Триплексоголик

Мы все немного странные. И жизнь немного странная. И когда мы находим кого-то, чья странность совместима с нашей, мы объединяемся в совместной странности и называем это любовью — настоящей любовью.©Роберт Фулгам

Моя жизнь никогда не отличалась от чьей-либо другой. Мои интересы схожи с увлечениями ровесников, но в шумной ватаге нашего сброда моральных уродов такого не упустишь из виду. Невзирая на грубоватые черты лица, я умел добиваться любой. Возможно, у меня есть некая харизма, на которую девушки слетаются как пчёлы на мёд. Не имеет значения.
Казалось бы, что может пойти не так? Что может заставить человека оставить свои прежние увлечения и заниматься тем, чем он ни за что бы не стал? Почему, когда ты думаешь, что граница дозволенного пройдена, неприятности и проблемы ждут тебя за углом? И так ли это плохо, как кажется?


Глава 1. «Я сосна! Я умираю!»
или
Все «любят» Эмму.


...Она сидела на скамейке, такая грустная и одинокая. Иногда мне казалось, что женщины делают это специально, дабы привлечь к себе внимание. Разжалобить ухажёров. В этом плане даже прослеживается так несвойственная противоположному полу логика, но разве не действенней ли было бы громко хохотать и смеяться? Однако данный метод якобы претил её образу печальной девы. Вычеркнуть, забыть, перевернуть постылую страницу — параноидальная мысль вихрем кружилась в моей голове при виде этой девочки. Удивительно, как человеческая память умеет цепляться за моменты, которые так нужно стереть из неё. Аспидные завитки, пухлые губы. Своими карими глазами она жалит как медуза. Модная ткань и прочая срань на теле только мешали познать её истинную сущность. Щеголеватый прикид словно способ не выбиваться из стада. Но она выбивалась и всё тут. Порой я откровенно пялился на смуглую кожу, не похожие ни на чьи черты лица. Ангел, даривший грешнику святость.
Дикий смех дурной волной прокатился по столовой. Судя по всему, девушка сыграла оптизм будто то был самый страшный кошмар пессимиста. Слишком плохо для неё. Лучше быть злым и подавленным, чем притворяться настоящим. Какие-то психические отклонения, пожалуй, хотя за такие перепады можно отправить в дурдом чуть больше, чем половину населения зелёной планеты. Сидит там, внаглую занимает свободное место. И тогда я решился, чёртов нюхач.
— Привет, не против, чтоб я сел рядом с тобой?
— Неужели везде занято? — выгнула тонкую бровь девица.
Равнодушный взгляд скользнул по полупустой столовой. А я продолжил играть на её нервах.
— Так могу или нет?
— Мне плевать, — безралично сплюнула слова она.
Видать, я был первым парнем со школы, самостоятельно проявившим инициативу знакомства с этой ведьмой. Горгона всегда находилась в гордом одиночестве или обществе подруги. Вот та как раз-таки являла собой типичную девчонку с типичными проблемами и заморочками. С молчуньей же всё сложнее в разы. Честно сказать, сам не понимаю, зачем я ввязался во всё это, ведь меня никогда не интересовали подобного рода зазнайки. Скорее всего, телепатия.
— Ты из моей параллели, вроде. Отличница, верно?
— Ага, оличница из параллели, угадал. Будут ещё дурацкие вопросы или ты уже поешь и освободишь меня от своего присутствия?
Диалог лихо смахивал на театр одного актёра. Я даже начал верить в то, что дело выгорит, не успев толком завязаться. Наверное, любой другой пацан забил бы на эту упрямую овцу. Я был не из тех, что сдаются сразу. Ну и зря, упрямство меня подвело.
— Может перестанешь грубить и поговоришь со мной о чём-нибудь? Уверен, что тебе приятно мужское общение, просто строишь из себя неприступную крепость. Не трать сил попусту, скрывая это за маской пофигизма.
Я решил пойти на пролом, разжигая пламя холодной войны. Ожидаемые гнев, растерянность и сжатые кулаки, а потом поразившие меня своей искренностью несвязные, нарочито откровенные слова.
— Ой, а как ты понял? Из-за недостатка ласки я готова броситься на всех и каждого, лишь бы обняли и приголубили получше. Всё сижу и жду — ну когда же? И тут появляешься ты и открытым текстом мне заявляешь об этом. Может, как-нибудь на досуге я обдумаю твоё предложение,
Я не мог понять одного — это был сарказм или всё, что она говорила — всерьёз? С одной стороны, подобный бред не может быть правдой. Нормальный человек никогда бы не стал такое говорить первому встречному, но мне её интонации казались неподдельными.
Прежде, чем я успел что-то добавить или осмыслить, прозвенел звонок. Быстро поднявшись с места, она молча удалилась, будто разговора и меня в этой вселенной не существовало вовсе.
Следующий урок, как назло, прошёл в одном кабинете с её классом из-за болезни географички. Я сел взади за последнюю парту с друзьями. Мы, как обычно, пороли всякую чушь, лишь бы не слушать учительницу. Завидев моё искривлённое от смеха хайло меня пересадили... к ней. Знаете, я испытывал от этой ситуации смешанные чувства. Должно быть, то, как нелепо завершились наши посиделки в столовой, можно считать банальным отшивом клеящегося парня. Только вот я не клеился к ней, а она не отшивала меня. И если уж брать её собственные слова во внимание, то ей было не влом воспользоваться моими «услугами». В конце концов стоило бы оставить эти игры к чертям собачьим.
Весь урок я провел в раздумьях, изредка поглядывая на её профиль. Но медуза и виду не подала. Будто не замечала, продолжая внимать скучному монологу учительницы о видах промышленностей. Правда, слушала её только она, видимо.
Когда урок кончился, то я поспешил скорее собрать манатки и свалить. Уже на выходе каркающий говор преподавателя обратился к моей соседке: «Эмилия, зайди ко мне после уроков во вторник, это по поводу подготовки к олимпиаде».
— Значит, Эмилия, — пробубнил сам себе под нос я, выскочив из класса вслед за кентами.
В другие дни я просто продолжал наблюдать за ней, не пытаясь тесно контактировать. Однако и по всей школе за ней не бегал — я же не маньяк какой. Завидев её с подругой или прочими штамповками, всегда поражался этой поистине хамелеонской способности вести себя как все, хотя она была ни разу не такой. Не то, чтобы Эмилия заставляла себя, напротив, ей вроде бы даже доставляла удовольствие эта игра в посредственность. Но, оставаясь на едине со своими мыслями, её лицо выражало лишь уныние и апатию, искажалось безысходностью бытия. Истинная грусть в своей самой беспристрастной ипостаси. В принципе, я мог бы и дальше всего этого не замечать, но почему-то не мог не видеть неуловимых для ангажированной накипи странностей в поведении уставшей от жизни девочки.

***

В один прекрасный день судьба подкинула мне идиотский по сути шанс побыть с мегерой на едине. Я заметил, как Эмилия тайком улизнула из школы с чёрного входа, направляясь к противоположному крылу здания. Конечно же, я последовал за ней из какого-то спортивного интереса. Она всё шла, ни на секунду не отрывая взгляда от обшарпанных стен, пока не осеклась у винтовой лестницы на крышу. Быстрыми шагами, будто боясь свернуть назад, Эмилия сиганула вверх по ветхим ступеням. Когда она залезла на кровлю и подошла к самому её краю, я уже бежал со всех ног. Потому что боялся. Боялся, что может произойти нечто непоправимое... Забравшись на крышу вслед за ней, первым делом мне бросились в глаза её блестящие на солнце волосы. Ветер колыхал их на ветру, подёргивал полупрозрачную блузку. Медленно подойдя к застывшей на краю ограды Эмилии, я еле успел ухватить её за руку. Сама она манекеном повисла в воздухе, удерживаемая лишь моей мокрой от страха ладонью.
— Дура, рехнулась, что ли?! — взревел не своим голосом я. Рука соскальзывала, тело неподвижно повисло между небом и землёй. Меня тоже тянуло за ней, но второй рукой я держался за край ограды. Эмилия не отвечала, только пятилась вниз.
— Руку другую ко мне протяни!
Я опасался, что не удержу. Спасли лишь мои усердные тренировки на турнике во дворе. Благодаря им мне удалось её вытащить. Она вцепилась в меня со всей силы, будто и не собиралась свернуть шею минуту назад и распластаться на школьном газоне. Эмилия грохнулась сверху так, что из моего лба густо потекла кровь. Нас обоих охватил полнейший мрак около предсмертного состояния, когда ты уже одной ногой в могиле. Хвалёная стрессоустойчивость катилась к чёрту. Какое-то время мы просто лежали рядом, не издав ни звука. Первым пришёл в себя я. На расспросы о причинах подобного безрассудства в ответ мне гудело лишь привычное молчание.
— Зачем ты спас меня? — глядя куда-то в прострацию мутными глазами, заговорила Эмилия.
— А по-твоему я должен был просто смотреть, как ты расшибёшься в лепёшку?
— Это тебя никак не касалось, — сухо подметила она. Конечно, такова благодарность за спасение от неминуемой гибели нашей царевны несмеяны.
— Крыша школы не самое подходящее место для суицида, — мрачно усмехнулся я. — Тебя всё равно мог кто-то увидеть и остановить.
— Если бы не ты, у меня бы всё получилось! — злобно прошипела Эмилия.
— Знаешь, если бы ты и вправду хотела покончить с собой, то не стала бы держаться за мою руку, а отцепилась и упала вниз.
— Это в мои планы не входило. Я не собиралась выставлять кого-то виноватым в моей смерти.
Думал возразить и убедить её в том, что мне глубоко похер, но, кажется, было не до шуток.
— Зачем ты это сделала? — типичный вопрос в такой ситуации.
— Какая разница, тебе-то что с того?
— Хотя бы на правах спасителя могу узнать? — не удержался всё-таки. — Что же такое могло случиться, чтобы заставить тебя прыгать с четвёртого этажа? Могла бы и вовсе инвалидом остаться...
— С чего ты взял, что у меня нет причин для этого?
— Ну, и что это за причины?
По правде говоря, я не шибко надеялся на откровения или крокодильи слёзы по очередному судьбоносному пустяку из жизни девочек-подростков.
Эмилия так посмотрела на меня, словно на прокажённого, и отвела взгляд на малахитовый браслет леса на горизонте.
— У меня проблемы в семье, да и надоело всё как-то. Что обычно говорят в подобных ситуациях? — её губы дрогнули в скупой улыбке. — Ни дня не протяну больше в этом дурдоме...
— Не ожидал, что ты мне хоть слово скажешь, — искренне поразился я.
— Я думаю, что тебе можно доверять. Хотя каждый раз ошибаюсь, наступаю на те же грабли... Тебя я толком не знаю, наверное, от этого и легче говорить правду. Ведь ты незнакомый человек и нет гарантии, что мы когда-нибудь встретимся вновь.
Я как побитый интеллигент, уставший от безделья, охеревал от её железной логики.
— Можем познакомиться, — показушно протянул ей ладонь я. — Максим.
— А я в курсе. Навряд ли в школе есть те, кто тебя и твою шайку-лейку не знает. Ты всё время с длинноногими блондинками, каждый день с разными. Наверное, жалкие попытки познакомиться со мной я должна была воспринять всерьёз, да? Ну, во всяком случае, это уже не важно. Ты не в моем вкусе, да и я не блондинка, так что нам явно не по пути.
В этот момент я понял одну очень важную вещь — с её стороны я выгляжу как чёртов бабник и двоечник, интересующийся только бухлом и дебошем. Нет, я, конечно, знал всё это и мне всегда было плевать на чужое мнение. С моей стороны никаких проблем не должно было возникнуть. Однако я всё время забывал о том, что порядочной девушки с моим образом жизни ни за что не сыскать. Эмилия не первый и далеко не последний человек, в чьей голове засел такой мой портрет.
— В какой-то степени ты права. Давай забудем тему отношений, ладно? — стремление перевести стрелки на что-то иное, кроме как мои похождения, было велико. — А ты Эмилия, верно?
— Да, Эмилия, но, если тебе не трудно, не мог бы ты называть меня как-то по-другому?
— Например?
Слегка странная просьба от девушки, пять минут назад собиравшейся покончить с собой.
— Эмма подойдёт?
— Вполне. Тем более, что это даже не сокращение.
— Тебе не нравится своё имя?
— Не то чтобы не нравится, просто называй по-другому, — вздохнула она, сминая края тонкой материи на бёдрах.
— Ты всех об этом просишь?
— Нет, ты первый. А что, тебя это как-то удивляет?
— Нет, нисколько, — попытался пошутить. И снова не в тему.
— Ну, вот и отлично. У тебя закурить не найдётся?
М-м-м, сейчас бы заучке и просто девочке без единого изъяна стрелять у левого парня сигареты на крыше. Или же у меня предвзятое мнение о ней...
— А ты куришь?
— Не-а, не курю. Но ты по-любому курильщик, а значит самое время мне попробовать. Я давно хотела.
Пачка красных «Мальборо» скользнула из кармана штанов. Я вытащил сигарету, поджёг её и закурил. Правда, этой корчащей из себя «плохую девчонку» мадаме давать не торопился. Поди, ещё десять раз успеет передумать, если котелок варит. Господи, да кого я обманываю?
— А ты точно уверена, что хочешь начинать курить?
— Может бросишь ломаться и изображать пай-мальчика, и дашь уже мне эту ****скую сигарету?!
Крепкий мат из уст той, кто, по идее, пионер — всем пример, привёл меня в чувства. Всучил-таки ей в пальцы эту треклятую сигарету, которую Эмилия тут же заправски запихнула в рот. Нервные тёмные глазищи заливало рубиновым закатом, в них ещё больше горело нетерпение. Затянувшись, всю спесь с неё разом сшибло от дыма и сажи в глотке.
— Гадость! — отхаркивалась она.
— Ха, а я предупреждал! — злорадствуя, я продолжил курить с превосходством взирая на побелевшее от злости лицо. Хоть в чём-то я был лучше неё. М-да уж...
Эмилия же, изрядно взбесившись, растоптала сигарету и в расстройстве плюхнулась обратно. Мне было жаль смотреть на неё, как на ребёнка, не ведающего правил игры с понравившейся ему игрушкой. При любом другом раскладе я бы не стал заниматься таким, но сегодня был особый случай. Можно сказать, день рождения для неё.
— Эй, Эми, не расстраивайся, я тебя научу. Вот, смотри: сделай глубокий вдох, затем немного подожи, пустив дым в лёгкие, и выпускай его.
Весь процесс сопровождался наглядным примером. Потом я дал ей свою сигарету и она попробовала повторить. Когда у неё всё-таки получилось, её лицо выражало лишь удовлетворение собственного упрямства. Себе же я зажёг ещё одну, пуская ей в унисон кольца прозрачного дыма.
— Ты мне так и не сказала, почему решила покончить с собой. Проблемы в семье — слишком слабое оправдание для тебя.
— Не могла иначе, — тяжело вздохнула Эмилия. — Никогда не понимала самоубийц, но пришло время повторить мне их подвиг. Такое незамысловатое спасение от одиночества...
— Одиночества? Но ведь у тебя есть подруга и друзья, или же это всё на самом деле мишура?
Глаза её округлились, зависнув на одной точке в воздухе. Запах бед тяжелее огромного камня на её душе витал в облаках. Она знала причину своей грусти, но никому не собиралась раскрывать карты. Ведь это всё, что у неё было — загадка.
— Нет такого человека, которому бы я смогла безоговорочно доверять.
— Но мне-то ты доверяешь, раз говоришь всё это?
— Не знаю, трудно объяснить. Может, из-за всего того, что сегодня произошло. Непросто всё время держать всё в себе.
Эмилия сложила ноги по-турецки и подпёрла рукой с сигаретой подбородок.
— Если хочешь, можешь и меня о чём-нибудь спросить, о чём хочешь.
Она с прищуром взглянула на меня и спросила с неким нарочитым равнодушием:
— Что ты делаешь по ночам, кроме сна?
Многие люди, услышав подобный вопрос, наверняка бы подумали о чём-то пошлом, но, что самое странное: я — нет.
— Думаю. Знаешь, могу всю ночь лежать и думать о чём-то. Например, как прошел день или о каких-то важных событиях для меня, на деле оказывающихся сущими пустяками. Так я провел много бессонных ночей, — задумчиво ответил я. Эмма всё ещё всматривалась в опустившуюся с неба мглу.
— Я тоже, правда, не о прошедшем дне, а о том, что хотела бы увидеть во сне. А думать обо всём я не люблю, предпочитаю писать. Мне сразу становится легче, как от разговора с человеком. Но мои разговоры никому не нужны. Ужасно, не так ли? — горько усмехнулась Эмилия. — Если я начну размышлять о событиях пришлого, то самокопания с удвоенной силой не избежать. У меня есть привычка вспоминать весь компромат, который так или иначе имеет на меня человек. Порой я забываю, что каждый привык рыться только в собственном дерьме. До твоего, обычно, не так уж и часто доходит.
— У меня такого вакуума в общении с людьми нет. Я не боюсь ошибиться при ком-то. Хотя и сам всего не могу рассказать всем, по характеру такой, — развёл руками я. Хреновый из меня психолог. — Эми, у тебя ведь нет парня, да?
Когда сам попросил не трогать тему отношений. Так и перечу своим же словам. Опять же, интерес брал верх.
— Нет. Я трудно схожусь с людьми, да и к тому же, как можно быть с человеком, не любя его? Я не любила и не люблю никого. И не полюблю, скорее всего. Любовь приносит лишь разочарования.
С ней я был полностью согласен, но понятия любви у нас были совершенно разные. Как там она сказала: «Каждый день у меня длинноногая блондинка». Я был с девушкой, если она была красивой и вызывала желание. Всё. Однако к ним я ничего не чувствовал, мало говорил с ними о чём-то важном. Только о пошлятине и обо всём подобном, ибо их мозг не заточен на понимание душевных тонкостей партнёра. Какая разница, кто тебя ****, если он делает это хорошо?
— А как же учёба? Ты же отличница, в этом плане у тебя ведь всё хорошо.
Ну я и придурок. Ответ и так лежал на поверхности.
— Учёба? Правда? Это последнее о чём я буду думать. Учителям, моим родителям и прочим недалёким личностям нравятся мои оценки, грамоты, устраивает моя покладистость. Им плевать, хочу ли я всего этого или нет. Не то, чтобы мне вся эта канитель в тягость, но я стала чересчур зависима от чужого мнения, боюсь не оправдать чьих-то ожиданий. Я пыталась с этим бороться, но у меня не получилось справиться с собой. Когда я вижу лица моих одноклассников, перекошенные от ненависти и зависти ко мне оттого, что я отличница и учителя хвалят только одну ученицу из всего класса, — карие глаза безумно загорелись, — меня просто распирает от удовольствия доставить им неприятные ощущения. Это маленькая месть за оскорбления по поводу того, что я полукровка.
Из красочного рассказа Эммы вырисовывался сам собою целый букет психических отклонений: явный «синдром отличника», приступы агрессии, скорее всего, и аутоагрессии, из-за невозможности противостоять давлению близких на неё, частые припадки депрессии... Мизантропия? Возможно, но по большей мере умело замаскированная под натянутой циничной лыбой. И после всех этих откровений мне не могло прийти в голову, что моя новоиспечённая подруга — ****утая шизофреничка? Нет, пришло, ещё и не один раз... Но тут я вспомнил, что подобные «припадки» есть у каждого считающего себя нормальным человека, только вот люди, как правило, или не признаются в этом, или всё валят на «характер» и других людей. Она же жизнерадостно, как саркофаг, не тая обратную сторону чувств за семью печатями, призналась в комплексах и недостатках. Этим-то и выделялась из серой массы непокорная Эмилия. Хотя, способ её оказался особым. Одиночка по натуре не выдержала гнёта толпы. Жалость ли это?
— Мне надо домой, иначе родители прибьют, — с детства заученным текстом прощалась она.
— Сегодня ты сама чуть не прибила себя, — прыснул я ей в ответ. — Неужели всё настолько ужасно?
— Даже не представляешь насколько.
— Может стоит перестать зависеть от чужого мнения, а?
— Макс, ты ничего обо мне не знаешь! Это не так просто, как кажется...
— Не жди, что кто-то вручит тебе в руки ключ от всех невзгод. Ты хотела покончить с собой, сжигая все мосты. Даже не замечая того, ради чего стоит жить.
— И ради чего же?
— Хотя бы ради собственной свободы.
Я протянул ей руку, помогая спуститься с крыши. Вселить в Эмму любовь к своему существованию стало моей навязчивой идеей. Нельзя было позволить этой глупышке жертвовать своей жизнью во имя протеста навязанным стандартам. Заглянуть за ширму, увидеть другой мир. Мир ночного города, чистого звёздного неба. Глядя в высь на него, я мечтал научиться летать.