Экспат, Глава Вторая

ГЛАВА ВТОРАЯ

Конец


Первый рабочий день начался из рук вон хреново. Младшая разболелась. Старшая раскапризничалась, тёща тоже. У жены, которая вызвалась отвезти на работу Мишу, оставившего свою казённую тачку в офисе, не завелась машина. Пришлось демократичненько шарашить на метро. Да, собственно, иначе, наверное, и быть не могло: всё-таки, 29е февраля, великое високосное счастье.
- Доброе утро, Михал Семёныч! Как отдохнули?
Секретарша - единственный человек в офисе, называющий его по отчеству.  На фирме принято обращаться друг к другу по имени и, в идеале, на ты, вне зависимости от должностей. А как же: западная контора, в английском отчеств нет -  пресловутая демократия в действии. Хотя, секретаршино выканье было приятно – оно было частью той зачастую невидимой, но весьма жёсткой западной корпоративной субординации, которая выражается в чётком расположении столов в офисе и мест на парковке.
- Доброе, Лера, отлично. Саша мою машинку помыл? А то ведь мне после обеда за нашими буржуями в Домодедово ехать.
- Помыл, вчера ещё. Только, Михал Семёныч, тут такое дело… - Лера чуть приподняла уголки красиво накрашенных губ, - звонила ассистентка Роберта и просила, чтобы их с Маркусом встретили не вы, а Саша. Говорит, что не хотят вас отвлекать.
- Заботливые, однако. – Миша улыбнулся своей фирменной улыбкой, правильно сделанной и отточенной за многие годы работы в импортных конторах. Он прошёл в кабинет, кинул на спинку кресла пиджак, любовно потрогал обновку - золотые дюпоновские запонки.
А всё-таки, странно. Раньше он всегда сам встречал Роберта в аэропорту. В этом не было ни капли холопства – просто возможность провести лишних пару часов вместе, узнать от шефа, какие ветры дуют в штаб-квартире, самому рассказать последние новости. Да, и просто побазарить за жизнь. У Роберта тоже две дочки, правда, чуть старше мишиных, но всё равно масса общего: девчонки они и в Африке девчонки, ну, а в Швейцарии и подавно. К тому же, шеф, даром, что немец, ведёт экстремально спортивный образ жизни, не пьёт, так что дорога по родным пробкам, по сути, остаётся единственной возможностью неформального общения. Но, как говорится, хозяин барин – хрен его знает, может, они с Маркусом хотят что-то обсудить с глазу на глаз…
Первые полдня пролетели незаметно: надо было проглядеть все 127 пришедших за неделю мэйлов и подписать груду скопившихся бумажек. Плюс пообщаться с народом. А народ колбасило. Причём, уже месяца два и совсем не по-детски. В компании намечалась реструктуризация, которая жутким призраком коммунизма бродила по Европе. Слухи были самыми разными: кто-то шептал о готовящейся продаже бизнеса швейцарским владельцем, кто-то – об утягивании кушака в связи с хреновым результатом прошлого года, ну, а кто-то, как водится, о тотальной жопе. К тому же, все эти слухи не ограничивались пространством отдельно взятого офиса, а, ввиду глобальности компании, свободно перемещались из страны в страну и, даже дотягивались своими метастазами до разных континентов. Ведь, несмотря на культурные и страновые различия, базовые инстинкты, типа самосохранения, свойственны нам всем.
В маленькую уютную кухоньку, как в кают-компанию задрейфовавшего посреди океана корабля, набилась говорливая офисная толпа. После обычных планктонно-московских шуток и расспросов про отпуск, перешли к самой животрепещущей теме.
- Ну что, Михаил, как там наши швейцарцы, австрийцы и прочие немцы? Решили, наконец, что с нами, дураками делать? – вопрос, конечно, задал Кожевин, директор по продажам, хорошо упитанный тридцатилетний чувак с мрачным чувством юмора, дипломом чикагского MBA и, соответственно, весьма крутыми амбициями.
- Да я, Глеб, в Австрию не трудиться ездил, - Миша повернул к нему своё улыбающееся, загоревшее на горном солнце, лицо, – Как раз от вас, коллеги, хотел новостей набраться. Хотя, надеюсь, часа через два эти новости к нам сами приедут, вроде как, особых пробок пока нет.
- Да ладно, чего себя накручивать? – вступил в разговор Гончаров, директор по маркетингу. В заднице у этого курносого гиперактивного крепыша явно присутствовало что-то инородное: то ли шило, то ли моторчик. - Всё будет нормально! Рынок вон как растёт! Да и мы потихоньку подтягиваемся. Кто ж режет курицу, которая золотые яйца несёт!
- Ага, вот тебя по твоим золотым яйцам и отоварят, – ухмыльнулся Кожевин.
- Зависимость ситуации от нас всё равно минимальна, - выглянул из-за холодильника кучерявый прыщавый айтишник, философски настроенный как в силу своей профессии, так и от того, что слухи о переводе всего системного администрирования компании на аутсорсинг последнее время особенно активизировались, – Мне, вот, знакомые системщики из Цюриха дали наводку, что руководство сейчас рассматривает некие планы «А» и «Б». Правда, толком никто не в курсе, что это значит…
- Главное, чтоб не наступил план «Ж», - ответил Кожевин, со вкусом прихлёбывая остывший кофе.
«Да, атмосферка в офисе за неделю упала ниже плинтуса», - с грустью подумал Миша. – «Вот же ж немчура тупорылая, неужели не соображают, что нельзя людей месяцами держать подвешенными за яйца. Да к тому ж, не в одной Рассее, а, считай, по всему миру». Он выпил с народом пару кружек кофе и попытался анекдотами да лыжными байками, хоть немного поднять боевой дух. «Да и, в конце концов, что они с нами могут сделать. Ну, переподчинят меня кому-нибудь. Ну, заставят сократить пару человек. Не закроют же, в самом деле, представительство. Прошлогодний результат России, хотя и не сравнить с тучными докризисными годами, один из лучших в компании. Плюнуть на такой бизнес было бы не просто глупостью, а полным идиотизмом…»
Около трёх, наконец, приехали гости. Из мишиного кабинета было слышно, как они обменивались стандартными приветствиями с Лерой. Офис замер. Миша вдруг представил себе, что из каждой комнаты, включая даже отдалённую вотчину бухгалтерии, за глаза называемую в народе курятником, тянутся к рецепшн гигантские розовые уши. Да и у него на душе, вроде бы, только что отдохнувшей, стало как-то тревожно и гадко…
- Здравствуй, Майкл, – первым в кабинет шагнул Маркус. Главный человек в Европе. Высокий австриец под полтинник, с внешностью престарелого плейбоя. Выросший в горном австрийском ауле, как раз в тех местах, откуда вчера прилетел Миша, он, как не без повода зубоскалили русские сэйлзы, весьма смахивал на лицо кавказской национальности. Жёсткие чёрные глаза, острый, сильно горбатый нос и тонкие губы, красиво изогнутые в слегка презрительной улыбке.
Вторым мишину руку пожал Роберт. Что-то во внешности шефа сразу насторожило. Какой-то он был помятый, мрачный, даже, виноватый, что ли. К тому же, при галстуке, что с ним случалось не часто, разве что при посещении особо важных клиентов. Но сегодня клиентов не предполагалось. «Что ж, он это, для меня, что ли?» - усмехнулся про себя Миша.
А потом на пороге появился сюрприз. Точнее, появилась. Розмари. Дама лет сорока пяти, с пикантным именем и не менее пикантной должностью начальника отдела кадров европейского кластера. Её бледное,  слегка лошадиное, вытянутое лицо, с большими оленьими, словно подкрашенными печалью, глазами, говорило о многом. «Ах, вот, оно что… - почти с облегчением подумал Миша, – Ну, надо же, конспираторы хреновы! Выходит, умеют сами, если надо, и визу сделать, и билетики с гостиницей заказать». Рука у Розмари была податливой, холодной и влажной.
- Чай, кофе? – Миша решил до конца косить под туповатого, радушного хозяина, не просёкшего, что ему в этом странном спектакле уготована совсем иная роль - жертвы на закланье. Пусть им, гадам, стыднее будет!
Мероприятие начал Маркус. С четверть часа он вещал о глобальном кризисе, о программе сокращения расходов, о том, что высокое руководство было, наконец, вынуждено начать масштабную реструктуризацию компании. В течение всей речи он постоянно пытался поймать мишин взгляд. Так, наверное, палач на эшафоте ждёт понимающего взгляда и одобрительного кивка от своей жертвы: мол, да ладно, давай уже, чего там... Но Миша упрямо глядел в стол: «Нет уж, ребятки, хрен я вам облегчу вашу работу!».
- Таким образом, было решено сократить семнадцать рабочих мест в российском офисе, включая позицию генерального директора, – наконец подвёл черту оратор, пытаясь придать голосу максимально грустную, даже траурную интонацию, которая очень плохо шла к его холёному цветущему виду.
- Да, кстати, Майкл, в Польше точно такие же сокращения, - не к месту подала голос Розмари, видимо, надеясь, таким образом подсластить пилюлю. Миша вспомнил Дарека, польского генерального. Они были почти друзьями. Швейцарцы в штаб-квартире поражались: как так? В их понимании чувством, способным объединить русского и поляка, могла быть  только взаимная неприязнь. Сколько ж местного белого вина выпили они в цюрихских кабачках! Миша, и правда, не особо жаловал раньше поляков, особенно когда учился в начале девяностых в Неметчине и каждую субботу на блошином рынке наблюдал десятки этих розовощёких братьев-славян, торгующих русскими иконами и крестами. Конечно, ничего криминального в этом не было: просто спрос на всё старорусское, особенно на иконы, был тогда на Западе супер-ажиотажным и не нуждавшиеся в визе польские челноки, по-своему, способствовали культурному обмену. Но всё равно, было как-то противно. Дарек же полностью реабилитировал своих соотечественников в мишиных глазах. Простой, нормальный чувак, метра под два ростом, пузатый, очкастый, с которым можно было и поржать за ужином над немцами-швейцарцами и поддержать друг друга в самых разных рабочих вопросах. К тому же, они одновременно строили дачи и всегда с удовольствием обменивались фотками своего долгостроя и жалобами на придурков-строителей (таджиков и албанцев, соответственно).
«Бедный Дарек» - подумал Миша и тут же поймал себя на мысли, что фраза уж больно напоминает гамлетовскую «Бедный Йорик!», как известно, произнесённую датским принцем в процессе разглядывания черепа…
Потом слово взял Роберт. Шеф, похоже, реально нервничал. Его, обычно вполне приличный английский, наполнился забавными германизмами и стал удивительно кондовым. Длинные нервные пальцы то и дело поправляли круглые, слегка напоминавшие пенсне, очки.
- Три дня назад, когда я узнал эту новость, у меня был настоящий шок! Меня лишили моей правой руки…
«Врёт? Да, пожалуй, нет. По крайней мере, насчёт руки, точно – куда, ему, фрицу, без меня», - самодовольно подумал Миша. – «Но если эти красавцы даже его до последнего держали за болванчика, значит, контору, и впрямь тряхануло не по-децки…».
Шеф долго, пышно и по-немецки детально говорил о заслугах «Майкла». Сторонний наблюдатель, мог бы подумать, что находится на церемонии награждения лучшего сотрудника фирмы. Ну, или на его похоронах…
Наконец, после относительно короткой, но хорошо отрепетированной речи Розмари, все смолкли. Три пары печальных глаз уставились на виновника торжества. Народ ждал ответного выступления. «Мент родился!» – ухмыльнулся про себя Миша.
- Ну, что я вам могу сказать, коллеги? Спасибо, что не со спецназом приехали. Или, как пираты, с чёрной меткой. – Мише пришлось широко улыбнуться, чтобы показать, собеседникам, лица которых дружно вытянулись, что это шутка. Наиболее продвинутым оказался Маркус. Он засмеялся. Сначала сдержанно, а затем захохотал, хорошо и просто, как, наверное, когда-то хохотали его предки в горной австрийской деревушке над шутками заезжих скоморохов. Через пару секунд к нему присоединился Роберт. И, наконец, даже прожжённая эйчаровка Розмари распрямила свои бровки «домиком» и залилась неожиданно звонким, почти девчачьим смехом.
Маркус вытер глаза бумажным платочком.
- Мы не могли и представить, что ты отнесёшься к этой неприятной новости с таким пониманием. И даже с юмором. Спасибо тебе за такой, по-настоящему, корпоративный подход, Майкл! От всех нас.
- Да-да, от всех! – сочла долгом подвякнуть Розмари.
«А чего они ждали? - думал Миша, - Слёз? Истерик? Прыжка в окно? Смех, да и только! Хотя, потерять работу в их до безобразия продуманном швейцарском мирке, наверное, действительно, смерти подобно. Нет, в Москве, это, конечно, тоже не подарок судьбы, но нам, по крайней мере, не привыкать ко всяким-разным жопам». 
- А вы слышали легенду о Тамерлане? – спросил он вслух, – Ну, тогда, в двух словах…
И Миша рассказал им поучительную историю о старом злобном завоевателе, который подойдя со своим бандитским войском к очередному азиатскому городку (то ли Бухаре, то ли Багдаду), послал пару верных абреков (ну, или, как они там назывались), чтобы снять причитающееся победителю бабло. Парни вернулись с громадным сундуком золотища. «Как  вели себя старейшины?» - спросил, не слезая с коня, товарищ Тамерлан. «Плакали.» - ответили абреки. «Идите за второй порцией.» - ухмыльнулся добрый дед. Через полчаса чуваки пришли назад со вторым сундуком. «А теперь?» «Рыдали». «Давайте-ка, ребятки, ещё разок». И вот, когда они в третий раз притащили маленький плюгавенький сундучишко и на всё тот же вопрос сказали: «Они смеялись, повелитель!», тогдашний вождь и учитель удовлетворённо улыбнулся: «Классно поработали, мальчики, больше у них ничего нет».
Коллегам (или теперь уже бывшим?) понравилось.
- Да это же ты себя имел ввиду! – порадовалась догадливая Розмари.
- Совершенно верно. Кстати, коллеги, полагаю, мне что-то причитается… - Миша оглядел присутствующих наивным взглядом, успев заметить задорную искорку в глазах Роберта (видимо, означавшую что-то, типа, «А парень-то не промах, всё-таки, мой кадр!»), - За, так сказать, корпоративный подход…
- Разумеется, Майкл, - торопливо отреагировал Маркус, - Золотой парашют не обещаю, но серебряный, думаю, получится. Детали обсудим завтра.
Потом Мишу попросили поучаствовать во встречах с остальными увольняемыми. Видимо, коллеги не горели желанием делать эту грязную работу. Процесс, конечно, безрадостный, но зато Миша, проведший в своей жизни с десяток подобных церемоний, впервые не испытывал чувства вины, находясь по одну сторону баррикады с собеседником. Жертвы вели себя по-разному. Директор по персоналу, опытная дама,  благодаря профессиональному чутью просёкшая фишку раньше других, реагировала примерно так же, как Миша. Эмоциональная пятидесятилетняя бухгалтерша, служившая жилеткой для всей женской части офиса, выла белугой и обильно смочила слезами рукав мишиного пиджака в момент передачи ей валидола. Но больше всех удивил Мишу Гончаров. Всегда державшийся бодрячком, маркетолог, весь пошёл красными пятнами, стал затравленно озираться по сторонам и так ожесточённо тискать свой пёстрый колхозный галстук, будто решил последовать примеру бывшего грузинского президента. Парня было реально жалко.
Первая половина ночи, предварённой пятью порциями любимого виски Thalisker, прошла в жёниных слезах, таблетках новопассита и чтении Набокова. В третьем часу, в очередной раз, будто выкинутый чьей-то железной рукой из рваного, но всё равно, сладкого и тёплого сна, Миша накинул халат и пошёл в детскую. Младшая спала на спине, сбросив одеяло, раскидав по кровати свои зажатые в кулачки, розовые ручонки и пряди густых рыжих волос. В голубоватом свете ночника и пижаме в цветочек она походила на Алису с иллюстраций в книжке, которой сорок лет назад бабушка изводила Мишу. Старшая, чертами лица очень похожая на отца, спала в своей любимой позе эмбриона, басовито посапывая заложенным носом. Миша постоял минут пять, ни о чём не думая, просто пытаясь проникнуться волшебной атмосферой комнаты, безмятежностью детского сна. Потом три раза перекрестил каждую, энергично, размашисто, как крестил его в детстве дед. «Ничего, девчонки, мы ещё повоюем».
Следующий день начался с приезда юристов. Холёные, донельзя серьёзные и невероятно похожие друг на друга, мальчик и девочка из крупной (и, опять же ж таки, международной!) фирмы, были крайне удивлены присутствию Миши в переговорной. Видимо, ребята ожидали увидеть увольняемого генерального директора валяющимся на диване с инфарктом или, по крайней мере, забившимся в угол под присмотром пары охранников. К тому же, эти суслики, оказались не шибко компетентными в своём чёрном деле, и Мише пришлось самому совместно с эйчар-директрисой составлять все необходимые бумажки. Чуть позже состоялся разговор с Розмари на тему компенсации. Ему предлагалось потрудиться ещё месяц для завершения пары проектов. Ну, и компенсация в размере четырёх месячных окладов. Через час жёстких переговоров пришли к семи. Розмари кидала на Мишу презрительные взгляды: наверное, высоко духовные швейцарцы при подобном раскладе глушили антидепрессанты и заливали благодарными слезами её костлявые колени. А у этих русских извращенцев опять всё не по-людски…
Потом было общее собрание коллектива. Народ безмолвствовал, опустив глаза в стол и усиленно потея, отчего атмосфера в переговорной, отнюдь не рассчитанной на пятьдесят взволнованных тел, стала душной в самом буквальном смысле. Когда в конце долгой речи Маркуса было отмечено, что теперь генеральным по России будет Роберт, и, что компания возлагает массу надежд на оставшихся сотрудников, несколько сервисных инженеров, не поднимая голов, ожесточённо почесались. Мише даже показалось, что он услышал звук этих задумчивых поскрёбываний. Что в них было? Великий пофигизм нашего рабочего человека, типа, мели Емеля? Страх перед будущим? Или, может, грустная ухмылка? Пойди пойми эти загадочные, лохматые и угрюмые русские души… Но Мише, всё-таки, очень хотелось верить, что среди самых разнообразных эмоций, теснившихся в головах этих уставших от ожидания людей, была хотя бы ничтожная капля сожаления об уходящем времени, а может, кто знает, даже о нём…
Последний месяц в компании ничем особенным не отличился. Миша рассылал резюме по хэдхантерам, стирал или копировал файлы, таскал домой накопившееся за четыре года добро, включая рабочие тетрадки, семейные фотки и душещипательные рисунки дочек. Но самым интересным занятием стало наблюдение за полу-бывшими коллегами. Точнее, за изменениями в них.
- Знаешь, - сказала Мише через три дня после отъезда расстрельной команды циничная эйчар-директриса, - никогда не думала, что наш родной офис может так быстро превратиться в бордель!
Офисный люд сразу же разделился на две части: увольняемые, которым, как и Мише предстояло потрудиться ещё месяц и, остающиеся. Причём, за редким исключением, первая категория выглядела вполне счастливой и целыми днями, по-дембельски, весело гоняла на кухне чаи. В то время, как остающиеся, которым по идее полагалось сопеть в тряпочку да благодарить судьбу, ни с того ни с сего начали вести себя, как экспериментальные крысы под воздействием ультразвука. Кто-то впал в ступор, кто-то тупо забил на свои обязанности, кто-то, сознавая, куда движется этот корабль, начал искать новую работу, а кто-то (и эта категория была, пожалуй, самой многочисленной) занялся подсиживанием друг друга, качанием прав, и выяснением, кто в доме хозяин. Наблюдать за всем этим со стороны, т.е. из директорского кабинета и с почётного места на кухне, было бы, наверняка, смешно, если б не было так грустно. Та открытая, в меру весёлая, полу-домашняя атмосфера, на создание которой у Миши ушло несколько лет, в считанные дни рушилась у него на глазах.
- Нет, мужики, всё-таки, здесь точно попахивает мировым заговором…, - развивал на кухне свою любимую страшилку Андрей Васин, технический директор компании и, по совместительству, главный штатный предсказатель и сеятель паники. Это был огромный  мужик с пухлыми румяными щёчками и его вечные кликушеские разглагольствования находились в жёсткой дисгармонии с крепким цветущим телом. – Продадут нас хозяева, максимум через полгода, вот помянёте моё слово…
- Погоди, Андрюх, а причём тут заговор-то? – откликнулся Кожевин, вяло доедая чей-то очередной деньрожденческий тортик.
- Как, причём, Глеб? Ну, смотри сам. Некие дяденьки в Чикаго решили подкрутить гайки. Чтоб остальному миру жизнь мёдом не казалась. Вот и меняется мировая конъюнктура. Кто помельче, прогорают. Всё не просто… Жопа, короче! Евро, скоро, как пить дать, грохнется. А ты говоришь, причём! Всё завязано…
- Дааа… - мрачно протянул Кожевин, как обычно, не найдя в васинских рассуждениях ни капли логики, но, на всякий случай, настраиваясь на худшее.
Миша стоял у окна своего кабинета, который через несколько дней станет чужим, и, прихлёбывая капучино из своей именной чашки, наблюдал сквозь мутное стекло за гастарбайтерами, безуспешно пытавшимися стащить верёвками ёлку с козырька над подъездом. Поздновато, однако, арендодатель очухался… Гастарбайтеров было трое. Они активно жестикулировали и, судя по мимике, напропалую матерились на своём фарси или на чём они там общаются. На ёлке почти не осталось иголок и жутковатые голые ветки, месяц назад, умилявшие прохожих своей пушистой зеленью, напоминали теперь о бренности мира. И Миша вдруг почувствовал себя такой же никому не нужной облезлой ёлкой, которую после долгого разгульного праздника выбрасывают на свалку. На душе было чисто и пусто, как в квартире, в которой полгода никто не жил, и вот, наконец, сняли чехлы с мебели и тщательно протёрли пыль. Главное, не было той привычной здоровой злости, которая давно уже стала его внутренним двигателем. Именно ей, спрятанной за отлично сделанной, открытой улыбкой, он был обязан своей карьерой, до недавнего времени неудержимо стремившейся ввысь. Она заставляла его стискивать зубы и танком переть вперёд, чего бы это не стоило. А вот теперь, как ни странно, эта родная созидательная злость его покинула. Хотя, казалось бы, именно сейчас для неё столько замечательных объектов вокруг: и предатели-немцы, и распоясавшиеся коллеги, и, в конце концов, мерзавка-судьба.… Но злость, как обиженная девица, бросила его и никак не хотела вернуться. Сначала ещё была надежда, что свято место пусто не будет и в уставшей душе поселится добро. Но чем дальше, тем ясней становилось, что для добра и покоя душа его как-то не приспособлена…
С улицы, преодолевая двойной стеклопакет,  донёсся гортанный крик. Это ёлка, как ниспровергаемый революционерами памятник, наконец, упала со своего импровизированного постамента, попутно в кровь расцарапав лицо одному из таджиков.