Ребенок Мануэля Рамоса

            Мануэль Рамос тащил на берег лодку. Рыбу он так и не поймал, и решил было сменить место, но когда вытравливал якорь, что-то не пускало. Пришлось нырять и освобождать железку. И вот когда он по веревке добрался до дна, то увидел, что одна лапа зацепилась и, как влитая, держится за огромную раковину. Таких больших, да еще на мелководье,  он никогда  не видел. Бурая и кривая, она буквально приросла к камням. От постоянных сотрясений и дерганий якоря она давно захлопнулась, и невозможно было рассмотреть, что же там внутри. Мануэль поднялся наверх, к лодке. Можно было высвободить якорь и уйти, но уж больно хотелось глянуть на моллюска. Это ж надо – такое чудище!
            И Мануэль решил ждать. А куда торопиться? Полдень, рыба все равно  ушла на глубину. Рыбак расправил тент и прилег на дно лодки  перевести дух.  Прошел час, и по его прикидкам раковина вполне могла открыться. Но ему пришлось еще дважды нырять, прежде чем  створки раскрылись. В лодке у рыбака не так уж много вещей, но нашлась  старая металлическая катушка, которую если умело пристроить в щель, могла, пожалуй, на пару минут  удержать створки. С ней-то он и нырнул. Осторожно, стараясь поменьше колебать воду, он подплыл к раковине и положил катушку на край. Моллюск в панике тут же  попытался захлопнуться,  но катушка мешала, и это дало возможность Мануэлю что-то увидеть там, в глубине. Палкой он поворошил тугую плоть  и за миг да того, как смятая катушка выскользнула наружу,  успел наткнулся на что-то большое и очень твердое.
             В общем, стоило заняться этой раковиной. В лодке он соорудил сеть с петлей, которой предстояло опутать раковину и поднять наверх. Помощник был бы в самый раз, но если вернуться сюда еще раз, кто знает, удастся ли снова найти это место. Нет, поднимать придется самому. Много раз Мануэль нырял на дно и ножом ковырял то место, где раковина приросла к камням, раскачивал ее, пока,  наконец, не почувствоал, что она сдвинулась с места. И вот, обвязав ее сетью, он был готов поднимать диковинный груз в лодку.
            Обдирая  смуглые  плечи линем,   упираясь ногами в бока лодки он постепенно поднимал груз. Пока тот был в воде,  это было не очень сложно, а вот когда пришлось  втаскивать в лодку этого гиганта, вот тут он намучался. Ну ничего. Зато теперь эта покрытая известковыми наслоениями тяжеленная бородатая раковина лежала  на дне его лодки. Теперь она была его.
             Транспортировать от берега до дома ее пришлось на стареньком мопеде с прицепом, в котором он обычно отвозил на рынок улов. И уж во дворе он пристроил ее  на солнце, чтоб побыстрее открылась. Раковина долго и упорно не сдавалась и, когда стемнело,  Мануэль решил лечь спать. А утром его нос уловил легкое зловоние со двора. Жара и чужеродная среда  сделали свое дело – моллюск умер, и мертвые мышцы не могли больше удерживать створки – раковина раскрылась.
Среди потемневшей плоти, начинавшей гнить и привлекать мух – бич Филиппин – Мануэль, наконец-то обнаружил то твердое, что нащупал палкой еще в море. Это было огромное образование, формой повторяющее саму раковину  и чем-то похожее на гигантский патиссон – настолько огромное, что язык не поворачивался назвать «это» жемчужиной. Орудуя ножом, он высвободил «это» из плена и полдня чистил, скоблил, омывал водой, как ребенка. Мануэлю даже казалось, что это и есть ребенок, словно он только что принял роды у умирающей матери и теперь у этого существа нет  на белом свете никого, кроме него – бедного и одинокого филиппинского рыбака Мануэля Рамоса.
               Ребеночка полагается взвесить и измерить. Вес и размеры чада оказался чудовищными – 34 килограмма, в ширину – 30, 5 см, а в длину – аж 67.  Тридцать четыре килограмма чистого перламутра. Да, это была жемчужина. Всем жемчужинам жемчужина.  Мануэль дивился на это перламутровое чудо, расположившееся на полу  его скромной рыбацкой хижины. Да, он рыбак, скромный рыбак, а вовсе не ловец жемчуга. Это чудо послал ему сам Господь, и негоже отдавать его чужим. И даже рассказывать о нем. Да, он оставит ребеночка себе и никому и слова о нем не скажет. Может, это принесет ему удачу. Вон, как оно славно освещает его жилище, словно само светится изнутри. Мануэль гладил жемчужину жесткими шершавыми ладонями, прислонялся щекой и обнимал. Его бедная на радости  жизнь словно озарилась чьим-то счастливым присутствием, словно в его одиноком доме и вправду поселился ребенок.
             Но оставлять такое на виду было никак нельзя. В любой момент могли заглянуть приятели и тогда от его тайны камня на камне не останется. Сокровище на то и сокровище, что должно быть сокрыто от посторонних глаз.  И укутав диковинную  жемчужину в мешковину, Мануэль спрятал ее в единственное  потайное место в хижине – под кровать.

            Пролетело несколько лет. Мануэль по-прежнему рыбачил возле острова Палаван, дела его шли в  то хорошо, то плохо, по-разному шли. И все эти годы о всех  новостях, бедах и радостях он рассказывал своему чаду, дремлющему под кроватью. Он теперь редко  доставал его, а просто общался, хорошо зная каждый перламутровый выступ, каждую перламутровую впадинку на его поверхности. Со стороны можно было бы подумать, что Мануэль разговаривает сам с собой, будто человек немного тронулся умом. Сказать по правде, многие его приятели-рыбаки так и думали – уж больно чудным и нелюдимым стал их приятель, торопился домой, хоть его никто не ждал в пустой хижине. Женщин тоже не жаловал, а ведь пытались свести его не с одной, да все без толку. Так и жил себе один, чудак-человек.
           Но однажды настал злой день и в жизни Мануэля Рамоса, когда вернувшись из моря, увидел он дымящуюся кровлю своего сгоревшего дома.  Молча стоял и смотрел рыбак  на  залитые пеной обломки, и слезы текли по его темным щекам.  Приятели сочувственно хлопали его по плечу, поливали водой из ведер там, где еще шипели уголья и обещали помочь  разобрать, когда все остынет. Звали пожить к себе. Но Мануэль никуда не пошел. Он два дня ждал, когда все остынет, спал во дворе, закутавшись в одеяла, помаленьку разгребая останки своей  разрушенной жизни. Он знал, что должен увидеть. Хотел и боялся увидеть это своими глазами.
            И вот, наконец, она - искореженная металлическая кровать, изогнувшаяся,  как створка раковины, словно мать над колыбелью. А под ней черное от сажи и копоти… его дитя. Твердое и тяжелое, но целое, чудом  не рассыпавшееся в прах. Плача от радости тянул Мануэль свою закопченную жемчужину из-под исковерканной кровати, и благодарил Бога, и возносил хвалу небесам…
           Жемчужина не пострадала. Он мыл и обтирал ее, целовал, искал «ожоги», но она словно была защищена какой-то своей особой  внутренней прохладой. И уже скоро снова вся светилась радостным перламутром. Это было чудо! Второе, явленное в скромной жизни Мануэля, чудо!
          Да, но жить им больше было негде. И Мануэль, когда улеглась безумная радость спасения, стал думать, за что же Господь послал ему это испытание,   почему именно так  все это было устроено. Думал, вопрошал, вспоминал события своей скудной рыбацкой жизни, понимая, что много раз за эти десять лет посылал  Господь ему знаки. По всему выходило, что  негоже  ему, бедняку  Мануэлю Рамосу, хранить у себя в тайне настоящее  божье чудо. Не для того Господь явил его из морских глубин, чтобы какой-то безвестный  рыбак,  держал его у себя под кроватью. Это сокровище не принадлежало ему. Он, Мануэль Рамос, был всего   лишь хранителем его. До срока. Теперь час пробил -  настало время отдать его людям.  Третьего чуда Господь мог и не послать.

               Рано утром Мануэль завел свой видавший виды мопед,  спеленал одеялами и погрузил в прицеп   свое ненаглядное сокровище  и поехал в Пуэрто-Принсес… отдавать свое единственное  дитя людям.