Perfekt!

PERFEKT!

Я проснулся от дикой головной боли. Разве это был сон? Издевательство, мучение, приговор, подписанный собственной рукой. Насколько же человек склонен к самодеструкции. Чем он умнее, тем больше в нем этого парадоксального желания.

*****
 
- Повторите еще раз, - она была запрограммированным андроидом, не знавшим меры.
Я проговорил фразу еще раз. Это был уже десятый, или двадцатый. Я потерял счет.
- Вы совершенно не желаете учиться, - уничижительным тоном произнесла она, - Вы просто ленивы, вот и все.
На момент этой фразы я не спал порядка пятидесяти часов. Все это время я всецело посвятил грамматике. Желудок выворачивало от десятка чашек дешевого кофе. Отвращение к нему образовалось тонкой пленкой на корне языка. Я мало ел. Желудок скручивается в спираль, словно пытается выжать себя.
- Я не понимаю, зачем Вы здесь, - она продолжала ровным, абсолютно равнодушным тоном, - для таких как Вы найдется занятие попроще. Для Вас всегда открыта дверь, Вам нечего здесь делать.
 Мои одногруппники сидели вокруг меня, замерев словно кролики перед удавом. Они не решались не то, чтобы сказать что-то, они боялись сделать слишком громкий вдох. Это была уже ставшая традиционной пятнадцатиминутка унижения меня.
Она не сводила глаз с книги, лежавшей прямо перед ней. Она находилась точно посередине стола, словно на нем все было расчерчено. Ровные линии вдоль и поперек. Всему свой квадрат. Абсолют.
- Так, - прервав короткую паузу, - мы не можем терять на Вас время, в конце концов, мы вынуждены терпеть Ваше присутствие здесь.
Она взглянула на мою соседку.
- Дальше.
Дальше раздался взволнованный девичий голосок, пылавший трепетом, ужасом и страхом перед подобной расправой.
Она всегда обращалась на Вы и никогда не повышала тон. Так она звучала крайне равнодушно и в какой-то мере безлично. Андроид, присваивающий тебе определенный класс и роль. Нет ничего более унизительного, чем быть ничем.

*****

На столе лежали последние две таблетки. Предыдущие шестнадцать уже пожертвовали собой в течение последних десяти дней. Безрезультатно. Дикая боль. Странно, но обычно она проходит на второй день, но в этот раз я расплачивался за какие-то особые грехи. Надеюсь, за свои. В поисках причины я то и дело наталкиваюсь на непонимание. Голод? Нет. Жажда? Нет. Это все эта проклятая солнечная погода. Да! Это она. Вокруг так много света, хоть я и спрятался в самом темном углу своей и без того темной комнаты. Окна завешаны четырьмя шторами. По две на каждой половине. Тонкая струйка света пробивается то там, то здесь. Словно сверло она врезается мне в глаза. Похоже, что даже в кожу. Стоит мне хоть что-то съесть, как это незамедлительно оказывается в унитазе. Рычащий желудок жаждет моих мучений. Никак не еды. Я достиг какого-то неизвестного мне доселе уровня страданий. С надеждой взгляд ложится на две оставшиеся таблетки в приятном золотистом одеянии. Сколько же надежды! Она словно зверь. Мое тело изодрано его когтями, но я все еще надеюсь на его милость...
Свет? Да. Или я просто не хочу признаться себе в чем-то.
Не вспомню сейчас ее имени. Да и так ли необходимо помнить имена. Она была переводчицей китайского. Она стала печальным примером этической проблематики работы переводчика. Мы всегда возмущало крайне потребительское отношение к переводчикам и их работе.
Немногим известно, что именно во время синхронного перевода мозг испытывает нагрузку, несравнимую ни с каким иным процессом, требующим мобилизации интеллектуальных мощностей.
Переводчиков же воспринимают как приложения с простым алгоритмом с невысокими системными требованиями. Так вот, она переводила чуть более четырех часов подряд. Хоть то и не был синхронный перевод, но могу себе представить как тяжело ей пришлось. Совещание пришлось прервать, так как она упала в обморок. Из носа потекла кровь. Организм совершенно недвусмысленно указал на превышенный лимит.
Люди засуетились. Забегали. Было много шума из-за человека, которого никто не желал замечать все то время и которому не придавали ни малейшего значения. Когда же этот наиболее незначительный элемент вышел из строя, оказалось, что без этого элемента невозможно продолжение мероприятия. К вопросу о приоритетах!!!
Сколько же волнения было. Вызвали скорую. Девушка пришла в себя, но все теперь были так озабочены ее состоянием, что вызвали другого переводчика. Ведь они даже не предполагали, что она может не справиться со столь незначительной задачей! Предел неуважения и абсолютный позор!
Я не был напуган. Я был преисполнен восхищением. Именно так и должен работать переводчик. Она так и осталась для меня истинным примером самоотдачи и профессионализма именно в том виде, в котором они должны быть.
Чего таить, но я периодически пытался довести себя до тотального изнурения, чтобы испытать удовлетворение от работы, которое, видимо, испытала она, когда пришла в себя.

*****

Неустанный взгляд пронзает каждого, сидящего в классе.
- Быстрее, - требует она, -  быстрее и четче!
Как же можно еще быстрее!
- Вы сегодня словно сонные мухи. Так плохо вы не говорили никогда. А Вы?
Упрек студентке, сидящей ближе всего к ней.
- Вы? - повторяет она, - Вы исключительно отвратительно подготовлены сегодня! - сколько же гнева в ее кажущемся равнодушном тоне, - я вижу, Вы возомнили о себе нечто, будто Вы способны на что-то и тут же решили, что подготовка более не нужна!
Девушка прятала глаза.
- Я не спала всю ночь, - оправдываясь.
- Ночь? - с издевкой заметила она, - действительно? Целую ночь? И при этом так отвратительно подготовились? Боюсь, Вы просто нагло врете мне.
Ее равнодушная учтивость с высокомерным оттенком, вероятно, и была ее секретным оружием, доставлявшим столько неприятных ощущений.  Ничто так не выводит из себя, как это убийственно издевательское, уничижительное равнодушие.
- А Вы? - она внезапно обратилась ко мне, - Вы тоже не спали всю ночь?
- Я тоже не спал всю ночь, - сказал я в предвкушении стихии. Наверное, тон отдавал отчаянием.
- Так прочитайте мне отрывок, как положено.
Дикое волнение, местами прерываемое абсолютным равнодушием к тому, что непременно произойдет. Я читал настолько сконцентрировано, насколько мог, хотя мозг предательски отказывался соображать. На автопилоте я дочитал да конца в надежде, что я не был настолько плох, каким мог показаться себе самому.
Она молча продолжала смотреть на текст.
- Не скажу, что это было хорошо, но, конечно, лучше, чем у предыдущего чтеца. По крайней мере, здесь видна работа. Скудная, но тем не менее. А Вам, - она вновь обратилась к девушке, сидящей ближе всего к ней, - стоит призадуматься над тем, стоит ли Вам вообще продолжать учиться. Для начальной школы Ваших знаний вполне могло бы и хватить. Звезд с неба Вы все равно не хватаете.
Она вновь взглянула на меня.
- Прочитайте отрывок еще раз.
Я начал читать под сопровождение капания падающих на лист бумаги слез. Слезы о звездах, которые, видимо, так и останутся недосягаемыми.
Я прочитал.
- Еще раз.
Я прочитал.
- Еще раз.
В конце концов я перестал читать. Я лишь смотрел перед собой, рассказывая текст наизусть. Я не понимал ничего. Лишь бездумно производил текст на иностранном языке. Рефлекторно произносил уже в очередной раз. Конечно, я не считал.
Однажды закончив, я лишь услышал.
- Это было уже не так ужасно. Можете отдыхать.
Она вышла. Я был настолько замкнут в тексте, что не понимал, где я и что вообще должно произойти дальше. Я закрыл глаза. Всхлипывания. Утешения в слух. Отчаяние про себя. Я лишь сплю, довольный собой.

*****

 
К счастью, никто не заметил, но мое последнее совещание, в сущности было катастрофой. Я не преувеличу, если скажу, что это был мой худший перевод за последние полгода. Это осталось тайной для всех. тем лучше, иначе мне будет еще тяжелее совладать с волнением в следующий раз. Задаюсь вопросом - отчего произошел со мной этот конфуз?
На самом деле, нет сомнений, это излишняя самоуверенность! Совершенно точно, но я не подготовился, как следовало бы. Концентрация была ни к черту! Я совершенно размяк, расслабился, уверовав в собственную неуязвимость. Насколько же это безответственно!
Более того, теперь я вынужден бороться с возрастающим чувством неуверенности в себе.  Я непременно буду думать об этом в следующий раз.
Возможно, кто-то заметил мою расслабленность и соответствующую неточность, но не подал виду. Кто бы это мог быть? Мне не высказали натурально из уважения. Тактичность. К чему она мне теперь. Никакого прока от нее нет. Уж на этом совершенно точно не стоит концентрироваться. Куда хуже тот факт, что я позволил себе это состояние. Это самоуспокоение. Эту отвратительную чрезмерную уверенность в непогрешимости! Да кто я такой, чтобы позволить подобное!
Элементарные огрехи. Один за другим. Я словно утратил баланс. Будь я канатоходцем, даже самый легкий ветер сбросил бы меня в пропасть. Разве может канатоходец позволить себе такое? Вряд ли. Для него это вопрос жизни и смерти. Я лишь в стуле сижу. Тем не менее, это не дает мне повода прощать себе даже эти мелочи. Из мелочей состоит целое, то есть мой конфуз!
Не меньше пугает меня и то, что я не смог собраться вовремя. Видимо, мне еще не хватает стабильности и организованности. Совершенно ясно, что процессы не отработаны до автоматизма. Мне, конечно, не помешает провести пару часов в упражнениях. Только боль немного уменьшится, я примусь за перевод. Подобное более не должно повториться. Ужас! Какой ужас!
Онемение восприятия. Кажется невозможным описать ощущение на девятом часу последовательного перевода. Я бы сравнил это ощущение с тем, что испытывает стайер на последнем километре. Мне всегда удавались стайерские дистанции. Онемение в ногах можно сравнить с онемением в голове при длительном переводе. Мне дико хотелось есть, хотя перерыв имел место, но все же.
Казалось, что перевод более не лился, как это должно происходить, а превратился в перемалывание. Трудно. Медленно. Тяжеловесно. Подобный процесс приобрел характеристику – через не могу. Слова раздаются в голове тяжелым эхом, накладываясь друг на друга. Работа перегруженного процессора, который уже не вбирает лучшее решение из ста найденных, а просто выдает первое подходящее под данную ситуацию.
Я не улавливаю логическую цепочку разговора, забывая, о чем шла речь еще десять минут назад. Чисто механическая работа. На износ. С точки зрения продуктивного развития это абсолютный кошмар, воплощение деструктивного в себе. Голова кружится. Невозможно сконцентрировать взгляд. Все труднее концентрировать мысли. Сложные предложения разбиваются на простые и переводятся отдельно друг от друга. Простые переходы. Демотивация.
Отстраненные мысли все чаще коварно закрадываются, осложняя перевод. Изначально их нет вовсе. Через пару часов они появляются мелкими вкраплениями. Затем они становятся уж слишком навязчивыми, а на девятом часу они буквально бомбардируют меня. Сопротивляемость ниспала. Это подобно ослабевшему иммунитету. Любой сквозняк способен перевернуть все с ног на голову. Речь не о том, что я вдруг впаду в делириум и приду в себя на полу с ваткой нашатыря, усердно засовываемой мне в нос, а в неизменно падающем качестве перевода. 
Я уже не запоминаю длинные фразы. Мне нужны большие паузы. Мне нужны паузы. Паузы. Это сродни засыпанию.

*****

- Я вижу, что стала слишком уж мягка по отношению к Вам.
Два года ежедневной трепки все же заставили ее подумать и такое.
- Меры необходимы и они будут, иначе это просто недопустимо. Вы стали говорить хуже, чем в конце прошлого года. Мы непременно должны вновь ввести фонетический курс в наши уроки.  Местами вас просто невозможно слушать. Ваше задание на дом, - она полистала книгу, видимо отмерив массив текста, - выучить текст, начиная с первого абзаца на странице сто пятьдесят шесть и до последнего абзаца на странице сто пятьдесят девять.
Отчаяние читалось в глазах, на лицах, в холодном поту, выступившем на уставшей коже.
- Прошу Вас прослушать текст на пленке ровно столько раз, сколько Вам потребуемся для приведения Вашего произношения в норму. Слышать то, что мне довелось слышать сегодня, я более не желаю. Конечно, Вы посчитаете, что десяти раз прослушивания пленки будет достаточно, но Вы ошибаетесь. Полагаю, не менее двадцати раз.
Она сделала короткую паузу. Все же она любила находить им место. У нее все подчинялось законам литературы. Всему свое место. Не в этом ли совершенство?
- В конце концов, завтра мы поймем, насколько ответственно Вы готовы подходить к работе. надеюсь, что Вы оправдаете мои ожидания и убедите меня, что сегодня был лишь исключительный день, когда Вы позволили себе расслабиться.
Не могу оспорить ее критику. О себе могу с уверенностью сказать, что я был не на высоте. Мягко говоря. Кроме того, мы действительно забросили заниматься фонетикой также усердно как раньше. Теперь мы работали, главным образом, над теоретической частью, пренебрегая практикой, что незамедлительно дало о себе знать. Результат плачевный. Она права, хотя, возможно, двадцать раз это слишком, да и отрывок великоват.
Видимо, мы заслужили это наказание.
На следующий день она была как никогда жестока.
- Сколько раз Вы прослушали текст? - она была в ярости, на взводе, мне тоже не удалось рассказать отрывок как следует...последняя капля.
- Раз десять, может, двенадцать, - соврал я, их было от силы три.
- Конечно же, хорошо, если их было три.
Мне было искренне стыдно. Ни капли злости и раздражения в ее сторону. Всю эту презрительную грязь я готов был вылить на себя сам.
- Вы не удосужились сделать и половину того, что полагалось. Признаться, я не знаю, что с Вами делать. Тогда уж, нам стоит просто пройти курс до конца, для галочки, без каких-либо стараний, потому что от Вас мне ничего иного, как работу для галочки, ждать не приходится. Теперь, - пауза, - можете отдыхать.
Она встала и вышла из класса. Гнев осел шлейфом на каждом из нас.
Я был в ярости на себя самого. отбросив мысли об отдыхе, я принялся перечитывать текст, пытаясь добиться требуемого произношения. За перемену, я трижды прогнал его в голове. Сначала и до конца.
На следующей паре мне удалось частично реабилитироваться, но осадок остался. Тотальный, абсолютный стыд. Мы не отработали и части того, что от нас ожидали, требовали.
Факт - нас переоценили. Каждого из нас. Куда хуже то, что мы себя переоценили. Мне дали незаслуженный аванс. Теперь я должен работать в три раза больше, чтобы вернуть самоуважение. Я слишком много спал за последние месяцы. Я действительно стал ленив.

*****

Я не могу выбросить из головы последнее совещание, как бы ни старался. Отвлечься от этого не возможно.  Автоматизмы. Без них речь немыслима. Достичь их можно только посредством регулярных тренировок. Речь должна буквально литься из меня. Синхронный перевод достижим лишь посредством тренировок. Ежедневного труда. Последовательный перевод давно уже перестал быть вызовом. В какой-то момент я остановился.
Они говорят. Беспрестанно говорят. Я не вдумываюсь в нравственную составляющую. Моя задача - интерпретация.
Если переводчик остался незамеченным, значит, он хорошо выполнил свою работу.
Переводчик рожден стать андроидом. Бездушным, не теряющимся в мыслях и сомнениях. Лишь услышав смысл, его минимальную семантическую единицу, он незамедлительно интерпретирует ее в иной языковой системе. Столь же рефлекторно и интуитивно, как он воспринимает ее в родной языковой системе.
Лишь кропотливый труд над каждым моментом речи позволит выйти на уровень автоматизации. Рефлексы вырабатываются потом и слезами.

- Настоящий переводчик, - говорила она, - подвержен шизофрении, ибо он переводит все, что слышит, даже когда не работает.

Разве переводчик может не работать. Я привил себе привычку переводить все, что  слышу.  Я ищу различные варианты перевода. Я вырабатываю автоматизмы.  Иногда меня о чем-то спрашивают, а я не отвечаю, потому что перевожу вопрос кому-то еще, тому, кого нет рядом, тому, кто оценивает перевод внутри моей головы.
Каждый день я работал над рефлексивным переводом. Что-то остановило меня. Это привело к тому, к чему должно было. Я стал допускать ненужные ошибки. За последний перевод я поставил себе 6,3 балла. В конце концов, я не провалил совещание. Мой конфуз остался незамеченным.
Мне необходимо приступить к работе. Когда же пройдет эта мигрень!
Я проглатываю предпоследнюю таблетку и стараюсь заснуть. Я слишком сконцентрирован на провале. Я настраиваю себя на него. Я не могу не думать. Да как о таком не думать!
Пульсация не ослабевает, она лишь приобретает слегка приглушенный оттенок, словно затупившаяся кирка. Теперь она не раскалывает голову, а просто сокрушает стенки головы. Удар за ударом. Импульс за импульсом. Она вновь обретает прежнюю остроту. Кодеин более не эффективен. Я погружаюсь в эту боль  с мыслями об автоматизмах. Утраченных.
Насколько я общителен и способен к коммуникации? Ровно настолько, насколько позволяю себе допускать речевые ошибки даже в родном языке. Неслыханно.
На последней золотистой таблетке умирает надежда. Сомневаюсь, что она поможет мне. 
За тысячи лет мы приучили себя к мысли, что помощь непременно должна прийти извне. Мы приучили себя к жалости. Мы приучили себя к беспомощности . Мы приучили себя верить во что-то, что непременно поможет нам. В  этой боли, что скручивает желудок в спираль, что превращает свет в раскаленные буры, я осознал, что спасение приходит изнутри.
Как-то раз ветрянка застала меня прямо посреди проектной работы. Вирус Varicella Zoster семейства герпесвирусов. Инкубационный период длится до двадцати одного дня. То был именно двадцать первый день. На второй день температура значительно поднялась, и работы я взял на день, так как сроки серьезно поджимали. В сущности у меня были еще два дня и ночь между ними.
Цейтнот и, как следствие, необходимость работать по тридцать-пятьдесят часов без перерыва на сон всегда дополнительно мотивировали меня. Видимо, это прирожденная черта характера, доведенная до совершенства в университете под требовательным руководством моего преподавателя. Иначе просто не хватит времени вдаться в детали.
Давление хорошо, стресс плохо.
Я так и не научился находить разницу. Возможно, я лишь не разрешил для себя, насколько действительно стресс негативен.
Мне оставалось перевести порядка пятидесяти слайдов, когда градусник показывал 38,8.
Ночь я решил поспать, так как я постепенно превращался в кисель, а отсутствие сна добило бы меня окончательно.
Утром я поставил цель, закончить проект как можно быстрее. Я был в огне, но голова еще очень неплохо соображала. Через пару часов мне было уже тяжело просто сидеть. Ложиться было нельзя, иначе всему был бы конец.
Глаза налились свинцом. Раскаленным  свинцом, обжигающим веки. Кожа невыносимо болела от любого прикосновения. Стоило мне прислонится к спинке кресла, как даже головная боль уходила на второй план.
Солнце ярко отражалось от снега и, проходя через призму оконной рамы, гипертрофированно окутывало меня невыносимо светящимся одеялом.
К концу работы я уже и не понимал, что со мной происходит. Хочу ли я пить, есть, может быть, я хочу, чтобы меня вырвало. Ощущения и желания спутались. Слова образовывали паутину с немыслимо огромным числом возможных связей. Это называется валентностью. Связи слов.
Во второй половине дня я поставил точку на последнем слайде. Отправил начальнице на почту. Выдохнул. Опрокинул стакан воды с какой-то дрянью. Никогда не мог запомнить названия лекарств и для чего они нужны. Темный лес для меня. Градусник показывал уже внушительные 39,5.
Сколько же сил нужно для того, чтобы просто встать на ноги. Не говоря о том, чтобы сделать пару шагов до кровати.
Круглая, белая пилюля проскальзывает в горло, словно на аттракционе. Прохладная вода отразилась приятной прохладой по всему пищеводу. Я прильнул к подушке, закрыл глаза. В голове лишь три мысли: работа сделана, хоть и не лучшим образом, но…, когда закончится этот пожар внутри меня и, собственно, почему таблетки всегда круглые и белые.

*****

Я не сплю уже тридцать два часа. Проект требует от меня полной самоотдачи. Я не стану лучше, если не буду истязать себя. Семь листов текста, который я составлял все это время. Слово за словом. Я изменил половину. Да что там, больше. Две трети. Половина слов была явно не на своем месте. До презентации еще двенадцать часов.  Я непременно должен выучить текст наизусть.
Она потребовала, чтобы мы были способны рассказать проект, лишь моментами опираясь на написанный материал. Я исключил для себя эту возможность. Тетрадь будет закрыта.
Предложение за предложением. Звук за звуком. Все должно быть идеально. Я прочитываю каждое предложение несколько раз. Запомнить легко. Произнести тоже. Трудно же поддерживать идеальный темп и произношение на протяжении всей презентации.
Час. два. Три. Четыре. Я выучил текст и повторил его три раза, произнеся каждый звук должным образом.
Через шесть часов я проснулся. Еще два часа. Я что-то съел. На пути в университет я повторил презентацию еще два раза. Рисунки Доре. Dura lex, sed lex.
Сегодня я выложусь больше, чем на сто процентов. Сегодня я подниму планку. Сегодня я сделаю шаг вперед. Два шага. Это будет прорыв. Я повторил текст еще. Произношение. Особое внимание. Последовательность слов отработана до совершенства. Я могу начать текст с любого слова и легко повторить его. Все отполировано до блеска. Главное - произношение.
Она не отводила напряженный взгляд ни на мгновение. Тетрадь была закрыта. Я смотрел сквозь всех на противолежащую стену. Я не отводил глаз. Не отвлекался. За моей спиной сменялись рисунки Доре. Я говорил о законе, о его суровости и необходимости. Это стало моей философией.
Я суров к себе, но это необходимо.
Это был четвертый год обучения.
- Молодец.
Разве нужны еще слова. На двое суток я совершенно отрекся от себя, как от личности. Я оставил себя, покрытым пылью, чтобы стать еще лучше. На пути к совершенству. Автоматизмы.
Голова была пуста. Я был разбит и совершенно лишен сил. Бесконечно доволен.
Я слышу похвальные речи, но совершенно не помню их. Скорее, я даже не воспринимаю их. Лишь одна мысль в голове - я проделал безупречную работу. Абсолютно безупречную.
Если с нами и происходят незабываемые вещи, то это был тот самый момент, который я никогда не забуду. Я почувствовал вкус безупречности. В тот день я отметил свою работу 10 баллами. Ни до, ни разу после я не ставил себе 10 баллов. Я навсегда остался пленником того дня.
Я буду терзать себя каждый день, но никогда не останусь довольным собой.
Dura lex, sed lex. Пик, от которого я не отвожу глаз. Пик, к которому я протягиваю руку на последнем издыхании. Пик, до которого я так и не могу дотянуться. Его стенки покрылись льдом. Отполированным.
Ее одобрительный взгляд и уже нескрываемая улыбка.

*****
 
Я вдруг вспомнил одну латинскую поговорку о законе.
Золотистый свет последней звезды на черном небе. Я больше не жду от нее спасительного ветра. Я поднимаюсь с кровати. В ногах нет сил. Они буквально подкашиваются. Дикая боль врывается в голову. Словно вся кровь в организме резко прильнула к голове.  Прощальный взгляд на золотую звезду.
Farewell, Farewell.
Спасение приходит изнутри. Суров закон. По стенке я добираюсь до прихожей, где на ощупь нахожу кроссовки.
Открыв дверь на улицу, я получаю сильнейший удар световой волны. У меня нет сил даже сопротивляться ей. Я просто проваливаюсь в нее без сил и без желания бороться с ней.
Спасение приходит изнутри. Никакой жалости к себе. иначе совершенство немыслимо.
Я добираюсь до велосипеда. Сажусь и нажимаю на педали. Меня тошнит, но я пуст. Лишь желчь.
Если мне суждено сдохнуть, то лучше так, чем пресмыкаясь перед надеждой, изливаемой золотистым светом.  Глубокий вдох, резкий выдох. кровь приливает к ногам, к тазу. Я крепко сжимаю руль. Жизнь течет по пальцам. В глазах проясняется. Пульсация становится настолько сильной, что вскоре превращается в бесконечный шум. Затем...
Затем наступает момент бесчувствия, словно я умер. Спасение приходит изнутри.
Боль ушла. Я просто еду вперед. В голове ни одной мысли. Просто полет. Просто стремление.  Напичканный кодеиновыми таблетками. Майка промокла от пота. Во рту все высохло. Желудок принимает привычную форму. Сердце стучит изо всех сил. Я вновь живу. Я вновь преодолел себя. Свою боль.
Они говорят, я перевожу. Речь льется. Моментами я ненавижу себя за огрехи. Тем не менее, мне удается собраться вновь и вновь. Я все еще балансирую на канате, натянутом высоко над землей. Люди внизу смотрят на меня, словно жаждут моего падения, но вскоре я исчезаю в облаках. Столь высоко иду я. В конце концов, я остался незаметным.
Совещание продолжалось один час двенадцать минут. Я остался незамеченным. Я остался доволен собой и отметил свою работу достойной восьмеркой. Это неплохо, но не более.
Тренировочный зал всегда был для меня особым местом. Это не из желания обладать огромным бицепсом или что-то в этом роде. Все не столь уж поверхностно. Не этими категориями, пожалуйста.
Тренировку я видел как возможную форму медитации. Одни говорят о выплеске негатива. Мне показалось, что в этом и заключается суть медитации. Иная формулировка – успокоение, приведение в гармоничное состояние. Смещение акцентов. Нет лучшего отдыха, чем смена деятельности. Так и есть, хотя умственная концентрация так и остается. Нет, без нее невозможно.
Мне вдруг вспоминается Майкл Бьюрри в исполнении Кристиана Бэйла. «Slayer». В той же манере я нахожу расслабление в совершенно парадоксальном на первый взгляд. Тяжелая музыка, сотрясающая штукатурку на стенах, и железо, оставляющее на ладонях болезненные мозоли и слой металлической пыли. Немногим покажется логичным, что подобное может успокоить человека, проводящего весь день в окружении справочников и словарей, перекраивая тексты из одной языковой систему в другую.
Скажу я вам, это работает.
Глубокое дыхание во время упражнений. Концентрация на определенных вещах, которые вынужден игнорировать, будучи занятым переводами. Выброс колоссального объема энергии. Успокоение. Релаксация нервной системы.
Я переводил восемь листов формата А4. Срочность ограничивалась восемью часами. Тотальная подавленность. Работа выполнена в срок. Нет лучше места, чтобы спустить пар, чем зал. Дикий гроулинг разрывает колонки, а ты оказываешь перед необходимостью непременно выжать штангу весом в центнер…иначе она просто придавит тебя к скамье и удушит, словно удав.
Мышечный стресс всецело снимает стресс умственный.
Тренировка заканчивается. Приятная усталость. Чистый взгляд. Легкое, ровное дыхание. Кровь приливает ко всем самым удаленным уголкам организма, не получающими должной подпитки во время сидения за компьютером. Чувство внутренней целостности. Чувство баланса.
Ясность ума.
Есть мнение, что лучшее средство от стресса, получаемого от интенсивной умственной работы, это разврат. Безусловно. Я бы добавил и тренировочный зал.
Я возвращаюсь домой. Сажусь за стол. В правом ящике у меня блокнот формата А4. Я записываю пять моментов сегодняшнего перевода, которые не позволили мне поставить себе 10 баллов. Блокнот уже порядком исписан.
После ужина я непременно поработаю над огрехами. Я оставляю блокнот на столе. Бросаю взгляд на самый нижний ящик. Он всегда закрыт. В нем, в файле для документов, лежит зеленая тетрадь в клеточку. В ней двенадцать листов. Семь из низ исписаны. На обложке латинская поговорка. Ее написал человек, познавший совершенство.

*****

Я сидел на мягком гостевом стуле в кабинете секретаря ректора университета. Буквально пару дней назад я получил аттестат и теперь предвкушал новую университетскую жизнь. Из кабинета ректора вышла худая женщина с аккуратно уложенными волосами. Равнодушный взгляд. Строгий костюм. Совершенный стиль.
- Вы готовы к тяжелому труду?
Я не сомневался, что готов.
- Конечно готов, - уверенно ответил я.
Не сомневаюсь, она слышала это от всех.
Мы все считаем, что готовы к тяжелому труду. Заблуждение. Она знала.
Она научила меня труду. Десятки часов без сна и абсолютная отрешенность от себя.
- Повтори еще раз.
- Еще раз...
Сотни раз, тысячи раз. Ради одного единственного момента. Таков путь к совершенству. Его коснешься лишь раз, став навсегда его рабом.
В этом и есть преобладание любви к дальнему над любовью к ближнему. Стремление.

*****

Завтра мне удастся синхронный перевод. Я останусь одновременно незаметен и ярок. В конце довольный немец скажет:
- Perfekt.
Этим он заключил для себя успешность встречи.
Тем же и я отметил свой результат. Интересное слово. Оно обозначает одновременно завершенность и совершенность. Этим и выраженно стремление к совершенству. Наступит день, когда, достигнув совершенства, ты, на самом деле, достигнешь конца.
Отсюда, собственно, и вытекает суть – видимо, совершенность и завершенность – два имени  конца.
Вопрос лишь остается тем же - насколько сильным будет твое разочарование после. Ведь это конец.
Perfekt!