Сенокос

Один раз в год в августе мне приходится окунаться в мир палящего забайкальского солнца, душистого аромата скошенной травы, пота, оводов и еще, бог знает, каких подробностей, складывающих картину деревенской борьбы за урожай. Не сказать, что все это мне безумно нравится и нечеловечески затягивает, просто строгий наказ родителей и личное чувство моральной обязанности оказать «помощь селу» толкают на такой «правильный», как сказал бы любой из моих родственников, шаг.

Сена в моей деревне заготавливают очень много. Настолько много, что один из трех устанавливаемых на зиму зародов к следующему сезону всегда остается неиспользованным. Попытки критики с моей стороны подобной нерациональной траты физических и финансовых средств не находят абсолютно никакого отклика в умах моей деревенской родни, которая уже на уровне рефлекса отвечает: в ограде должно быть три зарода, и точка.

Село, в котором когда-то родилась моя мать, в эпоху бурных преобразований девяностых годов пришло в полный упадок. Колхоз развалился, имущество его по долгам было распродано районным соседям, а по большей части растащено местными жителями. Последние выживают сегодня, как и в любой российской глубинке, за счет скота, огородов, пенсий стариков и скромной зарплаты бюджетников. Те, кто побогаче, на собственной моторке или вкупе с кем-то ездят по протокам за омулем на Байкал. Естественно, для продажи. Тем не менее, демографического кризиса не наблюдается. Детей в школах меньше не становится.

Всюду звучит только бурятская речь. На русском языке дети приучаются разговаривать только в школе. Боюсь показаться приверженцем одиозных политических идей, но последний факт согревает мне сердце. Сегодня, когда бурятская молодежь в городах и селах не знает родного языка и ничего, кроме обязанности «покапать» из чарки водки не знает из обычаев и традиций родной культуры, другой точки зрения у меня не возникает. Национальность живет до тех пор, пока люди активно используют ее язык в общении между собой.

С утра с двумя великовозрастными братьями выезжаем на монотонно тарахтящем мотороллере далеко за деревню, где бывшие колхозные поля, изрезанные рядами тальника, разбиты по участкам на каждого взрослого жителя села. Стабильно поднимающиеся по дороге из года в год новые дома в сочетании с унылым видом заброшенных и «раздетых» молочных ферм укрепляют мысль о парадоксальности развития нашей глубинки.

Проезжая мимо кладбища, скрывшегося в островке березовой рощи посередь степи, один из братьев привычно бросает разломанную сигарету на обочину кочковатой дороги. Такая символическая дань духам умерших и природы в надежде на плодотворный день и безоблачное небо. Этакий бурятский вариант есенинской строчки «И на известку колоколен невольно крестится рука».

На участке трава попадается, как обычно, неоднородная. В низинах – высокая, сочная. В верховье – низкая, жесткая, не поддающаяся без дополнительных усилий.

Во время косьбы посторонние мысли в голову не лезут. Земля неровная, кочковатая, с то и дело попадающимися засохшими ветками тальника. Постоянно смотришь, как бы не заехать носком косы в какую-нибудь корягу. Через час монотонных рывков с литовкой справа налево промокшая майка начинает неприятно липнуть к телу. Раздевшись по пояс, продолжаешь работу, смирившись с приставучими мухами, оводами, изредка пчелами и шмелями, чьи крохотные улья попали под прокос.

Невдалеке сорокалетний двоюродный брат Серега, несмотря на невысокий рост и сухопарость, безостановочно, как машина, широко и ровно срезает траву, которая густым валом ложится слева от него. Другой брат, Михаил, работает наоборот – урывками с постоянными остановками на перекур, смочить пересохшее горло глотком чая или посозерцать окружающую действительность. Рутинный труд не для него. Он больше привык к баранке «Камаза» и ветреной жизни дальнобойщика. Ностальгия по прошлой работе в автотранспортном предприятии то и дело проскальзывает в его нынешних разговорах деревенского безработного о днях своей горячей молодости.

- Работай-работай, - крикнул он мне, когда я остановился передохнуть. – А то привык там в городе ничего тяжелее ручки не поднимать.

- Кто бы говорил это мне, но только не ты, - отозвался я.

С соседнего стана приближается мужичок с выгоревшей на солнце смуглой кожей. Вслед за ним спотыкаясь, бежит щенок, перепрыгивая на тонких лапках через траву ростом с него, трогательный своей неопытностью и безобидным видом.

Сосед подходит к Михаилу, который и рад поводу отвлечься от работы. Ничего делового в их беседе не замечается. Говорят об обыденном: какая трава нынче, какой участок достался, на чьей машине вывозить сено будем. Все реплики приправляются колоритным русским матом, без которого разговор оказался бы совершенно голым и тусклым.

Мишка размахивается руками от мошкары и, прихлопнув кого-то, показывает:

- Смотри, муравей с крыльями. Что, такое бывает, что ли?

- Сейчас все бывает, - мудро заключил сосед. – И муравьи с крыльями, и бабы-министры…

Наступает время обеда. Из рюкзака достаем кастрюльку с пловом, баночку лечо, масло, яйца, огурцы, пористый домашний хлеб. Питаемся в условиях полной антисанитарии, как сказал бы какой-нибудь маломальский медик, - грязными руками, немытыми ложками, запыленными кружками. Но за все годы сенокосной трапезы я ни разу не столкнулся с проблемным пищеварением. Тогда как в городе после чебурека, съеденного немытыми руками в институтской столовой, можно проснуться в инфекционной больнице. Со мной один раз такое случалось. В деревне подобные городские правила не работают.

Разговаривать во время еды особенно не о чем. Все о жизни братьев мне известно, чтобы можно было найти еще что-то новое. У Сереги семья, трое мальчишек. Мишка холостяк по натуре и по жизни. Говорить о себе, я давно заметил, так же бесперспективно. Мои городские измышления для них сложны и неинтересны. Поэтому перебрасываемся больше о нынешнем укосе и об отвлеченных вещах типа чемпионата мира по футболу и социально-экономическом развитии Байкальского региона.

- На кого ты у нас учишься? – обращается ко мне Мишка. – На госуправленца? Ну вот скажи мне, как поднять нам наше село?

- Ты сначала себя подними. Лежишь на печи, как Емеля, в ожидании чуда.

- Значит, не знаешь.

Разговор заканчивается обывательским неверием брата всем структурам власти.

- Рыба гниет с головы, - его любимая фраза в беседах подобного толка.

- То, что рыба гниет с головы, это удобное оправдание для хвоста, - отвечаю я, вспомнив мысль Михаила Задорнова. – У нас всегда любят требовать с кого-то, но только не с себя. Для начала стань законопослушным гражданином и налогоплательщиком, а потом требуй с государства благ и комфорта.

- За меня олигархи пусть платят. А я никому ничего не должен.

Диалог, как и предыдущий, заходит в тупик. Каждый остается при своем мнении.

- Ты лучше расскажи мне, как к вам Ирина Пантаева съездила? – решив поменять тему, спрашиваю я.

- Кто это?

- Ну как, американская топ-модель, а теперь и киноактриса. Снималась с Аль Пачино. Живет в Нью-Йорке. Месяц назад сюда приезжала с французской телевизионной группой, чтобы снять фильм о своих бурятских корнях.

- А, да, у ней здесь, кажется, бабка живет, - вспомнив произносит Серега.

- Ну и как все прошло?

- Не знаю. Не интересовался. Как приехала, так и уехала.

- Ну вы даете. К вам землячка с другого конца Света приезжала, а вы не знаете. Вот так и живете. Плюете на все, ругаете власть и ждете, когда начнется хорошая жизнь.

- Ну ладно, хватит болтать. Бери свою литовку и покажи, как у нас «законопослушные граждане» умеют сено косить.

Ближе к вечеру утренний заряд сил иссякает. Все больше делаешь остановок, чтобы передохнуть и поправить бруском косу.

Где-то далеко в дельте Селенги высоко в небо взмывает стая темных крупных птиц. Бесформенной массой они долго кружат на одном месте.

- Что это за птицы? – спрашиваю я Мишку, тоже уставившегося в небо на стаю.

- Журавли.

- А чего они как-то непонятно летают?

- Молодняк учат в косяк сбиваться. Смотри, сейчас клином полетят.

И впрямь, вскоре из галдящего броуновского движения, создаваемого пернатыми, выделяется сначала один треугольник, потом второй, третий. Журавли с характерным курлыканьем стройным клином парят над головой. Замешкавшаяся поросль встраивается в хвост четкой линии своих собратьев.

- На юг полетели, - говорю я.

- Нет. Это они пока тренируются. Полетят позже.

- Красиво, - вырывается у меня, когда журавли, разобравшись, не ломая линий, строгим треугольником продолжают свое движение над нами.

Мне всегда казалось, что птицы – довольно глупые существа, вся жизнь которых посвящена одной цели – набить зобы и оплодотвориться. Картина тающего в небе косяка журавлей знакомила с чем-то другим – воздушной и уж, конечно, не тупой совокупностью живой природы.

- В городе ты такого не увидишь, - многозначительно произнес Мишка и вернулся к своему земному занятию.

За час до сумерек возвращаемся домой. Заслышав рев мотоцикла из нашего двора, на дорогу выскакивает собака и, радостно виляя хвостом, с лаем бежит рядом с нами до ворот дома.

На кухне нас уже ждет сытный горячий ужин и сто грамм для снятия усталости.

Плотно покушав, я выхожу в сумеречный двор, бросаю собаке кость и присаживаюсь на мягкое седло мотоцикла. Без высотных домов, как в городе, здесь в деревне вся ночь кажется одной сплошной небесной бездной, с мириадами звезд и видимым на глаз восхождением лунной чаши. Ни громкого света, ни знакомого шума, способных поминутно отвлечь от бесконечности неба. Ничего этого нет. Город где-то далеко и только в памяти. Лишь манящая бездонность и мир ускользающих мыслей.

В детстве в деревне мы любили собираться большой кучкой с соседскими мальчишками и девчонками в наступающих сумерках и бесконечно находить новую потеху своему ненасытному воображению. Больше всего хотелось страшненького, и мы вызывали духов, пиковую даму, пугали друг друга рассказами про оборотней. Засунув палец в бутылку из-под шампанского, по очереди отчаянно ругались, чтобы вызвать из бутылки «гномика-матершинника». Он ни разу не появился, зато все в процессе такого сеанса катались по траве, задыхаясь от смеха, когда слышали из уст приятеля полную антологию русского мата. Каждая такая ночь настолько сближала и удовлетворяла юным запросам в беззаботности жизни, что, не прерываясь, продолжалась на протяжении всего лета. Потом городские ребята уезжали домой, деревенские оставались, каждый надолго запомнив магию ночного веселия и звездного неба и с острым желанием, чтобы на следующий год все повторилось…

Я гляжу на часы. Пора укладываться спать. Завтра снова за работу. Медленно поднимаюсь и, пройдя несколько шагов к крыльцу дома, останавливаюсь на середине двора. Тишина ночи. На сумеречном небе светят бусинки звезд.

Почему-то из головы не выходит стая журавлей, пролетевшая днем над нами. Словно другим стал после этого. Заложив руки за голову, я смотрю вверх и думаю. Надо почаще возвращаться к природе. Это общение исцеляет и будит что-то давно уснувшее, но очень важное в твоей городской душе.


декабрь, 2002