Плохиш, и замахал рукой.
               - Да пошёл ты! – вслух молвил Ребров и бессердечно прокатил  мимо. – Сам мог бы вытолкнуть машину, уж не говоря, что можно запрячь и этих..!
                Странные они, эти вечно отдыхающие ребята. Такие же странные явления, как «элитный сэконд-хенд» или «безалкогольное шампанское». Креативный, благочестивый монах Периньон уж никак не думал, что над его детищем потомки будут так измываться. Хотя, надо быть, эти-то предпочитают алкогольное, и нечто покрепче шампанского.
              Желчным размышлениям Андрея Петровича положила конец лошадь, пасущаяся на правой обочине. К дороге она стояла задом и он не предполагал никакого подвоха, но, испугавшись вдруг накатившего рокота мотора, кляча задом наперёд вымахнула на дорогу и пересекла её, прежде, чем шофёр успел затормозить.
                - Ну что же это за день такой поганый! – вконец обозлился он и прибавил газу, торопясь поскорей добраться домой.
                Потехе –  час. Утолив на время рыболовную страсть, переделав мелкие хозяйственные дела, Ребров засобирался в Москву. За эти годы он уже четыре раза побывал у Моли, когда стало ясно, что Влас, а тем более Василий не найдут возможности принять участие в её штудиях. Нынче она закончила университет и малое время спустя утроилась на работу в турагентство, не первой руки, но тем не менее, довольно респектабельное. Хотя оно сегодня такое, а завтра… 
                Андрей Петрович нашёл крестницу в добром  здравии и вполне уверенную в себе, ему показалось даже – несколько самоуверенную. Ну что ж, это не так и плохо.
                - Теперь, дядя Андрей, я уже могу обеспечивать Дарью, - сказала она, когда они обменялись новостями. – Ты отдохнёшь.
                - Да я слишком и не напрягался, - обронил Ребров, заметив, как заблестели, увлажнившись, её глаза. – Ты давай, укрепляйся на службе, укореняйся, так сказать. Это самое главное.
                - Я укореняюсь – чем мне больше заниматься? И работа интересная.
                - Ну вот и славно. Когда теперь приеду – не знаю. Но и ты в Сибирск не отрывайся – нет нужды. Если соберёшься во время отпуска – другое дело. А так-то у меня всё в порядке.
                - Будем перезваниваться. Ты побольше говори о своих делах, о Сибирске. Раньше он и Коковище всё время снились. Сейчас меньше – может, отупела от учёбы. Но всё равно вспоминаю.
                - Само собой. Ты ещё пока наша, хоть и москвичка. Буду время от времени названивать.
   В новогодние праздники Моль приехала к Андрею Петровичу. Была сдержанно-радостной и немного тревожной. Говорили о том и о сём: что турфирма Дарьи живёт вполне себе благополучно и что у нё, у Дарьи, постоянно расширяется круг знакомств, причём не только в России. Что к Андрею Петровичу зачастили коллеги из других, родственных учебных заведений с целью изучения опыта работы энтомолаборатории. Что Дарья Вершинина включена в состав делегации по развитию туристических связей с Грецией. Что первая часть работы Андрея Петровича « Маршруты натуралиста» уже подготовлена к печати. И много чего ещё.
                - Дядя Андрей, я ведь собралась выйти замуж, - наконец призналась гостья.
                - Вот как? Ну что сказать… Кто же он?
                - Он вообще-то новозеландец, тоже в туриндустрии. У нас был по реализации проекта « Новая Зеландия – родина хоббитов». Там, понимаешь, шли съемки фильма по Толкину.
               Ребров покачал головой:
                - Дарья, у нас 140 миллионов, уж наверное, и женихов тьма, тем более – Москва. А ты… - ну надо же! Но раз так, то пусть будет так. И что, назревает свадьба?
               -  Мы никакой большой церемонии не планируем – всё будет в узком кругу. Тем более, что у них, в Новой Зеландии, широко гулять вроде не принято.
               - Да уж, с нашими застольями тягаться только арабским шейхам. И что – ты поедешь в Зеландию?
               - Поеду. Может, не насовсем. Здесь меня ничего не держит. Возьму немного земли с могилок… Вот только как ты, дядя Андрей? Может, мы выпишем тебя к себе?
                - Староват я уже, Даша, не приживусь в том полушарии. Да ты не волнуйся – есть у меня тут одна… бабушка. Так что я не один. А тебе желаю счастья!
               Моль с облегчением вздохнула, потом они стали пить чай с вареньем, приготовленным Молью в прошлогодний приезд. Потом она принялась хлопотать внутри дома и вне его, наводя порядок там, где его не хватало. Хотя Андрей Петрович содержал жилище в чистоте, что было нетрудно при его аскетическом образе жизни, женский взгляд находил то, что нуждалось в уходе. На третий день Голубая Моль Сибирск покинула.
              Зима в тот год выдалась снежная и Ребров на работу чаще ходил пешком – разгребать сугробы у гаража после каждого очередного снегопада не было желания. Да и пешие прогулки должны были способствовать отменному самочувствию, как утверждали заядлые пешеходы. Особенно те, которые нарезали круги с варяжскими палками. Особого улучшения самочувствия он не ощутил, но зато во время этих походов можно было ничем не заниматься, кроме того, что необходимо переставлять ноги. И думалось на совершенно отвлечённые темы, например, как хорошо было бы приобрести лодку и съездить на несколько дней в гости к Енисею. Или устроить шиншилловую ферму. Но лучше всего выбраться на Сахалин и в Африку: Ребров в последнем разговоре с Мокумбой клятвенно пообещал обязательно наведаться к нему предстоящим летом. А что? Бабушки у него никакой нету –это он приврал, чтобы Дарью успокоить. Так что можно ездить без оглядки.
               Снег так же, как быстро и щедро завалил землю, растаял в течение двух апрельских недель и в май  город и окрестности вступили в голом и несколько неряшливом виде. Начались санитарные и благоустроительные субботники. Мутные ручьи уносили часть антисанитарии в реку, которая избавлялась ото льда пока лишь у берегов. У впадения ручьёв и паслась оставшаяся в Коке рыба, выискивая подходящий корм. И Андрей Петрович, соскучившись за долгую зиму по рыбалке, предпринял вылазку на реку. Выехал он за добычей ближе к полудню, когда лёд, намерзший у берегов за ночь, растаял и было куда закинуть донку. Лучше, конечно, пытать удачу на другом берегу, и подальше от шума городского. Переезжая мост, Ребров заметил вдруг двух ребятишек, барахтающихся в воде среди обломков льда метрах в десяти от берега. Они, было видно, отчаянно звали на помощь, но крики до него не доносились.  Переехать мост – одна минута, ещё минуты три по берегу. А там… лишь бы не ушли под лёд. Промчавшись по кочкастому берегу, он резко затормозил, скинул куртку и ступил в воду. Тысячи иголок впились в ноги, затем в туловище, перехватило дыхание. Ребров продвигался вперёд, разламывая локтями тонкий лёд. Дно ещё чувствовалось под ногами, он успел ухватить тонущих за рукава и, по горло в воде, поволок их на берег. Со всех троих текло, в машине на полу тотчас образовалась лужа. Не попадал зуб на зуб, губы задеревенели.
               - Куда? Быстро говорите! – рявкнул Ребров и, следуя указаниям негнущихся рук, погнал машину, не глядя на дорогу. 
               Он сдал самого близко живущего купальщика родителям под оханье и нечленораздельные вопли.
              - Второго вы довезите сами, или вызовите родителей, - бросил он, а я – домой.
              - Антон, дай свою одежду, переодеться человеку, - скомандовала хозяйка, с быстротой фокусника переодевая пацана. – И вези скорее Петьку!
               Она начала переодевать и Петьку, в то время, как громадный Антон выдал Реброву штаны и толстую мохнатую рубаху, которой Андрей Петрович мог обернуться два раза. Секунду помедлив, он скинул свои мокрые одежды и облачился в сухое. И не стал больше задерживаться: собрал свои тряпки и пошёл к машине. Следом выбежали Антон с Петькой; Антон стал открывать ворота, чтобы выгнать машину.
              - Как вас зовут? – успел крикнуть Реброву, усаживающемуся в машину.
               -  Андрей, - он захлопнул дверцу и резко взял с места. Антон глянул вдогонку – на номера.
                Дома Андрей Петрович поспешно достал из шкафа заслуженно отдыхавший  там древний тулуп, закутался в него, вынул из буфета бутылку водки и проглотил почти половину. Потом подогрел недоеденную утром яичницу и выпил ещё – теперь уже с закуской. Чувствуя, что начинает отогреваться, он снял выданную напрокат одежду и лёг на диван, укрывшись нагретым тулупом. Под восхищённое бормотание теледикторов нештатный спасатель задремал.
                Ему снились  коридоры колледжа, развешанные на ветвях дерева небольшие печальные крокодилы, окуни, которых он то и дело таскал из глубины, но никак не мог выволочь на берег; он ругался и с досады бросал в воду камни. Этот холодный ветер… Почему обязательно такая фамилия?  Она тотчас всплывает в памяти, лишь только начинают хлопать форточки и шуметь тополя. Как хорошо, когда атмосфера спокойна!
              Просыпался Андрей Петрович с тяжестью в голове и всём теле. То ли от приснившегося ветра, или ещё от чего, его сотрясал озноб. Проснувшись окончательно, вспомнил про купание среди льдин  и пошёл на кухню, где выпил ещё немного водки. Стало теплей, но голова отяжелела совсем. Он пристроил подмышкой термометр и пытался понять, что там идёт по телевизору. Ртуть поднялась до отметки 39.  Нимало не смущаясь приёмом водки, он проглотил таблетку аспирина и снова лёг на диван. Было уже поздно: за окнами гасли последние отсветы зари.  Андрей Петрович малое время спустя подумал, что хорошо бы ещё раз измерить температуру, но стоило пошевелиться, как сразу же под тулуп врывался убийственный холод.  Часа через полтора он всё-таки достал с тумбочки и установил термометр. Прибор показал 39. « Что же будет ночью?». Он, презрев пронизывающий мороз, добрался до аптечки и принял тетрациклин, а чуть погодя – ещё одну таблетку аспирина. К полуночи, однако, состояние не улучшилось, а стало хуже. Временами он впадал в забытье; махнув рукой на самолечение, позвонил в «Скорую». У него ещё достало потом здоровья запереть входную дверь и самостоятельно погрузиться  в прибывший автомобиль. Районная больница уже спала и прибытие нового пациента прошло практически незамеченным. Эка невидаль! Только один бессонный человек спросил забежавшую со шприцем молоденькую медсестру:
               - Что это за возня там в коридоре?
               - Деда привезли с простудой.
               - С простудой? На дворе под тридцать градусов!
               - А у него за 39. Долго ли?
               - Уж да. Не знаешь, где и чебурахнешься. И что – в реанимацию?
               - Надо бы, но там сердечники; жара, что ли,  действует. Так резко ударила.
                Андрею Петровичу привиделась Голубая Моль, когда ещё была маленькой – ей отмечали  третий день рождения. Когда кто-то из гостей произносил стоя тост, она, вымазавшись досрочно тортом, решила сполоснуть руки и вытянула из-под оратора табуретку, чтобы достать до умывальника. Никто этого не заметил и оратор, лихо опорожнив стопку, грохнулся на пол.
               - Дарья, ну что ты делаешь! – всплеснула руками тогда Мария Васильевна. – Хоть бы предупредила!
               - А я допередила!
               - Не выдумывай, пожалуйста: мы не слышали.
               - Гадом буду! – заверила Моль и все принялись смеяться.
              - Она уж не та маленькая Голубая Моль, - проскрипел чей-то голос и Андрей Петрович разглядел в сумраке большого коричнево-зелёного саранчука, - да она в своей Новой Зеландии уж давно толстая и седая тётка.
              - Врёшь, гад – она всегда моя маленькая Моль!
              - А вот и нет, вот и нет! – хором закричали зловредные саранчуки, которых вдруг стало много. – А ты вообще старый старик. Ненавидим! – Вопли стали походить на звяканье лабораторных пробирок.
              - Вот подождите, я вымою пол и займусь тогда вами: не будете знать, куда бежать! – и Андрей Петрович, схватив слабой рукой подушку, ударил ею ближнего прямокрылого прямо под дых. Подушка угодила как раз под ноги доктору, только что вошедшему в палату.
               - Ай-яй-яй, – огорченно сказал он и поднял подушку. - Чем я провинился, разрешите узнать?
                - Да он всё время бормочет что-то, ворочается с боку на бок, - раздражённо ответил кто-то с соседней койки. – Спать не даёт!
              - Мы переводим его в реанимацию. Положение серьёзное.
              Никто не сказал больше ни слова.
              Утром Андрея Петровича разбудило солнце, бившее прямо в глаза. Он отвернулся и сиплым голосом попросил открыть окно: душно!
   Медсестра, делавшая какое-то снадобье у шкафа с медикаментами, с сомнением посмотрела на занемогшего. Никакой духоты в этот ранний час не наблюдалось, но  она чуть приоткрыла окно. Затем  ушла и звяканье склянок в реанимации прекратилось. Вместе со свежим воздухом в окно влетела маленькая голубая бабочка, размером чуть больше ногтя, и устроилась на сгибе локтя больного, припав к руке всеми четырьмя крыльями. Андрей Петрович не шевелился. Может быть, минуту, две, а может быть – все полчаса. Времени не замечалось. Распахнулась дверь и вошли двое: один в халате, надетом в рукава, другой – в накинутом на плечи. Бабочка беззвучно вспорхнула и вылетела из палаты. Он посмотрел ей вслед, перевёл глаза на вошедших, сказал:
              - Меня навестила Голубая Моль! - и счастливо закрыл глаза.
              Доктор покачал головой.
              - Человек, часом, не ударился головой о льдину, когда спасал детей? – обратился он к посетителю, которому вообще-то вход сюда был воспрещён.
              - Нет. Просто Ребров много времени провёл в Африке, где коллекционировал бабочек. Наверное, это ему и привиделось.
              «Много вы понимаете « - сквозь дремотный туман подумал коллекционер.
                - Ну, хорошо, если с головой всё в порядке. А вообще состояние сложное – двустороннее воспаление. И возраст не юношеский.
                - Вы уж постарайтесь. В колледже его ждут. И смотрят на меня – будто если я директор, то всё могу.
              - Бу-бу-бу.
              - Бу-бу-бу.
             Дальше Ребров ничего не слышал. Он крепко спал.
                Владимир Сметанин
                2018 г.    
 
      
   
  -