Свет мой, Солнышко. продолжение

                По зову разума



                Суфийская притча от Руми

                Поручение попугая

          Один купец, известный также тем, что владел учёным попугаем, как-то по торговым делам собрался в Индостан. Перед тем как отправиться в путь, он спросил всех своих чад и домочадцев, кто и какой хотел бы получить подарок из далёкого края. И каждый из них высказал своё пожелание. Спрошен был купцом и попугай, который попросил хозяина:
         – Когда ты придёшь в мой отчий край, скажи всем попугаям Индостана, что меня терзает разлука с ними, что я постоянно о них думаю в своей неволе, и скажи, что я от
них жду совета, как мне совладать со своей печалью. Ведь где-то живёт и мой пестрокрылый кумир, моя милая. Мы с ней были, как Лейли и Меджнун, и теперь я вспоминаю её с любовью. Пусть же, получив от меня весть, будет меня вспоминать и она, и пусть она в час веселья в память обо мне обронит слезу.
       Купец поклялся исполнить  просьбу  попугая,  и  когда  он, прибыв в Индостан, увидел там столько счастливых птиц, то сразу же вспомнил свою клятву и в точности пе- редал слова птицы. Когда он закончил перед ними свой рассказ, один из попугаев громко воскликнул и упал замертво, распростёрши свои обессиленные крылья. Купец же почув- ствовал себя виновным в смерти птицы и долго ругал себя за то, что дал волю словам и так точно пересказал то, что ему говорил его собственный попугай.
       Между тем его торговые дела подошли к своему завершению, и он, закупив обещанные подарки, двинулся в обратный путь.
      Когда он вернулся, попугай спросил его:
      – Выполнил ли ты мою просьбу?
      – Выполнить-то я её выполнил, но теперь и сам каюсь, что это сделал. Дело в том, что как только я рассказал птицам, как ты здесь томишься, одна из птиц из состра- дания так расстроилась, что упала замертво, и ни я, ни другие птицы ей не могли помочь.
      Как только учёный  попугай  услышал  этот  рассказ,  он внезапно поник головой и упал на дно своей золочёной клетки. Там он затрепетал и замер так же странно, как  и его индостанский сородич. Увидев, что птица умерла, её хозяин в горе сорвал с себя чалму, стал рвать на себе одежду и причитать:
      – Ты был так сладкоголос! Зачем же ты такое с собой сделал? Неужели мне теперь вовек не услышать твоё пение и твои речи? Неужели я тебя не верну к жизни? Ведь таких, как ты, не было даже в садах царя Соломона!
        В таких вот причитаниях и слезах купец провёл целый день и только к вечеру угомонился, вынес клетку в сад и бережно выложил из неё мёртвую птицу. Но попугай, по- чувствовав себя  на  свободе,  вдруг  ожил,  раскрыл  глаза и вспорхнул на ветку.
       Увидев это, купец сначала остолбенел, а потом вскричал:
      – Как же ты додумался до этой уловки? Неужели я сам, о том не зная, привёз тебе из Индостана какой-то совет твоих собратьев?
      – Ты принёс мне весть от моих братьев, – ответил попугай. – Они через тебя мне сказали, чтобы я перестал услаждать людей пением, потому что, чем оно звонче и мелодичнее, тем прочней запоры на клетке, а мой брат ещё и дал мне совет притвориться мёртвым и таким образом выйти на свободу. Прощай же, мой хозяин! Я никогда не забуду, что освободился благодаря твоей заботе!
      Купец задумался над словами попугая, а потом сказал:
      – Пусть Господь хранит тебя, ибо своим поступком ты приблизил меня к пониманию Истины. Спасибо тебе за урок! А теперь прощай и лети в свой Индостан!





                Часть вторая. Джонбегим

                Всё познаётся в сравнении


      Родилась я в Тавильдаре, в южном районе Таджикистана. Мы, как и многие другие наши соседи, были переселенцами. Росла я в большой семье, у родителей нас было девять детей. Всегда мечтала, что выйду замуж за богатого человека и стану счастливой. Я была третьим ребёнком и первой дочерью. Все самые трудные по хозяйству дела с малых лет поручались мне. Я вырастила своих младших братьев и сестёр. Ещё в детстве я дала себе зарок, что у меня будет только один ребёнок.
       В школе я училась хорошо, мечтала после окончания уехать в столицу, поступить в университет и никогда не возвращаться обратно. Ничто не держало меня в Тавильдаре, хотелось лучшего. Амбиций у меня было хоть отбавляй! Гордилась своим независимым характером и умением вовремя и иногда колко ответить. Все смеялись, но не каждому это было приятно.
 
      Я не была красавицей – небольшого роста, плоскогрудая и ширококостная. Какое уж тут изящество? С детства таскала тяжёлые вёдра то со свеженадоенным молоком, то с водой, то с отопительными лепёшками, которые сама делала всё лето из навоза. Но я замечала, что многие парни оборачиваются на меня, а подружки-красавицы злились и недоумевали, в чём моя привлекательность.
       Перед выпускными экзаменами в школе в наш район начальником милиции назначили молодого Алимбека Отамова. По тем временам он считался богатым. У него была своя машина – новый «москвич». Говорили, что развёлся с двумя жёнами, потому что не было детей.
Я заметила, как он поглядывал на меня школьницу и решила: это мой шанс!
       Всё получилось так, как я задумала. Поощряла ухаживания взрослого человека, и Алимбек влюбился в меня. В порыве откровенности сказал, что в предыдущих браках не было детей. Я ему обещала родить ребёнка одного, но самого лучшего на свете!
Он посватался ко  мне,  и  мои  родители  не  отказали. В ноябре мне исполнялось 18 лет, и три месяца мы готовились к свадьбе. Будущий муж привёз своих родителей из Московского района, расположенного рядом с погранзаставой между Афганистаном и Таджикистаном. По присланным от жениха подаркам я поняла, что он очень богатый человек. Я понравилась его маме, да ещё все соседки нахваливали, какая я работящая и почтительная. Только будущая свекровь спросила, не оставлю ли я Алимбека, как прежние жёны, если не будет детей. Я уверенно ответила «Нет!»
         Была пышная свадьба и я красовалась во всех новых нарядах.  У нас говорят: «Одаму либос, хонаву палос», что значит «Человек красив одеждой, а дом коврами». Только и слышалось от гостей, какая же Джонбегим красавица.  Я была на седьмом небе от счастья. Это уж потом, через много лет, я поняла, что не любовь, а желание уехать в новую жизнь было на первом месте.
       Первые сорок дней я должна была жить у свекрови. Алимбек взял отпуск, и мы уехали. Я впервые покидала свой район, где чувствовала себя несвободной, загнанной в клетку птицей. Теперь считаю, что это были самые лучшие мои годы, ведь всё познаётся в сравнении.
      Только двадцать из положенных сорока дней меня держали гостьей в новом доме. Те, которые я провела с Алимбеком, оказались самыми счастливыми. Потом ему надо было  возвращаться  на  службу.  А  у  меня  началась  своя «служба», ничем не отличающаяся от моей прежней жизни. Должна была отрабатывать свекрови за её труды по воспитанию сына.
     Мы жили рядом с казармами погранзаставы, где служили молодые ребята из союзных республик. Я никогда прежде не видела столько людей разных национальностей. Все говорили на русском языке. Пограничники были как на подбор – высокие, хорошо сложенные, спортивные, и форма их мне очень нравилась.
     И вот я стала ходить на речку полоскать бельё. Выби- рала место ближе к камышам, поукромнее. Не хотела, чтобы меня кто-то видел. Туда за водой часто спускался один пограничник и глаз с меня не спускал. Я чувствовала, что понравилась ему.
        Соседки судачили, как же я за Алимбека замуж пошла, ведь у него же ничего не получается с детьми? Два раза ему пришлось разводиться, потому что от него уходили жёны. Значит не только бездетность здесь причина?
 
      Но я решила: сделаю ему дитя! И он остепенится, ведь столько всего мне обещал за ребёнка!
     Стала привлекать внимание того пограничника. И у нас всё случилось. Теперь знаю, какой грех совершила. Но тогда совсем об этом не думала. Я даже не помню его имени. Всё это для меня было неважно. Дала себе слово, если родится ребёнок, никогда больше не повторю измену.
      Слава Богу, никто ничего не узнал. Пограничник через две недели демобилизовался, а за мной приехал Алимбек. В Тавильдаре я встала на учёт к гинекологу. У меня была задержка. Врач сказала: подождём ещё пару недель и станет известно, беременна ли я.
       Эти две недели я провела как госпожа. Алимбек не разрешал мне вставать и делать тяжёлую работу, приносил фрукты и витамины. Попросил мою маму готовить еду и кормить меня с ложечки.
      – Никто так не заботился обо мне, а ведь я девять детей выносила и родила. Все здоровые и я вроде не умерла. Надо наоборот больше двигаться, – удивлялась мама.
Радости моей не было предела – я забеременела. Мы должны были уезжать. Алимбека перевели в Худжанд.
      – Я буду молиться за тебя каждый день, – прощаясь со мной, говорила мама.
Северная столица республики удивила меня красотой и степенностью. Город был расположен на двух берегах реки Сырдарьи. Мне здесь всё нравилось.
       В Худжанде и родился мой единственный сын Алишо.  В роддоме все удивлялись его глазам серо-зелёного цвета, русым локонам и белой коже. Глядя на меня, акушерка даже поинтересовалась, не русский ли муж. Я ответила, что у меня бабушка на таджичку не похожа и малыш в неё.
 
       Алимбек светился от счастья. Он столько лет не мог стать отцом, а теперь долго обмывал с друзьями это радостное событие. В строгое советское время у работников МВД такое поведение не поощрялось. И вместо обещанного повышения мужа стали посылать в разные отдалённые уголки республики. Где мы только не жили?! Но я везде чувствовала себя хорошо. Алимбек с меня и сына пылинки сдувал. Дарил мне самые дорогие украшения. На мне всегда была хорошая одежда, несмотря на тотальный дефицит, из командировок он привозил всё самое лучшее и модное. Даже диплом о высшем образовании обещал по- дарить, вернее купить. Я удивлялась, откуда у него столько денег? Но никогда  не спрашивала. Жила по  пословице «Ангура хуру богаша напурс», что означало: «Ешь виноград и не спрашивай, из какого сада».
        Сын мой вырос красавцем, его даже сравнивали с французским актёром Аленом Делоном. К этому времени я уже знала актёра по многочисленным фильмам и гордилась своим «творением». Алишо нравилось внимание окружающих к его персоне. А в шестнадцать лет у него резко поменялся характер: из весёлого, милого и доброго малыша сын превратился в самолюбивого, завистливого и эгоистичного парня. Я решила, что это переходный возраст, и всё пройдёт. Но ошиблась. И всё равно я в нём души не чаяла, а он снисходительно принимал обожание, сам же был равнодушен и даже обидно холоден.
      И начались мои испытания. Видно, пришла расплата за грехи.
      В тот год Алимбека перевели на работу в Зароб. Когда мы приехали, я думала, что мы попали в рай. Такие красивые горы, ущелья и долины, приветливые и порядочные люди! Калитки в домах всегда открыты. Была там одна русская учительница и библиотекарь Нина Николаевна, которая освоила не только таджикский язык, но и местный диалект. Даже одевалась как односельчане. Её все от мала до велика очень любили. Она мне тоже сразу приглянулась. Историю любви муаллимы и односельчанина Джамшеда заробчане рассказывали как поэму о Лейли и Меджнун.
      Алишо попал в выпускной класс Нины Николаевны и сразу показал свой строптивый характер. Меня то и дело вызывали в школу. Нина Николаевна никак не могла понять причины поведения моего сына, а я выгораживала его.
      – Алишо не выполняет домашние задания ни по одному предмету. Когда я спрашиваю, как он будет сдавать выпускные экзамены, отвечает, что это его дело, – пыталась достучаться до меня муаллима.
      – Он просто немного расслабился, возраст такой. Я с ним поговорю. Характер у мальчика меняется, надеюсь в лучшую сторону. Муаллима, давайте подождём. Он у меня всегда был усердным и серьёзно относился к урокам, – заискивала я.
      – Мне кажется, он слишком занят своей внешностью, очень заносчив и считает, что всё ему дозволено. Все одноклассники чувствуют его высокомерное отношение, – настаивала на своём Нина Николаевна.
      – Нет, что Вы, муаллимаджон, это им так кажется. Я даже знаю, что одна из ваших отличниц с большой симпатией  к нему относится. Хотя и с другим помолвлена, – с улыб- кой доказывала я и, поняв, что проговорилась, прикусила язык. Но слово было сказано и его не воротишь.
       Дома я решила выяснить всё с Алишо.
      – Сынок, на тебя жалуется твоя классная. Почему не выполняешь домашние задания? Как будешь сдавать выпускные экзамены?
 
      – Мама, все мои вопросы всегда решает папа. Так что не переживай. И сам постараюсь, если захочу.
      – Надо захотеть, Алишо. Ты у меня единственный и я хочу, чтобы ты стал лучшим. А что это за история с девочкой, которая к тебе хорошо относится? Может, в тебя влю- билась? – спросила я.
      – Только пальцем поманю и будет моя. Мне надоел этот правильный и всегда поучающий меня Назарали – её суженый. Надо его на место поставить! – с неприязнью от- ветил Алишо.
      – Сынок, она тебе не пара! Поедешь в город и женишься на самой лучшей девушке страны! Твоя половинка должна быть из столицы, – возразила я.
      – А я и не собираюсь жениться на Зайнаб, просто поэкспериментирую и брошу. Проучу Назарали, пусть помучается! – оборвал разговор Алишо.
       Я лишь вздохнула и покачала головой.
       Как-то Алишо попросил купить ему спортивную шапочку. Я спросила зачем? Он мне ничего не объяснил. Пошла  в школу и выяснила, что сыну необходимо укоротить его длинные девичьи локоны. В других школах мы могли уговорить учителей, а здесь в Заробе заставили подчиниться школьным правилам.
      Мой Алишо в знак протеста побрился налысо. Надел спортивную шапочку и стал ходить в ней, не снимая даже на уроках.
      Самое обидное, что после стрижки под нуль волосы его потемнели и стали расти прямыми. Сын ходил злой. Стал резким, грубым. Никогда он так ко мне не относился.
Я заметила, что он стал ухаживать за Зайнаб. Попыталась повлиять на него уговорами:
 
      – Ты что это надумал, Алишо? Ведь не любишь её? Не о такой паре мы мечтали. Зачем тебе деревенская?
       Он огрызнулся:
      – А ты кто, городская, что ли? Или папа?
      – Но она же просватана, у неё есть жених – прекрасный парень Назарали! – сказала я.
      – Никогда, поняла, никогда не произноси это имя! Что хочу, то и сделаю с этой благоразумной Зайнаб!
      Я заплакала от обиды. Прежде он так грубо и зло со мной не разговаривал. Вышла во двор, думала, побежит за мной, извинится. Зря думала.
        Перед сдачей выпускных экзаменов Алишо вдруг стал запираться в своей комнате и почти не разговаривал со мной и отцом.
      – Не переживай, Джонбегим, перебесится, со многими в его возрасте такое бывает, – успокаивал меня Алимбек. – Может, ему купить что-нибудь новенькое? Сын наш любит подарки.
      – Он такой жестокий становится, я его не узнаю, – с грустью сказала я.
      – Надо было ещё одного ребёнка сделать, чтобы сын не вырос эгоистом, – упрекнул меня Алимбек.
     – Надо было... – испытующе глянула я на мужа и согласилась.
Спросила Алишо, что из одежды купить ему на выпускной вечер.
      – Для кого наряжаться? – высокомерно ответил Алишо. – Не хочу здесь оставаться, не для такой жизни я рождён!
      – Знаю, мой звёздный мальчик, но хочется, чтобы ты в обновке пошёл в этот памятный день, – попыталась я его задобрить.
 
      – Для кого-то это будет точно очень памятный день, –  я услышала в голосе сына зловещие нотки и испугалась.
        Переживала, чего это он задумал? И гнала от себя дурные мысли. Но почему-то серьёзно не отнеслась к сказанному.
         Позже я услышала, что кто-то напал на Назарали, и парень чуть Богу душу не отдал. В тот день Алишо пришёл поздно, какой-то возбуждённый. Одежда его была вся в пыли. Сказал, что не хочет есть и закрылся у себя. Я хотела спросить, где он вымазался, но поняла, что сын даже не откроет мне дверь своей комнаты. Отец тоже припозднился. Пришёл почти в полночь и рассказал про избиение Назарали и его спасение.
Я решила поделиться с мужем своими переживаниями:
      – Знаешь, Алимбек, Алишо вчера пришёл грязный и взъерошенный, будто после драки. Запер дверь у себя и не слышно от него ни звука.
      – Замолчи! – в ярости крикнул муж. – Если где-нибудь об этом скажешь, язык отрежу!
        Я оторопела от такой грубости, но в долгу не осталась:
      – Герой! Ты не меня, а сына учи, как говорить и что делать! Две жены от тебя сбежали, хочешь, чтобы и я ушла? У меня единственный сын и я не собираюсь ждать, пока с ним что-нибудь случится. Мы срочно должны уехать отсюда. Ты понял? Срочно!
      – Мне завтра с утра надо будет поехать в Душанбе на совещание в министерство. Обещали перевод в столицу. Так что можешь собираться. Забери в школе документы Алишо. Надо ему будет сделать аттестат, чтобы поступить в университет, – уже спокойно ответил Алимбек. – И на работе я все дела в порядок приведу.
       Я решила навестить Назарали, ведь весь Зароб только и говорил о вчерашнем происшествии. Издалека увидела, что Алишо шли с Зайнаб в сторону нашего дома. Что-то неприятное кольнуло в сердце, но я не стала останавливаться. Побыла у пострадавшего минут десять, убедилась, что Назарали пришёл в себя и направилась в школу забирать документы сына. Договорилась с одноклассниками Алишо помочь перенести наши вещи через мост к машине. Вернулась домой и сразу поняла, Алишо выполнил своё намерение отомстить Назарали. Кровать его была в крови, похоже, Зайнаб сопротивлялась. Я пошла в душевую.
Алишо уже одевался и на его лице я не заметила и тени вины.
      – Ты сейчас же покинешь Зароб, иначе тебя здесь камнями забросают! – в ужасе крикнула я сыну. – За что девочку обесчестил? Она-то в чём виновата? Не знала я, что такого изверга родила и воспитала.
      – Уже уезжаю, и никто меня даже искать не будет. Сниму квартиру в Душанбе. Отец будет ждать меня, я с ним вчера договорился. – Алишо говорил спокойно, как будто ничего не случилось. Закинул рюкзак на плечо – и бегом из дома. Меня трясло как в лихорадке. Перед глазами всё поплыло. Спохватилась и стала собирать вещи. В книжном шкафу в дальнем углу на одной из полок хранились папки с документами Алимбека. Положила папки на стол и ушла в спальню разбирать шифоньер. Вдруг мне послышалось, что калитка во дворе стукнула. Кто бы это мог быть? Посмотрела на стол, а папки-то не все на месте. Одна была особая – красного цвета, именно её не оказалось в стопке.
Что я скажу Алимбеку? Он ведь предупреждал меня, что в папках очень важные и секретные документы.
      Всю дорогу до Душанбе мне было не по себе. Думы, переживания, слёзы и предчувствие беды. Неужели моя мечта о счастливой жизни так и осталась мечтой? Всё детство и юность я помогала растить маме своих многочисленных братьев и сестёр, делала самую трудную работу. Всегда хотела уехать из своих родных мест подальше и жить беззаботно в достатке.
      Оказалось, от себя не убежишь. Теперь мне та жизнь в родном доме казалась раем. Всё познаётся в сравнении…





 

                Расплата



      В Душанбе меня никто не встретил. Впервые я оказалась в таком большом городе, где столько куда-то спешащих людей. Было как-то неспокойно. Но я взяла такси и поехала прямиком в МВД. Строгий охранник продержал меня в неведении, но потом сжалился и сказал, что совещание закончилось и скоро все будут выходить. Меня попросили подождать в комнате для посетителей. Решила переодеться в туалете. Привела себя быстренько в порядок, даже чуть подкрасилась. Скарб свой я оставила в будке охранника у ворот.
       Мужу доложили, что я жду его в комнате посетителей. Алимбек удивился, но, увидев меня, такую принаряжённую и улыбающуюся, стал знакомить со своими коллегами. Его друг отвёз нас на своей машине до гостиницы. По дороге, узнав, что мы без жилья, предложил одну из своих квартир купить за доллары. Алимбек, не раздумывая, согласился. Я обрадовалась: теперь у меня будет свой угол. И откуда у мужа столько валюты? Никогда об этом не задумывалась. Я пока не стала спрашивать об Алишо.
 
       Нам очень понравилась квартира на одиннадцатом этаже. Просторная, с отличным ремонтом. Я впервые ехала в лифте. Мужчины на кухне о чём-то договаривались. Я вышла на большую лоджию и ахнула – весь город как на ладони! Красота!
       Мне не терпелось узнать, где мой Алишо. Наконец Алимбек проводил друга.
Когда мы остались одни, Алимбек стал рассказывать. Он устроил сына временно на работу в райотдел милиции посыльным до поступления в университет. И насчёт экзаменов договорился.
      – Я позвоню в отделение и попрошу привезти Алишо на служебном микроавтобусе до дома. Здесь встречу, – успокоил меня муж. Потом спросил о документах, которые поручил забрать в Заробе.
      – Да, они в чемодане, – ответила я.
      – Вот и пусть пока так и лежат, это не для чужих глаз.
      – А на чём мы будем спать? Здесь голые стены, даже подушки нет, – встревожилась я. – Уже вечер, и магазины и рынки закрылись, наверное.
      – Друг всё привезёт через два часа за дополнительную плату, естественно. А покушаем мы в ресторане. И попросим еды с собой, – ответил муж. – Ты я вижу готова, вон как нарядилась. Дождёмся Алишо. Пусть помоется, переоденется и пойдём. По дороге он из общежития должен забрать свои вещи.
       Алишо пришёл в форме, которая очень ему шла. Сухо поздоровался, осмотрел квартиру и сказал с обидой в голосе:
      – Замотался я с этой работой, не по мне она! Но другого выхода, как я понимаю, нет?
      – Ничего, скоро поступишь в университет, и всё будет в порядке. Справка о том, что ты работал в органах, очень поможет, – строго сказал Алимбек. – Спасибо скажи, что экзаменов не надо сдавать, я договорился с нужными людьми. Но если узнаю, что ты опять напакостил, своими руками выброшу с одиннадцатого этажа.
       Я ахнула, а Алишо сверкнул глазами, но промолчал.
       В небольшом, уютном и красивом ресторане мы ели вкусную еду. Но сидели как незнакомые друг другу люди, каждый со своими мыслями. Я заметила, что муж выта- щил большую пачку денег и расплатился.
      – Скоро в квартиру привезут мебель и всё необходимое. Встретьте и попросите помочь расставить. Вот тебе деньги, Джонбегим. Потрать их, скоро эти деньги никому не будут нужны. Я в министерство, а сразу после работы должен ехать в Московский район к родителям. Там у границы неспокойно, – сказал Алимбек и торопливо ушёл.
         Мы с Алишо даже не успели с ним попрощаться. Молча побрели в новый дом. Я вдруг почувствовала, что мы с сыном что-то теряем в отношениях, вроде становимся чужи- ми. Но плакать уже не могла, Алишо не выносил моих слёз. У подъезда нас ждал большой грузовик и четверо мужчин. В лифте не разрешалось перевозить грузы. Мы с сыном взяли несколько  подушек,  одеяла, немного посуды и поднялись наверх в лифте. Рабочие же пошли с грузом по лестнице. Я поражалась их силе и выносливости. Они, почти не отдыхая, сразу спускались на лифте и поднимались с новым грузом наверх. Через час всё было поднято на одиннадцатый этаж. Мебель была красивая, но не новая. Я попросила за отдельную плату расставить всё по местам. Первой, конечно, обставили комнату Алишо. Он осмотрел её и довольно ухмыльнулся. Сказал, что по мелочам нужно докупить чего-то, взял у меня деньги и ушёл.
 
       С кухней рабочие провозились долго: там только раковина стояла, электрическая плита и холодильник, всё надо было подгонять под них. Такой кухни у меня никогда не было – просторная и светлая, с выходом на лоджию. Посуды они привезли немного – казан, две сковороды, сервиз на шесть персон, национальный сервиз, столовый набор. В ванную поставили огромную белорусскую стиральную машину «Вятка» с полосканием и отжимом. Долго объясняли мне, как с ней работать, и я радовалась тому, что теперь не придётся целыми днями возиться со стиркой вручную.
         В гостиной поставили телевизор на объёмной подставке, диван, два кресла и постелили палас. А спальня! И кровать большая, и трельяж с пуфиком и большой шифоньер. Не забыли и про постельное бельё, полотенца, одеяла, подушки. И всё в один день! Я расплатилась с рабочими, они поблагодарили за щедрость и ушли. Мне тоже надо было пойти в продуктовый магазин, но прежде я разложила свои вещи, которые привезла из Зароба. Подумала, ведь у нас до сих пор всё было в основном казённое. Теперь своё, но оно  почему-то  не  радовало.  Опять  подумала:  откуда у Алимбека столько денег? Решила, что спрошу его, как только он приедет.
     К счастью, продуктовых магазинов рядом с домом было много и некоторые работали  допоздна. Я накупила всего, начиная с соли и сахара до мясных и молочных продуктов. В Заробе у нас всегда были бесплатные фрукты, молоко, овощи. Здесь всё надо было покупать. Я никогда этим не занималась, всё делал Алимбек и его подчинённые.
      Пришла домой с полными сумками, а лифт не работает! Я вышла во двор и попросила мальчишек помочь мне. Поднимаясь по лестнице, они рассказали, что мы вселились в квартиру русского журналиста, у которого был большущий чёрный дог.
      – А запах собаки совсем не чувствуется, – удивилась я.
      – Они уже месяц назад переехали, проветрилось, наверное, – ответил один из пацанов.
      – Новый хозяин сделал ремонт и выставил на продажу. Постарался, конечно, чтобы всё было как в новой квартире, – добавил другой.
      – А вы купили квартиру или снимать будете? – спросил третий.
      – Мы купили. Будем вашими соседями. Называйте меня тётушка Джонбегим, – ответила я. И, угостив пацанов сладостями, попрощалась.
      Зашла в квартиру и увидела на кухне продукты. Вот так новость! Видно, Алимбек попросил кого-то сделать покупки. Значит, не только у хозяина был ключ?
Стала раскладывать всё по полочкам в шкафы и в холодильник. Арбузы, дыни, тыквы, картошку и лук вынесла на лоджию. Там были встроенные шкафы, а в них кастрюли и бытовая техника.
        «Это точно сон какой-то», – подумала я.
         Алишо пришёл с большими коробками. Привёз на такси компьютер с какими-то приставками. Впервые за столько дней я увидела его таким довольным.
      – Сейчас придёт компьютерщик из магазина и всё подключит, – сказал он и, показывая на коробки, стал объяснять:
      – Это – монитор, это – процессор. Это – клавиатура, это – принтер, это – шнуры для подключения.
      – Наверное, всё стоит огромных денег? – удивилась я.
      – А квартира, мебель, обстановка – не за деньги? Отец сказал, надо избавляться от этих денег, скоро они поменяются, – уверенно повторял слова своего отца Алишо.
      – Но откуда столько денег? Зарплата-то как у всех, – не унималась я.
      – Мама, хватит! Мне это надоело! Вот приедет отец и спросишь, – грубо оборвал меня сын.
        Вздохнув, вышла из его комнаты и в раздумье села в кресло. Столько лет мы прожили с Алимбеком, и я не могла себе позволить поехать с сыном отдохнуть, попутеше- ствовать. Зато почти каждое лето муж уезжал в санаторий поправить здоровье. Возвращался довольный, привозил много подарков. Я к нему в эти поездки не напрашивалась, но единственного сына мог бы взять с собой.
      Так и заснула в кресле. Поздно ночью я проснулась от тихого шёпота и возни на лоджии. В неё был выход из гостиной. Я прислушалась, узнала голос моего мужа, спорив- шего с каким-то мужчиной.
      – Это слишком большая партия. Сейчас смутные времена наступили, нет уже той страны. Не получится ничего, – тихо говорил мой муж.
      – А квартира в центре нравится? А хорошая должность в столице? А любовницу свою как теперь будешь ублажать, жена-то рядом? Она может узнать об этом и другие тоже. А ты работник органов, не забывай! Используй пока старые каналы, – с афганским акцентом отвечал ему незнакомец.
    Он стал выкладывать что-то, приговаривая: «В случае чего я тебя не знаю и ты меня не знаешь. Понял? Договорённость остаётся в силе».
       – Сказал же, возьму только половину! Где мне всё это хранить? Придётся прямо в бетонном полу лоджии сделать тайник, – в голосе мужа чувствовалась напряжённость.
 
         Я так испугалась, что боялась даже вздохнуть. Теперь понятно, откуда деньги и всё другое. И какая любовница? Так защемило сердце, что чуть не вскрикнула. Еле сдержалась. Из носа пошла кровь. Я решила не выдавать себя – боялась.
Через некоторое время они ушли. Я побежала к раковине промыть кровь. В темноте прошла в спальню и легла на кровать. Решила не совать нос в дела мужа. А он вернулся только на следующий день. Сказал, что дорога была очень опасная, зато всех проведал. Передал от своих родных привет. Прошёл к полкам, куда я переложила его папки с амбарными книгами. Он всегда записывал туда что-то.
       Вдруг из комнаты я услышала отборный трёхэтажный мат! Подумала, что я на базаре.
      – Где моя красная папка? Я же велел все документы взять с собой? – орал Алимбек.
      – Почему сам не взял? Меня хотел подставить? – с обидой ответила я.
      – Заткнись! Почему подставить? Ты смотрела, что в этих папках? – с угрозой подступил ко мне муж.
      – Если документы такие секретные, почему кричишь на весь дом? – парировала я.
      – Рассказывай, змея подлая! – сквозь зубы процедил Алимбек.
Я проглотила обиду на его грубость и рассказала, как в спешке уезжала из Зароба. Ещё там, в доме, я поняла, что не хватает одной папки. И не могу представить, куда она исчезла.
      – А сегодня ночью я слышала ваш разговор. Кто угрожал тебе? И кому ты обещал выполнить его требование наполовину?
        У Алимбека глаза горели так, как будто он хотел сжечь меня. В ярости он поднял на меня руку, но опомнился и кулаком ударил по стенке так, что Алишо проснулся. Он подошёл к нам и тихо сказал:
      – Уймитесь, мы теперь не в Заробе. Сейчас всех соседей на лестничной площадке разбудите. Сядьте и поговорите спокойно, иначе я уйду в общежитие. Чувствую, запахло жареным.
      – Вы что, не понимаете? – взвился Алимбек. – Если у чужих окажется красная папка – мне конец!
      – Зачем её было хранить, если это стоит жизни? Солнце подолом не прикроешь! – ответила я.
      – А ты всё язвишь! Живёшь как сыр в масле катаешься. И мыслышка в голове не появилась, откуда всё это? – наступал на меня Алимбек.
      – Я благодарна Богу за то, что имею. А ты, ненасытная твоя душа, видимо, влез в какие-то грязные дела. Вот и одувайся сам! Нас в эти дела не вмешивай! – не осталась я в долгу. – Хочу только, чтобы Алишо поступил в университет.
В ответ услышала, как хлопнула дверь, и муж в гневе выскочил на лоджию.
        Наконец мой Алишо стал студентом. А в городе с каждым днём становилось неспокойно. Некоторое время я ходила за сыном, как за первоклассником. Как-то он заме- тил меня и отругал. Смирилась, перестала провожать его. И тут случилось несчастье.
На улице Алишо случайно встретился с Назарали и завязалась жуткая драка. Их привели в отделение милиции. Алишо написал заявление об избиении. Назарали оставили в следственном изоляторе. Алимбек успокоил меня, что теперь Назарали получит срок.
           - Парень не знает, с кем имеет дело, – самодовольно хвастался Алимбек. – Я ему устрою весёлую жизнь лет на десять за решёткой.
      – Но и Назарали сделает всё, чтобы защитить себя, – возразила я. – Поверь, у него будет много сторонников. Весь Зароб, если надо будет, придёт на его защиту, – сказала я. – И не надо забывать о той красной папке! Она ведь осталась в кишлаке.
      – Не каркай! Я и так сижу как на иголках. Нам надо об Алишо сейчас думать. Достала ты меня! – как ужаленный вскочил со стула муж.
      – Запомни, твои дела меня не касаются. Я как раз только об Алишо и думаю. Смотри, если из-за твоих опасных дел пострадает мой сын, откажусь от тебя, разведусь! За сына жизнь свою отдам! – резко ответила я.
        Алимбек на суде ничего не смог сделать. За Назарали горой стояли все заробчане. А главным защитником стал Семён Иванович, и все в зале с уважением смотрели на его фронтовые награды на парадном пиджаке. Где-то в углу сидела Зайнаб. Я с жалостью глянула на неё. Она пойма- ла мой взгляд и ответила презрением. Я даже испугалась. Мой уверенный и напыщенный муж сидел вместе с сыном впереди. Меня посадили позади Алишо.
Заседание длилось по «сценарию» Алимбека. Но в какой-то момент всё поменялось. После всех выступавших вышла Зайнаб. В руках у неё была красная папка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло наружу! Алимбек рухнул как подкошенный, и прокурор прервал заседание суда. Дождались врачей. Я стояла рядом с мужем и не смогла произнести ни слова. Сын уехал с ним в больницу. Больше Алимбека я не видела. Нет, он не умер, просто испарился. Куда? Никто мне не мог сказать.
 
      – Алишо, ты повёз отца в больницу. Что было потом? – спрашивала я сына.
      – Его положили в реанимацию. Я посидел немного, потом пришёл врач и сказал, что больного будут перевозить в Россию, и всё! – отвечал однотипно на мои вопросы сын.      Прокурор попросил Алишо отозвать заявление, но по показаниям  медэкспертизы  Назарали  всё-таки  дали условный срок.
       Красная папка после суда исчезла. Может, по этим документам дело на Алимбека открыли? Решила я остальные папки сжечь. Но Алишо продолжал работать в милиции. Атмосфера в городе накалялась с каждым днём. Начались волнения, были слышны выстрелы. Студентов временно отпустили, а занятия отменили. Алишо ходил без формы, ему как посыльному это разрешили.
       Я сходила в министерство узнать о судьбе мужа. Его заместитель посоветовал мне не искать Алимбека. Сказал, что нам лучше уехать с сыном на время к родственникам в дальний район. На вопрос, встретимся ли мы ещё с мужем, он ответил: «Всегда надо надеяться на лучшее».
        Передал мне фотографию, которая стояла на рабочем столе Алимбека. На ней мы втроём снялись в Худжанде, когда родился Алишо. Я заплакала и вышла на улицу.
       На главных площадях шумели многолюдные митинги. Люди были настроены воинственно. Слышались призывы свергнуть правительство. Крики одних митингующих о демократическом, других – об исламском государстве.  Я обошла их и вернулась домой.
      Вот уже несколько дней я замечала смуглого мужчину, дежурившего у нашего подъезда. Он общался с соседскими детьми, угощал их жевательными резинками и конфетами. Сегодня я незаметно прошла рядом и услышала его голос. Это тот человек, что был ночью у нас в лоджии с Алимбеком! Значит оставаться нам здесь было небезопасно.     Дома от страха рухнула на пол. Рамка от фотографии разлетелась во все стороны. Из неё выпали ключи и лист бумаги. Оказалось, это письмо от Алимбека. Начала читать и поняла: за все грехи приходит расплата. Никакие оправдания не помогут.

    Джонбегим,
    пишу письмо в спешке. Давно хотел поговорить с тобой о нашей жизни, но не решался.       Пять лет назад я прошёл общее обследование и мне врач сказал, что у меня проблемы с оплодотворением, потому не могло быть и не будет детей. А об Алишо он прямо подтвердил: это не ВАШ! Я ничего тебе не сказал, потому что сразу простил, ведь твой грех помог мне стать отцом. Я решил, что хотя бы таким образом продолжу свою фамилию. Помнишь, я говорил, что надо было ещё родить, чтобы Алишо не вырос эгоистом? Я был согласен на то, чтобы ты опять согрешила.
     Оставляю ключи от того тайника на лоджии, ты знаешь о чём я. Забирай все деньги и уезжайте с сыном. Если не успеешь и придёт тот афганец, отдай ему то, что лежит в большой кастрюле в спортивной сумке. Скажешь, что я исчез. И может быть, меня уже нет в живых.
    Прости меня за всё. Я виноват, занимался незаконными делами. А красная папка была компроматом. Хорошо, что Зайнаб так ничего и не поняла в документах.
     Я от всего откупился, поэтому остался жив.
 
      Пишу тебе только потому, что теперь понимаю, как я виноват перед вами. Но ты виновата передо мной и сыном тоже. Обязательно сожги это письмо и оставшиеся папки.
     Прощай! Алимбек

      У меня подкосились ноги. Пришла в себя после обморока и поняла, меня поднял и посадил в кресло Алишо. Он прочитал письмо! Сидел и смотрел в окно отрешённым взглядом, а потом дописал на послании Алимбека: «Я сын грешницы и преступника! Хороший получился экземпляр, лучшего и ожидать было трудно».
       Слёзы лились ручьём по моим щекам, я просила прощения у сына. Но он, не меняясь в лице, сказал, что ему надо возвращаться на работу. Объявили комендантский час, поэтому ему надо было торопиться. Я сожгла письмо и папки с документами. Сидела и думала, как жить дальше? Алишо не появлялся сутки, и я пошла к нему на работу.  В милиции сказали, что он на задании в близлежащем районе.







                Мой судный день


       Я не знала, куда мне обратиться за помощью. Чувствовала, что от отчаяния Алишо решился на что-то опасное. Какое особое и секретное задание ему поручили на работе? Или он сам напросился? В милиции знали, где он, а мне ни звонка, ни словечка.
      Сердце матери всё чувствует на расстоянии. И сны мне снились, что мой сыночек постоянно зовёт меня и просит о помощи. И тут пришёл Назарали. Я испугалась. Он уса- дил меня в кресло, сел рядом и попросил:
      – Я всё расскажу, но обещайте, что выслушаете спокойно. Давайте, я принесу Вам успокоительные капли.
      – Он жив? Только скажи, жив? – я испытующе смотрела в лицо Назарали. – Алишо обещали повысить звание и ра- боту дать в министерстве. А он такой же тщеславный, как и его отец. Его использовали!
      – Жив пока, не волнуйтесь. – Назарали заставил меня выпить лекарство.
Рассказал, как боевики из банды Развона забрали его и других рабочих хлебозавода, а в кишлаке на их базе заставили подготовить пир горой к какому-то празднеству.
 
      – Сначала я думал, что это свадьба, – с трудом подбирал слова Назарали. – Выводили девушку, каждый раз в новом платье, но все почему-то смеялись и бросали в её сторону непристойные колкости. Я решил подойти с очередным блюдом поближе и увидел, что это… наш Алишо. Он сам расскажет потом о случившемся. А знаете, кто пришёл вы- ручать нас из банды? Семён Иванович! Себя предложил в заложники и просил Развона освободить Алишо. Обещал за него большой выкуп. А меня послал к Вам за деньгами и золотом. Сроку главарь дал пять дней.
      – Ты благородный человек, Назарали! – только и вымолвила я, держась за сердце. – Мог бы вообще не думать о нём, а ты заступился за моего сына. Как же Семён Иванович решился остаться в заложниках? Не пожалел себя?! Всю жизнь за вас буду молиться. Даже отец его не сделал бы большего.
      – Тётя Джонбегим, у Вас есть деньги и украшения? Надо всё собрать и отвезти, иначе Развон может раздумать. Убьёт и Алишо, и Семёна Ивановича.
       Я схватила Назарали за руки и умоляла, рыдая:
      – Покажи мне дорогу, расскажи, где он, я пешком к нему дойду. Пусть бандиты заберут всё, убьют меня, но сохрнят жизнь моему единственному сыну!
     Назарали взял меня за плечи и встряхнул. Я опомнилась и кинулась собирать выкуп. Достала старинную бабушкину шкатулку  с  ювелирными  украшениями.  Сюда я складывала с гордостью золото, серебро, камни – всё, что дарили, и покупала сама за годы семейной жизни. На лоджии под линолеумом мы нашли дверцу тайника. Там оказались пачки денег. Назарали аж присвистнул от удивления. Завернули всё в целлофан и сложили в большую хозяйственную сумку. Сверху засыпали картошкой. Тайник аккуратно замаскировали.
 
       Вдруг в дверь постучали. Я испугалась: кто это так поздно мог прийти? Назарали насторожился и приложил палец к губам. Двери были двойные железные.
      – Кто там? – спокойно спросил он.
      – Я друг Алимбека, мы с ним договаривались встретиться, – услышали мы мужской голос с афганским выговором. Я зажала себе рот, чтоб не вскрикнуть.
      – Алимбека нет, он в отъезде, – ответил Назарали.
      – Мне сумку друг оставил и сказал забрать, – настаивал человек за дверью.
Я кивнула, мол, есть какая-то сумка.
      – Сейчас посмотрю и сам вынесу на лестничную пло- щадку. – Назарали говорил уверенно и жёстко.
        Мы вышли на лоджию и в шкафу в большой кастрюле нашли спортивную сумку, наполовину набитую чем-то тяжёлым и хорошо упакованную. Назарали принёс её к двери. Посмотрел в глазок и убедился, что незнакомец был один.
      – Прошу вас отойти от двери на пять шагов, – вежливо попросил Назарали незваного гостя.
      – Хорошо, – спокойно согласился тот.
       Назарали открыл двери, положил сумку на лестничную площадку, затем накинул цепочку и спросил:
      – Эта?
      – Да, – ответил незнакомец и зло сверкнул глазами.
      Но Назарали, поняв, что этот человек опасен, продолжал спокойно убеждать его:
      – Забирайте и уходите. Вернётся хозяин, у него всё и спросите.
Осмотрев сумку внутри, незнакомец вскинул её на плечо и вошёл в лифт.
 
        Я поблагодарила Назарали за помощь и выдержку, ведь он опять рисковал. Он остался ночевать. Семён Иванович попросил его не оставлять меня ночью одну. Утром должен был приехать Наим Шарипович из Совета ветеранов, чтобы забрать приготовленный выкуп и поехать за заложниками. Я сказала, что поеду вместе с ним, иначе умру, не дождавшись сына.
      – Тётя Джонбегим, – словно оправдываясь, уговаривал меня Назарали. – Я бы никогда не уехал, не дождавшись освобождения Семёна Ивановича. Но Зайнаб беременна, ей скоро рожать и он настоятельно потребовал от меня поехать с женой в Ленинград. Буду молить Бога, чтобы всё завершилось благополучно. А теперь надо ложиться, машины будут очень рано.
      Я заснуть не смогла. Мне показалось, что это самая долгая ночь в моей жизни. Молилась за Алишо и Семёна Ивановича. Поняла, Судный день есть не только на небесах, но и здесь на земле. Каялась, просила прощения у всех. Умоляла Бога о снисхождении и милости.
      Рано утром в дверь тихо постучали. Мы с Назарали были уже готовы к поездке. Но всё равно надо было быть начеку – не возвратился ли незнакомец?
      Я вышла на лоджию и посмотрела вниз: ага, вот и два белых «джипа». Через глазок в двери Назарали узнал Наима Шариповича. Мы взяли сумку и спустились вместе к машинам. Долго пришлось уговаривать представителей международной организации взять меня с собой. Времени было мало, и меня пожалели. Назарали вышел у дома, и я увидела, как Зайнаб бросилась ему в объятья. Дай Бог, пусть они будут счастливы. Пообещала себе, что при первой возможности попрошу прощения у Зайнаб.
 
      По дороге в бандитское логово я узнала, что без разрешения и поддержки Министерства безопасности наша поездка бы не состоялась.
      Я думала о сыне, и сердце моё разрывалось от горя. Что с ним сделали? Почему моего мальчика заставляли одеваться как невесту? Не хотела верить, что с ним могли обойтись жестоко. Я винила во всём себя. Вот и пришла расплата за мои грехи. Но почему не меня Бог жестоко наказал, а сына? Я плакала, закрыв лицо руками, стараясь подавить в себе рыдания.
      – Вы должны радоваться, что сын жив, – успокаивал меня Наим Шарипович.
      – Слава Аллаху за всё! – глотая слёзы, ответила я. – Мне помогают люди, которых мы когда-то обидели. Они не держат на нас зла и ответили нам добром. Это ли не милость Всевышнего?
      – Да, я помню суд над Назарали, – подтвердил Наим Шарипович. – А сейчас он сделал всё, чтобы спасти Алишо – своего обидчика. Это не просто жалость. Он оказался человеком благородным. А Семён Иванович? Таких, как он, справедливых и смелых, я видел не так много. По доброй воле остался с бандитами, чтобы спасти Алишо. Я бы точно сто раз подумал. А он не испугался!
      – Всё понимаю и хочу увидеть их живыми! Если нужна будет чья-то жизнь взамен – отдам свою, – сказала я, вытирая слёзы концом своего большого белого платка.
      – Развону нужны деньги и золото! Знаю, что ты взяла всё, что нашла, лишь бы хватило этому шакалу! – с тревогой в голосе продолжал разговор Наим Шарипович.
      – У моего мужа на лоджии был тайник. Я случайно узнала о нём. Ключи и письмо нашла в вещах, которые мне дали на его работе. Откуда у Алимбека столько денег, я
не знаю. Чем он занимался, только теперь начинаю понимать. Это грязные деньги были нажиты незаконно, и они никому не принесут счастья. Пусть заберёт их Развон, и проклятье падёт на его голову, – сказала я.
      – Будем надеяться, что деньги теперь послужат во благо – на освобождение заложников. А теперь успокойся! Скоро подъезжаем, тебе лучше не выходить из машины, – предупредил Наим Шарипович.
       Машины остановились. Мы долго ждали. Место было открытое, но впереди – резкий поворот. Я вся горела, как будто меня бросили в костёр. Наверное, таков ад на небесах? Меня то бросало в дрожь, то обливало потом. Я никого не видела рядом. Только голос слышала: «Кайся, кайся, чтобы грешная твоя душа обрела покой!» Я чувствовала, что меня терзает огромное чувство вины в виде чёрной птицы, которая пытается выклевать мне глаза. Хотела отогнать её от себя, но руки уходили мимо. Всё слилось в одно – красный огонь, чёрная птица и очень большое белое пятно впереди. Я лишилась чувств. Пришла в сознание от запаха нашатыря, который оказался в дорожной аптечке.
      – Мы думали, что уже не сможем привести тебя в чувство, Джонбегим. Ты так напугала нас! Успокойся, дорогая, скоро увидишься с сыном, – сказал Наим Шарипович и грустно добавил: – Посмотрись в зеркало!
      Я не смогла ответить: комок в горле застрял. Глянула на себя и не узнала – все мои волосы стали седыми! Глаза больше не светились, как-то враз потускнели.
      – Такое бывает при крайней сердечной недостаточности и стрессе. Вам необходимо обратиться к врачу, – пожалел меня водитель.
 
      – Всё, надо быть готовыми, ведут заложников, – прервал его Наим Шарипович.
Со стороны поворота четыре боевика вели под конвоем Семёна Ивановича, который поддерживал еле живого Алишо. Развон появился с двумя телохранителями, увешанными оружием.
       Наим Шарипович с водителем и представителем международной организации подошли к боевикам для переговоров. Передали для выкупа прозрачный целлофановый пакет и о чём-то заспорили. Потом водитель вернулся к машине. Вытащил деньги, шкатулку и сложил в пакет. Когда он приблизился примерно на пять метров, боевик потребовал открыть шкатулку. Водитель выполнил приказ и высыпал всё содержимое шкатулки в тот же пакет. Но не отдавал его в руки боевикам до приказа отпустить заложников. Развон удостоверился, что содержимое пакета не обман, подтолкнул Семёна Ивановича и Алишо в нашу сторону и зло крикнул вдогонку, что они легко отделались. Мне не разрешили выйти из машины и обнять сына. Семён Иванович и Алишо сели во вторую машину, и она тронулась. А мы с Наимом Шариповичем поехали следом, потом обогнали их. Я смотрела в заднее стекло на ехавшую за нами машину и вдруг встретились с сыном взглядом.
Он тоже плакал.
      Когда машины наконец остановились у обочины, я выскочила к сыну. Он с трудом при помощи водителя вылез из «джипа» и ковылял мне навстречу. У меня ноги подкосились. Упала на колени. Прижала к себе моего мальчика. Алишо гладил меня и еле слышно шептал:
      – Прости меня, мама! Ты вся седая стала от горя и переживаний...
      – Это ты меня прости, сыночек! Моя вина, что не усмотрела, не защитила, не уберегла. Не смогла быть рядом в часы испытаний. Что они с тобой сделали? Ты такой бледный, как будто всю твою кровь выпили. Ты еле на ногах стоишь.
      – Мама, мамочка, не плачь, родная моя! Я принёс тебе и другим столько страданий. А мне добрые люди помогли, ко- торых я когда-то презирал и обижал. Если бы я был на их месте, смог бы так? Не знаю. Но всю жизнь буду их благодарить.
      – Алишо, я грешная, виновата перед Богом и людьми, а за это страдаешь ты.
Семён Иванович подошёл, помог нам подняться с колен и сказал дрогнувшим голосом:
      – У вас ещё будет много времени поговорить. А сейчас надо ехать. Мы должны быть в городе вовремя. Иначе будут искать.
      – Прошу вас всех, умоляю, пусть Алишо сядет рядом со мной! Пожалуйста, смилуйтесь! Если умру по дороге, хотя бы последние мгновения буду с сыном, – сквозь слёзы попросила я.
      Наим Шарипович перешёл во вторую машину к Семёну Ивановичу, а Алишо сел со мной. Мы молча прижались друг к другу. Он гладил мою поседевшую голову. Я никак не могла понять, что же с ним стряслось. И никто мне не мог этого сказать, наверное, посчитали, что это будет жестоко.
    Подъехали к нашему дому. Я первым делом посмотрела наверх, на лоджию. Горел свет, окно было открыто и из него вылетел окурок. Я испугалась и сказала Семёну Ивановичу. Водитель нашей машины связался с кем-то по телефону и объяснил ситуацию.
      – В квартиру вам нельзя, там засада, – сказал мне Наим Шарипович. – Поезжайте в больницу, а это записка профессору Усманову, он поможет. Забери свою шкатулку – бандиты на неё не польстились.
       Семён Иванович подошёл попрощаться. Посмотрел мне в глаза и тихо сказал:
      – Джонбегим, впереди у тебя много трудностей, но самое страшное уже позади. Знай, что люди должны помнить только добро, сердечность и сострадание. Только хорошее. Мы ещё встретимся и о многом поговорим, а теперь поторопись!
Алишо крепко обнялся со своим спасителем. Со слезами он поблагодарил всех.
      На такси нас с Алишо отправили в хирургическое отделение клинической больницы. Меня оставили в приёмной, а Алишо повели в смотровую. Назначили операцию на утро. Когда сына отвели в палату, профессор Усманов вызвал меня к себе и рассказал, что сотворили в банде с моим сыном. Я не верила своим ушам! Изверги, нелюди, даже звери на такое не способны! Держалась за сердце и сдерживалась, чтобы не кричать во весь голос.
Профессор подождал, пока я приду в себя, а потом попросил меня остаться на два дня с Алишо. Людей не хватало – многие сотрудники среднего звена в эти тревожные дни гражданского противостояния боялись приходить в больницу. Он сказал, что в палате будут ещё трое больных и за ними надо тоже присматривать. Я тотчас согласилась на всё, пока сын будет в больнице.
       Усманов довольно улыбнулся:
     – Может быть, останетесь здесь работать? Мы оформим Вас санитаркой.
Я согласилась охотно, лишь бы быть рядом с сыном. Живя с Алимбеком, я по сути нигде не работала, он считал, что надо заниматься домом. В отделе кадров спросили, не страшно ли мне будет приходить в такое тревожное время на работу. Больные и те боятся ложиться на лечение.
     Я ответила, что прошла через такие испытания, что теперь уже ничего не страшно. Мне выдали белый халат и попросили ходить в больнице только в нём.
      Лишь к вечеру я увиделась с Алишо. Его несколько раз возили на  каталке  на  предоперационные  процедуры.  А у меня был трудовой  день.  Я  помогала  больным,  мыла за ними посуду, поправляла постель, приносила горячий чай. Лежачих кормила из ложечки. Меня благодарили, а я только просила всех помолиться за моего сына, которому на завтра назначили операцию.
      Когда Алишо наконец привезли в палату, мне разрешили побыть с ним. Сын смотрел на меня с любовью, чего раньше не было в помине.
      – Мама, я вижу, как ты мучаешься. Но я жив! И впредь буду твоей опорой. Никогда ты не будешь сожалеть, что родила и вырастила меня. Обещаю, мы уедем с тобой отсюда.
      – Прости, что не уберегла тебя, Алишо. Я уверена, что всё самое страшное уже позади. Тебе надо пораньше заснуть, ведь завтра операция. Спи, сынок, я буду рядом, – взяв его руку, нежно сказала я. Сидела рядом и чего только не передумала.
      Несколько раз сын во сне кричал, просил помощи, отталкивал меня, когда я его гладила, просыпался, а потом опять засыпал.
      Пришёл дежурный врач и сменил меня.
      – Отдохните хотя бы немного. Завтра, да нет, уже сегодня у Вас будет нелёгкий день. Надо поспать и набраться сил, – сказал он и показал на пустующую кровать.
       Я прилегла, и словно в омут нырнула. Очнулась, услышав, как рано утром медсестра пришла измерять больным температуру и давление. Быстро встала, умылась, навела порядок в палате. Все больные меня жалели. Чувствовали, как я переживаю за сына. Алишо увезли на операцию, и мне казалось, что я прождала вечность, пока она закончиться. Наконец, увидела, как Алишо везут на каталке.
      Его переложили на кровать на бок. Он ещё находился под воздействием наркоза.
      – Операция прошла нормально, главное, парень не останется калекой, – сказал профессор. – Ему сейчас нужно набирать силы. Рецепт на витамины и лекарства я выпишу. Необходимо их купить. И ещё с перевязочными материалами есть проблемы.
Я не знала, что делать. Денег у меня не было. У кого занять, где просить? Сидела рядом с сыном в раздумье. От родных в Тавильдаре когда-то я сбежала и с тех пор не общаюсь с ними. Теперь такая обстановка в республике, что в районах, где живут родственники, небезопасно.
      Алишо попросил воды. Он отходил от наркоза и был очень слаб. Врач посоветовал поспать, ведь сон лечит. Сын согласно кивнул и улыбнулся мне. Я поцеловала свою кровинку и пошла ухаживать за другими больными в палате. Все они поддерживали и утешали меня. Алишо спал спокойно, изредка стонал от боли. А у меня сердце разрывалось на части. Только присела отдохнуть, как ко мне подошла медсестра.
      – Вас зовут Джонбегим? – спросила она.
      – Да. Что-нибудь случилось? – испугалась я.
      – В соседнем корпусе женщина умирает и просит Вас прийти.
      – Я здесь никого не знаю. Сына только что оперировали, я его не могу оставить.
       Медсестра настаивала:
      – Пойдёмте, может, это ваша знакомая, и времени у неё осталось не так много.
     Я подумала, видно, мой Судный день ещё не закончился…
 

 



                Неожиданная встреча


       Я пошла следом за медсестрой. Только теперь на улице услышала, что в городе стреляют. У входа в соседний корпус стояли машины скорой помощи и из них выносили раненых.
       Медсестра отвела меня в женскую палату интенсивной терапии. Я никого не узнала, но вдруг услышала голос, показавшийся мне знакомым:
      – Подойди поближе, Джонбегим.
      – Это Вы, Гульнор-доя? Тётушка-повитуха из Зароба?
Что случилось? – спросила я.
      – Бог призывает меня к себе. Будет спрос на небесах. Послушай меня, не могу я уйти с тайной в сердце. Всё, что с сыном твоим произошло, я знаю. У него никогда больше не будет детей.
      – Как не будет? Почему «больше»? – недоумевала я.
      – Не перебивай! Мне уже трудно говорить. Знай, твой сын очень дорого заплатил за всё содеянное. Он изнасиловал Зайнаб и чуть не убил Назарали. Зайнаб родила девочку – дочь Алишо. Она не умерла! Малышку увезла и удочерила муаллима Нина Николаевна. Я всё сделала, чтобы никто в Заробе об этом не узнал. – Голос её становился хриплым.
 
      Я дрожала, будто меня холодной водой облили. Как же так? Я жила всё это время в неведении. Громы небесные на мою голову!
      Я взяла себя в руки, поднесла к запёкшимся губам Гульнор кружку с водой. Она отпила пару глоточков и продолжила свой рассказ, будто книгу наших судеб читала:
      – Знаю, ты торопишься к сыну. Не переживай, он спит. Дослушай меня. Обещай, что никогда не причинишь зла ни внучке, ни её родным и близким. Ты уже настрадалась, не повторяй своих ошибок!
      – Обещаю, – тихо сказала я.
      – Я верю. Жизнь тебе преподала такой урок, что впредь будешь соблюдать Божьи законы. Надо вам с сыном уехать подальше от людей, которым много плохого сделал Алим- бек. Он занимался незаконными делами. Знаю, тебе очень трудно. Но ты выбралась из тьмы и пойдёшь теперь к свету. Сейчас тебе нужны деньги на лечение и реабилитацию сына. Это немалые суммы, но я знаю, они у тебя есть.
      – Большую часть накопленных денег мы отдали за выкуп, а остальное забрали следственные органы. Открыли уголовное дело, будут вести расследование, – возразила я.
      – Грязные это деньги, не думай о них. У тебя осталась шкатулка. Не удивляйся, она не пустая и выручит тебя. Ты в детстве с любовью ухаживала за своей старой бабушкой и до конца её дней помогала. Вся работа по дому и воспитанию младших братьев и сестёр тоже была на тебе. Бабушка оставила тебе в наследство свою шкатулку. Она очень древняя, но её неброский вид никого не привлекал. Ты несколько раз хотела от неё избавиться, но она к тебе возвращалась. Вчера тоже.
       – Да, Вы точно провидица! – удивилась я.
       Гульнор-доя остановила меня жестом руки:
      – Не перебивай меня! Ты завернула шкатулку в большой белый платок, полный твоих слёз, и оставила под подушкой на кровати, на которой спала прошлой ночью. Сейчас придёт мой брат Абдурахим. Он ювелир, живет недалеко. В этой шкатулке есть второе узкое дно, в котором прижаты пять старинных монет. Никто об этом не знал, даже бабушка. Но она просила отдать её именно тебе в наследство. Знала бы она, какой грешницей вырастет её внучка. Но, слава Богу, ты начала думать и жить по-другому. Используй своё наследство во благо и никому не говори об этом. Шкатулку оставишь брату Абдурахиму. Он сделает всё возможное. Чувствую, Абдурахим за дверью, идёт со мной попрощаться, и вы познакомитесь.
      В этот момент открылась дверь и вошёл солидный, благородный и серьёзный мужчина. Он подошёл к тётушке Гульнор, взял её за руку и спросил:
      – Я думаю, надо почитать обязательную суру Ёсин. Ты не против? – спросил он.
      – Читай, мой родной. И прошу тебя, Абдурахим, помоги этой женщине, – тихо сказала она.
      – Думай о себе, сестричка, и о прощении, и о милости Аллаха, – ответил он и стал тихо читать молитву.
      Тётушка Гульнор умирала спокойно, слушая каждое слово. В конце молитвы она выдохнула и больше не пошевелилась. Я заплакала, поцеловала её руку и поблагодарила за всё.
      – Место её теперь на небесах, – сказал Абдурахим. – Она лучшая из всех моих близких и родных. Моя сестра всегда всем помогала. Думаю, весь Зароб будет по ней горевать. Она сделала столько добра, что и десять человек не осилили бы.
 
       Я поняла, что мне надо было их оставить, и стала прощаться.
      – Завтра после погребения зайдите ко мне, – сказал он, прощаясь. И положил мне в карман носовой платок сестры, в котором была записка с адресом усто-мастера.
Я пошла в свой корпус и думала о сыне и об этой неожиданной встрече. На улице опять слышалась перестрелка.
       Зашла в палату к Алишо. Он улыбался мне, и на щеках его играл румянец. Обрадовалась его настроению. Сына осматривал профессор Усманов.
      – Парень ваш молодец! Идёт на поправку, – сказал он и пригласил в ординаторскую.
Я погладила Алишо по лицу и пошла за врачом.
      – Над вашим сыном жестоко надругались. Счастье, что его вовремя спасли и в больницу к нам привезли, – начал разговор врач. – Удивляюсь, как быстро он восстанавливается. Нет никаких отрицательных показателей. Но я Вас всё-таки расстрою: у Алишо никогда не будет детей.
      – Я уже знаю об этом, – ответила я. – В соседнем корпусе только что умерла моя бывшая соседка по Заробу. Она ясновидящая. Я была у неё.
      – Вы останетесь у нас работать? – спросил профессор Усманов.
      – Мне очень жаль, но только до выписки сына. Нам придётся уезжать отсюда. Сын стал свидетелем страшных со- бытий и теперь неудобен многим. Мне надо его спасать, – ответила я.
      – Понимаю, берегите себя и в эти дни пореже выходите на улицу, там небезопасно, – предупредил профессор.
     Мы попрощались, и я пошла к сыну. Он опять задремал. Я вновь занялась уборкой в палате: вытерла пыль,  помыла полы. Села на кровать и вспомнила про шкатулку. Под подушкой не было платка, в который была завёрнута шкатулка. Сердце ушло в пятки! Больные засмеялись. Я смотрела на них удивлённо.
      – Мама, всё у меня, не переживай! Ты так испугалась, как будто меня потеряла, – с улыбкой сказал Алишо. – Я притворился спящим, но увидел твою реакцию и сразу признаюсь.
     Он рассказал, что пришла старшая медсестра и велела приготовить кровать для нового больного. Стала осматривать постель и увидела под подушкой платок. Потянула, а из него выпала шкатулка. Она строго спросила: «Зачем такое барахло держать в палате?»
      – Там мама Алишо спала, – ответил Ахтам, сосед по палате. – Давайте, я передам ему.
      – Вот и всё, мамочка, никакого криминала, – успокоил меня сын.
       Опять шкатулка чуть не ускользнула от меня. Видимо, недостойна я такого наследства. Но почему она каждый раз возвращается? Права тётушка Гульнор, наступил тот момент, когда всё в моей жизни стало меняться.
Я пошла в аптеку и под расписку взяла лекарства и перевязочный материал. Но аптекарь просил оставить что-нибудь в залог. У меня ничего, кроме моей невзрачной шкатулки, не было. Он махнул рукой и сказал, что лучше какой-нибудь документ. Я показала свой пропуск санитарки хирургического отделения. Он скопировал его и отдал покупку. Обещал ждать деньги до пяти вечера завтрашнего дня, иначе пойдёт с жалобой к заведующему отделением. Никогда в жизни я так не унижалась! У меня всегда были деньги. Теперь я поняла, как трудно было людям, которые нуждались.
 
     Алишо пытался ходить по палате и я поддерживала его. Как он похудел! Бабушка моя говорила: «Была бы кожа да кости, а мясо нарастёт». Подумала, что душа её рядом с нами.
      Ночью я долго не могла  заснуть. На улицах  стреляли, а мне надо было сходить проверить квартиру. Но как же добираться через весь город? Городской транспорт стоит, такси не найти. Хотелось приготовить что-нибудь домашнего и покормить всех больных в палате. А ещё одолевали думы о дочери Алишо и Зайнаб, про которую мне рассказала тётушка Гульнор. Для меня теперь появился смысл жизни – дарить радость всем, кто меня не оставил в беде, не дал пасть низко, научил настоящей жизни. «Хотя бы издалека увидеть мою кровиночку», – мечтала я, но решила Алишо пока ничего не рассказывать.
     После обеда пошла к брату усопшей тётушки Гульнор усто Абдурахиму. Мастер ждал меня. Во дворе дома сидели родственники, заходили соседи, чтобы выразить соболезнование. Он был подавлен и грустен.
      – Я очень любил сестру, но никогда ей об этом не говорил. Даже немного её боялся: она знала наперёд всё, что я хотел сделать и о чём думал. От многих неверных шагов меня уберегла, и за это всю жизнь ей буду благодарен, – сказал он. – Пройдёмте в мастерскую. Я на ваших глазах открою шкатулку, чтобы не было недоразумений.
      – Я Вам полностью доверяю, усто Абдурахим.
В мастерской он сел за рабочий стол, осторожно отпаял внутреннее дно, состоявшее из двух панелей, и… ничего! Я чуть не упала. Перевернул отпаянную часть, и на ней мы увидели приклеенные золотые монеты. Я глубоко вздохнула.
 
      – Здесь большое богатство! Вы понимаете это? Шкатулку давно могли выбросить, она сама ценности большой  не имеет. Видимо, специально так сделана, чтобы не привлекать внимания, хоть и старинная. А вот монеты могут помочь человеку или уничтожить его. Никто о них не должен знать. Я дам вам необходимую сумму на первое время. Если использовать каждую монету на ювелирные изделия, тогда цена её упадёт многократно. Поэтому я должен подумать, как лучше ими распорядиться. Сейчас война, и найти нумизматов трудно. А если уедете в Россию, там можете их показать понимающим людям. Я возьму из шкатулки лишь одну монету,  остальные в ней останутся, дно я опять запаяю. Когда решитесь уехать, я верну вашу шкатулку прямо перед вылетом.
У калитки усто Абдурахим протянул мне большой пакет:
      – Это лепёшки, сухофрукты, сладости для сына, – сказал он. – Мы с Вами обязательно встретимся.
     Мы попрощались. Деньги он положил в этот же пакет.  Я пошла в больницу. По дороге купила молочные продукты, свежий виноград. Первым делом зашла в аптеку, расплатилась, забрала расписку и купила ещё перевязочный материал для других больных.
Алишо меня ждал. Все обрадовались принесённым гостинцам, ведь из-за военных действий родные и друзья редко проведывали больных из дальних районов.
Я опять убралась в палате и пошла к дежурному врачу.
      – Два дня дома не была, можно мне отлучиться на пару часов? – спросила я его. – Приготовлю что-нибудь домашнее и принесу своим больным.
      – По графику двое суток отработали, сутки – дома, – разрешил он. – Идите, если не боитесь. Стреляют везде.
 
      Я постояла на остановке, но маршрутки шли переполненные. Люди шагали прямо по проезжей части дороги в надежде, что кто-то из пассажиров выйдет и освободится место.
Ещё было светло и домой я пошла пешком. Это заняло почти час. В квартире было всё перерыто вверх дном, видно, что-то искали. Но холодильник остался нетронутым   и полон продуктов. Я поставила варить курицу. Приняла душ и будто смыла с себя грустные воспоминания и тяжёлые мысли. Опять вспомнила слова тётушки Гульнор, что теперь должны наступить для меня светлые дни.
      Бульон был готов. Я укутала банку с бульоном и курицей в халат, потом ещё в целлофановый пакет, чтобы донести всё горячим. Уже смеркалось, поэтому я оставила квартиру неубранной.
      Пакет с бульоном я укрепила поясом на животе, надела лёгкий плащ и застегнула пуговицы. Стала похожа на беременную. Надо было спешить назад в больницу, и мне было страшно идти в сумерках. Где-то стреляли, и я вздрагивала от ужаса. Вдруг из-за поворота выросли две фигуры.
      – И куда ты направилась беременная? – игриво спросил один. – Не боишься?
      – Я иду к сыну в больницу, ему сделали операцию, – не останавливаясь, ответила я.
      – А раньше не могла? Слышишь, стреляют? Значит опасно! – не отставал от меня другой.
      – Если вы боитесь, сами-то почему вышли на улицу? – спросила я.
      – Смотри какая смелая! Ну давай беги, а то ещё родишь от страха, – громко засмеялись они.
      Я пошла скорее, руками поддерживая пакет, чтобы не выпал. На моё счастье подъехала и остановилась маршрутка почти пустая. Я вздохнула с облегчением, но почти у больницы нас остановили молодые люди – не то патруль, не то бандиты. Хотели забрать у водителя машину, а нам приказали выйти. Я стала громко кричать, изображая родовые схватки. Тут водитель сообразил:
      – Не видите, я везу женщину в больницу! Ей время рожать. Не оставлять же её на улице!
      Главарь группы плюнул в нашу сторону и переключился на появившуюся новенькую семёрку «жигули». Отъезжая, мы видели, как они остановили машину, вытащили водителя, впихнули его на заднее сиденье, зажав своими телами. Главарь сел за руль, и они уехали в неизвестном направлении. Я подумала, что ждёт того молодого води- теля? Может, его убьют за машину или изувечат и бросят в арык?
      Водитель нашей маршрутки и пассажиры благодарили меня за смекалку. А я их уверяла, что нам помог случай и надо молиться за того парня, которого забрали с собой бандиты в угнанном автомобиле. Вышла у больницы и поспешила к Алишо. Увидела его бледное лицо и испугалась. Оказывается, он так переживал за меня, что даже давление поднялось. Я накормила всех обитателей палаты свежим горячим бульоном и курицей, напоила чаем. Алишо попросил меня присесть рядом, потом сказал:
      – Больше я тебя никуда не отпущу, мама! Уйдём вместе. В соседней палате много раненых. Там не хватает перевязочного материала. Мы отдали половину того, что ты ку- пила. Рассказывают, что очень опасно в городе.
     – Правильно сделали, завтра ещё куплю бинтов, марли и ваты. За меня не переживай, всё будет хорошо. Ты помнишь тётушку Гульнор из Зароба? Она лежала в соседнем корпусе. Сегодня её похоронили. Мы увиделись перед её уходом в мир иной. Она сказала, что наши тёмные дни кончились и впереди нас ждет дорога к свету и солнцу. Только предупредила, что нам надо уехать, – сказала я.
      – Мама, как мы уедем? На это нужны большие деньги. И куда ехать? Где мы будем жить? – Алишо спрашивал, я почувствовала, как он нервничает и ответила:
      – Бог нам поможет. Думай только о хорошем, надейся  и верь в перемены. Мы с тобой сможем поменять свою жизнь. Через такие трудные испытания прошли, значит мы должны быть сильными. А сейчас всем спать!
     Я выключила свет в палате и тоже прилегла. Всё думала о том парне из «жигулей», ведь он спас нас, похоже, ценою своей жизни.
     Утром рано нас всех разбудили и объяснили, что долечиваться больным придётся дома. В больнице оставаться очень опасно. Убили двух очень известных в республике врачей-профессоров.
      – Мы боимся, что не сможем вас защитить, если будет нападение на больницу, – сказал на обходе профессор Усманов. – Врачей тоже убивают. Мы вынуждены выписывать тех, кто идёт на поправку.
       Никто из больных нашей палаты оставаться здесь не захотел. Я стала собираться. Потом пошла в больничную аптеку и купила все необходимые лекарства. Пришлось написать заявление об увольнении. Я грустно усмехнулась тому, что мой трудовой стаж составил всего несколько дней. Палату перед уходом убрала, перестелила постельное бельё на кроватях, вычистила тумбочки. Так до вечера и задержалась.
      Потом мы попрощались со всеми, поблагодарили врачей и медсестёр и отправились домой. На улицах стреляли, издалека были слышны взрывы. Мимо с рёвом проехала военная машина, а за ней бронетранспортер. Мы шли закоулками, чтобы срезать путь.
Алишо шагал с большим трудом, но старался не показывать свою усталость. Я его поддерживала, а он меня.
      Уж не знаю за час или два мы добрели до нашей улицы. Вокруг дома собрались соседи и ждали пожарных. На последнем этаже соседнего дома горел балкон. В него попали из гранатомёта.
      Алишо очень устал, но в подъезде лифт не работал. Пришлось пешком шагать на одиннадцатый этаж. На каждом этаже мы останавливались, чтобы перевести дух. За это время подоспевшие пожарные потушили пожар.
      Дома Алишо без сил свалился на кровать. Я осторожно обтёрла его мокрым полотенцем, поменяла одежду. Сделала перевязку, обезболивающий укол, дала лекарства. Он сразу заснул. Потом убралась в квартире, привела всё в порядок.
      А утром проснулась и вдруг увидела, что ничего от Алимбека в квартире не осталось – ни вещей, ни даже фотографий. Такое впечатление, что его вообще не было в моей жизни. Я осмотрела  шкафы, чемоданы, коробки от обуви – ничего. Был человек, и нет его! Я и не сожалела. Наверное, потому, что прошла несколько кругов ада. Но во всём происшедшем в семье не только его вина. Сама тоже виновата. Жила и никогда не думала о том, что происходит рядом с близким мне человеком. А может и не близким? Ведь столько лет прожили, а на душе пусто. Может, последние потрясения сделали меня жестокой даже по отношению к его памяти? Да и любила ли я Алимбека? От этих мыслей меня отвлёк шум воды в душе. Это Алишо решил помыться сам,  постеснялся просить моей помощи. Я приготовила его любимую рисовую кашу, позвала  завтракать.  Потом  опять  перевязка,  укол, таблетки.
 
       Сын держался молодцом и утверждал, что чувствует себя хорошо.
      – Нам надо готовиться к отъезду. Чем быстрее мы уедем, тем безопаснее будет для нас, – сказала я, убирая посуду после завтрака.
      – Откуда у тебя деньги, мама? – спросил Алишо.
       Я растерялась, но решила открыть частичку правды.
      – Сынок, я поклялась тётушке Гульнор, что никогда и нигде не скажу, откуда у меня деньги. Но знай, они не грязные! Когда-нибудь ты всё узнаешь. Чтобы не переживал, только приоткрою завесу тайны – это моя старая шкатулка от бабушки.
      – Она оказалась сказочно древней и дорогой? Ты её продала? Ну ладно, если ты дала слово, не буду тебя пытать. Главное, мы при деньгах и можем уехать, – обрадовался сын.
    Мы жили тихо и, слава Богу, никто нас не тревожил. Многие соседи разъехались, а те, кто остался, почти не выходили на улицу. Когда Алишо полностью выздоровел, мы стали собираться в дорогу, решив взять с собой самое необходимое.
      Я собралась пойти к усто Абдурахиму. Он как будто почувствовал и опередил меня, пришёл сам.
      – Здравствуй, Джонбегим. Не ждала? Удивляешься, как вас нашёл? Зашёл в больницу, ты там документы оформляла и адрес указала.
     Тут к гостю подошёл Алишо и они поздоровались. Мы сели пить чай. Потом Абдурахим попросил сына оставить нас наедине.
      – Каждая монета из этой шкатулки стоит больших денег, – заговорил усто. – Я лишь одну показал старому ювелиру и он в обмен был готов наполнить шкатулку изделиями из золота. Сказал, что все эти украшения не стоят и десяти процентов от стоимости монеты. Раритет с надёжным человеком посоветовал послать в Россию к людям, знающим как распорядиться этим сокровищем. Я и отправил. Джонбегим, ты знаешь деньги сейчас непонятные. Советских больше нет, а наши – какие-то переходные «рублы». Я решил купить для вас билеты на самолёт на самый ближайший рейс в Ленинград. Сейчас он называется Санкт-Петербург. Часть денег я поменял на российские рубли, на первое время вам их хватит. Вот тебе адрес моего старого друга, известного ювелира в Санкт-Петербурге. Мы вместе работали на ювелирном заводе в Бухаре, где тот был директором. Шкатулка твоя по виду невзрачная, поэтому не привлечёт внимания. А теперь я прощаюсь с тобой. Больше мы не увидимся.
      – Но я ведь Вам что-то должна за труды? – спросила я. – Хотя мне вовек не расплатиться.
      – Джонбегим, я ювелир и знаю цену многим вещам. Конечно же, я буду иметь проценты за риск и за услуги. Так что ты не переживай. Спокойно уезжай. Ты должна сберечь себя и сына. В аэропорту идите прямо в VIP-зону. Деньги на пребывание там до отлёта у тебя есть. Самолёт вылетает слишком рано и лучше быть в аэропорту с вечера.
Мы попрощались. Он посмотрел на Алишо и велел беречь меня. Протянул подарок – платок, который был на голове у тётушки Гульнор в день прощания с ней в больнице:
      – Пусть это будет твоим оберегом. Он покажет тебе путь к свету, добру, теплу и солнцу.
      Я всё сделала, как сказал усто Абдурахим. Впервые мы с сыном улетали так далеко – в неизвестность. Но я знала, это начало нового этапа жизни. Сама судьба вела меня к внучке, к моему солнечному лучику, который одарит нас светлой радостью.





                Под россыпью солнца



Этот мир, что искрится под россыпью солнца,
Отражает Любовь, сотворяя Любовь.
Только глупый нахмурит тяжелую бровь,
И опустит лицо, как в отверстье колодца...
- Говорят, будто Свет существует... Где ж он?
- Ты глаза подними! Солнцем он озарён!
Джалалиддин Руми

      Уже в самолёте я почувствовала, что напряжение меня отпускает. Я успокоилась и заснула. Салон был полон и не хватало воздуха, но меня это не тревожило. Я переверну- ла страшную страницу своей жизни: приехала в Душанбе молодой, здоровой и беспечной, а покидала город поста- ревшей, седой и умудрённой жизнью женщиной. Алишо подставил мне своё плечо под голову и гладил мои руки. Мне приснился сон, будто из большого светлого круга навстречу бежит маленькое солнышко с голубыми глазами и светлыми длинными локонами. Со смехом бросается ко мне в объятья и говорит голосом Алишо:
 
      – Мама, мама, вставай, мы уже прилетели! Ты так хорошо поспала.
Я очнулась и увидела, как пассажиры засуетились, продвигаясь к выходу. А мне хотелось продолжения сна и глаза сами собой закрывались. Алишо испуганно спросил:
      – Мама, что с тобой? Ты не заболела? Почему не встаёшь с места? Увидела страшный сон?
      – Нет, мой любимый, наоборот, я хочу продолжение этого чудесного сна. Я его не досмотрела, – улыбаясь, ответила я сыну.
      Мы вышли из самолёта последними. На таможне нас спросили, чем мы будем заниматься в Санкт-Петербурге. Ответили, что приехали работать. Нам объяснили правила: на регистрацию – три дня, разрешение на работу – через неделю. Всё оформлять легально и никаких незаконных действий. Иначе – выдворение. Разговаривали в основном с Алишо, думали, что русский парень меня сопровождает. Потом, заглянув в документы, удивились, мол, отец у сына русский? Я опустила голову, Алишо сам ответил:
      – Да, отец у меня русский, бывший пограничник, полюбил красивую девушку, потом демобилизовался. Он даже не знает, что у него есть сын.
      – На маму ты точно не похож! – усмехнулся таможенник.
      – Да вы приглядитесь, копия мамы, только в светлых тонах, – весело продолжил Алишо.
      – Ну ладно, проходите, только обязательно сделайте все документы! – уже серьёзно сказал таможенник, выпуская нас.
       В зале ожидания я увидела своё имя на бумаге в руках одного очень солидного, седого человека лет семидесяти. Подошли к нему.
      – С приездом! – поприветствовал он нас. – Абдурахим, мой ученик, попросил вас встретить и не оставлять одних с вашим дорогим грузом.
      Говорил он тихо и доверительно, но я решила уточнить:
      – Давно Вы знаете усто Абдурахима?
      – Мы знакомы целую жизнь! Я Исхак Ибрагимович Бабаев, бывший директор ювелирного завода в Бухаре. А Абду- рахим был не только моим работником, но и учеником! – Он приветливо улыбнулся и добавил: – Вас зовут Джобегим, а сына Алишо. Я понимаю вашу осторожность, и это пра- вильно. Прошу, пойдём к машине.
Мы пошли за ним. Водитель помог положить наши вещи в багажник, усадил нас в салон, и мы поехали. Я смотрела в окно и подумала, что попала в сказку. Впервые в жизни я видела такую красоту наяву, а не по открыткам и книгам о городе Петра.
      – Мама, мы едем по Невскому проспекту, а это Исаакиевский собор. Какая же красота! – восхищался Алишо.
       Подъехали к большому красивому многоэтажному дому. Поднялись на седьмой этаж. Исхак Ибрагимович пригласил нас в свою квартиру – я такую только в кино видела.
Хозяин показал нам, где можно помыть руки. В столовой стол был красиво накрыт на три персоны. Мы поели, потом перешли к чайному столику. В это время зашла очень похожая на Исхака Ибрагимовича женщина вся в чёрном одеянии.
      – Это моя сестра Насима, – представил он. – Она мне помогает по  хозяйству.  Полгода  назад  я  потерял  жену и остался совсем один. Два сына давно живут в Амери-  ке. Звали нас, но жена никак не хотела уезжать. Все три квартиры на лестничной площадке принадлежат мне и семьям моих сыновей. Дети просят продать хотя бы одну и переехать к ним. А я всё думаю. Похоже, надо решаться. Он попросил сестру и Алишо пройти в другую комнату, чтобы мы остались наедине.
     – Джонбегим, можно я перейду на «ты» – ведь по возрасту ты мне в дочери годишься?
      Я согласно кивнула.
      – Абдурахим мне подробно рассказал обо всём по теле- фону. Одну раритетную монету, присланную им, я отдал известному нумизмату. Дорогая оказалась находка! Я помогу сделать тебе и сыну регистрацию, потом легче будет сделать российское гражданство. Шкатулка твоя бесценна, я верю Абдурахиму. Всё надо оформить по закону. Пропишу вас в квартире сына, но с условием, что ты будешь следить за сохранностью и порядком в двух других. Если я уеду, ты останешься моим доверенным лицом. А теперь принеси мне шкатулку.
      Я пошла в прихожую, где в большом шкафу-купе мы оставили свои сумки. Перерыла все вещи, но шкатулку не нашла. Вернулась в комнату расстроенная. Сказала Исхаку Ибрагимовичу о пропаже. Он велел успокоиться, мол, не жизни же у нас забрали!
     Я вспомнила, как на таможне перед вылетом выясняли, везу ли я с собой ценности. Я рассказала о собственных украшениях, которые уложила в багаж. Меня предупредили, что за багажные вещи не несут ответственность, а украшения следовало взять с собой в ручную кладь. Но я ведь всё сделала по совету усто Абдурахима!
Исхак Ибрагимович пояснил:
      – Друг мой это предвидел, ведь ручную кладь точно бы просветили и не разрешили перевезти шкатулку. Да ещё и неприятности были бы. Лучше бы не говорили, что в багаже перевозите украшения.
      Я подумала, что бабушкина шкатулка сегодня впервые не вернулась ко мне. Что это? Плата? Но я всё на свете готова отдать, чтобы мой сын никогда не вспоминал больше того ада, который ему пришлось пережить. Видимо, шкатулка выполнила своё предназначение – помогла мне в трудную минуту. Пусть всё плохое уйдёт вместе с этой пропажей. Я вдруг вспомнила свой сон про голубоглазое солнышко и решила, что обязательно найду Нину Николаевну и Семёна Ивановича, буду помогать им во всём и вымаливать прощение. Попрошу у них разрешение бывать рядом с внучкой.
      – Я ни о чём не жалею, – сказала Исхаку Ибрагимовичу, – всё равно я бы отдала любое богатство нуждающимся людям. Сама прошла через такие испытания, что главное для меня теперь только жизнь и здоровье моего сына. Мы будем работать и зарабатывать на жизнь сами. Пусть вместе с этой шкатулкой уйдёт всё плохое, а наши чёрные дни останутся в прошлом.
      – Стоимость даже одной монеты очень высока. Я обещал Абдурахиму помочь вам несмотря ни на что. Это было последним желанием его сестры, которую я когда-то лю- бил. Но мои родители нашли мне другую невесту. А Гульнор уехала далеко в горное село, так и не вышла замуж, осталась верной своей любви.
       Хозяин дома немного помолчал и добавил:
      – Алишо я устрою учеником в нашем ювелирном цехе.
Если Богом дано, научится мастерству и будет работать.
     Наутро мы пошли по инстанциям. Всё оформили быстро, я только подписывала бумаги. Алишо отвели к врачу, который подтвердил, что здоровье у него в порядке. Уже
на следующий день Исхак Ибрагимович оформил моего сына в ювелирный цех.
    В Питере начались холодные дожди. Одежды на осень и зиму у нас не было. Исхак Ибрагимович предложил вещи, которые оставили сыновья. Там и женской одежды было много. Вещи жены он отнёс в квартиру сына, чтобы грустные воспоминания не давили на сердце.
      – Теперь знаю, что жена оттуда, – он показал пальцем на небо, – хочет помочь вам. Хотя ей уже, наверное, всё равно. Мы с Алишо переселились в двухкомнатную квартиру младшего сына Исхака Ибрагимовича. Я и в самых лучших грёзах не могла себе представить, что судьба сделает мне такой подарок. Алишо вместе со своим мастером – так он стал называть Исхака Ибрагимовича – с утра уходил на работу и возвращался поздно вечером. После болезни он очень похудел, и многие вещи пришлось перешивать. Слава Богу, бабушка меня всему научила. С утра до вечера я занималась уборкой и домашним хозяйством. Сестра мастера Насиба была довольна моим умением готовить на- циональные блюда и аккуратностью. Я и правда очень старалась. Ей надо было возвращаться в Бухару к семье, и она убедилась, что оставляет брата с хорошей помощницей.
      Я попросила Алишо узнать, как можно найти адрес Нины Николаевны и Семёна Ивановича, чтобы в воскресенье навестить их.
      Но сначала надо было объясниться с сыном. Я не знала с чего начать, боялась его реакции. Вечером после ужина усадила Алишо напротив себя и заглянула ему в глаза. Сын улыбнулся:
      – Мамочка, слушаю тебя, родная!
Я спросила, нравится ли ему работа.
      – Да, очень! Ты же знаешь, меня взяли учеником в отдел национального орнамента. Цех огромный – это филиал Ленинградского ювелирного завода. Как конструкторское бюро. Исхака Ибрагимовича все очень уважают. Буду стараться, чтобы не подвести его.
      Я решилась на главный разговор:
      – Мне нужно открыть тебе одну тайну, Алишо.
      – Я готов, мамочка, выслушаю любую правду.
      – Врачи сказали, что у тебя... никогда не будет детей… – Я с трудом подбирала слова.
       Алишо не сразу ответил. Задумался. Потом обнял меня и сказал:
      – Мама, не плачь. Я остался жив, значит я ещё для чего-то нужен Богу. Давай не будем сейчас думать о грустном. Ребёнка можно взять из детдома и воспитать. Ведь сколько вокруг сирот осталось. Ничего, решим этот вопрос.
      Я вздохнула с облегчением, но надо было сказать о его дочери. Алишо посмотрел на меня внимательно и спросил:
      – Мамочка, не переживай! Ещё что-то тебя гложет?
      – Да, у тебя есть дочь.
      – Откуда, мама?
      – Ты помнишь я уходила в больнице к умирающей женщине?
      – Да.
      – Это была тётушка Гульнор-доя из Зароба, повитуха.
      – Да, я её видел, когда убегал из Зароба. Она мне вслед сказала, что получу по заслугам жестокий удар от судьбы. Но тогда я ничего не понял. Потом много раз вспоминал её слова.
      – Она рассказала мне, что Зайнаб забеременела от тебя и родила дочь в Заробе.
 
      – Так ведь сказали, что её первый ребёнок умер в роддоме в Душанбе. Неужели это была моя дочь?
      – Да, и она жива. Новорождённую забрали и удочери- ли Нина Николаевна с Семёном Ивановичем. Об этом попросила Зайнаб. Знала, что отдаёт в хорошие руки. И сама всегда будет рядом. Девочке уже скоро три года. У Зайнаб с Назарали родился ещё один ребёнок – сын.
      – Мама, мы должны пойти к ним! Я хочу поблагодарить их за всё. Ведь меня, такого непутёвого, добрые люди вытащили из ада. И это в ответ на мою подлость, обиды и грубость. Правду говорят, благородство на базаре не купишь. Я не смею претендовать на дочь. Но помогать буду, сколько смогу.
       Я обняла сына. Он правильно решил. Где-то в глубине сердца я опасалась, что он захочет забрать дочь. Теперь я поняла, что мой ребёнок вырос и стал настоящим мужчиной.
      – Завтра я пойду в адресный стол и узнаю, где живут мои наставники. С Зайнаб и Назарали тоже надо увидеться. Не знаю, простят ли они меня? А теперь требуется пе- реварить то, что я узнал. Мама, ты ложись спать и не жалей ни о чём. Мне надо многое сделать, чтобы ты могла гордиться мной, – сказал сын и пошёл в свою комнату.
Я помолилась. Общение с Богом стало мне необходимо, оно давало успокоение и терпимость.
       Алишо узнал адрес Нины Николаевны. Он всё рассказал своему мастеру. Исхак Ибрагимович посоветовал обязательно навестить тех, кто подарил ему вторую жизнь.  И сам хотел встретиться с такими интересными людьми. Я рассказала ему историю любви Нины Николаевны и Джамшеда и о многом другом, что произошло в Заробе – в красивейшем горном селении Таджикистана.
 
      – Вот куда сбежала от меня моя Гульнор? Я бы, конечно, никогда её не нашёл. Но любовь к ней пронёс через всю жизнь, – сказал Исхак Ибрагимович.
      – А почему Вы не настояли на женитьбе? – спросила я.
      – Она с детства была прозорливой. По руке могла предсказывать. Вот мама моя и испугалась. Я сказал, что сбегу с любимой. Но в тот же день Гульнор исчезла, оставив родителям записку, что едет туда, куда её зовёт судьба. Родители долго искали её. А написала она им только после моей свадьбы. Несколько раз приезжала домой и родители просили её выйти замуж – женихов было много, но она отказывалась. Я работал с её братом Абдурахимом и всё это узнал о ней позже. Брат очень любил её. Потом меня пригласили работать в Ленинград. Но я до сих пор дружу с Абдурахимом, – дополнил историю Исхак Ибрагимович.
      Про свою жизнь мне было стыдно рассказывать, и я помалкивала. Очень ждала встречи с внучкой. Заранее купила красивую куколку, набор раскрасок, книжки, очень милое белое платьице с рюшами, сладости. Алишо читал книжки и учил детские стишки наизусть – тоже готовился встретиться с дочерью.
      Этот день я не забуду никогда! Нина Николаевна и Семён Иванович гуляли в парке рядом с домом. И Алишо, как будто чувствовал, решил срезать путь и пойти через парк.
      – Мама, посмотри, там девочка бегает в красной беретке. У неё локоны, точно как у меня в детстве. Это она! – с волнением произнёс Алишо.
       У меня аж сердце защемило. Девочка бегала вокруг скамейки, на которой сидели двое. Я издалека узнала их – это Семён Иванович и Нина Николаевна! Мы подошли побли- же, и я не смогла сдержать слёз. Девочка удивлённо посмотрела на меня, подошла и сказала:
      – Не плачь, тётя. Всё будет хорошо.
      – Детка, это слёзы радости! – Я нагнулась и погладила её локоны.
      – Ну, Джонбегим, с приездом, что ли? – встал нам навстречу Семён Иванович, а за ним и Нина Николаевна.
      – Вы уже здесь, слава Богу! Как долетели, где остановились? – спросила она и добавила, пристально посмотрев на меня:
      – Это наша дочка Офтобхон, Светик.
      – Знаю, Назарали рассказывал, что у вас растёт дочь, – ответила я. – Она очень похожа на Вас.
      Алишо стал играть с девочкой, показывать незатейливые фокусы. Она так громко и задорно смеялась, что мы невольно заулыбались.
      Семён Иванович  и  Нина  Николаевна  пригласили  нас к себе домой. Малышка не отпускала руку Алишо, и они пошли вперёд. Он ей рассказывал детские стихи, а Офтоб- хон повторяла.
      – Мама, мама, – обернулась она к Нине Николаевне, – а он знает стихи, которые мы с тобой читаем.
      – Да, доченька, это очень известные стихи, все детки на них выросли, – ответила Нина Николаевна.
      – Как тебя зовут? – спросила Офтобхон нового друга.
      – Алишо, – ответил сын.
      – А-а, это тебя спасли мой папа и дядя Назарали? Мы все переглянулись.
      – Да, это я, – сказал Алишо.
Больше она ничего не спрашивала, но руку Алишо не отпускала. Я с волнением поднялась в квартиру, где жила моя внучка. Золотые руки Семёна Ивановича сделали её очень уютной и красивой. Кухню он превратил в столовую, соединив с большой верандой. Пахло выпечкой. Нина Николаевна всегда любила стряпать. В Заробе на каждое торжество она приносила свои сладкие пироги, их так и называли: «вкусности от муаллимаджон». По мере созревания фруктов начинка менялась. Сегодня тоже на столе стояла ваза с фруктами и поднос с пирогом. По очереди все мыли руки в ванной – нас туда за руку водила Офтоб- хон. Помыв последней ручки, она села на свой стульчик. Попили чай со сладостями и пирогом, а потом Нина Николаевна отвела доченьку к Людмиле Павловне.
      – Надо всё обсудить, Джонбегим, – начал разговор Семён Иванович. – Мы очень беспокоились за вас. Из Душанбе мне позвонил Наим Шарипович и рассказал, что в вашей квартире какие-то мародёры взломали дверь, унесли всё, что было: посуду, мебель, одежду, книги, технику и даже тапочки и тряпки половые. Соседи сказали, что видели как до ограбления вы с Алишо заходили домой. Но никто не видел, как вы выходили. Мы уж подумали, случилось что-то ужасное. Слава Богу, всё путём и вы живы-здоровы.
      Я вспомнила, что мы в день вылета уехали в аэропорт заранее, как посоветовал усто Абдурахим. Это нас и спасло. Ограбление произошло, когда мы уже вылетали. Значит успели. Бог нас миловал.
      – Теперь об Офтобхон, – начал было Семён Иванович. Я извинилась, что перебиваю и сказала:
      – Я всё знаю. В больнице, где лечили Алишо, лежала и Гульнор-доя. Она умирала и перед смертью решила мне рассказать правду, чтобы не уносить с собой. Я обещала ей, что всё останется как есть. Только у меня просьба – разрешите нам хотя бы иногда навещать малышку. Вы ведь знаете, что у Алишо не будет детей. Он решил взять сиротку из детдома. А может быть, женится на женщине с ребёнком. Как уж судьба распорядится…
 
      – Конечно же, мы не против этого. Офтобхон – ваша кровинка. Даже хорошо, что у малышки столько мам и пап, а родственников – почти весь Зароб! Она наше солнышко! Пусть объединит и согреет всех, – сказала Нина Николаевна.
      – Перед вами обоими я склоняю голову, благодарю за всё. Простите меня, – не смогла я сдержать слёз.
      – Мама, это я во всём виноват и сам должен просить прощения. Обещаю, что никогда больше не подведу вас всех, – с волнением перебил меня Алишо.
     – Мы давно простили. На твою голову выпали такие испытания, что не приведи Господь никому. Но сможет ли забыть Зайнаб то, что было? Сходи к ней, они неподалёку от нас снимают квартиру. Теперь расскажи, Джонбегим, как здесь устроились? – поменял тему Семён Иванович.
     Я рассказала всё очень подробно, и меня внимательно слушали. Нина Николаевна даже всплакнула. Она, искренняя и добрая, по-настоящему жалела меня, поглаживала руку, когда мне было трудно говорить. Услышала историю про шкатулку и рассмеялась:
      – Просто детектив какой-то! Хоть книгу пиши. Прямо живая шкатулка!
И об Исхаке Ибрагимовиче рассказала моим благодетелям. Он таджик из Бухары, его любовь Гульнор тоже оттуда. Для нас она осталась повитухой Гульнор-доя. Я передала приглашение мастера погостить у него.
     В это время постучали в дверь.
      – Это, наверное, Назарали и Зайнаб с сыном. Каждое воскресенье они приходят нас навестить, – сказал Семён Иванович.
      Я заметила, как напрягся Алишо и боль мелькнула в его глазах. И у меня задрожали руки.
 
       Зайнаб, с порога узнав, что мы с Алишо здесь, сразу же отправилась к Людмиле Павловне. А Назарали вошёл, вежливо поздоровался со мной и подал руку Алишо. Я немного успокоилась.
      – Тётушка Джонбегим, Алишо, как вы оказались в Питере? Видимо, что-то нас объединяет. Может, вода Зароба такая волшебная? Не даёт нам быть одинокими и в горе, и в радости? – спросил Назарали.
      – Милостью Божией нас соединила Офтобхон – ясное Солнышко, – прижав руки к сердцу, ответила я.
      – Вижу, вы уже всё знаете. И что собираетесь делать? – встревожился Назарали.
      – Мы только хотим видеться иногда с этим Солнышком, если нам позволят. Пойми, Назарали, по крови у меня нет и больше не будет никого, она единственная, – грустно ответила я.
      – Мама, не надо печалиться. Видеться с Офтобхон нам уже разрешили, а на большее мы даже  не рассчитываем. Я этого не заслужил, – поддержал меня Алишо.
      – Мы будем рады вашему общению с ней. Когда она вырастет, во всём разберётся. А пока оставим всё как есть, – сказала Нина Николаевна.
В это время в комнату вошла Зайнаб. Одной рукой она прижимала к себе сына, другой держала Офтобхон за ручку. Девочка в белом платьице с рюшами, которое я подарила, была похожа на маленькую сказочную принцессу. Опустив глазки, она ждала, как посмотрят на её наряд взрослые. Но не выдержала и с улыбкой обратилась к нам:
      – Спасибо, тётушка и Алишо за платье. Мне очень нравится! Оно красивое.
      – Носи на радость, моя красавица, – обняла её я.
Алишо подошёл к побледневшей Зайнаб и, опустив го- лову, тихо сказал:
      – Пожалуйста, прости меня, если сможешь. Я совершил преступление и ненавижу себя за то, что принёс тебе горе и страдания.
      – Пусть тебя Бог простит. А я давно простила. Я счастлива, у меня всё есть. Меня любят и поддерживают, это главное. Сможешь ли ты испытать хотя бы половину моего счастья? Не уверена. Сама судьба тебя наказала и научила жить. А мне только приходится сожалеть о случившемся. Но, с другой стороны, не было бы у нас у всех такого счастья, как Офтобхон, – ответила Зайнаб.
       Она опустилась на колени и поцеловала малышку, которая так и засветилась улыбкой. А я подумала про себя: ну как же внучка похожа на Алишо!
      – Вот и хорошо, молодец Зайнаб! Мы все под Богом ходим, Он наш и судья, и Спаситель, – сказала Нина Николаевна. А Семён Иванович подхватил Светлану на руки и высоко поднял над головой:
      – Вот наше Солнышко, Светик мой, Офтобхон! Ты надежда наша и радость. Увидеть бы всем тебя в белом свадебном платье! Будем жить вместе, как одна семья, ведь всех нас объединяет вот эта кроха со дня своего рождения и на всю жизнь.
      Я долго вспоминала эту встречу, которая поменяла русло реки моей жизни совсем в другую сторону.
 

 


                Неужели всё позади?


Теперь все питерские заробчане, как мы все себя стали называть, крепко держались друг за друга. Соседка Нины Николаевны – Людмила Павловна, тоже причислила себя к этому землячеству. Повторяла, что ей комфортно с нами. Наша Офтобхон своей крёстной подражала во всём, росла доброй, внимательной, сдержанной и благородной. Даже походка  у девочки была такая же лёгкая и летящая, как у балерины.
       Шли годы. Я очень подружилась с Людмилой Павловной. Любовалась её осанкой, красивым лицом, манерами. Дворянская кровь была видна в моей новой старшей подруге. Таких людей я прежде никогда не встречала. Людмила Павловна оправдывала своё имя – людям милая. Она могла дать хороший совет так спокойно, без назидания и поучения как само собой разумеющееся. Иногда мне казалось, что она всегда стремится к гармонии в любых от- ношениях. Приветливая, ласковая, она со всеми дружила. У неё была стройная фигура и ровная спина, несмотря на преклонный возраст. Поражала изысканная речь  Людмилы Павловны, её скромность и отзывчивость. Я сидела рядом и впитывала каждое слово старшей подруги.
      – Моя дорогая Джонбегим, – так обычно начинала Людмила Павловна наши задушевные беседы, и я с замиранием сердца ждала продолжения, – ты очень хороший человек, но заблудший. Все мы грешны и подвержены страстям. А самая страшная из них гордыня. Она убивает в человеке всё хорошее и зарождает низменное. Ты думала, что, выйдя замуж за богатого, но нелюбимого, станешь счастливой? Счастье в том соотношении, сколько ты отдаёшь от себя, от своего сердца и сколько получаешь. Если первое перевешивает второе, то ты обязательно почувствуешь, как ты счастлива.
Я навсегда запомнила эти слова. Людмила Павловна вселяла в меня надежду и от всего сердца радовалась моему преображению.
      В одежде у неё был принцип – сочетание цвета и какого-то особого стиля, а на все случаи жизни – шляпки и обувь. При этом она никогда не выглядела старомодной. И меня приучила носить головные уборы. Оказалось, что мне идут шляпки!
      Я старалась выбирать время, чтобы вместе с Людмилой Павловной пойти забрать из садика, а потом и из школы нашу Офтобхон. Мне нравилось, что она с детьми не сюсюкала. Никогда не позволяла себе разговаривать с ними снисходительно. И Офтобхон и Сомон, сын Назарали, которых она воспитывала, резко отличались от своих сверстников поведением и манерами.
       Я смотрела на Нину Николаевну и понимала, как много переняла она у любимой соседки Людмилы  Павловны. Наша муаллимаджон никогда не унывала, не падала духом.  Старалась  быть  примером  терпения  и смирения.
 
     У нас говорят: «Близкий сосед бывает лучше дальнего родственника». Это правда.
Нина Николаевна как-то сказала мне, что Людмила Павловна стала не только её старшей подругой, но и заменила мать.
     Она была свидетельницей любви Нины и Джамшеда, утешала убитую горем юную соседку после гибели любимого и провожала её в далёкий Зароб. А ещё именно Людмила Павловна убедила Зайнаб простить моего Алишо.
      Я никак не могла поверить, что жизнь моя так круто изменится. Алишо много и увлечённо работал. Очень подружился со своим наставником, мастером цеха Андреем Ни- колаевичем. Его жена, самаркандская таджичка Назира, выпускница технологического факультета Ленинградского университета, проходила практику в ювелирном цехе. Тут и встретила Андрея Николаевича. У них было двое детей: Тимур девяти лет и  Роксана трёх лет.
       Обучение мастерству Алишо освоил отлично, и Андрей Николаевич доверил ему самостоятельный проект.
       Я заметила, что сын чем-то озабочен в последнее время.
      – Не зачастил ли ты в дом к Андрею Николаевичу? – спросила я Алишо.
      – Я хожу, чтобы поддержать моего наставника, – ответил сын. – Андрей Николаевич очень болен, ему предстоит операция. Дети его ко мне очень привыкли. Я говорю с ними по-таджикски.
      – Что за операция? – насторожилась я.
      – Проблемы с поджелудочной железой. Он очень похудел и ослаб.
Но надежды на операцию не оправдались. Андрея Ни- колаевича хирурги разрезали и сразу зашили – внутри пошли метастазы. Жить оставалось недолго, и жена забрала его домой. Алишо ходил грустный. Я готовила для больного лёгкие супы, диетические блюда и посылала с сыном. Он передавал от мастера слова благодарности. По- том начались ужасные боли. Через два месяца Андрея не стало. Перед смертью он попросил Алишо не оставлять его семью. Родители Назиры отказались от неё за то, что она не вернулась на родину и вышла замуж за русского. А сам Андрей Николаевич был родом из Владивостока и рано потерял родителей.
       На похоронах мы встретились с Назирой и её детьми. Она ходила сама не своя. И я забрала с её разрешения де- ток на ночь к себе домой. Алишо остался помогать Нази- ре, пришёл поздно. Я увидела насколько Тимур и Роксана были привязаны к Алишо. Дети говорили об отце, а Алишо, обняв их, успокаивал. Я тихо плакала, вспомнив своих родных. Родители и младший брат со всей семьёй умерли в один день. В их дом в самый разгар гражданской войны ночью попал снаряд. Все сгорели. Я даже не смогла поехать проститься. После подписания мирного договора в республике стало спокойнее. Не раз в доме Нины Николаевны и Семёна Ивановича мы мечтали о поездке в Таджикистан. Надо бы решиться.
       Наш друг и благодетель Исхак Ибрагимович стал собираться в Америку к своим сыновьям. Он сказал, что на моё имя в банке оставит денежный вклад, который можно по- степенно тратить. Я спросила его, хватит ли этой суммы для нашей общей поездки в Таджикистан?
      – Хватит, ещё и останется, – заверил он. – Это твоя бесценная монета тебя кормит. Но всё же тебе надо знать счёт деньгам. Ты прекрасная хозяйка: и дома всё блестит, и содержишь в чистоте и порядке другие мои квартиры. Если решишь поехать на родину, тогда придётся на время вызвать мою сестру из Бухары. В доме всегда должен го- реть свет – так любила говорить моя жена.
      – Конечно, Вы правы, Исхак Ибрагимович. Билеты на самолёт дорогие, я столько не заработаю за всю свою жизнь. Мне неудобно об этом говорить, но мы и так полностью на вашем попечении.
      – Гульнор тебя ко мне прислала и я слово дал её брату помочь вам, – ответил спокойно Исхак Ибрагимович. – Думаю, твои друзья не откажутся от такого сюрприза. Давай пригласим их на твой день рождения. Позови всех в гости. Нам давно надо было познакомиться поближе. По твоим рассказам знаю, что все они прекрасные люди.
Я прослезилась. Уж и не помнила, когда отмечала свой день рождения, до праздников ли было?
       На мой юбилей все собрались у Исхака Ибрагимовича. Пришла и Назира с детками. Тимур и Роксана сразу при- липли к Алишо. Назира тут же пошла на кухню, где она по общему мнению была «царицей общепита». Готовила она отменно, изобретательно украшала блюда, помогая мне. Пришли все мои заробчане – Нина Николаевна, Семён Иванович, красавица Офтобхон, Назарали и Зайнаб с тре- мя сыновьями Сомоном, Ормоном и Комроном. Особенно меня обрадовало появление Людмилы Павловны. В руках у неё была круглая лёгкая коробка.
      – Это тебе подарок, душенька, моя любимая шляпа. Я уже такие не ношу – возраст не позволяет. А тебе, сударушка, будет впору! Носи нам на радость. Может быть, передашь потом по наследству и кто-то вспомнит о первой хозяйке. Кстати, я запомнила: Джонбегим, душенька, по-таджикски – джонам, джон. Твоё имя тоже так начинается.
 
      Я открыла коробку и замерла от восторга. В ней был неописуемой красоты головной убор в форме таблетки! Тёмно-зелёного цвета, с красивой вставкой из того же материала.
     Мои маленькие гости подвели меня к зеркалу примерить шляпку. Хорошо, что я покрасила волосы и постриглась под каре. Шляпка смотрелась очень красиво. Все делали мне комплименты. Офтобхон попросила передать шляпку ей, когда подрастёт. Я пообещала. Людмила Павловна, глядя на нас, довольно улыбалась. Я обняла подругу:
      – Спасибо большое, моя дорогая! Если бы вместе со шляпкой мне прибавилось вашего ума и мудрости! Но это, как говорится в таджикской поговорке, приходит с кровью и уходит с душой.
      – Ты хорошая ученица, Джонбегим! Очень приятно, что ты меня пригласила. Я ведь так далеко уже давно в гости ни к кому не хожу. Вот по этому случаю надела своё люби- мое платье, которое не носила много лет.
      – А я думала, что обновку купили. Как Вы умеете подобрать стильные платья на все времена и сохранять их?
      – Этому мою маму учили в пансионе благородных девиц, – ответила Людмила Павловна. – И мне передалось.
      – Ну всё, сделали комплименты друг другу, а теперь прошу к столу, – сказал стоявший позади меня Исхак Ибрагимович. – Я вас всех знаю по рассказам Джонбегим. Самое время познакомиться поближе.
      – А мы от Джонбегим наслышаны о Вас, – ответил за всех Семён Иванович.
Непринуждённая обстановка царила в этот вечер в доме Исхака Ибрагимовича. Мне показалось, что мы все давно знаем друг друга. Угощение было таджикским – шур- па, плов и манту, много салатов. Детям Назира устроила таджикский дастархан за отдельным столиком. И Алишо сидел вместе с ними. А Офтобхон и Тимур были главными воспитателями.
       Пока накрывали стол к чаю Исхак Ибрагимович попросил Семёна Ивановича пройти с ним в кабинет.
        Я, Назира и Зайнаб поставили десерт – сухофрукты, варенье, халву. Людмила Павловна хвалила деток за помощь старшим. Увидев красивые китайские чашки, рассказала, что именно такой бабушкин сервиз до войны был у них дома. А потом маме пришлось отдать его в блокаду за двести граммов чёрного хлеба. Но никого тот хлеб не спас, все умерли в эти страшные для Ленинграда годы войны.
       Мы все сели за стол и стали ждать наших мужчин. Назира внесла большой торт «Наполеон», который сама испекла. Две свечки – цифры пять и ноль горели на нём.  В это время в комнату зашли Исхак Ибрагимович и Семён Иванович. Под поздравительную песню я и детки задули свечки на торте.
      Я была потрясена и не скрывала слёзы радости! Никогда у меня не было такого дня рождения. В этот день Семён Иванович объявил всем, что летом всей нашей большой семьей мы поедем в Зароб, где нас ждут друзья и родные.
      – Мы увидим всех моих бабушек, дедушек, тётушек, двоюродных братьев и сестёр, всех соседей! «Ура!» – с радостью воскликнула Офтобхон и все детки повторили: «Ур-р-ра!»
      – Теперь тосты в честь именинницы, – предложил Исхак Ибрагимович. – Только коротко, а то торт «остынет», – по- шутил он.
      – Дорогая моя, – начала Людмила Павловна, – я чувствую, что в твоих жилах течёт благородная кровь. Ты выросла в очень сложных условиях и долго жила рядом с недостойным человеком. Естественно, делала ошибки. Но удары судьбы тебя закалили, а добрые люди помогли обрести покой твоей душе. Поздравляю тебя с юбилеем!
      – Джонбегим, я никогда не забуду тот день, когда ты пришла ко мне с покаянием. Я желаю тебе, чтобы всё плохое осталось позади, а впереди была только радость, – ска- зала Нина Николаевна.
      – Мама, запомни, я всегда буду любить тебя! Ты мой самый близкий человек на свете! – сказал Алишо, обнял меня и смутившись вышел на балкон.
        И тут попросила слово Зайнаб:
      – Тётушка Джонбегим, я никогда не думала, что мы станем близкими. Я хочу, чтобы Вы были счастливы как женщина, как мать, как друг. Теперь, став многодетной матерью, я понимаю, что видеть страдания своих детей – это самое большое испытание от Бога. Я желаю, чтобы Вам никогда не было грустно. Живите долго и помогайте нам растить наших деток – своих внуков.
      – Тётушка Джонбегим, я помню Вас весёлой и остренькой на язык. Теперь Вы совсем другой человек – мало говорите и больше слушаете. Я думаю, что радость с сегод- няшнего дня наконец придёт в ваш дом. Вижу, как Алишо привязан к Назире и её детям, – сказал Назарали.
      Назира покраснела от смущения и тоже вышла на балкон к Алишо. Дети побежали за ней.
      – Теперь моя очередь! – поднял руку Исхак Ибрагимович. – Джонбегим, тебя поручили мне лучшие друзья. Я поверил тебе и не ошибся. У меня два сына, которые живут по ту сторону океана. А ты стала мне дочерью, Алишо, выходит, внуком. Он прекрасно освоил профессию, и я решил доверить ему цех. Будет  моим заместителем. Я собрался  к сыновьям  и вряд ли вернусь сюда. Пусть это назначение  сына  будет  тебе  подарком  от  меня.  А главный подарок – впереди. Об этом скажет Семён Иванович.
      – С юбилеем, Джонбегим! Тебе пришлось пройти такие испытания, которых не дай Бог пережить ни одной мате- ри. Я сам потерял сына и знаю, что это за горе. Тебя Бог миловал. Алишо сейчас успешный человек, мастер своего дела, – начал Семён Иванович. – Ты обрела покой, ты поняла, что друзья в трудную минуту не бросят тебя, а поддержат и помогут. Вот убедила Исхака Ибрагимовича помочь финансами и сама свои деньги заработанные предлагает нам на путешествие. Летом мы осуществим свою давнюю мечту и вместе поедем в Зароб!
      – Ура! – воскликнули все так громко, что детки прибежали из другой комнаты, и, не понимая ничего, тоже ста- ли радостно повторять: «Ура!!»
      – А теперь тебе слово, именинница, – сказал Исхак Ибрагимович.
      – Дорогие мои! – Я медленно подбирала слова. – Благодарю судьбу, что она свела меня с такими людьми, как вы. Мне очень сложно говорить, чувства переполняют моё сердце. Никак я не ожидала, что вы устроите мне такой праздник. Достойна ли я этого? Бог всё видит. Сегодня я могу лишь сожалеть о прошлом. Хотя испытания для меня стали уроками жизни. Я прошу Бога о милости и снисхождении. А вы не просто друзья и знакомые, вы мои родственные души. Спасибо за всё! Уже столько лет прошло, как мы в Питере живём одной семьёй. И я рада, что нас становится больше. Моя милая Назира просит слова?
      – Мы будем говорить вместе с Алишо, – подошла ближе Назира и почему-то вся залилась румянцем.
      – Я даже не знаю, с чего начать, – тоже засмущался Алишо, а потом очень уверенно и быстро сказал: – Мы с Нази- рой и детьми решили жить одной семьёй.
 
      – Это было последней просьбой Андрея, – опустив голову, подтвердила Назира. – Мои родители впервые за столько лет написали письмо и обещали приехать. Я так соску- чилась по ним! Думаю, что теперь всё у нас наладится.
     Это решение было неожиданным, хотя все видели возрастающие чувства Алишо и Назиры.  Зазвучали поздравления. И я оказалась на седьмом небе от счастья. У нас с Алишо будет теперь своя большая семья. Вот это настоящий подарок небес! Единственное, что меня беспокоило, где они будут жить? У Назиры квартира маленькая. Но Алишо, как будто почувствовав мои переживания, сказал:
      – Мама, мы решили не оставлять тебя одну и переехать поближе. Исхак Ибрагимович предложил нам квартиру рядом.
      Я ахнула и слёзы благодарности ручьями побежали по щекам. Исхак Ибрагимович по-родственному обнял меня и пояснил:
      – Мы теперь с тобой породнились, Джонбегим. Мои сыновья даже не собираются приезжать в Питер. Им здесь сыро и холодно, ведь в Бухаре выросли. Все эти годы мы  с женой так ждали их в гости! Но сыновья останавливались в гостиницах, а домой не приходили. Приглашали нас в рестораны и твердили: «Папа, мама, не надо париться!» Другая нынче жизнь, другие ценности, – с грустью добавил он. – А в доме должен гореть свет.
       Вот так прошёл лучший день в моей жизни! Я думала, умру от счастья. Не укладывалось в голове, что меня по-настоящему любят, понимают, принимают такой, какая я есть. Через месяц из Самарканда приехали родители Назиры.
      Молодые расписались в ЗАГСе, и мы собрали всех отпраздновать это событие. Исхак Ибрагимович собрался в Америку, но не говорил, что это наш прощальный вечер с ним.
 
       Мне понравились сваты, только удивлял в них непонятный гонор: они гордо именовали себя самаркандскими. Ни таджиками, ни узбеками. На вопрос Семёна Ива- новича: «А есть ли такая нация?», они ответили, что это особая общность людей. А ещё постоянно твердили о своей благородной крови. Людмила Павловна деликатно заметила, что благородство проявляется не в словах, а в поступках и манерах людей.
      Сваты не обижались, будто и не слышали. И продолжали в том же духе. Понемногу мы привыкли к «благородным разговорам» и перестали обращать на это внимание. Шахноза, мама Назиры, очень полюбила моего Алишо. Ей нравилось, как он говорил с детьми по-таджикски. Отец Мурод тоже принял нового зятя. Он был как бы в тени жены. Я поняла: сваха моя была командиром в своей семье. Назира внешне и характером была похожа на папу, а хозяюшкой – в маму, всё умела. Мама привезла вышитое своими руками сюзане, атласные лоскутные покрывала, подушки и одеяла. А солёные абрикосовые косточки, тан- дырные лепёшки, сухофрукты попросила всем раздать как свадебное угощение. Я же по нашему обычаю купила всем женщинам и девочкам красивые платки, а мужчинам сорочки. Созданию новой семьи больше всех радовались дети – они получили много подарков, танцевали и веселились допоздна.
        После отъезда родителей Назиры и Исхака Ибрагимовича мне стало немного грустно.  Когда-то я сбежала от суеты и тяжести забот из родного дома в Тавильдаре и искала тишины и покоя. Оказалось, счастье, когда ты нужна кому-то. Когда ты можешь сделать родного и близкого счастливым. Когда тебя ждут и рады встрече. Никакие бо- гатства мира не заменят богатства души!
 
Прав великий поэт-суфий Руми, который сказал:

Не ищи лекарства от невзгод вне себя!
Ты лекарство и сам свой лекарь
Ты исцеление от собственной печали…

Значит всё, что было, осталось позади.



 



                Часть третья. Зайнаб


Любовь отчаянна и безрассудна,
Рассудок ищет выгоду всегда.
Любовь богаче станет и сильнее,
Когда себя растратит без стыда.
Благодаря лишь внутренним страданьям,
Как жернов может действовать Любовь,
Тяжёлый, жесткий и неотвратимый.
Она лишь боль свою перемолов,
Рискует всем и ничего не просит.
На карту ставит всё, что Бог даёт.
Джалалиддин Руми

                Сила любви


     Счастливый ли я человек? Смотря что считать счастьем. Для меня – это дом и семья, где ждут и встречают с радостью. Это моя крепость и опора в трудную минуту. Радостно осознавать, что я просто необходима своим близким, и мне не жалко отдать жизнь ради любимого. Счастье – это Божий дар. Его надо заслужить.
 
       Моя дорога, к счастью, была нелёгкой. И рядом шёл человек, верный, преданный, любящий и самоотверженный – мой  родной Назарали.
      У нас три сына – Сомон, Комрон и Ормон. Третьего ребёнка ждали в надежде на дочь. А Бог опять послал мальчика. Словно в назидание, что вне брака я родила дочку Офтобхон и отказалась от неё. Теперь-то понимаю, что дитя ни в чём не виновато. А тогда я считала её плодом нелюбви, зачатой от насильника. Что было бы с Офтобхон, если бы не моя муаллимаджон, моя любимая учительница Нина Николаевна и Семён Иванович? Я ведь даже не захотела посмотреть на новорождённую. А они удочерили мою крошку, и теперь она выросла в чудесную девушку – добрую, красивую, обожающую своих братьев. Сыновья мои Сомон, Комрон и Ормон настолько привязаны к сестре, что порой удивляешься, почему не маме, а ей они доверяют свои секреты? Все любят нашу Свету – Солнышко. Вот недавно она получала для поездки иностранный паспорт и добилась в разных  инстанциях  разрешения  записать её Богданова-Новикова Светлана (Офтобхон) Семёновна. Паспортистки даже пошутили, где, мол, тут у нас Николаева-Терешкова?
       У Офтобхон доброе и справедливое сердечко. Она ни- кого не оставляет равнодушным, притягивает к себе, как магнит. Столько радости, тепла и сердечности получают от неё и взрослые, и дети. Я бы не смогла её так воспитать. Это всё от моих Ангелов-хранителей – Нины Николаевной и Семёна Ивановича. И конечно же, без Людмилы Павловны никогда Офтобхон не стала бы такой красивой в манерах и слове. Говорят, это передаётся только через кровь. Выходит, не всегда. К примеру, мать Назиры все уши прожужжала, что род у них благородных кровей. А ведь  суетлива и многословна! Нет, она хорошая, милая, отзывчивая и добрая, но спокойствия и сдержанности ей не хватает.
      У меня свои комплексы: молчу, боясь слово вставить. Живу как серая мышка. И за что меня любит мой Назарали? Жить с ним начали с душевной боли. Никогда не забуду его лицо, когда сообщила о беременности от Алишо. Он ведёт себя так, будто вычеркнул тот день. «Что было, то прошло, любимая моя», постоянно повторяет он мне при любом напоминании о невольном грехе.
    Сегодня Назарали будет оформлять отпуск. Мы собрались в Зароб погостить у родных, повидать друзей.
      Меня беспокоило, что у Семёна Ивановича началась одышка. Но он больше всех торопился. Такое впечатление, будто зов слышал.
      – Так хочу солнца и тепла! Очень скучаю по моим любимым заробчанам. Ещё бы раз увидеть эти величественные горы, бурные реки, долины, предгорья... Такой красоты нет нигде в мире! – повторял он каждый раз, когда мы встречались.
      Перед вылетом в Душанбе собрались у Нины Николаевны. Все разговоры были о предстоящей поездке. Наши  с Назарали родители готовились сделать туй – празднество в честь обряда обрезания мальчиков. А мы накупили сладостей, подарков близким и родственникам. Тётушка Джонбегим летела с нами, а Алишо с Назирой и детьми уехали в Самарканд. У них были российские паспорта и никаких проблем с визами в Узбекистан, а оттуда через границу в Душанбе, где будут встречать нас.
      Тётушка Джонбегим решила свозить детей и внуков в свою родную Тавильдару, почтить память близких. Нина Николаевна переживала за Семёна Ивановича, ведь в его годы поездка будет нелёгкой. Шутка ли – скоро восемьдесят лет!
 
      – Семён Иванович, Вы так ждёте день отъезда и готовы как пионер! – пошутил Назарали.
      – Посмотрите, как дети радуются! А я тоже в детство впал. Поживите с моё и почувствуете сами, что к чему! – отвечал он.
      – Ты налегке собираешься ехать? Не хочешь ничего из вещей с собой брать? – спрашивала мужа Нина Николаев- на.
      – А зачем? Ты забыла, какое там солнце? – отвечал он.
      – А на туй в чём пойдёшь? Может костюм взять, вечером-то прохладно.
      – Там вечером, как здесь летним днём. Не переживай, мне на туй Мухайё в подарок красивый таджикский халат сшила. Если будет прохладно, его и накину, – спокойно от- вечал Семён Иванович.
      – Зайнаб, я тоже решила, что не буду брать лишних вещей, – весело подмигнула Нина Николаевна. – Мне все тётушки подарки приготовили. Спасибо, что помнят.
      – Как можно забыть Вас, Нина Николаевна? – ответила я.
      – Есть таджикская поговорка «Мехр дар чашм» – «Любишь, когда рядом и помнишь, когда глазами видишь», по смыслу вроде так переводится.
      – Столько лет прошло, а Вы не забыли таджикский язык! – восхитилась я. – А мы, ученики ваши, полюбили русскую речь и литературу. Вы нам целый мир открыли, Нина Николаевна!
      Всем очень хотелось, чтобы с нами поехала Людмила Павловна, но она наотрез отказалась.
      – Я ваш Зароб заочно изучила – все уши прожужжали. Куда мне в дорогу дальнюю? Возраст не позволяет. Вернётесь и расскажите обо всём, сударушки мои.
 
      – Людмила Павловна, мы с Вами погодки, – возразил Семён Иванович. – Но меня ничто не удержит – поеду!
      Мы с Назарали тоже волновались, ведь давно не были  в родных местах. Сыновья наши общались с бабушками и дедушками в основном по телефону. Когда они приезжали в Питер, радостному визгу не было предела. Мы постоянно были в курсе всех событий в Заробе. Знали, что молодёжь и жители среднего возраста, в основном мужчины, уехали на заработки в столицу или в Россию, а женщины и старики жили на их денежные переводы.      Табак в Заробе давно не выращивают. Когда-то это был единственный доход семьи. У всех есть небольшие наделы земли, с них и кормятся.
       Как все эти  изменения  воспримут  Нина  Николаевна и Семён Иванович? Многое в Заробе не так, как прежде, каждый живёт со своими проблемами.
       Я помогла своим любимым наставникам собраться. Они в основном взяли вещи Офтобхон и подарки.
      – Вы для нас самый дорогой подарок, присланный когда-то Богом в наши далёкие края, – сказала я.
       Договорились завтра встретиться в Пулково. Намучились мы в пути изрядно. Задержка самолёта, потом дозаправка в Бишкеке – вышло семь часов в дороге. Четверо детей и пятеро взрослых готовы были выдержать что угодно, лишь бы прилететь в Душанбе. А вот Семён Иванович устал, это было видно по его побледневшему лицу.
      В аэропорту нас встречали Алишо и Назира с детьми. Сколько было радости, будто вечность не виделись. Дети бегали вокруг фонтана на площади, а Тимур с Офтобхон сидели на скамейке и присматривали за ними, пока мы ждали свой багаж.
 
     Душанбе изменился: всюду выросли новостройки, а от старого города почти ничего не осталось. Мне почему-то грустно было замечать такие перемены. Но время не остановить…
       Наконец, все собрались – тринадцать человек! Алишо заказал два небольших микроавтобуса «газель», и мы двинулись в двух направлениях: Джонбегим со своими детьми и внуками в Тавильдару, а мы в наш любимый Зароб.
      – Джонбегим, если надумаешь, приезжай в Зароб на празднества наших детей, – сказала прощаясь Нина Нико- лаевна.
      – Если получится, конечно, приедем. Только вот мои братья и сестры, многочисленные племянники вряд ли скоро отпустят, пока у всех не погостим. Счастливого вам пути! – ответила Джонбегим.
       По дороге в Зароб мы передохнули в красивом придорожном кафе у самой речки. Расположились аж на трёх топчанах. Поели, подышали свежим горным воздухом.
Семён Иванович разулся, хотел было походить по влажному бережку, но сразу отпрыгнул – вода ледяная, течение быстрое. Нина Николаевна за руку с Офтобхон бродили рядом, осматривая всё вокруг.
      – Здесь такое тёплое солнце! И красота неописуемая: бурная река, высокие горы... – восхищалась Офтобхон.
      – А ты такое же Солнышко, джонам! В холодном Питере все эти годы ты всех нас согревала, – ответил ей Назарали, и сыновья его радостно закивали.
      Я осталась рядом с Семёном Ивановичем. Он очень устал после самолёта. Лежал на топчане, держа меня за руку.
      – Зайнаб, мы решили рассказать Светлане – Офтобхон обо всём. Она и так уже о многом догадывается. Не по годам дочь умная и проницательная. Пусть узнает правду о своём рождении. Знаю, что моя ласточка ни к кому отношение не поменяет.
      – От правды не убежишь. Всё тайное когда-нибудь будет явным. Лучше самим всё рассказать, чем она узнает это от других, – поддержала я.
      – Решено! Сразу по возвращению в Питер мы с Ниной обязательно со Светой поговорим, – сказал Семён Иванович.
      – Надо ли мне присутствовать при этом? Ведь разревусь и расстрою дочь. Про Алишо как будете рассказывать? А На- зарали приятно ли это вспоминать? – спросила я.
      – Не надо таких подробностей, никакого негатива! Только рассказать, кто кем кому приходится и всё, – задумчиво произнёс он.
      Было видно, что он переживает. Закрыл глаза и, наверное, представлял, как будут происходить переговоры.
      – Зайнаб, сможешь ты сама свою историю позже рассказать? Только без тяжёлых подробностей, по-доброму, чтобы не нарушать психику дитя? – Семён Иванович посмотрел на меня испытующе.
      – Не знаю. Пока не готова, но я подумаю. Всё равно это надо будет сделать, – ответила я.
      – Алишо и Джонбегим тоже должны будут рассказать. Светик мой – Офтобхон всех очень любит и постарается понять, я это чувствую, – продолжил Семён Иванович. –   А ведь говорят, что рождённый без любви ребёнок приносит проблемы. Вот как не верить Богу? Главное, чтоб Он любил и берёг своё создание.
      – Да, это божественное создание, рядом с ней столько тепла, радости и света, что забываешь о чём-то плохом, грустном и негативном, – поддержала я его.
        Больше мы не возвращались к этому разговору. Но я заметила, что Семёну Ивановичу худо. Надо бы отдохнуть после перелёта. Но он узнал, что многих его друзей по Совету ветеранов уже нет в живых, и сразу решил ехать в Зароб.
      Новый построенный тоннель сокращал путь, но почему-то воды в нём было много. Ехали очень медленно. Зато после выезда из тоннеля дорога пошла ровная и красивая. И мы добрались на машине по новому мосту до самого селения. Пешком бы Семёну Ивановичу, как в прежние времена, точно не дойти. Он старался улыбаться и не показывать усталость. Но по его осунувшемуся и бледному лицу была видна тяжесть дороги.
     В Заробе нас встречали как самых желанных гостей. Мама, папа и тётушка Хосият гордо стояли впереди. Назар Бакиевич, бывший директор школы, Мирсалим Яхьяевич и Сафармо, Одинабиби, Дониёр со всей семьёй и бывшие ученики тоже были рядом.
       Я шепнула маме, чтобы она отвела Семёна Ивановича и Нину Николаевну поскорее домой, отдохнуть с дороги. Назарали отправился с ними. Все разглядывали Офтобхон, а она приветливо здоровалась с заробчанами по-таджикски. Потом устремилась за родителями в дом бабушки Мухайё. Длинная светлая коса красиво извивалась при ходьбе на её спине. Я тут же поспешила за ней, боясь, что девочку сглазят. В доме Нина Николаевна с Семёном Ивановичем примеряли таджикские наряды.
      – Мама, папа, какие вы красивые! – воскликнула Офтобхон.
Моя мама постаралась. Всё шила и вышивала своими руками – какая же она была рукодельница! Семён Иванович, как эмир бухарский, сидел в красивом зелёном бархатном халате и атласной чалме, халат подпоясали ему шёлковым вышитым платком. Нина Николаевна, точно жена эмира, в изысканно вышитом платье чакан и красивом красном длинном камзоле с узорами золотой нитью. На голове золотошвейная круглая тюбетейка. Сидели они на красивых одеялах и подушках в гостиной.
      – Я старалась, весь год вышивала и шила, – счастливо улыбалась мама. – Ещё два лоскутных одеяла для вас приготовила, увезёте с собой. – И добавила: – Офтобхон, ра- дость моя, посмотри же, что я тебе приготовила в подарок! Я подошла и помогла ей развязать коробку. Офтобхон с радостным ожиданием смотрела на нас. Мама с ловкостью
фокусника достала из коробки наряд и пояснила:
      – Это платье из необычного материала – переливающийся разными цветами шифон, а на нём разноцветные небольшие бархатные цветы. Я сделала бирюзовую подкладку, чтобы цвета заиграли. Думаю, что ты будешь самая красивая на празднике.
Наша Света – Офтобхон только ахнула и кинулась обнимать бабушку.
      – Пойдём переоденемся. Мне тоже хочется нарядиться в мамины подарки, – сказала я Офтобхон.
      Когда мы вернулись в гостиную, Назарали наливал чай гостям. Он аж подскочил от удивления. Глаза Семёна Ивановича и Нины Николаевны тоже с восхищением смотрели на дочку. Офтобхон стала похожа на сказочную восточную красавицу. Золотошвейные носиком кверху туфельки, однотонный из лилового шёлка с тканой и вышитой тесьмой по краям короткий камзол, чуть прикрывающий необычайной красоты платье. На голове небольшая вышитая корона, к которой сзади был прикреплён шарф из тонкого бирюзового гипюра. Для меня мама тоже постаралась. Но про себя я говорить не буду.
      – Я тоже пойду и переоденусь, где мои подарки? – вскочил Назарали.
       Когда все переоделись, мама решила снять нас на видео, ну и, конечно, сфотографировать. Мы с Назарали оставили наших наставников отдыхать, а сами пошли в дом его родителей с подарками от моей мамы внукам и сватьям. Питерские подарки помогали нести ребята – уже рук не хватало.
      В отчем доме Назарали нас встречали его сёстры и их детки. Он был единственным и любимым братом, по которому очень скучали. Свекровь моя – тётушка Хосият бросила нам под ноги небольшой вышитый коврик – пойандоз. Подарки занесли в отдельную комнату. В доме получился целый склад!
       Во дворе для мужчин были поставлены четыре топчана. А женщинам приготовили дастархан на большой и длинной веранде. Я с золовками стала заносить сладости и фрукты из Питера – бананы, мандарины, апельсины и манго.
      – Вот почему такие тяжёлые сумки были! – послышались весёлые возгласы. – У нас здесь своих фруктов полно, забыли, что ли? – шутили мои золовки. – А вот сладости, видно, очень вкусные, попробуем!
      – На здоровье! Угощайтесь! Вот увидите, ни одного заморского фрукта не останется! – весело ответила я.
     Наши с Назарали дети были одеты, как маленькие принцы. Само собой обрезание сыновьям мы уже сделали в больнице в Петербурге, но двоюродных братиков положили в большой комнате и провели обряд. И началось празднество – почти всё селение собралось на туй.
     Когда пришли Семён Иванович с муаллимаджон Ниной Николаевной, гости дружно встали для приветствия.
     Семён Иванович пошутил:
 
      – Вот вам и свадьба с генералом!
Начались расспросы, воспоминания о былых годах. По- том Нина Николаевна прошла на веранду – в женскую по- ловину. Мама и тётушка Хосият сели рядом. Глядя на моих родных, я радовалась в душе. Понимала, никто не верил, что мы приедем все вместе.
        Я переживала за Семёна Ивановича и увидела, как На- зарали повёл его под руку в прохладную комнату, чтобы он полежал. Учитель попросил воды и сердечные капли, но не хотел, чтобы об этом знала Нина Николаевна. Потом муж пересказал мне их последний разговор. Семёну Ива- новичу он стоил большого мужества.
      – Назарали, я чувствую, что скоро уйду из этого мира. Но у меня две просьбы. Хочу чтобы они были исполнены. Если здесь умру, похороните рядом с первой женой Антони- ной. Значит такова моя судьба. Я буду рядом с сыном. Скажи Нине, что я её любил и боготворил нашу Светлану – Офтобхон. Теперь понимаю, не зря меня так сильно сюда тянуло. Сила любви моих родных, которых я оставил покоиться здесь, оказалась невероятной, – сказал он.
      – Вторая просьба от Исхака Ибрагимовича. – Семён Иванович вынул из внутреннего кармана небольшой пакетик. – Это ключ от его письменного стола. Там есть бумага от нотариуса и письмо для Джонбегим. Он попросил передать ей все бумаги после нашего возвращения из Таджикистана. А теперь можно попросить Ниночку прийти ко мне? Мне хочется побыть с ней наедине. Сделай так, чтобы сюда никто не заходил. Назарали, ты мне как сын, береги мою Ниночку!
       Я хотела было проведать учителя, но увидела как Назарали быстрым шагом направляется ко мне. Я испугалась. Он попросил пойти на веранду и отвести Нину Николаевну к Семёну Ивановичу. Мама с тревогой смотрела нам вслед. Я оставила своих учителей наедине. Лишь спросила, нужно ли что-нибудь принести.
      – Только воды, – слабо улыбнулся Семён Иванович. – Пусть праздник продолжается, а обо мне никому ни слова! Всё путём!
      Сидевший на топчане доктор Умар, муж моей старшей золовки, почувствовал неладное и поднялся навстречу подошедшему Назарали. Муж отвёл его в комнату к больному учителю.
      На улице уже смеркалось. Зажгли костры, и все ребята стали прыгать через огонь под музыку и песни. Взрослые стали собираться домой, чтобы успеть на вечернюю молитву.
     Доктор Умар вышел из комнаты, где лежал Семён Ива- нович, и сказал, что жить ему осталось несколько часов и помочь уже ничем невозможно. К утру учителя не стало. Мои родители хотели нести его на кладбище из своего дома, но тётушка Хосият не позволила:
      – Там, где умер, оттуда и выносят – это правило!
      Вот так в жизни: сегодня – праздник, а завтра – поминки. Всё своим чередом. Но как же тяжела утрата близкого человека! Я думала, что учитель будет жить вечно. В Питере мы прижились, потому что рядом был Семён Иванович. За ним мы чувствовали себя как за каменной стеной. И вот мы продолжим жить дальше, но его не будет среди нас. Я не могла себе этого представить!
      Семёна Ивановича похоронили так, как он завещал. Весь Зароб пришёл попрощаться. Нина Николаевна окаменела от горя и тихо плакала, слушая искренние соболезнования и добрые слова участия.
      Для Офтобхон это был страшный удар. Девочка держалась до последнего, поддерживая свою безутешную маму Нину. Только когда тело увезли, она ушла в самую дальнюю комнату и дала волю слезам. Я пошла за ней. За один день Офтобхон повзрослела.
      – Я так рада, что успела получить паспорт, и папа был доволен. Он мне сказал, что я его продолжение. Он был самый лучший отец на свете и я всегда буду помнить его.
    Нина Николаевна устроила в Заробе поминки. Каждый день она ходила на кладбище. Русское и мусульманское были рядом. Но на русском лежали только двое – Семён Иванович и его жена Антонина Сергеевна. На могилах всю неделю менялись полевые цветы. Один раз мы пошли вместе и я увидела, что Нина Николаевна в синем таджикском камзоле подошла к могиле дяди Джамшеда, сняла  и накрыла холмик своим камзолом. Два её любимых человека остались в Заробе. Она с ними прощалась навсегда. Я не могла успокоиться и плакала. А она всё переживала внутри и только произнесла:
      – Не зря я видела сон перед вылетом сюда. Мама в последний раз кормила меня, а потом её увели. И её милый прощальный голос удалялся и удалялся... А рядом с мамой я узнала Семёна Ивановича и Джамшеда…
      Через неделю Нина Николаевна вместе с Офтобхон уехали. Мы остались. Свекровь попросила меня погостить подольше, ведь по Назарали в семье все очень скучали. Сёстры его – мои золовки тоже не расходились и не разъезжались пока мы были там.
     Мы проводили Нину Николаевну с Офтобхон – нашим любимым Солнышком до аэропорта. Ничего из подарков они с собой не взяли, хотели лететь налегке. Я решила привезти их в Питер сама.
       Перед выездом Нина Николаевна сказала мне:
      – Чувствую, что я больше никогда сюда не вернусь. Семён Иванович тоже, видно, предчувствовал, что навсегда останется в Заробе. Не ропщу. На всё воля Божья. Но те- перь мой взор всегда будет устремляться сюда. Никогда  не забуду слова мужа: «Ничто не может противиться силе любви». Сердце своё я оставляю с ним.





                Всё приходит на круги своя


       Я постоянно думала о последнем разговоре с Семёном Ивановичем. Он сказал, что лучше правды ничего нет, и все причастные к рождению Офтобхон должны узнать её. Но я решила поговорить вначале с Назирой и Алишо. Не знала, как это воспримет Назира. Родители мои обо всём знали: мама сразу рассказала отцу. Он ещё тогда попросил оставить всё как есть.
       Но главный разговор предстоял с Офтобхон. Я решила, что сначала посоветуюсь с Ниной Николаевной, как лучше подготовиться. Всё время, что я была в Заробе, думала об этом.
     На сорок дней после ухода Семёна Ивановича из жизни мы сделали в Заробе поминки. Назарали с Назаром Бакиевичем и Мирсалимом Яхьяевичем поставили камень – надгробие и огородили решётками место захоронения. Всего две русские могилы в сторонке от основного кладбища и память об усопших надо сохранить. Хотя всё тленно в этом мире, как говорил Хайям.
     После поминок нам надо было возвращаться в Питер. Тут позвонила тётушка Джонбегим и предложила лететь вместе. Подарков было очень много, а с детьми переплачивать за багаж не придётся. Она очень расстроилась, узнав, что Семёна Ивановича больше нет. Я услышала, как Алишо плакал в голос. Именно учителю он обязан жизнью, когда Семён Иванович вырвал его из рук бандитов.
       Не сказав никому, к обеду Алишо был в Заробе. Люди видели, как один молодой мужчина шёл в сторону кладбища. Назарали тотчас поспешил за ним.
Алишо сидел у могилы Семёна Ивановича, плакал и молился. Назарали поднял его с колен, и они медленно спустились в селение. Алишо в Заробе почти не помнили. Мои родители делали вид, что вообще не видели этого человека, чем удивили тётушку Хосият. Алишо не обижался, считал, что он это заслужил.
     Наутро мы были готовы к отъезду. Алишо помогал нам уложить многочисленные подарки. Мама заставила взять даже лоскутные одеяла и подушки. А тётушка Хосият принесла две большие сумки с сухофруктами, специями, национальными сладостями и прочим. Прощание было коротким – водитель торопил нас. Но мама, запыхавшись от быстрой ходьбы, принесла ещё видеокассету и фотографии, где в последний раз был запечатлён Семён Иванович. В Санкт-Петербург мы приехали очень уставшими. Прощаясь с Алишо, Назарали напомнил, что завтра все пойдут к Нине Николаевне. Джонбегим и Назира обняли меня и
деток, и мы отправились домой.
       У Нины Николаевны нас встречали Людмила Павловна и Офтобхон.
      – Батюшки мои! Кто-то переезжает к нам? – удивилась Людмила Павловна, увидев сумки и баулы.
      – Это всё подарки заробские. Вам мама тоже прислала. А ещё передала огромный привет и просила крепко обнять, – ответила я.
 
      – Спасибо, Зайнаб, голубушка! Ниночка, как приехала, всё молчит или плачет. Не может успокоиться. А вот Солнышко моё – Светлана Семёновна послушалась меня и сейчас принимает уход отца как закон жизни. Мне тоже недолго осталось топтать эту землю. Бог дал жизнь – Бог и забирает. Такой уж порядок: лучше нам освобождать место молодым, чем наоборот. Нина в младенчестве осталась сиротой. И я была молода, когда осталась одна с сыном на руках. А как мы пережили блокаду Ленинграда? Бог помог. Все умерли: и родители, и муж, и все родственники в блокаду, а я живу. Значит Господь решил, что я кому-то ещё нужна, – сокрушалась Людмила Павловна.
      – Вы нам всем нужны! – обняла я свою наставницу. – Хорошо, что в эти трудные дни Вы были рядом с Ниной Николаевной. А мы провели поминки – сорок дней Семёну Ивановичу и сразу приехали.
      – Скоро новый учебный год, Ниночка выйдет на работу и успокоится, – тихо добавила Людмила Павловна.
      – Давайте, я отнесу заробские подарки сразу к Вам, – сказал Назарали. – Тут курага, чёрный изюм, гранаты – всё для укрепления вашего здоровья. Наши мамы прислали ещё вышитые своими руками вещи.
      – Мои дорогие, принимаю с благодарностью.  У  меня не закрыто, иди Назарали. – Людмила Павловна изящно взмахнула рукой перед своим лицом – знак, что надо «надеть» улыбку, и повела меня в зал.
      Нина Николаевна с Офтобхон, обнявшись, сидели за журнальным столиком и рассматривали фотографии. Звучала негромко красивая музыка. Они даже не услышали, как мы вошли. Людмила Павловна легонько подтолкнула меня в спину, закрыла двери зала, а сама отправилась на кухню.
 
       Нина Николаевна очень ждала нас. В глазах её светилась радость. Со всеми обнялась, поблагодарила за то, что пришли навестить. Дети пошли с Офтобхон в другую комнату.
      – В этом доме всегда должно быть много народу. Так любил Семён Иванович. Мой дорогой перед уходом попросил меня не грустить и жить будто бы он рядом, – спокойно произнесла Нина Николаевна.
       Я обрадовалась этому тону: муаллима не хотела, чтобы мы видели горе и грусть на её лице. Я вынула из сумки фотографии, сделанные на торжествах в Заробе. Она посмо- трела, выбрала одну и слабо улыбнулась.
      – Мы поставим эту фотографию в рамочку и повесим на стену. Пусть Семён Иванович запомнится нам таким красивым и радостным, как запечатлён здесь. И вы все здесь нарядные, как из восточной сказки. Подпишем: «Питерские заробчане», – сказала Людмила Павловна и пошла к себе за рамочкой.
      А мы занялись сервировкой стола. Назира и я на кухне собирали на тарелочки заробские вкусности и на подносах заносили в зал. Тётушка Джонбегим согрела в духовке слоёные лепешки и быстро приготовила национальное блюдо курутоб, добавив много ингредиентов. Сушёные шарики из кислого молока она залила горячей водой, накрошила слоёных лепёшек, добавила зелени и  овощей, всё это залила кипящим маслом из косточек абрикоса. Такое умела только она. Она привезла специальное глубокое деревянное блюдо в подарок, в котором и приготовила еду. И ещё подарила много таких же глубоких тарелочек, поставила их рядом, чтобы каждый мог себе положить отдельно. Назарали помогал накрывать на стол, а Алишо делал салаты.
 
     Всё было как прежде. Только одно место никто не занимал – Семёна Ивановича…
      – Пусть сегодня наш любимый учитель и наставник будет с нами, – сказал Назарали. – Он любил нас, как отец, своим примером заражал жить правильно и честно.
      – Теперь наша очередь передавать его наставления своим детям, – поддержала я мужа.
      – Спасибо, мои родные! – взволнованно откликнулась Нина Николаевна. – Я очень страдала эти дни без Семёна Ивановича и хотела скорее увидеться с вами. Не привыкли мы к тишине в доме. Правда, Людмила Павловна нас не оставляла. А Офтобхон каждый день спрашивала, когда вы приедете? – сказала Нина Николаевна.
        Я решила сегодня наедине поговорить с Назирой. Это была последняя просьба Семёна Ивановича. Но Назарали возразил, что он вместе с Алишо будет присутствовать при этом.
      После застолья мы всё убрали и попросили вчетвером разрешения прогуляться в парке. Нина Николаевна всё поняла и отпустила нас. Алишо, видимо, предупредил маму, чувствовалось, что Джонбегим нервничает. Она отвела меня на балкон и спросила:
      – Ты не боишься, что Назира заберёт детей и уйдёт?
      – Нет, не боюсь, тётушка Джонбегим. Пусть лучше от нас узнает, чем от других. Всегда найдутся доброжелатели-осведомители. Мы постараемся всё объяснить. Уверена, Назира поймёт, – сказала я.
       Когда мы вышли из дома, Назира удивлённо спросила:
      – Вы такие беспокойные, что пугаете меня. Какой-то серьёзный разговор намечается? Что-нибудь случилось?
      – Да, моя дорогая, случилось и давно, – ответил Алишо. – Ты должна знать правду.
      – Хорошо, только давайте присядем. Как говорят, в ногах правды нет.
Мы сели на скамейку. И я рассказала обо всём, что случилось со мной. Назарали и Алишо дополняли беседу. Единственное, что мы утаили – надругательство над Алишо в отряде боевиков. Сказали, что его сильно избили. Врач поставил диагноз: у Алишо из-за тяжёлых травм не будет детей. А у него, оказывается, есть такая прекрасная дочь.
      – Я в молодости сделал много ошибок, за это и расплачиваюсь, – сказал Алишо.
      – Ты мне говорил об этом, но сегодня я узнала подробности, – начала Назира. – Как же переплелись ваши судьбы! Назарали, я восхищаюсь тобой! Наверное, это и есть настоящая любовь. Зайнаб, ты счастливая женщина. Но Семён Иванович! Какой человек! Он остался заложником у бандитов, чтобы защитить своих учеников. Не каждый на такое способен. Они с Ниной Николаевной забрали малышку, чтобы никто не смог осудить  тебя,  Зайнаб.  Как же повезло вам в жизни с такими наставниками! От меня даже родители отреклись за то, что я вышла замуж за русского. Надо было умереть Андрею, чтобы они простили.
      Я обняла подругу и сказала:
      – Назира, прости меня! Пришлось тебе всё рассказать. Но лучше правды ничего нет – так посоветовал мне Семён Иванович перед смертью. Не должно быть между нами ничего недосказанного. Мне комфортнее в жизни, когда я не боюсь открыто смотреть людям в глаза. Ведь мы теперь делимся и радостями, и невзгодами. Дети наши дружат. Мы помогаем друг другу. Не хочется омрачать нашу жизнь тайнами. И скрывать наше прошлое я уже не могла.
      – Теперь ты знаешь всё обо мне. – Алишо прямо посмотрел в глаза Назире. – Я жду твоё решение. Любое приму, хотя мне будет трудно без тебя. Прости, что не рассказал правду раньше. Думал о Зайнаб и Назарали. Не обидит ли их моё откровение? Спасибо, что поддержали, вы – мои настоящие друзья! Камень с души упал. Ты меня простишь, Назира?
      – Конечно, мой дорогой! Лучшего отца я своим детям и не желаю. Они так тебя любят, а для меня большего счастья нет, – ответила ему Назира. – Что было, то прошло. Пусть всё останется на своих местах. Это хорошо, что между нами теперь  нет  ничего  недосказанного  и  тайного.  Я замечала, как ты, Зайнаб, отводила взгляд  от Алишо.  Но ты всегда  относилась хорошо ко мне и моим деткам.  Я чувствовала, что когда-нибудь узнаю о том безразличии, которое ты выражала по отношению к Алишо. Сегодня ты не побоялась рассказать всё, хотя чувствую, как тебе это было трудно. Ты ещё и сильная! Я бы так не смогла. Наши отношения стали ближе и доверительнее. Семён Иванович и Нина Николаевна объединили нас в большую и дружную семью, и я благодарна им за это. Мне было очень одиноко без настоящих друзей. Бог мне их подарил. Я буду делать всё от меня зависящее, чтобы не потерять вас.
       Назира протянула руки мне и Назарали, а Алишо обнял нас за плечи.
      – Ну вот, всё приходит на круги своя. Значит Богу было угодно, чтобы мы прошли такие тяжёлые и жестокие испытания. Мы выдержали! Будем благодарны судьбе, что сегодня наша жизнь наладилась. У нас растут хорошие детки и мы все любим друг друга, – подытожил Назарали. Я посмотрела в сторону дома – у подъезда стояла тётушка Джонбегим.
      – Надо возвращаться, – сказала я. – Все наверняка переживают за нас. Спасибо вам за понимание и поддержку!
 
      Нас ждали с нетерпением. Дети сидели спокойно и молчали. Увидев улыбки на лицах родителей, малыши кину- лись обниматься.
      – Милые мои дядюшки и тётушки, вы своим долгим отсутствием всех напугали, – упрекнула нас Фотобхон.
      – Извините нас, что задержалась, – я сразу обратилась ко всем.
      – Мы так заговорились, что забыли о времени, – поддержала меня Назира.
      – Вижу по вашим лицам, что всё нормально, – сказала Нина Николаевна.
      – Слава Богу! – с облегчением вздохнула тётушка Джон- бегим.
      – Так и должно быть у порядочных молодых людей, – подытожила Людмила Павловна.
      – Милые Людмила Павловна, Зайнаб и Назарали, Алишо и Назира, вы поняли, что недомолвки только у чужих? А   у родных и близких по духу всё должно быть ясно и по- нятно в отношениях. Я и не сомневалась, что все придут   к миру и спокойствию. Вы не разочаровали нас, дорогие мои. Джонбегим здесь вся извелась, беспокоилась и вышла вас встречать. Боялась, что не выдержит ещё одно ис- пытание. Иди ко мне, душенька, дай обнять тебя.
      Джонбегим прижалась к своей подруге, и Людмила Павловна погладила её по голове. Потом с улыбкой обратилась ко мне:
      – Зайнаб, прочти, пожалуйста, стихи своего любимого поэта, великого суфия Джалалиддина Руми. Давно ты нам не читала.
      Я встала на середину комнаты и тихо объявила:
      – Посвящаю Семёну Ивановичу. Он любил эту газель поэта. Я представляю его сидящим в своём любимом кресле за журнальным столиком и внимательно слушающим. Он просил меня объяснять суфийские образы, а ведь сам был мудрецом, дарившим свет, доброту и искренность всем нам.
Все затихли в ожидании стихов. И я прочла:

Всему, что зрим, прообраз есть, основа есть вне нас,
Она бессмертна – а умрёт лишь то, что видит глаз.

Не жалуйся, что свет погас, не плачь, что звук затих:
Исчезли вовсе не они, а отраженье их.

А как же мы и наша суть? Едва лишь в мир придём,
По лестнице метаморфоз свершаем наш подъём.

Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом,
Потом животным – тайна тайн в чередованье том!

И вот теперь ты человек, ты знаньем наделён,
Твой облик глина приняла, – о, как непрочен он!

Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной,
И ты сроднишься не с землёй, а с горной вышиной.

О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись –
И в малой капле повтори морей бескрайних жизнь.

      – Спасибо тебе, Зайнаб. Стихи, как будто бы о Семёне Ивановиче. Он нас всю жизнь этому учил. Только простым житейским языком и своим примером, – сказал Назарали и обнял меня. – Какая же ты у меня умница! Мне очень повезло с тобой в жизни.
 
       Все захлопали в ладоши, благодарили меня за стихи.
       Нина Николаевна обняла меня и вывела на балкон.
      – Ты выполнила лишь часть просьбы Семёна Ивановича. Разговор с Офтобхон будет сложнее, – сказала она. – Но должна это сделать именно ты. Я не смогу.
      – С ней будет легче, мне сердце подсказывает. Не переживайте, моя дорогая, любимая Нина Николаевна, – ответила я. – Мы найдём с дочкой общий язык, но пока ещё время не настало.
      Я заметила, что Назира стала очень пристально смотреть наше Солнышко – Офтобхон. Она села рядом и они вместе играли с детьми. Потом она подошла ко мне и тихонько сказала:
      – Если б не манеры и умение так благородно себя вести, я точно угадала бы в ней дочь Алишо. Но воспитание Нины Николаевны, Семёна Ивановича и особенно Людмилы Павловны делает её непохожей ни на кого из нас. Она особенная!
        В тот день мы разошлись поздно. Людмила Павловна очень устала и попросила Джонбегим остаться с ней. Они очень подружились. Я этому была рада. Назире и Алишо сегодня надо было побыть одним. Положат спать детей и о многом поговорят.
      Мы с Назарали попрощались со всеми и ушли первыми. Я была рада, что скинула такой груз с плеч. И благодарила судьбу за то, что перевернула эту грустную страницу
моей жизни. Но впереди был разговор с Офтобхон.
 

 




                Мудрость и совершенство Лукмана


                Суфийская притча от Руми

         Лукман был рабом у одного купца, и когда тот лучше узнал характер и достоинства Лукмана, он старался не разлучаться со своим рабом. Во время их совместной трапезы он подкладывал ему лучшие куски, и если Лукман отказывался от какой-нибудь пищи, он к этой пище тоже не прикасался, отдавая её на съедение псам.
       Однажды этому купцу прислали дыню, и он как всегда позвал Лукмана, чтобы угостить его. Хозяин разрезал дыню на куски и первый же кусок отдал Лукману, а тот не- медленно с наслаждением стал его есть с таким удовольствием, будто дыня эта была слаще мёда. Хозяина тешило видимое удовольствие Лукмана, евшего дыню, и он продолжал отрезать ему кусок за куском. И только после пятого отданного Лукману куска он решил и сам попробовать эту восхитительную дыню. Но как только он откусил её самую малость, невыносимая горечь наполнила, казалось, всё его тело, а язык покрылся волдырями. Когда же горечь и боль немного улеглись, хозяин спросил Лукмана:
     – Я удивляюсь, как ты мог поглощать столько яда и почему ты ел кусок за куском, не пожаловавшись мне на их горечь? Неужели ты мог подумать, что я тебе не поверю?
      – Зная твоё дружеское ко мне отношение, – ответил Лукман, – и помня о том, сколько сладостей я вкушал в твоём доме, я счёл обязанностью принять в нём и горечь. И хоть эта дыня оказалась горькой, рука, дающая мне её куски, была доброй. А какое может иметь значение горечь в сравнении с добротой. Доброта всесильна, она может обратить медь в золото, она помогает переносить горе и страдания, она может превратить уксус в вино и темницу – в цветник, а яд – в нектар. И даже райский сад, если в нём не будет доброты, покажется адом. Зло же – это всего лишь суета сует, чуждая истинному  Знанию,  от  которого  происходит  доброта.






                Часть четвёртая. Офтобхон

                Уроки жизни

        «Ночью Солнца не видно, но мы знаем, что оно есть. В дождливый и холодный день, когда Солнце закрыто тучами, мы всё равно ощущаем его присутствие и тепло. Это высшее проявление Вселенной, основа нашего миро- здания и закон всего материального мира. Брошенный камень обязательно упадёт на землю – это закон природы. На смену зиме придёт весна – это закон природы. Земля вращается вокруг своей оси – это тоже закон природы. Так и закон Вселенной гласит, что Бог посылает свою Любовь всем без исключения, готовым услышать и принять ее.   
       И если сердце человека наполнено любовью к людям и  ко всему сущему, открыто для восприятия Бога и божественных законов, то эта любовь, как Солнце, всегда будет освещать его жизненный путь», – читала мне Людмила Павловна старые притчи в детстве. И каждый раз добавляла: «Твоё имя Офтобхон, сударушка моя, обязывает тебя быть такой».
 
     Я долго не понимала её. В детском саду никак не могли произнести моё имя, и мамочка сказала, что можно назы- вать меня Светлана. В школе глупые мальчишки, услышав, как  меня  зовут  родные,  перевирая,  дразнили Офтобхан-Чингизхан. Я на них не обижалась. Когда они узнавали перевод, то улыбались и переставали дразниться. Стали называть меня – Светой, Светкой, Светланкой. Две глухие согласные в моём имени «ф» и «х» многим из них давались нелегко. Но постепенно все привыкали. А у меня появился защитник. Мы учимся вместе с Тимуром, внуком тётушки Джонбегим, в одном классе и сидим за одной партой. Он никому не позволяет меня обижать.
        Мне уже шестнадцать лет. Жизнь теперь делится на два периода – с моим любимым отцом Семёном Ивановичем и после его ухода. В день его похорон я впервые поняла, что только с ним чувствовала себя самым счастливым человеком на земле. Папочка учил меня быть доброй и отзыв- чивой ко всем, вдумчиво читать книги и хорошо учиться  в школе. Он водил меня за руку до седьмого класса. А после школы мы обязательно гуляли. Сколько интересного и нового я узнавала на этих прогулках! Я заглядывала в папины глаза и видела в них только любовь и восхищение. Каждый вечер перед сном он читал мне сказки или детские книжки. А когда я подросла и научилась читать сама, то просила папу рассказывать вечерами про жизнь, которую он прожил. У него так всё интересно получалось, как сказки складывались.
        Особенно мне запомнились две, которыми я поделюсь.
      – Жил-был бравый солдат Иван, – начинал отец эту сказку-быль.
      – А бравый солдат – это ты папа? Я ведь ходила с тобой на парады в День Победы и на встречи с ветеранами войны в школе. Мы всегда стояли вместе и я гордилась тобой! Ты такой красивый в своём костюме с боевыми наградами. У тебя так много орденов и медалей, мне даже завиду- ют в школе!
      – Ну, предположим, моя ласточка – парасту, этот солдат очень похож на меня. Он сражался, защищая свою родную землю от иноземных захватчиков. Пошёл на войну маль- чишкой, а вернулся бравым солдатом. Иногда ему было страшно, но он знал, что за ним родная земля. Страна была большая. Очень много разных парней пошли защищать Родину. Среди них были и таджики – настоящие герои.
      – Поэтому ты называешь меня по-таджикски Офтобхон? – допытывалась я.
      – Эта уже следующая история, но всё по порядку, – продолжал отец. – Иван подружился на фронте с разными солдатами, в том числе и с храбрецами-таджиками. Мно- гие погибли на поле битвы. Но навсегда остались в его памяти их имена и доблестные поступки, ведь это были настоящие герои. Наверное, тогда он и проникся любовью к таджикской земле и её сыновьям. Бравый солдат закончил войну с наградами и почестями. И ещё с болью в душе от потери многих своих однополчан.
      – А страшно было сражаться с врагом? – мне хотелось, чтобы отец подробнее рассказывал о бравом Иване и о подвигах солдат, с которыми он вместе служил.
      – И опасно, и страшно, моя девочка. Враг был беспощадный. Фашисты ведь хотели уничтожить нашу страну, а жителей сделать своими рабами. Вот мы и бились с фаши- стами, не жалея сил и победили. Вернулся солдат Иван в свою родную Гатчину, а там разруха, никого из родных не осталось. Там он встретил свою первую любовь – Тонечку, тоже потерявшую всех своих близких.
 
      – А у меня есть в школе подружка Тонечка, это не она? – спрашивала я.
      – Нет, доченька, та Тонечка была уже взрослой. Для тебя она стала бы Антониной Сергеевной. Так вот, слушай дальше. Надо было восстанавливать разрушенный город, кормить семью. К тому времени у Ивана и Тони родился сын Павлик. Пошёл бравый солдат рабочим на арматурный завод. Закончил ПТУ и больше не учился.
      – Папа, а что такое ПТУ?
      – Это профессионально-техническое училище. Кстати, теперь ПТУ стали называться колледжами. Ну вот. Бравый солдат стал профессиональным рабочим. Сын Павел вырос, учился на геолога в университете и потянуло  его   в горы. Каждое лето уезжал он в Таджикистан – альпинизм стал его страстью, или хобби, как говорят.  Он даже  в специальной группе по скалолазанию учился и получил разрешение покорять горные вершины.
      – А я знаю, что такое хобби. Мне Людмила Павловна объяснила.
      – Это хорошо, деточка. Барышни должны всё знать. Как-то уехал сын в горы и не вернулся. Попал под камнепад. Накрыло всю группу альпинистов. Никого не осталось в живых. Горе было у отца и матери, и решили они поехать в те места, чтобы жить рядом с погребённым сыном. Надеялись, что может быть их Павлуша чудом остался жив.
      – Это был Зароб?
      – Ну, предположим, Зароб. Там бравый солдат и профессиональный рабочий Иван освоил ещё одну профессию – стал учителем средней школы. Жена его Антонина жила недолго, тоска по сыну подорвала её слабое сердце.
      – И она умерла?
      – Она ушла к сыну.
 
      – Под камнепад?
      – Нет, на небеса.
      – Папа, как грустно…
      – Да, моя красавица, моё Солнышко, не все сказки весёлые. А это сказка-быль. Я рассказываю, чтобы ты знала, так уж бывает – и радость, и боль ходят рядом.
      – А почему?
      – Чтобы ценить каждую минуту жизни, проживать её с пользой, ласточка моя.
      – А разве нельзя без боли?
      – Нет, роднуля, так не бывает.
     Теперь-то я знаю, что мой отец точно рассказывал о своей жизни, хотя и назвал себя Иваном. Хотел, чтобы я знала и помнила повороты его судьбы. Я просила его по- вторять эту сказку, и он рассказывал, добавляя новые подробности.
      Вторая сказка-быль рассказывала о жизни в Таджикистане и о переезде в Санкт-Петербург, это как вторая серия в кино.
     Папочка заговорщески смотрел на меня и я замирала в предвкушении опять услышать волшебную историю.
      – Самое прекрасное место на земле – это сказочная страна Зароб! Там величественные горы, бурные реки, глубо- кие ущелья, священные места.
      – А какие? Ты помнишь, как они назывались?
      – Два точно помню – это родники Садабурс и Фарзот.
      – Какие интересные названия!
      – Да, к первому источнику приходили люди, просили излечения от недугов. Вода была там как заколдованная, и все верили в целебные свойства этого родника. К родни- ку Фарзот шли женщины, которые хотели иметь деток, но они у них не рождались.
 
      На невысокой вершине близкой к Заробу горы росла многолетняя ель. Туда стайками ходили девушки просить счастья. Они отрывали полоски-ленточки от своих платков и завязывали их на ветках ели.
      – Как интересно! И правда, сказочные места.
      – Да, Светик мой, Зароб похож на рай и он зовёт к себе. Отец, устремляя свой взгляд куда-то вдаль, продолжал:
      – Но после смерти жены жил учитель одиноко и очень тяжело ему было. Никого у него из близких не осталось. Думал, так и будет доживать свой век. Но судьба оказалась к нему благосклонной. Подарила она ему княжну Нину, молодую, красивую и мудрую.
      – Княжна Нина – это моя мамочка? Она и правда красавица!
      – Ну, допустим. Нина принесла ему радость жизни, подарила счастье. Она родила ему дочь, очень красивую и яркую, как первые весенние лучи солнца.
      – А это я?
      – Ну, допустим, так. Но в красивом и мирном царстве-государстве началась война.
      – Опять война?! Но разве мало было одной войны?
      – Ты права, моя парасту – ласточка. Но это была другая война. Бравый солдат не мог вновь сражаться с оружием  в руках.
      – А почему?
      – Потому что никто не мог понять, кто прав, кто виноват, брат пошёл на брата, сын на отца. Разделился народ на две части, и все вдруг стали виноваты. И бравого солдата уже никто не слушал. Нужно было долгое время, чтобы восстановили мир и справедливость.
     А главное – надо было защитить свою кровиночку. Не хотел больше бравый солдат, профессиональный рабочий, а потом учитель вновь потерять родных. И решили они с княжной Ниной уехать в свои родные края – в Россию. Нелёгким оказался путь домой. Но солдат не боялся трудностей и привёз жену и свою красавицу – Солнышко туда, где было безопасно, в самый лучший город на земле.
      И стали они жить-поживать да добра наживать.
      – А эта сказка со счастливым концом, папочка!
      – Запомни, моя красавица, и в жизни так. Состоит она из двух начал – дня и ночи, белого и чёрного, радости и грусти. Счастье не даётся тебе в руки, как подарок, его надо заслужить.
      – Какая интересная у тебя жизнь, папочка! Можно целую книгу написать.
      – Точно! Ко мне несколько раз приезжал из Душанбе журналист Глеб Николаев. Писал в разных газетах о моей жизни в Заробе, и о военном прошлом, конечно. На фронте ведь всякие истории случались. И страшного много было, и хорошего. А однажды  он  принёс  мне  в  подарок  книгу стихов и поставил автограф на стихотворении «Гимн солнцу». Представляешь, Светлана? Он как будто предчувствовал, что у меня появишься ты – Солнышко моё ясное.
      А стих вот он, слушай:

О, солнце красное,
Податель вечной жизни!
Как ты прекрасно
В огненной харизме
Своих немеркнущих лучей.
О бескорыстный Прометей,
Неистощимый и нетленный,
Даритель слабеньких людей,
Герой неистовой Вселенной.
Ты можешь хиленький росток
Облечь могучей силой кедра,
Твой обжигающий поток
Пронзает льды, моря и недра.
А мы шумим в пустой кадушке
И раздуваемся смешно,
Подобно басенной лягушке,
Которой лопнуть суждено.
О планетарный Вседержитель!
Гордыню нашу успокой,
И солнца ярую обитель,
Не опрокинь на шар земной.

      – Папочка, я выучу этот стих! Ты газеты найди для меня, всё сохраню!
      У меня был замечательный отец. Я знаю о нём почти всё, ведь сама же постоянно просила его пересказывать сказки-были, и он рад был этому, дополняя их всё новыми интересными событиями и фактами. Как хорошо у него это получалось! Всё, что он рассказывал, очень легко запоминалось. Папочка научил меня быть сильной духом и доброй к людям. Говорил, что добро добром полнится и никогда не заканчивается. А зло пресекается и жизнь его коротка. Он говорил об умении слушать и говорить только тогда, когда ты уверена в своих суждениях. Я в детстве была «почемучка», но папа никогда не оставлял ни одного моего вопроса без внимания.
       Мама была очень занята на работе в школе. Приходила с целой охапкой тетрадей. Всю ночь их проверяла, готовилась к следующим занятиям. Но в выходные она обя- зательно находила время и для прогулок, и для бесед со мной. Я знала, что мама устаёт, и не слишком надоедала
 
ей. Но она сама и без вопросов очень многое мне объясня- ла. Мама научила меня говорить по-таджикски, заплетала мои светлые локоны в мелкие косички. Хотела, чтобы  я не забывала Зароб и много рассказывала о нём. Я очень хотела поехать туда, потому что и мама, и папа своими рассказами представляли мне его как место неописуемой красоты. Как они хотели ещё раз увидеть этот заоблачный рай. Но Зароб стал местом, где мы навсегда оставили моего любимого отца.
      – Судьба навсегда связала меня с этим краем, деточка моя, – повторяет с тех пор мама. – Сколько радости и испытаний я перенесла там – не могу забыть. Зароб мне по- дарил тебя, мою славную деточку. Как я могу не любить эту землю?
      – А мне подарил тебя и папу.
      – Вот видишь, моя родная, значит всегда будем помнить о Заробе, там самые родные наши люди живут. Нет плохих мест, деточка моя, на земле! Бог подарил землю человече- ству, чтобы люди сеяли на ней только доброе и разумное.
      – Мамочка, обещаю помнить это! В Заробе остался мой любимый папочка, я постараюсь навещать его могилу.
       Когда не стало отца, мама заметила мою тоску и решила тоже перед сном поведать о своей жизни. Я была ей очень благодарна. Её рассказы, полные грусти, стали для меня продолжением тех беззаботных и счастливых дней, когда отец был рядом.
     Первый рассказ был самым грустным:
      – Жила-была девочка, очень маленькая, такая маленькая, что не успела даже запомнить, как её назвала мама.
      – А разве так бывает?
      – В жизненной сказке всё бывает.
 
      Мама вспоминала о своих снах без печали и слёз, и я понимала, что она не хотела меня огорчать.
      – Твои бабушка и дедушка были известными русскими потомственными врачами. Звали их Ольга и Пётр Романовские. В страшные времена их расстреляли. Ты уже многое знаешь по книжкам об истории страны.
      – А за что? Что плохого могут сделать врачи?
      – Тогда никто не объяснял. Я сама об этом узнала, уже став взрослой, когда всех реабилитировали.
      – А что такое реабилитировали?
      – Вернули доброе имя.
      – А я люблю тебя и твоё имя. Кто тебя так назвал, мама?
      – Это уже в детском доме мне дали имя Нина. И фамилию – Новикова. И отчество – Николаевна.
      – Самое любимое имя на свете!
      – Спасибо, моя родная!
Ночью я тихо плакала, вспоминая, как прощался с маленькой мамой грустный бабушкин голос во сне. Все мамочкины сны звучали как отдельный маленький рассказ.
      – Твоя первая сказка-быль, как у папы, очень грустная.
      – У меня все рассказы не без грусти, ведь в жизни всё вперемешку.
      – Папа тоже так говорил.
      – Второй рассказ, Солнышко моё, о первой любви. Княж- на Нина и шах Джамшед полюбили друг друга с первого взгляда. Он приехал в большой город научиться прекрас- ному делу. Постоянно рассказывал Нине о своём сказочном крае, о прекрасных людях, о богатой литературе. Часто читал восточные стихи о любви. Он называл свою княжну са- мой красивой на свете, а длинные золотые волосы любил гладить и сравнивал с волнами реки в Заробе. Зар – это золото, а об – это вода.
 
      – Мамочка, я знаю, мне в Заробе дядя Дониёр перевёл название реки и селения.
      – Никто не читал и не посвящал мне столько стихов, рядом с ним я чувствовала себя самой красивой и любимой принцессой на свете!
      – Но это правда, мама!
      – Шах Джамшед прожил недолгую, но яркую жизнь. Его похоронили на родине. А княжна Нина поехала за ним, чтобы быть рядом.
      – А ведь папа тоже поехал в Зароб к сыну, к моему брату Павлу. Как всё похоже…
      – Видимо, это судьба. Если бы бравый солдат туда не поехал, если бы княжна Нина тоже не оказалась там, где бы они встретились? И откуда бы у них появилась такая голубушка – сказочное Солнышко?
      – Как интересно! Вы потеряли самых близких вам людей, но нашли друг друга.
      – Да, так было Богу угодно. Никто не может предсказать наперёд своё будущее. Чтобы прожить достойно, надо, дорогая моя, пройти много испытаний. И вот пришла к бравому солдату и княжне Нине поздняя любовь в награду за все испытания. И засветилось яркое Солнышко в их доме.
      – А я уже слышала про позднюю любовь, мама.
      – Наш любимый бравый солдат рассказал?
      – Я училась в третьем классе, и Ромка, мой одноклассник, сказал мне, что у него дедушка моложе моего отца.   Я ничего не ответила, но поделилась с папой. Он мне и объяснил, что бывает поздняя любовь, а Роман этого ещё не понимает – не дорос.
      – Главное, чтобы душа у человека была молода и полна жизни, дорогая моя. Знаешь, голубушка, бывают люди и в молодости, не знающие радости жизни. Ходят они мрачные, озабоченные своими проблемами, очень закрытые. Живут они по пословице «Мой дом – моя крепость» и никого туда не пускают. Вроде молодые, а посмотришь на таких, и жизнь не мила. А бывают люди, даже в преклонном возрасте, глянешь на них – и сердцу мило. Они жизнерадостные, заряжают тебя оптимизмом и, несмотря на трудности и испытания, остаются душевными, доброжелательными и открытыми. Дело не в возрасте, а в душе. Главное, какое имя остаётся после тебя. Надо уметь принимать достойно все удары судьбы, оставаться благородным и ни на кого не обижаться. Всё в руках самого человека! А старость – это неизбежность, она приходит ко всем. Но не всем дан достойный итог жизни.
      – Как моему папе?
      – Да, свет моих очей. Он для меня был моложе всех молодых. Он любил так, как сегодня молодые не умеют. Он берёг нас, дорожил нами, не позволял нам грустить. Есть сейчас такие, как он? Наверное, если и есть, то очень-очень мало…
      – Мамочка, о твоей жизни тоже бы книга получилась.
      – Что ты Светочка, я обычная женщина, чего обо мне рассказывать людям? Когда к папе Семёну приезжал журналист Глеб Николаев, он и меня расспрашивать пытался. Но я категорически не хотела, чтобы обо мне в газетах писали. Папа наш – герой! В этом все убедились. А Глеб Ни- колаев даже стихотворение ему посвятил. Сочинил прямо здесь, у нас на веранде. Стих, как девиз жизни Семёна Ивановича, называется «Плакать подожди».
 
В жизни всё случается,
Всё переживём.
Согрешим – покаемся,
Будет всё путём.
Юность пронесётся,
Зрелость пролетит.
Старость подкрадётся,
Сердце загрустит.
Не кляни свой возраст,
Не считай года.
Принимай всё просто,
Как течёт вода,
Как гуляет ветер,
Как идут дожди.
Хорошо на свете
– Плакать подожди.

      Эти сказки-были для меня как уроки жизни. Я всегда их буду помнить. Может быть, когда-нибудь расскажу своим детям.





                Подвенечное платье


      В последнее время я стала понимать, что чем старше близкие люди, тем быстрее теряешь их. Хотя бывает, наверное, по-разному. Несколько месяцев назад Людмила Павловна слегла. Мы позвонили её сыну Александру Сергеевичу и он обещал вылететь из Москвы первым же рейсом. Как-то крёстная позвала меня к себе и впервые открыла передо мной свою старую гардеробную. Там на манекене под очень тонкой материей хранилось невероятной красоты белое платье, расшитое белым же шёлком и мелким жемчугом. На голову, как я поняла, полагался венчик из искусственных цветов и красивая длинная фата. В изумлении я посмотрела на это чудо и спросила Людмилу Павловну:
      – Это Ваше свадебное платье?
      – Моё подвенечное платье, – уточнила Людмила Павловна. – А мне оно досталось от моей мамы. Долгие годы я его берегла. Лучшие кутюрье хотели купить его, но я не от- дала. Хотела передать невестке, а она оказалась в два раза больше платья. Думала, если будет внучка, ей вручу. Но у меня только внук. Когда я увидела тебя, вспомнила свою молодость. Понимаю, для тебя наряд будет несколько старомодным, но согласись, какой образ! Представляю тебя в этом платье в самый счастливый день в жизни. Но увижу ли я? Доживу ли? Поэтому прошу, надень сейчас. Хочу отдать его милой, благородной и умной моей барышне.
      – Это так неожиданно! – залилась я румянцем. – Но очень хочу его примерить.
      – В коробочке хранится всё, что надо надеть вместе с платьем. Ну же ступай, хочу увидеть тебя в образе невесты. Я скользнула в гардеробную и прикрыла дверь. Людмила Павловна всегда подчёркивала, что благородные девушки на виду не раздеваются даже перед близкими людьми. Осторожно сняла платье с манекена и переоделась. Модель была отрезной под грудью, как у Наташи Ростовой на балу! В гардеробной стояло зеркало во весь рост.  Я  посмотрела  на  себя  и  задохнулась  от   восторга и благодарности к моей наставнице.
       Изящно ступая босыми ногами, я вышла из гардеробной.
       Всегда сдержанная, Людмила Павловна и на этот раз не показала открыто свое восхищение, но глаза выдали её.
      – Ну вот, я была права, это точно твоё платье!
      – Можно я пойду и покажу маме? – спросила я.
      – Только без лишних эмоций, моя сударушка. Там есть ещё мои белые туфельки, ты их тоже померь, – ответила она.
       Я нашла в гардеробной коробку с туфельками. Нагнулась, чтобы вынуть их и подумала, что моя наставница, как добрая фея, дарит подарки. И тут же услышала замечание:
      – Милая моя, надо с прямой спиной присесть, а не горбиться. Я тебя учила этому.
      – Прошу прощения, это больше не повторится, – повинилась я.
      – Надеюсь, ты прошла школу благородных барышень, всегда помни мои уроки, голубушка! – с достоинством сказала Людмила Павловна.
       Выпрямившись, медленно ступая и завернув длинную фату на левую руку, я прошла в этом чудесном наряде к маме. Она чуть не упала от удивления.
      – Солнышко, ты ли это? – спросила она. – Откуда у тебя такой красивый наряд?
      – Это подвенечное платье нашей Людмилы Павловны. От её мамы осталось в наследство, а она подарила мне. Просила пойти под венец в этом платье и беречь его, – ответила я.
Мама вдруг засуетилась, поцеловала меня и побежала к Людмиле Павловне. Я – следом за ней. Моя крёстная сидела в своём кресле, не касаясь его спиной, и слабо улыбалась. В руках она держала изящный конверт.
      – Светлана светится, как солнышко, – еле слышно сказала Людмила Павловна.
      – Это бесценный подарок, Людмила Павловна! Не знаю, как благодарить Вас, – сказала мама. – Но почему Вы так тихо говорите? Хорошо себя чувствуете?
      – Не переживай, моя милая соседушка. Старость тоже надо уметь достойно проживать. В последнее время что-то сердце прихватывает. Я давно хотела сказать, моя Ниноч- ка, что очень благодарна Богу за тебя, ты как Ангел-хранитель. Я чувствовала твою заботу, даже когда ты надолго уехала в Таджикистан. Вернулась с Семёном Ивановичем  и Светой, и для меня жизнь вновь наполнилась смыслом. Я очень не хотела, чтобы вы отсюда переезжали. И сделала всё, что могла с обменом квартир, только бы жить рядом, – тихо продолжала Людмила Павловна.
       Моя мамочка села у ног нашей наставницы и обняла её колени.
 
      – Я тоже благодарна судьбе, что она нас свела. Без Вас мне трудно было бы воспитать нашу Светлану. Я даже представить этого не могу. – Голос мамы задрожал от сдерживаемых слёз.
      Я смотрела на них, и у меня щемило сердце: говорят,  как будто прощаются. Решила перевести всё в позитивное русло и спросила громко:
      – Людмила Павловна, научите сохранить платье? Я же его по наследству своей дочке должна передать!
       Людмила Павловна улыбнулась, как умела только она, подняв кончики губ вверх. А мама подняла на меня глаза и тихо покачала головой: не о том, мол, сейчас разговор.
Людмила Павловна нежно погладила мою маму по голове и опять заговорила о нас:
      – Вы с Семёном Ивановичем в один день родились – девятого мая с разницей в двадцать пять лет. Это знак судьбы. Семён Иванович стал опорой не только для тебя, го- лубушка, но и для всех нас. Я благодарна Богу за встречу  с этим человеком редкой душевности. Он соединил нас в одну семью, и я теперь не чувствую себя одинокой. Ни- ночка, ты ведь знала его первую жену? Видимо, она очень любила Семёна? Позвала в Зароб, и там они рядом упокоились. Расскажи о ней, пожалуйста.
       Мама опустила глаза и с грустью начала:
      – Антонина Сергеевна была очень скромная, миловид- ная и приятная женщина. Мы познакомились сразу же, как я приехала в Зароб. Обрадовалась, что там живёт ещё одна русская семья. Они потеряли своего единственного сына Павла – альпиниста, попавшего под камнепад в Заробе. Тогда безутешные родители продали все пожитки в Гатчине и решили переселиться в высокогорное село, чтобы быть ближе к ущелью, ставшему могилой сына и его друзей. А теперь вся семья вместе. Остались Богдановы в Заробе навсегда.
      – А где она работала? – осторожно спросила Людмила Павловна.
      – Бухгалтером в сельсовете. Никто в селении никогда худого слова о ней не сказал, все её уважали. Антонина Сергеевна была очень молчаливая, заробчане знали, что все думы её были о погибшем сыне. Похоже, она не смирилась с его гибелью. Всё в себе носила, вот сердце и не выдержало, – сдерживая слёзы, сказала мама. – Семён Иванович называл жену Тонечкой, а она его Сенечкой. Они меня часто к себе зазывали, опекали, поддерживали.
      – Вечный покой им и вечная память, – перекрестилась Людмила Ивановна и попросила воды.
       Я прошла на кухню, налила в хрустальный стакан воды и понесла своей наставнице, да так и застыла на пороге. Людмила Павловна скончалась на глазах у мамы. Она осталась верна себе: тихо жила и ушла тихо.
     Мы все знали, что Людмила Павловна не любила го- рестных прощаний. Говорила: «Бог даёт жизнь, Бог и забирает. Мы смиренно должны принимать нашу судьбу».
Мама попросила меня позвонить дяде Назарали, чтобы он скорее пришёл и всех наших известил. Я украдкой вытерла слёзы, но мама увидела и покачала головой:
      – Возьми себя в руки, Офтобхон! Наша Людмила Павловна не любила суеты и лишних слёз. Никого никогда не нагружала своими проблемами. Даже сыну не сообщила о болезни. Жаль, что он не успел проститься. А ты повесь на место подвенечное платье – у нас теперь траурные дни.
       Я быстренько переоделась и помогла маме положить Людмилу Павловну на диван. Позвонили в скорую помощь и в милицию, как и положено. Я подобрала с пола письмо и положила его на комод. Подумала: «Наверное, сыну». И тут же зазвонил телефон. Александр Сергеевич сообщил, что прилетает сегодня вечером.
         Дядя Назарали и тётушка Зайнаб первыми пришли к нам. Потом и остальные собрались. Тётушка Джонбегим очень страдала, но держалась. Назира по-деловому стала готовить всё, что необходимо для погребения и поминок. Она знала русские обычаи, так как сама хоронила своего Андрея. Сразу же нашла самое любимое платье Людмилы Павловны. Съездила в похоронное бюро, привезла гроб, чёрные платки нам на головы.
      Не знаю, что бы мы делали без неё? Алишо тоже помнил всё с похорон своего мастера Андрея Николаевича. Вместе с Назирой они встретили врачей скорой помощи, которые констатировали смерть. Потом пришли из милиции. Я смотрела на всё это и не верила, что нет уже моей любимой и благородной Людмилы Павловны, искренне любившей меня. После папы это был второй удар. Я никогда не думала, что она старая, ведь всегда она была для нас примером жизнелюбия, выдержки и красоты. И ушла, не прощаясь…
Но почему именно сегодня крёстная подарила мне своё платье? Наверное, всё-таки почувствовала, что конец близок?
       Сын Людмилы Павловны приехал очень поздно – едва нашёл билет на самолёт. Мама отдала ему письмо. Он пробежал первые строки и вернул со словами:
      – Это не мне. Вам адресовано, Нина Николаевна. Мама отложила конверт в сторону, мол, позже прочту.
      Стали обсуждать проводы Людмилы Павловны в по- следний путь. Как  выяснилось,  она  всё  предусмотрела  и сама дала сыну согласие на кремацию. На старом питерском кладбище, где покоились все родные Людмилы Павловны, рядом места не было, а урну с прахом подхоронить разрешалось к их могилам.
      Мама   молча   выслушала    Александра   Сергеевича,   а я горько зарыдала. Моя крёстная как-то сказала, что православный человек из праха рождён и  прахом  в землю уйти должен, негоже его тело жечь  огнём.  Потом с сожалением посетовала, что время  нынче  диктует другие законы и приходится усопших в печь отправлять. Одно утешение,  что  душа  не  сгорает. Наутро мы повезли усопшую в храм на  отпевание.  Обряд проводил наш старенький батюшка Владислав, который знал Людмилу Павловну всю жизнь. К нему она когда-то привела  на  первую  исповедь  мою  маму  Нину,  а потом и меня.
Церемонию прощания в крематории я не забуду до конца моих дней. Жуткое зрелище! Всем было не по себе. Домой вернулись, убитые горем. Помянули за столом, и каждый вспомнил самые светлые моменты, которые им подарила  Людмила Павловна.
      Александр Сергеевич держался на поминках из последних сил. Когда все разошлись, он подсел к маме на диван, взял её за руку и поцеловал. Долго молчал, сглатывая слё- зы, и вдруг как прорвало его. Быстро и горячо, совсем не по рангу дипломата, он каялся, что в суете повседневных дел, бесконечных командировках редко навещал свою мать. Крохи заботы и любви доставались Людмиле Павловне, хотя она ни разу даже намёком не упрекнула сына.
      – Мы со Светой тоже осиротели, Александр Сергеевич! – горестно сказала мама. – Людмила Павловна мне мать заменила, понимаете? Я каждый шаг по ней сверяла. Не знаю, что сталось бы со мной, не будь её рядом и в радости, и в горе. Добрый ангел Людмила Павловна, моя наставница и подруга верная. И в профессию она меня привела. Вы зна- ете, у нас в институте её за глаза называли графиня Ростова. Когда она входила в аудиторию, стройная, элегантная, красивая, все студенты замирали в восхищении. А её лекции по древнерусской литературе слушали, раскрыв рты. Голос её звучал как музыка.
       Александр Сергеевич слушал, опустив голову, потом сказал:
      – Спасибо, Нина Николаевна! Такою я маму не видел, в другом городе, в другом вузе учился. Местные бабки про- звали её барыней. Вероятно, за манеры, чистоплотность, обходительность. Она всех жалела и для каждого доброе слово находила.
Александр Сергеевич закрыл лицо ладонями, словно стёр слёзы горя. Встал, взял с комода фотографию с надписью «Питерские заробчане» и подошёл к маме.
      – Пережила матушка друга своего верного, – он улыбнулся, глядя на смеющегося Семёна Ивановича. – Знаете, Нина Николаевна, я  ведь  своего  отца  совсем  не помню и о том, что расстреляли его, узнал недавно. Мама и помыслить не могла выйти второй раз замуж, рядом с ней мужчин не было, к ней боялись подойти. А вот ваш Семён Иванович сразу мою матушку покорил. Она его за родного человека почитала.
      – Да, они были с нашей милой соседушкой не разлей вода, – подтвердила мама Нина. Семён был на год младше Людмилы Павловны. Заботился о ней как о родной сестре. Мы наперебой стали вспоминать последний день рождения моей крёстной. Восемьдесят лет – не шутка, и папа с мамой настаивали отмечать юбилей в ресторане. Но Людмила Павловна согласилась лишь на скромное домашнее торжество. Мы накрыли стол в её квартире и ждали москвичей – сына с семьёй. А рейс задерживался. Папа Семён устал сидеть и ждать. Хлопнул в ладоши, встал перед Людмилой Павловной на одно колено, поцеловал ей руку и откуда-то из-за спины (ну это я стояла рядом!) выхватил огромный букет бордовых роз. И в это время открывается дверь, а на пороге Александр Сергеевич с женой Елизаветой и сыном Ярославом, в руках подарки держат. Ярик тут же подскочил к имениннице с другой стороны, встал тоже на одно колено и запел поздравление на английском языке. Мы все подхватили. А крёстная, как королева, гордо улыбалась и нежно гладила головы поздравителей.
       …После поминок мы проводили Александра Сергеевича в аэропорт. Вернувшись, мама наконец села, чтобы прочитать письмо Людмилы Павловны. Я посмотрела на дату и удивилась:
      – А ведь письмо было написано полгода назад.
      – Да, доченька, это значит, что она уже тогда предчувствовала свой скорый уход, – ответила мама и начала читать:

                Дорогая Нина!
      Добрая моя соседушка, милейшее создание, посланное мне Богом, чтобы чувствовать радость общения с тобой. Я никогда не говорила тебе этих слов вслух, так прочти же их после моего ухода.
      Я благодарна Богу, что смогла стать членом твоей огромной семьи. Такие люди, как Семён Иванович и ты Ниночка, большая редкость! Мне посчастливилось быть рядом с вами и по мере сил своих помогать вырастить красавицу Светлану – Офтобхон, Солнышко нашей  жизни. Достойна похвалы выросла наша голубушка. Дай Бог ей счастья!
Оставляю Светлане моё подвенечное платье, хотелось бы увидеть в нём будущую невесту, но это как Бог даст, всё в Его воле.
       Я думаю, что будет разумным, чтобы в моей квартире рядом с вами жили Назарали и Зайнаб. Ведь сколько денег они за всё это время потратили на съёмное жильё. Я попросила сына продать квартиру в рассрочку именно им. Надеюсь, они сохранят память обо мне.
       Очень переживаю за Джонбегим, ей труднее всех. Поддерживайте её.
       А я душою всегда буду с вами, и вы это обязательно почувствуете.
        Ваша Людмила Павловна. 30 марта 2005 г. Санкт-Петербург

       Я обняла маму и почувствовала, как дрожат её плечи. Подумала, сколько она уже потеряла близких, родных, любимых? Если после ухода папы и Людмилы Павловны  я так страдаю, то каково же ей?
      – Мамочка, не переживай, у меня есть ты, у тебя есть я. Мы навсегда вместе. Ты будешь только радоваться, а для грусти у тебя не останется времени. Папа с Людмилой Павловной с небес нам помогут.
       Мама прижала мою голову к груди, а я прошептала:
      – Хочу поделиться с тобой своим сокровенным. Я влюбилась!
       Мама обхватила моё лицо ладонями и радостно улыбнулась сквозь слёзы:
     – Доченька!  Это  прекрасно!  Ты  уже  стала  девушкой, пора влюбляться. А я всё думаю, что ты ребёнок.
      – Я даже успела рассказать по секрету Людмиле Павловне, – поделилась я.
      – И кто же этот счастливчик? – спросила мама, улыбаясь.
      – Это Тимур, сын дядюшки Алишо и тёти Назиры, – смущённо призналась я.
      – Он очень хороший парень. Я думаю, не зря Людмила Павловна тебе подарила своё подвенечное платье. Но ты знаешь, первая любовь – пташка ранняя. Я бы хотела, чтобы ты думала сейчас об учёбе и поступила в университет. И Тимуру надо вуз закончить, приобрести профессию, что- бы смог обеспечивать свою семью, – посоветовала мама.
      – Так и будет. Мы уже об этом поговорили. Он очень любит меня.
      – Как я хочу увидеть тебя счастливую в платье Людмилы Павловны, – сказала мама. – Ты будешь самая красивая, солнечная невеста.
      – Мамочка, а я тебя люблю больше всех на свете! Людмила Павловна повторяла, что всё в руках Бога и миром правит любовь, – прижалась я к родному плечу.
      После ухода Людмилы Павловны мы с мамой каждый день по привычке заходили в её квартиру. Никак не могли смириться, что её больше нет с нами. Я решила поддер- живать тот же порядок, как при жизни крёстной. Убиралась, поливала её любимые орхидеи и фиалки, открывала окна для проветривания. Зажигала свечку перед иконами и стояла, шепча молитвы, которые помнила с малых лет. Мы часто посещали праздничные службы в нашем храме. Она редко меня хвалила, но с удовольствием выслушивала приятные слова в мой адрес от других.
      Я усаживалась за маленький круглый столик напротив любимого кресла Людмилы Павловны, поправляла края старинной ажурной белой скатерти, связанной ею собственноручно. Крёстная не терпела неряшества и неаккуратности, следила, чтобы скатерть не свисала криво. Под чайные чашки, обязательно с блюдечками, она стелила вышитые салфетки. Серебряную ложечку клала на блюдце осторожно, без стука, чашку держала изящно за ручку. От воспоминаний у меня потекли слёзы по щекам.
      Взглянула на портрет крёстной, и мне почудилось, что она взирает на меня неодобрительно. Себе она не позволяла раскисать и мне это внушала.
      Я протёрла полки в книжных шкафах, погладила переплё- ты любимых томов. Некоторые из них мы читали с крёстной вместе, потом обсуждали и даже спорили. А ещё загадывали страницу, открывали книжку и радовались совпадению текста и нашего настроения, созвучию мыслей. Я ей рассказывала, что в Заробе так же делают с томиком великого поэта Хафиза Ширази.
      Мне всегда хотелось быть похожей на крёстную. Она говорила, что я хорошая ученица. При Людмиле Павловне все старались быть лучше. Ничто не ускользало от её глаз. Но никогда она не делала замечаний, просто объясняла. Дети и вовсе вели себя всегда прилежно, в рот ей заглядывали. Многое я переняла от крёстной. Думаю, доброта и жизнелюбие у меня от папы, искренность и самоотдача – от мамы, а сдержанность и благородство – от Людмилы Павловны.
         Мама подчёркивала, что уроки жизни от Людмилы Павловны приносят свои плоды.
Я заливалась румянцем, когда слышала эти слова, но принимала их с достоинством, как велела моя наставница. После похорон ко мне подошла тётушка Зайнаб и как-то многозначительно сказала, что нам надо серьёзно поговорить. Я согласилась, но почему-то неясная тревога закралась в сердце.
       Какие ещё открытия в жизни ждут меня впереди?





                Семейное дерево


      Мы договорились с тётушкой Зайнаб пойти в парк. Сели на нашу всеми любимую скамейку. Было весеннее раннее утро, народу мало, и никто не мог помешать нашему разговору.
      – Милая, я хочу выполнить просьбу Семёна Ивановича, – начала она. – Надо тебе знать правду о нас.
      – Я вся внимание, тётушка!
      Зайнаб вынула из сумки фотографию, где на краю папиной могилки красовалось абрикосовое дерево. В Заробе никто не мог понять, как на этом каменистом месте могло вырасти такое?!
       Я засмеялась:
      – Вот так радость! Это я посадила. Папин дом с садом купил дядя Дониёр, Вы же знаете. Поела я в саду абрикосы,  а косточки оставила. Когда папу похоронили, мы с мамой остались и посидели рядышком. Вот тогда я и закопала все косточки рядом с могилой.
 
     – Но Вы ведь не об этом хотели серьёзно поговорить? – догадалась я. – Тётушка, милая, не переживайте, я готова выслушать любую правду.
      Тётя Зайнаб пытливо вглядывалась в моё лицо, а потом заговорила тихо и монотонно. Я не знала, как реагировать. Слушала молча, не перебивая. Тётушке было трудно подбирать слова, но было видно, что она не в силах больше молчать. Рассказывая, как хотела избавиться от меня, ещё не рождённой, и покончить с жизнью, горько плакала. Я держала её руку в своей ладони и нежно гладила, сопереживала страданиям родного человека – моей кровной мамы. Мы говорили долго. Мне хотелось знать все подробности.
      – Неужели дядюшка Алишо был такой жестокий? Выходит, он мой отец? Не понимаю, почему нельзя было говорить об этом никому в Заробе? Разве позор иметь ребёнка? Это же дар Божий. Как много предрассудков в жизни…
       Я и не заметила, как высказываю свои мысли вслух. Когда  тётушка  Зайнаб  закончила  свой  грустный рассказ, мы долго молчали, думая о своём. Мне необходимо было переварить услышанное.
      – Тётушка, я очень благодарна Вам за правду. Как же всё переплетено! Все мы оказывается родные, близкие. Вот почему мама так любит вас всех. Отказавшись от меня, Вы сделали её… и меня, и моего любимого отца Семёна счастливыми. Значит мама права: Бог любит нас всех, раз именно так распорядился нашими судьбами.
      – Спасибо, милая Офтобхон, что так сдержанно и достойно восприняла мой рассказ. Прости меня за всё, – сказала тётушка Зайнаб.
      Я порывисто обняла её, и мы, взявшись за руки, пошли домой.
 
      За разговором мы и не заметили, что прошло много времени. За воротами парка увидели, как нам навстречу спешит мама. Она вгляделась в наши лица, облегчённо вздохнула и улыбнулась.
      –  Дорогие мои девочки, я очень переживала! Думала, сердце из груди выпрыгнет. Не смогла дома усидеть.
      – Мамочка, милая, родная, всё хорошо! Я очень многое узнала. Это же счастье, что судьба меня, малышку, доверила именно тебе и моему любимому отцу.
      – Так должно было случиться. Боженька не мог оставить меня одну без такого чуда, как ты, – сказала мама и прижала нас к себе.
Тётушка Зайнаб тихо плакала и просила прощения у меня и мамы.
      – Ну что ты, Зайнаб, я благодарна тебе за моё сокровище. Всё к лучшему. Вот представь, с кем бы я сегодня осталась, если не родилась Офтобхон, Свет мой, Солнышко, – уговаривала её мама.
      – Тётушка Зайнаб, не плачьте. Раз открылось, что Вы моя мама, давайте вместе порадуемся, – ласково поддержала я. – Все счастливы в своих семьях. Дядюшка Назарали – настоящий благородный мужчина. Я всегда им восхищалась, а теперь и вовсе он пример для всех.
     Дома я долго думала об услышанной истории. Потом решила нарисовать родовое дерево и увлеклась. Мама мне не мешала, занималась своими делами.
Зазвонил телефон. Я услышала, как мама говорит встревоженно и вышла узнать, что случилось. Она сказала, что к Джонбегим явились сыновья Исхака Ибрагимовича с по- купателями и просят освободить их квартиры.
      – Светочка, я еду к Джонбегим, а ты позвони нашим, пусть тоже туда пришли, но без детей.
 
      – Хорошо, мамочка, сделаю. Пожалуйста, не переживай, всё образуется.
К счастью, я сразу нашла дядюшку Назарали, и он сказал, что сейчас выезжает. Тётушка Зайнаб на телефонные звонки не отвечала, наверное, была в метро. И я ей отпра- вила сообщение. Теперь я другими глазами увидела всех моих родных и близких. Как же быть тётушке Джонбегим? Куда ей деваться, если выселят? У её невестки Назиры есть квартира, но там живут квартиранты.
Вечером мама пришла усталая, но довольная.
      – Всё хорошо? – взглядом спросила я и произнесла вслух. – Вижу, что всё решилось благополучно.
     – Да, моя родная, слава Богу! Пойдём попьём чаю и поговорим.
      Грустно мне было слышать о том, что полгода назад в Америке умер Исхак Ибрагимович. Сыновья его – Ибрагим и Исмаил даже не сообщили нам об этом. Теперь явились забрать имущество отца. Квартиры решили продать, а Джонбегим выселить с милицией. Она перепугалась и в слезах уверяла, что Исхак Ибрагимович оставил какие-то нотариально заверенные бумаги. К счастью, вовремя пришёл запыхавшийся и встревоженный Назарали. У него был ключ, переданный ему в Заробе Семёном Ивановичем. Он открыл замочек выдвижной полки большого письменного стола и передал все документы сыновьям и пред- ставителям правоохранительных органов. Среди бумаг было и письмо. Подоспел и нотариус – принес завещание. Ибрагиму и Исмаилу отец отписал свою большую квартиру или денежный вклад на своём счету. Одна квартира досталась Джонбегим. Та от радости чуть в обморок не упала. Потом помогала наследникам собирать памятные вещи, фотографии, напоила чаем и пригласила на день рождения внука Тимура. Братья согласились.
      – Мама, а что было в письме Исхака Ибрагимовича о нашей тётушке Джонбегим? – спросила я.
      Мама ответила:
      – В письме Исхак Ибрагимович объяснил: всё, что Джонбегим сегодня имеет, является стоимостью одной древней и раритетной монеты. Помнишь, она рассказывала про старинную шкатулку – подарок бабушки? В этой шкатул- ке были запаяны бесценные старинные золотые монеты. Об этом рассказала Джонбегим наша провидица – повитуха из Зароба Гульнор-доя. Она умирала в душанбинской больнице и прямо в палате познакомила Джонбегим со своим братом-ювелиром усто Абдурахимом. Тот отпаял из шкатулки только одну раритетную монету и сделал фотографию надписи на дне шкатулки. Отправил Джонбегим с этим в Питер к своему другу Исхаку Ибрагимовичу. Шкатулка при перелёте из багажа пропала, а фото надписи Исхак Ибрагимович отдал расшифровать. Оказывается, что бабушка Джонбегим была из знаменитого рода Мирсаида Али Хамадони – великого суфия и учёного Востока, жившего в XIV–XV веках и умершего на юге Таджикистана. Его мавзолей стал местом поклонения многих людей просвещённого Востока.
      – Теперь я понимаю, почему наша любимая Людмила Павловна была к ней так благосклонна. Она всегда говорила, что видит в Джонбегим что-то особенное, – ответи- ла я. Потом решила поменять тему разговора:
      – Мамочка, завтра день рождения Тимура! Все наши соберутся, а я сделаю сюрприз!
      – Не спрашиваю какой, иначе не получится, – улыбнулась мама.
 
      Всю ночь я рисовала семейное дерево. Оно оказалось таким огромным, что не помещалось на листе. Мне для веток не хватало места. И пришлось всё начать заново. К утру всё было готово. А ещё сверху я нарисовала солнце – имя моё обязывало!
          Большая комната в доме Исхака Ибрагимовича была полна народу. Мама, я, тётушка Джонбегим, её сын Алишо с невесткой Назирой и детьми Тимуром и Роксаной, тётя Зайнаб и дядя Назарали, мои братья Сомон, Комрон и Ормон. Пришли и сыновья Исхака Ибрагимовича – Ибрагим с Исмаилом. Они удивились такому количеству друзей и родственников тётушки Джонбегим. Дети сразу ушли в другую комнату, там для них отдельно был накрыт стол. Мне и имениннику Тимуру разрешили сегодня посидеть со взрослыми. Но мы что-то застеснялись. С братьями и сестрой гораздо привычнее. Я старалась придерживаться правила, которому меня научила Людмила Павловна: никогда не заострять на себе внимания, не навязывать себя и своё мнение другим. «Надо, чтобы тебя желали видеть и слышать», – наставляла она.
        Конечно, мы все уже были не малышами, а подростками, но всё равно знали, что у взрослых свои разговоры, а нам интереснее вести свои беседы. Младшие поели и сели за компьютер. А мы с Тимуром вышли на балкон.
      – Сегодня я узнала, что в старину на Востоке обручали новорождённых, как жениха и невесту, – поделилась я с другом.
      – И сейчас такой обряд есть. Папа рассказывал, что тётушка Зайнаб и дядюшка Назарали были помолвлены с колыбели, – ответил Тимур.
      – Всё-то ты знаешь! – подколола я.
      – Э, на всё только у мудрецов есть ответ, а мы с тобой только жить начинаем, – ответил с улыбкой Тимур и обнял меня.
      – Тили-тили тесто, жених и невеста! – послышалось за нашей спиной. Мы и не заметили, как братва подкралась.
      – А подсматривать некрасиво, – обернулась я. – И громко кричать тоже нехорошо.
Пацаны заулыбались, а Роксана позвала нас к столу. Её мама Назира уже несла свой знаменитый самаркандский плов. Какой же он всегда у неё вкусный получается!
      – Хочешь я и тебя научу? – спросила она.
      – Конечно, хочу, тётушка! – радостно отозвалась я. – На летних каникулах стану вашей ученицей.
      – Вот и славно, моя красавица, договорились.
Из большой комнаты послышалась музыка. Обычно потанцевать приглашал нас всех папа. Потом эту обязанность на себя взял дядюшка Назарали. Он пришёл за нами:
      – Без вас, детки, и танцевать не хочется.
Мы с Тимуром закружились в вальсе, потом все вместе исполнили таджикский танец. Я впервые после ухода папы сегодня танцевала. Последний раз это было на торжествах в Заробе. Мы танцевали с Сомоном, моим сводным братом, и даже приз выиграли.
       Сыновья Исхака Ибрагимовича стали собираться, им нужно было готовиться в дорогу. Все радушно попрощались с ними.
       Тётя  Назира принесла наконец свой знаменитый  торт «Наполеон», на котором горели две свечки из цифр один и семь. Тимур задул свечи, и мы все стали поздравлять его с днём рождения.
       Я встала и подняла руки, требуя внимания:
      – У меня сюрприз для всех! Тимур, тебе я дарю свою дружбу и признание в том, чтобы она переросла в более сильное чувство. А родным и близким преподношу в подарок семейное дерево. Вчера я долго рисовала его, заполняла именами корни, ствол и многочисленные ветки. А потом подумала, не зря ведь меня назвали Офтобхон – Солнышко? И нарисовала солнце. Внутри диска самые дальние мои предки, на самом диске – папа Семён и мама Нина, длинные лучики – кровные мои папа Алишо и мама Зайнаб с их семьями. Рядом лучики всех моих бабушек и дедушек, их у меня двенадцать, другие лучики – это мои дяди и тёти, их у меня девятнадцать. Ещё лучики – мои братья и сёстры, двоюродные и троюродные, их очень много. Мы вместе с вами запишем их имена. Отдельный лучик я нарисовала и написала имя моей крёстной Людмилы Павловны. Получилось много лучиков и пришлось нарисовать большой солнечный круг.  А это значит, что во всех нас много энергии, тепла и солнца. Вот этот рисунок.
      Все сгрудились над столом, рассматривая голубой фон, на нём жёлтое солнце с золотыми лучами. А потом рисунок пошёл по рукам.
      – Хорошо придумала! – воскликнул дядя Назарали. – Мне приятно, что ты меня назвала дядюшка-папа!
      – А как иначе! Вы же супруг моей кровной мамы, – ответила я.
      – А меня назвала тётушка-мама. Спасибо, родная, – умилилась тётя Назира.
      – Ну Вы же супруга моего кровного отца – факт неоспоримый!
      – Молодец, Офтобхон, внучка, никого не забыла, – бабушка Джонбегим прижала меня к себе. – И как красиво всё нарисовала! Можно будет мне завтра скопировать?
      – Конечно, бабушка! Но сначала надо заполнить каждый лучик. Просьба ко всем! Запишите, пожалуйста, имена моих двоюродных бабушек и дедушек – ваших братьев и сестёр. Тогда можно будет и скопировать.
      – Ой, у меня только братьев и сестёр восемь, а уж с детьми их человек тридцать будет. Надо точно посчитать, – всплеснула руками бабушка Джонбегим.
      – Да и у меня не меньше. Сестры со своими мужьями и детьми – целый колхоз! – поддержал дядюшка Назарали.
       С шутками и смехом все стали дополнять лучики надписями.
      – Милая моя доченька, смотри, как ты всех обрадовала, – улыбнулась мама Нина. – Тепло и свет от тебя всем окружа- ющим передаётся.
      – Это точно, Нина Николаевна, – сказал дядюшка Алишо. – Она у нас сама доброта и искренность. Спасибо тебе, за сердечность и душевность!
      – Мы тебя все любим, – дружно загалдели мои младшие братья и сёстры.
Я залилась румянцем и запротестовала,  мол,  не  мой же день рождения, а Тимура. А мама нежно меня обняла меня  и сказала:
      – Свет очей моих, Офтобхон! У всех ты взяла понемногу самое лучшее. Я верю, что ты будешь хранить в сердце каждый лучик нашего семейного солнышка.
       Тимур поднялся и попросил слова:
      – Как именинник я благодарю всех за прекрасный вечер. Хочу прочитать стихи Руми о любви. Посвящаю их моей девушке – прекрасной и солнечной Офтобхон. Тётушка Зайнаб, подскажите мне, если забуду.
 
Любовь – это достичь невидимых небес.
В пути срывая каждый миг по сто завес.
В начале жизнь свою на волю отпустить,
И обрести полёт, и шаг без ног ступить.
Как на невидимый, на этот мир взглянуть.
Собою пренебречь и не жалеть ничуть.
О, сердце! Чудный дар нам предлагает Бог,
Любви ведь не страшны и тысячи дорог. 
О солнца лик, дай свет твой обрести,
Найти единство, ощутить его в груди.

      Все зааплодировали. А Тимур подошёл к маме, поцеловал ей руку и попросил отпустить меня с ним прогуляться. Я поблагодарила его за стихи. Они были о нашей первой любви – светлой, как солнце, и чистой, как вода родника. Я обернулась. Мама смотрела нам вслед и, улыбаясь, сказала:
      – Жизнь продолжается! Счастья тебе, свет мой, Солнышко!

Москва – Лондон – Москва
2018 год